Кабы я была царица… Колочкова Вера

– Я только яичницу могу, – пожала плечами Соня. – Ничего больше нет…

– Что ж, давай яичницу. А это твоя хата, да?

Он с интересом прошел в комнату, огляделся кругом по-хозяйски. Потом присвистнул разочарованно, хмыкнул, поддел небрежно пальцем листок фикуса, и тот закачался возмущенно. Дух Анны Илларионовны схватился за сердце, вылетел в хлопнувшую открытую форточку…

– А это что? Это твое, да? – потянул он со стола мамину тетрадку. – Ого, да тут стихи… Твои, что ль?

– Нет, это мамины. Не трогай. Положи на место.

– Тебе что, жалко? Значит, мама у нас поэтесса, да? Ну-ка, ну-ка…

Вздернув голову и картинно отведя руку в сторону, он продекламировал не без юродства, но с удовольствием:

– Не надо! Отдай! Положи на место! – бросилась отнимать у него тетрадку Соня.

– Да ладно, чего ты… – миролюбиво пожал он плечами. – Я ведь ничего… Интересные, кстати, стихи. Их можно на рэп переложить. У нас в институте чувак один рэпом увлекается.

– А ты вообще стихи любишь?

– Да так… – пожал он плечами.

– А читать? Читать ты любишь? Ты же в Институте культуры учишься, да?

– Чего ты привязалась – любишь, не любишь… Когда мне читать-то? Делать больше нечего, что ли? Вот проживу жизнь, пойду на пенсию, тогда и буду читать. А сейчас у меня более интересные занятия есть…

Он шагнул к ней, резко обхватил чуть пониже талии, с силой прижал к себе, потянулся губами к ее лицу. Соня вздрогнула, будто от ужаса, в па нике забилась, уперлась локтями ему в грудь, оттолкнула, выбираясь из скороспелых объятий. Парень обмяк, опустил руки, уставился на нее обиженно:

– Эй, ты чего?

– Ничего. Иди отсюда, Боб.

– То есть как это – иди отсюда? Ты ненормальная, что ли? Или это… развлекаешься так? В команде «динамо» играешь? Мы так не договаривались…

– А мы вообще с тобой ни о чем не договаривались, между прочим. Я же сказала – иди отсюда. Не хочу я ничего. И яичницу тоже тебе делать не буду.

– Слушай, ну это же нечестно… Я, как дурак, ехал, а ты…

– А что я? Ты же только что определил – ненормальная. И где-то ты прав, наверное… Точно, я – ненормальная… Так оно и есть…

– Во дура-а-а-к… – протянул он разочарованно, прикрыв ладонями голову, как тюбетейкой. – Во вляпался так вляпался… Нет, я думал, что динамщицы все давно уже вымерли… Это что мне сейчас, через весь город домой тащиться? Во дура-а-а-к… Нет, скажи, зачем ты…

– Не знаю. Сама не знаю. Честное слово. Извини.

– Да что, что извини! Она еще извиняется, главное. Идиотка…

Подталкивая парня в горестно-разочарованную спину, она вывела его в прихожую, открыла дверь.

Он шагнул за порог и, уже стоя на лестничной клетке, перед лифтом, обернулся, сверкнул в нее сердитыми глазами, приготовившись выговорить в ее адрес еще что-нибудь сильно обличительное, но слушать она уже не стала – торопливо захлопнула дверь, закрылась на все замки. Потом долго стояла под душем, смывая с себя наваждение ночного приключения. Не хотелось ни смеяться, ни плакать. Мысли на удивление текли в абсолютно противоположную, приземленно-бытовую сторону – а вдруг опять кран с горячей водой не захочет заворачиваться, как давеча? Что тогда делать-то? Всю ночь его караулить?

Кран завернулся на удивление с первого раза. Повезло. Обмотав мокрую голову старой рубашкой, поскольку новых полотенец в хозяйстве еще не завелось, она бухнулась спать, не отвлекаясь на производимые беспокойным духом Анны Илларионовны шорохи. Мыслей в голове никаких не было. «Завтра. Я подумаю обо всем, что со мной сегодня произошло, завтра», – проговорила она себе, засыпая, голосом Скарлетт О’Хары.

Старенький ангел-хранитель вздохнул, поник седой головою, простер над ней свои тощие, обветшавшие к возрасту крылья. Что ж, спи, горе ты мое…

Сквозь чуткий сон она слышала, как проснулся и закряхтел, завозился в своей кроватке Сашенька. Надо вставать. Надо жить как-то. Но сон не отпускал, организм упорно предъявлял свои права на отдых. Что ж, его тоже понять можно, организм-то. Ему ж дела нет до ее переживаний, у него своя проблема. Нервное истощение – это вам не простуда какая-нибудь, это проблема для него серь езная. Надо будет с вечера снотворного заглотить, чтоб не метаться потом по квартире полночи. А сейчас надо вставать. Надо. Надо. Надо!

С трудом сев на постели, Вика потрясла головой убито, потом встала, запахнула не снятый с вечера халат. Шлепая тапками, побрела в детскую. Розовый со сна Сашенька, держась за планку кроватки, присел ей навстречу, растянул беззубый рот в улыбке, потом бухнулся плотным тельцем обратно на подушку, спрятал в ладошках личико.

– Ой, а где это у меня тут Сашенька? Нету моего Сашеньки… – проворковала она хриплым голосом, наклоняясь над кроваткой. С такой вот игры начиналось каждое их утро. Сейчас он отнимет ладошки от лица, зальется счастливым смехом – да вот же он я, ты что, мамочка!

Утро покатилось в обычном своем режиме – умывание, одевание, завтрак. Вика выглянула в окно – день начинался просто чудесный, августовский, прозрачный, солнечный. Сейчас они гулять пойдут… Она собралась было совсем уже от окна отвернуться, но в последний момент вздрогнула, напряглась, вглядываясь в подъехавшую к подъезду черную машину. Нет… Неужели Вадим? Он никогда так рано не приезжал…

Из машины действительно вышел Вадим. Небрежно хлопнув дверцей, перекинул пиджак через плечо, не спеша пошел к подъезду. Она тут же метнулась к зеркалу, начала лихорадочно перебирать баночки с косметикой в поисках тонального крема – успеть бы прикрыть хоть как-то темные круги под глазами, чтоб лишних вопросов не задавал… Нет, не успеть. Вон уже и ключи шуршат в замочной скважине…

– Чего это с тобой? – спросил Вадим, недовольно ее разглядывая. – Выглядишь как наркоманка после крутого прихода. Болеешь, что ли?

– Нет. Не болею. Не спала просто.

– А чего так?

– Сашенька просыпался все время, я боялась заснуть…

– Да? А почему он просыпался? Он что, простыл? Заболел? Ты ему температуру мерила? – озабоченно кинулся он через прихожую в детскую, и вскоре оттуда послышалось дружное и трогательное воркование отца с сыном. Прямо до слез трогательное.

Ей всегда было смешно и странно наблюдать, как этот огромный, до мозга костей циничный и по сути очень жестокий мужик сюсюкал с ребенком, как нежно прижимал его к себе своими ручищами, как на короткое время превращался в обыкновенное ласковое теля, облизывающее ее Сашеньку.

– Нет, температуры вроде нет… – вскоре вернулся Вадим в гостиную, уже с Сашенькой. Тот подпрыгивал у него в руках, колотил от избытка эмоций по голове с образовавшейся на затылке проплешиной. В общем, вел себя, как абсолютно здоровый, щедро любимый отцом и матерью ребенок. Вика даже отметила про себя ревниво, что Вадиму Сашенька радуется больше, чем ей по утрам из кроватки…

– Может, зубки режутся? – продолжала отстаивать свою версию «недосыпания» Вика. – Говорят, все дети спят беспокойно, когда у них зубки режутся…

В придумывании всяческих версий, во вранье то есть, она здорово успела насобачиться за время свое го короткого так называемого замужества. Научилась врать соседям, изображая счастливую молодуху, научилась вести себя на людях якобы панибратски с Артуром. А как еще может вести себя молодая жена с товарищем мужа? Только дружески-панибратски. Так Вадим велел. Вранье это было двойное, до крайности изощренное. Все же кругом давно знают, какой он есть Вадиму «товарищ», а она, вроде того, наивная такая, даже и не догадывается…

– Зубки! У нас режутся зубки! Да, сын? – потрепал Сашеньку за брюшко Вадим, отпуская на пол. – Ну, иди, поползай маленько, у меня с твоей мамкой разговор будет. Не мешай нам пока…

Усевшись в кресло, он вытянул вперед ноги, положил их на журнальный столик. Потом ослабил слегка удавку галстука, отер крупный лоб тыльной стороной ладони.

– Фу, душно тут у тебя… Чего стоишь, как изваяние? Иди принеси чего-нибудь попить холодненького. Разговаривать с тобой будем.

Последнюю фразу он произнес подозрительно благодушно, будто возвысил ее до себя с барского плеча. Вообще, он сегодня пришел, Вика успела это отметить, не таким каким-то. И насторожилась. Кто знает, что там у него на уме? Поблагодушничает вот так, а потом встанет, размахнется ручищей, и… Хотя нет, при Сашеньке он ее бить не станет. При Сашеньке он ее никогда не бьет. Психику его детскую ранимую оберегает. Метнувшись на кухню, она принесла бутылку минералки без газа, чистый стакан, поставила все на столе перед Вадимом. И уселась напротив него в кресло, запахнув халат на коленях.

– Чего запахиваешься-то? – насмешливо проследил он за ее жестом. – Мне твои прелести не нужны, сама знаешь. Хотя, надо сказать, баба ты – хоть куда! Красивая, высокая, при фигуре почти модельной. Даже роды тебя не испортили. Так что, я думаю, все у тебя в дальнейшем хорошо будет…

– Не понимаю… В каком смысле? Что у меня будет хорошо? – напряглась Вика, чувствуя, что не улавливает подвоха с его стороны. А подвох был, точно был. Иначе бы он с ней вообще ни о чем не разговаривал.

– Ладно. Скажу тебе напрямую, чего я буду огород городить… В общем, нам с тобой надо срочно развестись, Вика. Я продаю свой бизнес, уезжаю отсюда. Вообще, если хочешь, можешь оставаться и здесь, в этой вот квартире… Я ее на тебя оформлю…

– Куда? Куда ты уезжаешь? – глупо улыбнулась она, моргнув растерянно. – Совсем уезжаешь?

– Ну да. Решил податься в сторону Туманного Альбиона, как сейчас все порядочные люди делают. В Англию то есть. Надеюсь – совсем. Еще вопросы есть?

– Нет… Нет вопросов… А… То есть… Ну да…

– Ну? Чего ты мямлишь, как дебилка непонятливая? Я спрашиваю – еще есть вопросы? Или ты сама все просекла, как надо?

– А… что я должна просечь, Вадим?

– А то, что Сашеньку я, естественно, забираю с собой. А с тобой мы разведемся, и ты останешься здесь. Ну, теперь просекла?

– И Артура тоже с собой заберешь, да?

– А вот это уже не твое собачье дело! – злобно ощерившись, очень тихо проговорил он, испуганно оглянувшись на Сашеньку. – Это обстоятельство с тобой я обсуждать не буду!

– Я поняла, Вадим… Я все, все поняла! Ты ведь наверняка все это задумал еще тогда, когда женился на мне! За что, Вадим? Ну за что? Тебе же проще было нанять на это дело какую-нибудь ушлую девку, она родила бы тебе ребенка и отдала бы без вопро сов! Зачем ты на мне-то женился? Ты же знаешь, Сашеньку я тебе не отдам… Ты что, я же мать ему! Я же тоже его люблю, Вадим! Не надо, по жалей ме ня, Вадим! Не отдам! Он тоже мой сын, а я мать ему…

Она и сама не заметила, как сползла с кресла, как, размазывая слезы, бухнулась перед ним на колени. Она даже голоса своего не слышала – все говорила, говорила, переплетая меж собой одни и те же фразы, – все казалось ей, что он ее услышит, наконец, что поймет…

В углу комнаты громко заплакал Сашенька. Она бросилась к нему на четвереньках, но Вадим обогнал ее, подхватил ребенка первым, прижал к себе, стал бормотать на ухо, успокаивая:

– Ну что ты, малыш? Ты испугался, да? Не бойся, это мама у нас так играет… На коленочки перед папой – бух! Ничего, она сейчас встанет, не бойся…

Сашенька всхлипнул еще раз неуверенно, потом, улыбнувшись, повернулся к отцу, повторил игриво:

– Бух! Бух!

– Ага… Такая вот у нас мама… Ишь, разыгралась как! Все бух да бух! А мы с тобой не такие – мы с тобой «бух» не будем…

Потом, повернувшись к Вике и продолжая прижимать Сашенькину головку к плечу, проговорил угрожающе-ласково:

– Вставай, дура, чего ты на полу расселась… Вставай и садись в кресло. Не видишь, ребенка напугала?

Вика послушно поднялась, послушно уселась, как большая деревянная кукла. Внутри вдруг тоже стало все деревянным – казалось, даже сердце не могло пробиться сквозь это дерево – стучало само по себе ненужной колотушкой. Вадим меж тем, гуляя у нее за спиной с Сашенькой на руках, продолжал говорить ласково:

– Ты же радоваться должна по идее, а ты вдруг в истерику впала… Чего это ты? Счастья своего не понимаешь? Я же не просто так его с собой увезу, я же тебе отступные хорошие дам… Ты же хочешь денег, правда? Много-много? Я же знаю – хочешь! Ты тоже, я думаю, не от великой любви замуж за меня пошла. А потом… Можешь здесь жить, можешь к сестрам своим нищим обратно отправиться. Будешь среди них такая вся из себя – крутая…

– Нет… – тихо прошептала Вика, качая головой. – Нет, нет…

– Да брось ты мелодраму передо мной устраивать! Я же честно к тебе пришел, сам… Заметь, я и без тебя мог все это сделать!

– Нет, не мог. Не мог! Я ему мать! Он мой сын, я люблю его!

– Ну так и люби на здоровье! Кто тебе запрещает? Издали и люби сколько хочешь. Легко любить своего ребенка, когда знаешь, что у него все есть и всегда все будет. И образование хорошее, и деньги, и страна, в конце концов! И вообще – вопрос уже в принципе решен, Вика. Так что…

– Нет! – снова тихо-отчаянно вскрикнула она. Даже не вскрикнула, а просипела сдавленно.

– Слушай, заткнись, а? – по-прежнему игриво-ласково проговорил он, наклоняясь над самым ее ухом. – Заткнись, или я за себя не отвечаю… Скажи спасибо, что ребенок у меня на руках…

Она вдохнула в себя воздух со всхлипом, сглотнула его, тут же истерически закашлявшись и упорно мотая головой – нет, нет… Вадим заботливо постучал по ее спине, потом проговорил нежно:

– Ты вообще живой-то хочешь остаться, а? Или как? Говори уж сразу… Если нет, так прямо и скажи, я все устрою. Так что не пори горячку – подумай сперва. Я сегодня уезжаю по делам, вернусь через неделю. Вот за эту неделю ты поумнеть и должна. Поняла? Иначе… Ну, в общем, сама знаешь. – И, повернувшись к ребенку, проговорил тем же сюсюкающим нежным голоском: – А сейчас мы все вместе пойдем гулять… Нам с мамочкой по магазинам надо пройтись, купить все необходимое вам тут на неделю… Иди, мамочка, собирайся!

– Я не могу, Вадим… Сил нет… Да у нас все есть, нам ничего не надо. Если только детское питание для Сашеньки…

– Ну нет так нет! Я поехал тогда. А детское питание я вам вечером завезу. И смотри у меня тут, мамочка, – без фокусов. Поняла? Бежать тебе, я знаю, некуда, так что сиди и обдумывай свое грядущее положение – не такое и плохое, кстати. Я ж не изверг какой. Я очень даже тебе за сына благодарен, между прочим. И думаю, размер моей благодарности ты оценишь по достоинству… Если по-умному себя поведешь. Ведь ты поведешь себя по-умному, Вика? Не заставишь меня грех на душу брать?

Он нежно распрощался с Сашенькой, обцеловал его во все пухлые местечки и даже ее, уходя, в макушку поцеловал – небывалое дело, верх супружеской щедрости! В дверях обернулся, помахал им толстой большой ладонью. Дождавшись, когда Сашенька тоже усиленно примется махать ручкой, засмеялся, закрыл за собой дверь. Его смех еще долго стоял у нее в ушах, сверлил и без того усталый мозг. Очень хотелось ей заплакать, зарыдать в голос, но надо было сдержаться – подождать, когда ребенок заснет. Скоро Сашенька и впрямь закапризничал, начал пихать маленький кулачок в рот, прикладывать головку ей на плечо. Когда он засопел ровно, распластавшись по кроватке, она тихо вышла из детской, прикрыла за собой дверь, встала посреди гостиной, оглядевшись растерянно – что теперь делать-то? Надо же что-то делать, придумывать что-то…

Что надо было придумывать, она не знала. Вадим был прав – бежать ей некуда. Но и о том, чтобы вести себя «по-умному», речи тоже быть не могло. Сашеньку она не отдаст ни при каких условиях. Лучше уж умереть. Хотя и умирать тоже как-то не хотелось… Вот что, что в таких случаях делают другие женщины, интересно? В милицию бегут? В газету пишут? На телевидение звонят? В Организацию Объединенных Наций? Господи, да кто ее там послушает… В этом городе Вадима все знают, никто ее жалоб и в расчет не возьмет, посмеются только. Нет, надо что-то свое придумывать. Вот только что? К «нищим» сестрам сбежать, как Вадим выразился? Так он там ее вычислит в два счета. Да и денег у нее на билет нет…

Кинувшись к телефону, она суетливо начала тыкать в кнопки, набирая длиннющий неудобный код. Занудный автоматический женский голос на том конце провода все время сообщал ей – «неправильно набран номер», и она тыкала в них снова и снова, пока не полилась в ухо вожделенная музыка длинного гудка. Очень долгого, бесконечно долгого длинного гудка. Ну же… Томка, Сонька, где вы?! Простите меня, дорогие мои сестренки, особенно ты, Томка… Помнишь, как ты звала меня в детстве Викой-свистопляской? А я тебя – Томкой-дуболомкой… Прости меня, Томка, за все прости! Я была свиньей, я считала себя умнее вас, лучше вас, проворнее вас… Я не хотела жить как ты, Томка… Прости! Ну же, возьми трубку, пожалуйста! Сегодня же суббота… И Сонька должна быть дома – она по выходным всегда дома… Сонька нелюдимка…

Трубку никто не взял. Поджав под себя ноги и свернувшись в мягком кресле калачиком, она неожиданно для себя уснула – резко и сразу. Организм отключился, борясь по-своему с ее нервным истощением. Наверное, оно уже до крайней совсем степени дошло, это истощение – до дистрофии-анорексии практически…

Черт, совсем немного клея не хватило, чтоб обои до конца долепить! Обидно – как это она так не рассчитала… И оставлять дело несделанным не хочется – не в ее это привычках. Тамара всегда все дела доводила до конца, чтоб начать и закончить. И маленькие, и большие. Как говорится, «под ключ». Вот, например, какое дело большое до конца до вела – сестренок вырастила да в жизнь самостоятельную выпустила! Сумела же! А тут, подумаешь, беда – клей кончился… Да она сейчас сбегает в хозяйственный и продолжит. Тем более, работы – на полчаса всего…

Уже закрывая дверь, она услышала, как зазвонил в квартире телефон. Господи, кто это может быть? С работы, что ли? Так сегодня суббота – выходной… Нет, не стоит возвращаться. Примета плохая. Кому надо, перезвонят. Да и некогда ей – надо же сегодня с ремонтом этим покончить! Чего его развозить-то на несколько дней? Сейчас она из магазина прибежит, обои доклеит, потом мебель по местам расставит, новый палас на пол кинет, новые шторы на окна повесит… Ох, как хочется побыстрее глянуть, что из этого выйдет! К вечеру как раз и успеет, с ее-то проворством.

И правда, успела. К вечеру. Устала как собака, но все успела. Прошлась по чистой квартире, огляделась с удовольствием – красота… Не стыдно на такую жилплощадь и мужикашку какого пригласить… Но это уж завтра она этим делом займется…

А отчего, собственно, завтра? Чего откладывать-то? Столько лет она этого момента ждала, и на завтра откладывать? Нет, не такой она человек! Пусть этот… как его там Сонюшка называет… гедонизм уже сегодня к ней приближается. Прямо сейчас. Вот она сядет на диван, нальет себе чайку и подумает, с какого боку к этому гедонизму ей приступить. Главное, чтоб начало было положено!

А и впрямь – где нормальные бабы, которые уже в возрасте, себе приличных мужикашек находят? Вот, говорят, в Интернете какое-то приспособление для этого есть, да где ж его возьмешь, Интернет этот? У них и компьютера-то в доме отродясь не было. Девчонки все намекали ей, что надо бы купить, а она их на место осаживала – какие такие компьютеры при нашей бедности… Хотя, если честно, последние годы они в бедности уже и не жили – Сонюшка работала, да и Вика тоже… Правда, Вика артачилась все время, зарплату свою разбрасывала направо и налево, и все по пустякам! Хотя уж какая там зарплата у официантки… Зато вон в кафе своем будущего мужа встретила. Нет худа без добра. Надо было все-таки тогда им компьютер этот купить, что ли… Надо, да привычка на всем экономить ей не позволила. Она вообще не понимала и не принимала их, всяких современных и бесполезных в науке выживания вещей – вот хотя бы эти сотовые дурацкие телефоны взять. Зачем они им? Деньги зря тратить? Что они без них, потеряются, что ли? И без сотовых вечером домой соберутся… Вика, помнится, так от этих ее рассуждений бесилась, что с первой же зарплаты себе этот телефон купила. Она тогда рассердилась, конечно, ткнула этим телефоном ей в лицо, прокричала рассерженно – вот и жри, мол, теперь его до следующей зарплаты, а я кормить тебя не собираюсь! Сама, мол, теперь о себе побеспокойся, раз такая самостоятельная! Разругались они тогда крепко – характерец у младшей сестренки еще тот выкроился – в ту, наверное, породу, в отцовскую, неизвестную. Эх, да что теперь вспоминать? Теперь и о себе подумать пора…

А еще говорят, что по газетным объявлениям себе мужикашек ищут. Вроде того, есть даже специальные конторы такие, которые этими вопросами занимаются. Надо посмотреть, может, и впрямь есть… Где-то в прихожей целая куча газет лежит, которые бесплатно им в почтовый ящик засовывают…

Покряхтывая, она поднялась с дивана, с трудом потащилась в прихожую. Во как спину-то сразу пересекло… Так всегда бывает – делаешь чего-нибудь целый день не отрываясь, а потом присядешь – и все, и конец. Вся фигура сразу в отказ идет – уже никак двигаться не хочет. Что делать – возраст. По молодости такого с ней никогда не случалось. А теперь того и гляди в старую корягу превратишься. А что – еще лет пяток, и… Да чего там – лучше об этом не думать. Она еще ничего себе, женщина интересная. Полновата, правда, так это тоже на любителя…

Взяв в прихожей с тумбочки несколько газет, Тамара остановилась на секунду перед большим зеркалом, подсунула к нему лицо, вгляделась в него пристально. Да уж. Не красотка, конечно. Кожа на лице толстая, пористая, и глаза такие стали… нехорошие. Прикрылись сверху наплывшими веками, а снизу, наоборот, подглазья провалились, образовав ровные коричневатые круги. И щеки вниз навострились оплыть, образовали уже у самых губ что-то вроде складочек, и подбородок второй определенно наметился… А волосы! Ну что, что это у нее за прическа, ей-богу? Какие-то кудельки от старой химической завивки над ушами торчат… Нет, совсем она себя запустила. Надо будет завтра же в парикмахерскую пойти да в магазин, кремов себе всяких-разных накупить…

Она еще раз вздохнула и, нахмурив напоследок брови своему отражению, отвернулась от зеркала. Ничего. Какая есть, такая есть. И не такие еще судьбу свою устраивают. Если какой мужикашка поумнее, так он сразу сообразит, что не в красоте женской счастье. О! А вот, прямо на первой странице, и объявление крупными буквами: «Фирма «Муж на час» предлагает свои услуги». Интересно только – почему на час всего? Что, сейчас и на час можно мужа себе найти? Интересно, интересно…

Вежливый женский голосок на том конце провода пропел приветливо:

– Вы позвонили в диспетчерскую службу фирмы «Муж на час». Слушаю вас!

– Ой, а у вас даже и диспетчерская служба есть? – обалдело переспросила Тамара. – Ничего себе, сервис какой…

– Я слушаю вас внимательно! Вы заказ хотите сделать?

– Так я это… Не знаю как-то… Я вообще-то мужа себе ищу, но только мне не на час надо. Мне надолго надо. Я на всю жизнь хочу.

– В каком это смысле? – озадачился вдруг вежливый голосок.

– В каком, в каком! В самом что ни на есть прямом! Замуж хочу выйти, в каком! Но только мне надо, чтоб он, знаете, порядочный был. Ну, домашний такой. И без вредных привычек. И годочков чтоб ему не меньше сорока-пятидесяти было. Ну, можно и постарше, конечно, но чтоб не совсем старичок… И еще я бы хотела…

– Погодите, погодите, женщина! Вы не поняли, наверное… Наша фирма предоставляет услуги совсем другого рода!

– Это какие?

– Ну, сантехнические, например… Или слесарные. Или замок в двери поменять… Все быстро, все недорого, все в течение часа! У нас работают очень хорошие специалисты!

– Хм… Нет, мне замок менять не надо… Мне мужа надо. А зачем вы назвались-то так, интересно, – «Муж на час?» Только голову людям морочите…

– Нет, это вы мне голову морочите, женщина! – совсем рассердился голосок по ту сторону телефонной трубки. – Так будете заказ делать или нет, в конце концов?

– Нет, не буду! Если надо, я сама себе и замок вставлю, и унитаз поменяю! Ишь, мужьями на час они торгуют, деловые какие! – в сердцах бросила Тамара трубку. – Дурдом, да и только! Смешно даже…

Набрав второй рекламный телефон, обрамленный в газетке красивой рамкой с сердечками, и дождавшись, когда ей ответит такой же вежливый голосок, она спросила уже более настороженно:

– Скажите, это фирма «Гименей»? А какого рода услуги вы предоставляете? Не сантехнические, случайно?

– Нет, что вы… – развеселились на том конце и даже хихикнули довольно сдержанно. – Совсем не сантехнические! Мы брачное агентство, довольно на этом рынке услуг успешное. Нашими услугами воспользовались уже тысячи одиноких людей, и многие из них сумели устроить свое семейное счастье. Мы располагаем огромной базой данных и всегда рады помочь своим клиентам!

– О! Ну, слава богу! Это то, что мне и надо! Вы знаете, я хочу замуж выйти…

– Очень хорошо. Замечательно. Приходите к нам, мы поговорим, заполните анкету, мы включим вас в базу данных…

– Ага. Приду. Завтра же и приду. Вы где находитесь?

– Нет. Завтра не надо. Завтра воскресенье. Скажите, а портфолио у вас есть?

– Чего? Чего у меня есть?

– Ну, альбом такой с вашими снимками…

– С фотокарточками, что ли? Так я принесу сколько угодно! И даже в альбом их могу положить!

– Нет, вы не поняли… Это должны быть специфические фотографии, сделанные у специального мастера… Если у вас нет портфолио, наш мастер вам его очень быстро сделает! Его услуги стоят всего двести пятьдесят долларов…

– Сколько? – неприлично громко ахнула Тамара в трубку. – Двести пятьдесят долларов? За фотокарточки? Да вы что там, с ума сошли? Да я за двести пятьдесят долларов и сама там всех вас по сто раз сфотографирую!

– Женщина, вы не понимаете… Мы очень солидная фирма, и без портфолио с клиентами не работаем! Так что смотрите, выбор за вами…

– Ага. Сейчас. Разбежалась. Все брошу и потащу вам просто так, за здорово живешь, такие деньжищи. Не на ту напали.

– Ну что ж, очень жаль, что наш с вами контакт не сложился… Всего вам доброго! Если вы измените свои представления об услугах этого рода, милости просим…

– Нет. Не изменю, – сухо бросила она в трубку и рассерженно опустила ее на рычаг. – Еще чего…

Насупившись обиженно, она полистала еще газетку, вглядываясь в рекламные объявления. Все не то, не то… Это черт знает что такое! На всем люди деньги делают! Выходит, и за мужикашку теперь надо платить, что ли? Ерунда какая-то…

Последняя страница газетки была отдана частным объявлениям, совершенно вроде бесхитростным. «… Помогу перевезти вещи», например, или «… отдам в хорошие руки котенка»… Все просто и ясно, черным по белому. И никаких тебе «мужей на час» и портфолио. А может, и ей так же не мудрить, а пойти да подать обыкновенное объявление – ищу, мол, себе мужа хорошего? А что тут такого? Ей стыдиться нечего. Она ж не виноватая, что свой срок для замужества в свое время пропустила? У нее ж для этого уважительная причина была… Вон, кстати, написано, что даже и идти в эту газетку не обязательно, чтоб объявление дать… Можно и по телефону…

Дозванивалась она долго. Телефон был занят так прочно, будто навеки разучился выдавать длинные гудки. Она уж отчаялась совсем, когда вдруг произошло чудо, и трубка ответила усталым девчачьим голоском:

– Да. Говорите.

– Девушка, я хочу частное объявление дать. Можно? Тут написано, что оно бесплатное… – осторожно проговорила она в трубку. – Правда бесплатное?

– Правда. Диктуйте. Слушаю вас.

– Ой, да погодите… Как же это сказать правильно… – вдруг растерялась Тамара, казня себя за легкомысленную неподготовленность. Могла бы и на бумажке предварительно все записать!

– Какого рода вы объявление хотите сделать? – деловито пришла ей на помощь девушка. – Продать что-то хотите? Или купить? Или услугу оказать?

– Нет, я не услугу… И не купить… В общем, я мужа хочу себе найти…

– Хм… Так это не к нам, наверное… Для таких объявлений специальные газеты есть…

– А я хочу к вам! А что, нельзя, что ли?

– Я не знаю… Можно, наверное… – задумчиво протянула девушка. – Вообще-то я новенькая, первый день работаю…

– Ну так и давайте напечатаем мое объявление! Хочу, мол, замуж за хорошего мужика, и точка!

– Нет, ну что вы. Такой текст не пойдет. Давайте как-нибудь по-другому напишем… – задумчиво включилась в творческий процесс девушка. – Простите, а вам сколько лет?

– Так сороковник скоро…

– А жилплощадь своя у вас есть?

– Есть, есть! Есть жилплощадь! – радостно подтвердила Тамара.

– Значит, так пишем… Одинокая, обеспеченная жилплощадью женщина средних лет желает познакомиться с порядочным мужчиной с целью создания семьи. Пойдет?

– Ага! Пойдет! Очень даже хорошо звучит! Спасибо вам, девушка! А то я как-то растерялась…

– А подписаться как?

– Так моим именем и подписать! Тамара я! Тараканова! И телефон, значит, мой домашний рядышком припечатать!

– Вообще-то, насколько я знаю, такие объявления редко вот так вот, в открытую, подают…

– Почему это?

– Да так принято. Обычно вместо имени и телефона люди свой почтовый ящик указывают, и все.

– А зачем? Зачем почтовый ящик?

– Ну, я не знаю… Мало ли…

– Ой, да нет у меня никакого почтового ящика! Давайте прямо так и напечатаем, как придумали!

– Ну что ж, тогда назовите ваш телефон…

– Ой, а когда газетка с моим объявлением выйдет? Не подскажете?

– Не знаю. А вам побыстрее надо?

– Ну да! Побыстрее!

– Ну хорошо… Я попытаюсь его отнести в сегодняшнюю верстку…

– Спасибо вам большое, девушка! Дай вам бог здоровья да жениха хорошего!

– И вам того же! – рассмеялась на том конце провода ее случайная собеседница. – Удачи вам. И тоже жениха хорошего…

Голова болела нестерпимо. Соня давно уже проснулась, но не было сил оторвать голову от по душки. Время было совершенно наглым образом послеобеденное, и даже более того – день явно клонился к вечеру. Бездарная суббота получилась. Жалко. Интересно, чего они там в коктейли свои подмешивают зловредного? Сроду она их не пила, коктейли эти… Хорошо, что завтра еще один выходной, не надо на работу идти. А то бы прогуляла, наверное.

Воспоминания о вчерашнем вечере приходили в голову отдельными и несъедобными порциями, вразнобой, пока не сложились в единую картинку. Не то чтобы совсем в ужасную, но достаточно противную. Даже и думать о ней не хотелось. Не будет она, как Скарлетт О'Хара, об этом думать. Не стоит того. Подумаешь, лишний раз убедилась в том, что никогда и ни с кем она не сможет «построить любовь». Дурацкую фразу эту – строить любовь – она часто слышала из телевизора, когда Томочка смотрела по вечерам свое любимое реалити-шоу. Там молодые ребята все любовь строили, строили вот уже четыре года подряд, и все никак построить не могли…

Вообще, она давно уже пришла к выводу, что любовь – это чувство особенное, может, даже первородное, как, например, редкая группа крови. Кому-то дается природой, кому-то нет. И ни воспитать, ни взрастить искусственно в себе его невозможно. Или есть оно, или нет. Вот взять хотя бы любовь родительскую, внутрисемейную. Каждый родитель полагает, и совершенно искренне, что он своего ребеночка непременно любит! Кормит, одевает, помогает, по врачам водит, школьные собрания исправно посещает… Вот как их Томочка, например. Уж как рьяно она свой сестринский долг исполняла, попроворнее любой матери! А исполнила – и все, и не стало в их жизни Томочки… Отстаньте от меня, говорит… Ну и где она теперь, эта ее сестринская любовь? Куда делась? Исчезла вместе с чувством исполненного долга? А может, ее и не было вообще? Любви-то? Природой не заложено? Тогда кто они вообще для нее были? Субъекты для исполнения необходимого и святого подвига, как ни парадоксально и ни жестоко это звучит? Нет, никто не спорит, конечно. И в самом деле – подвиг. А она, Соня, по отношению к Томочке просто распоследняя и ничтожная эгоистка. А только… больно иногда бывает. Очень. Так сильно больно, будто от нехватки кислорода умираешь. Очень уж кусочка любви хочется. Особенно в те моменты, когда одиночество внутри тебя заболевает, и никуда от этой проклятой болезни не спрячешься – ни в книжку, ни в наушники с музыкой, ни в саму себя – никуда! Душа все прежние радости-удовольствия отторгает напрочь, бунтует, хнычет, температурит, просит хоть малую порцию любви, как таблетку аспирина… Потом все проходит, правда. Простуда же тоже со временем проходит? Душа встряхивается, чистит перышки после болезни, и наступают дни Великого Одиночества, когда никто тебе, кроме самой себя, не нужен, и любви никакой тоже, кажется, не требуется…

Нет, надо вставать. Несмотря на головную боль. Вон, за окном темнеет уже. Иначе раздумаешься – себе же хуже сделаешь. А если еще и анализировать свое вчерашнее поведение начнешь… Нет, лучше не надо. Лучше не думать, что это с ней вчера случилось – после коктейля и долгого случайного поцелуя. Опять любви, что ли, захотелось? Как говорится, на уровне подсознательного? О господи… А сама, сама-то она любить умеет, чтоб хотеть ее для себя? Сама-то она в себе такие способности чувствует? Или тоже судьбой на этот счет обделена? Вот проверить бы, да случая такого не представляется. Нет, сестер своих, Томочку и Вику, она любит, конечно, совершенно определенно любит… А обиды детские – скажите, у кого их нет? Ну, бывала Томочка иногда совсем несносной, выплескивала на нее накопившуюся душевную усталость, именуемую раздражением, и очень, надо сказать, метко выплескивала – Соне казалось, что принимала она в себя Томочкино раздражение все до капельки. Бывают такие удобные контейнеры для мусора, знаете ли. Все в себя принимают. Так и сама виновата! Всегда ж так и происходит – думаешь, что тебе сейчас хорошую оценку выставят за слишком покладистое, слишком уступчивое поведение, по головке за него погладят, а происходит все совершенно наоборот. Чем больше стараешься, тем большая порция раздражения в твой мусорный контейнер летит. Нет, нельзя, нельзя любовь таким образом выслужить…

Тут как тут, будто ждал подходящего случая, явился ей в память бывший Викин приятель, Игнат, который ее циклоидом когда-то обозвал. Вообще, он интересную тогда версию насчет глобальной человеческой способности к любви выдвинул… Свою, собственную. Говорил, что из этого вопроса – есть любовь, нет любви – человечество давно уже будто бы выкарабкалось. То есть вполне благополучно для себя взяло и попутало способность к любви с обыкновенной пресловутой оценкой. То есть многие уверены, что искренне любят, а на самом деле – просто оценивают интересующего их субъекта. У нее, у оценки-то, всяких обманных граней-оттенков вполне достаточно – она может быть злой, любопытной, болезненной, снисходительной, добродушной, испуганной, приспосабливающейся, потребительски пристраивающей вожделенный субъект к себе… А любовь – она вообще от всяких оценок шарахается, она просто так течет, в никуда. Ей определенный конкретный субъект и не нужен вовсе. Но когда ее, матушки первородной, в организме просто не заложено – чему в таком случае там течь-то? Вот и приходит на помощь оценка. Необходимость внутренняя – всех окружающих диагностировать. Многие ее просто не замечают, искренне думают, что они так любят… Что ж, может, и прав он где-то. Умный был у Вики парень. Тот самый Игнат, который был очень похож на Алешеньку Карамазова! Жаль, что Вика им пренебрегла. Сказала – с ним кашу не сваришь. Кроме ума, у него вроде и нет ничего больше. А потом этот Вадим появился, и все так быстро со свадьбой закрутилось-завертелось… В общем, оценку Вадим получил у Вики более высокую, чем Игнат. А любовью и не пахло даже.

Оценка оценкой, а голосок-то у нее в телефонной трубке очень уж грустно звучит… Можно сказать, отчаянно даже звучит. Будто она с трудом слезы сдерживает. Господи, она ж собиралась Вике как раз сегодня звонить! Вика ж не знает, что Томочка ее сюда переселила, в квартиру Анны Илларионовны. Звонит, наверное, и трубку бросает. С Томочкой-то она вроде как в ссоре… Нет, надо прямо сейчас и позвонить! Надо немедленно встать, принять душ, попить кофе и пойти к соседям – напроситься с этим междугородним звонком. Здесь, в этой квартире, телефона нет. Не любила отчего-то покойная Анна Илларионовна телефонов. Такая вот странность была у старушки…

Сев на постели, она осторожно повертела туда-сюда головой, будто проверяя, не атрофировалась ли она от долгого похмельного «вылеживания». Голова была на месте, и даже болеть стала, как ей показалось, меньше. Сейчас только встать осталось. Ну да это ничего, это уже полегче пойдет…

Чашка наспех сваренного горячего кофе показалась ей настоящим нектаром. Бальзамом. Целитель ной амброзией. Она вообще очень любила кофе – и запах его любила, и вкус. Правда, Томочка на кофе всегда экономить старалась, покупала самый дешевый, который и кофе-то называться не имел никакого морального права. Настоящий кофе, молотый и сваренный по всем правилам, она пила всегда только здесь, у Анны Илларионовны. Та тоже была кофеманка заядлая и, несмотря на критически-возрастные перепады давления, не могла отказать себе в маленьком утреннем удовольствии. И Соню к этому удовольствию пристрастила – она к ней последние три года почти каждый день сюда вместо Томочки приезжала… Томочка, если честно, давно на эту свою должностную обязанность в лице Анны Илларионовны рукой махнула, хоть и обещала ей старушка, что квартиру в наследство оставит. Сердилась Томочка на нее. Вроде того – раз обещала, так оформляй завещание да и помирай быстрее, чего с этим делом тянуть-то! Лишь после того, как Анне Илларионовне в одночасье совсем худо стало, Томочка подсуетилась и нотариуса к ней привела. А ей, Соне, бедную Анну Илларионовну жалко было по-настоящему, хоть и не особо старушка была с ней приветливой. Не умела она быть приветливой, всю жизнь одна прожила. Привыкла, наверное. Они даже кофе всегда пили молча. Как говорила Томочка – собрались две нелюдимки…

Посидев над пустой чашкой и мысленно возблагодарив Анну Илларионовну за оставленный в придачу к квартирному наследству довольно приличный мешочек с хорошими кофейными зернами, она натянула поверх джинсов старую футболку и, состроив перед зеркалом просительно-вежливое выражение лица, вышла на лестничную площадку. Хотя можно было и не репетировать заранее, кстати, это выражение лица – соседка, Вера Константиновна, к которой Соня собиралась напроситься со звонком, была женщиной милейшей и добрейшей. Она с ней давно познакомилась – еще в те времена, когда только начинала ходить к Анне Илларионовне вместо Томочки. И хоронить потом Анну Илларионовну Вера Константиновна очень активно помогала…

– Сонечка! Здравствуй! Как хорошо, что ты зашла! Проходи! А ты уже переехала, да? – искренне обрадовалась ей пожилая женщина.

– Ага. Переехала. Томочка сказала – чего тянуть-то. Раз завещание в нотариальной конторе лежит, то и полгода ждать нечего, – будто оправдываясь, виновато проговорила Соня.

– Ну и правильно! И в самом деле – не надо ничего ждать! Чего пустовать квартире? Да ты проходи, проходи, Сонечка!

– Да я, собственно… Мне бы по межгороду позвонить, Вера Константиновна… Мне очень, очень надо! А я потом вам все оплачу! Как счет придет, я сразу оплачу! Могу даже заранее…

– Ой, какие пустяки, Сонечка. Какая у тебя, однако, манера странная… Просишь о пустяке, а голос такой отчаянный, будто от смерти спасти молишь… А давай-ка мы с тобой сначала чайку попьем, Сонечка! А звонок твой никуда не убежит. Ну, уважь старуху… Совсем уж я одичала без нормального человеческого разговора! Все одна да одна… Пока работала, не так плохо было, а недавно меня на пенсию с почетом выпроводили…

– Погодите… Как же одна? – тихо удивилась Соня, идя за ней на кухню. – Вы же с сыном живете…

– Ой, да это только название одно, что с сыном живу… – грустно махнула рукой женщина. – Это у меня беда отдельная…

– А что случилось? Какая беда? – участливо подсунулась к ней Соня. – Может, помочь чем-то надо?

– Да нет, чем тут поможешь? Забрала у меня сына эта… Ой, даже говорить на эту тему не могу…

– Кто забрал? Он что у вас, женился, да?

– Если бы! Если бы он женился, я бы до седьмого неба от счастья прыгала! В том-то и дело, что нет. Не в женщине здесь дело.

– А в ком тогда? Или в чем?

– Вот именно – в чем… Забрала у меня сына, смешно сказать, виртуальность проклятая. Я и сама не заметила, когда его в эту бездну затянуло. А я еще, дура такая, радовалась – мальчик компьютером интересуется, не пьет, не курит, по дискотекам не шляется… А оно вон чем обернулось – катастрофой настоящей!

– Да в чем, в чем катастрофа-то, Вера Константиновна? Может, вы все преувеличиваете?

– Да ничего я не преувеличиваю! Он же, Сонечка, будто в обычном мире вообще уже не живет! Целыми днями сидит в Интернете как неприкаянный. Или как сумасшедший какой… Прямо беда с парнем! Не знаю, что и делать! Пытаешься его на разговор вытащить, а он смотрит на тебя, будто не слышит. Прибежит с работы и сразу – шасть в этот свой Интернет…

– А… кем он работает?

– Да в том-то и дело, что и специальность у него вроде приличная – системный администратор. И платят ему хорошо, и на фирме ценят… И никто не замечает, что пропадает, пропадает парень! Двадцать шесть лет уже, а своей собственной, земной жизни у него будто и нет. Ходит, как сомнамбула какая. Даже с матерью не может поговорить толком – будто одолжение делает. Будто силой себя заставляет. И даже подружки у него никакой нет. Что с ним делать – не знаю. Ума не приложу…

– Хм… А мне кажется – ничего в этом страшного как раз и нет… Может, и хорошо даже, что у человека свой мир образовался…

– Ой, ну что вы такое говорите, Сонечка, ей-богу! – снова загорячилась Вера Константиновна. – Не знаю, может, я в этих делах отсталая совсем и не понимаю ничего, но ведь должно же быть у человека нормальное общение какое-то! Хотя бы с матерью! Я ж не виновата в том, что не разбираюсь в этой его… виртуальности! Всю жизнь проводником проработала, к пенсии только до бригадиров дослужилась… Едешь, едешь, бывало, день и ночь, сутки прочь. Одна и радость в дороге – поговорить с кем по душам. Привыкла я, понимаете? Бывает, таких историй от пассажиров наслушаешься! А с родным сыном… Ведь как у меня было? Забежишь домой, обцелуешь-оближешь его – и дальше, в смену. А он тут один, с глухой бабкой… Торопилась я, дополнительные рейсы брала, надо было деньги зарабатывать, чтоб его в институте выучить. Одна, без мужа сына растила. Так, знаешь, все радовалась, что он у меня умница-разумница такой… Кругом мать обскакал! А теперь, выходит, нам и поговорить не о чем… Вот ты, Сонечка, ведь не такая, скажи? Ты ведь не сидишь с утра до вечера в этом Интернете?

– Нет, не сижу, Вера Константиновна. Я в этом смысле тоже, как вы говорите, отсталая. У нас и компьютера даже в доме не было… И все же я на вашем месте не драматизировала бы так ситуацию. Ну, такой вот он, ваш Славик… Образуется, Вера Константиновна! Со временем все образуется…

– Да? Вы правда так думаете, Сонечка? Послушайте… А может, вы его как-то… попробуете расшевелить, а?

– Я? А как?

– Ну, на свидание пригласите… В кино…

– Ой, ну что вы… Я этого не умею. Наверное, надо, чтоб он сам…

– Да это понятно, что сам…

Они вздохнули в унисон, понимающе переглянувшись. Отпив из своей чашки, Вера Константиновна осторожно поставила ее на блюдце, посмотрела на Соню грустно и немного критически:

– Действительно, чего это я… Вы и сами-то, Сонечка, я смотрю, не особо ногами по земле ходите. Тоже все в облаках витаете, да? Вчера утром мимо меня прошли и не поздоровались даже. И лицо у вас было такое… Как бы это сказать…

– Глазами вовнутрь повернутое?

– Да-да! Точно! Именно так! Именно внутрь повернутое! И что это с вами, с молодыми, нынешнее время творит, не понимаю… – грустно улыбнулась она, – одни, смотришь, наоборот чересчур наглые да развязные, палец им в рот не клади, откусят и разжуют с аппетитом, а другие, как ты с моим Славиком… Прямо обидно и несправедливо как-то, ей-богу!

– Ничего. Мы и такими поживем, Вера Константиновна. Не переживайте.

– Да как, как за вас не переживать-то? Как вы жить будете? Как семьи устраивать, детей рожать? Не в Интернете же вы их рожать станете? Нет, ты не понимаешь, Сонечка! Это же беда, беда настоящая! И мне беда… Целыми днями одна, одна, даже поговорить не с кем… Ты заходи ко мне, Сонечка! Просто так заходи, даже и без надобности какой. Хорошо?

– Хорошо, Вера Константиновна. Можно я позвоню?

– Да звони, конечно. Телефон там, в прихожей…

Залпом допив остывший чай, Соня прошла в прихожую, сняла трубку со старенького аппарата, потерла задумчиво лоб, выстраивая в памяти цифры Викиного домашнего номера телефона. Дверь в Славикину комнату была открыта настежь – согнувшись тощей спиной, он сидел в кресле перед компьютером, ритмично покачивал головой в наушниках, как заведенная механическая игрушка. Действительно, шла от него волной странная и немного колючая отрешенность, можно сказать, воинственная даже. Вроде того – не подходите ко мне. Я весь там, и мне там хорошо, и не трогайте меня, ради бога!

Она даже дверь осторожно в его комнату прикрыла, чтоб не мешать своим разговором. А вдруг в трубку кричать придется? Связь с Викиным северным далеким городом часто плохой была. Да и дозваниваться приходилось подолгу…

На этот раз все на удивление пошло хорошо – и длинные далекие гудки полились в трубке приглашающей музыкой, и Викин голос прозвучал так ясно и отчетливо, будто она находилась совсем рядом, за стенкой.

– Сонька! Сонька, это правда ты? О господи… Как хорошо, что ты сама меня набрала! А я звоню, звоню вам, никто трубку не берет… Что случилось-то?

– Да ничего, Вик! Ничего не случилось! Просто я от Томочки переехала, теперь я в квартире Анны Илларионовны живу! Ну, помнишь Анну Илларионовну, ту старушку, которая обещала Томочке квартиру по завещанию оставить?