Колдовская любовь Ярилина Елена

У нас в деревне народ такой смешно-ой! Взять, к примеру, Марюткиных: в субботу всей семьей ловили поросенка, ох и картина же была! Поросенок у них худой да пронырливый, то и дело убегает. Пятачком своим лаз под загородкой пророет и деру! В процессе ловли сам Марюткин рассадил себе руку об гвоздь в заборе, матюгался! Марюткина упала в лужу, вся испачкалась, хуже этого самого поросенка, да еще колено расшибла, тоже орала. А улизнувший поросенок набегался по деревне, нагулял аппетит и ближе к вечеру сам домой пришел, да прямиком к кормушке. Или еще пример: в прошедшее воскресенье Бабаниха белье стирала, стала белье развешивать, я как раз мимо шла. И только-только я с ней поравнялась, притормозила и думаю, здороваться мне с ней или нет, как она в этот момент с табуретки и свалилась! Падая, схватилась за веревку и так умудрилась в мокром белье запутаться, что мы с Тимохой вдвоем, тоже мимо проходил, еле-еле ее распутали. Сначала Бабаниху из белья выкрутили, а потом долго возились с табуреткой, все никак не могли отцепить от здоровенного белого лифчика. Белье, конечно, грязнее грязи, зато Бабаниха хоть и причитала, но целая осталась. Вот так у нас почти каждый день, не одно, так другое, такая уж у нас деревня. Так, о чем это я? Не помню, да ладно, некогда мне, еще корова недоена, я Чернушку эту терпеть не могу доить, то ли дело Зорька была, рыженькая, ласковая, а эта просто злыдня какая-то!

Я внесла ведро с молоком, стала процеживать и услышала что-то странное: брум-брум, потом тудыть-растудыть началось, не иначе, как у меня галлюцинации сделались слуховые. Таким басом всегда отчим с матерью разговаривал, когда дома был, то есть это ему казалось, что он разговаривает, а на самом деле орал на нее да матом крыл. Может, еще какой пьяница забрел, на бутылку просит? У нас в деревне их хватает, впрочем, где их нет-то? Разлила молоко по банкам, вхожу в избу, и сразу же начинается у меня уже зрительная галлюцинация: сидит за столом отчим, еще страшнее, чем раньше был, то ли немытый, то ли заросший такой, ложкой размахивает и орет. А маманя моя родная по зале летает, словно птичка, и улыбается от радости, а может, и от страху. Поставила она перед этим чучелом миску картошки с тушенкой, а я как увидела, что он картошку уминает не хуже соседского борова, поняла: галлюцинациями, к сожалению, не страдаю. Это каким же ветром его принесло? Амнистия была, а я не слышала? Что ж это у нас за правосудие, что без пяти минут убийцу через полтора года отпускают подобру-поздорову? Посмотрела я на него, посмотрела, потом опомнилась: что же я стою, глазею? Надо ноги уносить, пока цела. А он вслед мне орет:

– Куды пошла, курва? А ну вернись!

Я ушла к себе, но закрываться не стала, если буду у себя прятаться, он вовсе распояшется. Но кочережку все же под руку положила. Тут он ко мне вломился, ну чистая обезьяна.

– Я вернулся, хочу жизнь начать заново, а ты мне на нервы действуешь, зараза! Видно, мало я тебя учил, вот погоди, я уроки пропишу, и уж тогда на Тимоху не надейся, не век он тебя выручать будет. Вот тогда и посмотрим, кто в доме хозяин!

Мать сзади затеребила его за рукав:

– Паш, а Паш, ну что ты к девке-то привязался? Оставь ты ее в покое, Христа ради.

– Ишь жалельщица нашлась, разбаловала девку и все заступаешься!

– Дочь она мне, не чужая ведь. – Мать начала всхлипывать.

– Я в доме хозяин, по-моему жить будет, либо окажет мне уважение, либо вон отсюда!

Он говорил, а сам все косился на кочергу. Мать вздохнула, затеребила отчима сильнее, и он пошел за ней. Я бросила кочергу в угол и задумалась. Выходило, что в одном доме нам не жить, я по его правилам жить не буду, ну так и он по моим не будет! Жаль, дом папки моего покойного, большой, добротный такой дом. С любовью отец его строил для мамки да для меня, а теперь образина в нем барствовать будет. Эх, мамка, мамка! Вещички собирать надо и к бабке перебираться, мамке я все равно помочь не смогу, раз она ему в рот смотрит. На ночь я закрылась, но как рассвело, встала и пошла потихоньку, чтобы мать не видела, а то плакать станет. Бабулька моя всегда рано встает, так что я не боялась, что растревожу ее. Вот только вещи руки тянули, книг у меня всего десятка три, как на полке стоят, так вроде мало, а как нести, то тяжело. Только со двора вышла, а тут и Тимоха подвернулся, подошел, вещи перехватил, легко понес, что ему моя поклажа, так, пустяк один. Улыбается, на меня хитро посматривает. И я ему в ответ улыбнулась, для Тимохи улыбки не жаль, хороший человек он. Живо до бабулькиной избы дошли, а она на лавочке сидит, точно меня дожидается, овчину старую, вылезшую накинула, солнце встает только. Я к бабульке подсела, а Тимоха в дом вещи понес. Бабулька меня к себе прижала, полой прикрыла, а сама теплая, пахнет от нее травами сухими, хорошо, сладко пахнет. Тимоха из дому вышел, поклонился в пояс. Манера у него такая, при встрече головы не наклонит, а как прощается, то кланяется, да и то не всем. Он ушел, а я у бабки спрашиваю:

– Ты что, ворожея? Откуда знала, что приду я сейчас?

Бабка проворчала:

– Не будет тебе жизни в отчем доме. У матери твоей сроду нормальных мозгов не было, а грехи наши большие, стало быть.

– А грехи здесь при чем наши, баб? – заинтересовалась я.

– А то не понимаешь? Раз Бог не прибирает к себе ворога этого лютого, а все на наши головы сваливает, значит, заслужили, и другой жизни не будет нам пока. – Бабулька, кряхтя, поднялась, я за ней. – В зале жить будешь, – на ходу обронила она. Я удивилась: где же еще, если комната одна в доме? – Я на кухню перешла, моим костям теплее там будет, – разъяснила мое недоумение.

У бабушки моей было трое детей: сын, мой отец, и две дочери. Одну дочь бык забодал. Вторая выросла и в город подалась, на завод. Кто говорит, что спилась она и померла от водки, кто утверждает, что от болезни умерла. Лишь один сын ее и радовал, ласковый был, от работы не бегал, пил только по праздникам, потом женился, свой дом выстроил, я родилась. Мне было десять лет, когда сосед уговорил его пойти на охоту, на дальние болота уток пострелять. С той охоты отец не вернулся. Сосед, что был с ним тогда, пришел на третьи сутки, без ружья и добычи, весь мокрый, грязный и в жару. А у нас и фельдшера тогда не было, старый умер, нового не нашлось. Сутки он в жару пролежал, собрались в райцентр его везти, в больничку, а он дорогой умер. Так никто и не узнал, что там на этой охоте приключилось, а об отце с тех пор ни слуху ни духу, через три года бумагу матери дали, что считать, мол, его умершим. Мать года четыре одна мыкалась, а потом это свое сокровище выискала. Бабушка теперь хочет, чтобы я замуж вышла, детишек нарожала, мечта у нее такая – правнуков понянчить.

Завтракали мы не спеша. Только я управилась с мытьем посуды, как в кухонном окне показалась Симкина голова. Увидела меня, закивала. Это она в дом войти боится, вот и шарит по окнам. Бабка к окну спиной сидела, Симка и не шумела, да у бабки и на спине глаза.

– Войди в избу-то, поздоровайся, как все люди, ишь моду взяла в окне торчать!

Симка, конечно, тут же прыснула. Я не выдержала и тоже засмеялась.

– Что ты к ней все цепляешься, бабуль? Она от тебя скоро заикаться со страху начнет.

– Да непутевая она, вот и цепляюсь, – насупилась бабка.

Я удивилась:

– Чем не угодила тебе? Вроде бы ничего плохого не делает?

– А я и не говорю, что плоха, только весу в ней нет никакого, тю – и нет ее.

– Легкомысленная, что ль?

– Я ж и говорю, весу нет.

Спорить я не стала.

Симку я нашла на лавочке, она ерзала и дрыгала ногами, завидев меня, захихикала:

– Тонька, у бабки теперь жить будешь?

– Буду, – вздохнула я.

– Ой! Я как узнала, что твой отчим вернулся, обмерла вся со страху! Правильно сделала, что ушла, а то он тебе и вторую ногу сломает!

Я только вздохнула. Она уж к другой теме перешла:

– Купаться пойдем? Братишка сказывал, водица тепла-ая!

– Да ребятне она и в апреле теплая, но попробовать можно. Подожди, пойду купальник надену.

Купаться мы ходим на речку, которую зовем Воровкой. Речка неширокая, есть места по колено воды, но есть и глубже.

– Как ты думаешь, Сим, – спросила я, щурясь от солнца, – Печоры называются так, потому что пещеры рядом?

– Эва сказала! Пещеры и от нас недалече, а мы вовсе даже Черныши, – возразила мне Симка, энергично отмахиваясь от назойливого овода. И вдруг загорелась. – А давай в пещеры слазим?

Я согласилась, может, там что интересное найдем? Нога у меня сейчас не болит, чего ж не слазить? Раньше никто про эти пещеры и не знал, они прошлой весной только открылись. Берег подмыло половодьем, целый пласт обрушился на той стороне, лаз и открылся. Мальчишки первые обнаружили, наши, чернышовские. Прибежали, кричат: «Там пещера маленькая!» Потом уж парни с девчонками полезли, фонарями посветили и увидели, что за первой маленькой вторая пещера побольше есть, а за ней еще две небольшие. Валяюсь на солнышке, пузо грею, мечтаю, когда в пещеры пойдем, прикидываю, что надо взять с собой, а Симка молчит что-то, уснула, что ли? Голову приподняла, вижу, она не спит, чертит что-то на песке, сопит, не иначе, как что-то случилось.

– Сим, – говорю, – не молчи, давай рассказывай, что у тебя стряслось? Мать отлупила небось?

Мать у Симки вспыльчивая, чистый порох! Симка зарозовела и потупилась.

– Галочка приехала, вчера еще.

Меня словно мешком тяжелым по голове трахнули.

– И ты знаешь, – тут она пригнула ко мне голову и закончила зловещим шепотом: – Брюхата она, по-моему, Галочка-то.

– Ты ее сама видела?

– А то! Видела!

Бабулька полола в огороде грядки, я полезла ей помогать, но бабка замахала руками:

– Поди, я уж кончила все, скоро обедать будем. Дай вон Принцессе моей водицы, жарко, пить хочет.

Принцессой бабка зовет козу. Я напоила животину, подоила и отвела в тенек. В избе было прохладно, пахло травами и немного мышами, видно, кошка не очень справлялась. Бабка руки мыла, когда я спросила у нее, знает ли она, что Галочка приехала. По тому, как напряглась сутулая бабкина спина, поняла, что знает. Ближе к вечеру опять прибежала Симка.

– Тоньк, пойдешь на танцы? У меня платье новое, кра-а-сивое! Пойдем, а?

Я рассердилась: и чего пристает, ведь знает же, что не пойду. Раньше ходила, а как мне отчим ногу сломал, то и не хожу.

– На танцы не пойду, и не проси даже!

Симка вздохнула:

– Ну хоть в кино-то пойдешь со мной?

– А что за картина?

– Не помню, название какое-то длинное, старое, что ль, но про любовь. Пойдешь?

– Пойду. Ты чего, ты ж в платье хотела вроде?

– Ну хотела, да перехотела.

Народу на фильм пришло не так много, и все больше мальчишки. Я нахмурилась:

– Ты ж говорила, что про любовь?

Симка закраснелась слегка:

– Не знаю. И что ты ко мне сегодня цепляешься?

Где-то на десятой минуте фильма как начали палить, чувствую, надо уходить. Тут Симка меня толкает и шепчет:

– Я говорила, любовь будет.

Я мигом раскрыла глаза. На экране пышногрудая блондинка с каким-то небритым мужиком такую любовь изображали, что меня замутило. Глянула на Симку, а та сидит открыв рот, таращится на экран, видно, что нравится ей все это. Я стала пробираться к выходу, подружка не заметила даже, так увлеклась. Совсем не стало в последнее время фильмов хороших, одни страсти-мордасти показывают. Иду я, бормочу себе под нос, вдруг слышу, что вроде гукает кто-то. Чудится, что ли? Клуб-то наш на отшибе стоит, а вдоль тропинки посадки густые. Симка вечером одна здесь ходить боится, да и другие девчата тоже. Ну, кто бы ты ни был, но не на такую напал, подобрала с тропинки ветку хорошую, иду себе. Дошла до места опасного, с одной стороны кустов нет, а есть ямища здоровая. Песок здесь раньше был хороший, вот и брали его, яма почти у самой тропинки и всегда теперь водой залита. Когда земля сырая, ноги так и норовят съехать в эту лужу. Я с умыслом остановилась здесь, пусть, думаю, покажется. А он еще погукал, да и вышел. Темно было, но я сразу узнала Семку Банникова, паршивого мужичишку. С какой стороны ни посмотри, а все неказистый, малый да щуплый, голова здоровая и руки длинные, аж ниже колен. То-то его ребятишки Марсианином зовут. Характер у него паскудный, как выпьет, так начинает колобродить, по деревне шатается, под окнами кричит, в собак камнями кидается, его уж учили мужики уму-разуму, да сколько такого ни бей, умнее не станет.

– Тебе чего надо, Семка? – спрашиваю.

– Тебя мне надо, больно долго в девках ходишь, помочь хочу.

– Помочь? Это ты хорошо придумал, ну так иди сюда, чего встал?

Он сильно удивился, чего это я не визжу и не убегаю, а палку в руке у меня не видит. А все же трусит. Потом решился, сделал шажок и сразу руки протянул, лапать вздумал. Ну я ему и лапнула! Так палкой шарахнула, что он в лужу улетел. И тут что-то сделалось, лужа вздыбилась вся и завизжала. Луна выкатилась из-за облака, стало понятно: по тропинке впереди меня, верхом на громадной свинье, скачет Семка, держится за грязные бока своего скакуна и подвывает со страху, а свинья летит не знаю куда. Когда я пришла в деревню, там уже никто не спал, люди повыскакивали из домов, собаки заходились от лая. Я увидела механика нашего. В трусах, майке, но отчего-то в валенках, он держал в руках здоровый топор и нервно озирался по сторонам.

– Тонь, ты никого здесь не видела? – спросил меня неуверенно, когда я поздоровалась с ним. Видимо, сам не знал, на кого охотится с топором.

– Видела, – ответила я спокойно. – Семка Банников свинью оседлал и катается на ней.

– Тьфу ты, паралик его расшиби! Я уж думал, и правда чего случилось. Чтоб этот гад себе шею сломал! – С этим миролюбивым пожеланием механик ушел к себе.

Но народ еще долго не мог успокоиться.

Я вернулась домой, книжки расставила, осталось лишь подмести (сегодня ребятишки заходили, а после них всегда много сора), как дверь со скрипом отворилась и в нее просунулась голова Симки.

– Тонь, ну ты чего? Я тебя жду, жду, – обидчиво протянула она.

Я удивилась:

– А чего ты меня ждешь?

– У тебя память отшибло? Мы же договаривались с тобой в пещеры идти.

– Разве на сегодня уговор был? – засомневалась я.

– Да какая разница, сегодня или нет, ведь уговаривались же?

– Да ладно, чего ты кипятишься?

На другую сторону нас Марюткин переправил, у него покос на той стороне. Перед лазом я чего-то запнулась, Симка хихикнула и полезла вперед. Первая пещера оказалась маленькой и неинтересной, лаз во вторую – узким и страшно неудобным, но мы пролезли. Свет туда совсем не доставал, поэтому я зажгла огарок и подала его Симке.

– На, убогая ты моя, а то еще шею ненароком свернешь!

– Не дождешься! – клацнула она зубами.

– Подожди, давай уйдем, а? Глядеть тут нечего, не по нутру мне тут. – Я прислушалась, не то где-то что-то капало, не то шуршало. – Может, уж или змея?

Она взвизгнула и ломанулась бежать. Я – за ней следом. Как и надо было ожидать, в узкой щели она застряла и смешно задрыгала ногами. Я стала пропихивать ее, и тут до меня дошло, что лезем мы совсем в другую сторону.

– Симка! – ахнула я. – Погоди дрыгаться-то, сейчас…

Но договорить я не успела, подружка заорала благим матом и исчезла. И что странно, больше не орала, только сопение слышалось и топтание. Может, зверь какой? – со страхом подумала я, вздохнула и тоже полезла. То ли нога подвела меня, но была я настолько неуклюжа, что упала головой вниз.

Когда я разлепила глаза, рядом со мной на травке лежала Симка, глаза у нее были крепко сожмурены, она стонала и скребла по траве руками, словно хотела собрать ее под себя побольше. Я пихнула подружку в бок.

– Домой пойдем?

– Тоньк, ты это? А медведь где?

– Вот горе-то горькое, совсем сдурела? Какой тебе медведь?

– А где мы?

– На речке, загораем, – уверенно ответила я, но тут же меня сомнение взяло, Симка была полностью одета, пошарив по себе рукой, я определила, что тоже не в купальнике. – Странно, – протянула я. – А ты не помнишь ничего?

– Медведя помню, сожрать меня хотел.

– Хотел бы, так сожрал.

Передо мной появились грязные загорелые ноги, пацаненок лет семи с большим интересом рассматривал нас, даже рот забыл закрыть.

– Вина, что ль, напились? – хихикнул он.

– Иди отсюда, а то уши надеру! – заругалась Симка и села, ошарашенно завертев головой. – А ведь это Печоры, Тонька, ей-богу, Печоры! – изумилась она. – Как же мы тут оказались?

С утра у меня на сердце было неспокойно. Ох и не люблю я такое настроение! Видно, надо завязывать по пещерам лазить, права бабка моя. Не верю я ни в какого медведя, мы с Симкой довольно тощие и то в некоторых местах еле пролезли, а медведь – зверь крупный, как он туда попал? А потом что же, он нас вынес лапами своими, да и уложил рядком у самых Печор? Симка так перепугалась, глаз не кажет четвертый день. Дверь заскрипела, я подняла глаза, ни дать ни взять – видение! На пороге стояла моя мать в ярко-красной шляпке с вуалью, синей вязаной кофточке и длинной черной юбке, на ногах у нее красовались лаковые туфли, слегка потрескавшиеся, но все еще нарядные.

– Здравствуй, дочка. – Голосок звучал неуверенно и слегка виновато.

Улыбка плохо держалась на ее губах, то и дело сползала. Ужасно было ее жалко, и в то же время брала злость.

– Что у тебя за праздник такой сегодня?

– Годовщина у меня, – потупилась мать.

– Как отец пропал?

– Свадьбы, – совсем закраснелась мать. – Мы ждем тебя, я и стол накрыла, хороший стол получился, посидим как люди.

– Как люди не получится! – отрезала я.

– Не придешь, значит? – Губы у матери задрожали, но я упрямо отвернулась, чтобы не смотреть в ее заискивающее, испуганное лицо.

Дверь за ней тихо закрылась.

– Вот овца! – специально растравляла я в себе злость, чтобы не зареветь белугой от жалости и тоски.

Не успела я передохнуть, как дверь хрястнулась о стену, влетела возбужденная Симка и забулькала что-то нечленораздельное.

– Остынь, а не то закипишь, как бабкин самовар, – посоветовала я ей с раздражением, предчувствуя, что эта сорока принесла мне на хвосте не лучшие новости.

– Ромка приехал, представляешь?! – выбулькала она наконец.

– Ну и что? И так было ясно, что приедет, что ж такого?

– А то, свадьбу играть будут!

– Кто? – растерялась вдруг я.

– Иван Пихто! Ромка с Галочкой.

– Да она же беременная, ты сама говорила, какая же свадьба с животом-то? – Теперь уже я вытаращила глаза.

– Какая разница! – всплеснула руками Симка. – Теперь даже когда пузо на нос лезет, и то не стесняются, а у Галочки пока не очень заметно. Мать с бабкой мечутся как угорелые, варят, жарят, прямо пыль столбом. Водки накупили много и шампанского! Мамка моя тоже там помогает, они же нам родня, ты знаешь.

– А ты пойдешь на эту свадьбу?

Симка мигом опустила глаза и порозовела до самой шеи. Потом почему-то шепотом ответила:

– Не знаю еще.

– Пойдешь, значит, – заключила я.

Сегодня Ромкина свадьба. Значения она не имеет, он уже давно расписан с бывшей моей подругой, только вот сердце все равно щемит. Прошлым летом я каждый день спать ложилась счастливая и вставала радостная. Очень уж сильно я тогда Ромку любила. Чуб его пшеничный да глаза синие весь свет мне затмили. Только счастье мое коротким оказалось, даже до конца лета его не хватило. Врал мне Ромка, обманывал меня, а я, дурочка, верила, что он меня любит. Как узнала, что Ромка уехал, так недели две ходила будто в тумане, на людей натыкалась. Но это еще не было самым большим горем, самое горькое случилось, когда я письмо от него получила.

«Никогда бы я на тебе не женился, зря ты надеялась. Кто же калеку замуж возьмет?» – вот так мне и написал, а клялся, что нога моя больная его не волнует. Потому теперь и сердце у меня болит. Но ничего, я справлюсь, я сильная. Вот и бабулька моя говорит, что мы, бабы, семижильные. Вон впереди роща, за ней два больших поля, а потом лесом идти, пока в Федосьину избушку не упрешься. Я раза три у нее была, и каждый раз меня поражало, что вроде нет никаких признаков жилья, а вдруг раз – и избушка! Бабулька все посмеивалась надо мной.

– Как же ты не чуешь ничего? И лес видать хоженый, и дымком попахивает, да и козлом, прости господи, подванивает!

Козу свою бабка у Федосьи выпросила. Федосья еще когда в деревне на окраине жила, то одну козу держала, а как в лес на житье подалась, так целую козью ферму развела. Чегодаиха говорила, будто Федосья с волками разговаривает, звериный язык, мол, знает. Вообще-то Федосья нездешняя, из города большого приехала, то ли из Москвы, то ли из Питера. Это давно было. Появилась она уже с Тимохой, когда ему годика два было, только он не сын ей, у них и фамилии разные. Уж не знаю, откуда люди взяли, но несколько лет назад я слышала, что Федосьина незамужняя сестра нагуляла Тимоху неизвестно от кого, родила его, да и оставила в роддоме. Федосья тогда замужем была за большим человеком, ничего не делала, наряжалась только. Потом случилось что-то, Федосья на мужа разозлилась, бросила всю свою сытую жизнь, забрала из детдома ребенка сестры и подалась сюда, к нам в деревню. Приехала она на машине, сама за рулем была, все глаза на нее вытаращили, в то время ни одна баба у нас в округе за баранкой не сидела. Денег у нее с собой было не густо, она и сменяла машину на избу. Была тогда у нас одна пустая, но крепкая, у самой околицы стояла. Да и то, без машины обойтись можно, а без дома как? Поначалу Федосья в совхозной конторе работала, и хорошо работала, да в скандал попала. В райцентре, в исполкоме по сельским делам, в ту пору мужик один был. Указания такие давал, что люди не знали, смеяться им или плакать. Вот с ним и схлестнулась Федосья. Мало того что возразила ему, так еще и от ворот поворот дала, когда он вздумал амуры с ней разводить, она ведь красивая. Ох и взбеленился этот начальник! Не только с треском ее уволил, но и такую бучу в районе поднял, что и в школу бедную женщину на работу не взяли. Деревенские наши решили, что уедет Федосья отсюда, а она осталась. Насадила огород, козу завела, травы стала лечебные собирать, большой талант у нее к этому делу оказался, даром что городская. Начальника того, ее обидчика, посадили вдруг года через два, проворовался, оказывается. Федосью назад в контору звать стали, да только не пошла она туда, гордая. К тому времени Федосья совсем молчаливой сделалась, и взгляд у нее стал такой, что не каждый выдержит. Слухи нехорошие про нее по деревне поползли, что, мол, не только травами она лечит, но и ворожит. Лечила Федосья хорошо, у нас так, кроме нее, никто не может, потому и ходили к ней по надобностям, в основном бабы, конечно. Бабулька моя к Федосье хорошо относилась и куском всегда с ней делилась. Когда Тимоха у Федосьи подрос, лет двадцать ему стукнуло, Федосья опять всех удивила: оставила его одного в избе жить, а сама ушла в старое зимовье в глубине леса. Кому очень надо, и туда к ней ходить стали, нашли дорожку, но вообще-то о ней чуть не забыли. Лишь бабулька моя навещала ее. Изредка и меня брала.

Я спланировала, что выложу продукты, передам от бабки привет, и назад, да не тут-то было. Никогда раньше Федосья не обращала на меня внимания, а тут всю меня оглядела. У меня внутри зябко стало со страху.

– Проходи, Антонина Дмитриевна, гостьей будешь, с утра поджидаю, – вдруг заявила она мне и улыбнулась.

Никогда не видела я ее улыбки, и представить даже не могла, что такие бывают, словно солнце в избу заглянуло. Не успела я опомниться, как уже за столом сидела, передо мной стояла чашка бледного, какого-то зеленоватого чая, а на плетеной тарелочке лежал темный кусок пирога с ягодами.

– Ты уж извини меня, – усмехнулась хозяйка, – что так скудно тебя угощаю, да только чай у меня весь вышел. Травяной вот завариваю, да и мука лишь ржаная осталась.

– Ой! Ведь бабулька прислала вам чай, а я, растяпа, забыла совсем. – Я вскочила, но она коснулась моей руки:

– Не суетись, пей чай, успеешь еще гостинцы достать.

Пока Федосья дела делала, я таскалась за ней повсюду как привязанная, и все говорила, говорила, словно впрок на десять лет наговаривалась. Федосья неспешно хозяйничала, помалкивала, а вот слушала или нет, непонятно. После грибной ее похлебки мне неудержимо захотелось спать.

– Сонные, что ли, грибы? – бормотала я, пристраивая голову на краешек стола.

Как перенесла меня Федосья на топчанчик, я даже не почувствовала. Проснулась теплая, разнеженная, вспомнилось, будто Федосья гладила меня по голове и еле слышно шептала что-то.

– Это мне все приснилось, – отмахнулась я.

– Вставай, Тоня, утро на дворе. Жаль, в баньке я тебя не попарила, ну да придет время, попарю еще.

Подол сарафана сразу же намок. А не искупаться ли мне? Я сориентировалась, в какой стороне речка, и побрела туда. Не прошла и километра, как впереди блеснуло что-то среди деревьев. Чудится, что ли, мне? Уж не околдовала ли меня и в самом деле Федосья? Но нет же, блестит! Мне стало стыдно за глупые мои опасения. Вышла я к маленькому глухому озерку овальной формы. Над водой стлался туман, и чувствовался какой-то странный запах. Я припомнила, что и у Федосьи в избушке стоял этот запах. Скинуть одежду было минутным делом, попробовала воду ногой и чуть не вскрикнула: вода в озерке была очень теплой, почти горячей. Так вот где Горячий ключ! Чем ближе к другому берегу, тем горячее, пузырьки воздушные лопались на теле, усиливая приятные ощущения, и запах стал гуще. Наплавалась я всласть, выжала из кос воду, и вдруг показалось мне, что кусты впереди шевельнулись. Пригляделась, а вдруг медведь? Торопливо стала одеваться, да на мокрое тело одежду быстро не натянешь.

Бабулька моя здорово удивилась, когда я про купание рассказала.

– Значит, правду люди говорили, что из-за этого озерка поселилась Федосья в зимовье и ведьмой сделалась.

– Ты чего, баб? Разве стала бы ты ходить к ней, если бы считала ее ведьмой? А ведь ходишь, и продукты ей носишь, и меня иногда с собой берешь.

– Хожу, – раздумчиво подтвердила она, глядя непонятно куда. – А ты все же не купайся больше там, странное это место, не людское.

О вчерашней свадьбе рассказывать она мне не стала, буркнула только, что шума много было. До вечера я переделала кучу дел, устала сильно, про утреннее купание забыла и думать, бабка мне о нем напомнила:

– Вода в том озере непростая, ох непростая! Федосья ведь не стареет нисколько, разве ж не чудно? Вот бабы и шепчутся.

– Как это не стареет?

– Сколько ты ей годов дашь?

– Ну, не знаю, может, лет тридцать пять, – неуверенно выдавила я.

– Ясно, – фыркнула бабка, – молодая ты еще, и невдомек тебе, что Тимохе-то уже самому за тридцать, а она с ним сюда не девочкой заявилася, около тридцати-то ей всяко было.

Рот у меня сам собой открылся от удивления, надо же, а мне и в голову не приходило, что ей шестьдесят уже, и в самом деле чудеса.

При повороте к магазину я повстречала Тимоху, он нес, прижимая к груди, буханку черняшки.

После вчерашних разговоров с бабкой я с интересом оглядела его. Только волосы у него были похожи на теткины, такие же темные и густые, но ни малейшего помину Федосьиной красы, какая жалость! Лицо простецкое настолько, что так и тянет назвать его дурнем. Я хорошо знала, что он совсем не дурак, просто не похож на других, да и немой к тому же. Я улыбнулась ему и пошла дальше, чувствуя, что он пристально смотрит мне в спину. В магазине было не протолкнуться, я измаялась, пока стояла в очереди, не только из-за духоты и мух, но и потому, что слышала обсуждение Ромкиной свадьбы. Кое-кто при этом косился на меня, но тут уж ничего не поделаешь, вся деревня видела, как прошлым летом мы с Ромкой гуляли. Выбравшись с облегчением на улицу, я остановилась у крыльца, чтобы примостить в сумке покупки, и на меня налетел незнакомый парень лет двадцати пяти, одетый в щегольские джинсы и белую рубашку с короткими рукавами. Он дико на меня глянул, я смутилась, и конечно же больная нога тут же подвела меня, я качнулась в сторону и с трудом обрела равновесие.

«Ах, чтобы тебе пропасть!» – мысленно пожелала я ему.

– Бабуль, не знаешь, что это за парень у нас появился, интересный такой? Почти вылитый твой любимец, баб.

– Это кто же такой? – нахмурилась бабка. – Нет у меня любимцев, кроме Тимохи.

– Тимохи, скажешь тоже! Любимец у тебя из «Скорой помощи», фамилию забыла.

– Джордж Клуни! Так, стало быть, красивый парень, понравился, значит, – пошлепала губами и вдруг выдала: – А не с Ромкой ли он приехал?

– Что было, ты просто себе не представляешь! Как он за руку меня взял, я просто обмерла вся!

– Да кто он-то? Говори толком, – хмыкнула я.

Мне не хотелось выслушивать Симкин отчет о свадьбе, но она была такая радостная, что сердиться на нее не было никакой возможности.

– Валера же, я тебе рассказываю, а ты не слушаешь меня!

– Откуда он взялся, Валера этот? – перебила я ее. – Из города приехал?

– Ну да, ты не перебивай! Музыку быструю завели, а он меня обнял и к себе прижал. Танцуем, я все думаю, как бы ему на ногу не наступить, вот позорище-то будет! А он мне на ухо шепчет: «Я и не знал, что в деревне девушки такие красивые». Представляешь?

– А дальше?

– А больше не было ничего, – порозовев, потупилась Симка.

– Совсем ничего? И что, больше он тебя танцевать не приглашал? – недоумевала я. – А на Клуни он, часом, не похож, ну на этого, из «Скорой помощи»? – озадачила я ее неожиданным вопросом.

Симка похлопала глазами, на лице подружки отобразился сложный мыслительный процесс, потом глаза ее стали вдруг совсем круглыми, а рот буквой «О».

– Батюшки! – всплеснула она руками. – А я все гадала, на кого же он похож? Ну точно, просто вылитый! – Симка аж привизгнула от удовольствия. Но вдруг улыбка с ее лица сползла, и она посмурнела и подозрительно осведомилась: – А ты откуда знаешь?

– Валеру твоего я у магазина встретила, если это он, конечно.

– Он, кому же еще быть? Такой красавчик, ну чисто принц, – мечтательно произнесла Симка. – Эх, кабы и я кем-нибудь была! Хотя бы графиней, – выдала она заветную думку.

– Только графини тебе для счастья и не хватает!

– Совсем другое дело было бы, тогда он только со мной и танцевал бы, провожать бы пошел, не испугался бы.

Я ахнула:

– Постой, ты это о ком?

– О Хорьке! Ну и что? Плохой, по-твоему, парень? Он и на лицо ничего, и уважают его все, а не уважают, так боятся.

– Странно, что ты его не боишься, забыла, как он Светке Фоминой в клубе врезал?

– Да Светка сама виновата, нечего хвостом вертеть.

– Может, и сама, а только не оберешься ты от Хорька неприятностей.

История тогда и в самом деле вышла темная. Светка Фомина, на год старше нас с Симкой, была видной, ребята на нее засматривались, но она понятие о себе имела высокое и только фыркала на всех. Прошлой весной вернулся из армии Мишка Хорьков. Живет он не в нашей деревне, но наведывается в наш клуб. Вернулся он, увидел повзрослевшую Светку и сумел в пять минут задурить ей голову. Любовь у них загорелась, на октябрь даже свадьба намечалась, да не состоялась. В середине сентября избил Хорек ненаглядную свою невесту просто зверски. Люди разное болтали, не то танцевать с кем-то пошла, не то глазки кому-то строила. Светка к какой-то родне уехала, а Хорек все так же гоголем ходит да водку глушит, и теперь вот Симку взялся охмурять. Настроение у меня совсем упало. Она тоже притихла. Послышались чьи-то взволнованные голоса, мимо палисадника кто-то, всхлипывая, пробежал. Симка вскочила, вытянула шею, потом крутанулась и побежала. Я не пошла за ней. На следующий день узнала, что Ромка, обидевшись за что-то на Хорька (и где они только схлестнулись?), пытался намять ему бока. Да видно, кишка оказалась тонка, тот сам ему накидал, еле-еле Ромка ноги унес, да и то дружок Валера помог.

В самом конце работы пришла вдруг Симка. Я с интересом оглядела ее: лицо бледное, глаза опущены, носом шмыгает, ну что такой вот скажешь? Однако по дороге она все же отошла, повеселела, обругала Хорька, пожалела Ромку, повосхищалась Валериным мужеством. Валерино участие в драке было маленьким, он просто залихватски свистнул и, когда Хорек на этот свист отвлекся, оттащил Ромку в сторону, вот и все его подвиги. Тем не менее я не мешала Симке восхвалять доблести городского рыцаря. Все же пусть лучше им восхищается, чем Хорьком, безопаснее как-то. Симка опять потускнела, шмыгнула носом.

– Я ведь его видела вчера.

– Кого? Хорька? – изумилась я.

– Валеру, он меня признал, сказал: «А, это вы, леди?»

– И все? Не густо. И что ты теперь? Будешь чахнуть от несчастной любви?

– Не буду. Но какой все же он красавчик! – тоскливо протянула подружка, посмотрела на меня искоса и добавила: – Пойдем в кино вечером, а?

Симка опоздала, я шла потихоньку вперед, думая, что она вот-вот меня нагонит, дошла до клуба, а там при своем невезении нарвалась на Галочку. Она со своей сестрицей Нинкой и приезжим красавчиком топтались с билетами в руках недалеко от входа. Хорошо, что хоть Ромки с ними не было, видно, раны зализывал. Тут и Симка нарисовалась, красная, запыхавшаяся. Увидела Валеру и перешла с бега на плавный шаг. Едва мы подошли с ней к кассе и встали в хвост очереди, как откуда-то словно из-под земли вынырнул Хорек. Симка демонстративно отвернулась, но Хорька такими мелочами не смутишь.

– Симпомпончик! – смачно хлопнул он ее по заднице.

– Ты что, дурак?!

От накатившей злости Симка забыла всякую осторожность, за что тут же и была наказана. Хорек схватил ее за волосы, спутав тщательно завитые и уложенные пряди.

– Проси прощения, курица, ну? Я долго валандаться с тобою не буду, враз урою!

Из глаз Симки от боли и унижения горохом посыпались крупные слезы, она привстала на цыпочки, безуспешно пытаясь отцепить его руку. Хорек, ехидно посмеиваясь, без всяких усилий цепко держал ее в своей власти. Я беспомощно огляделась. Вокруг нас словно образовалось мертвое пространство, все глядели с любопытством, но никто и не думал вмешиваться. Тут подсунулся один из приятелей Хорька, с улыбкой от уха до уха и недопитой бутылкой пива в руке. Вырвать из рук пьяного парня бутылку было минутным делом, а трахнуть ею Хорька по коротко стриженной голове и того меньше. Сноровки драться я не имела, поэтому удар вышел так себе, мало чувствительный, Хорек только удивился сильно. Тряхнув напоследок Симку так, что та, бедолага, отлетела к стенке клуба, он шагнул ко мне. Руки его угрожающе поднялись, но тут же бессильно упали.

– Привет, Тимоха! – угрюмо поприветствовал он возникшего за моей спиной спасителя. – Ты никак нанялся эту колченогую дуру охранять? За сколько подрядился-то? Али она тебе натурой платит?

Хорек кривлялся и зло балагурил, глядя куда-то поверх моей головы, видно в глаза Тимохе. Потом, круто развернувшись, врезал нетрезвому своему дружку, отчего тот согнулся пополам, процедил ругательство и ломанулся в кусты. Я облегченно перевела дух, Симка с глазами полными слез уже была возле и силилась улыбнуться. В кино мы с ней в этот вечер не пошли, не было уже никакой охоты, хотели возле речки на нашем любимом месте посидеть, да комары совсем зажрали, пришлось домой идти.

Июнь пролетел, словно его и не было, только грозами запомнился. Небо швырялось огненными вилами так часто и с такой силой, что земля гудела. В одну из таких душных и сухих грозовых ночей, когда не пролилось ни единой капли дождя, сгорел старый домишко Тимохи. Сгорел дотла, словно картонная коробка, хорошо хоть сам Тимоха смог выскочить. Перепачканные сажей, мы с бабулькой долго отмывались, потом сели чаевничать, ложиться уже смысла не было, солнце показало свой бок из-за дальних берез.

– Если бы хоть дождь был, – вздохнула я, грызя сушку. – Не повезло бедному Тимохе, прямо подлость какая-то.

Бабулька глаз не поднимала, а если и поднимала, то смотрела мимо меня.

– Подлость и есть, да еще какая! Чтоб у него руки и ноги отсохли, у проклятущего!

Я поперхнулась чаем.

– Ты про кого это, баб?

Она с укоризной, как на дите малое, посмотрела на меня: