Псы, стерегущие мир Игнатушин Алексей
Грохочет, будто раскалывается скала, с дрожащего свода сыплется пыль. Каменная сосулька неохотно щерится у основания, голубоватое острие со свистом вспарывает воздух. Крышу мастерской пробивает, как лист клена. Облако пыли скрывает окрестные жилища. Из него злыми шершнями выпархивают осколки. Кажется, неуязвимых волотов рассекает, как черствые горбушки.
Воздух режут пронзительные кличи металлических труб: огромных, в раструбе улечься можно. Пара волотов качает мехи, труба ревет, раздирая слух.
Вторая половина подземного города оживает, бурлит народом, пещеру заполняет топот железных ног. В суматохе сталкиваются, оглушительно звеня, распадаются на части, соединяются и бегут дальше – не всегда с той же половиной.
Лют смотрит на Буслая так, как тот раньше глядел на Нежелана. Гридень сочувствует бедовику.
– А я при чем? – бурчит растерянно.
Лют спохватывается: и впрямь, глупо сердиться на соратника – но все же поддевает ехидно:
– Ты теперь вместо Нежелана, всегда при чем.
Буслай, оскорбленно хрюкая, отводит взор.
Грохот ломающегося камня нарастает, стена пещеры близ мастерских змеится трещинами. Со свода густо сыплет пылью, будто песком из ведра. Трещины, множась, убегают в стороны. Стена зарастает черной паутиной.
Пещерники бегут прочь, оставляя в воздухе размазанные полосы. Лют замечает: по половине мостов убегают, а по другой к трясущейся стене подбегают могучие волоты – кожа вороненая, ростом больше. В руках держат зазубренные полосы – увесистые, широкие. Такими можно колоть камни или калечить столь же крепкую плоть. Вороненые одеты в кольчужные платья, с расстояния выглядящие несокрушимой броней, а не повседневной одежей. В поясе перехвачены железными ремнями.
Буслай с интересом вглядывается в звенящую металлом толпу, потом смотрит на стену в трещинах. И забывает о гадком воздухе, что заставляет чихать и кашлять.
Стена, всхлипнув, осыпается ломтями, способными раздавить Змея. К волне оружных волотов устремляется пыльное облако. Накрывает, как зола головешки. В огромном проломе мелькает темная махина.
Буслай разочарованно вскрикивает, азартно сжимая кулаки. Приподнимается, чтобы лучше видеть. Пыльное облако укрывает схватку клубящимся покрывалом. Пещера содрогается от чудовищного рева, звуков разорванного металла.
Из пыльного клубка вылетают черные полешки, покореженные, смятые. Изувеченные волоты плюхаются с густыми снопами искр и застывают. Иные падают с невероятной силой на сородичей. Сшибают безжалостно, как чурки, поднимая колокольный перезвон. Искры сыплются так мощно, что напоминают дыхание Горыныча. Но и пришлым достается: в грохоте ударов проносится крик чудовищного зверя, раненного смертельно.
Клубящаяся туча стремительно разрастается, окутывая ремесленный посад. Лижет реку – зеленая вода вмиг покрывается грязным налетом. Гридни еле успевают прикрыться руками – по головам стучит, будто швыряют горстями песок пополам с речной галькой.
Буслай нетерпеливо приподнимается, морщится от горячих крошек, бьющих в лицо. Жадно глядит в мутную взвесь, где едва видны очертания неведомых чудищ, лупящих волотов в хвост и гриву.
Лют дергает дурня за рукав, тычет носом в другой берег. Посад пустеет, лишь у берега реки стоят полчища волотов. Если их миновать, то до ворот препятствий не встретишь. Но как миновать?
В стороне, близко, грохочет. Гридням кажется, что они находятся в середке грозовой тучи, черной от гнева, раскинувшейся на полнеба. В лицо бьет ярким светом, воздух лапает жаркой ладонью. На месте мастерской булькает крупными пузырями котел расплавленного металла.
Гридни потрясенно смотрят, как пара мощных волотов бестрепетно окунают руки в густую кашу, тянут на себя: расплескивая бело-желтые лужи, выныривает раскаленный добела волот. Державшие его руки медленно наливаются вишневым цветом. Волоты несутся с горячим сородичем к месту схватки, скрытому клубами пыли, держа его как таран.
С размаху швыряют в гущу. Раскаленная голова режет воздух, частицы пыли вспыхивают яркими звездочками. Волот падает на гигантскую тушу. Раздается отчаянный вопль. Диковинный зверь мечется, топча защитников пещеры, мелькает огромный рог.
Раскаленный волот, проплавив толстую шкуру, с шипением погружается в плоть, как нагретый камушек в брусок масла. Руки рвут мясо, как гнилую рогожу, пахнет паленым. Рев боли сотрясает пещеру.
Гридни, зажав уши, падают на крышу, теряя сознание. От запаха паленой плоти в носу отчаянно чешется. Рядом шмякается оторванный кусок, обугленный, в лицо брызгают горячие капли.
Раскаленный волот теряет неистовую белизну – тело горит густым вишневым жаром, – вязнет в туше, неистово рвет ее железными пальцами, будто птицу ощипывает. Чудище с жалобным криком рушится, подняв тучу каменной пыли. Радостные кличи волотов заглушают яростный рев сородичей павшего чудища.
Сквозь пыльную пелену видны массивные туши. Чудовищные морды увенчаны рогом, словно выдающуюся вперед верхнюю челюсть пробили копьем. С краев пасти свисают ветвистые рога. Четыре столба трехпалых лап проминают пол пещеры, как пленку молодого льда на осенней луже.
Волоты порскают в стороны. От грохота металла трещат дома, ополовиненные тела с треском проламывают стены, лопаясь с жутким лязгом. Диковинные звери, стаптывая защитников, устремляются к реке.
Зеленая гладь разлетается прозрачными осколками. Волоты кидаются к пришлым, зазубренные железные балки со свистом вспарывают воздух. Шкура зверей лопается, из красных щелей мощно брызжет, словно бьют по полной миске ладонью.
Рев умирающих зверей ярит сородичей. По мосту ломится туша, похожая на угловатый валун. Волоты сыплются железными поленьями. Чудища пересекают реку, рев сливается с грохотом падающих стен домов. Взметаются клубы каменной пыли, крошка зудит комариной тучей.
Лют толкает завороженного Буслая. Гридень болезненно морщится, в воспаленных глазах удивление.
– Живо на ту сторону, пока никого нет! – шипит Лют.
Раздробленный пол бьет в подошвы. Хрустит, словно бегут по черепкам. Перед глазами обшарпанный мост, будто выеденный с края, как старый-престарый нож.
На дороге поблескивают металлические лепешки. Буслай скользит по отполированной поверхности. Роняет взор: из железной лужи со злостью смотрит черный уголек с пылающей сердцевиной. Гридень топает, с хрустом в железной глазнице оседает горка золы.
Чудища отшвыривают волотов, вгрызаются в жилые дома. Пещерники бросаются следом, размахивая руками. От страшного грохота пещера дрожит. С потолка слетает голубоватая каменная сосулька, больше первой раза в три. Острый конец бьет близко к реке. Сосульку опрокидывает, кружа гигантской скалкой. На месте мастерового посада остается укатанная пыль.
В жилом посаде вспыхивают ожесточенные драки. Волоты гроздьями виснут на зверях, те страшно ревут, воздух густеет от красных комков.
Гридни взбираются на крышу уцелевшего дома.
«Хорошо, что пещерники ставят дома близко», – думает Буслай, перепрыгивая с крыши на крышу.
Окованные широкими полосами стали с затейливой резьбой, ворота вырастают в размерах. Дурно делается при виде створок, способных преградить полноводную реку.
Холодный ветер шевелит волосы на затылке. Лют досадливо крякает: несмотря на нападение, стражи ворот на месте. Крупнее ранее виденных, черные, как уголь, в руках бруски зазубренного металла. Витязь на глаз прикидывает: такой попробуешь поднять – пуп развяжется, кость хрустнет.
Сзади ревет и громыхает. Лют оглядывается, кровь стынет в жилах. Круша каменные дома, как горшки, сзади скачет рогатое чудище, глаза полыхают жаждой убийства. Над ухом свистит, больно дергает за волосы. Лют едва не падает с крыши, видя впереди крупный обломок.
– Лют! – орет Буслай дико. – Лю-ут!
Зверь приближается – пахнет теплом огромного тела, жарким дыханием. Волна грохота налетает, швыряя их, как букашек, вверх. В животе холодно от неприятного чувства потери тверди.
Лют хватает соратника за предплечье. Буслай кривится. Витязь больно дергает – под покровом тугих мускулов сухо трещит.
Перед глазами всплывает белый столб. Лют хватается, от удара снизу в глазах темнеет. Буслай скатывается с морды чудища. Зверь оскорбленно воет от пинков в глаз.
Лют неимоверным усилием, крича от натуги, втаскивает соратника на толстую морду. Плечо хрустит, тугие жилки на висках налиты кровью. Пещеру подбрасывает. Лют глохнет от рева, пальцы соскальзывают с шероховатого рога.
Лют, закусив губу, обхватывает костяной столб, как любимую подругу. Во рту горячо и мокро, с отвращением сплевывает красный ком. Буслай цепляется за соратника, в лицо бьет кольчужное плечо, зубы хрустят, как орехи.
Чудище расшвыривает дома рваными ломтями. Гладкая плита прогибается под мощными лапами. Со ступеней решительно бросаются вороненые волоты.
Зверь топчет первых, как сонных кур. Утробно взревывает, поднимаясь по ступеням, но клич ярости сменяется стоном боли.
Ловкий волот обрушивает зазубренную балку на ногу, отворяется рваная щель. Струя крови брызгает так мощно, что сметает одного из защитников. Зверь с криком спотыкается и, пластаясь, дробит ступени в пыль. Рога, растущие по краям пасти, с оглушительным треском ломаются.
Безжалостная рука хватает гридней за шиворот и перебрасывает через рог. Окованные сталью ворота бьют в лицо. Плюясь кровавыми сгустками, гридни сползают по створкам громадными слизнями.
Сзади ревет раненый зверь. Волоты сноровисто лупят тушу необычным оружием – кости хрустят, плещет кровь. Из разорванного брюха выползает смердящая куча внутренностей. От удара со ступеней падают столбики с горящими плошками. Огненный ручеек подкатывается к зверю, трещит паленая плоть.
Волоты залиты густыми потеками крови. Один упирается в морду зверя, дергая за рог что есть силы. Стальной пояс не выдерживает, лопаясь, как ржавая струна, и волот распадается: одна из половинок сжимает в руке белый столб. На морде чудища плещет глубокая яма.
Лют тяжело поднимается: в теле вопит каждая жилка, волны дурноты гасят сознание. Но встал, стоит ровно, не падает – спасибо воротам.
– Буслай, – зовет хрипло, – вставай, чего разлегся?
Буслай стонет, приподнимаясь на руках: конечности ходят ходуном, как стебли сочной травы в бурю. Локти подгибаются, и гридень пластается на верхней ступеньке, став похожим на расплющенного волота.
Лют тревожно глядит в сторону предсмертно хрипящего зверя. Пещерники рубят тушу, превращая ее в фарш. Чудище теперь не опасно. Двое волотов грохочут по ступенькам, пламенные глаза прожигают изможденных воинов.
Витязь срывает с пояса Буслая молот, болванка свистит в воздухе. В голове мелькает обреченная мысль: волоты слишком быстры – двигаются со скоростью молнии.
Звонко гремит, рука до плеча немеет. Уверенный в превосходстве пещерник опрокидывается на спину: середка лица вогнута, как пласт свежего снега, на дне ямы глаза слеплены в грязную точку.
Второй волот даже не глядит на сородича. Иззубренная балка взбивает воздух в тугой ком, порскают капли крови. Лют беспомощно подставляет молот.
Грохочет. Лют кричит от чудовищного звона. Удар вбивает волота по пояс в камень, правая половина тела исчезает.
Внутренний голос советует лечь и умереть, но Лют упрямо открывает глаза. Из горла вырывается хрип, пленка крови на губах вздувается пузырем.
Волот недоуменно глядит на согнутые за спину руки. Балка уперта в ступени, не позволяя падать, но и освободиться пещерник не может – пальцы влипли в металл, как в мягкую глину.
Лют с хрипом поднимается с колен, отмечая с вялой радостью, что всё на месте. Кости жутко хрустят, неподъемный молот еле описывает полукруг. С металлическим гулом голова волота исчезает в плечах.
Сзади стонет Буслай, противно скрипя кольчугой о металлические полосы ворот:
– Нехорошо чужое брать без спросу.
Лют вяло удивляется:
– Разве не спросил? Ты, наверно, запамятовал. Разрешил и кошель денег дал в придачу.
– Я такой, – соглашается Буслай гордо.
Лют возвращает молот. Буслай придирчиво осматривает болванку, глядит встревоженно на остальных стражей.
– А ворота открываются?
Лют с тоской смотрит на огромные железные кольца: такое не обхватишь, а про то, чтобы потянуть, и речи нет. Витязь обреченно тянет из ножен меч, хотя это выглядит глупостью: волот походя согнет, как кусок теста.
Пещерники в последний раз бьют зазубренными брусами. Их взоры перемещаются от размозженной, подрагивающей туши к двум усталым людям. Буслай, взревев, со всей дури обрушивает молот на окованную створку. Металл со скрежетом лопается, змеясь трещинами. В разрыве белеет дерево: чистое, как тело стыдливой девицы.
Волоты кидаются к дерзким. Лют заслоняет Буслая, угрюмо глядя на вороненых стражей. Глаза расширяются: ступени щедро орошены густой кровью растерзанного чудища, металлические ступни скользят, как по льду. Волоты нелепо взмахивают руками, падают железной грудой.
– Буслай, быстрее! – кричит Лют напряженно.
Гридень бурчит, и молот врезается в обнаженное дерево. Грохочет, затылок Люта колет щепкой. Ворота дрожат с удивленным стоном: кто смог потревожить их, несокрушимых?
Буслай хрипло орет, нагнетая ярость. В груди вспыхивает огненный шар, жаркая волна вливается в гудящие руки. Молот бухает в пробоину.
– Перун!!!
Страшно трещит, огромный ломоть на стыке створок вырывает прочь, дождь щепок порошит лицо Буслая. Лют оглядывается, хватая плюющегося соратника, тащит в рваный пролом.
Ноги топают по гладкому полу, стены открывшегося тоннеля удивительно гладкие, словно их стесывали сотни лет мелкими пористыми камушками. Пошатываясь, гридни двигаются вглубь, свет масляных плошек на стенах очерчивает две жалкие скукоженные тени.
Лют с опаской оглядывается, но вороненые стражи толпятся у пролома, зазубренные балки опущены, челюсти металлически скрипят от бессилия. Из-за их спин доносится грохот разрушаемого города.
Буслай оборачивается, сплющенные губы хищно раздвигаются.
– Почему вслед не пошли? – бормочет Лют напряженно.
Буслай хохочет измученно:
– Не рад?
Лют отмахивается, кривясь – больно от простого движения. Измученные, раздавленные гридни медленно двигаются по широкому тоннелю с гладкими стенами: можно рассматривать себя, как красны девицы, но от отражения щемит сердце.
– Дурень ты избитый, – бурчит Лют сердито. – Они не устрашились биться с подземными чудищами. Что могло их напугать, раз не пошли за нами?
Буслай сплевывает. Грудь вздымается медленно, внутри сипит, хрипит, булькает, лицо размалевано кровью и грязью.
– Лют, – тянет с горечью, – мы еле живы остались, меня любое усилие угробит, а ты заставляешь меня мыслить.
Витязь коротко смотрит, щеки палит стыд.
– Извини.
Буслай великодушно отмахивается, идут дальше, сопя, как простуженные – да не простые, а при смерти. Ноги подламываются, руки отваливаются. Головы раскалываются, внутри противно стонет, ноет, хлюпает малодушно.
Впереди блещет чистым светом – мягким, как касание матери. Гридни останавливаются, тая дыхание. В тишине слышен треск пламени, доносится терпкий аромат горящего масла.
Двигаются осторожно. Оружие оттягивает руки. Плечи ноют – словно несут мешки с камнями. Мягкий свет приближается, становясь ярче. Буслай ахает потрясенно, усмотрев горы светящегося золотым блеском зерна.
– Кажись, пришли, – шепчет пересохшей глоткой.
Лют крепче стискивает черен. В голове мелко шепчет голосок, умоляющий убраться. Ведь они ранены, измучены, позора не будет. Вот отдохнут, тогда и можно будет пойти дальше. Правда, отдыхать надо на поверхности, иначе ничего не выйдет. Витязь давит паскудную мысль, растирает растоптанные остатки.
Сокровищница ошеломляет размерами: просторная, как пещера волотов, под сводами кружат ослепительно белые шары, каждый размером с дом. Светят мягко, как утреннее солнышко.
Горы золотых монет напоминают зерно. Гридни шалеют от различных размеров, форм, диковинной чеканки. Монеты лежат вперемежку с драгоценными камнями: грани блестят ослепительно, колют глаза роскошью. Рядом находятся золотые кубки, драгоценные светцы, вовсе невиданные вещи – и всё из золота, серебра, усыпанное драгоценными камнями.
Пальцы Люта зудят. Мелькает ослепительная мысль зарыться в драгоценные горы, плескаться, разбрызгивая золотой дождь, а потом утащить на поверхность. Пусть пуп развяжется, но ни одной монетки не оставит.
Мысль настолько яркая, жгущая, что заставляет стонать от нестерпимого желания. Рядом вторит Буслай – его обуревают схожие чувства, а глаза блестят отраженным светом монет.
Лют переглядывается с Буслаем, на миг видит свое отражение в глазах, содрогается от омерзения. Буслай спохватывается. Лица воинов под слоем грязи мучительно краснеют. Брови сдвинуты, в драгоценности летят плевки. Шагают, нарочито пиная камни размером с кулак.
Сокровищница разделена надвое узкой дорожкой, по бокам высятся горы монет, бросая манящий блеск. Дорожка, прямая, как честный меч, упирается в дальнем конце в смутную глыбу.
Дорожка приводит к массивному помосту, щербатому от ступенек. В центре каменной плиты с причудливыми прожилками стоит роскошное кресло: резная спинка изукрашена искусной резьбой, в центре пухлая полоска красного бархата. На сиденье красная подушка с золотыми кисточками. Подлокотники ощерены хищным оскалом золотых кошачьих голов.
Гридни переглядываются: за креслом, в стене пещеры, чернеет прямоугольный лаз. Не там ли хозяин? Или страж?
Сверху шумит, монеты звонко раскатываются по полу. Шум похож на ток пенной реки, сердитое шипение режет слух.
Гридни поворачиваются на шум, но на спины обрушивается тяжесть, вдавливая в пол. Кольца кольчуги со скрежетом расползаются, в лопатки упираются острые кинжалы.
Часть третья
Глава первая
Яромир холодно смотрит со стены на поле. Стрый, посмотрев на князя сочувственно, грохочет:
– Ну что ты, эт они бахвалятся. Хотя их многовато. Даже очень.
Князь отмахивается, не отрывая взгляда от лавины конных воинов: до стены долетают воинственные кличи, лошадиное ржание, отголоски дроби ударов в щиты. Степняки нарочито безмятежно скачут по полю, словно гоняясь за пьяными зайцами. Но от глубокого рва, утыканного острыми кольями, держатся подальше.
Союзное войско стоит в готовности. На ярком утреннем солнце блестят доспехи. С высоты воины кажутся слитками расплавленного металла. Небо прокалывают острия копий. Мечники, крича пришлым оскорбления, манят пальчиками. Стрелки держат луки наготове.
Вольга оглядывает возведенное в спешке укрепление, хмыкает довольно: не зря над Кременчугом главенствует Яромир. Если кто сомневался в надобности дополнительного рва, то при виде неисчислимой орды перестал. Волхв с неудовольствием глядит на воевод и вождей, обступивших князя. Служителю богов нашлось место за спинами. Будто он не может помочь дельным советом – обидно.
Яромиру шепчут с обеих сторон, он слушает вполуха, обозревая конную лаву. Глаза мелко дергаются, будто он вглядывается в лица. Смотрит дальше, и его лицо темнеет: нежную синеву неба сверлят черные столбы.
Еще вчера там была зажиточная весь – а сколько еще будет сожжено? Хоть люди ушли в город либо скрылись под защитой могучего леса, где князь велел две седмицы тому устроить временное жилище. Но сгорели хлебные поля, пропал богатый урожай, да и дома потом отстраивать – одни убытки.
Внутри звенит туго натянутая жилка, сердце замирает, потом часто стучит, над губой появляется холодный пот. Горло пересыхает. Он молча кивает, отзываясь на советы воевод и союзных князей, и незаметно напрягает мышцы живота, пытаясь распутать тугой холодный узел.
«Добрался, – мелькает раздраженная мысль. – Сколько лет ждал, но накопил силы, вторгся в мои земли, чтобы отнять…»
– Княже, – грохочет над ухом Стрый, – что делать будем? Сразу сойдемся в молодецкой рубке аль повременим?
Яромир задирает голову и, посмотрев в волосатое лицо воеводы, передергивает плечами – алое корзно недовольно морщится складками.
– Путята вышел в поле, где он теперь? Будем ждать – их больше. Вздумают полезть в веси за нашими спинами – приголубим стрелами. А по ночам будем потихоньку прореживать.
Союзные князья одобрительно ворчат: разумно, нечего кидаться в сечу, людей надо поберечь. Стрый молча кивает, признавая правоту, только Ратьгой бурчит хмуро:
– Ну, веси за рекой защитим, но с два десятка, что по эту сторону… гм… а они самые зажиточные.
Яромир награждает седовласого воеводу кислым взглядом. Ратьгой отвечает нахальной улыбкой.
Вольга оглядывается на город, хмуро отмечая беспечно снующих людей: слышны задорные песни, смех. На площади отплясывают, вздымают кружки, заочно празднуя победу.
Радостны даже беглецы из весей: они знают, что дома их разрушат в первую очередь, впереди тяжкий труд по восстановлению жилищ, с таким трудом возделанных полей, домашней живности, но предвкушение поражения степняков стирает печаль.
Гм, может, излишне расхваливать мощь объединенной рати не стоило?
Союзное войско взволнованно шумит, солнце играет на оружии и броне бесчисленными бликами, как водная рябь. Степняки заканчивают демонстративную выездку, в их войске хрипло взревывают трубы. Разрозненные кучки вливаются в стройные ряды, замирают.
Яромир щурится, сердце беспокойно екает: перед рядами показывается маленькая фигурка на коне, двигается вдоль. Взор колет, будто сердитый шмель налетел сослепу.
Союзные князья охают, над стеной повисает напряженное молчание. Стрый оглядывает степняков, его глаза светятся кровожадным блеском. Ратьгой деловито потирает ладони.
– Интересно, как думают ров пресечь?
Стрый бурчит с грозным весельем:
– Чего гадать, сейчас увидим.
Вольга морщится, но что взять с тех, у кого мозги в шеломе, а сейчас они стоят без оных? Взгляд прикипает к темной точке в небе, тело обливает жаром: силен вражий колдун, ничего не скажешь, вон какая птица выглядывает позиции.
Узловатые пальцы сжимают посох, дерево жалобно скрипит. Взгляд волхва твердеет, губы жестко кривятся: забыли, на чью землю пришли. Пришли с мечом, а зароют их голыми.
Яромир вглядывается в замершее войско степняков, временами неистово орущее. В груди упруго звенит натянутая жилка. За миг до того как она рвется, Яромир говорит окружающим:
– Идут в атаку!
Князья и воеводы прикипают взором к двинувшейся конной лаве. Они глядят хищно, топыря ноздри: ролью наблюдателей со стены недовольны. Хочется среди воинов так же оглушительно кричать, нагнетая ярость в жилы и страх на степняков.
Алтын от нетерпения дрожит, с ненавистью смотрит на высокие стены, защищенные глубоким рвом и крутым валом.
На воинов перед стенами он глядит мельком, как на незначительную помеху. Полководцы находятся по бокам Повелителя. Лицо Али-Шера опаляется азартом, в глазах лютый блеск. Сомчей сидит на коне с кислой миной.
– Повелитель, они успели подготовиться, – говорит он вяло. – Как будем преодолевать заслон?
Али-Шер бросает презрительный взгляд на полководца, которого заботят такие мелочи, и фыркает язвительно. Сомчей остается равнодушным.
Алтын бросает на побратима обеспокоенный взгляд: странное творится с ним в последнее время. Сзади покашливает Шергай, трогая поводья. Спокойная лошадка подходит к коню вождя.
– Повелитель, вряд ли нужно, как ты хочешь, – наскоком. Стоит ли пускать в бой войска, не оставив охранения для стана?
Алтын внешне спокоен, лишь в глазах мелькают опасные сполохи. Кони, обеспокоенно фыркнув, хлещут по крупам метелками хвостов.
– Ты разучился колдовать, Шергай? – интересуется Алтын с холодком.
Старика невольно пробирает дрожь: проклятье, вождю уже не обязательно кричать, даже от его спокойного тона становится дурно. Когда он откроется войску? Зачем ему, с такой силой, игрушечные войны с захватом городов?
– Нет, Повелитель, – говорит маг поспешно, согнувшись в поклоне. – Но здешний колдунчик неплохо подготовился, даже дивно, что успел за такое краткое время с начала вторжения.
Али-Шер кривится, в глазах полководца написано презрение к супротивнику.
– Да они, трусы, вечно настороже, каждой тени боятся! Но как бы ни готовились к защите, наши сабли попьют их крови.
Алтын морщится, и полководец затыкается, немо раскрывая рот и распахнув глаза до треска век. Шергай улавливает всплеск силы, густой, невероятно могучей, в животе противно гудит шмелиный рой.
«Потихоньку прорывается, человеческое вытесняя», – думает смятенно.
– Продолжай, Шергай, – просит вождь мягко. – Что предлагаешь?
Полководцы переглядываются с недовольными гримасами: с какой стати маг будет указывать воинам? Шергай мнется, прикрывает глаза. Алтын терпеливо ждет выхода из транса.
– Повелитель, – говорит маг поспешно, – город неуязвим… пока. Можно штурмовать, орошая гиблые земли алой кровью сынов степи, но позволь разобраться в хитросплетении здешней волшбы, а там и войско ударит, грудь в грудь, по-честному. Сверху хорошо видны тропы, которые легко перекрыть и лишить их возможной подмоги или отступления. Возьмем город в осаду, а земли разорим: здесь богатые угодья, даже у простых копателей земли есть серебряные вещи, а про меха, железные изделия и говорить нечего.
Сомчей хмурится, веко досадливо дергается: не очень честно сражаться конными против пешего – у лесных людей конницы мало. Али-Шер хищно щерится, рукоять скрипит в мозолистой ладони.
Алтын пронзительно смотрит на город, его глаза темнеют. Рука невольно дергается к чехольчику на груди, скрытому рубахой.
– Ты предлагаешь ждать, – подытоживает спокойно. Шергай кивает, и вождь заканчивает с неожиданной яростью: – Нет, я слишком долго ждал, терпение на исходе. Не забывай, Шергай, что войско поведу я.
Ярость в голосе Повелителя режет слух. Сердца полководцев и мага испуганно мечутся, как птицы в клетке, по чьим прутьям хулиган стучит палкой. Неприятное чувство уходит, оставив осадок. Военачальники переглядываются со страхом. Али-Шер, потупясь, спрашивает робко:
– Повелитель, такое впечатление, что ты затеял поход ради этого городишки. Нет-нет, я не оспариваю воли сильнейшего, но не будет ли лучше сказать воинам о цели похода, ведь многие начинают недоумевать?
Алтын отвечает жестко, глаза его блестят нестерпимым огнем. Шергай принюхивается к запаху паленой травы и, обомлев, видит, что там, где падает тень Повелителя, дымит выжженная земля!
– Воинам нечего впадать в растерянность и уныние! Разве они недовольны добычей, разве каждую ночь их не услаждают рабыни? Пусть умолкнут, скоро в бой. Трубите сбор.
Слова, напоенные могучей силой, бьют незримым молотом. Лошади ржут испуганно, головы людей раскалываются от боли.
Алтын хлопает коня по шее, и животное застывает, лишь бегающие глаза выдают боязнь.
– Шергай, смотри глазами Борхана, будешь сообщать о подвижках войск.
Сомчей возражает недоуменно:
– Но Повелитель, почтенный Шергай всегда находился за войском. Брать его с собой опасно, а посылать вестовых хлопотно и недейственно.
Алтын пришпиливает полководца взглядом, хмурое лицо освещается улыбкой превосходства.
– Пусть это тебя не заботит, доблестный Сомчей.
Али-Шер сопит: доблестный – это он, а Сомчей весь поход вялый, как вареная ящерица.
Алтын тычет пятками в конские бока, и конь срывается с места, унося Повелителя к войску, скачущему без цели по полю. Прямая спина Алтына прикрыта простой рубахой. Солнце отражается от бритой головы холодными бликами.
Али-Шер меряет мага насмешливым взглядом и с гиканьем скачет вслед вождю. Сомчей пускает коня мелкой рысью.
Шергай, закрыв глаза, видит с высоты птичьего полета, как бесчисленные мураши на конях перестали скакать взад-вперед, вливаются в стройные ряды, застывая искусными статуями.
Полководцы следуют за Повелителем, затем теряются в рядах подначальных отрядов. К Сомчею подскакивают сотники и докладывают о готовности неукротимых воинов. Полководец растолковывает им отведенные для частей маневры.
Так же объясняется и Али-Шер, разве что с горящими глазами и плотоядным потиранием рук: будет пожива воронам, вон в близком лесу ветви почернели от каркунов. Слетелись на незримый запах битвы полакомиться сладким глазным соком и человечьими мозгами.
Алтын едет вдоль стройных рядов, вглядывается в горящие глаза, называя воинов по именам, чем срывает восторженный рев: Повелитель помнит их имя! Присутствие Повелителя разжигает в воинах ярое пламя, кровь кипит, руки тянутся к оружию, в голове остается лишь одна мысль – о предстоящей победе.
Шергай с расстояния прощупывает настрой войска, охнув, качает головой в безмерном уважении: Повелитель изгнал страх, напоил уверенностью, а боевой дух поднял до небес.
– Доблестные воины! – взывает Алтын, и его странным образом слышит каждый воин на поле, даже те, кто остался в резерве. – Благодаря вашей неистовой храбрости и воинскому умению два презренных княжества с легкостью пали. Хвала вам!
Тысячи глоток орут в едином порыве, над войском раскатисто гремит гром – удары в щиты, – от разбойничьего свиста и улюлюканья уши глохнут.
Шергай думает обиженно: с его помощью были открыты ворота городов, сдержана губительная мощь лесных колдунов, надо признать, весьма умелых.
– За этими стенами вас ждут неисчислимые богатства! – продолжает Алтын воодушевляющим голосом. – Куда больше, чем вы уже взяли. Нежные и мягкие женщины – вижу, вы познали их сладость. И отныне они будут ублажать только вас, сынов степи, самых достойных людей на свете. Нечего поганить людскую породу, женщины должны рожать от сильнейших – от вас!
От торжественного крика небо трещит, а войско покрывается стальной щетиной. Оглушенные кони топчутся, гоня по рядам рябь.
– До сокровищ рукой подать. Их охраняют хоть и кусачие, но глупые псы. Сколь ни было хорошим их оружие и броня, они обречены, ибо стоят за неправое дело. Им незнаком вкус ветра странствий, красота бескрайней степи. Они даже не считают постыдным копаться в земле для пропитания! Позор! Мужчины должны добывать пропитание для племени в воинском походе, только это достойно! А они сидят в болотах и поганых лесах безвылазно, питаются от труда земляных червей, ибо каждый, кто не попирает ее табунами, а роется, как вор в кошеле убитого, – червь. Чему дивиться, что вместо ярой крови, как ваша, у них тухлая болотная жижа. Смелее, сыны степи! Пусть думают, что жалкая канавка их защитит, мы вобьем их в землю, где им и место. За мной, воины, за вечной славой!
Алтын резко разворачивает коня, и бронированная запруда защитников летит навстречу. За его спиной воздух содрогается от воинственного клича, грохочут копыта. Конная лавина догоняет вождя и следует за ним на шаг позади.
Степняки ловко достают короткие, но чудовищно сильные луки, пальцами пробуют тетивы: в грохот копыт вплетается грозное жужжание. Сабли вспарывают воздух со свистом, из зверски оскаленных пастей вырываются кровожадные и оскорбительные возгласы.
Огромное войско скрывается в пелене пыли. В грязно-желтом клубке мелькают комья земли, разлетаясь окрест черными птицами.
Дрожь земли достигает защитного рва: стенки осыпаются черными комочками, колья мелко дрожат. Ноги ратников неприятно щекочет. Но в сощуренных глазах воинов блестит грозное веселье. Ладони сжимают рукояти мечей, древки копий и сулиц.
Стрелки с завидным спокойствием накладывают стрелы, придирчиво осматривая оперение: ежели перья взяты с левого крыла птицы, целься правее, и наоборот. Земля у ног цветет деревянными цветами, подавальщики всегда готовы поднести новый пук оперенной смерти.
По ровным конным рядам пробегает рябь, как водная гладь от броска камешка: копыта проваливаются в глубокие норки, лошади спотыкаются, всадники вылетают из седел. В общем гаме потерялись жалобные крики, хруст костей и черепов.
Союзное войско радостно кричит, до стен докатывается смех. Яромир, переглянувшись с воеводами и князьями, сдержанно улыбается.
Вольга усмехается довольно: не зря он согнал сюда сусликов со всей округи – бедные зверьки превратили поле в решето.
Алтын оглядывается, в его глазах пылает бешенство: не добравшись до рва, войско уже несет ощутимые потери.
– Вперед! – орет он люто, и его слышит каждый в войске. Даже умирающие приподнимаются на последнем издыхании, пока их не втаптывают в сухую землю.
Яростный клич заглушает предсмертные вопли. Кони падают, хрипя от боли. Всадников сплющивает, размазывает под копытами, возникают завалы из кровоточащей плоти. Но каждое падение добавляет ярости. Ненависть к проклятым земляным червям, что ведут подлую войну, усиливается. Ветер срывает с губ степняков клочья пены.
Шергай морщится досадливо: не учел подобного. Губы шевелятся, глаза начинают светится колдовским пламенем, от напряжения на лбу выступают крупные капли.
Вольга стонет от натуги. В старческое лицо впиваются удивленные взгляды князя и подручных. Он злится на глупые поглядки и черпает волховьей силы. Через миг разгибается, смахивая со лба пот.
– Вражий колдун пошаливает, – объясняет он. Впрочем, никто его не спрашивает – все взгляды устремлены на конницу в клубах пыли.
Ровный устрашающий строй конников сломан и зияет брешами. Союзные ратники радостно кричат, солнце пуще блестит на вскинутых мечах и копьях. Но сзади прут новые волны степняков, войско превращается в лохматый клубок, по-прежнему страшный, опасный. До защитников долетают крики боли и ярости.
Лавина степняков неумолимо приближается к заграждению. Ратники, увидев во главе бритоголового всадника в простой рубахе, невольно проникаются к неустрашимому восхищением. Стрелки, стоящие на возвышении, отлично видят через головы мечников и копейщиков. Вскидывают луки.
– Залп!
Поле оглашает дробь щелчков тугих жил о защитные пластины, воздух тяжелеет от тучи стрел. Железноклювая стая со страшным гулом устремляется к солнцу, на миг накрыв ратников тенью. Острые клювы тянет к земле.
Смертельный дождь накрывает передние ряды степняков: кто-то выскальзывает из-под тучи, как Повелитель, до задних рядов стрелы не достают. Но грохот копыт заглушают звонкие удары, дробь железа о щиты, предсмертные крики лошадей.
Тяжелые стрелы безжалостно разят хрупкую плоть. Пробивают насквозь подставленные щиты, пришпиливая руки к головам. С хрустом рассекают плоть, раскалывают брони, шлемы, черепа. Кровь хлещет толстыми струями. Стрелы с широким наконечниками – срезни – перерубают конские ноги, вырезают ломти плоти, отсекают руки, головы.
Ряды отважных воинов распадаются на куски. Кони вслед идущих скользят в огромной луже: раздается испуганное ржание, треск человечьих костей, крики придавленных, с раздробленными костями.
Читать бесплатно другие книги:
