Тайная жизнь пчел Кидд Сью
Я вспомнила, что видела Маю днем, у стены, выгружающую камни из тележки. Достраивающую свою стену. Словно знала, что вскоре она ей снова понадобится.
В отличие от тюрьмы в Силване, на окнах тибуронской тюрьмы занавески не висели. Это было здание из серых бетонных блоков, с металлическими окнами и тусклым освещением. Я понимала, что заходить внутрь было для меня крайне глупо. Я скрывалась от правосудия, и вот теперь я вламываюсь в тюрьму, где полно полицейских, которые, возможно, натасканы выявлять таких, как я. Но Августа спросила, хочу ли я пойти с ней навестить Зака. Как же я могла отказаться?
Полицейский в тюрьме был стрижен ежиком и очень высок, выше чем Нейл, а ведь Нейл был просто гигант. Похоже, полицейский не слишком обрадовался нашему появлению.
— Вы его мать? — спросил она Августу.
Я взглянула на его именной значок. Эдди Хэйзелвурст.
— Я его крестная мать, — сказала Августа, стоя очень прямо, словно бы ей измеряли рост. — А это друг семьи.
Он окинул меня взглядом. Единственное, что казалось ему подозрительным, это как такая белая девочка могла быть другом их семьи. Он взял со стола коричневую папку-скоросшиватель и несколько раз щелкнул зажимом, пытаясь решить, что же с нами делать.
— Ладно, у вас пять минут, — сказал он.
Он открыл дверь в коридор, который привел нас к четырем камерам, расположенным в ряд. В каждой из камер содержался черный мальчик. В нос ударил запах потных тел и застоявшейся мочи. Мне хотелось зажать нос пальцами, но я понимала, что это будет худшей обидой.
Они сидели на скамьеподобных койках, стоящих у стен, и смотрели, как мы идем мимо. Один мальчик кидал пуговицу об стену, играя сам с собой в какую-то игру. Завидев нас, он остановился.
Мистер Хэйзелвурст подвел нас к последней камере.
— Зак Тейлор, у вас посетители, — сказал он и посмотрел на часы.
Когда Зак сделал шаг нам навстречу, я вдруг представила, как на него надевали наручники, снимали отпечатки пальцев, фотографировали, всячески им помыкали. Мне так хотелось протянуть сквозь решетку руки и дотронуться до него, прижать свои пальцы к его коже. Мне казалось, что, только прикоснувшись к нему, я смогу поверить в реальность происходящего.
Когда стало ясно, что мистер Хэйзелвурст не уйдет, Августа заговорила. Она стала рассказывать об одном из ульев, о том, как пчелиное семейство его покинуло.
— Ты его знаешь, — сказала она. — Там еще были проблемы с клещами.
Она подробно рассказала о том, как она рыскала повсюду, в часы заката, прочесывая лес за арбузными бахчами, и наконец нашла пчел на молодой магнолии — рой висел на ней, как черный воздушный шар, застрявший между ветвей.
— Я окурила их, и они попадали в ящик, — сказала она. — И я посадила их назад в улей.
Я думаю, она старалась таким образом уверить Зака, что ей не будет покоя, пока он вновь не окажется с нами. Зак слушал, и глаза его влажно блестели. Похоже, он был рад, что разговор проходил на уровне пчелиных роев.
Я заранее продумала все, что собиралась ему сказать, но теперь не могла ничего вспомнить. Я просто стояла рядом, пока Августа задавала вопросы — как он себя чувствует, что ему нужно?
Я смотрела на него, переполненная нежностью и болью, пытаясь понять, что же нас связывает. Может, это были какие-то внутренние раны, которые помогали людям находить друг друга и порождали между ними любовь?
Когда мистер Хэйзелвурст сказал: «Время кончилось, пошли», Зак перевел взгляд на меня. У него на виске проступила вена. Я смотрела, как она пульсирует, пропуская через себя кровь. Мне хотелось сказать что-нибудь утешительное, сказать ему, что мы с ним похожи больше, чем ему кажется, но это казалось мне нелепым. Мне хотелось протянуть руку сквозь решетку и коснуться вены на его виске, почувствовать, как бежит по ней кровь. Но я не сделала и этого.
— Ты пишешь в своем блокноте? — спросил он, и в его голосе и лице я вдруг почувствовала отчаяние.
Я посмотрела на него и кивнула. В соседней камере мальчик — Джексон — свистнул, словно он был в театре или на стадионе, превратив момент в глупый и дешевый фарс. Зак посмотрел на него со злостью.
— Пошли, пять минут закончились, — сказал полицейский.
Августа положила руку мне на спину, подталкивая меня к выходу. Но я чувствовала, что Зак хочет о чем-то меня спросить. Он открыл рот и вновь закрыл.
— Я про все это напишу, — сказала я. — Я сделаю из этого рассказ.
Не уверена, что это было именно то, о чем он хотел меня спросить, но это то, чего хотят все, — чтобы кто-то понял твои страдания и придал им смысл.
Мы не утруждали себя улыбками, даже в присутствии Маи. Когда она была в комнате, мы не говорили о Заке, но и не вели себя так, словно бы мир был розовым и чудесным. Июна нашла утешение в виолончели, как она всегда делала в моменты печали. А однажды утром, по дороге к медовому домику, Августа остановилась и стала смотреть на следы от шин, оставленных на подъездной дорожке машиной Зака. Было ощущение, что она вот-вот заплачет.
Чем бы я ни занималась, все казалось мне трудным и тяжелым — мыть посуду, стоять на коленях в молитве, даже стягивать покрывало, чтобы залезть в постель.
Второго августа после того, как была помыта оставшаяся от ужина посуда и мы закончили петь «Радуйся, Мария», Августа сказала:
— Хватит хандрить, сегодня мы будем смотреть Эда Салливана.
И как раз этим мы и занимались, когда зазвонил телефон. По сегодняшний день Августа с Июной задают себе вопрос, какой была бы сейчас наша жизнь, если бы вместо Маи на звонок тогда ответила одна из них.
Я помню, что Августа сделала движение к телефону, но Мая была ближе всех к двери.
— Я возьму, — сказала она.
Никто не придал этому значения. Мы были прикованы к телевизору, к мистеру Салливану, который показывал цирковой номер с обезьянками, катающимися на крошечных мотороллерах по натянутому канату.
Когда, через несколько минут, в комнату вошла Мая, ее взгляд метался с одного лица на другое.
— Это была мама Зака, — сказала она. — Почему вы не сказали мне, что он в тюрьме?
Она стояла там и выглядела такой нормальной. С минуту никто не шевелился. Мы смотрели на нее, словно ожидали, что вот-вот обрушится крыша. Но Мая просто стояла, спокойная как никогда.
Я уже начала думать, что произошло какое-то чудо и она внезапно излечилась.
— Ты в порядке? — спросила Августа, поднимаясь на ноги.
Мая не отвечала.
— Мая, — сказала Августа.
Я даже улыбнулась Розалин, кивнув ей, как бы говоря: Гляди-ка, как спокойно она это восприняла.
Августа, однако же, выключила телевизор и, нахмурившись, смотрела на Маю.
Мая стояла, склонив голову набок и упершись взглядом в висящую на стене вышитую картину, изображающую скворечник. До меня вдруг дошло, что на самом деле она не видит картину. Она глядела сквозь нее.
Августа подошла к Мае.
— Ответь мне. Ты в порядке?
В тишине я услышала, что дыхание Маи стало громким и отрывистым. Она попятилась назад, пока не уперлась в стену. Затем беззвучно сползла на пол.
Я не знаю, когда до нас дошло, что Мая пребывает в некоем недосягаемом месте внутри самой себя. Даже Августа с Июной не поняли этого сразу. Они звали ее по имени, словно бы она просто их не слышала.
Розалин наклонилась над Маей и громко говорила, пытаясь к ней достучаться:
— С Заком все будет в порядке. Тебе незачем волноваться. В среду мистер Форрест вытащит его из тюрьмы.
Мая глядела прямо перед собой, словно бы Розалин там не было вовсе.
— Что с ней? — спросила Июна, и в ее голосе зазвучали панические нотки. — Я никогда ее такой не видела.
Мая была и здесь и не здесь. Ее руки безвольно лежали на коленях ладонями вверх. Никаких рыданий в подол платья. Никаких раскачиваний взад-вперед. Никакого дерганья самой себя за косички. Она была такой тихой, такой необычной.
Я стала смотреть в потолок. Я просто не могла этого видеть.
Августа сходила на кухню и вернулась с полотенцем, наполненным льдом. Она притянула к себе Маю, так что ее голова оказалась на Августином плече, и посидела так с минуту, а затем подняла лицо своей сестры и стала прижимать полотенце к ее лбу, вискам и шее. Некоторое время она продолжала это делать, а затем отложила полотенце и принялась хлопать Маю потцекам.
Мая пару раз моргнула и посмотрела на Августу. Она смотрела на нас, сгрудившихся над ней, словно бы возвращалась из далекого путешествия.
— Тебе лучше? — спросила Августа. Мая кивнула.
— Мне уже лучше, — сказала она безо всякого выражения.
— Ну, раз ты можешь говорить, значит, так и есть, — сказала Июна. — Пойдем, примешь ванну.
— Я схожу к стене, — сказала Мая. Июна замотала головой.
— Уже темно.
— Я ненадолго, — сказала Мая. Она прошла на кухню, и мы все проследовали за ней. Она выдвинула ящик комода, взяла фонарик, блокнот, огрызок карандаша и вышла на крыльцо. Я представила, как она пишет: «Зак в тюрьме» — и запихивает это в щель между камней.
Я подумала, что следовало бы поблагодарить в отдельности каждый из камней, за все то человеческое горе, которое они на себя приняли. Нужно поцеловать их одного за другим, и сказать: Простите нас, но Мае необходимо вверять свое горе чему-то твердому и надежному, и она выбрала вас. Да будут благословенны ваши каменные сердца.
— Я пойду с тобой, — сказала Августа.
Мая повернула голову:
— Нет, Августа, я пойду одна. Августа попробовала протестовать:
— Но…
— Я одна, — сказала Мая, повернувшись к нам. — Я одна.
Мы смотрели, как она спускается по ступенькам и идет между деревьев. В жизни есть вещи, которые невозможно забыть, как бы ты ни старался, и это зрелище было одним из них: Мая, идущая между деревьями, и маленький кружок света, прыгающий перед ней. Затем — лишь темнота.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Жизнь пчел коротка. В течение весны и лета — самого напряженного периода заготовки корма — рабочая пчела, как правило, не живет дольше пяти-шести недель… Подвергаемые разнообразным опасностям во время своих полетов, многие рабочие особи погибают прежде, чем достигают хотя бы этого возраста.
«Танцующие пчелы»
Я сидела на кухне с Августой, Июной и Розалин, а наш дом окружала ночь. Маи не было уже целых пять минут, когда Августа встала и принялась ходить взад-вперед. Она выходила на крыльцо и возвращалась назад, а затем вновь выходила и глядела в сторону стены.
Через двадцать минут она сказала:
— Все. Пойдемте ее найдем.
Она достала фонарь из грузовика и зашагала к стене, а мы с Июной и Розалин двинулись за ней, стараясь не отставать. Ночная птица пела, сидя на ветке, — пела о том, что было у нее на душе, взволнованно и настойчиво, словно бы воспевала в небе луну.
— Ма-а-а-я! — звала Августа. Затем звала Июна. Затем Розалин и я. Мы шли, постоянно выкрикивая ее имя, но не получали ни звука в ответ. Лишь птица без устали продолжала свое пение.
Пройдя из одного конца стены плача к другому, мы вернулись назад и снова пошли вдоль нее, словно бы на этот раз мы собирались сделать это как следует. Идти медленнее, смотреть внимательнее, звать громче. На этот раз Мая окажется там, стоя на коленях и с севшими батарейками в фонаре. И мы подумаем: Боже, как же мы в первый раз ее не заметили?
Однако же этого не случилось, так что мы углубились в лес за стеной, зовя ее все громче и громче, пока наши голоса не охрипли. Но никто из нас не сказал: Происходит нечто ужасное.
Несмотря на ночь, жара не спадала, и я чувствовала сырой запах наших тел. Мы прочесывали лес пятном света диаметром четыре дюйма. Наконец Августа сказала:
— Июна, иди в дом и вызови полицию. Скажи, нам нужна помощь, чтобы найти нашу сестру. После того, как позвонишь, встань на колени перед Нашей Леди и попроси ее хранить Маю. Затем возвращайся. Мы пойдем к реке.
Июна помчалась к дому. Мы слышали, как она ломится сквозь кусты. Мы направились к реке. Ноги Августы двигались все быстрей и быстрей. Розалин изо всех сил старалась не отставать, хватая ртом воздух.
Дойдя до реки, мы на секунду остановились. Я жила в Тибуроне уже достаточно долго, чтобы луна успела умереть и вновь стать полной. Она нависала над рекой, то выглядывая, то исчезая за облаками. Я глядела на дерево по ту сторону реки, чьи кривые корни торчали над землей, и чувствовала сухой металлический привкус, возникший у меня в горле и ползущий по языку вверх.
Я потянулась к руке Августы, но в этот момент она повернулась направо и пошла вдоль берега, выкрикивая Маино имя.
— Ма-а-а-я!
Мы с Розалин следовали за ней неуклюжей группкой, так близко, что, должно быть, ночным существам мы казались единым шестиногим организмом. Я удивилась, когда молитва, которую мы произносили с четками каждый вечер, самопроизвольно зазвучала где-то в глубинах моей головы. Я отчетливо слышала каждое ее слово: Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.
И лишь когда Августа вдруг сказала: «Правильно, Лили, нам всем нужно помолиться», я осознала, что произношу это вслух. Не знаю, произносила ли я это как молитву или просто бормотала, чтобы заглушить страх. Августа начала молиться вместе со мной, а затем к нам присоединилась и Розалин. Мы шли вдоль реки, и слова развивались в ночи за нашими спинами, словно ленты.
Июна возвращалась еще с одним фонарем, который она откопала где-то в доме. Пятно фонаря металось из стороны в сторону, когда она шла по лесу.
— Сюда! — крикнула Августа, направляя свой фонарь на деревья. Мы подождали, пока Июна подошла к берегу.
— Полиция уже едет, — сказала она.
Сюда едет полиция. Я посмотрела на Розалин, на уголки ее губ, изогнувшиеся книзу. Полицейские не узнали меня, когда я пришла в тюрьму; оставалось надеяться, что и с Розалин им не повезет.
Июна выкрикивала Маино имя, стремительно шагая в темноте по берегу, и Розалин спешила за ней. Но Августа теперь двигалась медленнее, осторожнее. Я шла за ней вплотную, произнося про себя «Радуйся, Мария» быстрей и быстрей.
Вдруг Августа встала как вкопанная. Я тоже остановилась. И я больше не слышала пения ночной птицы.
Я смотрела на Августу не отрываясь. Она стояла, напрягшись, и внимательно всматривалась во что-то на берегу Во что-то, чего я не могла разглядеть.
— Июна, — позвала она странным, сдавленным голосом, но Июна с Розалин ушли уже далеко и не слышали. Слышала только я.
Воздух казался плотным и осязаемым, слишком густым, чтобы дышать. Я сделала шаг и встала возле Августы, так, что мой локоть касался ее руки — мне было необходимо чувствовать ее рядом с собой. И я увидела фонарь Маи, выключенный, лежащий на влажной земле.
Сейчас мне кажется странным то, что мы простояли там целую минуту — я ждала, что Августа что-нибудь скажет, но она ничего не говорила, просто стояла, пытаясь понять, что же происходит. Поднялся ветер, царапая ветви деревьев, ударяя нам в лица жарким дыханием, словно мы находились у врат ада. Августа поглядела на меня, а затем направила луч своего фонаря на воду.
Луч скользил по поверхности, разбрызгивая золотистые блики, и вдруг резко остановился. В реке, под самой поверхностью воды, лежала Мая. Ее глаза были широко открыты и не мигали, а подол платья колыхался, увлекаемый течением.
Я услышала, как с губ Августы сорвался какой-то звук — едва различимый стон.
Я, в отчаянии, схватила Августу за руку, но она вырвалась, уронила фонарь и вошла в реку.
Я вошла за ней. Река бурлила вокруг моих ног, и я, поскользнувшись, упала. Я пыталась схватиться за юбку Августы, но промахнулась. С плеском, мне удалось подняться.
Когда я дошла до нее, Августа стояла над своей младшей сестрой.
— Июна! — кричала она. — Июна!
Мая лежала на глубине двух футов, и на груди у нее был огромный речной камень. Он придавил ее тело, удерживая его на дне. Глядя на нее, я думала: Сейчас она встанет. Августа откатит камень, и Мая поднимется, чтобы глотнуть воздуха, и мы вместе вернемся в дом и обсушим ее. Мне хотелось нагнуться и потрогать ее, потрепать ее по плечу. Она не могла так просто умереть здесь, в реке. Это было невозможно.
Единственными частями ее тела, которые не лежали на дне, были руки. Они покачивались на поверхности, как чашечки с неровными краями, и вода шевелила их пальцы. Мне до сих пор это снится, и я просыпаюсь в холодном поту — не глаза, открытые и немигающие, и не камень, лежащий на ее груди, как могильная плита. Ее руки.
Июна с плеском вошла в воду. Дойдя до Маи, она, тяжело дыша, встала рядом с Августой. Ее руки безвольно свисали вдоль тела.
— О, Мая, — прошептала она и отвернулась. Взглянув в сторону берега, я увидела Розалин, стоящую по щиколотку в воде, дрожащую всем телом.
Августа встала на колени и столкнула камень с груди Маи. Схватив сестру за плечи, она подняла ее. Разрывая поверхность воды, тело издало кошмарный сосущий звук. Голова запрокинулась, и я увидела, что ее рот полуоткрыт и в зубах застряла грязь. В косичках запутались кусочки тростника. Я отвернулась. Я уже знала. Мая была мертва.
Августа это тоже знала, но все же приложила ухо к сердцу Маи и стала слушать. Минуту спустя она распрямилась и притянула голову Маи к своей груди, и было похоже, что она хочет, чтобы теперь Мая послушала ее сердце.
— Мая умерла, — сказала Августа.
Меня затрясло. Я слышала, как мои зубы стучат друг о друга. Августа с Июной просунули руки под Маю и с трудом потащили ее к берегу. Мая вся пропиталась водой и раздулась. Я схватила ее за ноги, пытаясь помочь. Похоже, река унесла ее ботинки.
Когда они уложили Маю на берегу, изо рта и ноздрей у нее хлынула вода. Я подумала: Вот так же и Нашу Леди вынесли на берег возле Чарлстона. Посмотрите на ее пальцы, на ее руки. Они бесценны.
Я представила, как Мая закатила камень с берега в воду, затем легла и положила его на себя. Она держала его крепко, словно ребенка, и ждала, пока заполнятся ее легкие. Я не знала, дергалась ли она и пыталась ли всплыть на поверхность в свои последние мгновения или ушла без борьбы, обняв камень, позволив ему впитать всю свою боль. Я подумала о существах, проплывающих мимо нее, пока она умирала.
Июна с Августой, вымокшие до нитки, стояли, опустив головы, по бокам от Маи, а комары продолжали петь свою песню, и река продолжала свой бег, извиваясь в темноте. Я была уверена, что они тоже представляют себе последние минуты Маиной жизни, но в их лицах уже не было страха, одно лишь скорбное принятие. Случилось то, чего они ожидали половину своей жизни, сами того не осознавая.
Августа попыталась пальцами закрыть Мае глаза, но они все равно оставались полуоткрыты.
— Прямо как Апрелия, — сказала Июна.
— Пожалуйста, посвети на Маю, — сказала ей Августа. Она произнесла эти слова тихо и твердо. Я едва расслышала их за буханьем своего сердца.
В тусклом свете фонаря Августа вынула крошечные зеленые листочки, застрявшие в Маиных косичках, и положила их в карман.
Августа с Июной пытались отчистить кожу и одежду Маи от речного мусора, а Розалин, бедная Розалин, которая лишилась своей недавно обретенной лучшей подруги, стояла, не издавая ни звука, и ее подбородок так трясся, что мне захотелось подойти и придержать его.
И тогда звук, который я никогда не забуду, вырвался изо рта Маи — долгий, булькающий выдох, и все мы озадаченно переглянулись, на мгновение вновь обретя надежду, словно бы вот-вот могло произойти чудеснейшее из чудес, но это был всего лишь пузырь воздуха, внезапно вырвавшийся наружу. Он прокатился по моему лицу, обдав его запахом реки, запахом заплесневелого дерева.
Я взглянула на Маино лицо и почувствовала приступ тошноты. Дойдя, спотыкаясь, до деревьев, я согнулась пополам, и меня вырвало.
Вытерев рот краем рубашки, я услышала, как темноту разорвал вопль, столь пронзительный, что у меня зашлось сердце. Оглянувшись, я увидела Августу в луче фонаря Июны. Звук исторгался из глубины ее горла. Когда он затих, голова Августы бессильно упала на мокрую Маину грудь.
Я схватилась за ветку молодого кедра и сжала изо всех сил, словно бы все, что у меня было, вот-вот могло выскользнуть из моих рук.
— Так, значит, ты сирота? — сказал полицейский. Это был тот самый высокий, стриженый ежиком Эдди Хэйзелвурст, сопровождавший нас с Августой в тюрьме к Заку.
Мы с Розалин сидели в креслах-качалках в гостиной, а он стоял перед нами с блокнотом в руках, готовый фиксировать каждое наше слово. Другой полицейский находился снаружи, ища что-то возле стены плача — что именно, я не могла себе даже представить.
Мой стул раскачивался так быстро, что я рисковала из него вылететь. Розалин, однако же, сидела неподвижно, и на лице ее было подавленное выражение.
Когда мы, оставив Маю у речки, вернулись к дому, то застали там двух полицейских, и Августа отослала меня с Розалин наверх.
— Поднимитесь в комнату и обсушитесь, — велела она.
Я скинула ботинки, стянула с себя платье и вытерлась полотенцем, а затем присоединилась к Розалин у окна. Мы видели, как санитары на носилках принесли Маю из леса, и слышали, как полицейские задают Августе с Июной разнообразные вопросы. Их голоса доносились до нас изнутри дома: Да, последнее время она была подавлена. Ну, на самом деле, такое состояние было для нее типичным. Она была не вполне здорова. Похоже, она не отличала чужие страдания от своих. Нет, мы не находили записку. Вскрытие? Да, мы понимаем.
Мистер Хэйзелвурст хотел поговорить со всеми — так мы и оказались в креслах-качалках. Я рассказала ему все в подробностях, с момента, когда Мая ответила на телефон, до момента, когда мы нашли ее в реке. И тогда он перешел к личным вопросам. Не я ли была той девочкой, что приходила на прошлой неделе в тюрьму повидаться с одним из цветных парней? Почему я здесь живу и что я здесь делаю? Кем мне приходится Розалин?
Я рассказала ему, как умерла моя мама, когда я была совсем маленькой и как мой отец отправился к праотцам в начале этого лета, попав под трактор. Я ни на йоту не отступила от своей легенды. Розалин, сказала я, была моей няней.
— Думаю, меня можно назвать сиротой, — говорила я. — Но у меня есть родственники в Виргинии. Предсмертным желанием моего отца было, чтобы я отправилась жить к своей тетушке Верни. Она ждет нас обеих — меня и Розалин. Она вышлет нам денег на автобус или сама приедет сюда на машине и заберет нас. Она все время говорит: «Лили, я не могу дождаться, когда вы ко мне приедете». И я ей отвечаю: «Мы приедем не позднее начала учебного года». Я буду старшеклассницей, даже не верится!
Его глаза сузились, словно ему было нелегко уследить за ходом моих мыслей, хоть он и очень старался. Я нарушала все правила успешного вранья. Не болтай столько, повторяла я себе, но, похоже, была не в силах остановиться.
— Я так рада, что еду туда жить. Она такая душка. Вы не поверите, сколько всего она мне прислала за эти годы. Особенно украшений и игрушечных медвежат. Просто — одного медвежонка за другим.
Хорошо хоть Августа с Июной не присутствовали при всем этом. Они поехали на своем грузовике вслед за санитарной машиной, чтобы проследить, что тело Маи будет доставлено в целости и сохранности туда, куда следует. Плохо было то, что в комнате была Розалин. Я все время боялась, что она вмешается, сказав что-нибудь вроде: На самом деле мы приехали сюда сразу после того, как Лили вытащила меня из тюрьмы. Но она сидела, погрузившись в себя, и не издавала ни звука.
— Напомни мне свою фамилию, — сказал он.
— Уильямс, — ответила я. Я называла свою фамилию уже дважды, так что решила, что требования к образованию для служащих полиции Тибурона были не слишком высоки. То же самое, похоже, было и в Силване.
Он распрямил плечи и стал еще выше.
— Вот чего я не понимаю: если ты собираешься жить у своей тети в Виргинии, то что ты делаешь здесь?
Понимать этот вопрос следовало так: Я не могу понять, что делает белая девочка в доме цветных Я вздохнула.
— Видите ли, моей тетушке Верни должны были сделать операцию. Женская болезнь. И тогда Розалин сказала: «Почему бы нам с тобой не пожить у моей подруги Августы Боутрайт в Тибуроне, пока тетя Верни не оклемается?» Не было никакого смысла туда ехать, пока она в больнице.
Он все это записал. Зачем? Мне хотелось крикнуть ему: Вы здесь не из-за меня, Розалин или операции тетушки Берни. Вы здесь из-за Маи. Она умерла, или вы еще не заметили?!
Я должна была быть в своей комнате и орошать слезами свою кровать, а вместо этого я сидела здесь, ведя с ним наиглупейшую беседу во всей моей жизни.
— И у тебя не было в Спартанбурге каких-нибудь белых людей, чтобы пожить пока у них?
Перевод: Все что угодно лучше, чем жить в доме цветных.
— Нет, сэр, к сожалению, нет. У меня было не так уж много друзей. Мне почему-то не удавалось ладить с людьми. Думаю, это потому, что у меня были такие высокие оценки. Одна женщина в церкви сказала, что я могу пожить у нее, пока тетушка Берни не выздоровеет, но потом у нее начался опоясывающий лишай, и мы решили поехать сюда.
Боже Всемогущий! Кто-нибудь, остановите меня.
Он посмотрел на Розалин.
— Откуда вы знаете Августу?
Я затаила дыхание, осознав, что мое кресло-качалка стоит теперь как вкопанное.
— Она двоюродная сестра моего мужа, — сказала Розалин. — Мы с ней поддерживали связь и после того, как муж меня бросил. Августа была единственной среди его родственников, кто понимал, каким он был убогим придурком. — Она покосилась на меня, словно бы говоря: Вот видишь? Не ты одна умеешь сочинять на ходу.
Он захлопнул свой блокнот и, поманив меня пальцем, вышел за дверь. Я вышла за ним вслед. Там он сказал:
— Послушай моего совета: позвони своей тете и вели ей приехать и забрать тебя, даже если она и не совсем здорова. Здесь живут цветные. Ты понимаешь, о чем я?
Я наморщила лоб.
— Нет, сэр, боюсь, что нет.
— Я только хочу сказать, что это противоестественно и что тебе не подобает… унижаться. Я скоро снова приду, и лучше, чтобы тебя здесь уже не оказалось. Ладно? — Он улыбнулся и положил свою непомерную ладонь мне на голову, словно мы были двумя белыми, пришедшими к тайному соглашению.
— Ладно.
Я закрыла за ним дверь. Что бы ни помогало мне до сих пор держаться — больше оно не действовало. Когда я вернулась в гостиную, я уже начала всхлипывать. Розалин обняла меня одной рукой, и я увидела, что по ее лицу тоже текут слезы.
Мы поднялись в комнату, которую она делила с Маей. Розалин стянула покрывало со своей постели.
— Давай залезай, — сказала она мне.
— А ты где будешь спать?
— Здесь, — ответила она, откидывая покрывало с постели Маи — розово-коричневое шерстяное покрывало, которое Мая сама связала. Розалин залезла в постель и вжалась лицом в подушку. Я знала, что она хочет почувствовать Маин запах.
Вы бы подумали, что мне приснится Мая, но, когда я заснула, мне явился Зак. Я даже не запомнила, что именно происходило во сне. Я проснулась, часто и тяжело дыша, и я просто знала, что мне снился Зак. Он казался близким и реальным, словно бы я могла сесть в кровати и коснуться пальцами его щеки. Затем я вспомнила, где он сейчас находится, и на меня навалилась невыносимая тяжесть. Я представила его койку с ботинками под ней, представила, как он, возможно, в этот самый миг лежит без сна и глядит в потолок, слушая дыхание других ребят.
С другого конца комнаты донеслось шуршание, и какое-то мгновение я не могла понять, где я. Находясь в полусне, я думала, что я в медовом домике, но потом до меня дошло, что этот звук издает Розалин, ворочаясь на постели. И тогда я вспомнила Маю. Я вспомнила, как она лежала в реке.
Мне пришлось встать, пройти в ванную и ополоснуть лицо. Я стояла там, в тусклом ночном свете, когда, случайно взглянув вниз, увидела красные носки, которые Мая надела на фаянсовые ножки ванны. И я не смогла сдержать улыбку. Эту черту Маи мне хотелось запомнить навсегда.
Я закрыла глаза, и в моей голове, одна за другой, стали возникать картины. Я увидела ее спиралевидные косички, искрящиеся под струей воды из шланга, ее пальцы, ломающие крекеры, трудящиеся, чтобы спасти жизнь единственному таракану. И ту шляпу, что она надевала в тот день, когда мы танцевали конгу с Дочерьми Марии. Но больше всего мне виделось пламя любви и страдания, которое столь часто озаряло лицо Маи.
В конце концов оно ее и сожгло.
После вскрытия, после того, как полиция официально зарегистрировала ее самоубийство, и после того, как в похоронном бюро Маю привели в порядок, она вернулась в розовый дом. Рано утром в среду, пятого августа, на подъездную дорожку въехал черный катафалк, и четверо мужчин в темных костюмах подняли гроб с Маей и перенесли его в гостиную. Когда я спросила Августу, зачем гроб занесли в дом, она ответила:
— Мы будем сидеть с ней, пока ее не похоронят. Я этого не ожидала, поскольку в Силване все, кого я знала, везли своих умерших близких из похоронного бюро прямо на кладбище. Августа сказала:
— Мы будем сидеть возле нее, чтобы хорошенько с ней попрощаться. Это называется бдением. Иногда до людей не сразу доходит, что такое смерть, и они не могут как следует попрощаться. Бдение поможет нам это сделать. Если покойник будет находиться в гостиной, это, несомненно, донесет до нас смысл смерти.
Было странно осознавать, что в доме мертвец, но если это поможет нам с ним попрощаться, тогда ладно, это я понимаю.
— Мае это тоже поможет, — сказала Августа.
— Поможет Мае?
— Ты знаешь, что у нас всех есть душа, и, когда мы умираем, она возвращается к Богу. Но никто не знает, сколько это займет времени. Может, это займет долю секунды, а может, неделю или две. Но в любом случае, когда мы будем сидеть с Маей, мы будем говорить: «Все нормально, Мая, мы знаем, что здесь твой дом, но теперь ты можешь идти. Все будет в порядке».
Августа попросила мужчин подкатить гроб, стоящий на специальном столике на колесиках, к скульптуре Нашей Леди в Оковах, и снять крышку. Когда люди из похоронного бюро уехали. Августа и Розалин подошли к гробу и посмотрели на Маю, а я все не могла решиться. Я бродила вокруг, изучая себя в каждом зеркале, но тут к нам спустилась Июна с виолончелью и начала играть. Она сыграла «О, Сюзанна!», чем заставила нас улыбнуться. Ничто не поможет вам расслабиться лучше, чем небольшая шутка во время бдения. Я подошла к гробу и встала между Августой и Розалин.
Это была все та же старая добрая Мая, не считая того, что ее кожа туго обтягивала лицевые кости. Под ярким светом лампы она буквально сияла. На ней было ярко-синее платье, которого я ни разу не видела, с перламутровыми пуговицами и овальным вырезом, и ее голубая шляпа. Мая выглядела так, словно в любую секунду могла распахнуть глаза и улыбнуться.
Эта женщина легко могла научить мою маму любым возможным способам избавиться от тараканов, не ссорясь с ними. Я на пальцах сосчитала дни, прошедшие с тех пор, как Мая рассказала мне, как моя мама здесь жила. Шесть. Но мне казалось, что прошло шесть месяцев. Мне все еще нестерпимо хотелось рассказать Августе все, что я знала. Думаю, я могла бы поговорить с Розалин, но я хотела рассказать именно Августе. Лишь она знала, что все это значит.
Стоя возле гроба, я взглянула на Августу и ощутила мощный позыв рассказать ей все прямо сейчас. Выпалить ей в лицо: Я не Лили Уильямс, я — Лили Оуэнс, и та женщина, что здесь жила, была моей мамой. Мая мне рассказывала. И тогда бы все тайное стало явным. И пускай случатся любые ужасные вещи. Когда я вновь посмотрела на Августу, она вытирала с лица слезы, ища в кармане платок, и я подумала, что будет крайне эгоистично вылить все это в ее чашу, когда она и без того была до краев наполнена скорбью.
Июна играла с закрытыми глазами, играла так, словно от нее зависело, попадет ли Мая на небеса. Вы в жизни не слышали подобной музыки — она заставляла нас верить, что смерть была лишь входом в иной мир.
Августа и Розалин в конце концов сели, но я, оказавшись у гроба, обнаружила, что отойти от него не так-то просто. Руки Маи были скрещены на груди, как сложенные крылья, — эта поза казалась мне не слишком лестной. Я взяла ее за руку. Рука оказалась холодной, как воск, но мне было все равно. Надеюсь, в раю ты будешь счастливее, сказала я ей. Надеюсь, тебе там больше не понадобится никакой стены. А если ты увидишь Марию, Нашу Леди, скажи ей, что мы знаем, что Иисус — главный среди всех, но мы делаем все, что можно, чтобы память о ней не угасла. Мне почему-то казалось, что душа Маи парит в углу комнаты под потолком и слышит каждое мое слово, хотя я ничего не произносила вслух.
И я бы хотела, чтобы ты встретилась с моей мамой, сказала я. Скажи ей, что ты меня видела и что я, по крайней мере пока, вдали от Т. Рэя. Передай ей эти слова: «Лили будет очень благодарна, если ты пошлешь знак, который сказал бы ей, что ты ее любишь. Не обязательно что-нибудь большое, но, пожалуйста, пошли хоть что-нибудь».
Я глубоко вздохнула, все еще держа ее руку и удивляясь, какими огромными казались ее пальцы по сравнению с моими. Мне кажется, теперь мы попрощались, сказала я ей. По моему телу прошла дрожь, и я почувствовала жжение под веками. Слезы соскальзывали с моих щек и капали Мае на платье.
Однако прежде чем отойти, я слегка изменила ей позу. Я сложила вместе ее руки и подоткнула их Мае под подбородок, словно бы она всерьез задумалась над своим будущим.
В то утро, в десять часов, пока Июна продолжала играть для Маи, а Розалин околачивалась на кухне, я сидела на ступеньках заднего крыльца со своим блокнотом, пытаясь все записать. Но на самом деле я поджидала Августу. Она ушла к стене плача. Я представляла, как она стоит там, вверяя свою боль щелям между камней.
К тому моменту, как я увидела, что она возвращается, я уже перестала писать и бездумно рисовала каракули на полях блокнота. Вдруг, на полпути, Августа застыла и стала разглядывать что-то на подъездной дорожке, рукой прикрывая глаза от солнца.
— Посмотрите, кто едет! — вдруг крикнула она и сорвалась с места.
Я до сих пор ни разу не видела, чтобы Августа бегала, и было невероятным, как быстро, огромными скачками, она пересекла лужайку.
— Это Зак! — крикнула она мне, и я, отбросив свой блокнот, мигом слетела со ступенек.
Я услышала, как Розалин на кухне закричала Июне, что приехал Зак, и как музыка оборвалась на середине ноты. Когда я добежала до подъездной дорожки, Зак уже вылезал из машины Клейтона. Августа обвила его руками. Клейтон смотрел в землю и улыбался.
Когда Августа выпустила Зака из своих объятий, я обратила внимание на то, как он исхудал. Он стоял, глядя на меня. Я не могла понять, что выражает его лицо. Я подошла к нему, надеясь, что смогу найти верные слова. Ветер бросил прядку волос мне на лицо, и Зак протянул руку и откинул ее назад. Затем он крепко прижал меня к своей груди и несколько секунд не отпускал.
— Ты в порядке? — спросила Июна, гладя его по щеке. — Мы жутко волновались.
— Теперь в порядке, — сказал Зак. Но что-то неуловимое в его лице пропало.
Клейтон сказал:
— Девушка, продающая билеты в кинотеатре… ну, она, похоже, все видела. Это заняло у нее много времени, но она наконец рассказала полицейским, кто из ребят бросил бутылку. Так что они сняли с Зака обвинение.
— Ну, слава Богу, — сказала Августа, и было похоже, что все мы одновременно с облегчением вздохнули.
— Мы просто хотели заехать, чтобы сказать, как нам жаль Маю, — сказал Клейтон. Он обнял Августу, а затем Июну. Повернувшись ко мне, он положил руки мне на плечи — не обнял, но почти.
— Лили, я так рад тебя снова увидеть, — сказал он и посмотрел на Розалин, которая мялась возле машины. — И вас тоже, Розалин.
Августа взяла Розалин за руку и притянула ближе к нам, после чего руку так и не отпустила — то же самое она частенько делала с рукой Маи. И тут я внезапно поняла, что она любит Розалин. Что она бы с удовольствием изменила имя Розалин на Июлию и приняла бы ее в свое женское братство.
— Я не мог этому поверить, когда мистер Форрест рассказал мне про Маю, — сказал Зак.
Когда мы шли к дому, чтобы Клейтон и Зак тоже смогли попрощаться с Маей, я думала: Нужно было завить волосы. Нужно было сделать себе эту высокую прическу по новой моде.