Случайная вакансия Роулинг Джоан
Он доехал до лесистого подножья холма Паргеттер, где среди деревьев поблёскивала речка, но видел перед собой только Гайю, которая неоном обжигала ему сетчатку. Узкая дорога перешла в лесную тропу, и лёгкий речной ветерок погладил его по лицу, которое, как он считал, даже не успело покраснеть, потому что всё произошло слишком быстро.
— Мать вашу! — крикнул он свежему ветру и безлюдной тропинке.
Эндрю возбуждённо перерывал свою богатую нежданную сокровищницу: идеальное тело, подчёркнутое узкими джинсами и эластичным топиком; табличка с номером десять на облупленной синей двери; лёгкое и непринуждённое «а, привет», говорившее, что его черты запечатлелись где-то в уме, живущем за этим удивительным лицом.
Велосипед подпрыгивал на неровной, каменистой тропке. От полноты чувств Эндрю едва не навернулся и только после этого притормозил. Дальше он покатил велик прямо между деревьями и бросил его на узком берегу, где с прошлого раза успели расцвести белые звёздочки ветрениц.
Когда он повадился брать этот велосипед, отец ему сказал: «Отойдёшь в магазин — велосипед замкни цепью. Если сопрут, пеняй на себя…»
Но цепь была слишком короткой, чтобы замкнуть её вокруг дерева; кроме того, чем дальше Эндрю уходил от своего отца, тем меньше его боялся. Вспоминая плоскую голую полоску кожи и необыкновенное лицо Гайи, Эндрю шагал туда, где берег упирался в выветренный склон, нависающий каменисто-земляной стеной над бурными зелёными водами.
Вдоль подножья холма тянулся едва заметный искрошенный, скользкий выступ. Теперь, когда ступни стали вдвое больше, чем в ту пору, когда Эндрю наведался сюда впервые, преодолеть его можно было только бочком, прижимаясь к отвесной стене и крепко держась где за корни, где за выступающие камни.
Прелый зелёный запах речки и сырого дёрна был ему так же хорошо знаком, как этот узкий выступ под ногами, как трещины и камни склона под ладонями. Они с Пупсом открыли это место в одиннадцать лет. Понятно, что это был запретный и опасный плод: родители не разрешали спускаться к реке. Не показывая своего страха, Пупс и Эндрю преодолели выступ, цепляясь за всё, что торчало из стены, а в самом узком месте — друг за друга.
С годами Эндрю наловчился и теперь спокойно полз, как краб, вдоль каменисто-земляного обрыва, под которым в трёх футах от его кроссовок бежала вода; ловко, с поворотом, спрыгнув, он оказался в расщелине, открытой ими давным-давно. Тогда им показалось, что это награда за смелость. Эндрю уже не мог выпрямиться здесь в полный рост — места в пещере было не больше, чем в двухместной палатке, но лёжа они вполне помещались тут вдвоём и сквозь треугольную рамку глядели на воду, на деревья, на синеющее сквозь ветви небо.
В первый раз они обстучали всю заднюю стену палками, но так и не нашли подземный ход в аббатство; зато у них теперь было секретное убежище, и они поклялись хранить его в тайне от всех до самой смерти. Эндрю уже смутно помнил, как звучала их клятва и как они плевали через плечо. Вначале они называли это место пещерой, но не так давно переименовали в «каббину».
В тесной нише пахло землёй, хотя потолок, переходящий в стены, образовывала горная порода. Тёмно-зелёная полоска говорила о том, что в прошлом сюда поднималась вода, правда не до потолка. На полу валялись их окурки и обрывки сигаретных пачек. Эндрю сел на краю, свесив ноги к воде, и достал из кармана куртки сигареты и зажигалку, которые купил на последние гроши, полученные ко дню рождения: карманных денег ему теперь не давали. Он закурил, сделал глубокую затяжку и ещё раз перебрал в уме все подробности встречи с Гайей Боден: тонкая талия, округлые бёдра, кремовая кожа между ремнём и майкой, полные, сочные губы, «а, привет». Он впервые увидел её без школьной формы. Куда она собиралась с этой кожаной сумкой? Чем занималась в Пэгфорде субботним утром? Или намылилась в Ярвил? Что вытворяла вдали от посторонних глаз, какие женские тайны занимали её ум?
В который раз он задался вопросом: не может ли быть, что за такой плотью скрывается банальная личность? Раньше он об этом не задумывался; до знакомства с Гайей он не разделял тело и душу. Он бы охотно заглянул под её тонкую форменную блузу, скрывавшую белый лифчик, чтобы узнать, каковы на вид и на ощупь её груди, но при этом не хотел верить, что его влечёт к ней только физиология. Её движения волновали его больше, чем музыка, а музыка волновала его больше всего на свете. Наверняка душа, оживлявшая это несравненное тело, тоже необыкновенна? Зачем природа создала такой сосуд, если не поместила туда нечто ещё более ценное?
Эндрю знал, как выглядят голые женщины: у Пупса в мансарде на компьютере не было родительского контроля. Они вдвоём изучили всю бесплатную порнушку: бритые лобки, разведённые в стороны розовые половые губы, открывающие тёмную щель; раздвинутые ягодицы с морщинистым анусом в середине; густо накрашенные рты; тягучие капли спермы. Правда, Эндрю немного дёргался из-за того, что миссис Уолл всегда неслышно поднималась по лестнице, обнаруживая себя уже под дверью. Иногда им попадались такие странности, на которые невозможно было смотреть без хохота; правда, Эндрю не всегда понимал, насколько они его возбуждают и насколько отталкивают (плетки и седла, упряжь, верёвки, шланги, а однажды — даже Пупс не засмеялся — они увидели снятые крупным планом какие-то приспособления с металлическими болтами, иголки, вогнанные в нежную плоть, и женские лица, искажённые мучительным криком).
Они с Пупсом стали большими знатоками силиконовых бюстов, огромных, упругих, шарообразных. «Фальшак», — походя указывал либо Эндрю, либо Пупс, когда они сидели перед монитором, на всякий случай подперев дверь. Экранная блондинка с поднятыми руками оседлала волосатого мужика, и её груди с коричневыми сосками выпирали из щуплого торса, как шары для боулинга, причём под каждой краснел тонкий шрам, указывающий, где вставляли силиконовый имплантат. По виду несложно было догадаться, каковы они на ощупь: тугие, как будто под кожу загнали футбольный мяч. Эндрю не мог представить ничего более эротичного, чем естественная женская грудь: мягкая, губчатая и, вероятно, слегка пружинистая, и только соски (как он надеялся) твёрдые.
И все эти образы поздними вечерами сливались в его сознании с теми возможностями, которые сулили нормальные человеческие девчонки, а также с той малостью, которую можно было прощупать через одежду, если подойти вплотную. Нив была менее привлекательной из близняшек Фейрбразер, но в душном театральном зале, во время рождественской дискотеки, оказалась более покладистой. Полускрытые пыльным занавесом, они с ней прижались друг к другу, и Эндрю засунул язык ей в рот. Руки добрались до её бретелек, но не дальше, потому что она стала вырываться. Его подхлёстывало главным образом то, что где-то на улице, в темноте, Пупс продвигался гораздо дальше.
Но сейчас его мысли полнились и пульсировали Гайей. Она была самой сексуальной из всех известных ему девчонок и в то же время служила источником совершенно иного, необъяснимого влечения. Бывали такие переборы струн, такие ритмы, от которых вздрагивало всё его существо; вот и в Гайе Боден было нечто такое, что действовало на него примерно так же.
Он прикурил вторую сигарету от первой и бросил ненужный окурок в воду. Тут до него донеслось знакомое шарканье по узкому уступу, и, высунувшись из расщелины, он увидел, как приближается Пупс: прямо в чёрном костюме тот жался к вертикальной стене обрыва, перебирал руками от выступа к выступу и боком подползал к пещере, где сидел Эндрю.
— Пупс.
— Арф.
Эндрю поджал ноги, чтобы пропустить Пупса в «каббину».
— Задолбали, — сказал Пупс, вползая в пещеру.
Неловкий и голенастый, он смахивал на паука; траурный костюм подчёркивал его худобу.
Эндрю протянул ему сигарету. Пупс всегда прикуривал будто на ветру: старательно защищал пламя ладонью и слегка хмурился. Он затянулся, выпустил из «каббины» колечко дыма и ослабил тёмно-серый галстук. Вид у него в этом костюме был, в общем-то, совсем не дурацкий, но Пупс выглядел в нём старше своих лет; на коленях и обшлагах остались следы от скалолазания.
— Можно подумать, они и вправду были голубки, — выговорил Пупс после очередной глубокой затяжки.
— Кабби расстраивается, да?
— Расстраивается? Да он истерит. До икоты себя довёл. Вдова и та сопли не распускала.
Эндрю усмехнулся. Пупс опять выдул колечко дыма и подёргал себя за оттопыренное ухо.
— Пришлось откланяться пораньше. Тело ещё не предано земле.
С минуту они молча курили и смотрели на илистую воду. Размышляя над фразой «Пришлось откланяться пораньше», Эндрю подумал, что у Пупса гораздо больше свободы, чем у него. Между Эндрю и свободой стояли Саймон и его злоба: в Хиллтоп-Хаусе легко можно было схлопотать по башке, всего лишь попав под горячую руку. Однажды на уроке по философии и религии его воображение захватила тема языческих богов, отличавшихся беспричинной гневливостью и жестокостью; на заре цивилизации люди пытались их умилостивить. Тогда Эндрю впервые задумался о сущности правосудия, как он её понимал: отец представился ему языческим богом, а мать — верховной жрицей, которая берёт на себя толкование и заступничество, доказывая, чаще всего безуспешно, вопреки очевидному, что в основе всех поступков её божества лежат великодушие и целесообразность.
Пупс прислонился головой к каменной стене «каббины» и стал пускать кольца дыма в потолок. Он готовился сказать Эндрю то, что собирался. Во время отпевания, пока отец хлюпал и рыдал в платок, он в уме репетировал, как начнёт. Нетерпение было так велико, что он едва сдерживался, но твёрдо решил не комкать такое известие. Для Пупса сказать было не менее важно, чем сделать. Он не хотел, чтобы Эндрю подумал, будто он только за этим и примчался.
— Ты же знаешь, что Фейрбразер был в совете? — спросил Эндрю.
— Ну, — ответил Пупс, радуясь, что Эндрю заполнил паузу.
— Сай-Мой-Зай говорит, что хочет пролезть на его место.
— Кто? Сай-Мой-Зай? — Пупс нахмурился. — С чего это?
— Он считает, что Фейрбразер получал откаты от какого-то подрядчика. — В то утро Эндрю слышал, как Саймон на кухне обсуждал это с Рут. Ему всё стало ясно. — Хочет урвать свой кусок.
— Да это не Фейрбразер! — хохотнул Пупс, стряхивая пепел на камни. — И не в местном совете. Это какой-то Фрайерли, из Ярвила. Он входил в школьный совет «Уинтердауна». Кабби чуть не рехнулся. Журналюги припёрли его к стенке и всё такое. Этого Фрайерли сразу вышибли. Сай-Мой-Зай газет не читает, что ли?
Эндрю уставился на Пупса:
— Он же самый умный.
Он загасил сигарету о земляной пол, стыдясь отцовского идиотизма. Саймон в очередной раз показал свою тупость. Поливал помоями горожан, высмеивал их возню, кичился своим паршивым домишком на горе, а потом услышал звон, да не понял, где он; теперь семья позора не оберётся.
— Выходит, Сай-Мой-Зай решил погреть руки, — заключил Пупс.
Пупс однажды был приглашён к ним на чаепитие и услышал, как Рут говорила мужу «Сай, мой Зай»; кличка приросла.
— Да, типа того, — ответил Эндрю, а сам задумался, как бы помешать этой затее, объяснив отцу, что он подумал не на тот совет и не на того человека.
— Бывают же такие совпадения, — сказал Пупс. — Кабби тоже решил баллотироваться. — Он выпустил дым через ноздри, глядя в стену поверх головы Эндрю, и спросил: — За кем же пойдут избиратели? За сопляком или за мудаком?
Эндрю захохотал. Он обожал, когда Пупс обзывал его отца мудаком.
— Такое дело надо перекурить, — сказал Пупс, зажав сигарету в зубах и похлопывая себя по бёдрам, хотя прекрасно знал, что конверт лежит у него в нагрудном кармане. — Вот. — Открыв клапан, он показал Эндрю содержимое: бурые зёрна размером с горошины чёрного перца в грубом порошке раскрошенных стеблей и листьев. — Называется сенсимилья.
— Это ещё что?
— Почки и побеги неопылённой конопли, — объяснил Пупс. — Приготовлено специально для вашего наслаждения.
— Чем она отличается от обычной дури? — спросил Эндрю, которому Пупс пару раз приносил в «каббину» восковые кусочки чёрной смолы каннабиса.
— Просто дымок другой, — ответил Пупс, загасив свою сигарету, достал из кармана упаковку папиросной бумаги и слепил вместе три листочка.
— У Кирби взял? — поинтересовался Эндрю, вороша пальцем и нюхая бурую смесь.
Все знали, что у Ская Кирби всегда можно разжиться наркотой. Он учился на класс старше. Его деда, старого хиппаря, не раз привлекали за выращивание анаши.
— У него. Кстати, есть один тип, зовут Оббо, — добавил Пупс, вытряхивая табак из сигарет на папиросную бумагу, — в Филдсе живёт, так у него можно достать абсолютно всё. В том числе и герыч.
— Не, герыч не надо, — возразил Эндрю, не сводя глаз с Пупса.
— Никто и не предлагает, — сказал Пупс, высыпая сенсимилью поверх табака.
Скрутив косяк, он лизнул край бумажного квадратика и тщательно утрамбовал содержимое.
— Кайф, — с довольным видом протянул он.
Свою новость он хотел предварить употреблением сенсимильи — для разогрева.
Взяв у Эндрю зажигалку, он сжал косяк губами, раскурил и глубоко, вдумчиво затянулся, а потом выдохнул длинную голубую змейку дыма и повторил этот процесс ещё раз.
— Мм, — протянул он, задерживая дым в лёгких, и передразнил Кабби, которому Тесса как-то подарила на Рождество справочник сомелье: — Пряный букет. Сильное послевкусие. С нотками… зараза… — Хоть он и сидел, его качнуло; он выдохнул и захохотал. — Курни.
Эндрю наклонился к нему и взял косяк, ухмыляясь от предвкушения и от вида блаженной улыбки Пупса, которая совершенно не вязалась с его обычной, насупленной, как при запоре, миной.
Он затянулся и сразу почувствовал, как от его лёгких исходит удивительная сила, которая снимает напряжение и придаёт лёгкости. Ещё одна затяжка — и его разум будто встряхнули, как перину, разровняли каждую складочку, и всё стало гладко, просто и хорошо.
— Кайф, — эхом повторил он за Пупсом и заулыбался звукам своего голоса.
Вкладывая косяк в нетерпеливые пальцы Пупса, он смаковал ощущение полного благополучия.
— Хочешь, расскажу кое-что клёвое? — предложил Пупс, непроизвольно ухмыляясь.
— Валяй.
— Я вчера её трахнул.
Эндрю чуть не спросил «кого?», но его затуманенный рассудок подсказал: Кристал Уидон, естественно, Кристал Уидон, кого же ещё?
— Где? — задал он дурацкий вопрос, хотя интересовало его совсем другое.
Всем своим закованным в траурный костюм телом Пупс вытянулся ногами к речке. Эндрю без единого звука вытянулся в противоположном направлении. В детстве, оставаясь друг у друга ночевать, они всегда спали «валетиком». Уставившись в каменный потолок, под которым медленно плыл голубой дым, Эндрю сгорал от нетерпения.
— Я сказал Кабби и Тесс, что еду к тебе, — смотри не проболтайся, — предупредил Пупс. Он сунул косяк в протянутую руку Эндрю, а потом сцепил на груди свои длинные пальцы и стал слушать собственный рассказ. — А сам на автобус — и в Поля. Встретились у винного.
— Возле бензоколонки? — уточнил Эндрю.
Он сам не мог понять, к чему задаёт такие идиотские вопросы.
— Ну да, — подтвердил Пупс. — Пошли мы с ней к складам. Там есть общественная уборная, а за ней скверик, деревья. Тихо, народу никого. Уже темнело.
Он сменил позу и отдал хабарик Эндрю.
— Вставить было труднее, чем я думал, — сообщил Пупс, и Эндрю замер; хотел заржать, но побоялся упустить откровенные подробности. — Когда я пальцами к ней залезал, и то мокрее было.
У Эндрю из груди поднялся смешок, но застрял на полпути.
— Еле-еле вставил. Не думал, что у неё такая тугая.
Эндрю видел, как над тем местом, где полагалось быть голове Пупса, поднимается струйка дыма.
— Кончил секунд через десять. Когда вставишь как следует, это уже такой кайф.
И снова Эндрю подавил смешок, ожидая продолжения.
— Я в презике был. Лучше бы, конечно, без него.
Хабарик перешёл к Эндрю. Сделав затяжку, Эндрю призадумался. Еле-еле вставил; кончил через десять секунд. Не так чтобы очень, но он бы за это отдал всё. Он вообразил распластавшуюся перед ним Гайю Боден и тихо застонал; хорошо ещё Пупс не услышал. Задыхаясь от эротических видений, попыхивая хабариком, Эндрю не мог унять эрекцию, хотя наваливался животом на согретый его телом клочок земли и старательно прислушивался к мягкому речному течению в считаных футах от своей головы.
— Что в этой жизни главное, Арф? — спросил Пупс после долгой мечтательной паузы.
Ощущая приятное головокружение, Эндрю ответил:
— Секс.
— Ага, — радостно подхватил Пупс. — Главное — потрахаться. Инстик… инстинкт продолжения рода. Долой презики. Плодитесь и размножайтесь.
— Ага, — подтвердил Эндрю и наконец засмеялся.
— И смерть, — продолжил Пупс. Его поразил вид гроба: такие тонкие стенки отделяли настоящее мёртвое тело от этих любопытных стервятников. Правильно он сделал, что не стал дожидаться похорон. — Она тоже кое-что значит, верно? Смерть.
— Ага. — Эндрю воображал битвы, автокатастрофы, гибель в ореоле скорости и славы.
— Ага, — сказал Пупс. — Потрахаться и умереть. Что ещё нужно? Потрахаться и умереть. Вот это жизнь.
— Потрахаться — и постараться не умереть.
— Или постараться умереть, — размышлял Пупс. — Как некоторые. Кто рискует.
— Ага. Кто рискует.
Они опять помолчали; к ним в укрытие проникал туман с холодом.
— И музыка, — негромко добавил Эндрю, следя глазами за движением голубого дыма под тёмным скалистым потолком.
— Ага, — откуда-то издалека проговорил Пупс. — И музыка.
Мимо «каббины» стремительно бежала река.
Часть вторая
7.33 Добросовестное толкование вопросов, относящихся к сфере общественных интересов, не влечёт за собой судебного преследования.
Чарльз Арнольд-БейкерОрганизация работы местного совета7-е изд.
I
Могилу Барри Фейрбразера поливало дождём. Надписи на карточках поплыли. Мощному подсолнуху Шивон назойливые струи были нипочём, зато лилии и фрезии Мэри поникли, а потом и осыпались. Весло из хризантем потемнело и стало подгнивать. От дождя в реке прибыло воды, по канавам побежали ручьи, крутые улочки Пэгфорда заблестели и сделались опасно скользкими. Окна школьного автобуса запотели; подвесные кашпо на Центральной площади приобрели неопрятный вид; по дороге домой с работы Саманта Моллисон, включив дворники, попала в небольшую аварию.
В дверях дома миссис Кэтрин Уидон на Хоуп-стрит трое суток торчала газета «Ярвил энд дистрикт», промокшая настолько, что читать её уже было невозможно. В конце концов Кей Боден, инспектор социальной службы, вытащила её из прорези почтового ящика и, приподняв ржавый клапан, заглянула в прихожую: старушка лежала под лестницей, раскинув руки и ноги. Вызванный полицейский вскрыл дверь, и миссис Уидон на «скорой» увезли в Юго-Западную клиническую больницу.
А дождь лил как из ведра, и маляр, приглашённый закрасить вывеску на здании бывшего обувного магазинчика, вынужденно приостановил работу. Непогода бушевала день и ночь, по Центральной площади бродили горбуны в дождевиках, а на узких тротуарах то и дело сцеплялись зонты.
Говарда Моллисона успокаивал стук дождя по тёмному оконному стеклу. Сидя у себя дома, в кабинете, где прежде была спальня его дочери Патриции, он изучал сообщение, которое пришло по электронной почте из редакции местной газеты. Редакция собиралась опубликовать статью советника Фейрбразера, выступавшего за сохранение предместья Филдс в составе Пэгфорда, но в интересах объективности выражала надежду, что в следующем номере кто-нибудь из членов местного совета выскажет иную точку зрения.
«Тебе там не икается, Фейрбразер? — удовлетворённо говорил про себя Говард. — Ты, небось, думал, что твоя взяла…»
Закрыв почту, он обратился к небольшой стопке бумаг на письменном столе. Это были стекавшиеся тонкой струйкой требования организации выборов для заполнения случайной вакансии. По закону для проведения выборов достаточно было девяти голосов, а поступило уже десять. Он ознакомился с каждым из них, краем уха ловя доносившиеся из кухни обрывки разговора жены с его партнёршей по бизнесу: они подробно обсуждали нашумевшую историю о том, как старая миссис Уидон пролежала больше суток без сознания и чудом была обнаружена.
— …Без причины никто на лечащего врача не бросается, правда? Карен говорит, она так голосила…
— …Утверждает, что ей назначили неправильное лечение, да, я это знаю, — говорила Ширли, признававшая за собой единоличное право на медицинские суждения — недаром же она работала на общественных началах в больнице. — В Юго-Западной, я считаю, должны провести полное расследование.
— Я бы на месте доктора Джаванды с ума сошла.
— Видимо, она надеется, что Уидоны юридически безграмотны и не станут подавать в суд, но, если расследование выявит врачебную ошибку, от родственников даже не потребуется исковое заявление.
— Вылетит с треском, — порадовалась Морин.
— Безусловно, — поддержала Ширли. — Думаю, многие вздохнут с облегчением. Попутного ей ветра.
Говард методично сортировал почту. Заполненные бланки заявок Майлза сразу отложил в сторону. Остальные письма поступили от действующих членов совета. Здесь никаких сюрпризов не было: как только Парминдер сообщила по электронной почте, что ей известно как минимум об одном потенциальном кандидате на место Барри, он понял, что эти шестеро сгруппируются вокруг неё и потребуют выборов. Их шестёрку во главе с самой Бен-Задирой он окрестил Фракцией Баламутов; недавно она лишилась своего предводителя. Поверх этих писем легла заявка Колина Уолла — их кандидата.
В третью стопку он положил четыре письма, также поступившие из предсказуемых источников — от известных городских жалобщиков, вечно подозрительных и всем недовольных, бомбардировавших письмами газету «Ярвил энд дистрикт». Каждый из них, зацикливаясь на отдельно взятой стороне внутренней городской жизни, считал себя «независимым»; эти первыми завопили бы «По блату!», если бы только Майлза кооптировали в совет; зато в городе они принадлежали к самым закоренелым антифилдсовцам.
Ещё два письма он взял по одному в каждую руку и взвесил на ладонях. Первое было от совершенно незнакомой женщины, которая, по её словам (Говард ничего не принимал на слово), занимала какую-то должность в наркологической клинике «Беллчепел» (этому он склонен был верить, поскольку она представилась не «миссис» и не «мисс», а, как положено деловой женщине, «миз»). После некоторых колебаний он положил этот листок поверх заполненных бланков Кабби Уолла.
Последнее письмо, анонимное, распечатанное на принтере, в резких выражениях требовало проведения выборов. Оно грешило опечатками и в целом носило следы спешки и небрежности. В нём пелись дифирамбы Барри Фейрбразеру, а дальше говорилось, что Майлз — именно он — не может «притендовать» на его место. Говард предположил, что волну гонит кто-то из обиженных клиентов Майлза. О потенциальных угрозах полезно знать наперёд. Вместе с тем у Говарда возникли сомнения, что анонимку правомерно рассматривать как требование выборов. Поэтому он тут же отправил её в компактный настольный шредер, подаренный женой к Рождеству.
II
Пэгфордская адвокатская контора «Эдвард Коллинз и компания» занимала второй этаж кирпичного дома в районе ленточной застройки; первый этаж занимал магазин оптики. После смерти Эдварда Коллинза фирму составляли двое: Гэвин Хьюз, зарплатный партнёр, сидевший в кабинете с одним окном, и Майлз Моллисон, долевой партнёр, сидевший в кабинете с двумя окнами. Секретарша была одна на двоих: двадцати восьми лет, внешне скромная, но с великолепной фигурой. Шона подолгу смеялась шуткам Майлза, а на долю Гэвина оставляла почти оскорбительное снисхождение.
В первую пятницу после похорон Барри Фейрбразера Майлз в час дня постучался к Гэвину и вошёл, не дожидаясь ответа. Его партнёр стоял у испещрённого дождевыми каплями окна и разглядывал свинцовое небо.
— Отойду перекусить, — сказал Майлз. — Если Люси Биван подъедет раньше времени, скажи, что я буду к двум, ладно? Шона отгул взяла.
— Да, конечно, — ответил Гэвин.
— Всё в порядке?
— Мэри звонила. Там небольшие проблемы со страховкой Барри. Она просит разобраться.
— Ну хорошо, ты сам справишься? Если что, я к двум вернусь.
Набросив пальто, Майлз сбежал по крутой лестнице и энергичным шагом направился в сторону Центральной площади. Ненадолго выглянувшее солнце осветило поблёскивающий военный мемориал и подвесные кашпо. На подходе к магазину «Моллисон энд Лоу» его охватила атавистическая гордость: как-никак в Пэгфорде это эксклюзив, самый высокий уровень; с течением времени гордость его не угасала, а только крепла.
Над дверью звякнул колокольчик. В обеденное время здесь было людно; к прилавку выстроилась небольшая очередь, и Говард, облачённый в свою торговую униформу, включая фетровую охотничью шляпу с рыболовными мушками, разливался соловьём.
— …И четверть фунта маслин, Розмари, — всё для вас. Ещё что-нибудь желаете, Розмари? Больше ничего… это будет восемь фунтов и шестьдесят два пенса; для вас ровно восемь, душенька, в знак нашего долгого и приятного знакомства.
Смешки, благодарности, звяканье колокольчика.
— А вот и мой адвокат, нагрянул с проверкой, — во всеуслышанье объявил Говард, подмигивая Майлзу поверх голов. — Будьте любезны пройти в кабинет, сэр, чтобы я ничем себя не выдал перед миссис Хаусон…
Майлз одарил улыбкой немолодых покупательниц, и те заулыбались ему в ответ. Рослый, с густыми, коротко стриженными, тронутыми сединой волосами, в тёмном пальто, которое скрадывало живот, Майлз неплохо смотрелся на фоне местных сыров и домашней выпечки. Осторожно огибая столики, на которых были выставлены всевозможные деликатесы, он помедлил в арочном проёме, соединившем торговый зал с помещением бывшего обувного магазина: отсюда впервые убрали защитный пластик. На перегородившем арку щитке Морин (Майлз узнал её руку) повесила объявление: «Проход воспрещён. Скоро открытие… „Медный чайник“». Майлз не удержался и заглянул в просторное, только что отремонтированное помещение, где в скором времени откроется самое новое и самое шикарное кафе во всём Пэгфорде: побелённые потолки, свежая краска, покрытый тёмным лаком пол.
Майлз прошёл за прилавок, протиснулся мимо Морин, которая, управляясь с ломтерезкой, фыркнула и двусмысленно хохотнула, и нырнул в грязноватую тёмную подсобку. Здесь стоял дешёвый стол, на котором лежал принесённый Морин сложенный номер «Дейли мейл», на крючках висели пальто Говарда и Морин, а за дверью был туалет, откуда веяло искусственной лавандой. Сняв пальто, Майлз придвинул к столу шаткий стул. Через пару минут появился Говард с двумя полными тарелками деликатесов прямо с прилавка.
— Это название окончательное — «Медный чайник»? — уточнил Майлз.
— Да, Мо так решила. — Говард поставил одну из тарелок перед сыном.
Он вышел и вернулся с двумя бутылками эля, закрыл дверь пяткой, и глухая подсобка погрузилась в полумрак, прорезаемый лишь свисающей с потолка тусклой лампочкой. Крякнув, Говард присел к столу. В утреннем телефонном разговоре он напустил туману и сейчас заставил сына ещё подождать, пока откупоривал первую бутылку.
— Уолл прислал заявку, — сообщил он наконец, протягивая сыну пиво.
— Так-так, — сказал Майлз.
— Думаю, надо установить крайний срок. Ещё две недели — и хватит.
— Вполне, — согласился Майлз.
— Мама считает, этот субъект, Прайс, тоже на что-то надеется. Ты спросил у Сэм, ей хоть что-нибудь о нём известно?
— Нет, — коротко ответил Майлз.
Едва умещаясь на скрипучем стуле, Говард почесал складку под животом.
— Как у вас с Сэм, ничего не случилось?
Майлза всегда восхищала отцовская проницательность.
— Да как тебе сказать…
Матери он бы ни за что не признался, чтобы не подливать масла в огонь незримой войны между Ширли и Самантой, в которой он оказался и заложником, и трофеем.
— Она не хочет, чтобы я баллотировался, — пояснил Майлз, и Говард вздёрнул брови; когда он жевал, у него тряслись щёки. — Не знаю, какая муха её укусила. Опять на Пэгфорд бочку катит.
Говард проглотил пищу и помолчал. Вытер бумажной салфеткой губы. Рыгнул.
— Как только ты пройдёшь в совет, она тут же одумается. Престиж-то какой. Для жены советника открываются новые перспективы. Будет ходить на приёмы в Суитлав-Хаус. Это ведь её стихия. — Он сделал глоток пива и опять почесал живот.
— Даже не представляю, как он выглядит, этот Прайс, — Майлз вернулся к главной теме, — но, сдаётся мне, Лекси училась в подготовительном классе с его сыном.
— Он уроженец Филдса, а это важно, — заметил Говард. — Уроженец Филдса — это нам только на руку. Голоса профилдсовцев разделятся между ним и Уоллом.
— Что ж, — согласился Майлз. — Резонно.
Сам бы он не додумался. Его восхищало, как у отца работает голова.
— Мама уже позвонила его жене, чтобы та скачала для мужа форму заявки. Попрошу-ка я маму вечерком опять ей позвонить и сказать, что осталось всего две недели, — пускай поторопит своего благоверного.
— Значит, кандидатов пока трое? — уточнил Майлз. — Включая Колина Уолла.
— О других не слышал. Возможно, ещё кто-нибудь прорежется, когда на сайте появятся детали. Но я не сомневаюсь в наших шансах. Не сомневаюсь. Тут, кстати, Обри звонил, — добавил Говард. Называя Обри Фоли запросто, по имени, он придавал разговору особую значительность. — Естественно, обеими руками за тебя. Сегодня к вечеру приедет. Он сейчас в городе.
Для жителей Пэгфорда «в городе» обычно значило «в Ярвиле», но Говард и Ширли, вслед за Обри Фоли, подразумевали «в Лондоне».
— Предлагает нам всем встретиться, пообщаться. Скорее всего, завтра. Возможно, даже у них в доме. Сэм будет довольна.
Майлз только что откусил изрядный кусок бездрожжевого хлеба с печёночным паштетом, но выразил своё согласие энергичным кивком. Приятно было слышать, что Обри «обеими руками» за него. Саманта могла сколько угодно твердить, что его родители прогибаются перед четой Фоли, но от Майлза не укрылось, что в тех редких случаях, когда Саманта сталкивалась лицом к лицу с Обри или Джулией, у неё даже менялся выговор, а манера поведения становилась заметно более скромной.
— И ещё кое-что, — сказал Говард, в который раз почёсывая живот. — Сегодня утром пришёл мейл из «Ярвил энд дистрикт». Просят меня, как главу местного самоуправления, высказаться на предмет Филдса.
— Ты шутишь? Мне казалось, Фейрбразер поставил в этом деле точку…
— Небось, икается ему, — с глубоким удовлетворением произнёс Говард. — Его статью, конечно, напечатают, но в следующем номере покажут, что есть и другая точка зрения. Другой взгляд. Я на тебя рассчитываю. Вы, адвокаты, мастера красиво излагать.
— Нет проблем, — откликнулся Майлз. — Можно сосредоточиться на той наркотской клинике. Этого будет достаточно.
— Да… мысль неплохая… прямо-таки отличная.
Набив полный рот, он от восторга поперхнулся; Майлз постукал отца по спине, чтобы тот откашлялся. Промокнув слезящиеся глаза салфеткой, Говард с трудом отдышался и сказал:
— Обри, со своей стороны, обещает урезать им финансирование из областных фондов, а я выскажусь в том смысле, что договор аренды пора аннулировать. Об этом не вредно заявить в прессе. Сколько сил и средств вбухано в эту чёртову клинику, а где, спрашивается, результат? У меня все цифры есть. — Говард звучно рыгнул. — Прошу прощения.
III
Гэвин готовил для Кей домашний ужин, хотя считал, что это не королевское дело: открывал консервные банки, давил чеснок.
После ссоры полагается говорить какие-то слова, чтобы закрепить перемирие; таковы правила игры, они всем известны. После похорон Барри он прямо из машины позвонил Кей, сказал, что ему без неё очень плохо, что день прошёл ужасно и что все свои надежды он возлагает на вечернее свидание. Эти смиренные признания были той ценой — не больше и не меньше, — которую он готов был заплатить за необременительную встречу.
Но Кей, похоже, восприняла их как авансовую выплату по новому договору. Ты без меня скучал. Ты нуждался во мне, когда тебе было плохо. Ты жалеешь, что мы не пошли вместе, как пара. Что ж, давай не будем повторять эту ошибку. После того случая она проявляла некоторое самодовольство, бодрость, новые ожидания.
Он готовил спагетти болоньезе; специально не стал покупать десерт и накрывать на стол заранее; пусть видит, что он не собирается лезть из кожи вон. Но Кей, похоже, этого не заметила и даже восприняла его непринуждённое отношение как комплимент. Сидя за небольшим кухонным столом, она слушала стук дождя по верхнему окну и болтала, обшаривая глазами технику и хозяйственные приспособления. Здесь она бывала нечасто.
— Этот жёлтый цвет, наверное, Лиза выбрала, да?
Опять она за своё: нарушала табу, как будто они перешли на новую ступень близости. Гэвин избегал разговоров о Лизе; нарочно она, что ли? Посыпая выложенный на сковороду фарш специями, он сказал:
— Нет, так было у предыдущего владельца. Я не перекрашивал.
— Угу. — Она потягивала вино. — На самом деле неплохо. Только немного безлико.
Гэвина это задело: с его точки зрения, в плане интерьера «Кузница» не шла ни в какое сравнение с домом номер десять по Хоуп-стрит. Не поворачиваясь лицом к Кей, он смотрел, как в кастрюле булькают спагетти.
— Ой, что я тебе расскажу, — вспомнила Кей. — Видела сегодня Саманту Моллисон.
Гэвин резко развернулся: откуда Кей могла знать, как выглядит Саманта Моллисон?
— На площади, возле кулинарии; я как раз вот за этим шла. — Кей постукала ногтем по винной бутылке. — Она спросила, не я ли «девушка Гэвина».
Кей произнесла это насмешливо, но на самом деле такая формулировка её приободрила; она сделала для себя приятный вывод, что именно так говорил о ней Гэвин своим друзьям.
— И что ты ей сказала?
— Что я сказала… сказала «да».
У неё вытянулось лицо. Гэвин невольно выплеснул свою агрессивность. Он бы дорого дал, чтобы пути Кей и Саманты никогда не пересекались.
— Короче, — продолжила Кей с некоторой обидой, — она пригласила нас в пятницу на ужин. Ровно через неделю.
— Вот чёрт, — рассерженно бросил Гэвин.
Приподнятое настроение Кей почти сошло на нет.
— А в чём проблема?
— Ни в чём. Просто… ни в чём. — Он помешал спагетти. — Если честно, мне Майлз и так надоел, в конторе.
Этого он и опасался: что она без мыла пролезет в его жизнь, что они будут восприниматься как «Гэвин и Кей», вращаться в одном и том же кругу, а потом от неё будет не отделаться. Как же он это допустил? Почему не помешал её переезду? Досада на себя легко переросла в злость на неё. Неужели не ясно, что она ему до лампочки? Неужели нельзя убраться без скандала, пока он её не послал? Он слил воду и тихо ругнулся, обрызгавшись кипятком.
— Тогда позвони Майлзу с Самантой и откажись, — проговорила Кей.
В её голосе появилась жёсткость. Гэвин, по своей глубоко укоренившейся привычке, решил погасить назревающий конфликт, а дальше положиться на судьбу.
— Да нет, — сказал он, промокая забрызганную рубашку чайным полотенцем. — Давай сходим. Всё нормально. Давай сходим.
В нескрываемой тоске он напомнил себе установить точку отсчёта, на которую потом можно будет ссылаться. Ты же знала, что я не хотел идти. Нет, мне не понравилось. Нет, с меня хватит. Несколько минут они ели в молчании. Гэвин опасался, что конфликт вспыхнет сызнова и Кей опять начнёт выяснять отношения. Он стал соображать, о чём бы завести разговор, и начал рассказывать ей про Мэри Фейрбразер и страховую компанию.
— Это такие сволочи, — говорил он. — У него была всесторонняя страховка, так теперь их юристы ищут лазейки, чтобы не платить. Пытаются доказать, что он скрыл от них существенные факты.
— Какие?
— Ну, что у него дядя умер от аневризмы. Мэри клянётся, что Барри заявил об этом агенту, когда подписывал полис, но никаких следов не осталось. Якобы агент не понял, что это наследственное. А если вдуматься, Барри ведь и сам…
У Гэвина сорвался голос. Вспыхнув от стыда и ужаса, он склонился над тарелкой. В горле комом застряла скорбь — и ни туда ни сюда. Кей отодвинула стул; Гэвин понадеялся, что ей надо в туалет, но тут же почувствовал, как она обняла его за плечи и прижала к себе. Не подумав, он тоже обхватил её одной рукой.
Как хорошо, когда тебя обнимают. Ну почему отношения нельзя ограничить простыми, бессловесными утешительными жестами? Зачем только человечество научилось языку?
У него потекло из носа — прямо ей на спину.
— Извини, — поспешно сказал он и вытер её майку салфеткой.
Кей пододвинула стул поближе к Гэвину и положила руку ему на локоть. Так она нравилась ему гораздо больше: молчаливая, мягкая, заботливая.
Читать бесплатно другие книги:
