Тайная жизнь пчел Кидд Сью
У меня горела шея.
— Я не хочу быть плохой, — сказала я и посмотрела на свои руки, сложенные вместе, как на молитве. — Но я не могу ничего поделать.
Я было решила, что уже выплакала все слезы, но они вновь покатились у меня из-под век.
— Я делаю все не так. Я все время вру. Не вам. Нет, вам тоже — но только когда иначе никак. И я ненавижу людей. Не только Т. Рэя, но многих еще. Девочек в школе, а они ведь не сделали мне ничего плохого — только не обращали на меня внимания. Ненавижу Уиллифред Марчант, тибуронскую знаменитость, а ведь я даже с ней не знакома. Иногда ненавижу Розалин за то, что из-за нее чувствую себя неловко. И когда я вначале жила здесь, то ненавидела Июну.
Нас затопила тишина. Она поднималась, подобно воде. Я слышала рев в своей голове, шум дождя — в ушах.
Посмотри на меня. Положи свою руку поверх моей. Скажи что-нибудь.
К этому моменту из носа у меня текло так же, как и из глаз. Я хлюпала, вытирала щеки, не в силах заставить свой рот прекратить выплевывать все эти страшные вещи о себе. Когда я все скажу… ну, если она сможет и тогда меня любить, если она сможет сказать: Лили, ты все равно уникальный цветок, выращенный на Земле, тогда, возможно, я смогу посмотреть в зеркала ее гостиной, чтобы увидеть реку, сверкающую в моих глазах, чистую и ясную реку.
— Но все это — просто ничто, — сказала я. Я встала на ноги, желая куда-нибудь скрыться, но скрыться было некуда. Мы были на острове. Голубой остров в розовом доме, где я призналась во всем и теперь надеялась, что меня не швырнут в море.
— Я…
Августа смотрела на меня. Она ждала. Я не знала, смогу ли это вымолвить.
— Я виновата в ее смерти. Я… я ее убила.
Я зарыдала и упала на колени. Я впервые говорила подобные слова другому человеку, и их звук расколол мне сердце.
Может быть, один или два раза за всю свою жизнь вы услышите шепоток духа тьмы, голос, вещающий прямо из преисподней. У него вместо губ бритвенные лезвия, и он не успокоится, пока все вам не выскажет. Стоя на полу на коленях, не в силах унять дрожь, я слышала его совершенно ясно. Он сказал: Тебя никто не любит, Лили Оуэнс. Никто. Кто бы смог тебя любить? Кто вообще в этом мире смог бы тебя любить?
Я упала еще ниже, на пятки, с трудом отдавая себе отчет в том, что бормочу: «Меня никто не любит». Взглянув вверх, я увидела пылинки, парящие в свете лампы, и Августу, глядящую на меня. Я подумала, что она, возможно, попробует поднять меня на ноги, но вместо этого она опустилась возле меня на колени и откинула с моего лица волосы.
— О, Лили, — сказала она. — Девочка.
— Я убила ее ненарочно, — сказала я, глядя ей прямо в глаза.
— Теперь послушай меня, — сказала Августа. — Это ужасно, ужасно, что ты с этим живешь. Но это неправда, что тебя никто не любит. Даже если ты ее случайно и убила, ты все равно самая милая, самая достойная любви девочка, которую я знаю. Ведь Розалин тебя любит. Мая тебя любила. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы увидеть, что Зак тебя любит. И каждая из Дочерей тебя любит. И Июна, несмотря ни на что, тебя тоже любит. Просто это заняло у нее больше времени, потому что ей не нравилась твоя мама.
— Не нравилась моя мама? Но почему? — спросила я, внезапно поняв, что Июна тоже все это время знала, кто я такая.
— О, это сложно, как и сама Июна. Она не могла смириться с тем, что я была служанкой в доме твоей мамы. — Августа покачала головой. — Я знаю, это несправедливо, но она вымещала это на Деборе, а потом и на тебе. Но даже Июна в конце концов тебя полюбила, ведь так?
— Наверное, — сказала я.
— Но главное, я хочу, чтобы ты была уверена, что тебя люблю я. Так же, как я любила твою маму.
Августа поднялась, но я осталась на месте, стараясь сохранить ее слова у себя внутри.
— Давай руку, — сказала она, наклоняясь.
Встав на ноги, я почувствовала головокружение, и у меня потемнело в глазах — я встала слишком быстро.
Столько любви сразу. Я не знала, что с ней делать.
Мне хотелось сказать: Я тоже вас люблю. Я люблю вас всех. Это чувство росло во мне, как столб торнадо, но когда оно дошло до моего рта, из него не вышло ни звука, ни слова. Лишь воздух и радость.
— Нам обеим не помешает проветриться, — сказала Августа, и мы направились на кухню.
Августа налила два стакана ледяной воды из холодильника. Мы взяли их с собой на заднюю веранду, где сели на качели, маленькими глоточками попивая прохладу и слушая поскрипывание цепей. Удивительно, насколько успокаивающим может быть этот звук. Мы не потрудились включить верхний свет, и это тоже успокаивало — просто сидеть в темноте.
Через несколько минут Августа сказала:
— Но все же я никак не пойму. Лили — откуда ты узнала, что тебе нужно сюда?
Я вынула из кармана деревянную картинку с Черной Марией.
— Это принадлежало моей маме, — сказала я. — Я нашла это на чердаке, вместе с фотографией.
— О боже, — сказала она, поднеся руку ко рту. — Я дала это твоей маме незадолго до ее смерти.
Она поставила стакан на пол и прошла в другой конец веранды. Я не знала, должна ли я говорить что-то еще и ждала, чтобы она сама что-нибудь сказала, но она молчала, и тогда я подошла и встала с ней рядом. Ее губы были плотно сжаты, а глаза всматривались в темноту. Ее рука с зажатой в ней дощечкой была опущена.
Только через минуту она подняла руку, чтобы мы обе могли посмотреть на картинку.
— Сзади на ней написано: «Тибурон, Ю. К.», — сказала я.
Августа перевернула картинку.
— Наверное, Дебора это и написала. — Что-то, похожее на улыбку, пробежало по лицу Августы. — Это так на нее похоже. У нее был альбом фотографий, и на обороте каждой из фотографий она надписывала место, где это снималось, даже если это был ее собственный дом.
Она отдала мне картинку. Я провела пальцем по слову «Тибурон».
— Кто бы мог подумать, — сказала Августа.
Мы вновь уселись на качели и стали раскачиваться, легонько отталкиваясь от пола ногами. Августа смотрела прямо перед собой. Лямка от платья упала с ее плеча, но она этого даже не заметила.
Июна всегда говорила, что большинство людей откусывают больше, чем могут прожевать, но Августа прожевывала больше, чем откусывала. Июна любила дразнить Августу тем, как та обдумывает разные вещи, как она может с тобой разговаривать, но уже в следующую секунду погрузиться в свой собственный мир, где переваривает то, от чего простой человек мог бы задохнуться. Мне хотелось сказать: Научите меня этому. Научите, как во всем этом разобраться.
Над деревьями пророкотал гром. Я подумала о чаепитиях моей мамы, о крошечных бутербродиках для кукольных ртов, и это повергло меня в печаль. Может быть, оттого, что мне так хотелось самой все это увидеть. А может, оттого, что все бутерброды наверняка были с ореховой пастой, любимым лакомством мамы, а я была к нему совершенно равнодушна. Еще я подумала о стихотворении, которое Августа заставила ее выучить, — помнила ли его мама и после замужества? Лежала ли она в постели, слушая храп Т. Рэя, повторяя стихотворение про себя и мечтая убежать куда-нибудь с Робертом Фростом?
Я покосилась в сторону Августы. Мои мысли вернулись к тому моменту в спальне, когда я признавалась ей во всех смертных грехах. Выслушав это, она сказала: Я тебя люблю. Так же, как любила твою маму.
— Хорошо, — сказала Августа, словно бы мы и не прерывали беседу. — Картинка объясняет, как ты оказалась в Тибуроне, но как ты нашла меня?
— Это было просто, — сказала я. — Мы бы сюда так и не попали, если бы я не заметила ваш мед «Черная Мадонна» и на нем не было точно такой же картинки, как у моей мамы. Черной Мадонны Богемских Брежничар.
— Ты произносишь это просто отлично, — сказала мне Августа.
— Я тренировалась.
— И где ты увидела этот мед?
— Я зашла в универсальный магазин Фрогмора Стю на окраине города. Я спросила того человека в галстуке-бабочке, откуда у него этот мед. И он сказал, где вы живете.
— Это, должно быть, был мистер Грэди. — Она покачала головой. — Клянусь, мне кажется, что тебе было просто предначертано сюда попасть.
Мне было предначертано, в этом у меня нет сомнений. Только хотелось бы знать, куда мне предначертано попасть дальше? Я взглянула на наши ноги, на то, как мы обе держали руки на коленях ладонями вверх, словно бы ожидая, что в них должно что-то упасть.
— Раз так, почему бы нам не продолжить разговор о твоей маме? — сказала она.
Я кивнула. Каждая косточка в моем теле стонала от желания поговорить о ней.
— Как только ты захочешь остановиться и сделать перерыв, сразу же мне говори.
— Хорошо, — сказала я. Трудно было вообразить, что сейчас будет. Что-то, требующее перерывов. Перерывов на что? Чтобы я могла потанцевать от радости? Чтобы Августа могла привести меня в чувство, когда я грохнусь в обморок? Или смысл перерывов был в том, что во время них я смогу переварить плохие новости?
Вдалеке залаяла собака. Августа подождала, пока лай прекратится, затем сказала:
— Я начала работать у матери Деборы в 1931 году. Деборе было тогда четыре года. Милейший ребенок, но с заморочками. Я хочу сказать — действительно с проблемами. Например, она ходила во сне. Как-то ночью она вышла на улицу и залезла на лестницу, которую кровельщики оставили прислоненной к дому. От этих ночных хождений ее мама просто сходила с ума. — Августа засмеялась.
— И у твоей мамы была воображаемая подружка. У тебя когда-нибудь была такая? — Я помотала головой. — Она звала ее Тики Ти. Она разговаривала с ней, словно бы та действительно была рядом, а если я забывала приготовить за столом место для Тики Ти, Дебора закатывала истерику. Иногда я накрывала на стол для Тики Ти, а Дебора говорила: «Что ты делаешь? Тики Ти здесь нет. Она пошла в кино». Твоя мама обожала фильмы с Ширли Темпл.
— Тика Ти, — сказала я, желая попробовать это имя на вкус.
— Эта Тика Ти была что-то, — сказала Августа. — С чем бы у Деборы ни были трудности. Тика Ти делала это просто безупречно. Тика Ти делала все свои уроки, получала золотые звездочки в воскресной школе, заправляла постель, мыла свою тарелку. Люди советовали твоей бабушке — ее звали Сара, — чтобы она показала Дебору в Ричмонде доктору, специализирующемуся на детях с отклонениями. Но я ей сказала: «Не беспокойтесь об этом. Просто она делает все по-своему. Со временем она перерастет Тику Ти». Так и произошло.
Как же случилось, что у меня не было воображаемых друзей? Я видела в этом смысл — скрытая часть тебя выходит наружу и показывает, кем бы ты стала, приложив немного усилий.
— Кажется, мы с мамой были совсем непохожи, — сказала я.
— О нет, вы похожи. У нее была одна черта, которая есть и у тебя. Иногда она делала что-нибудь, что другим девочкам и не снилось.
— Например? Августа улыбнулась.
— Однажды она убежала из дому. Я даже не помню, что ее так расстроило. Мы искали ее полночи и наконец нашли в сточной канаве крепко спящей.
Опять залаяла собака, и Августа замолчала. Мы слушали, словно это была какая-то серенада, и я, сидя с закрытыми глазами, пыталась представить мою маму в канаве.
Через какое-то время я спросила:
— Как долго вы работали у… моей бабушки?
— Весьма долго. Больше девяти лет. Пока не нашла ту работу учительницей, о которой я тебе рассказывала. Но мы поддерживали связь и после того.
— Готова поспорить, что они были не в восторге, когда вы переехали сюда, в Южную Каролину.
— Бедная Дебора плакала и плакала. Ей уже было девятнадцать, но она плакала, словно ей было шесть.
Качели остановились, и никому из нас не пришло в голову раскачать их снова.
— А как моя мама оказалась здесь?
— Я жила тут уже два года, — сказала Августа. — Занималась медом, а Июна преподавала в школе, когда Дебора мне позвонила. Она рыдала, говорила, что ее мама умерла. «У меня не осталось никого, кроме тебя», — повторяла она.
— А что случилось с ее отцом? Где был он?
— Ну, мистер Фонтанель умер, когда она была совсем маленькой. Я никогда его не видела.
— Значит, она переехала сюда, чтобы быть с вами?
— У Деборы была подруга по колледжу, которая незадолго до этого переселилась в Силван. Именно она убедила Дебору, что Силван — подходящее для нее место. Она рассказала ей, что там есть работа и много мужчин, вернувшихся с войны. Так что Дебора переехала. Но я думаю, что это во многом было из-за меня. Думаю, она хотела, чтобы я была неподалеку.
Кое-что начинало проясняться.
— Моя мама приехала в Силван, — сказала я, — встретила Т. Рэя и вышла замуж.
— Именно так, — сказала Августа.
Когда мы только вышли на веранду, небо сверкало мириадами звезд, а Млечный Путь светился, как настоящая дорога, по которой можно пройти и в конце ее встретить свою маму, стоящую уперев руки в боки. Но теперь влажный туман вкатился во двор и навис над верандой. И минуту спустя из тумана полился дождь.
Я сказала:
— Чего я, наверное, никогда не пойму, это почему она за него вышла.
— Не думаю, что твой отец всегда был таким, как сейчас. Дебора рассказывала мне о нем. Ей нравилось, что он был награжден во время войны. Он казался ей таким храбрым. Она говорила, что он обращался с ней, как с принцессой.
Я едва не рассмеялась ей в лицо.
— Это был какой-то другой Терренс Рэй, могу вам сразу сказать.
— Понимаешь, Лили, иногда люди очень сильно меняются с течением времени. Я не сомневаюсь в том, что вначале он любил твою маму. На самом деле, я думаю, что он ее просто боготворил. И твоей маме это очень нравилось. Как и многие молодые женщины, она порхала на крыльях любви. Но через шесть месяцев или около того любовь начала проходить. В одном из своих писем она писала про грязь под ногтями Терренса Рэя. Я это помню. В следующем письме она сообщила, что не знает, хочет ли она жить на ферме, или что-то в этом роде. Словом, когда он сделал ей предложение, она отказалась.
— Но ведь она вышла за него, — сказала я, совершенно запутавшись.
— Позже она передумала и согласилась.
— Почему? — спросила я. — Если любовь прошла, почему она за него вышла?
Августа погладила мои волосы.
— Не знаю, стоит ли тебе говорить, но, возможно, это поможет тебе лучше понять, что произошло. Дебора была беременна.
За мгновение до этих слов я уже сама все поняла, но все равно они оглушили меня, как удар молотком.
— Она была беременна мной? — Мой голос звучал устало. Жизнь моей мамы была мне не по силам.
— Верно, беременна тобой. Они с Терренсом Рэем поженились где-то под Рождество. Она позвонила мне, чтобы сообгцить эту новость.
Нежеланна, думала я. Я была нежеланным ребенком.
Мало того — из-за меня маме пришлось жить с Т. Рэем. Я была рада, что мы сидели в темноте и Августа не могла видеть мое лицо — то, как оно вытянулось. Ты думаешь, что хочешь что-то знать, но когда узнаешь, начинаешь мечтать лишь об одном — как уничтожить это знание. Отныне, если люди будут спрашивать меня, кем я хочу стать, я намереваюсь всякий раз отвечать: пациентом больницы, страдающим потерей памяти.
Я слушала шум дождя. До меня долетали брызги и смачивали мне щеки, пока я считала на пальцах.
— Я родилась через семь месяцев после их свадьбы.
— Она позвонила мне сразу же, как ты родилась. Она сказала, что ты настолько хорошенькая, что на тебя больно смотреть.
Что-то в этих словах резануло по моим собственным глазам так, словно в них швырнули песок. Может быть, моя мама все же ворковала надо мной. Обнимала и агукала. Делала из моих младенческих волос ирокез. Нацепляла на них розовые резиночки. То, что она не планировала мое рождение, еще не значит, что она меня не любила.
Августа продолжала говорить, а я тем временем нашла прибежище в привычной истории, какую я всегда себе рассказывала, — ту, в которой моя мама беззаветно меня любила. Я всегда жила в этой истории, подобно золотой рыбке в аквариуме, как если бы за ее пределами мир не существовал. Покинуть эту легенду — означало мою смерть.
Я сидела с опущенными плечами, уставившись в пол. Я не стану вспоминать слово «нежеланный».
— Ты в порядке? — спросила Августа. — Хочешь сейчас лечь спать? Утро вечера мудренее. А завтра мы бы продолжили.
— Нет, — сорвалось с моих губ. Я сделала глубокий вдох. — Все нормально, правда, — сказала я, стараясь выглядеть невозмутимой. — Мне только нужно еще воды.
Она взяла мой пустой стакан и пошла на кухню, дважды на меня оглянувшись. Когда она вернулась с водой, с ее руки свисал красный зонтик.
— Через некоторое время я провожу тебя в медовый домик, — сказала она.
Пока я пила, стакан отплясывал в моей руке, а вода едва проходила мне в горло. Я глотала с такими звуками, что на какое-то время заглушила шум дождя.
— Ты уверена, что не хочешь отправиться спать прямо сейчас? — спросила Августа.
— Уверена. Я должна знать…
— Что ты должна знать, Лили?
— Все, — сказала я.
Августа покорно уселась на качели рядом со мной.
— Тогда ладно, — сказала она. — Ладно.
— Я понимаю, что она вышла замуж только из-за меня, но неужели она не была хоть чуточку счастлива? — спросила я.
— Думаю, что первое время — была. По крайней мере, она старалась, это я точно знаю. За первые пару лет я получила от нее с дюжину писем, и не меньше звонков, и видела, что она прилагает все усилия. В основном она писала о тебе, как ты училась сидеть, о твоих первых шагах, о том, как вы играли. Но потом ее письма стали приходить все реже и реже, и было ясно, что она несчастна. Однажды она мне позвонила. Это был конец августа или начало сентября — я помню, потому что незадолго до этого мы праздновали День Марии.
— Она сказала, что оставляет Т. Рэя и что должна покинуть свой дом. Она хотела знать, можно ли будет пожить у нас несколько месяцев, прежде чем она решит, куда ей податься. Я сказала, конечно, буду рада. Когда я встретила ее с автобуса, она была непохожа на саму себя. Худющая, с темными кругами под глазами.
Мой желудок сжался. Я знала, что мы подошли к месту, которого я боялась больше всего. Я задышала часто и сильно.
— Я была с ней, когда вы ее встретили? Она взяла меня с собой, правда?
Августа наклонилась ко мне и прошептала мне в волосы:
— Нет, она приехала одна.
Я поняла, что укусила себя изнутри за щеку. От вкуса крови мне захотелось сплюнуть, но вместо этого я глотнула.
— Почему? — спросила я. — Почему она приехала без меня?
— Я знаю только, что она была подавлена, она была на грани безумия. В тот день, когда она ушла из дома, не случилось ничего необычного. Она просто проснулась и решила, что не может там больше оставаться. Она попросила женщину с соседней фермы, чтобы та посидела с ребенком, забралась в грузовик Терренса Рэя и приехала на автобусный вокзал. Пока она не оказалась здесь, я была уверена, что ты едешь с ней.
Качели тихо скрипели, а мы сидели на них, окруженные запахом дождя, мокрого дерева, преющей травы. Моя мама меня бросила.
— Я ее ненавижу, — сказала я. Я собиралась это крикнуть, но у меня вышло неестественно спокойно, с низким дребезгом, как звук машины, медленно едущей по гравию.
— Не спеши, Лили.
— Я ее ненавижу. Она оказалась совсем не такой, как я думала.
Всю жизнь я представляла себе, как она меня любила, какой она была образцовой матерью. И все это было ложью. Я ее выдумала, от начала до конца.
— Ей нетрудно было меня бросить, ведь она с самого начала меня не хотела, — сказала я.
Августа потянулась ко мне, но я поднялась на ноги и распахнула дверь, затянутую проволочной сеткой от насекомых. Я позволила ей со стуком за мной захлопнуться и села на забрызганные дождем ступеньки под навесом крыльца.
Я слышала, как Августа прошла через веранду, и почувствовала, как воздух сгустился там, где она встала за моей спиной, отгороженная проволочной сеткой.
— Я не собираюсь оправдывать ее, Лили, — сказала она. — Твоя мама сделала то, что сделала.
— Та еще мама, — сказала я. Я ощущала внутри себя какую-то жестокость. Жестокость и злость.
— Послушай меня минутку. Когда твоя мама приехала сюда, она была буквально кожа да кости. Мая не могла заставить ее съесть хоть крошку. Она лишь плакала, целую неделю. Позже мы сказали, что это было нервным расстройством, но пока это происходило, мы не знали, как это называть. Я отвезла ее к доктору, и он прописал ей трескового жира и спросил, где сейчас ее белая семья. Он сказал, что, возможно, ей стоит провести некоторое время на Булл-стрит. Так что я решила больше ее к нему не возить.
— Булл-стрит. Психиатрическая больница? — Ее рассказ становился страшнее с каждой минутой. — Но ведь это для сумасшедших.
— Думаю, он просто не знал, что с ней делать. Но она не была сумасшедшей. Она была в депрессии, но сумасшедшей она не была.
— Надо было ему позволить ее туда отправить. Лучше бы она там подохла.
— Лили!
Августа была возмущена, и я была этим довольна.
Моя мама искала любви, а вместо этого нашла Т. Рэя и ферму. А тут еще я. Когда она поняла, что любовь ко мне недостаточна, она оставила меня с Т. Рэем Оуэнсом.
Небо разорвала молния, но даже тогда я не двинулась с места. Мои волосы разметались во все стороны. Я чувствовала, как затвердевают мои глаза, как они становятся маленькими и плоскими, словно монетки. Я смотрела на кучку птичьего помета на нижней ступеньке, на то, как дождь размазывал и заталкивал его в щели доски.
— Ты меня слушаешь? — спросила Августа. Ее голос просачивался ко мне через проволочную сетку, и каждое слово было с шипами, как у колючей проволоки. — Ты слушаешь?.
— Да, я слышу.
— Когда у человека депрессия, он делает то, чего не сделал бы в нормальном состоянии.
— Например, что? — сказала я. — Бросает своих детей? — я не могла остановиться. Дождь намочил мне сандалии, залился между пальцев ног.
Глубоко вздохнув, Августа вернулась к качелям и села.
Я поднялась со ступенек и вернулась на веранду. Как только я села на качели возле Августы, она накрыла мою руку своей, и ее тепло стало перетекать в меня. Я задрожала.
— Иди сюда, — сказала она, притягивая меня к себе, и мы сидели так некоторое время, чуть-чуть покачиваясь.
— А что привело ее к депрессии, — спросила я.
— Я не могу сказать точно, но, думаю, это было отчасти из-за того, что она жила на ферме, вдали от привычных вещей, замужем за человеком, с которым она, по большому счету, не хотела жить.
Дождь усилился, превратившись в плотную, серебристо-черную пелену. Я пыталась, но все равно не могла понять, что я чувствую. Я то ненавидела мою маму, то жалела ее.
— Хорошо, у нее было нервное расстройство, но как она могла вот так взять и оставить меня?
— Когда твоя мама прожила здесь три месяца и стала чувствовать себя получше, она начала говорить, что сильно скучает по тебе. Наконец она поехала в Силван, чтобы тебя забрать.
Я выпрямилась и поглядела на Августу, слыша, как мои губы всасывают воздух.
— Она вернулась, чтобы меня забрать?
— Она собиралась привезти тебя сюда. Она даже разговаривала с Клейтоном об оформлении развода. Последний раз я видела ее в автобусе, машущей мне через окно.
Я прислонила голову к плечу Августы. Я точно знала, что произошло дальше. Достаточно было просто закрыть глаза. Давно прошедший день, который никогда не пройдет, — чемодан на полу, то, как она, не складывая, кидала туда свою одежду. Быстрее, повторяла она.
Т. Рэй сказал мне, что она вернулась за своими вещами. Но она вернулась и за мной. Она хотела привезти меня сюда, в Тибурон, к Августе.
Если бы только все так и вышло. Я вспомнила стук ботинок Т. Рэя по ступенькам. Мне захотелось разбить обо что-нибудь свои кулаки, наорать на мою маму, за то, что она подставилась, за то, что она не собралась быстрее или не приехала раньше.
Наконец я посмотрела на Августу. Когда я заговорила, во рту был вкус горечи.
— Я это помню. Я помню, как она приезжала меня забрать.
— Вот как!
— Т. Рэй застал ее собирающей вещи. Они кричали и ругались. Она… — Я замолчала, прислушиваясь к их голосам, звучащим у меня в голове.
— Продолжай, — сказала Августа.
Я посмотрела на свои руки. Они дрожали.
— Она достала из чулана пистолет, но он его отнял. Все происходило так быстро, что у меня в голове все перепуталось. Я увидела пистолет на полу и подняла его. Не знаю, зачем я это сделала. Я… я хотела помочь. Вернуть пистолет ей. Зачем я это сделала? Зачем я его подняла?
Августа отодвинулась к краю качелей и повернулась ко мне. Ее взгляд был твердым.
— Ты помнишь, что случилось дальше, после того, как ты подняла пистолет?
Я помотала головой.
— Только звук. Взрыв. Такой громкий. Качели дернулись. Я подняла глаза и увидела, что Августа нахмурилась.
— Как вы узнали о… смерти моей мамы? — спросила я.
— Когда Дебора не вернулась… ну, я должна была знать, что произошло, так что я позвонила к вам домой. Ответила женщина, назвавшаяся соседкой.
— Вам обо всем рассказала наша соседка?
— Она сказала, что Дебора погибла от несчастного случая с пистолетом. Она больше ничего не стала рассказывать.
Я отвернулась и посмотрела наружу, в ночь, на капли, срывающиеся с ветвей деревьев, на тени, двигающиеся на полутемном крыльце.
— Вы не знали, что это сделала… именно я?
— Нет, я и представить себе такого не могла, — сказала Августа. — И я не уверена, что могу представить это. — Она сцепила руки и положила их себе на колени. — Я пыталась что-то выяснить. Я позвонила опять, и ответил Терренс Рэй, но он не захотел говорить об этом. Он лишь хотел знать, кто я такая. Я даже позвонила в отделение полиции Силвана, но они тоже отказались дать мне информацию, сказав только, что это был несчастный случай. Так что все эти годы я ничего не знала.
Мы сидели в молчании. Дождь почти прекратился, оставив нас в тишине, наедине с безлунным небом.
— Пойдем, — сказала Августа. — Уложим тебя спать.
Мы шли сквозь ночь, и стрекот кузнечиков, объединившись с постукиванием капель по зонту, выбивали те кошмарные ритмы, которые всегда возникают, когда слабеет твоя защита. Тебя бросили, выстукивали они. Бросили. Бросили.
Знание может быть истинным проклятием. Я обменяла груз лжи на груз правды и не знала, который из них был тяжелее. Для чего нужно больше силы? Впрочем, это был нелепый вопрос, поскольку, как только ты узнал правду, ты уже не можешь вернуться назад и поднять свой чемодан с ложью. Тяжелее или нет, но правда теперь всегда с тобой.
В медовом домике Августа подождала, пока я заберусь под простыню, а затем нагнулась и поцеловала меня в лоб.
— Каждый человек на свете делает ошибки. Лили. Без исключений. Это так по-человечески. Твоя мама сделала ужасную ошибку, но она пыталась ее исправить.
— Спокойной ночи, — сказала я, переворачиваясь на бок.
— В мире нет ничего совершенного, — сказала Августа от дверей. — Есть только жизнь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Рабочая пчела имеет чуть больше сантиметра длины и весит всего около шестидесяти миллиграммов; несмотря на это, она может летать с грузом, тяжелее, чем она сама.
«Медоносная пчела»
Жара скапливалась в углублениях локтей, в нежных местах под коленками. Лежа поверх простыней, я дотронулась до своих век. Я так много плакала, что они были распухшими и полузакрытыми. Если бы не мои веки, я бы не смогла поверить тому, что только что происходило между мной и Августой.
С тех пор, как Августа вышла, я не двигалась, а лишь лежала, глядя на стену, на полчища ночных букашек, которые появляются и начинают сновать туда-сюда, как только решают, что ты уже спишь. Когда мне надоело на них смотреть, я положила руку себе на глаза и сказала: Спи, Лили. Пожалуйста, просто усни Но это, конечно же, было невозможно.
Я села, чувствуя себя так, словно мое тело весит двести фунтов. Меня угнетала эта тяжесть.
Не раз, глядя на стенку, я вспоминала о Нашей Леди. Мне хотелось поговорить с ней, спросить: Что же дальше? Но когда я видела ее чуть раньше, только войдя с Августой в медовый домик, было непохоже, что она сможет сейчас кому-нибудь помочь — связанная, обмотанная цепями. Хочется, чтобы та, кому ты молишься, хотя бы выглядела сильной.
Я с трудом встала и отправилась на нее взглянуть. Я решила, что даже Мария не обязана постоянно быть в силе. Все, что мне от нее хотелось, это чтобы она меня поняла. Мне нужен был кто-то, кто сможет глубоко вздохнуть и сказать: Бедняжка. Я знаю, что ты чувствуешь.
Мне тут же ударил в нос запах цепей, их густой, ржавый аромат. У меня возникло побуждение развязать Марию, но это, конечно, разрушило бы Августе и Дочерям всю их инсценировку.
В ногах Марии мерцала красная свечка. Я опустилась на пол и села перед ней, скрестив ноги. Снаружи доносился шум ветра, и его монотонный голос вернул меня в давние времена, когда я просыпалась ночью от такого же звука, и, затуманенная сном, воображала, что это была моя мама, поющая о своей бездонной любви. Однажды я влетела в комнату Т. Рэя, крича, что мама стоит у меня за окном. Он произнес только три слова: «Собачья чушь. Лили».
И вот он оказался прав. Не было никакого голоса среди деревьев. Не было мамы за окном. Не было бездонной любви.
Но самым ужасным, действительно ужасным, была злость, поселившаяся во мне. Она возникла на веранде, когда выдуманная мною история мамы оказалась совершенно несостоятельной, и земля ушла у меня из-под ног. Я вовсе не хотела злиться. Я говорила себе: Ты не злишься. У тебя нет никакого права злиться. То, что ты сделала своей маме, намного хуже того, что она сделала тебе. Но невозможно отвернуться от злости. Ты или зол, или нет.
Злость меня распирала. Еще минута, и я уже не смогла дышать из-за нее.
Читать бесплатно другие книги:
