Псы, стерегущие мир Игнатушин Алексей

Глава пятая

Буслай шел за малютками по пещерам, мельком разглядывая диковинные рисунки, удачно сочетающие мазню краской и вкрапленные в стены прожилки различных пород. В спину дуло холодом, лопатки подергивались.

С горькой иронией он понял, что боится идти один, страшновато без надежного Люта, за чьей спиной можно вести себя как разбалованный мальчишка: ни за что не отвечать, лишь посмеиваться да поругивать.

Стыд ударил с такой силой, что Буслай застонал. Карлики остановились и удивленно залопотали. Буслай встряхнулся, зашагал. От его сурового вида малютки, испуганно пискнув, порскнули в стороны.

«Да, – подумал Буслай с горечью, – удобно притворяться дураком, чтобы безнаказанно жечь дома, так же удобно говорить, когда вредишь другу: „Я пошутил“. Ну, ничё, вернется, повинится перед Лютом… наверно».

Ноздри встрепенулись – послышался запах сырости. Человечки радостно завизжали и потянули с удвоенной силой. Гридень поплелся, облепленный ими, как бык слепнями. Ход свернул, расступился обширной пещерой, под сводами гулко отражался веселый плеск. Подземная река, темная, даже на вид холодная, шумно текла из сгустка мрака к светлому овалу на противоположной стене.

Буслай с сомнением оглядел крошечный плот. Для карликов он был огромен, но Буслаю на нем даже в рост не растянуться. Да и связан был из тонких жердей – ступить страшно.

Крохотульки, настойчиво пища, затащили Буслая на плот, оттолкнули от берега. Гридень заторможенно смотрел на злорадные ухмылки мелкоты, машущей крохотными ладошками, опасливо скосил глаза под ноги: плот под тяжестью воина в потрепанной броне притопило, вода обмывала щиколотки.

Плот потряхивало, река проказливо дергала в сторону, светлый проем быстро приближался, вырос на полнеба, показались каменные берега с редкими кустами чахлой зелени.

Вынесло на свежий воздух, грудь раздалась в стороны до треска ребер. Буслай жадно вдохнул изумительной свежести струи и счастливо засмеялся. Глаза резанул свет: хоть дальний край неба румяный, облака висят золотистыми слитками, но после подземелий даже вечерняя заря немыслимо ярка.

Впереди темнел массив леса, так приятный глазу. Безжизненные камни на берегах постепенно сменились землей с коротким подшерстком травы. Кусты росли гуще, деревья все ближе к воде. Одно величаво раскинуло ветви над рябым зеркалом, тень дошла до середины.

Буслай переступил с ноги на ногу, под сапогами хлюпнуло, плот опасно закачался. Гридень кисло посмотрел на вязанку хвороста, оглянулся – глаза поползли на лоб. За кромкой плота вздымались буруны, похожие на тугие мускулы, и мелькали смутные очертания прозрачных лиц. То-то плот несло по прямой, а как надумывал прильнуть к берегу – речные духи одергивали.

– Удобно, – пробормотал Буслай ошарашенно.

Думал, куда плыть: ведь земляной кот ничего не сказал и карты не дал. Теперь ясно: плот приплывет сам, не сбиваясь с пути, назад вернется так же. Кащей воистину повелевал Железными горами и окрестностями. Правда, непонятно, почему ничего не слышали о нем от Грузда? Стыдился князь, что платил тайную дань? Или Кащею плевать на мелких букашек, что копошатся на поверхности и мнят себя по дурости хозяевами?

Солнце зацепилось за вершины деревьев, покраснело от натуги, но кроны держали крепко, чуть покачивались, листва шелестела мерно, величественно. Горная река сунула рукав в лес, плот заскользил вдоль берегов, скрытых густой сочной травой. Гридень пожалел, что он не конь: сейчас бы набрал полную пасть и хрупал стеблями, брызгая тягучими каплями пахучего сока. Буслай вслушался блаженно в трели птиц, вспомнил напряженный гул гор, запахи в пещере волотов и содрогнулся так, что едва не упал в реку.

Плот замедлил бег, неспешно повернул, хворостины уткнулись в суглинистую выемку в зеленом берегу. Буслай махом слетел с плота, погрузившись ногами в мягкую траву, жадно повел плечами, полный мощи после купания в подземных озерах, и осмотрел стену деревьев.

– И куды идти? – развел руками гридень. – Налево аль направо?

Сзади плеснуло, и Буслай обернулся. Гладь вздыбилась бугорком, тот пробежал по воде немного, скрылся, как крот.

– Понятно, – буркнул воин. – Спасибо, ждите, я быстро.

На поверхности вздулся пузырь, лопнул с ворохом брызг. Буслаю показалось – насмешливо. Гридень резко повернулся и зашагал в указанном направлении: сперва вдоль берега, хлюпая раздавленными стеблями – капли сока забрызгали до груди, – затем двинулся к деревьям, мелким у берега, низковатым, а в глуби – толще, раскинувшим кроны на половину неба.

Воздух облепил лицо мокрым платком, потемнело, по хребту прошел холодок. Молот вылез из петли, покачивался наготове, иногда сшибал шляпки грибов – огромные, величиной с тарелку.

Под ноги легла тропа, и Буслай двинулся ровным шагом. Под сенью пушистых крон стало еще темнее, хотя солнце уйти за край не спешило. Стволы кругом были двуцветные: половина хмурилась складками темной коры, другая горбилась мощным наростом мха, зеленого, как спина пушистой ящерицы.

Впереди громыхнуло. Буслай остановился, напряженно всмотрелся, но всюду были лишь деревья да молодая поросль. В затылок дохнуло ледяно, будто прислонился к щелистой стене зимой. Ладони крепко сжались на рукояти, тропа приглушила звуки осторожных шагов.

Буслай лихорадочно шарил в памяти, но насчет Тугара-Змия ничего не находил. Эх, что ж не полежал изрубленным, как Лют, мог бы слушать байки, сказки и кощуны, глядишь – и мелькнуло бы об этой нечисти. Правда, мог слушать и так, но кому охота заниматься таким скучным делом, когда здоров? Эдак и до волховства недалеко.

Не случайно многие идут в волхвы после увечий. Кудесники бают что-то о возмещении за утраченное, но ясно – врут. Вот Вольга стал волхвом немыслимой мощи без всяких увечий. Может, с головой непорядок, ибо кто в здравом уме променяет воинскую славу на волховье бдение, но телом и поныне крепок. Получается, волхование – удел слабых, обучиться может любой, но в основном идут увечные, хилые, прибитые. Бают, что от знаний никто не умирал, но Буслай бы не рискнул.

Буслай взмахнул молотом, ближнее дерево содрогнулось, хлынул поток листьев, ствол вскрыл желтоватый разлом, жадно взбежавший к вершине. Оглушительно треснуло, гридень еле увернулся от половины древа, тропа вздрогнула от удара.

– Вот она, воинская сила, – хмыкнул он довольно. – Любую проблему можно решить силой, а не колдовством или хитростью. Никто не устоит.

Лес замолчал недобро. Гридень в безмолвии зашагал дальше. Деревья помалу редели, просветы встречались чаще, как дырки в зубах после драки в корчме. Проглянуло небо: сердцевина в темно-серой одеже, края горели пурпуром, облака застыли причудливыми пуговицами.

Впереди снова бухнуло. Буслай уловил желтоватый сполох, и земля пощекотала подошвы слабой дрожью. Буслай вздрогнул. Замершее на миг сердце погнало такую горячую волну, что выступила испарина. На виски давило, он оглох от зловещего звона.

– Что там творится? – сказал Буслай сипло, ужаснулся голосу и прочистил горло. – Щ-щас узнаю, – сказал он тверже, постаравшись говорить зловеще. Звуки голоса немного успокоили.

Поймал себя, что идет сгорбившись, фыркнул негодующе, плечи развернулись в стороны, грудь выгнулась крутой дугой, будто по хребту проехала телега. Приобретенная в горячих водах мощь бурлила, выплескивалась через уши. Ломанулся из редеющего леса с азартным рыком.

Расплывчатое отражение крон на гладком шлеме сменилось закатным небом, девственная чистота поля ударила по глазам. Кольчуга задорно позвякивала, ничуть не мешая бегу.

Поле разрезала лента воды, у берега земля сгорбилась чудовищным холмом с зияющим провалом в середке размером с въездные ворота города. Под сапогами сухо затрещало. Буслай скосил глаза, споткнулся, и в животе медленно стал разрастаться холодный ком.

Поле было выбелено костями: мелкими, как птичьи крылышки, с ветку толщиной, трава скрывала гигантские остовы, раздавленные, сломанные до мелкой щепы, перемолотые в пыль. Буслай заполошно огляделся – всюду кости. Стебли травы стыдливо прикрывали обломки, выбеленные ветром, отполированные дождями и снегом.

В недрах холма, высокого и крутого, как размытый курган властелина мира, громыхнуло. Темный зев входа осветился яркой вспышкой. Гридень медленно двинулся. Его решимость таяла с каждым шагом, он кривился от противного костного хруста.

Холм загородил полмира. Буслай со страхом вгляделся в огромную нору, неуверенно потоптался. Как успел заметить: стены шероховатые, видны корни травы, а на полу мозаика из черепов.

Идти в нору расхотелось. Тугар-Змий там знает каждую пядь. Кто поручится, что нет слуг да не заведет ли в ловушку? Нет, лучше в чистом поле, как надлежит хоробру.

– Эй ты, чудище поганое, выходи! – крикнул Буслай. Получилось неуверенно, но добро, что петуха не дал.

После тишины стены норищи затряслись, посыпались комья влажной земли. В лицо гридню дохнула затхлая волна, мощная – еле на ногах устоял.

– Эт хто там такой смелый! – проревел из глубин холма чудовищный голос.

– Выйди – узнаешь, – ответил Буслай хрипло. Руки до ломоты стиснули молот, в животе мелко дрожала жилка.

Голос бухнул, подобно раскату грома:

– А зачем?

Буслай пожал плечами, чувствуя себя дураком: в конце концов, что ему плохого сделал Тугар-Змий, а он заявился нагло, ведет себя по-хамски.

– Биться будем, – сказал упавшим голосом.

Холм задрожал от хохота, пол норы затрясся, черепа гнусно стукнулись, комья земли посыпались черным градом.

– Добро! – проревел хозяин довольно. – Давненько не сталкивался с такими наглыми. Погоди, сейчас выйду.

– Побыстрей, мне к ужину надо вернуться, – буркнул Буслай недовольно.

В норе вновь захохотало, затряслось, мелькнул желтый сполох.

– Не боись, я быстро, самому интересно поглядеть.

Буслай стоял столбом у входа в огромную нору, из зева хрюпало, шваркало, пыхало жаром. Дрожь в груди нарастала, гридень невольно отступал, с каждым разом шагая шире.

Темный зев налился светом, на земляные стены плеснуло золотом, воздух вылетел жаркой волной, принося звериный дух. Земля мерно вздрогнула, Буслая подбросило: кишки скручены узлом, противно ноют. Из потных ладоней потихоньку выскальзывала шершавая рукоять.

Тугар-Змий явился в блеске пламени, окруженный жаром. Воздух вокруг смялся, зарябил, как бурная речушка. Буслай со страхом глянул на чудовищного коня: красного, как болванка из горна, грива соткана из языков пламени, от взгляда налитых слепящим светом глаз дурно.

Но хозяин был еще страшнее: мощный, как крепостная башня, поперек плеч уместится человек, руки – чудовищные чешуйчатые бревна, из змеиной пасти вырываются тонкие струйки густого черного дыма.

Тугар-Змий повернул массивную, как ствол дуба, шею, чешуйки на змеиной морде удивленно встопорщились. Плавя воздух, протянулся огненный коготь, который разительно выделялся среди прочих, обычных. Широкий, как лезвие ножа, налитый ярым пламенем, он ткнулся в сторону пришлого.

– Эт ты, што ль, драться хочешь? – спросил Змей удивленно. Но в голосе пряталось волнение: если букашка так дерзит, то не напрасно. Не дурак ведь, знал, к кому пришел, попусту грозить не будет.

Буслай сглотнул ком, отступил от пышущего жаром хозяина холма, напряг волю и буркнул нарочито небрежно:

– Ежели отстрижешь коготь и отдашь, то, может, и помилую.

Чешуйки на змеиной морде встопорщились недовольно. Конь зло рыкнул. Буслай чуть не сел: красное чудище ревет по-звериному!

– И что он дался? – буркнул Змий. – Все ходют и ходют. – Он обвел мощной дланью выбеленное костями поле. – Сколько дураков лежит, думали, что будет счастье от коготка. Болваны! Если от пальца отделить, половину силы потеряет, а там вовсе усохнет, как жемчужина.

Чудище вдруг запнулось, лишенные век змеиные глаза проткнули Буслая. Конь вслед хозяину зашипел люто.

– Мамкин молот?! Откуда?! – рявкнул он с затаенным страхом. – Отвечай!

От него пахнуло жаром, закатный луч упал на расплавленный воздух, вокруг торжественно засияло. Тугара-Змия окружил красивый ореол.

Буслай прикрыл лицо от раскаленного воздуха, ответил растерянно:

– Да гостил я у твоей мати. Вот молоточек подарила, за что я… мать твою… нет, твою мать… благодарю.

«Скотина ты, Кащей!» – подумал гридень зло. Явно признал молот, потому и улыбался гнусно, представляя встречу Буслая с сыном Яги.

Тугар-Змий возразил:

– Что лепишь? Она с ним ни за что не расстанется, даже трогать не даст. Вот, помню, схватил разок без спросу, так меня так уделала… Гм, опустим.

Буслай заговорил поспешно, стремясь смутить чудище, а там и метнуть молот в змеиную харю можно будет – небось, не устоит, лопнет, как перезрелая тыква.

– Да ты когда в последний раз ее навещал? Вон, жаловалась, что детки забыли, не навещают.

Дивий смутился, марево вокруг пожухло, потянуло холодом, на змеиной морде проглянуло смущение.

– Ну, ты… гм…

Тугар-Змий озлился. Буслай прикрыл глаза от яркой вспышки. Воздух порскнул сожженными волнами, задымилась трава, небо задрожало от яростного голоса:

– Она ни за что не рассталась бы с молотом! Только мертвая!

Буслай изо всех сил сдержался, чтобы не задать стрекача, и попятился, прикрываясь от трескучего жара.

– Да жива она! Просто бока намяли.

От рева задрожал небосвод, с грохотом рухнули хрустальные глыбы:

– Мамку?!! Да я тебя!..

Конь цвета расплавленного металла скакнул со звериным рыком, волна кипящего воздуха ударила в лицо. Буслай покатился по земле – тело жгло, кольчуга и шлем опасно нагрелись. Вскоре вскочил на дрожащие ноги.

Тугар-Змий налетел с быстротой сполоха в грозовых тучах. Из змеиной пасти ударил столб черного дыма.

Буслая накрыла непроницаемая пелена, кожу отвратительно защипало, словно ее содрали до костей. Он закричал, но в рот нагло влезла едкая дымная струя и там зашипела, будто таял в костре снег.

Буслай отпрыгнул, в глаза ударил свет закатного неба. Из живота поднялся рвотный комок. Глаза слезились, в легких черная сажа мешала дышать, грудь словно придавило скалой. Тугар с хохотом наехал конем, с удовольствием наблюдая кувыркание в траве и обломках костей маленькой фигурки.

Гридень, задыхаясь, встал. Едкий пот залил глаза. Трясущейся рукой он смахнул крупные капли. Поглядел на Змия. Немыслимо тяжелый молот поднялся.

Дивий захохотал. Конь прыгнул, оставляя земле рваные следы с легкой дымкой по краям. В лицо гридня ударил поток огня.

Буслай распластался в траве, над головой яростно шумело. Шлем накалился и обжигал голову, пахнуло паленым волосом.

Тугар-Змий удивленно поглядел под брюхо коню, куда подкатывался человечек. Буслай вскочил и с яростным рыком обрушил молот. В лицо брызнуло горячими каплями, будто расплавленным металлом, плечи загудели от отдачи. Конь с жалобным вскриком осел, из его раздробленной ноги толчками плескала темная кровь.

Дивий ругнулся и неуклюже соскочил, проминая землю до щиколоток. Буслай с удивлением уставился на странный горб: выпуклость переливалась металлическим цветом, разделенная посередке вмятой полоской, будто закрытые надкрылья жука.

Тугар-Змий молниеносно повернулся к дерзкому пришлому. Чешуя красиво переливалась. Огненный коготь вспыхнул, как солнце, воздух расплавился и постреливал змейками пламени. Змий мельком поглядел на жалобно вопящего коня, лежащего на боку, задняя нога которого держалась на тонких жилах. Конь неловко дернулся, траву примял кусок измочаленной плоти.

– А ты крепок, – сказал Тугар с уважением.

Буслай был бы рад согласиться, но трудно, когда ноги дрожат, тело сковывает предательская слабость, глаза нестерпимо режет, легкие превращены в глыбы гранита.

Огненный серп разрезал воздух и столкнулся с болванкой. Отдача швырнула Буслая на спину, плечо захрустело, как молодая веточка, небо потемнело. Топот чешуйчатых ног слышался глухо, словно через войлочную подушку. Раздался глумливый хохот.

От ярости кровь заструилась по жилам расплавленным металлом, и Буслай с диким криком поднялся. Тугар-Змий отшатнулся от вида налитых кровью глаз. Молот стал падать на чешуйчатое плечо. Дивий подставил коготь и болезненно поморщился. Буслай торопливо замахнулся и ударил вновь. Огненный серп перехватил рукоять, как колосок, сила замаха пригнула Буслая, в лицо уперлось чешуйчатое колено.

Вспышка боли ослепила, нос горел мучительно, в ноздрях появилась противная сырость, густые капли скатывались через губу. Тугар-Змий захохотал победно и замахнулся когтем.

Слепящий серп остановился в пальце от шеи, кожа там задымилась и обуглилась. Дивий покачал головой, зашипел довольно. Рукой схватил дерзкого за шиворот. Буслай взлетел гордым орлом, удар в спину отшиб внутренности. Тугар-Змий вальяжно протопал к распростертому, деловито подхватил обмякшее тело, как бревно, и швырнул к небесам.

Внутри Буслая позорно заныло, всхлип вздулся на губах кровавым пузырем. Круговерть перед глазами закончилась ударом взбесившейся земли в лицо. Захрустело, гридня расплескало, размозжило и разбросало в стороны: каждая косточка сломана, каждая мышца порвана, череп разламывает ужас близкой смерти.

Шаги Тугара-Змия послышались смутно, словно из-под толщи воды. Буслай не почувствовал, как его подняли с земли. Перед гаснущим взором возникла змеиная морда.

Дивий глядел на измочаленного гридня презрительно. Коготь взрезал кольчугу, как простое сукно, сжал железный комок в кулаке. Сквозь пальцы потек расплавленный металл, от вишневой лужи занялась трава, запахло жженой костью.

– Нет, – сказал Тугар-Змий с сожалением. – Хлипок оказался, даже неинтересно.

Поставил гридня на ноги, поддержал заботливо, ибо колени Буслая с хрустом подломились, тело зашаталось, изогнулось, как у змеи. Обычные когти со скрежетом погладили шлем. Подумал: стоит расплавить, как кольчугу, но на макушке? Однако отмахнулся: так выглядит смешнее.

– Ну, бывай, – прошипел он в залитое кровью ухо.

Крепкий пинок швырнул гридня в воздух, копчик зверски заныл. Боль скрутила кишки, небо и земля закрутились перед глазами. Земля безжалостно ударила в грудь – твердая, как камень. Дыхание вылетело со страшным свистом, гридня закружило по траве. Внутренности сорвались с укрепленных мест, загромыхали внутри, как камни в бочке. Затрещали кости – свои и чужие. С пояса сорвало один из кошелей.

Тугар-Змий довольно поглядел на замызганный кровью куль, что вломился в заросли чахлых кустов и с треском исчез. Нашарил в траве молот на огрызке рукояти, раненого коня уместил вдоль плеч. Похохатывая и пыша жаром, Змий направился в нору.

Глава шестая

Сознание возвращалось урывками, заполненными жалким плачем, всхлипами. Буслай, не помня себя, полз, как раздавленный гад, в лес. Кости рук перемололись в кашу, длани подгибались, плющились. Под кожей перекатывались осколки скелета, из носа текла река, на траве висли крупные капли.

Глотая сопли от жалости к себе, дополз до стены леса. Тело сотрясли рыдания, в глазах вскипели слезы, захлестали таким мощным потоком, что вычистили дорожку на замызганных кровью и грязью щеках.

Перед глазами пронеслись сладостные картины, как бьет Тугара, крушит кости, плюет в ненавистную рожу, сворачивает шею. Чудище униженно молит о пощаде, а он разрывает того на части, омываемый потоком змеиной крови. Но стоило неловко пошевелиться, и дикая боль остудила жар в груди. Буслай припал, давясь слезами, к земле, заскулил, как обиженный щенок.

В глазах было темно, и он испугался, что ослеп, но протер глаза, морщась от боли, и понял, что уже стемнело. Небо заткала ночь, весело посверкивали серебряные блестки. Гридень всхлипнул, пополз в глубь леса. Ноги волочились, будто хребет перебили. Буслай прислушался к ощущениям и с мерзким холодком понял, что, может, так и есть.

Остывшие мышцы окаменели, каждое движение отдавалось вспышкой дикой боли, хрустом, будто ломалась корочка свежего хлеба. Пятная тропу слезами и кровью, Буслай дополз до разлапистых зарослей, пальцы погрузились в ледяную воду: из-под корней замшелого дерева тек небольшой ручеек.

Гридень привалился к валежине, отбитую спину кольнули обломки сучьев. Всхлипнул, плечи затряслись в судорожных рыданиях. Много позже, едва шевеля руками, он протер наперченные слезами глаза и негнущимися пальцами еле развязал ремешок шлема.

Облегчение было настолько неимоверным, что он застонал, будто сграбастал в кучу с десяток спелых девок и сумел всех разом. Под кожей головы пульсировало, словно череп, лишенный скреп, начал расти, как тыква по воле богини плодородия Севы.

Струи холодного ночного воздуха утолили боль сломанного носа. С удивлением Буслай обнаружил, что может шевелить руками – правда, с непрестанной болью. А ноги оставались недвижимы, словно окаменели. Он зло пощипал их, но ничего не ощутил. Потом, задрав штанину, ухватил так, что сорвал клок кожи, но опять ничего не почувствовал.

Дикий страх хлестнул огненной плетью. Заснувшая лесная живность проснулась от крика ужаса, возмущенно загугукала. Буслай обрушил на недвижимые колоды град ударов, тормошил, теребил, приговаривая сорванным от испуга голосом: «Ну давайте, миленькие, что ж вы?» С таким же успехом он мог массировать бревна.

Буслай откинулся на спину – в хребет уперлась шершавая кора валежины – и завыл тоненько, захлебываясь жалостью к себе. Впереди маячили годы унизительного существования, когда сам не сможет сходить в уборную: придется кого-то умолять, чтоб взял на руки, скрывая брезгливость на морде лица, а то и убирал прямо из… из… постели!!!

И чем будет заниматься? Неужто в волхвы или – упаси боги! – просить милостыню? Остаток жизни терпеть насмешливо-брезгливые взгляды, слышать смешки девок, оскорбления мальчишек?

Буслая затрясло. Глаза ослепли от слез, он выл по-звериному, каждая жилка тряслась от животного страха. Была мысль вернуться к Кащею, может, как-то поможет, ведь там будет Лют… Лют!!! А ведь ему труднее придется, злобный бог не чета Тугару-Змию, вдруг он не…

Мысль хлестнула ошеломляющей болью, он закричал от невыносимой тоски, крик затих средь обмерших стволов.

Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.

Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.

Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.

Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.

Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.

Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.

С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.

Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.

Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.

Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.

От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.

В животе начались страшные рези. Буслай схватился за пузо и бессильно застонал, не отрывая взгляда от ног.

– Давайте, – прошипел он умоляюще. – Давайте!

Дурнота накрыла волной, заглушила звуки леса и треск горящих сучьев. Глаза уткнулись в непроницаемую тьму. Кто-то жестоко дернул за ногу, и Буслай с криком провалился в небытие.

Звуки резко ворвались в уши – яркие, оглушающие. Буслай распахнул глаза: справа ревело пламя, огненная стена поднялась до неба, языки огромные, как отроги гор. Буслай испуганно сообразил: пока валялся без памяти, как девица, оставленный без присмотра костерок перекинулся на замшелые деревья и жадно вгрызся в новую пищу.

В лицо дохнуло страшным жаром, будто оказался внутри печи. Невольно застонав, он отбежал подальше, волны прохладного воздуха ласково пригладили… шерстку?

Я хожу!

…На четырех лапах.

Буслай смятенно оглядел лапы, поросшие густой короткой шерсткой, небольшое тельце, длинный, болезненно голый хвост. Вскрикнул в изумлении и страхе – и услышал жалкий писк. Лапа потянулась к уху, но коснуться его не смог, раздраженно засопел, шевеля… усами.

Лес вокруг преобразился: откуда-то выросли новые деревья, странно гладкие, без веток. В лесу непрестанно щелкало, хрюкало, хрустело, посвистывало. Звуки были странные, пугающие. Крохотное сердечко билось часто, как ливень по крыше. Воздух неожиданно загустел, ноздри щекотали сотни незнакомых запахов.

«Мышь, – вздохнул Буслай разочарованно. – А почему мышь? Почему оборотился?»

Озарение полыхнуло яркой вспышкой, смешок полевки затерялся в гигантских стеблях травы. Тирлич! Оборотная трава, чьим соком пользуются ведьмы для богопротивных делов… Но Лют сокрушался, что сжег тирлич у Грузда, вместе с дурманом… Перепутал, оно понятно, все же не волхв.

Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.

Ошалев от открытия, мышь порскнула в сторону – лапки неприятно захолодила размокшая земля – и с разбегу ударилась в твердое. Буслай отпрянул от бурлящего пламени, в языках которого уселось уродливое, расплывчатое существо. Гридень долго пялился на отражение в шлеме, потом заметался по стоянке.

Остановился – бока мощно раздувались, как щеки дудошника. Отбежал подальше от костра. Свалился в ямку. Поспешно выбрался, огляделся. Лес очень изменился: деревья теперь с гору, сухие веточки – непролазные буреломы, ничего не понять! Потом смутно догадался, что выемку оставил локтем, когда полз, глотая сопли.

Шерстка гневно встопорщилась, перед глазами замелькали картинки, выжигающие мозг. Потянуло запахом засохшей крови. Принюхался, нос заходил ходуном, глаза вычленили темный камешек, прилипший к стволу травы. Тронул лапкой, поверхность лопнула, коготок завяз в вязкой массе.

– О, какая у меня кровь, – пропищал Буслай. – Густая, крепкая.

Буслай засеменил от капли к капле, от выемки к выемке. В голове билась горячая мысль о мести. Наскоком не получилось – побил Тугар-Змий. Видать, не все можно решить силой, кое-где уместнее прокрасться и добиться своего хитростью.

Надо успеть в нору змеемордого до рассвета. С первым лучом солнца он вернется в людскую личину – со здоровыми ногами! – схватит что-нибудь и побьет змия его же оружием.

Древесные горы нехотя расступились, небо обрушилось такое огромное, хмурое, что невольно замерло сердце. В прорехе жестких кованых плит грозовых туч жалобно светила луна. Свет был немыслимо яркий, будто солнечный, но края туч, готовых разродиться каплями величиной с яблоко, безжалостно сдавливали, душили.

Копья травы топорщили шерстку, лапки скользили по гладким белым плиткам костей. Буслай залез на помост из чьей-то лопатки и, смешно шмыгая носом, оглядел просторы загадочного мира. Задыхающаяся в мускулистых объятиях туч луна скрылась, напоследок пригладив серебристым лучом поверхность горы. Гридень двинулся к горбу земли, надеясь, что это тот самый холм, а не кротовья кучка.

Над головой мелькнула хищная тень, но Буслай не обратил на нее внимания. Волна холодного воздуха вздыбила шерстинки, острым нюхом он учуял запах неведомого зверя. Скакнул в сторону, как бешеный конь, под остов какого-то неудачника. Над головой огорченно ухнуло.

Буслай из укрытия увидел громадную птицу с круглым диском лица, кинжальные когти, и сердце затрепетало. Чуть не попался сове, подумал гневно, но с немалой толикой разочарования.

Мелькнула мысль отсидеться до рассвета, пока гнусный пернатый не улетит, но гридень поборол страх. Осторожно выполз, застучал лапками по обломкам костей. Ухом чутко ловил неописуемое многообразие звуков: в траве пищали, трещали, скреблись… добро бы – жучки-паучки, а не опасные чудища.

Крохотные мышцы уставали. Буслай пискнул тоскливо: холм приближался медленно, порой чудилось – отползал.

В изнеможении он пробрался через утоптанную середину. Стыд слепил глаза, гридень падал в обугленные ямы от копыт, лапами с хрустом ломал корку засохшей кровяной наледи, увязал.

На исходе сил добрался до утоптанной, как камень, земли у входа в нору. Небо заметно посветлело: оно было заковано в грозовой панцирь, но теперь можно было рассмотреть каждую складку свинцовых туч.

Двинулся медленно – устал, но не признавался, отговаривался осторожностью. В глазах было темно, очертания стен слегка протаивали из бархатной тьмы, в ушах стоял треск корней, пожираемых прожорливыми червяками.

Веяло опасностью – не раз обмирал от страха, чудилось, что из темноты кто-то наблюдал за мышью, прикидывал: опасен или нет? О неровный пол сбил лапки, всхлипнул: когда все кончится?!

Упрямо бежал вперед. В темноте немного рассвело, блеснуло желтыми сполохами, носа коснулось тепло. Радостно пискнул, напряг мышиные жилы, ветер засвистел в ушах.

Страшное шипение ударило плетью, хребтом ощутил приближение опасности, свет померк. Буслай забарахтался во влажном мешке, лапки уткнулись в мокрые бревна. Ужас ошпарил кипятком: его затягивало в глубь мешка, оказавшегося бездонным, мышиные легкие мучительно горели от нехватки воздуха.

Что есть силы вцепился во влажные бревна, запищал отчаянно, крохотными когтями поцарапал стенки мешка. Чвакнуло, ноги обожгла горячая волна, мешок покидало в стороны, устье распахнулось, ворвалось сердитое шипение. Буслай выпрыгнул – земля больно ударила – и рванулся прочь. Из-под лапок порскнули темные комочки.

Любопытство пересилило страх – он бежал, но, когда затылок перестал сверлить смертельный холод, обернулся. Из стены выросло толстенное извивающееся бревно. Змеиная пасть была раскрыта, сердитому шипению товарки вторили другие змеи, что выползли из земляных стен, как корни старого дерева.

– У-у, гады! – пискнул Буслай. – Расплодилось нечисти.

Неплохую стражу Тугар-Змий завел, отметил нехотя. Может, кроме змеев, еще кто есть, но прячется, не обращая внимания на маленькую мышь. А как будет выбираться… гм…

Буслай пискнул сердито и сверкнул бусинками глаз. Опять задумался в неподходящем месте! Думать надо в спокойной обстановке, чтобы ничего не мешало: ни враги, ни жена, ни дети, ни погода, ни плохое умение танцевать. А в таких ситуациях надо не думать, а делать – тогда, может, и останешься в живых.