Дочь палача и черный монах Пётч Оливер

С крестом в правой руке он сделал еще один шаг в сторону троицы, но Бенедикта направила ему в лицо пистолет.

– Ни шагу больше, – прошептала она. – Или на кресте вашем окажется кровь.

Настоятель примирительно поднял руки.

– Мы ведь не хотим ругаться. Вас, если не ошибаюсь, до сих пор разыскивают в Роттенбухе как осквернителей святыни. Я уже передал ваши имена брату Михаэлю, пастору Роттенбуха. Поверьте, ему не терпится увидеть вас на костре. Но я ведь мог и ошибиться, а на самом деле в монастырь пробрались какие-то местные воришки. Одно мое слово…

– Грязная ложь, fils de pute![40] – прорычала Бенедикта.

Настоятель пожал плечами.

– Ложь это или нет, разве у вас есть выбор? Ваше будущее в моих руках. Можете убить меня, а потом бродягами и изгнанниками скитайтесь по Баварии. Отпустите меня с крестом – и вы свободны.

– Откуда нам знать, что вы и в этом случае нас не выдадите? – спросил Симон.

Боненмайр прикоснулся указательным пальцем к ветхому кресту.

– Я клянусь на Святом кресте. Разве есть клятва сильнее этой?

В подвале на долгое время воцарилось молчание. Бенедикта неотрывно смотрела на Симона и Магдалену. В конце концов торговка вздохнула.

– Меня лично такой расклад вполне устраивает. Я-то рассчитывала на настоящие сокровища. Ну может, на позолоченное и украшенное рубинами распятие, обитый бархатом серебряный сундук или что там еще… Но от этого трухлявого креста толку не больше, чем от тысяч других щепок, которые выдают за истинный крест. Мне он не принесет никакой выгоды, так что можете его забирать.

– Бенедикта права, – сказал Симон Боненмайру. – Как вы докажете всем верующим, что этот крест настоящий?

– Да потому что это и есть настоящий крест! – упорствовал настоятель. – По крайней мере, часть его. Проклятые тамплиеры всех убедили в том, что он по-прежнему находился у этих еретиков. Поэтому Святейший престол долгое время им покровительствовал, даже когда заметил, что храмовники избрали собственный путь и становились все более надменными и корыстными. Когда французский король устроил над ними скорую расправу, церковь понадеялась, что крест снова объявится. Многие тамплиеры были преданы Святой инквизиции, но все они молчали под пыткой – и реликвия до сих пор считалась утраченной. Наше братство потратило сотни лет на его поиски! Еретики между тем, как ядовитые грибы, словно из земли вырастали. Нам удалось спасти от их рук сотни других реликвий, но истинный крест как в воду канул! И вот теперь он вернется в лоно святой католической церкви. Все обернулось как нельзя лучше! Епископ Аугсбурга сообщит папе о нашей находке, и Его Святейшество подтвердит истинность креста.

– Вы и в самом деле в это верите? – спросил Симон.

Настоятель ревностно закивал.

– С благословения папы крест этот станет важнейшей святыней христианства! Сюда станут стекаться паломники с самых дальних земель. Я собрался уже выстроить роскошную паломническую церковь вблизи…

– Да будь ты проклят, этот крест замаран кровью! – перебила его Магдалена и указала на Бенедикту. – На нем кровь вашего брата и многих других! Я сама чуть не померла из-за чертового креста! – Она грозно двинулась на Боненмайра. – Если ты думаешь, что можешь как ни в чем не бывало выйти отсюда и продолжать свои поганые проповеди, то сильно ошибаешься. Я на тебя своего отца натравлю, он тебе твоим же крестом кости переломает!

– Магдалена, успокойся! – вмешался Симон. – Предложение настоятеля не такое уж и плохое. Мертвых уже не вернуть, и…

– Секундочку! – перебила его Бенедикта. – Вы тоже чувствуете?

Симон принюхался и учуял едкий горелый запах. Пока еще слабый, но все-таки вполне ощутимый, он доносился из подвала позади них.

– Пожар! – закричала Бенедикта. – Уходим отсюда!

Они все вместе выскочили в большую комнату. Через люк в сцене в подвал врывались густые клубы дыма. В скором времени весь потолок, словно мрачное ноябрьское небо, скрылся под клубящимся серым слоем. Настоятель встал на обломках плиты и прижал к своей груди крест, словно своим тощим телом мог спасти его от огня.

Губы его беззвучно шептали молитву.

На сцене языки пламени пожирали старую парчу, словно сухую солому. Они взбирались по занавесам до самого потолка, пробирались вдоль галерей и оставляли после себя только пепел. В скором времени зрительный зал озарился ярким красным светом. Несмотря на январский мороз, в театре стояла почти непереносимая жара.

Палач и монах, словно волки, кружили друг перед другом; каждый выжидал, пока другой допустит роковую ошибку. В конце концов Натанаэль отважился на выпад. Он сделал обманное движение вправо, а затем ринулся на палача и ударил кинжалом слева. Куизль сместился в сторону и ударил монаха локтем, так что тот рухнул вперед. Натанаэль перекатился, чтобы не налететь на горящий занавес, вскочил, словно кошка, на ноги и снова бросился в атаку.

На столь яростный отпор палач не рассчитывал. Кинжал полоснул его в правое плечо, куда еще днем угодил клинок разбойника. Куизль подавил стон и взмахнул дубинкой, метя монаху в плечо, но удар получился смазанный. Натанаэль, описав полукруг, метнулся к палачу, внезапно пригнулся и рубанул его под колено. Куизль мощным прыжком отскочил в сторону. В густом дыму он слишком поздно разглядел впереди охваченный пламенем занавес. Чтобы не угодить в огонь, Якоб еще в прыжке изменил траекторию. Он покачнулся, завалился вперед и успел ухватиться за раскрашенную кулису с изображением неба в белых облачках, над которыми возвышался Христос.

Куизль потянул за кулису, и тяжеленная перегородка начала вдруг опрокидываться вперед. С Господом в обнимку палач свалился на пол, и его накрыло льняным полотном. Сверху на него с грохотом свалилось еще несколько занавесов.

На мгновение воцарилась тишина, которую нарушали только треск пламени и сиплый, с необычным акцентом голос монаха.

– В Саламанке я встречал человека, подобного тебе, – шептал он. – Большого и сильного, но довольно тупого. Я перерезал ему глотку, а он своим двуручником даже замахнуться не успел. Помню, как он удивленно на меня уставился, прежде чем свалиться.

Куизль силился спихнуть с себя громоздкую, обклеенную полотном раму, но она, судя по всему, где-то застряла. Как он ни старался, она сдвинулась лишь на пару сантиметров. Вдоль опрокинутого занавеса зашаркали шаги. Палач услышал, как по холстине заскользил кинжал монаха. Натанаэль рассекал клинком тонкую материю, скоро он доберется до горла Куизля.

– Церковь – это вовсе не сборище кротких овечек, идущих на убой, – говорил монах, не прерывая своего занятия. – Церковь всегда нуждается и в таких, как я. Только так она дожила до такого возраста. Ей приходится и карать, и уничтожать, все это предсказал нашему Спасителю еще Иоанн Креститель. Помнишь стих из Библии, Куизль? И во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою[41]. – Кинжал замер возле горла палача. – Так вот, тебя сожгут с плевелами, Куизль.

Сквозь полотно, на том месте, где нарисованы были страдальческие уста Иисуса, вдруг выстрелил кулак палача. Пальцы впились в руку с кинжалом и потянули брата Натанаэля вниз. Монах потерял равновесие и, вскрикнув, упал на кулису. Кинжал со звоном полетел на пол. Сквозь материю продралась вторая рука и обхватила горло Натанаэля. Монах отчаянно пытался подняться, но ладонь словно тисками сдавила его шею. Затем к горлу его потянулась и вторая рука палача. Натанаэль дергался, как рыба на песке, пальцы его скребли по занавесу, но добраться до человека под ним не могли. Монах задрыгался и засучил руками, движения становились все слабее, пока Натанаэль в итоге не уткнулся лбом в полотно. Со стороны выглядело все так, словно он приник к устам Иисуса на ткани. Затем монах перевалился на бок и с раскрытыми глазами остался лежать на сцене.

Куизль выбрался из-под рамы и бросил последний, едва ли не сочувственный взгляд на доминиканца.

– И чего вы вечно болтаете, – проворчал он, вытирая о сюртук грубые, покрытые копотью руки. – Собрался убивать, так убивай молча.

Только теперь он заметил ад вокруг себя. Языки пламени между тем добрались до стульев в центре зрительного зала. Даже кулисы под ногами Куизля уже охватило пламя. С галереи на пол с треском начали падать первые балки.

Люк в полу сцены из-за густого дыма было уже не разглядеть. Палач закашлял и двинулся по лестнице к выходу, чтобы выбраться наружу. Он оглянулся в последний раз и покачал головой. Если из подвала нет других выходов, то все, кто в нем находился, обречены на смерть. В любом случае спускаться туда было бы безумием.

Он уже дошел до середины зрительного зала, как за его спиной вдруг заскрипел подъемник.

Дым под потолком крипты стал тем временем настолько густым, что в нем утопала треть подвала, и веревки подъемников терялись теперь в сером небытии. Симон лихорадочно соображал. Туннель, по которому они пришли сюда, вероятно, уже полон дыма. Значит, единственный выход отсюда вел через люк. Лекарь бросился к опущенной платформе и стал озираться в поисках механизма, который приводил его в движение.

– Где-то должен быть подъемник! – крикнул он Магдалене с Бенедиктой. – Рычаг или что-нибудь такое! Помогите найти!

Краем глаза Симон заметил, что Боненмайр все так же стоял в проломе с крестом в обнимку. Настоятель уставился на языки пламени, которые прогрызались сквозь пол сцены. Дрожащий свет отражался в стеклах съехавших набок очков. Театр грозил в любую минуту рухнуть в подвал. Шепот настоятеля перерос в громкие причитания.

– Первый ангел вострубил, – завывал Боненмайр, – и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю…

– Где чертов подъемник? – прорычал Симон в ухо брату Лотару, который, оцепенев от ужаса, уставился на дымное облако под потолком. – Хочешь выбраться живым, тогда открой свою пасть!

Брат Лотар бездумно указал на неприметный рычаг с лебедкой, установленной справа от полки с костюмами. Без лишних расспросов Симон бросился к нему и принялся вращать рукоятку.

– Быстрее! – крикнул он спутницам. – Вставайте на платформу! Я подниму вас наверх, потом спустите платформу обратно. Давайте уже!

Магдалена и Бенедикта помедлили мгновение, а потом бросились на платформу. Симон продолжал вращать рукоятку, весь механизм наконец заскрипел и пришел в движение. В последнюю секунду девушки вскочили на площадку.

– Симон, осторожно, сзади! – крикнула вдруг Магдалена.

Глухой удар пришелся лекарю по затылку. Еще в падении Симон увидел возле себя настоятеля с занесенным крестом.

– Вы разожгли этот огонь, не так ли? – прошептал Боненмайр. – Вам захотелось, чтобы крест сгорел? Но у вас ничего не выйдет. Кто ты, Симон Фронвизер? Лютеранин? Или кальвинист? Как ты связался с этими отродьями тамплиеров?

– Опомнитесь, ваше преподобие! – прохрипел Симон. – С какой стати нам разжигать огонь? Мы же сами сгорим, если не поторопимся. Нужно всем вместе…

Крест обрушился на него во второй раз. Юноша успел выставить перед собой руки, и все же удар оказался столь мощным, что у лекаря на мгновение потемнело в глазах.

Прогремел выстрел, и Симон пришел в чувство. Вероятно, Бенедикта все-таки успела зарядить пистолет. Настоятель навис над лекарем и занес крест для третьего, теперь уже смертельного удара. Но вдруг он схватился за бок, где по белой тунике начало расползаться красное пятно. Боненмайр чуть ли не с изумлением разглядывал свежую кровь на своей ладони.

– В том же самом месте копье римского солдата пронзило Иисуса, – пробормотал Боненмайр и поднял восторженный взгляд к потолку. – Теперь не остается сомнений. Сам Господь избрал меня!

Симон попытался подняться, но ноги его не слушались. Он распластался на полу и вынужден был смотреть, как настоятель, невзирая на рану в животе, бросился на девушек, размахивая крестом, как дубиной.

– Проклятые еретики! – кричал Боненмайр. – Крест вернется в лоно церкви! Господь ниспослал мне его, чтобы освятить это место! И вы мне не помешаете!

Настоятель замахнулся в очередной раз, Бенедикта пригнулась и поставила ему подножку. Боненмайр споткнулся, очки его слетели на пол, он привалился к противоположной стене и сумел удержать равновесие. Устало оперся на крест. С туники стекала кровь, но настоятеля это, похоже, не особенно ослабило.

– Брат Лотар, чтоб тебя! – хрипло окликнул Боненмайр своего помощника, который стоял со слезами на глазах и дрожал, как ребенок. – Соберись. Перед тобой враги церкви. Еретики! Делай то, чему я тебя учил! Deus lo vult!

Последние слова вырвали монаха из оцепенения. Дрожь прекратилась, Лотар выпрямился и с громким криком бросился на Магдалену, которая как раз собралась помочь Симону. Она в своей жизни не раз уже отвешивала оплеухи наглым ремесленникам, однако брат Лотар принадлежал к другому калибру. Он был шести футов ростом, широкоплеч и силен, как аугсбургский плотогон. Вытянув ручищи-коромысла, монах устремился к дочери палача. Магдалена извернулась и побежала за одну из полок. У нее не было никакого плана, она знала только, что ни в коем случае нельзя попадаться монаху в руки. Быть может, она придумает что-нибудь на бегу. Магдалена снова резко повернула, но брат Лотар не отставал. Она пробиралась под полками, перескакивала через и жестяные механизмы, о назначении которых даже не догадывалась, и перелезала каменные гробы и кучи камней.

Справа вдруг вырос громадный шкаф, набитый костюмами. Магдалена влезла в него и понадеялась, что неуклюжий монах пробежит мимо. Внутри стоял спертый запах платьев, слишком долго провисевших во влажности. В нос забилась пыль.

Магдалена сразу почувствовала, что она не одна. Рядом кто-то сопел, и пахло чужим потом.

Она отодвинула в сторону серебристый костюм ангела: перед ней сидела Бенедикта.

Торговка приложила палец к губам и знаком велела сидеть тихо. Их отделяли друг от друга всего несколько сантиметров. Магдалена до сих пор никогда еще не стояла так близко к своей сопернице. В глазах Бенедикты теперь тоже стоял неприкрытый страх. От благородных манер, жеманства и французской грации не осталось и следа. На лбу у нее выступил пот, растрепанные волосы ниспадали на лицо, изящное платье с дорогими кружевами висело на ней закоптелыми лохмотьями. Но под всем этим Магдалена разглядела кое-что еще, нечто такое, что обнаружилось, вероятно, только сейчас. Глаза Бенедикты горели яростным огнем; в них Магдалена распознала готовность сражаться, несокрушимую волю и внутреннюю силу, которой, несомненно, позавидовали бы многие мужчины. Магдалена как-то раз уже видела такие глаза.

В зеркале.

Несколько секунд девушки неотрывно разглядывали друг друга. Затем послышался скрежет, и обе они вздрогнули. Магдалена испуганно покосилась в сторону и почувствовала, как шкаф начал опрокидываться.

– Бенедикта, осторожно!

Магдалена услышала, как у задней стенки сопел брат Лотар, который, видимо, уперся в нее. Шкаф качнулся пару раз на задней кромке, после чего громадина опрокинулась, и девушки оказались погребенными под пыльной одеждой. К тому же рядом запахло горелым – где-то возле них, должно быть, загорелась ткань костюмов.

Магдалена в отчаянии толкнула дверцу шкафа, но та оказалась заблокирована. Дым становился все гуще, рядом закашляла Бенедикта. Магдалена заметалась, охваченная паникой. Сквозь щель в верхней части шкафа она вдруг заметила полосу света. Девушка надавила руками на крышку, та со скрежетом оторвалась и грохнулась на пол. В душный плен ворвались воздух и свет. Когда девушки, задыхаясь от кашля, выбрались наружу, они как раз успели увидеть, как настоятель с крестом в обнимку поднимался вверх на платформе. Внизу стоял брат Лотар и, словно одержимый, вращал лебедку.

– Крест! Он спасен! – кричал Боненмайр и смотрел в люк над головой. – Он возносится к небесам, а еретики остаются гореть в аду! Жаль, что эту пьесу нельзя будет разыграть на сцене. На нее нашлось бы немало зрителей!

С этими словами он скрылся в черных клубах дыма. На пленников начали сыпаться первые обломки сцены.

Возле дверей Куизль еще раз обернулся: из глубин сцены вырос закутанный в белую мантию окровавленный призрак. В руках он держал крест высотой себе до плеч и что-то выкрикивал, чего Куизль из-за бушующего с нарастающей силой пожара разобрать толком не смог. Он смог расслышать только слова «небеса» и «ад». Палач был человеком не особенно верующим, но в первые мгновения действительно решил, что перед ним, залитый кровью и окруженный пламенем, из-под земли возник сам Христос, чтобы вершить суд над людьми.

Быть может, это и есть Страшный суд?

Куизль прищурился и только теперь разглядел в белом призраке настоятеля Штайнгадена. Боненмайр, судя по всему, раненый, нетвердо шагнул на сцену и стал искать прохода к зрительному залу, но лестница уже была охвачена пламенем. Палач насторожился. Что, черт побери, происходило под сценой? Вот только что Куизль слышал выстрел, и там, похоже, происходила борьба. Вот только с кем?

Между тем Боненмайр заметил за дымовой завесой палача. Настоятель взвизгнул и тонким пальцем указал в его сторону.

– Ты тоже мне не помешаешь, Куизль! – крикнул он. – Сам дьявол тебя послал! Но Господь на моей стороне!

С крестом в руках Боненмайр устремился на левую сторону сцены, откуда на узкую галерею вела узкая витая лестница. От верхних ступеней уже остался один лишь обугленный остов, но настоятеля это не остановило. Он мощным рывком прыгнул вперед, и ему действительно удалось левой рукой ухватиться за балюстраду. Крест из правой руки настоятель так и не выпустил и, вцепившись в парапет, болтался над пылающим залом.

– Проклятье, бросьте вы этот чертов крест! – крикнул ему Куизль. – Иначе сами предстанете перед Господом!

Но настоятель уже не слышал его в ревущей преисподней. Весь мир для него состоял теперь из огня, ненависти и безумия. Он отчаянно пытался вскарабкаться вместе с тяжелым крестом на парапет и, словно гигантский маятник, дрыгал ногами в разные стороны. Пылающая галерея вдруг не выдержала и, разметав снопы искр, развалилась на куски. Настоятель завизжал и полетел кувырком в ревущее пламя, пожиравшее зрительные скамейки.

Крест, казалось, на мгновение повис в воздухе, после чего с треском рухнул на Боненмайра.

Над лавками, как показалось Куизлю, еще вытянулась рука настоятеля, пальцы отчаянно пытались за что-нибудь ухватиться. В следующее мгновение вниз посыпался град из пылающих обломков, и от Августина Боненмайра остались одни лишь воспоминания.

Палач стоял у распахнутых дверей и наблюдал за тем, как трудился огонь. Весь театр превратился теперь в один огромный костер.

На Симона и его спутниц дождем сыпались пылающие обломки и обугленные куски занавеса. Воздух раскалился до такой степени, что дышать стало почти невозможно. Дым резал глаза и обжигал легкие. Огонь вгрызался в потолок и медленно прокладывал себе путь со сцены в подвал.

После того как брат Лотар поднял настоятеля наверх, он попытался снова спустить платформу. Но веревки уже охватило пламя, и площадка с треском грохнулась на пол, где и разлетелась на куски. Теперь монах в отчаянии озирался по сторонам: он оказался в плену с теми же людьми, которых еще пару минут назад пытался убить. Учинят ли они над ним расправу? Почему же настоятель бросил его в беде?

Симон между тем сумел подняться на ноги. Голова раскалывалась от боли, из носа и из раны на затылке текла кровь, но теперь он, по крайней мере, мог стоять.

– Нужно уходить по коридору, – прохрипел лекарь. – К той запертой двери. Идем быстрее, пока здесь все не рухнуло!

Позабыв про монаха, все трое побежали, пригнувшись, к низкой двери, а на пол вокруг них без конца сыпались пылающие обломки. Брат Лотар, как скала, замер посреди подвала, не в состоянии принять хоть какое-то решение. В конце концов он сорвался с места и бросился вслед за остальными. Но дым тем временем стал настолько густым, что монах не смог разглядеть, куда они убежали. Словно в тумане, здоровяк блуждал по подземелью, задыхался от кашля, ударялся о стеллажи и опрокидывал охваченные огнем статуи.

– Подождите меня! – звал он сиплым голосом. – Где вы? Куда…

В это мгновение с потолка сорвался особенно большой обломок и рухнул прямо на монаха. Брат Лотар успел еще поднять полный ужаса взгляд, прежде чем его придавило горящим бревном. Долго мучиться не пришлось, и крики его смолкли довольно быстро.

Симон и его спутницы тем временем протиснулись в дверь, через которую прежде попали в подземелье. Лекарь с облегчением отметил, что, вопреки ожиданиям, дым в коридоре был не таким густым – дверь его, судя по всему, немного задержала. Они пустились по коридору, пробежали мимо развилки и добрались наконец до входа в монастырь. Как и в прошлый раз, Бенедикта врезалась в дверь, но и в этот раз она выдержала удар. Женщина выругалась и потерла плечо.

– Дайте-ка я попробую! – проговорил Симон.

Он разбежался и всем весом обрушился на массивные доски. Все тело пронзила резкая боль, но дверь лишь покачнулась на петлях. Коридор начал вдруг заполняться клубами черного дыма.

– Я надеюсь, вы закрыли дверь в подвал? – немного неуверенно спросил Симон.

Бенедикта пожала плечами и кивнула на Магдалену.

– Я думала, что она…

– Час от часу не легче! – взвилась та. – Сначала она настоятеля не смогла застрелить, а теперь и вину на других перекладывает!

– Да ведь ты же выходила последней, глупая баба! – крикнула Бенедикта.

– Спокойно! – закричал Симон. – У нас нет времени на вашу ругань! Если в ближайшее время не случится чуда, то мы задохнемся здесь, как лисы в норе. Я должен вышибить чертову дверь!

Лекарь взял разбег еще больше предыдущего и с ревом бросился на дверь.

Уже на бегу он увидел, как дверь бесшумно отворилась, и из проема на него уставился ошарашенный монах. Но было слишком поздно.

– Что, ради…

Симон со всего ходу врезался в монаха и повалил его на пол.

– Простите, что помешал, – просипел он и быстро вскочил на ноги. – Но дело не терпит отлагательств. Ваш монастырь горит!

Изумление на лице монаха сменилось ужасом.

– Пожар в монастыре? Нужно немедленно сообщить настоятелю!

Бенедикта и Магдалена уже побежали вверх по узкой лестнице, Симон пустился за ними.

– Не думаю, что это хорошая идея, – крикнул он монаху вслед. – Его преподобие сейчас слишком занят!

Пленники поднялись по лестнице и снова оказались перед дверью. Но в отличие от предыдущей эта открылась без лишних хлопот. Они выскочили наружу, и Симон понял, что оказался у того самого крестового хода, где целую вечность назад они с Бенедиктой впервые встретили Августина Боненмайра.

Навстречу им пробежала группа взволнованных монахов в белых рясах, но, к изумлению Симона, они не обратили никакого внимания на незваных гостей. Вместо этого братия поспешила к дальнему выходу из крестового хода. Где-то вдали надрывно зазвенел колокол.

– Пожар! Пожар! – закричали вдруг со всех сторон. – Театр горит!

Трое беглецов воспользовались всеобщим хаосом и побежали вслед за монахами. Оказавшись на свободе, они увидели яркое зарево за монастырской стеной. В ночное небо вздымались языки пламени, всюду с криками носились люди.

– Театр! – воскликнула Бенедикта. – Видимо, крест был вовсе не в часовне, а в театре! И подземный ход, должно быть, соединяет его с крестовым ходом… Ну и лабиринт!

Симон с первого взгляда понял, что спасать охваченное огнем здание было уже поздно. От двухэтажного строения остался один лишь пылающий каркас. Только что с грохотом обвалилась крыша. Лекарь неотрывно глядел на разверзшийся ад и качал головой. Театр! Значит, что-то он при решении последней загадки упустил. Но теперь, в общем-то, разницы никакой. Симон все гадал, удалось ли настоятелю выбраться из пожара, или же он сгорел внутри.

А с ним и Святой крест…

Внезапно все его тело налилось свинцовой тяжестью, на него тяжелым грузом свалилось все пережитое за последние дни. Магдалена с Бенедиктой тоже казались на вид измученными и опустошенными. Они вместе побрели к небольшому заснеженному кладбищу недалеко от пылавшего здания и стали оттуда наблюдать за гигантским костром.

– Все поиски псу под хвост! – выругался наконец Симон и швырнул куском льда в темноту. – Все мечтали о великих богатствах! Так я, наверное, и доживу до конца своих дней нищим городским лекарем…

Бенедикта ничего не произносила. Она мяла в руках снежный ком, пока по ее пальцам не потекла вода.

– Интересно, мог ли выбраться этот полоумный Боненмайр? – спросила Магдалена.

Симон уставился на пожар.

– Не знаю. Но даже если и не выбрался, нас с Бенедиктой все равно ждут большие неприятности. Если настоятель не соврал, то весь мир теперь знает, что мы осквернили святыню Роттенбуха. Боненмайр был единственным, кто мог нам помочь.

Бенедикта сплюнула в снег. Она, похоже, вновь обрела дар речи.

– Вы всерьез верите, что он поможет нам, если выжил? Я вам скажу, что он сделает. Он встанет с крестом в обнимку и будет глазеть, как палач переломает нам все кости.

– Не стану я ломать костей, – раздался вдруг голос за их спинами. – Во всяком случае, не Симону.

Все трое обернулись. Верхом на старом могильном камне сидел Якоб Куизль. Он поднял воротник плаща от холода, курил трубку и выпускал в морозную январскую ночь облачка дыма.

Симон уставился на палача, как на призрака.

– Как… как вы здесь оказались? – промямлил он.

– То же самое я хотел спросить у своей дочери, – ответил Куизль и повернулся к Магдалене. – Значит, в Аугсбурге, как я понимаю, ты все-таки не усидела, так? Захотелось к любимому? – Он усмехнулся. – Все вы, бабы, одинаковые.

– Отец, все было… не совсем так, – возразила Магдалена. – Я…

– Об этом ты мне можешь потом рассказать, – перебил ее Куизль и спрыгнул с камня. – Расскажите-ка вы для начала, с чего вдруг настоятель Штайнгадена превратился там в пепел. – Он кивнул на бушующий огонь, который отбрасывал на лицо палача красные отсветы. – Что-то мне подсказывает, что и вы к этому руку приложили. Я прав?

– Значит, Боненмайр все-таки погиб? – спросил Симон.

Палач кивнул.

– Мертвее ведьмы на костре. Ну так что? Выкладывай уже.

– Все это время мы гонялись за крестом, – начал Симон. – Тамплиеры спрятали под театром Святой крест. Загадки привели нас сюда… – И лекарь в двух словах поведал ему о том, что произошло с того времени, когда они в последний раз виделись.

Куизль слушал и не перебивал. Когда Симон закончил рассказ, палач выпустил густое облако дыма.

– Все поиски ради какого-то старого трухлявого креста, – проворчал он. – Так теперь даже он сгорел. Я собственными глазами видел. Один только пепел остался. А может, оно и к лучшему. Это распятие не принесло ничего, кроме смерти и несчастий.

– Идемте уже отсюда, – сказала Бенедикта и встала со снежного холмика. – Пока монахи не обратили на нас внимания.

– Ты, девка, никуда не пойдешь, – осадил ее вдруг палач. – Если только к виселице.

Симон изумленно воззрился на Куизля.

– Что вы такое говорите? Перед вами благородная дама из Ландсберга. С ней так не говор…

– Черта с два. – Куизль вытряхнул погасшую трубку о могильный камень. – Никакая она не благородная дама, и вовсе она не из Ландсберга.

На какое-то время все замолчали. В конце концов Магдалена нерешительно подала голос:

– Не из Ландсберга? Не понимаю…

Но отец снова ее перебил:

– Быть может, она сама захочет сказать, как ее зовут на самом деле. В Аугсбурге она звалась Изабеллой де Шербур, в Мюнхене – Шарлоттой ле Манс, в Ингольштадте – Катариной Черт-знает-Кем… Но не думаю, что какое-то из этих имен настоящее.

Палач грозно двинулся на торговку и остановился в шаге перед ней.

– Я хочу знать твое настоящее имя, чтоб тебя! Сейчас же! Или повтыкаю горящие щепки под твои изящные ноготочки, повизжишь тогда.

Симон и Магдалена уставились на Бенедикту. Она обеими руками обхватила могильный камень и, поджав губы, одарила палача гневным взглядом.

– Как вы смеете обвинять меня в чем-то подобном! – вскинулась она на Куизля. – Да будь жив мой брат, он…

– Молчи, потаскуха! – крикнул на нее палач. – Слишком долго ты порочила имя доброго пастора! Я нашел сумку с письмами и уже тогда кое-что заподозрил. Теперь все кончено, пойми уже! Все!

– Какими… письмами? – вмешался Симон.

Палач взял в рот погасшую трубку и, лишь немного успокоившись, заговорил снова:

– Когда мы повязали Шеллера и его банду, в пещере среди их добычи я нашел кожаную сумку. Она принадлежала посыльному, который развозил нам письма. Шеллер потом рассказал мне, что они отобрали эту сумку у других бандитов.

Палач снова надолго замолчал и принялся набивать трубку. Симон собрался уже заговорить сам, но Куизль продолжил.

– Я просмотрел письма, особенно даты. Все они были написаны примерно в то же время, когда толстяк Коппмейер отправил письмо своей возлюбленной сестре Бенедикте. Ну а раз уж все эти письма оказались украдены…

– То Бенедикта в Ландсберге не получала никаких писем, – выдохнул Симон. – Но как же она…

– Глупое совпадение, вот и все, – отозвалась Бенедикта и улыбнулась Симону. – Вы же не думаете, что…

– Я вам скажу, кто эта образцовая дама есть на самом деле, – перебил ее Куизль. – Под вымышленным именем она разъезжает по городам Баварии и выдает себя за торговку. Вынюхивает маршруты других торговцев, а потом сообщает о них своим сообщникам, чтобы те могли разграбить обозы.

– И как вам только в голову пришла подобная чушь? – вскинулась на него Бенедикта.

– Один из твоих пособников мне сам рассказал.

– Безумие! – выпалила Бенедикта. – C’est impossible![42]

– Поверь, – проговорил палач и поджег трубку от тлеющей щепки. – У меня через какое-то время любой начинает говорить. – Он попыхтел, раскуривая табак. – А потом умолкает навеки.

Бенедикта замерла на мгновение и в ужасе уставилась на палача. Затем бросилась на него и замолотила кулаками по широкой груди.

– Ты убил их! – кричала она. – Изверг! Ты убил их!

Куизль схватил ее за руки и отшвырнул от себя, так что она, словно кукла, свалилась на могильный камень.

– Они были разбойниками, – сказал палач. – Такими же, как ты.

В наступившей тишине слышалось лишь далекое потрескивание огня и крики монахов, которые отчаянно пытались спасти хотя бы прилегающие к театру строения.

Магдалена, не веря своим глазам, разглядывала лжеторговку. Та до сих пор сидела у могильного камня и смотрела на нее холодным, полным ненависти взглядом.

– Они ограбили посыльного и прочитали письмо! – воскликнула дочь палача. – Иначе быть не может! Она узнала, что толстяк Коппмейер обнаружил что-то ценное, и потом выдала себя за его сестру, чтобы следить за нами.

– Не только она. Все ее пособники следили за нами… – Симон схватился за голову и тихо застонал. – Так это ваших сообщников я видел в лесах Вессобрунна, верно? И ваши же сообщники затеяли в монастыре Роттенбуха драку с монахами… Ну и глупец же я!

Женщина, которая еще совсем недавно звалась Бенедиктой Коппмейер, улыбнулась. Улыбка получилась грустной. В ней вдруг пропало всякое желание сопротивляться, и она, словно пустая оболочка, откинулась на камень.

– Они должны были защищать нас, – проговорила она тихим голосом. – Не только меня, но и тебя, Симон. Мы раньше вас узнали, что за сокровищем тамплиеров гонится кто-то еще. И мы знали, что шутки с ними плохи.

– Тогда в лесу, по пути в Штайнгаден, когда на нас напали разбойники, – пробормотал Симон. – Это ваши дружки подняли меня обратно на лошадь. Так ведь все было, да? Я-то думал, что у меня бред, но эти люди и вправду там были.

Женщина напротив него кивнула.

– Они постоянно нас охраняли.

– Ни черта! – выпалил Куизль. – Они ходили за вами, чтобы добыча от них не ускользнула. Симон, опомнись! Если бы вы отыскали сокровище, ее дружки мигом перерезали бы тебе глотку. А она смотрела бы на это. Потому я и явился в Штайнгаден – чтобы защитить тебя от этой бестии.

Симон взглянул на рыжеволосую женщину с изящными чертами лица, которую столь длительное время считал идеалом образцовой женственности.

– Так, значит, вы вовсе не из Франции?

Она коротко улыбнулась, и на мгновение перед Симоном предстала прежняя Бенедикта Коппмейер.

– Из нее. Я действительно родом из семьи гугенотов. Но уже в детстве я выбрала уличную жизнь и желала состариться благочестивой женушкой какого-нибудь жирного, самоуверенного торговца.

– Воровство, обман и убийство, вот что ты выбрала, – прорычал палач. – Господин бургомистр выяснил для меня, насколько далеко зашло ее бесчинство. След ее банды тянется через всю Баварию. Мюнхен, Аугсбург, Ингольштадт… Все время она выдавала себя за кокетливую торговку и в трактирах разнюхивала у торгашей их маршруты. А позже в трактир приходил кто-нибудь из ее подельников, и она рассказывала все ему. И если у благородной дамы возникало на то желание, она и сама участвовала в ограблениях. – Куизль шагнул к мнимой торговке. – Сколько раз ты помогала своим дружкам в Шонгау? Один раз? Или два? Может, сама скажешь, сколько людей на твоей совести? Вейер из Аугсбурга? Работники Хольцхофера?

Женщина молчала, и палач заговорил дальше.

– В Ландсберге, кстати, и вправду живет Бенедикта Коппмейер. Она ведет скромную жизнь и о смерти брата узнала только от бургомистра Земера.

– Так, значит, решающую подсказку вам подкинул Карл Земер? – спросил Симон.

– Я бы и раньше мог догадаться, – ответил Куизль. – Шеллер рассказал мне про духи, которые нашел у других разбойников. Я тогда подумал на монаха с запахом фиалок. Но уже на эшафоте Шеллер вспомнил, что у костра валялось еще кое-что.

– Что же? – вырвалось у Магдалены.

Палач усмехнулся:

– Заколка. Я еще не встречал мужчин, которые стали бы их носить.

Симон уселся в снег. Он до сих пор не мог поверить, что связался с мошенницей.

– Что за грандиозный план, – проговорил молодой лекарь, не скрывая удивления в голосе. – Светская женщина разведывает в трактирах маршруты торговцев. Выясняет, куда они направляются и какие обозы меньше всего защищены. И ее подельникам нужно только встать у нужной развилки и просто протянуть руку. И вот, по воле случая, они узнают что-то о несметных сокровищах…

– Мы ограбили посыльного, потому что надеялись найти в его сумке что-нибудь ценное, – прошептала рыжеволосая женщина. – Какой-нибудь вексель или пару золотых монет, но там были одни только письма! Из чистого любопытства я прочла несколько из них, и вот тогда мне в руки попалось упомянутое послание. В нем говорилось что-то о могиле тамплиера и какой-то загадке. У нас в семье про этих тамплиеров только и говорили. Когда я была еще ребенком и жила во Франции, отец еще тогда рассказывал мне об их легендарных сокровищах. Это дело должно было стать последней нашей большой авантюрой… – Она поднялась и стряхнула снег с обгорелого платья. – Что теперь со мной будет?

– Для начала отправишься в Шонгау, в тюрьму, – ответил Куизль. – А там посмотрим. Вполне возможно, что тебя отправят на разбирательство в Мюнхен.

Женщина без имени наклонилась, чтобы и с ботинок стряхнуть снег.

– А в тюрьме начнешь меня калечить? – спросила она вполголоса и принялась стряхивать снег с ботинок. – Симон рассказывал мне про щипцы и раскаленные клещи…

– Если сознаешься, я позабочусь о том, чтобы до самого процесса ни один волос у тебя с головы не упал, – проворчал палач. – Слово даю…

Изящная женщина вдруг вскочила, швырнула в лицо палачу целую пригоршню снега – и в следующую секунду уже мчалась среди старых могильных камней.

– Стой, стерва! – зарычал палач и стал протирать глаза от снега.

Симон и Магдалена, стоявшие рядом с ним, озадаченно переглядывались.

– Что встали, как два барана? – крикнул на них палач. – За ней! У них и шонгауцы на совести есть!

Куизль рванулся с места и пустился вслед за беглянкой.

Симон вырвался из оцепенения и бросился за палачом. За могильным камнем еще раз мелькнула рыжая шевелюра, а потом женщина вдруг исчезла. Симон решил свернуть налево и побежал вдоль низкой кладбищенской ограды. Таким образом он надеялся перерезать мошеннице путь, если она вздумает перемахнуть через изгородь. Он добежал до конца стены; далеко справа мчался среди покосившихся надгробий Куизль. Бенедикты нигде не было видно.

Симон добрался до конца кладбища и стал озираться по сторонам. Женщина, которую он прежде называл Бенедиктой, как сквозь землю провалилась. Лекарь развернулся и побрел обратно, при этом заглядывая постоянно за могильные камни. Но безуспешно.

Быть может, так оно и к лучшему, подумал Симон.