Пасынок судьбы. Расплата Волков Сергей

Надо мною стояла Гуля, держа в руках кобуру с револьвером:

– Сережа! Вы это положите возле кровати, а то я боюсь! Я одежду вашу взяла почистить, а там это… Вдруг выстрелит! Заберите, пусть здесь лежит!

Я приподнялся на локте:

– Гуля! А зачем вы одежду-то собрались чистить? Нам еще ехать и ехать! Да и не такая уж она грязная!

– Женщины должны заботится о мужчинах! Вы – друг Саши, мой гость! Какая же я хозяйка, женщина, если я выпущу вас из своего дома, не накормив, не подлечив, не почистив одежду!.. Может у вас, в Москве, и не так, а у нас – так принято! А теперь – спите! Вам надо набираться сил перед дорогой!

Я откинулся на подушку, наблюдая, как тоненькая фигурка Гули проследовала через все комнату к окну, легким движением руки отдернула тюль, посмотрела вниз, на «Камаз», в котором спал сейчас Пеклеванный…

Я не выдержал и спросил:

– Гуля, простите меня, но неужели вы так любите Саньку, что готовы месяцами ждать его, рисковать, ведь наверняка стукачей хватает, доложат мужу! Да и потом – расставаться, не зная, когда вы вновь увидитесь, и увидитесь ли вообще?

Гуля повернулась ко мне, застыв на фоне окна черным силуэтом, и тихим, печальным голосом сказала:

– Никто не виноват в том, что мы с Сашей встретились, когда и у него, и у меня уже были семьи… Что делать теперь? Разводиться? Но зачем? Я люблю своего мужа, Саша любит свою жену… Но жизнь сложилась так, что и он, и я, мы оба бываем надолго оторваны от своих любимых. И тогда мы живем как бы другой жизнью, и любим друг друга! А окажись я перед выбором, с кем жить постоянно, с Сашей, или с моим мужем, то я выбрала бы мужа!

Я очумело покрутил головой – уж очень странна и непонятна для меня была Гулина логика! Ну, да Бог им судья! А мне действительно надо накапливать силы, в этом Гуля права, а то я завтра не смогу встать самостоятельно! Я откинулся на подушку и закрыл глаза.

Все-таки спал я чутко – не дома же, поэтому сразу подскочил, когда услышал отчаянные гудки нашего «Камаза», какой-то шум внизу, топот и крики.

В комнату вбежала набрасывающая на ночнушку халат Гуля:

– Сережа, что случилось?

Я, покачиваясь, подошел к окну, и посмотрел вниз – вокруг машины, стоящей с включенными фарами, сновали какие-то люди, вот хлопнула дверца кабины…

– Гуля! Не бойтесь, все будет нормально! – сказал я медсестре, лихорадочно натягивая «камуфляжку», прицепил кобуру, и зашагал к дверям.

– Сережа, куда вы?! Вам нельзя!

Я только махнул рукой. Понятно, что нельзя, но ведь есть еще и такое слово: «Надо!»…

Вообще то Гулин дом был оборудован лифтом, но лифт этот не работал, по словам хозяйки, года два, поэтому я, хватаясь руками за перила, помчался вниз, промахиваясь мимо ступенек.

Выскочив из подъезда, я застал такую картину – Пеклеванный с монтировкой в руках стоял, прижавшись к дверце кабины, на него наседали, размахивая руками, человек пять-шесть, а в это время двое, не видимые Сане, вскрывали кунг, ковыряясь в замке какими-то железками.

– Эй, братва! – как можно громче крикнул я, вытаскивая оружие: – Что за дела, я не понял? Валите отсюда, а то…

– Чё ты провякал, козел?! – ко мне обернулось сразу несколько парней, коротко стриженных, одинаково одетых в спортивные костюмы и кожаные куртки. Было очень приятно наблюдать, как меняется выражение на их задницеподобных лицах – от презрительного превосходства, через растерянность, к животному страху! Все же оружие – это великая сила!

– Вы чё, шакалье, не поняли!? – заорал Пеклеванный, расталкивая ночных налетчиков. Я для пущей важности щелкнул курком, взводя его.

– Атас! – и братва сгинула, дробно топоча по мокрому асфальту. Тут же с металлическим лязгом громыхнуло что-то за машиной.

«Кунг!» – вспомнил я про двух взломщиков, терзавших замок. Но пока мой ослабленный болезнью организм среагировал, пока я очутился у открытой дверцы кунга, взломщики уже успели сделать свое дело, и теперь улепетывали со всех ног, таща на руках один из ящиков с сокровищами из кургана!

Я сунул наган в кобуру, крикнул Пеклеванному, чтобы он не отходил от машины, и бросился в погоню, – а что еще оставалось делать?

Пацанам, напавшим на «Камаз», было в среднем лет по восемнадцать-двадцать, предармейский возраст, так сказать. Конечно, тягаться с ними в скорости мне, даже здоровому, было не по силам, но они волокли тяжеленный ящик, и у меня появился шанс. Нет, я не хотел догонять ночных грабителей, мне нужен был ящик, и поэтому я, оступаясь, все же продолжал бежать за мелькающими впереди ворами.

Ночные улицы Октябрьска казались вымершими – ни людей, ни машин. Мы петляли по дворам, пересекали перекрестки с отключенными, мигающими желтым светофорами. Будь я здоровым, я бы все же догнал их. Будь они без ящика, они уже убежали бы от меня. А так, у нас сохранялся паритет – я бежал за парнями, отставая шагов на двадцать, и ни я, ни они ничего не могли поделать с этой дистанцией…

Несколько раз я пытался крикнуть им, что буду стрелять, но пересохший рот не охотно произносил слова, а резкие порывы холодного ветра уносили то, что удалось выговорить, прочь.

Я совсем обессилел, и уже собрался доставать наган, как вдруг похитители, свернув в очередной двор, не бросились вдоль пятиэтажного дома дальше, а нырнули в подвальный вход.

«Ага! Попались!», – обрадовался я, добежал до распахнутой подвальной двери и решительно шагнул в кромешный мрак.

Странное дело – взломщики тащили ящик так шумно, что мне не составило труда в абсолютной тьме не потерять их. Неожиданно впереди блеснул свет, я увидел дверной проем, в который нырнули беглецы, и бросился за ними, щурясь от яркого света.

Я оказался в довольно большой, хорошо освещенной комнате, битком набитой людьми. На старых, продавленных диванах, креслах, стульях, скамейках тут сидели, лежали, даже спали парни, девчонки, от совсем молодых, тринадцати-четырнадцатилетних, до уже вполне взрослых, усатых мужиков и зрелых, ярко раскрашенных, девиц.

Брошенный похитителями ящик остался посреди комнаты, все, кто в ней был, уставились на меня не добрыми, и совсем не детскими глазами. В комнате было сильно накурено, причем в воздухе витал совсем не табачный дым, а на кривоватом столе, притулившемся сбоку, стояло несколько водочных бутылок.

Оттуда же, из-за стола, навстречу мне резко поднялся не высокий, ладно сбитый парень, неотрывно буравящий меня своими черными, как угли, глазами, казавшимися живыми на его неподвижном, смуглом лице.

Мягкой, кошачьей походкой парень, явный лидер в этой компании, вышел на средину комнаты и замер, не дойдя до ящика метра полтора. Все замолчали, стало тихо…

– Ты че, мужик? – спокойным голосом спросил смуглолицый вожак: – Чего надо? Нахрена ты сюда приперся, олень?

В моем ослабленном болезнью, погоней и всеми предыдущими передрягами мозгу не нашлось ни одной сколько-нибудь значимой мысли, ни одного достойного ответа, поэтому я молча вытащил из-за пазухи револьвер, ожидая, что эти страшноватые детки испугаются.

По рядам сидящих прошел ропот, многие опасливо зашевелились, кто-то сполз со стула на пол, за спины других.

– Так, – тихо сказал слегка побледневший вожак: – И че? Теперь скажи, чего тебе надо…

Я молча кивнул на ящик. Парень, не поворачивая головы, спросил у своих, не переставая сверлить меня глазами:

– Лысый! Мокрун! Вы принесли?

– Ну…

– Козлы! Я говорил, чтобы думали, когда на скачек идете? Уроды, дреманный в рот!

И, не меняя тона, мне:

– Мужик! Хватай свой ящик, и вали отсюда! Ствол твой, конечно, вещь авторитетная, тут базаров нет, но если чё, то и у нас найдется, чем ответить! Все, разбежались!

Ни черта он не боялся! Ни нагана моего, ни, уж тем более, меня самого! Я взбесился, а вожак уже повернулся ко мне спиной, как к пустому месту, и двинулся к своим. Я вытянул подрагивающую руку с револьвером и ткнул стволом в круглый, стриженный затылок смуглого:

– Стоять, щенок!

Он замер, одновременно замерли и все, кто находился в комнате. Я снова, как и некоторое время назад возле «Камаза», взвел курок, и в тишине щелчок прозвучал, подобно грому. Я кашлянул и начал говорить:

– Во-первых! Пусть двое возьмут ящик, вынесут его на улицу и ждут меня там! Во-вторых! Ты – пойдешь со мной! И в-третьих…

Договорить я не успел! Каким-то диковинным приемом вожак отбил мою руку, она взлетела вверх, я судорожно сжал наган, что бы не выронить его, и непроизвольно нажал на спуск! Грохнул выстрел, лопнула лампочка под потолком, и все помещение погрузилось во мрак. Поднялся страшный визг, крик, гам, все бросились прочь, я, получив в кутерьме несколько ударов по голове, плечам, животу, упал, отполз в угол, и замер там, выставив наган.

Вскоре все успокоилось. «Детки» покинули свое подвальное убежище. В комнате было тихо и темно. Я встал, шатаясь, прошел к тому месту, где должен был стоять ящик – он был на месте! Молодежь бежала, бросив трофеи!

Покряхтев, я взвалил ящик на плечо, и с великим трудом выбрался из подвала наверх, изрядно поплутав в темноте. По дороге мне никто не встретился, и слава Богу, так как шел я просто наобум, главным образом стараясь не упасть и не уронить тяжелый ящик.

И уж конечно, я ни за что не дотащился бы с грузом до Гулиного дома, хотя бы потому, что я совершенно не помнил, где он находится. Выйдя на проезжую часть, я уселся на ящик верхом, тяжело дыша, и начал думать, что же делать дальше…

От печальных мыслей меня оторвал далекий рев автомобильного двигателя, показавшийся мне на удивление знакомым. Вскоре на перекресте появился уже ставший родным «Камаз» Пеклеванного – Саня искал меня, врубив все фары, какие только у него были. Я встал с ящика и замахал руками – кричать я не мог, от бега горло мое стало совсем плохим, я просто физически ощущал, какой слой всякой болезнетворной дряни его покрывает…

Спустя полчаса я снова лежал в кровати, обложенный горчичниками, исколотый шприцем, наглотавшийся таблеток. Пеклеванный собирался идти в машину, досыпать. Я прохрипел:

– Да ладно, ночуй в доме, снаряд дважды в одну воронку…

– Серега, то снаряд! А то – шакалы! Чуть оставь машину без присмотра – угонят на хер, и следов не найдешь!

Пеклеванный ушел, а я снова уплыл в сон, как наркоман – в спасительное забвение.

Проспал я долго, почти до двух часов дня. Гуля ушла на дежурство, попросив Пеклеванного захлопнуть дверь, когда мы будем уезжать.

На водителе лица не было! Как я понял, им с Гулей не удалось лечь в постель, по разным, как уклончиво объяснил водитель, причинам, и теперь Пеклеванный, злой и грустный, то ругался последними словами, то нежно вспоминал, какая Гуля бывает страстная и ласковая…

Мы перекусили, если можно так назвать часовой обед, состоящий из двух тарелок куриной домашней лапши, треугольных татарских пирожков с мясом и картошкой, имевших смешное название «ичпичмяк», домашней выпечки хлеба, ну, и всяких вареньев, плюшек и прочего…

Покинули гостеприимный Октябрьск мы уже чуть ли не в сумерках, по крайней мере низкое, темное небо уже очень походило на вечернее.

Я рассказывал Пеклеванному про свои вчерашние похождения в подвале, и Саня только крутил рыжей своей головой:

– Ну, Серега, ну ты даешь! Да я бы ни в жизнь не полез бы на такой рожон – эти щенки хуже взрослых блатнюков! С теми хоть добазариться можно, а эти для смеха «замочут», и все, амба!

Пока мы разговаривали, пошел дождь, через некоторое время превратившийся в жуткий, просто тропический ливень! Таких дождей у нас летом-то не бывает, а чтобы вода вот так хлестала с неба в начале ноября! Я такого не припомню…

«Камаз» буквально плыл по дороге, врубив все фары «на полную громкость», как говорил Пеклеванный.

Мы упрямо пробивались вперед, но из-за плохой видимости водитель снизил скорость, и «Камаз» едва тащился. То и дело попадались встречные машины, отчаянно сигналящее, с бешено работающими дворниками.

Один раз мы едва увернулись от огромного грузовика, вынырнувшего из косых плетей ливня практически перед носом нашей машины.

– Ни ляда не видно! – матерился Пеклеванный, вертя баранку: – Ну и погода! Мандахлюндия, в рот ей ноги!

За полтора часа мы едва одолели тридцать километров, потом дождь начал сбавлять свою мощь, и вскоре превратился в обычный, осенний моросящий дождик.

Проехав приснопамятный Бавлинский перекресток, Пеклеванный свернул на какую-то боковую дорогу:

– Здесь можно срезать километров восемьдесят!

Через часа два мы благополучно проскочили Искалы, место нашего снежного плена, и через час приблизились к Самаре.

– Серега! Будем ночевать здесь! – сказал водитель: – Умотался чего-то с этим ливняком! Все, ни шагу вперед!

Мы остановились на охраняемой площадке для отдыха. Я чувствовал себя гораздо лучше – Гулины лекарства сделали свое дело, нос дышал, голова прояснилась, да и горло уже не драло, как на терке, хотя голос пока полностью не вернулся.

Вокруг нас стояли машины, в основном «фуры» дальнобойщиков, тянуло дымком от мангала, где носатый шашлычник бесстыдно жарил прямо на открытом пламени куски жирной свинины. Вокруг сновали люди, где-то, пробиваясь сквозь шум работавших двигателей, играла музыка.

Пеклеванный отправился купить «…чего-нибудь пожевать», а я, развалившись на сидении, равнодушно разглядывал людей, проходящих между машинами.

Неожиданно в дверцу постучали. Я приблизился к стеклу, посмотрел вниз. У машины стояла ярко накрашенная, большеглазая девушка, лет восемнадцати-двадцати, одетая в куртку-«аляску». Осветленные волосы рассыпались по плечам, а рука с длинными ярко-красными ногтями требовательно стучала в дверцу:

– Э! Аллё!

Я опустил стекло и высунулся наружу:

– Что вам?

– До Пензы подбросите? В долгу не останусь!

Я замялся:

– Не знаю… Водитель придет, с ним поговорите!

– А-а-а… – разочаровано протянула девушка, отошла в сторону, закурила, посматривая на меня из-под длинных ресниц, в которых застряли комочки туши.

Пока она курила, вернулся Пеклеванный, держа в обеих руках картонные тарелочки с сосисками, политыми кетчупом. Я открыл ему дверцу, принял еду, и, откусывая сосиску, кивнул на окно:

– Тут подруга какая-то до Пензы просится!

– Да? – заинтересовался Саня, перегнулся через меня и поглядел в окно: – Вот эта, что ли? «Плечевая»! Возьмем? Ты вообще как, хочешь?

– Чего хочешь? – не понял я.

– Ну, эта… Потрахаться? Она же «плечевая», ну, проститутка дорожная, катается тут, по трассе, а за провоз натурой платит и еще бабки получает за работу!

Я помотал головой:

– Нет, Саня, я пас!

Пеклеванный задумался, еще раз поглядел в окно:

– А ни че бабуська! Ладно, ты не хочешь – как хочешь, а я возьму! Со мной в спальнике переспит! Ты как, не стеснительный?

Я покачал головой – делай как знаешь. Пеклеванный обрадовано засуетился, отложил тарелочку с недоеденной сосиской, выбрался из кабины и рысцой оббежал машину, устремившись к девушке. Они недолго переговорили, и улыбающийся водитель под ручку повел «плечевую» к машине.

– Знакомьтесь! Сергей! Анжелика! – представил нас Пеклеванный, когда девушка залезла в кабину и устроилась посредине, между нами.

Я сухо кивнул, она протянуло руку, слегка оцарапала меня своими ногтями, томно взмахнув ресницами:

– Анжела!

– Ну че, народ! – продолжил улыбающийся Пеклеванный: – Надо обмыть знакомство! Где тут у меня? Ага! Вот она, родимая! Оп-па!

Он извлек откуда-то из-под сидения бутылку «Столичной», раздал нам разнокалиберные стаканы, ловко разлил водку:

– Ну, за милых дам!

Анжела кокетливо отставила мизинчик, и мне стало смешно – аристократка, твою мать!

Мы выпили, закусили сосисками, Пеклеванный налил еще по одной.

– Саня, тебе же завтра за руль! – напомнил я на всякий случай.

– Не боись, Серега! – подмигнул мне водитель: – Завтра все будет в ажуре!

Мы снова выпили, закурили, и Пеклеванный поинтересовался:

– Анекдот про «кальмарес» знаете?

Я промолчал – этому анекдоту было больше лет, чем мне, зато Анжела проявила к нему живейший интерес. Глядя на то, как заливисто она смеется, откидываясь всем телом, я вдруг подумал, что и она слышала его тысячу раз, вот в таких же кабинах, от таких же шоферюг, вроде Пеклеванного, но все равно смеется и будет смеяться в следующий раз – это как часть игры, ритуала, подготовки к совокуплению – водка, анекдоты, сальные шуточки, потом в ход пойдут руки, и мне, пожалуй, придется пойти прогуляться – не буду же я сидеть тут, как дундук, наблюдая за их траханием!

Анжела тем временем уже расстегнула свою «аляску», под которой оказалась синяя эластиковая «олимпийка» с надписью «адидас», оголила коленки в сетчатых чулках. Пеклеванный выбросил бычок в окно, как бы незаметно полез Анжеле за пазуху, и я понял, что пора сматываться.

Подмигнув Пеклеванному, я громко объявил, что иду за сигаретами, запахнул бушлат и спрыгнул с подножки кабины на мокрый асфальт, покрытый радужными бензиновыми пятнами. Анжела! Имя то какое-то профурсеточное!

Я обошел все ларьки и палатки, теснившиеся вокруг площадки для отдыха, лавируя между машинами, заглянул в местную забегаловку с претензиционным названием «ТрактирЪ», выпил стакан чаю без сахара, вышел на улицу, закурил, остро ощущая свою никчемность, и решил возвращаться – времени прошло достаточно, батальон можно было перетрахать!

В кабине «Камаза» горел свет. «Ага!», – подумал я: «Значит, закончили уже!».

На всякий случай я постучал в дверцу, не желая попадать в дурацкое положение. Мне открыли: раскрасневшаяся Анжела что-то поправляла в своем туалете, возвращая перекрутившуюся юбку на место, а на роже Пеклеванного можно было блины печь – так она лоснилась от удовольствия.

– О! Вот и Серега! Ну как там, снаружи?

– Дождик пошел! – угрюмо буркнул я, залезая в кабину.

– Да-а?! – деланно удивился Пеклеванный: – Пойду, посмотрю!

И прежде чем я успел остановить его, вылез из кабины и захлопнул дверь.

Анжела повернулась ко мне:

– Че, Серый, че ты тушуешься? Я девушка добрая, пользуйся, пока даю! Выпить хошь?

Я кивнул, чувствуя, что начинаю краснеть. Анжела разлила водку, сунула мне стаканчик:

– Давай, охрана! За знакомство! Как Саня сказал: За милых дам!

Мы чокнулись и выпили.

– А между прочим, Серый! Знаешь, какие бывают дамы? Не занешь? Бывают: дамы, не дамы, и дам, но не вам!

Она захохотала, довольная своей остротой, и я вдруг подумал: «А чего я стесняюсь, как Наташа Ростова на балу? Что я, не мужик? Как говорила моя Катерина: „Все мужики – кобели!“. Ну и я буду кобелем – как все!»

Я повернулся к Анжеле, взял ее руками за плечи, развернул, и взасос поцеловал в мокрый красный рот. Во мне поднялась какая-то волна – сжать, смять, ободрать одежду, согнуть, ворваться и обладать этой женщиной, как это делали звоеватели в древние времена, отдавая взятые города на три дня своим полчищам – на разграбление!

Анжелика погасила свет, и в темноте мы возились, как два борца, меняя позы, скрипя зубами от желания, сжимая друг друга в обьятиях. Кабина раскачивалась, ходила ходуном, а когда произошел долгожданный взрыв наслаждения, и мы замерли, утомленные борьбой, снаружи раздался стук Пеклеванного:

– Эй! Народ! Вы че, дома в койке?! Дождь идет, холодно! Давайте быстрее!

Мы натянули на себя одежду, зажегся свет, и в кабину влез действительно мокрый Пеклеванный:

– Ну вы даете, ёкэлэмэнэ! Я битый час торчу возле машины, мужики уже ржать начали – «Камаз» качается, как на колдогребинах, дождь хлещет! Во, блин, потеха!

Мы допили водку и начали укладываться спать. Анжелика, сверкая ляжками, забралась в «спальник» к Пеклеванному, как они там разместиись – ума не приложу, да меня это и не интересовало. Утомленный водкой, недавней болезнью и Анжелой, я забылся в тяжелом сне…

Проснулся я, когда «Камаз» уже выруливал на трассу. Пеклеванный, взлохмаченный со сна, курил, вертя баранку, Анжелика, свесив нечесанные патлы, высунулась из «спальника», глядя на дорогу. Было еще темно, дождь не прекращался, судя по всему, всю ночь.

– Проснулся? – спросил Саня, не поворачиваясь: – Сейчас шесть часов утра, если все нормально будет, к ночи будем в Москве!

Мы переехали Волгу, без всяких приключений минули Жигули, как раз рассвело, я при дневном свете рассмотрел свою вчерашнюю пассию, и мне стало противно. Мы, практически молча, доехали до Сызрани, заправились, и к часу были возле Пензе, где нас остановили на посту ГИБДД. Судаковские печати и тут «проканали», как говорил Пеклеванный, в кунг никто не заглядывал, и «Камаз» въехал в Пензу. Потянулись знакомые дома, ларьки, заправки… У одного из поворотов Анжелика, получив две сотки баксов, вышла, послав нам на прощание воздушный поцелуй, и убрела куда-то в сторону, во дворы.

– А ни че бабца! – кивнул Пеклеванный ей вслед: – Ты вчера гандон-то хоть надевал?

Я отрицательно помотал головой, внутренне обмерев – ё-моё!

– Ну и дурик! Я же тебя предупреждал – возьми!

– Я взял, да как-то не сложилось…

– Эх ты! Теперь, как приедем, сразу иди в «пиписькин дом»!

– Куда?

– В кожвендиспасер! У этих трассовых лярвов чего только не бывает – и трепак, и сифон, и кое-что похуже!

Мысль о том, что я мог подхватить какую-нибудь венерическую заразу, а то и Спид, от грязной трассовой проститутки, перепихнувшись с нею в кабине «Камаза» на Богом забытой площадке для отдыха водителей где-то под Самарой, здорово расстроила меня, вдобавок простуда разыгралась с новой силой, и я только прохрипел в ответ: «Теперь же все лечиться!», скорее пытаясь успокоить себя, чем водителя.

Видимо, у Бога, в которого я не очень-то верю, для всех есть мера испытаний и бед, и мы свою исчерпали до дна, поэтому-то до самой Московской Кольцевой автодороги, к которой мы подехали в двенадцатом часу, ничего с нами не произошло.

Въезжали мы в Москву по Рязанскому проспекту.

– Куда сейчас? – поинтересовался Пеклеванный, вытряхивая из пачки последнюю сигарету.

– В смысле – куда?

– Ну, разгружаться где будем?

– А где ты должен был разгружаться?

– Вообще экспедитор должен был указать, где! А теперь-то что делать?

– Поехали ко мне! – махнул я рукой: – Там и разгрузимся!

Через полчаса мы подъехали к моему дому. У меня при виде его даже сердце защемило, настолько родной, уютной и привычной показалась мне старенькая, обшарпанная пятиэтажечка! Я вспомнил, как завидовал Паганелю, имеющему такую крутую квартиру, и подумал, что там, у него, по сути каждая вещь омыта кровью – или кровью древних, давно исчезнувших людей, или кровью наших современников. Откуда мне знать, скольких, как Николеньку и Леднева, настигла смерть по указке Логинова?

Мы за час перетаскали все ящики из кунга в мою квартиру, звгромоздив всю комнату. Я вскипятил чайник, мы посидели на кухне, попили чай, покурили, и Пеклеванный засобирался:

– Командировка у нас до девятого! Сегодня уже час, как шестое, значится так: девятого с утреца я тебе звоню, заезжаю, и мы возвращаемся на базу, как огурцы – типа только приехали! Ты только эта… Ну, бумаги все сделай, и если че – я ни при делах! Лады?

– Лады… – я пожал его руку, и Пеклеванный ушел. Спустя минуту до меня донесся звук заработавшего двигателя. Уехал.

До трех ночи я разбирался с ящиками. Судаков напихал в них все, что можно было взять с собой. Например, в одном ящике лежали две здоровенные темные лиственичные плахи, в другом – каменная плитка с пола. Саму мумию Судаков сложил пополам, предварительно раздев, отрезал голову, и в таком виде упаковал все по ящикам.

Признаться, меня здорово мутило, когда я извлекал пакеты с мумией, у которых под пленкой угадывались очертания человеческого тела. Мумия попахивала, я обвязал ее веревками и вытащил на балкон, прикрыв старыми серыми фанерками. Голову, вложив в хозяйственный пакет, поместил в морозилку. Остальное компактно переложил в три ящика, и сел отдохнуть – у меня снова поднялась температура, голова раскалывалась, ломило все тело, и страшно хотелось спать.

Я вытащил из шкафчика на кухне все таблетки, какие только были в доме, и высыпал их на стол. Гулина терапия буквально поставила меня на ноги, но вся эта беготня по ночному Октябрьску, ночевка под Самарой, долгая дорога до Москвы все же измотали меня, и я чувствовал, что мой недуг возвращается.

Быстро отыскав баночку олитетрина, я заглотнул сразу пять штук – завтра с утра мне предстаяло много думать и много делать, и антибиотик за ночь должен был убить болезнь в моем теле.

Не раздеваясь, я рухнул на кровать, и мгновенно уснул – все, путешествие закончилось!