Дочь палача и черный монах Пётч Оливер
– Ладно, – сказал он наконец. – Заглянем еще разок в церковь. Прямо сейчас. Для того только, чтобы ты наконец успокоилась.
Незнакомец наблюдал, как они прошли по главной дороге в сторону церкви Святого Лоренца. Он с трудом процедил сквозь зубы молитву, чтобы немного успокоиться. Его план провалился! Он лишь хотел выведать у дочери палача, что ее отец обнаружил в крипте.
Магдалена…
При мысли о ней по телу пробежала легкая дрожь – и сразу стихла.
Незнакомец встряхнулся. Придется еще раз поговорить с этим секретарем. Ему, в конце концов, заплатили немалые деньги, чтобы палач больше не попадался им на глаза. Но этот вонючий живодер, судя по всему, поступал так, как ему самому заблагорассудится.
Он коснулся пальцами золотого креста, висевшего под черной рясой и белой туникой прямо напротив сердца. Нужно быть сильным. Его братство не видело никакого проку в том, чтобы простой народ учился читать. Уже ясно, к чему это привело. Люди становились непокорными и плевать хотели на приказы. В трактире он выяснил, что палач, несмотря на свое происхождение, был умным и образованным. И это делало его опасным. Во всяком случае, опаснее второго шпика, этого лекаря, который, как собачка, носился за своим хозяином.
Незнакомец поцеловал крест и снова спрятал его под тунику. Он принял решение. От секретаря никакого толку не дождаться, нужно действовать самому. Они устранят палача, и немедленно – слишком велика опасность, что он все им испортит. Теперь нужно лишь предупредить остальных.
Мягкий снег заглушил звук его шагов.
Палач с дочерью приближались к церкви Святого Лоренца, ее перекошенная башня почти целиком скрылась в клубах вечернего тумана. Хоть погода стояла и безветренная, мороз был нестерпимым. Магдалена взглянула на пасторский дом и сквозь щели в ставнях заметила свет от лучины. Видимо, экономка и пономарь до сих пор не спали. Куизль остановился перед церковью, и дочь беспокойно дернула его за рукав.
– Смотри, наверху! – прошептала она и указала на вход.
Двери в божью обитель были закрыты на стальную цепь, но в окнах на краткий миг вспыхнул свет факела. Лишь на мгновение, но Куизлю его хватило.
– Что, черт побери… – проворчал он и стал обходить церковь кругом. Магдалена следовала за ним.
Возле кладбищенской ограды они натолкнулись на свежие следы, которые вели к выступу здания. Палач наклонился и стал рассматривать следы.
– Их двое, – прошептал он. – Хорошие сапоги, дорогого покроя. Это не здешние ремесленники или крестьяне.
Он проследил взглядом за следами – они заканчивались возле шатких подмостков, которые рабочие поставили здесь еще осенью. Одно из окон на самой высоте было разбито.
– Надо позвать на помощь, – опасливо прошептала Магдалена.
Палач тихо засмеялся.
– Кого? Магду? Или тощего пономаря? – Он шагнул к подмосткам. – Я и сам разберусь, – проворчал он и еще раз взглянул на Магдалену. – Останешься здесь, поняла? Что бы ни случилось. Если не вернусь до следующих колоколов, тогда, если хочешь, можешь и на помощь звать. Но не раньше.
– Может, мне пойти с тобой? – спросила Магдалена.
– Ни в коем случае. Ты мне тут не помощник. Спрячься за могильной плитой и жди, пока я не вернусь.
С этими словами Якоб принялся карабкаться по опорам подмостков. Шаткая конструкция заскрипела и зашаталась, но выдержала. Через несколько мгновений палач добрался до второго уровня, прошел по обледенелым доскам до разбитого окна и влез внутрь.
Хотя снаружи сумерки лишь начали сгущаться, внутри церкви уже стояла непроглядная тьма. Куизль крепко зажмурился. Потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Палач чувствовал под ногами свежевыструганные доски галереи, откуда-то доносился стук. Шептались голоса. Наконец он смог смутно различить пол и стены. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что каменщик Петер Баумгартнер говорил правду. Стена вдоль галереи действительно пестрела красными крестами. Их совсем недавно закрасили, но после кто-то потрудился и в некоторых местах соскоблил побелку.
Словно бы желал убедиться, что под ней, подумал палач.
Он посмотрел с галереи вниз и увидел, что надгробная плита лежала в стороне, хотя в последний раз он сам поставил ее на место.
Рука его скользнула под плащ; там, на поясе, скрытая от посторонних глаз, висела дубинка, которую палач неизменно носил с собой. Хотя до этого в трактире доставать ее не стал. Он знал, что одного удара этим оружием достаточно, чтобы череп любого противника разлетелся, как зрелый орех. Теперь же Якоб вынул дубинку и взвесил ее в руке. Без сомнения, сегодня она ему еще послужит.
Он нащупал ногами ступеньки, спускавшиеся к порталу; тихо, словно кошка, скользнул вниз и прокрался к отверстию в полу. Голоса шли оттуда. Они звучали несколько приглушенно. Должно быть, неизвестные стояли в дальней части крипты, где находился и саркофаг.
Палач задумчиво взглянул на плиту, оставленную на полу возле отверстия. Кто бы там ни находился, с тех пор как они туда спустились, не могло пройти много времени. Ведь совсем недавно они с Магдаленой видели в церкви свет факела.
Куизль оглядел напоследок темный зал и начал тихо спускаться по каменным ступеням, пока не оказался в подвале.
Дубовый стол у стены был сдвинут в сторону. В низкий проход за ним пробивался дрожащий свет фонаря. Голоса теперь слышались отчетливей.
– Проклятье, должен быть еще какой-нибудь знак. Хоть что-нибудь! – произнес один из людей. Голос звучал необычайно сипло, словно владелец его говорил с огромным трудом. – С гробом мы не ошиблись, значит, что-то здесь спрятано.
– Господь свидетель, здесь ничего нет! – Второй голос звучал утробно, со швабским выговором. – Только эта табличка со словами да кости и лохмотья… – Голос перешел в шепот. – Как бы Господь не прогневался на нас за то, что нарушили покой усопшего.
– Лучше разберись с этой проклятой еретической загадкой. Магистр только потому и приставил тебя к нам. Не забывай об этом, толстяк изнеженный. Будь моя воля, ты бы до сих пор в каком-нибудь подвале пыль с книжек сдувал. Так что прекращай ныть и ищи! Deus lo vult![8]
Только теперь Куизль уловил в сиплом голосе первого незнакомца необычный акцент. Он явно был родом откуда-то издалека.
– Ну ладно, посмотрим тогда еще раз в той комнате, – ответил боязливый голос шваба. – Быть может, я что-нибудь не заметил в ящиках. Этот еретик мог и среди хлама что-то запрятать.
По звучанию голоса Куизль понял, что двое неизвестных приближались к первой комнате. Палач прижался к стене сбоку от выхода. Шаги послышались уже рядом, по полу расползся круг света, и в проход просунулась толстая рука, сжимавшая масляный светильник. В отблеске показался рукав черной рясы.
Куизль среагировал молниеносно. Он ударил дубинкой по руке, так что светильник полетел на пол и погас. Владелец его не успел даже вскрикнуть – палач резко выдернул его из прохода и врезал дубинкой точно в затылок. Толстяк застонал и свалился на пол. На мгновение повисла тишина. Затем снова раздался сиплый голос.
– Брат Авенариус? Что с тобой? Ты…
Голос умолк, послышался лишь тихий шорох, и больше ничего.
– Твой брат Авенариус чувствует себя не очень, – нарушил тишину Куизль. – Но все же лучше, чем Коппмейер. Это же вы его отравили, не правда ли?
Он подождал какого-нибудь ответа, но его не последовало. Потому палач продолжил:
– Я не привык, чтобы на вверенной мне территории травили людей. Здесь есть лишь один человек, кто может убивать, и этот человек – я!
– И кто же ты такой, раз решил, будто тебе до этого дело есть? – прошипел голос с иноземным выговором.
– Я палач, – ответил Куизль. – И тебе известно, что ждет у нас отравителя. Колесо. Но прежде я вас вздерну, а может статься, еще и внутренности вырежу.
С той стороны проходы послышался сиплый смех.
– А как умирают палачи?.. Ну, раз уж на то пошло, ты это скоро узнаешь.
Куизль зарычал. Ему эта перепалка надоела. Человек на полу застонал – удар был, видимо, недостаточной силы, и скоро толстяк очухается. Только палач собрался размахнуться, как вдруг ощутил слабое движение воздуха. Из прохода выскочила тень и ринулась к нему. Куизль отскочил в сторону и почувствовал, как запястье оцарапал клинок. Палач взмахнул дубинкой, но по противнику не попал – тяжелое орудие просвистело над его головой. Якоб выбросил вперед ногу и угодил мужчине точно между ног. И с удовлетворением услышал, как тот застонал от боли и отступил назад. В темноте Куизль мог разглядеть лишь черный силуэт. Человек перед ним был, похоже, в монашеской рясе и сжимал в руке кривой кинжал, какие палач уже видел у исламских воинов. Рассмотреть его более подробно он не успел, так как неизвестный снова бросился в атаку и направил кинжал в широкую грудь палача. Куизль отмахивался дубинкой и удерживал противника на расстоянии. Шагнув назад, он пихнул ногой что-то большое и мягкое и едва не споткнулся. На полу возле него до сих пор лежал толстый шваб, которого он вывел из строя в самом начале.
Не успел палач замахнуться для нового удара, как услышал за спиной тихий шорох. В следующее мгновение горло его сдавил тонкий шнурок.
Но ведь их же только двое?
Он схватился за горло, но кожаный шнур уже врезался глубоко в кожу. Палач стал задыхаться, словно рыба, брошенная на берег. В глазах потемнело. Он в отчаянии подался всем телом назад и почувствовал, как во что-то уперся. Стена! Тогда он попытался раздавить человека позади себя между стеной и своей широкой спиной. Наконец горло перестало сдавливать. Легкие снова наполнились воздухом, и палач закашлялся. Он вскочил с грозным рыком, готовый к новой атаке. Левая рука его вцепилась в мягкую бархатистую материю и рванула, правой Куизль шарил по полу в поисках дубинки, которую прежде выронил. Он пригнулся и стал озираться в темной комнате.
Образы начали расплываться. Отдельные тени слились друг с другом и образовали единый массивный облик.
Внезапно он почувствовал, как тело начало постепенно неметь. Онемение расползалось от пореза на левой руке и охватывало каждую частичку тела. Его парализовало. Куизль попытался шевельнуть пальцами, но они его не слушались.
Кинжал… Отравлен…
Он скользнул вдоль стены и сполз на пол. Ноздри защекотал запах духов – яркий аромат фиалок, напомнивший о цветущих лугах. Палач лежал с открытыми глазами, но не способный даже пальцем шевельнуть, и вынужден был смотреть, как над ним склонились три человека в черных одеждах и перешептывались.
Третий… Видимо, проследил за мной… Что с Магдаленой?
Куизль почувствовал, как неизвестные подняли его и куда-то понесли.
Симон очнулся в кровати, на белом покрывале и уставился в потолок из свежевыструганных еловых досок. Откуда-то снаружи доносился приглушенный шум стройки. Молотки, пилы, отдельные крики людей… Куда, ради всего святого, он попал?
Молодой лекарь поднялся, и голову пронзила резкая боль. Он потрогал лоб и ладонью почувствовал свежую льняную повязку. И сразу все вспомнил. На них напали разбойники! Бенедикта… да, она выстрелила, потом – скачка через лес и наконец темнота. Скорее всего, он ударился о ветку. Сильные руки подняли его на лошадь, он еще смутно припоминал голоса и покачивание в седле. На этом воспоминания обрывались.
Симон почувствовал жажду. Оглядевшись, он увидел справа от кровати низенькую тумбочку, а на ней стоял глиняный кувшин. Не только потолок был новым – тумбочку тоже, видимо, сколотили совсем недавно, как и широкую кровать. В воздухе стоял запах смолы и свежераспиленного дерева, в углу пылал небольшой камин. Больше в комнате ничего не было. Окна закрывали ставни, так что внутрь пробивался лишь тонкий, но светлый лучик света. Значит, снаружи день.
Симон потянулся к кувшину и попробовал жидкость в нем. Вкус был горьким и отдавал мятой – наверное, оставили ему лекарство. Он начал пить большими глотками, и в этот миг дверь распахнулась. На пороге стояла Бенедикта и улыбалась.
– Ну что, выспались? – Она указала на его повязку. – Латал вас, конечно, не лекарь, но, полагаю, здешние каноники тоже умеют обращаться с иглой и нитками.
– Каноники? – растерянно переспросил Симон.
Бенедикта кивнула:
– Премонстранты. Мы в монастыре Штайнгадена. Когда мы убегали от разбойников, вы ударились головой об ветку. Я взвалила вас на лошадь и привезла сюда. Оставалось-то всего несколько миль.
– Но люди… голоса… – Симон почувствовал, как головная боль все глубже вгрызалась в мозг.
Бенедикта взглянула на него с сочувствием. Лекаря бросило в жар. Бледный, в повязке и одетый лишь в грязную льняную сорочку, он, должно быть, являл собою поистине жалкое зрелище.
– Какие голоса? – спросила она.
– Пока я был без сознания… кто поднял меня на лошадь?
Бенедикта засмеялась:
– Я, кто же еще! Но, если вас это успокоит, стаскивали вас уже монахи.
Симон улыбнулся:
– Если бы это были вы, я бы уж точно запомнил.
Она с наигранным возмущением подняла брови и собралась уходить.
– Прежде чем мы выйдем за рамки приличия, гораздо лучше будет вернуться к делам, ради которых мы сюда явились. Настоятель нас уже ожидает. Разумеется, если только ваша рана позволит вам, – добавила она с насмешливой улыбкой. – Я подожду снаружи.
Дверь захлопнулась, однако Симон еще несколько мгновений полежал в кровати, чтобы собраться с мыслями. Эта женщина… сбивала его с толку. Наконец он встал и оделся. Хотя голова до сих пор раскалывалась от боли, быстро ощупав повязку, Симон убедился, что монахи хорошо знали свое дело. Прощупывался ровный шов – наверное, все, что останется, это небольшой шрам под волосами.
Лекарь осторожно отворил дверь, и его тут же ослепил яркий зимний свет. На синем небе не было ни облачка, светило солнце, и снег под его лучами сиял и переливался. Симону потребовалось время, чтобы глаза успели привыкнуть. Потом взору его открылась самая большая стройка, какую ему доводилось видеть.
Перед ним раскинулся монастырь Штайнгадена – или, вернее, то, что после нашествия шведов должно было воскреснуть в новом великолепии. Симон слышал, что нынешний настоятель Августин Боненмайр строил грандиозные планы. Однако насколько они были грандиозными, лекарь увидел только сейчас. Повсюду на площадке высились недавно возведенные строения. На многих еще красовались новые стропила, и вокруг большинства зданий стояли подмостки. Всюду сновали монахи в белых одеяниях и бесчисленные рабочие с мастерками или тележками, полными раствора. Слева от Симона трое мужчин под громкие выкрики вращали подъемник, позади по вымощенной дороге приближалась воловья упряжка со свежераспиленными досками. Пахло смолой и известкой.
Бенедикта заметила ошарашенный взгляд Симона и пояснила:
– Один из зодчих меня тут уже немного поводил. Там, где мы спали, будет новая гостиница. К ней будет примыкать гимназия. А вон там… – она указала на небольшое строение по другую сторону парка, – там даже театр хотят устроить. – Женщина зашагала вперед, продолжая рассказывать. – Я беседовала утром с приором. Настоятель хочет выстроить самый красивый монастырь в округе. По меньшей мере такой же, как в Роттенбухе, так он сказал. Боненмайр в монастыре, ждет нас к обеду.
Симону не оставалось ничего другого, кроме как поспешить за ней. Бенедикта, как само собой разумеющееся, приняла на себя главенствующую роль. Теперь Симон понимал, почему ее брат так часто обращался к ней за советом. За ее приятной внешностью крылся необычайно решительный характер. Лекарь с ужасом вспомнил вчерашний выстрел из пистолета.
Они встретили настоятеля в крестовом ходе, между аббатством и церковью. Августин Боненмайр оказался тощим человеком с худым лицом. На нос он нацепил оправленное в медь пенсне и как раз рассматривал фрески в часовенке, отходившей от коридора. В правой руке Боненмайр держал несколько пергаментных свитков, на поясе у него болтались отвес и угломер. Он походил больше на зодчего, чем настоятеля большого монастыря.
Лишь заслышав шаги гостей, Боненмайр повернулся к Симону и Бенедикте.
– А, юная дама с просьбой ко мне! Мне о вас уже сообщили! – воскликнул он и снял пенсне. Его звонкий голос гулко прокатился по коридорам. – А вы, должно быть, юный Фронвизер, – настоятель с улыбкой прошел к лекарю и протянул ему руку.
Августин Боненмайр, как и все премонстранты, был одет в белую тунику, вокруг живота его опоясывала пурпурная лента, отличающая ранг настоятеля монастыря. Симон опустился на колено и поцеловал золотое кольцо, украшенное крестом.
– Если позволите заметить, – проговорил лекарь, не вставая, – то я никогда еще прежде не видел столь внушительного монастыря.
Боненмайр рассмеялся и помог Симону подняться.
– Воистину. Мы все выстроим заново. Мельницу, пивоварню, школу и, разумеется, церковь. Место это станет центром, куда паломники будут стекаться толпами, чтобы почувствовать себя ближе к Богу.
– Я не сомневаюсь, Штайнгаден станет жемчужиной Пфаффенвинкеля, – вставила Бенедикта.
Настоятель улыбнулся:
– Человечеству нужны места, достойные паломничества. Места, где чувствуешь, как на самом деле велик Господь. – Он вышел из часовни в коридор. – Однако вы явились не для того, чтобы рассуждать о паломничестве. Насколько я слышал, вас сюда привело событие гораздо более печальное.
Симон кивнул и вкратце объяснил, почему они здесь.
– Возможно, причину смерти пастора мы найдем в прошлом церкви Святого Лоренца, – закончил он наконец.
Настоятель почесал лоб и повернулся к Бенедикте.
– И вы действительно считаете, что вашего брата отравили из-за какой-нибудь темной тайны, связанной с его церковью? Вам не кажется, что это как-то уж слишком?
Прежде чем Бенедикта успела ответить, вмешался Симон.
– Ваше преподобие, нам сказали, что церковь Святого Лоренца принадлежит вашему монастырю, – сказал он словно бы невзначай. – У вас нет, случайно, ее плана? Или, может, известно хотя бы, кому она принадлежала прежде?
Боненмайр потер переносицу.
– Монастырю принадлежит столько имений, что я, честно, не знаю подробностей о каждом отдельном из них. Но, быть может, что-нибудь найдется в нашем архиве. Идемте за мной.
Они прошли по крестовому ходу к аббатству. На первом этаже находилась низкая неприметная дверь, запертая на два массивных замка. Настоятель открыл ее, и в нос Симону тут же ударил запах плесени от лежалых пергаментов. Комната была не меньше четырех шагов в высоту. До самого потолка высились вделанные в ниши полки, забитые книгами, фолиантами, а также пергаментными свитками, с которых свисали красные печати монастыря. По углам все обросло паутиной, стоявший посреди комнаты полированный стол из орешника покрывал толстый слой пыли.
– Нашу библиотеку собирали веками, – сказал Боненмайр. – Просто чудо, что ее никто не спалил. Как видите, теперь мы здесь редко бываем. Но порядок остался все тот же. Подождите…
Он прихватил лесенку, прислоненную в углу, и залез по ней к предпоследней полке.
– Святого Лоренца, святого Лоренца… – бормотал он, разглядывая каждый корешок. Наконец издал возглас удивления. – Вот так раз! Лежит на самом видном месте.
Боненмайр спустился с потрескавшимся пергаментным свитком, на котором еще оставались кусочки красного сургуча. Симон с удивлением взглянул на сломанную печать.
– Похоже, свиток уже разворачивали. – Он провел пальцем по краю пергамента. – Причем совсем недавно. Даже трещины еще не потускнели.
Боненмайр задумчиво оглядел ветхий пергамент.
– Действительно, – пробормотал он. – Странно. Все-таки свитку несколько сотен лет. Что ж…
Он прошел к столу и развернул на нем свиток.
– Может быть, из-за плохого состояния его недавно переписали. Ну а теперь посмотрим…
Симон и Бенедикта встали справа и слева от настоятеля и взглянули на документ, который уже начал крошиться по краям. Буквы потускнели, но были еще различимы.
– Вот здесь. – Боненмайр провел пальцем посередине документа. – В 1289 году от Рождества Христова монастырь Штайнгадена купил следующие имения: два двора в Варенберге, два двора в Бругге, один двор в Дитльриде, три двора в Еденхофене, один двор в Альтенштадте… Точно, церковь Святого Лоренца в Альтенштадте! – Боненмайр одобрительно присвистнул. – Поистине небывалого размаха сделка. Она обошлась нам в 225 тогдашних динариев. В те времена это была огромная куча денег.
– А кто был продавцом? – перебил его Симон.
Палец настоятеля скользнул к началу документа.
– Некий Фридрих Вильдграф.
– Кем он был? – спросил лекарь. – Торговец, дворянин? Прошу вас!
Настоятель покачал головой:
– Если верить тому, что здесь написано, то Фридрих Вильдграф был не иначе как магистром ордена тамплиеров в Священной Римской империи. По тем временам человек в высшей степени могущественный.
Боненмайр поднял глаза и увидел окаменевшее лицо Симона.
– Что с вами случилось? – спросил он обеспокоенно. – Вам нехорошо? Быть может, мне для начала следует просветить вас, кем были эти самые тамплиеры?
– Нет необходимости, – ответил Симон. – Мы в курсе.
Уже через полчаса они покинули монастырь. Пока лошади их не скрылись среди деревьев, из безопасного укрытия за ними наблюдал незнакомец. Он отвернулся и влажными от пота пальцами снова принялся перебирать четки. Бусину за бусиной. Прошло столько лет, но теперь он чувствовал, что они почти добрались до цели. Их избрал сам Господь.
– Deus lo vult, – прошептал он, опустился на колени и начал молиться.
5
Куизль поморщился от неприятного запаха, который разогнал видения и водворил его разум в границы обычного восприятия. Пахло плесенью, пылью и землей… и чем-то гнилостным и влажным. Как в подвале, подумал он.
Где я? И что произошло?
На него волной накатили воспоминания, а с ними пришли ярость и боль. Он проглядел третьего! Тот, видимо, спустился в крипту следом за ним. Незнакомец, источавший запах фиалок, едва не задушил его кожаным шнуром. Куизль знал, что задушенный терял сознание меньше чем за минуту, а смерть наступала немного позже. Эти подробности он знал, потому что и сам казнил таким способом не одного человека. Приговоренные к сожжению платили ему, чтобы он таким образом избавил их от мучительной смерти на костре. За густым дымом люди не видели, что человек, объятый пламенем, был уже мертв.
Куизль вспомнил о кинжале, который парализовал его в крипте за пару минут. Необычный яд, палач такого еще не знал. Растения или ягоды росли, скорее всего, где-нибудь на другом конце света. Он осторожно пошевелил пальцами – те двигались. Хороший знак. Стало быть, действие яда, или чего там еще, прекратилось. Только теперь Якоб открыл глаза.
И ничего не увидел.
Палач моргнул несколько раз. Неужели ослеп? Может, те люди завязали ему глаза? Или же в подвале действительно было настолько темно? Он стал поднимать руку, чтобы ощупать лицо.
Не получилось.
Рука только дернулась и тут же натолкнулась на что-то твердое и холодное. Палач попробовал другой рукой – то же самое. Он попытался подняться, но врезался лбом в каменную плиту. Куизля бросило в жар, во рту пересохло. Он принялся метаться из стороны в сторону – всюду один лишь холодный камень. Сердце начало бешено колотиться. С огромным трудом палач смог успокоить дыхание.
Похоронили меня заживо. В саркофаге…
Куизль начал считать удары сердца и попытался дышать равномерно, пока наконец не почувствовал, что промежутки между ударами стали увеличиваться и сердце забилось в обычном ритме. Лишь после этого он принялся кричать:
– Эй! Слышит меня кто-нибудь? Я здесь!
Впечатление было такое, что плита над ним поглотила его голос без остатка. Даже если бы кто-нибудь стоял возле самого гроба, толщина камня не позволяла ни до кого докричаться. Придется спасаться самому.
Возможно, у него получилось бы сдвинуть плиту, упершись в нее руками. Но внутри было настолько тесно, что подтянуть руки к груди не представлялось возможным. Если только плиту сначала немного приподнять…
Палач сделал глубокий вдох, а затем подался всем корпусом вверх, так что широкий лоб его прижался к плите.
Чувство было такое, словно он головой пытался проломить стену дома. На висках выступили вены, к голове прилила кровь, но плита держалась, словно вмурованная. Он все давил, слыша хруст собственных костей; мускулы стали тверже камня.
Наконец послышался тихий скрежет.
В открывшуюся щель пробился луч света – не в том, конечно, понимании: просто тьма была не такой непроглядной, как внутри гроба. Куизль продолжал налегать на камень. Он понимал, что если сдастся сейчас, то силы, чтобы снова поднять плиту, вернутся к нему не скоро. Возможно, уже никогда. Поясница онемела от напряжения. Наконец плита отошла настолько, что палач смог подтянуть руки к груди. Он согнул их в локтях и уперся ладонями в камень.
И с оглушительным ревом сдвинул трехсоткилограммовую плиту в сторону.
Плита качнулась, словно поднос в руках слуги, а затем съехала влево и с оглушительным грохотом разбилась о каменный пол. Словно восставший из мертвых, палач поднялся в гробу. Все его тело покрывали каменная крошка и костяная пыль. По всей комнатке были разбросаны кости и обрывки материи. В углу валялась табличка с надписью.
Куизль вылез из саркофага и потянулся к табличке. Только теперь он заметил, что в левой руке по-прежнему держал черный обрывок от рясы, который успел оторвать, прежде чем потерял подвижность. Он поднес его к носу и понюхал. Фиалка, корица и что-то еще, чего палач разобрать не смог.
Этот запах он теперь никогда не забудет.
Сжимая в руках табличку и кусок ткани, Якоб стал подниматься на свободу. Они узнают еще, какую допустили ошибку, связавшись с палачом.
Магдалена провела ужасную ночь. Вчера вечером она битый час прождала перед церковью, но отец так и не появился. Наконец из разбитого окна вылезли трое незнакомцев в черных одеждах и скрылись в темноте. Потом где-то вдалеке заржали кони и послышался топот копыт.
Куда подевался отец?
В конце концов девушка поспешила к пасторскому дому и разбудила Магду и тощего пономаря. Вместе они открыли двери в церковь, при этом Магда без конца крестилась и возносила к небу молитвы. Если внутри и вправду еще кто-нибудь шастает, оба, скорее всего, помрут от страха, подумала Магдалена. Однако в церкви было пусто. Плита над криптой лежала в стороне, но когда под мольбы и стенания экономки Магдалена спустилась в крипту, она ничего там не нашла. В обеих частях подземелья, по всей видимости, шла борьба, всюду на полу валялся разбитый хлам. Саркофаг в дальней комнате, похоже, осматривал кто-то еще. По всей комнате в беспорядке валялись кости и обрывки ткани. Но гроб, закрытый плитой, стоял в том же виде, каким его оставили в последний раз отец с Симоном. Пока Магдалена осматривала гробницу, ею на краткий миг овладело дурное предчувствие, которое она объяснить не смогла. Ей вдруг показалось, что она чувствует присутствие отца. Но он пропал.
Преисполнившись беспокойства, она провела ночь в пасторском доме и на следующее утро, едва рассвело, пустилась домой. Мать уже стояла у порога, глаза ее покраснели от слез.
– Где ты была? – спросила она. – И где отец?
В первые мгновения Магдалена пыталась придумать какую-нибудь небылицу: ей пришлось целую ночь провозиться с больными в Альтенштадте, а отцу надо проспаться у Штрассера. Но потом вдруг не сдержалась.
– Я… я не знаю, – только и сумела выдавить девушка сквозь слезы и с плачем бросилась в материнские объятия.
В доме за столом Анна Мария выслушала наконец всю правду о безвестной судьбе своего мужа.
– Сколько раз я говорила отцу, чтобы не лез в чужие дела! – разругалась она. – У нас что, своих хлопот мало? Сует свой нос по книгам да чужим задницам, а теперь еще и собственную дочь опасности подвергает! Чтоб его черти забрали!
То был излюбленный способ Анны Марии побороть беспокойство за своего мужа. Чем яростнее она ругалась, тем быстрее угасал ее страх. Под конец она зачастую даже желала своему супругу издохнуть поскорее, хотя на самом деле любила его. Сама Анна Мария родом была из семьи палача в Кемптене. Смерть и страх она привыкла считать чем-то вполне обыденным, однако беспокойство за собственную семью от этого не уменьшалось. А с другой стороны, она даже представить себе не могла, чтобы ее Якоба умудрились прикончить и закопать трое вшивых убийц. Только не Куизля, палача Шонгау! Не этого проклятого, твердолобого и хитрющего негодяя!
Именно этот в высшей степени неподходящий момент и выбрал Якоб Куизль, чтобы вернуться домой. Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла его широченная фигура, все еще в грязи, каменном крошеве и костяной пыли; рука и лоб кровоточили, ладони стерлись до мяса, а каждый мускул свело от боли. Только поэтому палачу не удалось увернуться от наполненного кашей медного горшка, который полетел в него.
– Остолоп тупоголовый! Сколько раз я тебе говорила, чтобы не впутывал дочь, если вздумал опять что-то разнюхивать!
Куизль пальцем собрал теплую кашу с куртки и сунул в рот.
– А еще есть, или на сегодня это все? На вкус вроде недурно… – пробормотал он.
В него полетел глиняный кувшин. Но теперь палач был готов. Он развернулся всем не гнущимся до сих пор туловищем, и посудина с брызгами разбилась о стену позади него.
– Как ты вообще осмелился здесь появляться?! – крикнула его жена. Однако ярость ее уже немного поутихла; кроме того, ей уже нечего было сказать. – Я беспокоилась за вас обоих!
С лестницы послышались торопливые шаги. Из-за перил показались семилетние близнецы Георг и Барбара в ночных рубашках.
– Мама, почему папина куртка вся в каше?
– Потому что мама его ругала. – Анна Мария поднялась по лестнице. – Потому что в отцы вам достался этот проклятый упрямец, одна беда с ним. А теперь идите и оденьтесь, пока не померли от холода.
Она скрылась с детьми в верхних покоях. Куизль указал на Магдалену и на горшок на полу. И ухмыльнулся.
– Ну что? Может, хоть ты сваришь мне каши? Или запустишь в меня ложкой?
Магдалена улыбнулась:
– Нет, папа. Главное, что ты вернулся.
Она подняла измятый горшок и отправилась с ним на кухню, чтобы вскипятить воду.
После обеда домой к палачу пришел Симон Фронвизер и рассказал, что довелось пережить им с Бенедиктой. Обратный путь от Штайнгадена до Шонгау прошел без приключений. Сразу после отъезда они натолкнулись на обоз вооруженных торговцев, с которыми доехали до Шонгау. Грабителей простыл и след – наверное, купцы показались им слишком опасными, решил Симон. Или они еще не забыли Бенедикту и решили отсидеться в лесах и залечить раны.
Бенедикта остановилась в «Звезде», откуда собиралась отправить несколько важных писем. Анна Мария Куизль ушла с близнецами в лес за хворостом. Она все еще злилась на мужа и не желала его видеть. Якоб знал, что не позднее завтрашнего утра все уляжется.
Теперь Куизль и Симон сидели за столом в общей комнате и обдумывали события последних дней. От грубо сложенной изразцовой печи в углу исходило приятное тепло. В подставке на столе тлела щепка и наполняла комнату тусклым светом. Под лавкой возились в клетках несколько куриц.
Палач и лекарь нехотя прихлебывали травяной чай, приготовленный Магдаленой. Симон с радостью предпочел бы кофе, но Магдалена запретила употреблять бодрящий напиток – в его нынешнем состоянии, пояснила она, успокаивающий отвар пойдет ему на пользу. Симону показалось, что она не позволила ему выпить кофе еще и потому, что он ездил в Штайнгаден с Бенедиктой. И вообще Магдалена была угрюмой и молчаливой. Когда он захотел до нее дотронуться, она отстранилась от него и занялась горшком на очаге. И избегала смотреть Симону в глаза.
Головы, как у палача, так и у лекаря, были перевязаны. У Куизля ко всему прочему были перевязаны и обе руки, что не мешало ему в одной руке держать кружку, а в другой – дымящуюся трубку. В двух словах он рассказал Симону о нападении в крипте. Теперь им предстояло решить, что предпринять дальше.
– Так, что мы теперь имеем? – начал Симон. – В крипте под церковью Святого Лоренца покоятся останки тамплиера. Во всяком случае, надпись на гробнице позволяет предположить такое. – Слегка поморщившись, он глотнул травяного отвара. – Сама церковь много сотен лет назад принадлежала тамплиерам, потом ее продали премонстрантам. Продавцом выступил некий Фридрих Вильдграф, магистр ордена тамплиеров в Священной Римской империи. Бенедикта считает…
– Не надо мне тут про свою Бенедикту! – насмешливо бросила Магдалена. – Может, вы были в Штайнгадене вовсе и не до полудня. Позабавились в каком-нибудь сарае, а с утра взялись за ручки да и явились сюда, выдумали историю с разбойниками и выложили…
– Магдалена, помолчи и не неси чепухи. Лучше подумай вместе с нами, толку от этого больше.
Голос отца звучал спокойно, однако Магдалена знала, что ей не стоит перегибать палку. Сразу после обеда они с Симоном уже успели серьезно побеседовать. Молодой человек заверил ее, что между ним и Бенедиктой ничего нет. Но то, как он при этом отводил глаза, заставило Магдалену усомниться.
– Может, в крипте как раз и лежат останки этого самого Фридриха Вильдграфа, – заметила она.
– То же самое предположила и Бенедикта, – сказал Симон, пожав плечами.
– Чепуха, – палач достал из-под стола бутылку с чем-то крепким и влил ее содержимое в кружку с отваром. – Этот тамплиер лишь продал земельный участок. С чего бы его тут же и хоронить? Кроме того, такой видный господин наверняка, чтобы коротать время до Страшного суда, подыскал себе местечко поприличнее нашей перекошенной церквушки.
Против этого ни Симону, ни Магдалене возразить было нечего.
– Пусть так, – продолжил Симон. – В любом случае там могила тамплиера. Толстяк Коппмейер ее находит, кто-то слишком много болтает, и пастора находят вдруг мертвым.
– В любом случае эти люди до сих пор где-то поблизости, – вставила Магдалена. – Они уже несколько дней шныряют по округе и беседуют в трактирах на латыни! – Девушка еще раз рассказала им о том, что выяснила в Альтенштадте. – Трактирщик Штрассер считает, что это были монахи, – заключила она. – Богатые, образованные люди. И от одного из них несло духами, как от толпы французов.
– Будь я проклят, где были тогда мои мозги!
Куизль врезал себе кулаком по лбу. Потом достал кусок материи, который раздобыл в крипте.
– Чуть не забыл. Я оторвал это в церкви с плаща у одного из бандитов. Уверен, это тот же самый ублюдок, который позавчера побывал в замке у Лехнера. Чуть не затоптал меня.
– Вы в этом точно уверены? – переспросил Симон.
– Вне всякого сомнения. Это были те же самые духи. Такого я не перепутаю! – Он сжал черную тряпицу в ладони, словно пытался выжать пропитавший ее запах.
– Лехнер – участник заговора, стоившего жизни толстяку Коппмейеру? – Симон покачал недоверчиво головой. – Пусть секретарь и отъявленный интриган, но такое ему не к лицу.
– Так или иначе, – проворчал Куизль, – он запретил мне вмешиваться. С завтрашнего дня мне придется разыскивать для него грабителей по лесам.
– Ты? Но с какой стати, отец? – Магдалена раскрыла рот от удивления.
– Потому что Лехнер считает, что я единственный, кто способен на это. И таким образом он от меня отделается.
Якоб в нескольких словах объяснил, чего от него требовал секретарь.
– Он, как я понимаю, решил попридержать меня в стороне, – проворчал палач. – Но от меня так просто не отделаешься. Я отыщу подлецов, которые сотворили со мной такое, или не быть мне Куизлем.
Симон сглотнул. Он не хотел даже представлять себе, что палач сделает с этими убийцами, если действительно до них доберется.
– Пока я бегаю по лесам, поискать их для меня придется тебе, – сказал Куизль, повернувшись к Симону. – До Коппмейера мне дела нет, но теперь они зашли слишком далеко. Никто не смеет запирать палача в гробу, никто, и уж тем более не эти бродячие оборванцы!
Плавным движением Якоб достал мраморную табличку, которую до этого держал под лавкой.
– Решение где-то здесь, – проговорил он и провел по строкам перевязанными пальцами. – Этот умник рыцарь при жизни что-то запрятал, и мы найдем это, если отгадаем загадку. Голову даю на отсечение.
– Но возможно, что это обыкновенная надгробная надпись и ничего больше, – предположил Симон.
– Как бы не так! – упрямился палач. – Эти отравители тоже интересовались табличкой, во всяком случае, лежала она уже не в гробу. Решение вот, у нас перед глазами!
Симон еще раз взглянул на необычную надпись.
Читать бесплатно другие книги:
