Во власти мракобесия Ветер Андрей
– Больше не будет никаких выступлений! – твёрдо повторил Илюшин. – Он в телевизоре больше не появится. Я разговаривал с Анатолием Борисовичем… А вот и он, лёгок на помине…
– Здравствуйте! – Чубайс быстрыми шагами вошёл в кабинет, дёрнул шеей и поправил указательным пальцем тугой воротник белой рубахи. – Как настроение? Боевое?
В ответ он увидел неуверенные взгляды.
– Скуксились? – Чубайс сдвинул брови. – А вы разве не знали, на что мы идём? Не за детские игрушки взялись… Да, Коржаков взял нас за горло, но мы обязаны ответить адекватно.
– Адекватно? – Зверев кисло улыбнулся. – А что мы можем?
– С ним и его сворой надо разговаривать только на таком же языке! – воскликнул Чубайс. – И говорить надо прямо в лоб, без дипломатических расшаркиваний. Так и сказать им всем: либо вы заткнётесь, ребята, либо посадим вас. У меня всё задокументировано. Всё и про всех. И про воровство, и про кровь…
– Анатолий Борисович, – вставил Илюшин, – если про всех задокументировано, то я не понимаю, зачем это обнародовать? Хотите, чтобы всем срок дали? Нам ведь тоже перепадёт немало, как вы понимаете…
– Не беспокойтесь. Схему я разработал до мельчайших деталей. Либо пусть они заткнутся, либо всех посажу! – горячился Чубайс.
– Если имеются настолько серьёзные материалы, то зачем вести какие-то переговоры с ними? Отдайте в прокуратуру, – предложил Красавченко.
Однако Анатолий Борисович уже не желал никого слушать.
– Всех посажу! – срывающимся голосом убеждал он присутствующих. – Так им и передайте от меня лично в качестве привета!
– Я для такой роли не подхожу, – покачал головой Илюшин, – поэтому встречаться ни с кем из них не буду. Пусть Березовский с ними общается. Он умеет… А меня завтра, может, с работы выгонят… А вот лучше объясните мне: если Коржакова и Барсукова уволили, то почему вы боитесь их? Разве их оружие продолжает действовать без них? С помощью чего они реализуют свои материалы? Или они что, сами всё делают? Или они ушли, но всё-таки руководят?
– Во-первых, и без них, конечно, всё действует, – ответил Чубайс. – Всё-таки ФСБ и СБП – это системы, а не сброд идиотов. Во-вторых, как я слышал, Коржаков в июле возвращается на место.
– Откуда же такой слух? – испуганно спросил Зверев. – Или уже наверняка?
– Слышал от начальника Главного управления охраны… Вполне может быть. Ельцин к Коржакову привык. Сколько лет с ним!
– Надо с Борисом Николаевичем поговорить, – вздохнул Илюшин.
– Нам надо поторопиться, – едва слышно подал голос Андрей Зверев. – Нужно нанести последний, решающий удар…
– Тяжёлая ситуация. – Чубайс на минуту сник, затем вернулся к разговору. – По лезвию ходим… Евстафьев понимал это. Всё понимал! Прекрасно понимал, что рискует. Но ведь согласился. Ни о чём не спрашивал. Надёжный парень. Если всё обойдётся, я буду при себе всегда держать его.
Илюшин покашлял и сказал:
– Я вчера с Ельциным разговаривал насчёт этих денег… Я ему говорю: «Борис Николаевич, вот сейчас, если захотеть, возле „Президент-отеля“ можно сразу хоть двадцать человек поймать, которые выносят из нашего здания спортивные сумки, набитые деньгами». Он молчит. С каменным лицом сидит. Я говорю: «Потому что если мы будем перечислять деньги по неизвестным каналам, то выборы не сможем организовать. У нас ведь нет сейчас срывов, потому что мы сами деньги носим». Президент вроде сказал, что понимает… Я думаю, Анатолий Борисович, что вам надо встретиться с ним и переговорить с глазу на глаз, имея свои некоторые детали. Я с шефом переговорю в понедельник. А потом уж вы сразу… Я ему скажу, что нужно, по нашему общему мнению, дать указание генеральному прокурору, чтобы Евстафьева и Лисовского не сдавать силовикам. Надо их защитить, контролировать, конечно, чтобы прокуратура не провалила всё.
– Во сколько вы у него будете? – спросил Чубайс.
– В девять. Или по телефону, или приезжаю.
– Я буду звонить в то же самое время, – решил Чубайс. – Физическая позиция должна заключаться в том, чтобы изъять у генерального прокурора материалы под личный контроль президента… А где президент будет – на даче или в Кремле?
– Сейчас трудно сказать, – ответил Илюшин, перелистывая записную книжку.
– Это очень важно, – проговорил Чубайс, – будет он на даче или на работе. На работе я с ним свяжусь по прямом у, а на даче я не свяжусь. Тогда давайте в одну точку, Виктор Васильевич. То, что вы сказали Борису Николаевичу насчёт выноса денег, вы ещё повторите. Пусть президент поверит, что никакого воровства не было. Надо защитить наших ребят. Нужно сделать так, чтобы все считали, что президент целиком на их стороне. Нужна команда в ФСБ, чтобы чекисты их не трогали. И обязательно затребовать у Генпрокуратуры полный комплект документов. Приложите силы, чтобы Скуратов не упрямился и отдал материалы под личный контроль Бориса Николаевича.
– Да, взять их и подержать у себя, – подхватил Илюшин. – Хранить их до выборов, чтобы пока никакого шума больше не поднималось. А там проще будет, уже тихонько дело пойдёт, без истерики…
– Нет! Не до выборов! – взвился Чубайс. – Как это до выборов? А потом? Потом пусть, что ли, сами расхлёбывают? Ну ни фига себе! Наши с вами товарищи башку подставляют, а мы им скажем: «Извини, после выборов выбирайся сам». Куда это годится? Я не согласен с этим категорически! Люди ходят под статьёй! Да, так уж распределилось, что Илюшин и Чубайс сидят сейчас в «Президент-отеле», а они – там. Мы спокойно пили чай, а они выносили деньги. Но послали-то их туда мы! Не кто-то, а мы с вами!
– Я вас понял, – кивнул помощник президента. – Будем действовать в этом направлении.
– Да мы головой отвечаем за это! – Анатолий Борисович уже почти кричал. – Да если мы не снимем с них это обвинение, как я буду им в глаза смотреть! Вы что! Что же получается: значит, сделали своё дело, а дальше мы как бы и разошлись? А дальше – ну дали тебе пять лет, ну извини, бывает, с кем не случается! Так, что ли?
– Я согласен с вами… Значит, я поговорю с Борисом Николаевичем, чтобы выпросить у Скуратова материалы на Евстафьева и Лисовского.
– Послушайте, а что, если мы потом затребуем их себе? – предложил Чубайс. – Скажем, для анализа? Полный комплект документов?
– Ха-ха, – развеселился Илюшин. – А потом пусть он выпрашивает их обратно.
– В общем, – подвёл итог Чубайс, – первое, это чтобы материалы попали к президенту. А второе, попросить Бориса Николаевича похоронить всё это дело… Получится?
– Будем стараться…
ЭПИЛОГ
Через несколько дней после описанных событий Смелякову был запрещён вход в Белый дом, хотя формально Виктор всё ещё продолжал возглавлять находившийся там отдел «П». Чуть позже был расформирован и весь отдел…
Скандал, связанный с выносом денег из Белого дома, то затухал, то разгорался заново. Уже после того, как Ельцин, напичканный лекарствами и превратившийся почти в неподвижную куклу, одержал-таки победу на выборах, о коробке с надписью «Xerox» заговорили вновь. Причиной послужила публикация в газете «Московский комсомолец» стенограммы разговора, записанного в апартаментах «Президент-отеля». Последовала бурная реакция. Весь день Го – сударственная дума обсуждала публикацию и решила провести парламентское расследование. Анатолий Чубайс выступил перед журналистами с заявлением, что никакого разговора с Илюшиным в «Президент-отеле» не было, как не было и никакой коробки с полумиллионом долларов. Но стоило генеральному прокурору сказать, что плёнка с записью приобщена в качестве вещественного доказательства к уголовному делу Евстафьева и Лисовского, как возмущённая брань Чубайса и его команды стала звучать гораздо тише, а вскоре и вовсе смолкла…
Осенью Смеляков обнаружил, что за ним установлено наружное наблюдение. Работали не только бригады МВД, но и ФСБ. Виктор не возражал, так как ничем противоправным не занимался, но ощущать постоянное присутствие посторонних за своей спиной было тягостно. Приходя домой, он непременно задёргивал шторы, ибо обнимать жену и дочь на глазах у «наружки» не желал. Вечерами он старался заставить себя читать, но мысли разбегались, не фокусировались на книге, устремляясь к событиям недавнего прошлого. С бывшими сослуживцами Виктор старался не встречаться, чтобы не давать повода для раздувания пущенных недругами слухов о якобы готовившемся заговоре бывших сотрудников СБП.
Оставшись без работы, Смеляков не знал, чем себя занять. Иногда он подолгу бродил по центру Москвы, вдыхая смрад гниющего на заснеженных тротуарах мусора, проталкиваясь сквозь угрюмую толпу, поражаясь отчуждённости одних глаз и озлобленности других. Никто не говорил о любви, не восторгался жизнью, ни о чём не мечтал и даже не ждал ничего…
Близился Новый год, однако Смеляков впервые не ощущал присутствия праздника. Тут и там высились ёлки, украшенные сияющими игрушками, над улицами колыхались тряпичные растяжки с поздравлениями, из витрин выглядывали улыбающиеся куклы с пухлыми фарфоровыми щеками и охапками пушистых серебристых ёлочек. Возле многочисленных киосков матерились пьяные подростки, разливая в пластиковые стаканчики водку и пиво и с какой-то необъяснимой свирепостью рассказывая друг другу о своих сексуальных похождениях. Виктор с ужасом взирал на ребятишек, бросавшихся на перекрёстках чуть ли не под колёса автомобилей, чтобы предложить свои услуги – наскоро вымыть стекло или же продать свежую газету. Тут и там на экранах телевизоров сыто и самодовольно скалились губернаторы, показывая журналистам свои новые дворцы, конюшни, зоопарки…
Заметённая снегом Москва готовилась к встрече Нового года. Давно уже не чувствовалось на улицах столицы той предновогодней суеты, которой всегда отличались далёкие советские годы. Никто не спешил, никто не давился в очередях. Магазины ломились от обилия продуктов, витрины искрились сказочными гирляндами лампочек, отовсюду неслась громкая музыка, натужно гудели застрявшие в сугробах автомобили, запрудившие перекрёсток, по скверу бродил Дед Мороз с огромным, но очень лёгким мешком на спине, а из окрестных подворотен вываливались густой массой тёмные толпы нищих. От них исходил нестерпимо кислый запах, в одно мгновение разлившийся над площадью и сгустившийся смрадным облаком над памятником Пушкину. Бродяги просительно потрясали перед собой грязными руками, цеплялись скрюченными сальными пальцами за одежду прохожих, показывали гнилые зубы и шевелили обмороженными губами, выдавливая из простуженной груди: «Помогите ради Христа!»
Декабрь 2005 – май 2006