У каждого свое проклятие Демидова Светлана

– Не бойся, Леночка, – сразу успокоил ее муж. – Никаких ужасных известий. Борис с Мариной пришли по делу. Поставь-ка чайник. Попьем вместе чайку.

Жена Александра, которая, похоже, так и не поверила, что гости не принесли дурных вестей, с каменным лицом удалилась в кухню. Борис еще не успел придумать, с чего лучше начать разговор, а Лена уже вернулась в комнату и принялась сервировать к чаю низенький журнальный столик. Достав из ящика мебельной стенки нарядную салфетку, она наклонилась к столику, ее клетчатый халатик только слегка распахнулся на груди, но этого было достаточно, чтобы и Борис, и Марина заметили на ее шее изумрудное ожерелье. Оно совершенно не вязалось с домашней одеждой и явно было частью ювелирного гарнитура, к которому принадлежали серьги Галины Павловны.

– Лена, тебе, возможно, мой вопрос покажется странным, – смущенно покряхтев, начал Борис, – но не скажешь ли ты, откуда у тебя такой красоты... кажется, это называется... бусы?

Лена слабо улыбнулась и ответила:

– Это называется ожерелье. А подарил мне его на свадьбу Сашин отец. Вы, наверно, удивляетесь тому, что я ношу дома вещь, в которой надо блистать на приемах и балах, но... Боря, ты ведь знаешь наше положение... К сожалению, сыновья... они тащат из дома все, что можно... Вот и ношу на себе, чтобы... Ну, вы понимаете... Берегу на черный день... мало ли что... Хотя носить его непросто... тяжелое очень, шею страшно давит... Иногда прямо дыхание перекрывает. Тогда приходится снимать, ну а потом опять надеваю, особенно если кто-нибудь из сыновей дома...

Борис с Мариной быстро переглянулись.

– Мы, Саша, собственно, по этому поводу и пришли, – обратился он к Александру. И достал из кармана коробку из-под леденцов.

– Что это?! – опять испугалась Лена.

– Ничего страшного! – улыбнулся Борис, открыл коробку и выложил на уже расстеленную кремовую салфетку серьги. – Не находишь, что очень подходят к твоему ожерелью?

Лена взяла в руки одну из сережек, внимательно разглядела и сказала:

– Да... огранка изумрудов такая же... да и отделка... – Она завела руки за шею, расстегнула ожерелье и положила рядом с серьгами. – Видите, на замочке точь-в-точь такой же бриллиантовый бантик, как на серьгах! Откуда они у вас, Боря?

– Это мамины серьги. Ей их подарил папин отец, тоже на свадьбу. Говорил, что ему они достались от родителей в качестве наследства. Похоже, что наша с Сашкой прабабка Прасковья поделила части этого гарнитура между детьми. Сыну Матвею достались серьги, дочери Евдокии – ожерелье. Возможно, и сыну Федору что-нибудь перепало. Может быть, перстень или браслет от этого комплекта... Мы с Мариной, как я уже сказал, по этому поводу и пришли. – Он повернулся к Александру: – Не знаешь ли ты, Саша, откуда у нашей прабабули, которая всю жизнь прожила в страшной нищете, такие изысканные украшения?

– Не знаю, – покачал головой Саша.

– Неужели никогда не задумывался? – удивился Борис.

– Я об этом задумался только после смерти сестры Татьяны, – ответил Александр. – Она последнее время, как ты, наверно, знаешь, находилась... не дома... Честно говоря, я никогда не интересовался здоровьем сестры, потому что у меня о ней с детства сохранились самые тягостные воспоминания. Что там говорить... Она была настоящей... классической сумасшедшей, которая временами впадала в буйство... Так что, когда родители наконец убрали ее из дома, я только обрадовался. Перед смертью мать сказала мне, чтобы я о Татьяне не беспокоился, хотя я, честно говоря, беспокоиться и не собирался... В общем, мама сказала, что содержание Татьяны оплачено пожизненно.

– Пожизненно? – удивилась Марина. – Разве она находилась в частной лечебнице? В государственной вроде бы таких людей содержат бесплатно...

– Я тогда даже думать не хотел о Татьяне, потому что у меня всегда хватало забот с сыновьями. Ну, заплачено и заплачено. Отлично, что на меня не вешают еще и сбрендившую сестрицу. Когда Татьяна умерла, мне позвонили оттуда, где она находилась. Оказалось, что она жила не в медицинском учреждении, а в частном доме за городом. Люди, которые за ней ухаживали, помогли и с похоронами, а потом отдали мне договор моих родителей с ними. Я сразу удивился сумме и подумал о том, что за такие деньги смог бы вылечить своих сыновей за границей...

– За границей так же трудно вылечить от наркотической зависимости, как и здесь...

– Деньги, Марина, были большие... очень большие...

– Сашка! Откуда у твоих родителей эти деньги и изумруды с бриллиантами? – спросил Борис.

– Не у кого теперь спросить, Боря...

– И ты никогда не слышал в семье разговоров о деньгах и драгоценностях?

– Никогда не слышал.

– Ни намека?

– Лишь однажды... это я уже потом вспомнил... когда призадумался о родительском богатстве... Так вот: однажды Татьяна... она тогда еще была дома... ужасно бесновалась и кричала с настоящей пеной у рта, что все мы прокляты и что не будет нам ни дна ни покрышки... Танька всегда выкрикивала что-нибудь несуразное, всего и не упомнишь, но этот момент четко запечатлелся в моей памяти. Мне было тогда лет двенадцать. Она вцепилась мне в волосы и, таская меня за них по квартире, орала, что и я, маленькая грязная свинья, тоже проклят, проклят, проклят... Татьяну от меня еле отцепили и именно после этого случая увезли из дома.

– И ты, конечно, не спросил у родителей, что она имела в виду, – догадался Борис.

– Если бы у тебя была сумасшедшая сестра, ты тоже старался бы поменьше говорить о ней и особенно о той галиматье, которую она регулярно несла, – горько усмехнулся Александр. Он еще раз оглядел серьги с ожерельем и сказал: – Безусловно, это гарнитур. Так вы, стало быть, только из-за этих украшений и пришли?

– Не совсем, – покачал головой Борис, – хотя они конечно же со всем этим связаны. – И он пересказал Александру все, что они затеяли выяснить.

Когда Борис закончил, Саша некоторое время молча переваривал услышанное, а потом задумчиво проронил:

– То есть вы считаете, что действительно имеет место какое-то проклятие...

– Иначе просто невозможно объяснить трагическое невезение семейства Епифановых из поколения в поколение, – сказал Борис.

Саша вскочил со стула и несколько раз прошелся по комнате. И его жена Лена, и Борис с Мариной следили за ним с таким напряженным вниманием, будто от его метания по комнате зависело что-то жизненно важное для всех четверых. Александр еще раз прошел до окна и обратно и опять проронил в пространство:

– Неужели Татьянины вопли не были полным бредом?..

– Скорее всего, она действительно слышала какой-то разговор ваших родителей, которые могли не стесняться ее, поскольку считали, что больная девочка все равно ничего не поймет и не запомнит, – предположил Борис.

– Может быть, ее и убрали из дома не столько из-за того, что она вас, Саша, таскала за волосы, сколько за то, что могла разгласить семейную тайну? – добавила Марина.

– Тогда вполне возможно, что нечто важное она могла сказать, находясь в том доме, где за ней ухаживали, – вступила в разговор до сих пор молчавшая Лена. – Может быть, есть смысл поговорить с теми людьми, которых наняли родители для ухода за дочерью? Они тоже могли слышать от нее какие-нибудь шокирующие заявления. Вдруг вспомнят?

– Не знаю... – растерянно проговорил Саша. – Я даже не могу представить, под каким соусом попросить их удариться в воспоминания. К тому же... – Он вскинул глаза на Бориса, потом перевел их на Марину, на жену и спросил: – Неужели мы с вами, цивилизованные люди с высшим образованием, станем серьезно относиться к каким-то проклятиям!.. Согласитесь, это как-то...

– Брось, Сашка! – перебил его Борис. – Когда ни в чем не повинные дети умирают один за другим или пропадают, как ваши... уж простите, что напоминаю... поневоле поверишь в любую бредятину! Ты прикинь, Саш! Если ваши с Еленой сыновья так и не выкарабкаются из трясины и что-нибудь случится с Мариниными детьми... не дай бог, конечно... род Епифановых совершенно бесславно закончит свое существование. Хотя ты Епифанов только по бабке, все равно должен понимать, что, если проклятие действительно имело место, твоим детям не выжить!

Кое-как крепившаяся Лена не выдержала, закрыла лицо руками и, вздрагивая всем телом, заплакала.

В поселок Прибытково под Петербургом, где провела часть жизни безумная Татьяна, с Александром поехала Марина. Борис не смог отпроситься с работы, а тянуть с выяснением интересующего всех вопроса не хотелось.

Дом бездетных супругов Пироговых был самым большим в поселке, выстроенным из белого кирпича, с узорами елочкой из красного кирпича. Двор был обнесен оградой, тоже искусно, с ажуром, выложенной из белого и красного кирпича.

– На родительские деньжищи отгрохали, не иначе, – неприязненно бросил в пространство Александр.

– Я бы на вашем месте радовалась тому, что была избавлена от сумасшедшей, – сказала Марина. – Если она, конечно, действительно была сумасшедшей...

– Не сомневайтесь, – усмехнулся Александр и нажал кнопку звонка, чернеющего на одной из белокирпичных колонн, на которой была укреплена массивная металлическая калитка.

Через некоторое время на крыльце появился пожилой, не в меру тучный и совершенно лысый мужчина в мешковатых джинсах и фланелевой рубашке в клетку. Он вперевалочку прошелся по мощенной все тем же кирпичом дорожке к калитке, открыл ее и с удивлением воскликнул:

– Александр Иванович?! Какими судьбами?!

– Да вот... поговорить хотелось бы... Константин Макарович... – сказал Александр и представил ему Марину в качестве своей родственницы.

– Это о чем же поговорить-то? – сразу поинтересовался Константин Макарович, продолжая загораживать проход своим тучным телом.

– Разумеется, о Татьяне.

– Так мы с вами вроде бы подчистую...

– Константин! Кто там? – послышался с крыльца женский крик.

Марина заглянула за спину мужчины. На крыльцо вышла женщина, тоже довольно пухлая, но моложавая, с приветливым розовым лицом.

– Александр Толмачев, брат Татьяны! – крикнул ей через плечо Константин Макарович, все так же не желая пропускать нежданных гостей в свой двор.

– Ой! Сашенька! – всплеснула руками женщина. – Проходите скорее в дом! Что же ты, Костя, его там выдерживаешь!

Константин Макарович неохотно посторонился, и Александр с Мариной прошли во двор, густо усаженный фруктовыми деревьями и ягодными кустами, а потом и в дом, дверь которого приветливо распахнула женщина, которую Саша назвал Марией Петровной.

Марина, глядя по сторонам, видела, что дом Пироговых полная чаша. Повсюду современная недешевая мебель. В гостиной, куда их привела Мария Петровна, центральное место занимал домашний кинотеатр с огромным плоским жидкокристаллическим экраном и стильными колонками с ажурной металлизированной сеткой.

Мария Петровна ни в какую не согласилась начинать разговор, пока гости не напились чаю с домашним вареньем разных сортов, которое она выставила на стол в маленьких стеклянных баночках с крышками, затейливо перевитыми стальной проволокой. Все в этом доме было новым, современным и подобранным с большим вкусом. Марина не могла даже представить среди всех этих вещей буйно-помешанную Татьяну. Хотя ее наверняка держали в отдельной комнате. Да и дом Пироговых тогда, возможно, еще не был таким красивым.

Александр обстоятельно рассказал Константину Макаровичу и Марии Петровне легенду об имущественных притязаниях к нему родственников, представительницей которых якобы является Марина. Эти самые родственники имеют наглость претендовать на однокомнатную квартиру, которая осталась Александру в наследство и под залог которой родители брали у них в долг деньги на содержание Татьяны. Родственники уверяют, что родители о квартире с ними вели переговоры в присутствии Татьяны, которая именно в тот момент была совершенно адекватна, а потому непременно свидетельствовала бы в их пользу, если бы находилась в здравии.

– Я, конечно, никому не собираюсь отдавать собственное наследство, – сказал Саша, – но хотел бы попросить вас припомнить, не несла ли Татьяна какую-нибудь, как вам могло показаться, чушь, связанную с квартирой и родительским долгом. Она имела обыкновение в свои буйные периоды повторять на разные лады все, что ей доводилось слышать.

– Нет, Сашенька... – покачала головой Мария Петровна. – Ничего такого Танечка не говорила...

– Я так и думал, – заявил Александр и посмотрел на Марину с неплохо разыгранным превосходством. – Зря я пошел у вас на поводу. Не стоило и приезжать сюда.

– Но может быть, вы припомните какие-нибудь иные... странные разговоры Татьяны? – обратилась к супругам Пироговым Марина. – Они могли вам показаться не относящимися к квартирному вопросу, но мы с Александром сами сможем сделать выводы.

Мария Петровна призадумалась, потом посмотрела на мужа, который, выпятив пухлые сизые губы, помотал головой и вдобавок пожал толстыми плечами.

– Танечка, конечно, горазда была браниться и действительно часто и очень громко выкрикивала всякую несуразицу, – сказала женщина, – но ничего такого, что могло бы повергнуть в изумление, я от нее не слышала. Разве что... она постоянно приговаривала фразу типа: «Будьте вы прокляты...»

– Нет, Маша, она говорила: «Все мы прокляты», – поправил ее Константин Макарович.

– Да, пожалуй, Костя прав... – тут же закивала Мария Петровна. – Танечка часто бубнила себе под нос: «Все мы прокляты, прокляты, прокляты...» И еще что-то, вроде: «Верните цыпок... верните цыпок». Я ее еще, помню, спрашивала: «Танечка, кто же у тебя цыпок отобрал?»

– А она? – тут же поинтересовалась Марина.

– А что она... Она редко когда могла четко ответить на поставленный вопрос. Разное говорила, и чаще всего невпопад. Несколько раз, правда, она очень отчетливо произносила имя Пелагея. Может быть, это кто-нибудь из ваших родственников?

– Может быть, Евдокия? – предположил Саша. – Так нашу бабушку звали.

– Нет! – отмахнулась Мария Петровна. – Точно: Пелагея! Я запомнила, потому что моя мама была Пелагея.

– Так, может быть, вы при ней как-нибудь свою маму вспоминали?

– Да зачем же мне при ней маму вспоминать? – с легкой улыбкой ответила женщина и добавила: – Нет, конечно же не вспоминала! Мы разговаривали с ней, как с маленьким ребенком. Танечка при этом меньше гневалась. А после приезда вашего родственника она и вообще перестала кричать и про проклятие, и про цыпок своих...

– А какой родственник к ней приезжал? – удивился Саша. – Никому и дела-то до Татьяны никогда не было, да и не знал никто, где она находится.

Мария Петровна испуганно посмотрела на мужа. Тот растерянно прикрякнул и сказал:

– Ну... Вообще-то... со стороны ваших родителей не было таких распоряжений, чтобы к Татьяне посетителей не пускать... Вы можете и в договоре посмотреть, который мы вам после ее смерти вернули.

– Я не про то... – отмахнулся Саша. – Кто приезжал-то? Как он представился?

– А представился он Дмитрием Епифановым, Танечкиным братом двоюродным... или нет, кажется, троюродным, – сказала Мария Петровна. – Или что, – она опять бросила испуганный взгляд на мужа, – у вас нет такого брата?

– Брат такой у нас есть... – успокоил ее Саша. – Только мы с ним давно не виделись. А зачем он приезжал?

– Не знаю... Сказал, что просто навестить больную... Мы сначала не хотели его одного с Танечкой оставлять, мало ли что... Но он как-то сразу нашел к ней подход, и она даже стала улыбаться и говорить с ним начала, почти как нормальный человек. Этот Дмитрий попросил разрешения побыть с ней наедине. Ну мы разрешили... Как-то сразу стало понятно, что человек он хороший. Танечка в этом смысле была очень чуткой. У нас соседка есть... в доме напротив живет... Анастасия Леонтьевна... такая злющая баба... Так вот представьте, стоило только этой Леонтьевне зайти, за спичками там или за солью, так в Танечку будто бес вселялся... А к Дмитрию она сразу со всей душой. Вот мы и разрешили, вы уж не обессудьте...

– А давно это было? – спросил Саша.

– Почти сразу после смерти вашего отца, – ответил Константин Макарович.

– Скажите, а как он был одет? – опять задал вопрос Александр.

– Как... да обыкновенно... я уж и не помню... – Константин Макарович посмотрел на жену и спросил: – Может быть, ты помнишь, Маша?

Мария Петровна покачала головой и ответила:

– Нет... Как-то очень обыкновенно, как все мужчины одеваются.

– Как вы думаете, Саша, зачем к Татьяне мог приезжать ваш троюродный брат? – спросила Марина, когда они с Толмачевым ехали домой в пригородной электричке.

– Ума не приложу, – отозвался он.

– А раньше? Раньше он навещал Татьяну?

– Нет. Я, пожалуй, даже не смогу вспомнить, когда мы виделись с ним в последний раз. Дмитрий же учился в духовной семинарии, а потом уехал в какую-то глухомань. Место получил... как там это у них называется... в приходе, что ли... Я потому и спросил, как он был одет. Думал, может, в церковном облачении каком-нибудь... но, судя по ответу Пироговых, он был в цивильной одежде. Облачение они обязательно запомнили бы. Может, снял с себя сан?

– По-моему, сейчас в миру священнослужители не обязаны ходить в церковном облачении, – ответила Марина, – хотя, конечно, я могу и ошибаться...

– В общем, приходится признать, что результаты нашей поездки плачевные. Дело не только не прояснилось, а, наоборот, лишь добавились вопросы. Совершенно непонятно, что Дмитрию нужно было от Татьяны!

– По-моему, надо найти вашего троюродного брата и задать ему этот вопрос.

– Но каким образом его найти? Понятия не имею, где этот его приход... Если Димка, конечно, еще по-прежнему служит в церкви...

– А как вы думаете, Саша, что это за цыпки, которых требовала отдать Татьяна?

– Не знаю. Ерунда какая-нибудь. Где-нибудь услышала...

– Где? Пироговы держали кур?

– Откуда я знаю?

– Да... и я не догадалась спросить...

– А что бы это нам дало? Судя по тому, как Мария Петровна удивлялась этим цыпкам, от Пироговых Татьяна ни про каких кур слышать не могла даже в том случае, если бы они их и держали.

– А телевизор? Телевизор ваша сестра смотрела?

– Нет... Точно нет! Она от этого ящика почему-то приходила в состояние такого крайнего бешенства, что даже в договоре с Пироговыми специальным пунктом был оговорен запрет на просмотр телевизора. И радио, кстати, Татьяне тоже было противопоказано. Она пугалась голосов, звучавших из маленькой коробочки.

– Значит, про цыпок она слышала у вас дома, – сделала вывод Марина. – Больше негде.

– Если это и так, я даже предположить не могу, что она имела в виду.

– Не кажется ли вам, что все это расследование лишено смысла? – грустно спросила Галина Павловна.

– Не кажется, – ответила Марина. – То, что к Татьяне Толмачевой ни с того ни с сего приезжал троюродный брат, священнослужитель Дмитрий, говорит о том, что и он пытался что-то у нее выяснить.

– Но зачем он поехал к убогой, от которой практически невозможно ничего добиться?

– Во-первых, мы не знаем степень ее убогости. Женщина, которая за ней ухаживала, сразу отметила, что с Дмитрием она разговаривала вполне разумно. Во-вторых, возможно, Дмитрий знал, что только у Татьяны он и может выяснить то, что его интересовало.

– Да кто доверил бы ей какую-то тайну? – продолжала возражать Галина Павловна.

– Мама, ну как ты не понимаешь, что она могла что-то важное услышать от своих родителей, которые поначалу не понимали, как опасно при ней говорить лишнее! – сказала Ирина.

– Конечно! Не зря ведь только она говорила о проклятии! – согласился Борис. – Мы до этого дошли путем умозаключений, а Татьяна это точно знала!

– Пусть так! – кивнула Галина Павловна. – Но откуда Дима знал, что Татьяне что-то известно? Его в Питере сто лет не было!

На этот вопрос никто из присутствующих ответить не смог. После довольно продолжительного молчания Марина предположила:

– Значит, он все-таки приезжал в Петербург, но вы об этом не знали. Возможно, он приезжал именно к Толмачевым.

– Но ведь Саша с ним не встречался! – напомнила Ирина.

– Если он не встречался с Дмитрием, это вовсе не значит, что тот не приезжал. Александр мог отсутствовать, когда Дмитрий разговаривал, например, с его родителями.

– Неужели вы не можете даже предположить, каким образом разыскать Дмитрия? – возмущенно спросила Марина. – Он же вам очень близкий родственник!

– Ну-у-у... – протянул Борис. – Можно, конечно, попробовать один способ... хотя гарантий нет, что он даст результат... Слишком много времени прошло...

Женщины посмотрели на него с большой надеждой во взгляде. Борис помялся немного и сказал:

– Мы ведь с Димкой учились в одной школе, только в разных классах. Он был влюблен в мою одноклассницу Люду Симакову. Они даже какое-то время встречались... и дядя Коля побаивался, как бы Димка не женился сразу после школы. Помнишь, мама?

– Да-да, – кивнула Галина Павловна. – Это было еще до ссоры Николая с Аркадием, то есть до того, как Дима задумал идти в семинарию.

– Ну вот... – продолжил Борис. – А Симакова... она потом вышла замуж... разумеется, за другого, и они въехали в квартиру как раз напротив нас с Надей. Мы тогда снимали однокомнатную на Гороховой... С Людой мы довольно часто встречались, перебрасывались парой слов. Она всегда говорила, что переписывается с Димкой. Я еще смеялся, не выдерет ли ей законный муж волосенки за эту преступную переписку. А она говорила, что Вадим, ее муж, в общем, знает, что Дмитрий священник, а потому никогда и ничего лишнего себе не позволит.

– И ты думаешь, что эта Люда может знать адрес прихода, где служит Дмитрий? – предположила Марина.

– Какой-то Димкин адрес она точно знает. Другое дело, что он мог его сменить за столько-то прошедших лет, да и переписку с Симаковой тоже вполне мог оборвать. Или Людкин муж все-таки мог не выдержать и изорвать в клочья все Димкины письма вместе с обратным адресом.

– Поговори с ней, пожалуйста, – попросила Марина.

– Поговорить-то я конечно же поговорю, – согласился Борис. – Но если даже у нее найдется адрес последнего пребывания Дмитрия, я не смогу поехать к нему. На работе ни за что не отпустят.

– Я поеду, – твердо сказала Марина. – Для меня это очень важно. Я должна уберечь своих детей! Даже если Дмитрий не посвящен в тайны семейства Епифановых, то, возможно, знает, каким образом снять с семьи проклятие.

– Далось вам это проклятие! – раздраженно бросила присутствующим в ее комнате Галина Павловна. – Мало ли о чем безумная Татьяна приговаривала! Разве можно это воспринимать всерьез! Да и Федор мог наговорить мне гадостей просто так... Люди иногда такое скажут...

– Мама! Ты же сама считаешь, что смертей слишком много! И как же твои серьги, которые никто носить не может! – вспылила Ирина. – Сама же рассказывала, что они несчастье приносят! И почему у Сашкиной Елены ожерелье явно из одного гарнитура с серьгами?

– Лена, кстати, сказала, что носить ожерелье ей тоже очень тяжело, – вспомнила Марина. – Оно ей чуть ли не дыхание перекрывает.

– Я долго думала над всем этим... очень долго... Все прикидывала так и эдак... – после некоторого раздумья заговорила Галина Павловна. – Что касается серег, то они очень тяжелые: крупный камень, богатая отделка. Их действительно невозможно носить долго, но, возможно, именно из-за их тяжести. То же самое, видимо, и с Лениным ожерельем. А то... нехорошее... что происходило с нами, когда я все-таки пыталась носить серьги, скорее всего, произошло бы и в том случае, если бы я их и не надевала. Если рассуждать здраво, то каким образом гнойный аппендицит у вашего отца мог быть связан с серьгами? Или тот ломбард, который ограбили... Уголовники, которые грабили, уж точно не знали о проклятии, если даже допустить, что оно было. Не будете же вы утверждать, что они специально отправились грабить тот ломбард, где лежали проклятые серьги, и специально сдались милиции, чтобы нам их вернули!

– Мама! Проклятие – это нечто мистическое, что никакому здравому смыслу не подвластно! – сказал Борис.

– А если даже допустить, что никакого проклятия не было, – начала Ирина, – все равно остается непонятным, откуда у наших прадедов, которые, как все знают, были первой деревенской голытьбой, взялось такое богатство, как ювелирный изумрудный гарнитур!

– Да, возможно, что с изумрудами дело нечисто, – согласилась Галина Павловна, – но к нам это не может иметь никакого отношения! Думаю, что не стоит ворошить прошлое! Это ни к чему хорошему не приведет! Прошлое невозможно исправить!

– Но если проклятие, связанное, например, с этими изумрудами, действительно имело место, то его наверняка можно снять! – возразила Марина.

– Опять ты про это проклятие!

– Да! Я не могу поверить, что смерть обоих моих мужей и ваших, Галина Павловна, внуков – одно лишь стечение обстоятельств! Почему они «стеклись» именно у нас с вами! Пусть с Павлом у меня не получилось... Пусть на мне часть вины... Но почему погиб Леша? Почему?!

– Марина! Тебе ли не знать, что... Лешеньку... убили... – сквозь мгновенно набежавшие слезы проговорила Галина Павловна. – Любого могли бы...

– Вот именно! Могли бы любого, но этих уродов принялся разнимать именно мой муж! Алексей! Из проклятого семейства Епифановых!

– В том-то и дело, что Леша... – Галина Павловна высморкалась в платок, посмотрела Марине в глаза и закончила: – Не Епифанов...

– Что значит «не Епифанов»? – прошелестела Марина и беспомощно оглянулась на Ирину с Борисом, которые сидели рядом друг с другом на диване.

– Мама! Что ты такое говоришь? – поднялся со своего места Борис.

Потрясенная Ирина с открытым ртом осталась сидеть на месте, только пальцы ее беспокойно забегали по покрывалу дивана.

– В общем... я не хотела говорить, потому что Лешенька... он... был... мне таким же сыном, как и все остальные, – отозвалась Галина Павловна. – Я растила его практически с рождения, но родила... не я... – В ответ на это ее заявление не раздалось ни звука, и она продолжила: – Я уже рассказывала Мариночке, да и Ирише... так что ты, Боренька, тоже наверняка знаешь, что первый мой сынок, Егорушка, умер... Погиб нерожденным и еще один сын, которого мы хотели назвать Володей... Так вот: мне тогда, как вам сейчас, казалось, что все происходит не случайно... Но я ни про какое проклятие не думала. Мне казалось, что все произошло из-за «карканья» Федора. Я думала, что он нас... ну... сглазил, что ли... Хотелось как-то перехитрить его, задобрить судьбу... Именно тогда, когда у меня случился выкидыш на таком большом сроке, в родах умерла молоденькая девушка... У нее никого не было: ни родственников, ни мужа... Ребенка сразу передали в дом малютки. Когда я выписалась из роддома, стала просить Аркадия забрать этого мальчика. Он долго не соглашался. Все-таки у нас уже было двое детей: Боря и Павлик, но потом... В общем, я его уговорила. К тому времени мальчику уже успели дать имя. Только представьте: его назвали Егором, как нашего погибшего первенца. И отчество дали – Степанович. Все дети того дома малютки получали отчество директора этого учреждения. Не буду утомлять вас рассказом, как долго мы добивались усыновления, как мучились с бумагами. Когда наконец все хождения по инстанциям закончились, мальчик уже был у нас дома, я получила на руки свидетельство о рождении, где у него осталось первое отчество – Степанович. Аркадий опять бросился с головой в бюрократический омут, чтобы поменять свидетельство. Я попросила его заодно поменять и имя. Мне казалось, что мальчик будет несчастлив, если ему придется носить имя умершего. Долго Аркадий мучился, но дело все-таки сделал. Так Егор Степанович Ордынцев окончательно стал Алексеем Аркадьевичем Епифановым. Каким образом у нас осталось старое свидетельство, которое нашел Боря, я до сих пор не могу понять. В тот день, когда это свидетельство вдруг выплыло прямо в руки Бориса, я, разумеется, спросила Аркадия, как оно могло у нас остаться. Он только пожимал плечами. Предположил, что оно просто прицепилось за скрепку к какому-нибудь из многочисленных документов. Почему оно за столько лет не попалось мне на глаза, тоже ума не приложу. Вот, пожалуй, теперь действительно вы знаете все мои тайны.

– Мама, как же... – пролепетала Ирина. – Мы с Лешей всегда считали, что очень похожи друг с другом... да и с Павликом... и с отцом...

– Вот так удивительно распорядилась судьба, – горько улыбнулась Галина Павловна. – Леша оказался светленьким, как вы, и с веснушками. Но согласитесь, что он всегда был немножко другим... Вы все чересчур темпераментные, обидчивые, а Лешенька был очень спокойным, разумным таким...

– Да, – согласилась Ирина, – я его больше всех любила... Он был самым добрым из нас...

Сморгнув опять набежавшие слезы и еще раз высморкавшись, Галина Павловна сказала:

– Таким образом, Лешенькина смерть никак не ложится в ту схему, которую вы выстроили. Он не Епифанов. Его не должно коснуться епифановское проклятие!

Застывшая изваянием Марина неожиданно для всех вдруг подала голос:

– Может быть, его смерть – это ваше проклятие, Галина Павловна... Вы ведь действительно любили его как сына. В этом никто не сомневается. И наших с Алексеем детей, которые, получается, вам совсем не родные, вы тоже любите, а потому и они в опасности! Поговори, Боря, с одноклассницей как можно скорее! Я обязательно поеду к вашему Дмитрию!