У каждого свое проклятие Демидова Светлана

ИРИНА, БОРИС И МАРИНА

– Мама, мы с Андреем хотим сделать на кладбище еще одну скамеечку, – сказала Ирина, размешивая в чашке сахар.

– В каком месте? – спросила Галина Павловна, придвигая поближе к дочери блюдо с пирожками.

– Конечно, возле Ниночкиной... могилы...

Как ни старалась Ирина крепиться, все же не выдержала, уронила голову на руки и разрыдалась. Заколка расстегнулась, и ее длинные волосы накрыли блюдо с материнскими пирогами. Несколько отделившихся прядей попали прямо в чашку с чаем. Галина Павловна, кусая губы и стараясь не расплакаться вслед за дочерью, осторожно вытащила Иринины волосы из чашки, убрала их с пирогов, ласково погладила ее по голове и сказала:

– Поплачь, милая, поплачь... легче станет...

– По себе знаешь, да? – неожиданно спросила Ирина, подняв к матери залитое слезами лицо.

Галина Павловна, резко отпрянув от дочери, не ответила.

– Ну что же ты молчишь, мама?! – воскликнула Ирина. – Затянувшаяся пауза работает против тебя!

– Что ты такое говоришь, доченька...

– Что слышишь! Почему ты никогда не говорила нам или хотя бы мне, как женщине, что похоронила уже четверых сыновей?! Что случилось с первыми двумя?!

Галина Павловна продолжала молчать, но лицо ее пошло нервными малиновыми пятнами.

– Ну... что же ты, мама?! Ты же сказала об этом Марине! Почему не мне? Разве в этом есть что-нибудь позорное? Стыдное?

– Нет, но... словом, я не хочу вспоминать! Ты теперь и сама знаешь, как это... тяжко...

– Да, знаю! И ни за что не стала бы тебя этим... пытать, если бы... Мама, дети Епифановых мрут как мухи из поколения в поколение! В чем дело? Я однажды слышала, как ты говорила отцу о том, что Федор Никодимович тебя предупреждал... Что он имел в виду? Почему считал, что вы не будете с отцом счастливы?! Не кажется ли тебе, что пора с этим разобраться? У тебя еще остались мы с Борей и двое внуков! Ты же не хочешь потерять нас всех!

Галина Павловна, сжав губы, покачала головой. Ирина подскочила к ней, обняла за плечи и попросила:

– Ну... расскажи, мама... Облегчи душу...

Пожилая женщина закрыла лицо руками, простонала что-то невнятное, потом все же справилась с собой. Она вытащила из кармана халата носовой платок, вытерла набежавшие слезы и тяжело осела на кухонную табуретку. Ирина подвинула к ней поближе стул и пристроилась рядом, продолжая обнимать за плечи.

– Понимаешь, Ирочка... я не знаю, что имел в виду Федор Никодимович. Я тогда была молода, по уши влюблена в твоего отца и не верила никаким дурным знамениям и предсказаниям. Он ничего не сказал мне, кроме того, что мы не будем счастливы, что ничего хорошего не написано на роду Епифановых. А мне даже в голову не пришло поговорить с ним на эту тему. Я посчитала его слова недоброй шуткой и даже некоторым злопыхательством. Подумала, что не понравилась ему как невестка. Постаралась побыстрей забыть и действительно забыла. Я вспомнила об этих его словах только тогда, когда мы почти подряд похоронили Ванечку и Пашу. Паша действительно был третьим из сыновей, которых я...

Галина Павловна, горько задумавшись, замолчала. Ирина какое-то время не тревожила мать, а потом все-таки спросила:

– Почему же нет могил двух твоих сыновей?

– Первого, Егорушки, есть... Когда мы только поженились с твоим отцом, жили в Любани у моих родителей. Там и могила Егорушки...

– От чего он умер?

– Он... как Маринин Ванечка... Думали, что ерунда, обыкновенная простуда, а он не выкарабкался...

– А другой? Как его звали?

– Мы не успели назвать его никак. Хотели Володей, если родится мальчик, или Танечкой, если выйдет девочка... Тогда еще не было УЗИ или не использовали его для этих целей... не знаю... В общем, у меня случились преждевременные роды, ребенок родился шестимесячным, с какими-то несовместимыми с жизнью отклонениями. Мне его даже не показали. Сказали только, что... мальчик... У него вообще нет могилы... Не знаю, что с ним стало... Его посчитали... как бы выкидышем... А кому ж выкидыши выдают...

Ирина погладила мать по плечу и спросила:

– Это все твои тайны?

– Все... – ответила Галина Павловна и опять всхлипнула.

Ирина подождала, пока мать успокоится, и спросила еще:

– Ты можешь в этом поклясться?! Мы все очень боимся за детей Марины с Алексеем.

Галина Павловна выпрямила спину и сказала, глядя в пол:

– С Лешиными детьми все должно быть в порядке... да и с вами тоже...

– С кем?

– С тобой и с Борей.

– Почему ты так в этом уверена? – удивилась Ирина.

– Н-не знаю... Мне так кажется... Вы с Борисом уже получили сполна...

– Ты что-то недоговариваешь, мама! Что значит получили сполна?!

– Нет ничего страшнее смерти собственных детей. Родители должны умирать первыми... А ваши девочки...

Ирина закрыла лицо руками и прошептала сквозь пальцы:

– Лучше скажи все, мама...

Галина Павловна поднялась с табуретки и, стараясь не глядеть на дочь, сказала:

– Довольно, Ира... Не мучай меня... И так уж... который год от слез не просыхаю...

– Не одна ты!!

– Да... Не одна... Но мне больше нечего сказать тебе, доченька...

– Ну наконец-то очнулся, – со вздохом сказала Ирина, садясь на стул напротив Бориса, который, морщась, потирал виски.

– Ты здесь откуда? – спросил он, пытаясь оторвать голову от смятой подушки в серой, давно не стиранной наволочке.

– Боря! Хватит с нас Павла! – проигнорировала его вопрос Ирина. – Завязывай с этим!

– Я спрашиваю, откуда ты здесь взялась? – повторил он свой вопрос и с трудом привалился к стене.

– Хотелось бы сказать «от верблюда», но настроение не то. Ты что, забыл, что у меня запасные ключи есть от твоей квартиры?

– Могла бы, между прочим, и позвонить... Не к себе домой идешь... – недовольно пробурчал Борис.

– А я звонила, только без толку!

– Ну и ушла бы!

– Ушла бы, если бы тебя на работе не обыскались!

– Да? – удивился Борис и опять сморщился. – А какой сегодня день?

– Понедельник, Боря! – сказала Ирина. – И с утра ты должен быть на работе, как все нормальные люди!

– Понедельник?! Да ну?! – испугался он и очень быстро спустил голые ноги с дивана, несмотря на дикую головную боль, которая продолжала разламывать ему череп. – Где... это... мои джинсы?

– Не нужны тебе сейчас джинсы. Я договорилась с твоим начальством. Отгул тебе подписали.

– А что ты им сказала?

– Какая тебе разница, что я сказала, – устало отозвалась Ирина и тут же добавила: – Не бойся, не выдала, что ты пьяный, как говорится, в хлам...

– Ир, а у тебя нет какой-нибудь таблетки... Голова ни к черту... Кажется, лопнет...

– Держи! – Она взяла со стола стакан с прозрачной жидкостью и протянула брату.

– Я таблетку прошу...

– Там растворена таблетка. Специально в аптеку бегала! А то ты... как животное прямо... Смотреть противно было!

– А что это? – Борис взял стакан и покачал его в руках так, что прозрачная жидкость закрутилась винтом и образовала в центре стакана воронку.

– Какой-то из вариантов антипохмелина. Пей давай! Спрашивает еще!

Борис опять сморщился и одним глотком опустошил стакан.

– Дрянь... – констатировал он.

– А не надо пить! – ответила ему на это Ирина. – Повторяю: нам хватит Павла!

– Нам вообще хватит, тебе не кажется?! Пережить собственных детей – что может быть страшнее, Ирка?!

– Пережить четверых своих детей, – ответила она, нервно барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

– Ну... это уже из области фантастики! Не война же...

– Это, Боря, не фантастика. Я говорю о нашей с тобой матери.

Борис даже не нашелся что сказать, настолько заявление Ирины показалось ему неправдоподобным. Сестра, не дав ему опомниться, пересказала свой разговор с матерью.

– Егорушка... значит... – задумчиво проговорил Борис. – Почему же у него не отцовское отчество?

– Что значит – не отцовское? – удивилась Ирина. – О чем ты?

– Судя по всему, Ириша, мать тебе все-таки не все свои тайны раскрыла. – И он рассказал сестре то, что уже рассказывал Нонне о странном свидетельстве о рождении Епифанова Егора.

– Да-а-а... – протянула Ирина. – Похоже, что все еще только больше запуталось.

– Ладно, вот очухаюсь и, пожалуй, сам приступлю к матери с расспросами.

– Не пил бы ты, Боря... – уже жалобно попросила его Ирина. – Аленушку не вернешь...

– Вот именно не вернешь!! Грешно, конечно, такое говорить, но, когда она была жива, я был при деле – жил ради нее...

– Конечно, грешно... Она же не жила, а мучилась...

– А я облегчал ее страдания, как мог, а теперь... Честное слово, удавиться иногда хочется...

– Верю, Боря, но... – печально отозвалась Ирина, – нам ли, Епифановым, искушать судьбу?! Того и гляди, как бы тебя кто-нибудь другой... не удавил или не прирезал, как Лешу...

Борис перегнулся через подлокотник дивана и из щели между ним и шкафом вытащил бутылку водки, в которой на самом дне еще плескалась прозрачная жидкость. Ирина резким и сильным движением вырвала ее из руки брата, вылетела в кухню и вылила остатки ее содержимого в раковину. Отвратительно запахло сивухой. Ирина вернулась в комнату, опять села напротив Бориса и сказала:

– Вернулся бы ты к Нонне. Она тебя любит.

– Пытался, – невесело усмехнулся Борис. – Не получается у нас... Она на меня в обиде, а мне все время кажется, что трагедия с Аленкой произошла только из-за нас с ней.

– Нет, Боря, все-таки тут дело в чем-то другом, и, кроме матери, нам никто об этом не расскажет. Надо все-таки выяснить, кто такой этот Егор Епифанов. Может быть, это даст нам хоть какую-нибудь зацепку.

– А не пойти ли мне к ней прямо сейчас... – предложил Борис и потрогал свои виски. – Знаешь, мне значительно лучше стало после твоей таблетки...

– Не ходи сегодня. От тебя несет, как...

– Потерпит, – перебил ее он. – На работу все равно не пошел... Да и узнать все хочется побыстрее. Прямо сил нет терпеть!

– Ну... ты хоть побрейся, зубы почисти.

– Побреюсь... А ты, Ир, сделай чего-нибудь перекусить, а! И кофе свари покрепче.

Ирина кивнула, а Борис поплелся в ванную.

Когда Борис уже собирался шагнуть в раскрывшиеся двери лифта, в подъезд материнского дома вошла Марина. Епифанов, который не видел ее со дня похорон Алексея, ужаснулся тому, как плохо она выглядит. Потускневшие глаза утонули в коричнево-сизых кругах, нос и подбородок заострились, а на лоб опустилась совершенно седая прядь.

– Ты к матери, Мариш? – спросил ее Борис.

– Да... – кивнула она.

– По делу или так...

– Расспросить ее хочу, Боря...

– Ты, наверно, имеешь в виду то, о чем мне рассказала Ира?

– Да... – согласилась она. – Только ваша мать может дать объяснения тому, что со всеми нами происходит.

– Пожалуй... Я к ней иду за тем же самым...

– Хорошо... Вдвоем оно как-то полегче будет...

Галина Павловна заметно побледнела, когда в коридор ее квартиры вошли совершенно спавшая с лица Марина и Борис, с некрасиво набрякшей под красными глазами кожей и глубокими скорбными складками, протянувшимися от носа к губам.

– Что происходит, мама?! – сразу в коридоре набросился на нее сын.

– О чем ты, Боря? – отпрянула Галина Павловна, но оба, и Борис и Марина, поняли, что она прекрасно поняла, зачем они пришли.

– Ты все знаешь, мама! – не сдержавшись, крикнул Борис. – Надо остановить череду несчастий! Нам не на кого рассчитывать, кроме как на тебя!

– Расскажите все, Галина Павловна! – присоединилась к Борису Марина.

– Я все уже рассказала Ирочке, – трясущимися губами с трудом выговорила пожилая женщина и обеими руками стянула на груди байковый халат. – Спросите у нее. Не надо меня больше этим мучить.

Борис сбросил прямо на тумбочку у зеркала свою куртку, Маринину повесил в шкаф и, будто хозяин, пригласил мать в комнату. Она прошла бочком, как в гости, и села на самый краешек дивана, стянув у горла ворот своего халата.

– Мама! Чей сын Егор Епифанов, свидетельство о рождении которого я однажды нашел среди бумаг? Помнишь, я тогда искал свой диплом?

– Боря... – дрожащим голосом начала Галина Павловна. – Я тебя уверяю: это не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас!

– А что тогда имеет? – опять не сдержавшись, рявкнул Борис.

– Хорошо... я покажу... – после некоторого молчания согласилась Галина Павловна. – Хотя ни в чем не уверена... потому и говорить не хотела...

Она поднялась с дивана, принесла с кухни табуретку, поставила ее под антресолями в коридоре, хотела было взгромоздиться на нее сама, а потом все-таки предложила сыну:

– Давай ты, Боря... Боюсь, голова закружится...

Борис кивнул, встал на табуретку, открыл дверцу антресолей и спросил:

– Ну... и что достать?

– Там... у стенки... небольшой дощатый посылочный ящик...

Борис вгляделся во тьму антресолей, пошарил в их глубине рукой и сказал:

– Да... есть... Доставать?

– Доставай...

Борис вытащил из недр навесного шкафчика небольшой грязно-желтый ящичек, спрыгнул с табуретки, поставил его на стол комнаты и сделал рукой жест, который призывал Галину Павловну показать то, что она только что пообещала. Жалко вжав голову в плечи, она подошла к ящичку, сняла покоробившуюся от времени крышку и достала из него какой-то предмет, завернутый в старый, истершийся посадский платок. Когда она разбросала в стороны концы платка, взору присутствующих предстала круглая жестяная коробочка из-под леденцов монпансье, которые в советское время за копейки можно было купить на каждом углу. Под крышкой жестянки оказались необыкновенной красоты старинные и, похоже, очень тяжелые серьги с изумрудами в виде капель. Между изумрудами и застежкой находился затейливый бантик, усыпанный мелкими прозрачными сверкающими камешками.

– Как переливаются... – ахнула Марина. – Неужели бриллианты?

– Не знаю, – отозвалась Галина Павловна. – Эти серьги мне подарил на свадьбу отец Аркадия – Матвей Никодимович.

– Я никогда не видел, чтобы ты их носила, – покачал головой Борис.

– Я не носила... Почти...

– Почему? – удивилась Марина. – Они такие красивые!

Борис оттеснил Марину от серег, пристально в них вгляделся, поднял вопрошающие глаза на мать и спросил:

– Они как-то связаны с тем, что происходит?

– Я же сказала, что ни в чем не уверена, потому и говорить обо всем этом не хотела... Похоже на бред сумасшедшего... В общем... когда я надевала эти серьги, непременно случалось что-нибудь ужасное... Конечно, я далеко не сразу начала связывать несчастья с серьгами. Я их носила в медовый месяц, почти не снимая. У меня было темно-зеленое крепдешиновое платье с белыми цветами. Серьги были сделаны будто по заказу специально к нему. В медовый месяц я сломала руку, потом Аркадия еле спасли от гнойного аппендицита. А потом... после... умер Егорушка... Я долго не надевала серьги, поскольку они нарядные, праздничные, а у нас горе... А потом родился ты, Боренька, крепкий, здоровенький, красивый... Когда тебе исполнился годик, я опять надела серьги. В тот же день на коляску налетел соседский мопед. Ты чудом жив остался.

– Я не догадалась бы связать это с серьгами, – задумчиво проговорила Марина.

– Я тоже, – кивнула Галина Павловна, – но Аркадий вдруг потребовал, чтобы я сняла их. Оказалось, что серьги пыталась носить еще его покойная мать, и, по слухам, их очень не любила. Говорила, что от них затылок ломит. Я спросила, почему он мне об этом сразу не сказал. Он ответил, что никогда в жизни не доверял слухам. Думал, что у матери болела голова от других причин, а она, не желая лечиться, списывала все на серьги. А сам Аркадий тогда был слишком мал, чтобы заняться анализом и составить собственное мнение. В общем... мы заложили серьги в ломбард. Через несколько дней этот ломбард ограбили и даже убили нескольких служащих. Бандитов быстро взяли. По квитанции нам вернули серьги и потребовали обратно деньги. Деньги мы уже частично потратили, пришлось занимать... В общем, еле выкрутились. После этого Аркадий пытался продать серьги знакомым. Никто не хотел брать, потому что стоили они немало. Я пыталась подарить их подруге. Та через несколько дней вернула. Сказала, что от них очень уж болят уши. Хотела как-то нищенке серьги отдать, так она с криком «Проклятые!» отшатнулась и даже бросилась от меня бежать. Аркадий пытался расспросить о серьгах отца, но тот сказал: «Не нравятся, так отдайте обратно!» Мы отдали, а когда он умер, они опять к нам вернулись. Были зажаты у мертвого свекра в кулаке... Свекровь велела забрать их и продать или... куда-нибудь деть... Так и сказала: «От греха! Они с мертвого!» Аркадий ослушаться мать не смог, но и продавать их не стал, потому что... ну... вы уже знаете, что мы и раньше пытались от них избавиться...

– Насколько я поняла, мать Аркадия Матвеевича тоже рано умерла? – спросила Марина.

– Почти сразу после рождения дочери Ольги. Какую-то бациллу подцепила в роддоме. Так и не смогла оправиться. Роддом тот, говорят, после нескольких смертей рожениц закрыли.

– Так что, эти серьги принадлежали бабушке? – спросил Борис.

– Нет, они именно епифановские. Достались Матвею Никодимовичу от родителей.

– Стра-а-анно... – протянул Борис. – Откуда у нашей прабабки со стороны отца могли взяться такие серьги? Дед рассказывал, что они жили в страшной нищете. Чуть ли не самое бедняцкое хозяйство было в деревне.

– Не знаю, сынок... – покачала головой Галина Павловна.

– Может быть, с ними связано какое-нибудь преступление? – предположила Марина.

Галина Павловна в ответ на это только пожала плечами.

– А может быть, про эти серьги что-то знал папин брат Федор? – пришло в голову Борису.

– Возможно, – согласилась Галина Павловна. – Я никогда его не спрашивала. И не только о серьгах, но и... вообще ни о чем... С тех пор как он предрек мне несчастья, я старалась его избегать. Теперь уж не спросишь...

– Может, что-нибудь знает сын Федора. Он жив? – спросила Марина.

– Николая похоронили в прошлом году, – отозвалась Галина Павловна.

– А жена его?

– Она умерла годом раньше.

– А Димка сейчас где? – спросил Борис и дал пояснения Марине, хотя она и так уже знала, кто он такой: – Это наш двоюродный брат, внук Федора Епифанова. Отец однажды так здорово поругался с дядей Колей... ну... с сыном Федора... отцом Димки... что наши семьи практически раздружились. И Димка тогда же куда-то пропал. В религию вроде бы ударился. Ты не знаешь, – он обернулся к Галине Павловне, – куда он делся, мама?

– Не знаю. Он действительно хотел поступить в духовную семинарию, стать священником. В советское время это не приветствовалось. Собственно, на этой почве Аркадий и разругался с братом. Аркадий, как член партии, требовал, чтобы Николай вразумил Диму, чтобы тот не позорил фамилию Епифановых, но никто его доводам не внял. Понимаю, что сейчас этот конфликт кажется странным, но тогда все это было очень серьезно.

– По словам Ирины, у деда Аркадия Матвеевича кроме брата Федора была еще сестра... кажется, Евдокия... Может быть, у родственников по ее линии можно что-то узнать? – предположила Марина.

– Не думаю, что Саша что-нибудь знает, – ответила Галина Павловна.

– Саша? Это... – Марина печально улыбнулась. – Я что-то подзапуталась в ваших родственниках...

– Саша – это внук Евдокии, родной сестры Федора и Матвея Епифановых. На вашей свадьбе... с Павликом... Саша был вместе с женой Леночкой.

– Я совсем их не помню...

– Не мудрено. Ты только-только вступала в нашу семью.

– А почему я их никогда потом не видела? Вы не поддерживаете с ними отношений?

– Поддерживаем, но не очень с ними близки... Не могу сказать, почему так получилось... Но на главные события нашей жизни они всегда отзываются. На похороны и Пашеньки, и Леши они приходили. Тебе, Марина, не до них было. А потом у них своих хлопот полон рот: два сына, и оба наркоманы.

– И все-таки я думаю, есть смысл поговорить с Сашкой, – сказал Борис.

– Вряд ли Евдокия на что-нибудь жаловалась внуку, – опять покачала головой Галина Павловна.

– И все равно... Вдруг он слышал что-то, чему не придавал особого значения, а в свете того, что я ему расскажу... В общем, я, пожалуй, к нему съезжу. Мы давно не виделись. Жаль, правда, машина все еще не готова... ну ничего... Он живет недалеко от метро.

– Я поеду с тобой, – сразу решила Марина.

БОРИС, МАРИНА И АЛЕКСАНДР ТОЛМАЧЕВ

К Александру Толмачеву, внуку Евдокии, урожденной Епифановой, Борис с Мариной отправились в следующую же субботу. В электричке метро они стояли друг против друга. Вглядываясь в лицо резко постаревшей женщины, Борис сказал:

– Вы совсем не похожи с... Нонной.

– Да, – согласилась Марина. – Мы всегда были разными, и внешне, и по характеру. Собственно, ты тоже очень отличаешься от своих братьев...

О своих братьях Борис, которого интересовала Нонна, разговаривать не хотел, а потому о ней и спросил:

– Как Нонна?

– Зачем спрашиваешь? – вскинула на него совершенно больные глаза Марина.

– Из интереса...

– Перебьешься и без интересных сведений!

– Отчего так грубо? – удивился Борис.

– Ты жизнь сломал моей сестре.

– Я же не говорю, что ты двух моих братьев ухайдакала! – возмутился он.

– Только одного, – глухо проговорила Марина.

– А хоть бы и так!

Марина помолчала немного и предложила:

– Давай больше не трогать наших с тобой сестер и братьев до лучших времен.

– До каких еще «лучших»? Ты считаешь, что для нас возможно что-то хорошее?

– Я имею в виду тот момент, когда мы все-таки разберемся, что за рок преследует семью Епифановых.

На это Борису нечего было ответить, и он надолго замолчал, потом хлопнул себя по лбу и сказал:

– Маринка! А мать ведь опять ушла от ответа, почему у Егора Епифанова не папино отчество!

– Да... мы как-то увлеклись серьгами, которые приносили несчастья... Ну... ничего, спросим еще и о Егоре...

Александр Толмачев оказался высоким и статным мужчиной, но с тусклым усталым лицом, покрытым густой сеткой мелких морщин. Он очень удивился Борису с Мариной, которых посчитал довольно странной парой.

– Что-то опять случилось? – спросил он.

– Ты прав, Саша, – отозвался Борис, снимая в тесной прихожей куртку и помогая раздеться Марине. – Последнее время мы встречаемся только тогда, когда что-нибудь случается, причем самое отвратительное. Нам поговорить с тобой надо...

Саша провел нежданных гостей в комнату, где им навстречу из-за компьютерного стола поднялась маленькая женщина самого изможденного вида, с желтым увядшим лицом. Она испуганно оглядела вошедших.