Синдром войны. О чем не говорят солдаты Сайтс Кевин

Глава 9

Моррис против Мо

«Есть те, кого надо убить. И те, кому надо помочь».

Полковник Моррис Гойнс, Армия США, 1-й батальон 12-го кавалерийского полка, Война в Иране (2006–2008 гг,)

Командировка Морриса Гойнса в Ирак закончилась почти девять месяцев назад. Вернуться к мирной жизни оказалось не так уж сложно. Да, к чему-то пришлось привыкать заново. Он даже несколько раз встречался с психологом. Но в общем и целом у Гоинса все было в порядке. Пока однажды на дороге возле военной базы Форт-Худ в Техасе он не сбил белку.

«Я затормозил и чуть было не позвонил матери. Мне было так больно, что я кого-то убил. То же самое я чувствую, если на рыбалке мне на крючок попадается окунь. Я вижу кровь, и мне становится его жалко. Я говорю себе: успокойся, брат, это всего лишь рыба».

При этом полковник Гойнс совсем непохож на человека на грани нервного срыва. У него множество медалей, он умен, целеустремлен, уравновешен. Несмотря на частые и длительные командировки, Моррису удается находить время и для семьи.

Это настоящий профессионал, один из лучших в своей области. Я познакомился с Моррисом Гойнсом в Школе государственного управления имени Кеннеди при Гарвардском университете. Он оказался там, получив престижную стипендию, предназначенную для военных и сотрудников спецслужб. Я наблюдаю за ним в кулуарах школы, где в перерывах между занятиями студенты общаются друг с другом, завязывают новые полезные знакомства. Гойнс как будто собирается баллотироваться на пост мэра: он улыбается, пожимает всем руки, машет знакомым. Он уверен и энергичен, производит впечатление успешного предпринимателя или знаменитого повара.

Наверное, именно его общительность и эмоциональность помогли ему вернуться к мирной жизни после войны.

Он провел в Ираке 15 страшных, кровавых месяцев. Вернувшись домой, он был удивлен, что вообще способен хоть что-то чувствовать. Очень многие военные замыкаются в себе, предпочитают нести всю тяжесть пережитого в одиночестве и молчании — гордые и смиренные герои. Моррис Гойнс выбрал другой путь.

Он рассказал мне, что у него дома на полке камина лежит 28 солдатских жетонов. Это личные номера военнослужащих 1-го батальона 12-го кавалерийского полка, служивших под его командованием и погибших в боях в районе иракского города Бакубы. Еще 200 человек были ранены. Их подразделение попало в Ирак в 2006 году, и поначалу все шло довольно спокойно. Но потом они перевели свой форпост на иракский полицейский участок, и в одночасье все изменилось.

«Следующие 10 месяцев очень напоминали высадку на Омаха-Бич в фильме «Спасти рядового Райана»», — рассказывает Гойнс. Во время операций 17 танков, 34 боевые машины пехоты Bradley и 33 вездехода Humvee его подразделения были уничтожены или повреждены.

«Насколько я знаю, за всю кампанию только один батальон понес больше потерь, чем мой. Каждый день мы находили по 25 самодельных взрывных устройств. Мне было очень тяжело, и мои ребята это понимали. Помню, как один из них сказал мне: «Сэр, никто бы не хотел оказаться на вашем месте»».

И еще ему писали матери его солдат. Еще до отправки в Ирак он получил такое письмо: «Сделайте так, чтобы мой мальчик вернулся домой живым». Потом, уже в Ираке, еще одно: «Отпустите моего мальчика домой. Его отец болен».

В какой-то момент ему показалось, что он не выдержит: «Я потерял 9 человек за 11 дней».

Семье каждого погибшего Гойнс писал сам. Он не мог отправлять им сухие и безличные официальные письма. «Я рассказывал, как погиб их сын, за что он сражался, что я о нем помню».

Оказавшись в Гарварде, Моррис попытался осмыслить проведенные в Ираке 15 месяцев, понять, что война значила для него, как она его изменила.

«Я часто думаю о том, что означает потеря человеческой жизни». В отличие от многих военных, он знает цену эмоциям и не пытается скрывать их. В 2007 году он дал откровенное интервью британской газете Guardian, опубликовавшей статью о его батальоне. «Иногда у меня просто не хватает сил все это вынести. Я такой же человек, как и вы. Но моим ребятам нужно, чтобы я сохранял самообладание и способность мыслить ясно. Я не имею права впадать в ярость и поддаваться желанию просто стрелять направо и налево. Но это не значит, что иногда, когда меня никто не видит, я не запираю дверь и не плачу в одиночестве. У меня в столе есть даже капли, чтобы никто не увидел мои красные глаза. Я много читаю Библию, много молюсь. Но потом прихожу в себя и делаю то, что должен».

Он помнит день, когда ему сообщили о первых потерях батальона. Сержант-майор сказал, что два их инженера подорвались на самодельном взрывном устройстве. У него в руке был листок бумаги с именами этих солдат и пометкой «убиты в бою». Гойнс отправил нескольких военных забрать тела. Он ждал их возвращения у ворот базы. А потом шел рядом с машиной, в которой везли тела, и плакал. Он помог отнести их в местный морг, где оторванные при взрыве части тел нужно было собрать вместе, прежде чем отправить в США.

Затем Гойнс собрал батальон и сказал своим ребятам, чтобы они не забывали погибших товарищей, писали их семьям, разговаривали о них — главное, не держали свои чувства в себе. Его собственный голос дрожал, когда он говорил все это. Он попросил капеллана прочитать молитву, но тот ответил, что лучше это сделать самому Гоинсу.

Моррис начал молиться, не пытаясь скрыть свою боль и скорбь. У него по лицу текли слезы — как у баптистского проповедника, на которого снизошел Святой Дух. «Утешь их семьи, Господи, — просил он — И поддержи нас. Дай нам сил и упаси нас делать то, чего мы не желаем».

Его горе было искренним, но он думал и о тех, кто остался в живых. Он хотел, чтобы его солдаты дали волю своему горю, чтобы потом оно не превратилось в ярость.

«Я просил Господа, чтобы Он не дал злу поселиться в наших душах. Чтобы Он удержал нас от мести. Убивать людей несложно. С этим и обезьяна справится. Сложно поступать правильно».

И Гойнс считает, что им это удалось. Он сделал все, чтобы его подчиненные сконцентрировались на своих обязанностях, а не мечтали о мести. Но от него самого это потребовало огромных усилий. Самое главное — ему пришлось признать и принять две стороны своей собственной личности.

Он называет их Мо и Моррис. Это представление о двойственности человеческой природы отражает учение о Тени, или alter ego, о котором я говорил в предыдущих главах. Сам Гойнс таким образом просто пытается объяснить, как ему удалось выстроить стену между солдатом и человеком в себе.

«Моррис — это человек, которому жалко попавшегося на крючок окуня или сбитую белку. Он очень ранимый и эмоциональный. Но когда надо действовать, я превращаюсь в Мо. Мо принимает взвешенные решения, опираясь на факты».

Гойнс продемонстрировал мне различие между своими «я» на одном примере.

«Во время какой-то операции нас начали обстреливать со стороны одного дома. Потом мы увидели в бинокль, как стрелявший вошел внутрь. И еще увидели, что в доме два маленьких ребенка. Мы вызвали вертолеты, и я приказал им взорвать дом. Я понимал, что в доме дети, но решение принял почти мгновенно. Дом нужно взорвать. Бум! Это не моя проблема».

Гойнс женат. У него самого есть сын, Си Джей. Он понимает, что его рассказ многим может показаться жестоким. Но Мо не поддается эмоциям, он мыслит ясно и логически. Он думает, нет, он знает, что спасает жизни — жизни своих солдат.

«Я отвечаю за жизнь своих ребят. И не отвечаю за жизнь тех детей. Виноват тот, кто открыл по нам огонь. Во мне спокойно уживаются оба моих «я», Мо и Моррис. У меня с этим никаких проблем нет. Хотя я знаю, что многим это сложно принять. Есть те, кого надо убить. И те, кому надо помочь», — говорит он как о чем-то само самой разумеющемся.

Бывший рейнджер армии США подполковник Дейв Гроссман, вероятно, согласился бы с доводами Морриса. В своей книге «Об убийстве» он размышляет о том, что подготовленный солдат на войне фактически превращается в живое оружие. Убийство при определенных условиях становится у военных простым рефлексом. Вот что он пишет: «Обычно во время боя современный, должным образом подготовленный солдат убивает не раздумывая. Это рефлекс, сознание даже не управляет его действиями. Человек как будто превращается в оружие. Взвести курок, стать оружие с предохранителя — это все довольно сложные действия. А вот нажать на спусковой крючок потом, оказывается, очень быстро и просто».

Получается, что действия Морриса предопределены еще до начала сражения. Он понимает, что отвечает за жизнь своих подчиненных. И это должно стать единственным критерием при принятии любого решения — например, стрелять или нет. Или кто сейчас командует: Мо или Моррис. На войне этот выбор не вызывает трудностей. Сложнее, объясняет Гойнс, помешать человеку продолжать оставаться солдатом в мирной жизни.

Он рассказал, как однажды во время перестрелки были ранены две иракские девочки.

Сначала Гойнс увидел одну раненую. «Наш санитар пытался спасти ее. Я подошел к ним. Ранения оказались очень серьезными, было ясно, что она не выживет». Тут ему сообщили по рации, что в том же жилом районе есть еще одна раненая. Гойнс приказал санитару оставить первую девочку и пойти посмотреть, что со второй. Выяснилось, что она тоже в тяжелом состоянии, но ее еще можно спасти. Нужно было только забрать ее на базу, где ей могли бы оказать необходимую помощь. Санитар хотел отнести девочку в машину, но она начала плакать, и родители попросили не забирать ее. Санитар собирался проигнорировать их просьбы, но Гойнс приказал ему оставить девочку.

«Родители не хотели, чтобы мы забирали ее, — объясняет он. — Поэтому мы не могли увезти ее с собой, это было бы похищением человека. Я объяснил все это санитару и приказал оставить девочку». Санитар неохотно выполнил приказ, и они вернулись на базу. Гойнс прекрасно понимал, насколько серьезное решение он только что принял. Он фактически оставил девочек умирать. Он не мог сдержать слез. Моррис решил рассказать все командиру бригады.

«Я только что бросил двух маленьких девочек умирать», — сказал он полковнику Дэвиду Сатерлэнду. Следующие два часа полковник просидел с ним в машине, обсуждая случившееся.

Это как раз тот случай, когда решение принимал Мо, профессиональный военный, а с его последствиями пришлось жить Моррису, чувствительному и эмоциональному человеку. Но хотя разделение между Мо и Моррисом не абсолютно, именно оно помогает Гойнсу жить в мире с собой, со своей совестью, и спокойно выполнять свои профессиональные обязанности. Главное же, как считает сам Гойнс, только так он может быть одновременно и офицером, пользующимся уважением подчиненных, и человеком, поддерживающим близкие отношения со своими ребятами.

Гоинс знает, что через год, когда закончится его гарвардский курс, его скорее всего снова отправят на войну. На этот раз ему придется командовать уже не батальоном, а целой бригадой[26]. Новая должность подразумевает и новые обязанности. В его руках окажутся жизни еще большего числа подчиненных. Поддерживать равновесие между человеком и солдатом будет еще сложнее.

«Мне кажется, я готов к новой командировке. Но иногда сомневаюсь, выдержу ли. Мой бронежилет хранится в гараже, в любую минуту я могу его взять и отправиться в бой. Но командир ведь отвечает не только за себя. Колодец, из которого я черпаю силы, — из него черпают понемногу и все мои люди. Рано или поздно он пересохнет».

Даже если это случится, Морриса Гойнса должна утешать мысль о том, что его место займет его сын. Сейчас Си Джей — кадет Военной академии США в Вест-Пойнте.

P.S. Окончив курс в Гарвардской школе управления, полковник Моррис Гойнс получил командование 4-й десантной бригадной боевой группой 25-й пехотной дивизии. В январе 2012 года его бригаду направили в Афганистан. В составе оперативной группы Spartan она несет службу в опасном районе на востоке страны, возле города Хост и пакистанской границы.

Глава 10

Тихий солдат

«Мне было тогда пять лет. Я знал, что на нас напала Сирия, и мне было очень страшно. Помню, мама собрала узелок с самым необходимым. Он лежал у нас в коридоре на стуле. Когда объявляли воздушную тревогу, мы хватали его и бежали в бомбоубежище».

Майор Лиор Тайлер, 609-я резервная пехотная бригада Армии обороны Израиля. Война в Ливане (1989–1990 гг., 2006 г.)

Я познакомился с майором запаса Лиором Тайлером на базе в Галилее в августе 2006 года.

Военная кампания продолжается всего три недели (и скоро закончится), но по крайней мере здесь, в Ливане, разрушения масштабные. Лиору 38 лет, и он, судя по всему, уже очень устал воевать. Это и неудивительно, учитывая, как часто его 609-й бригаде приходится участвовать в операциях. Почти каждую ночь они совершают вылазки на территорию Ливана. Их задача — найти и уничтожить опорные пункты «Хезболлы», пока израильские войска готовятся к масштабному наступлению. Их подразделение уничтожило уже 60 боевиков и 10 взяло в плен, не понеся при этом никаких потерь. Тайлер объясняет столь успешные действия большим боевым опытом солдат бригады. Сейчас резервистам в одночасье пришлось прервать мирную жизнь и надеть военную форму — приказ № 8[27] был объявлен неожиданно. Но они не впервые в Ливане. Многим из них, как и Тайлеру, уже и раньше приходилось сражаться в этом районе, в том числе во время оккупации Южного Ливана в 1986–2000 гг.

«Мы уже были на этой территории. Здесь, в Ливане, — объясняет мне Тайлер. — Разница в том, что сейчас они используют другое оружие. И его у них стало больше».

Тайлер говорит, что опаснее всего зенитные ракеты, которые боевики «Хезболлы» покупают на черном рынке, — например, американские TOW.

«Проблема в том, что в этой военной кампании нам приходится сражаться не с официальной армией другой страны. Да, у «Хезболлы» есть довольно четкая стратегия. Но она не строится на установлении контакта. Наоборот, они используют приемы партизанской войны. Они заманивают противника на территорию, где они уже заложили мины-ловушки или где они могут использовать ракеты».

Он считает, что это, в первую очередь, психологическая война.

«Здесь самое главное — терпение. Нужно действовать последовательно, шаг за шагом. Просто продвигаться вперед и выжидать, пока они ошибутся. А потом использовать эту ошибку».

Необходимость снова стать солдатом вызывает у Тайлера и остальных резервистов смешанные чувства. Это одновременно и заставляет их волноваться, и кажется вполне естественным. Между вылазками они спят, играют в карты, курят, рассказывают о своей «другой» жизни.

Это жизнь, которую они вели до того, как получили приказ № 8.

Резервисты называют все это «опрокинуть тарелку»: ты как будто сидишь за красиво накрытым столом, перед тобой тарелки с едой, а потом вдруг кто-то выдергивает скатерть — и вся посуда опрокидывается на пол.

«Приказ № 8 объявляют очень редко. Это такая уникальная часть израильской жизни. К этому средству прибегают только в самых крайних случаях. Когда получаешь такой приказ, понимаешь, что все по-настоящему серьезно. Как будто кто-то нажимает на выключатель. То, что было до объявления приказа и что будет после, — это как будто две разные жизни».

Прошлое и настоящее этого государства, где собрались выходцы из самых разных стран и которое теперь зовется Израилем, переполнено борьбой и насилием. Так что только дети и старики свободны от обязанности взять в руки оружие, убивать или погибнуть самим, когда это потребуется для спасения страны. Многие здесь на протяжении почти всей своей жизни так и не могут понять, кто они — солдаты или мирные жители.

Я отыскал Тайлера четыре года спустя после нашей первой встречи, когда снимал репортаж о конфликте между Израилем и «Хезболлой», известном здесь как Вторая Ливанская война. Один мой друг, живущий в Израиле, по моей просьбе узнал его адрес в Хайфе. Я расспросил Тайлера о его жизни и о жизни его семьи. Его история потрясает, но она не уникальна: многие евреи, выходцы из Восточной Европы, могли бы рассказать нечто подобное. Его отец, Яков (сейчас ему 84 года), пережил холокост и потерял всю семью во время оккупации Украины фашистской Германией.

«Мой отец оказался в месте даже более ужасном, чем концентрационный или трудовой лагерь. Всех евреев согнали в какую-то деревню на украинской границе и никого не выпускали оттуда. И в этой деревне они умирали один за другим от голода или болезней. Два брата моего отца погибли на его глазах, еще когда их гнали в это место. Потом ему пришлось похоронить своих родителей и последнего брата. Его самого спасло только то, что до войны он переболел брюшным тифом. И теперь, когда все вокруг умирали от тифа, у него был иммунитет. Его детская болезнь спасла ему жизнь. Но он был вынужден наблюдать, как умирает вся его семья. Могилу для умершего отца ему пришлось рыть собственными руками».

«Попавших в концлагерь откровенно убивали. В трудовом лагере заставляли работать, но хотя бы кормили. А моего отца и остальных просто оставили умирать. У них даже врачей не было — вообще ничего, никакой помощи». Отец Тайлера пробыл там два мучительных года: с 1942-го по 1944-й. Потом, после смерти всех близких, ему удалось сбежать в какую-то деревню, где он работал на крестьянина, согласившегося кормить и укрывать его. После войны он вернулся домой и увидел, что от его родной деревни ничего не осталось. Он попал в приют в Румынии. А потом решил эмигрировать в Израиль.

Он добирался до Израиля через Австрию, Венгрию, Чехословакию, Бельгию и Францию. Из Франции он попал в Израиль с боевиками «Иргун Цваи Леуми» («Национальная военная организация», сокращенно «Эцель»), Эта еврейская военизированная организация, действовавшая с 1931 по 1948 год, совершала теракты против арабов и англичан в период Британского мандата в Палестине. Израильское правительство попыталось включить боевиков «Эцель» в официальную армию новой страны, Армию обороны Израиля, но какое-то время группировка продолжала оставаться независимой.

Отец Тайлера приплыл в Израиль на борту «Альталены», судна, приобретенного «Эцелем» для доставки туда оружия и боеприпасов. «Альталена» прибыла к месту назначения в июне 1948 года. Израильское правительство приказало капитану сдать судно и груз. Тот отказался подчиниться, и артиллерия Армии обороны Израиля обстреляла «Альталену». Опасаясь, что взорвутся все находившиеся на судне боеприпасы, капитан приказал нескольким сотням бойцов «Эцеля» покинуть корабль.

«Он оказался на борту пресловутой «Альталены», — рассказывает Тайлер о своем отце. — Он впервые ступил на израильскую землю в 1948 году. В одном нижнем белье, ведь ему пришлось вплавь добираться до берега». Тайлер-старший, как и большинство бойцов «Эцеля», в конце концов стал солдатом израильской армии.

«В армии его для начала откормили. Он был тощий, как палка. А потом сразу отправили на фронт. Он часто повторяет, что, если б погиб тогда, никто бы даже не узнал. У него во всем мире не осталось ни одного близкого человека.

Поэтому, сколько его помню, для него всегда была на первом месте семья. Он очень любит свой дом, у него холодильник всегда забит до отказа. И еще он очень эмоционален. Фотография голодающего ребенка из Конго может тронуть его до слез».

Мать Тайлера родилась в Израиле, в Хайфе. Ее родители бежали из Европы (отец из Чехословакии, мать из Венгрии) в 1933-м, незадолго до прихода нацистов к власти. Их семьи остались и погибли в Освенциме.

Родители Тайлера познакомились на вечеринке в Хайфе и почти сразу поженились. Он работал в электроэнергетической компании, она была учительницей. У них родилось трое детей, два мальчика и девочка. Лиор — средний, «сэндвич», как он сам себя называет. Его мать мечтала внести свою лепту в освоение приграничных израильских земель, местного «Дикого Запада». И их семья переехала в Хацорха-Глилит, город на севере Израиля, где жизнь была куда сложнее, чем в большом городе вроде Хайфы. Конфликты, в которых участвовал Израиль, не обошли стороной и семью Тайлера. Особенно ему запомнилась война Судного дня в 1973 году. Войска сирийско-египетской коалиции напали на Израиль в самый священный день в еврейском календаре, Иом-кипур.

«Мне было тогда пять лет. Я знал, что на нас напала Сирия, и мне было очень страшно. Помню, мама собрала узелок с самым необходимым. Он лежал у нас в коридоре на стуле. Когда объявляли воздушную тревогу, мы хватали его и бежали в бомбоубежище. Там собирались все семьи района, все наши соседи и друзья, и было очень тесно. Поэтому постоянно вспыхивали какие-то ссоры. С одной стороны, мы все старались как-то поддерживать друг друга. А с другой — постоянно ссорились, потому что места едва хватало для всех, слишком много народа туда набивалось».

По словам Тайлера, несмотря на насилие, творившееся вокруг, его детство было счастливым, в нем было главное: игра и учеба.

«Помню, мама скупала все энциклопедии, которые только ей попадались на глаза. У нас дома целая стена была заставлена разными справочниками. Мне было интересно абсолютно все. Я прочитывал их от корки до корки! Хотел все знать. У родителей дома до сих пор сохранились эти книги».

Тайлер рассказывает, что был довольно замкнутым ребенком. Но это не мешало ему помимо чтения активно заниматься спортом: он бегал, играл в футбол и баскетбол.

«Мне нравилось бегать и ходить в походы. Я мог в один день побегать, поиграть в футбол, а потом отправиться куда-нибудь на прогулку. Много времени проводил на улице».

Любовь к активным видам спорта помогла ему во время службы: «Я оказался самым сильным физически в своем подразделении. И среди офицеров тоже».

В 1986-м, когда Тайлеру было 18, его призвали в армию. По израильским законам призывники должны отслужить три года. Но Тайлеру мало было стать простым солдатом. Его старший брат служил в легендарной бригаде Голани[28] и Тайлер был намерен пойти по его стопам. «Бригада Голани — одно из трех лучших подразделений в израильской армии. Благодаря ему наша страна победила в Войне за независимость. Но попасть в бригаду — одно, а вот удержаться там — совсем другое».

«У тебя же остаются друзья в других подразделениях, и ты понимаешь, насколько там лучше. Легче. Например, у нас три дня подряд идут учения, без сна и отдыха. Все начинают уже спать на ходу. А потом, после долгого перехода, мы оказываемся в палаточном лагере, и офицеры приказывают: «Восемь часов. Всем в душ и спать». Тогда офицеры вообще могли делать все что угодно. И Боже упаси, если у твоего начальника не все в порядке с головой! — смеется Тайлер. — Сейчас уже не так… Ну так вот, офицеры приказывают идти спать. А через полчаса нас снова будят, приказывают одеваться, и мы снова выдвигаемся в поход. Это очень сложно вынести. Три дня учений, три дня без сна — это еще ничего. Но когда ты, наконец, оказался в постели, а тебя через полчаса снова поднимают, можно сорваться».

«Помню, как нам приходилось проводить целые ночи под проливным дождем. Стоишь, промокший до костей, вещмешок тоже насквозь мокрый, и смотришь на дома вдали. А в окнах — свет от комнатных обогревателей. Казалось, я не выдержу. Однажды ночью мы спали в палатках в какой-то низине на берегу реки, и шел дождь. Река поднялась, и палатки смыло. Но мы так устали, что нам было все равно. Офицеры пытались нас поднять, но не могли. Мы просто хотели еще немного поспать, и все. Палатки смыло, мы промокли насквозь, сухой одежды ни у кого не было. Но нам было плевать. Офицерам пришлось бить нас, чтобы мы встали. И это нормально. Кто-то со всем этим справляется легко, другие, даже если кажутся физически сильными, могут не выдержать и две такие ночи. Все зависит от человека. Однажды, во время учебных стрельб из боевого оружия, один солдат выстрелил в другого. По ошибке, просто из-за усталости».

«Я справлялся довольно легко. Ни одного учения, ни одной операции не пропустил. Ни разу не был ранен или травмирован. Единственная проблема — это что я любил поспать. Несколько ночей без сна — и я просто с ума начинал сходить. Мог прислониться к стене и вырубиться стоя. Но и это меня не сломало».

Выдержать такую подготовку Тайлеру помогла не только его физическая выносливость, но и, в первую очередь, сила характера. Он был зачислен в противотанковую роту бригады «Орев Голани».

«Туда-то я и хотел попасть. Казалось, это круто. Мы разъезжали на джипах. Конечно, на молодого парня это производит еще какое впечатление».

Тайлеру пришлось пройти тяжелую подготовку. Но самое главное, она научила его не только переносить трудности, но и быть частью команды.

«Мы проводили вместе 24 часа в сутки. Мы научились узнавать друг друга по походке в темноте. По ночам мы спали, обнявшись, потому что было очень холодно, и мы пытались так согреться. Такое не забывается. Мы знаем друг о друге все. Голос, особенности походки. Представьте: идешь вместе 50 километров, 50 километров перед тобой чья-то спина, голова и тень. Запоминаешь, как этот человек двигается, как он ходит, бегает… Как спит, храпит ли, что и как он ест. С тобой рядом постоянно 15 человек, и в каких только ситуациях не оказываешься с ними! Учишься им доверять. Знаешь, что они тебя прикроют во время боя, будут охранять, пока ты спишь. Между вами возникает очень тесная связь».

Но эта связь легко может и разорваться.

«Если кто-то каким-то своим поступком подрывает доверие, значит, все кончено. В мире военных второго шанса нет. Доверие создается медленно, постепенно. Разрушить его можно, например, если кто-то не сменит товарища в положенное время на посту. Или, скажем, пообещал оставить еду и не оставил. Тогда команда просто как будто выплевывает его. Доверие — очень, очень важно для военных спецподразделения. Потому что все знают: в некоторых ситуациях единственное, что тебя может спасти, — это не твое оружие, а твои товарищи».

Всего за два года Тайлер дослужился до офицерского звания и стал командовать боевыми операциями. В 1982 году Израиль второй раз вторгся в Ливан в ответ на нападение Организации освобождения Палестины на северной границе. На юге Ливана была создана так называемая «зона безопасности». Тайлер попал туда в 1987-м и прослужил там три года — сначала рядовым, а потом офицером.

«Они [ООП] боялись ввязываться в бой. Но они заминировали всю территорию. Нам очень повезло, что никто из нас не подорвался, потому что мины были буквально повсюду. Первое, что помню… Мы тогда были еще совсем новичками. И вот по рации нам передали, что был очередной взрыв и что есть пострадавшие. Потом принесли на носилках бойца армии Южного Ливана[29]. Но он уже был при смерти. С ним были четыре санитара, пытались его спасти, но все понимали, что он не жилец. Они вызвали вертолет, чтобы его эвакуировать. Вертолет прилетел только через полчаса, потому что мы ведь были на территории Ливана. И пилот, — Тайлер смеется, — пилот вызывает нас по рации и спрашивает: «Ну как, он еще не умер там?» Я тогда был еще совсем зеленым, новичком. Тогда я впервые лицом к лицу столкнулся со смертью. Конечно, это запомнилось навсегда. У каждого солдата есть такой первый случай. Часто такие истории гораздо страшнее моей, но все равно каждый помнит первый свой случай. Именно тогда я понял, что конец может прийти неожиданно, в любую секунду. Это меня потрясло».

За время своей службы Тайлеру приходилось убивать и видеть, как гибнут его люди. Но он говорит, что причина, по которой он решил не становиться профессиональным военным, заключается совсем в другом. Причиной стало предательство. Тот инцидент не имел к нему прямого отношения. Но именно он заставил Лиора поставить под сомнение все, что лежит в основе системы ценностей любого солдата.

25 ноября 1987-го — Тайлер тогда служил уже год — два палестинских боевика попытались проникнуть на территорию Израиля с помощью дельтапланов. Дерзкая ночная атака застала израильские войска врасплох. Палестинцы были вооружены автоматами Калашникова, пистолетами и ручными гранатами. Один из них приземлился на территории зоны безопасности и был застрелен израильскими солдатами. Второй — вблизи базы Армии обороны Израиля возле города Кирьят-Шмона в северной части страны. Сначала он расстрелял проезжавший мимо армейский грузовик, убив водителя и ранив пассажира — женщину-военнослужащую, а потом направился на базу, находящуюся на расстоянии нескольких сотен километров. Часовой, дежуривший на входе, убежал, когда палестинец выстрелил в него, и тот смог беспрепятственно войти на территорию базы. Боевик открыл беспорядочный огонь по израильским палаткам и бросил в них несколько гранат. Он убил пятерых и ранил семь солдат. Одному из раненых офицеров удалось застрелить палестинца. Позже выяснилось, что разведка сообщала о возможном нападении, но никаких мер принято не было. Израильские СМИ выступили с резкой критикой в адрес тех, чья халатность стала причиной гибели солдат, но только покинувший свой пост часовой был привлечен к ответственности. Тайлера не было на той базе, но инцидент дал ему пищу для крайне неприятных размышлений.

«На самом деле офицеры просто спасали собственные шкуры. Я сам был офицером, пусть и младшим. Мне показалось, что в какой-то момент они просто забыли о том, что на самом деле важно. Они выгораживали друг друга, и мне это очень не понравилось. Я понял, что, если бы что-то случилось со мной, мне бы тоже никто не помог. Никакой поддержки. Я был хорошим солдатом, но после того случая я решил, что не хочу быть профессиональным военным».

Тайлер демобилизовался в августе 1990-го и был рад, что решил уйти из армии.

«Большинство израильтян призывают в армию в 18 лет. Получается, что они попадают в армию прямо из школы, из одной организации с жесткой дисциплиной в другую. После этого очень хочется оказаться на свободе. Вот почему многие, отслужив, отправляются в длительные путешествия по Индии или Южной Америке. Им хочется просыпаться по утрам, курить травку и целыми днями ничего не делать. Жить без плана — чтобы ничто не напоминало о той жизни, которая для них только что закончилась. К концу службы все только и говорят о том, что будут делать после армии. Мечтают о путешествиях. Судя по их разговорам, мало кто опасается, что надежды не оправдаются».

Джонатан Шей считает, что перемена обстановки может стать одним из способов избавиться от негативных последствий военного опыта. Вот что он пишет в книге «Одиссей в Америке»: «Многие израильтяне, с которыми я разговаривал, считают, что их ветераны реже страдают от посттравматического синдрома, потому что сразу после армии они отправляются путешествовать за границу, где их ждут новые впечатления и приключения».

Но Тайлер сразу после армии поступил в Университет Хайфы. Всего за три года он успел получить степень бакалавра по истории Ближнего Востока и жениться. С будущей женой он познакомился еще в школе, но потом обоих призвали в армию. К счастью, ее подразделение базировалось недалеко от места, где жили родители Тайлера. Как-то он приехал в отгул навестить родителей, и они случайно столкнулись. С тех пор они стали встречаться и, когда им исполнилось по 25 лет, поженились. Они оба еще учились, жили с ее родителями, у них не было постоянной работы. Потом они купили собственный дом, и всего через год родился их первый ребенок.

Поначалу Тайлер занимался продажами автомобилей, бытовой техники, электроники. В 1995 году ему предложили должность в крупном концерне Unilever, где он работает до сих пор. У него сейчас уже трое детей: две девочки, 17 и 14 лет, и шестилетний мальчик, любимчик Тайлера, которого он называет «драгоценный камень в моей короне».

Как и для его отца, семья — самое важное в жизни Лиора. Поэтому ему очень сложно каждый год на целый месяц оставлять их. Но ему приходится снова надевать военную форму и возвращаться в армию, как того требуют израильские законы от всех резервистов, то есть от большинства мужчин в возрасте до 43–45 лет.

«Сложно снова надевать форму и оставлять свою гражданскую жизнь. Кроме того, это всегда вредит карьере. Это всем тяжело, и студентам, и когда уже работаешь. Нелегко расставаться с семьей. Приходится все бросать и возвращаться в армию. А если в это время заболеет дочь или сын? Жене приходится со всем справляться одной, а я в это время в армии. Конечно, это непросто».

Кроме того, профессиональные военные не очень-то жалуют резервистов.

«Как будто мало того, что приходится каждый год возвращаться в армию. Исполняешь свой долг, а никто этого не ценит. В армии к тебе относятся как к человеку второго сорта. Дело в том, что резервисты привыкли к гражданской жизни. Это взрослые люди, с определенным опытом. У всех нас есть профессии, в своей работе на гражданке мы используем свои знания, образование, опыт, какую-то логику. С возрастом вообще начинаешь чаще спрашивать «почему?». В 18 лет такие вопросы не задаешь, но, когда становишься старше, тебя интересует, почему ты обязан делать то-то или то-то. У некоторых военнослужащих запаса есть свои фирмы, они занимают серьезные должности и вовсе не собираются принимать все как само собой разумеющееся. Это, конечно, осложняет отношения на службе».

Тайлер говорит как раз о проблеме самоопределения, с которой приходится сталкиваться резервистам. В отличие от профессиональных военнослужащих, им приходится жить как бы сразу в двух мирах: гражданском и военном. А что если помощь потребуется одновременно и его семье, и его сослуживцам? Долг перед кем важнее?

В 2006 году был объявлен приказ № 8, и Тайлеру снова пришлось отправиться на войну — противостоять боевикам «Хезболлы» в Ливане. Лиор рассказал мне, как обычно происходит возвращение резервиста на активную службу. Чаще всего еще до объявления приказа в СМИ появляется информация о каком-то событии, угрожающем национальной безопасности. По словам Тайлера, это самый неприятный момент для каждого резервиста: начинаешь следить за новостями и гадать, призовут ли тебя на этот раз. И если призовут, где и когда придется отправиться в бой. Потом объявляют приказ — обычно повестка приходит в форме телефонного звонка. Резервист должен немедленно превратиться из мирного жителя в солдата, оставить семью и отправиться исполнять свой долг. А потом военные получают приказ с конкретными задачами. Для Тайлера это означает, что он должен перестать думать о чем-либо, кроме жизни и здоровья своих солдат.

«Моя форма всегда собрана. Все, что мне нужно, лежит в сумке в сарае. Я всегда готов. В кошельке ношу фотографии детей. Никакой особой церемонии прощания у нас нет. Я ведь каждый год возвращаюсь в армию. Обнимаемся, целуемся, и все. Конечно, во время войны все по-другому. Это нечасто происходит, но если меня отправляют на военные действия, все совсем не так. Жена плачет. Дети нервничают. Они начинают спрашивать: «А куда тебя отправляют? Ты сможешь оттуда позвонить? А когда вернешься?» Провожают меня на улицу. Такие прощания всегда тяжело даются. В прошлый раз, в 2006-м, мне было особенно тяжело. Я же уже не молод. С возрастом приходит ответственность, и в первую очередь перед семьей».

Тайлер понимает, чем ему приходится рисковать, отправляясь на войну. Ему непросто об этом говорить.

«В 35 лет мне было гораздо страшнее оказаться на активной службе, чем когда я был моложе. Сейчас многое воспринимается по-другому. В молодости не испытываешь такого сильного страха. Тогда мы хотели сражаться. Да, нам бывало не по себе, но мы почти всегда могли забыть о страхе. С возрастом понимаешь, что можешь потерять. Появляется семья, дети, а с ними и страх становится сильнее. В молодости мне удавалось не думать обо всем этом, не переживать. Это все пришло только с возрастом. Сейчас я бы просто умер от ужаса, если бы мне пришлось делать то, что я делал в 18 лет».

Тайлер, «тихий солдат», никогда не рассказывает семье о своей военной службе, о своих воспоминаниях и эмоциях. Он военный с большим опытом, честно исполняющий свой долг. Но он стремится провести как можно более четкую границу между этими двумя мирами.

«Я не рассказываю жене и детям о том, что мне довелось пережить во время службы. Жена узнает кое-что о моей военной жизни — в основном от сослуживцев во время наших встреч. Мне кажется, им необязательно это знать. Моя служба в армии никакого отношения к нашей семье не имеет», — спокойно объясняет он.

«Конечно, это часть моей жизни. Но я не из тех, кто рассказывает обо всем. Не знаю почему, но мне проще об этом молчать. Некоторые начинают вспоминать все подробности, анализировать пережитое. Я такой потребности не испытываю — ни с коллегами по работе, ни с сыном. Если он задает какие-то вопросы, я ему отвечаю. Но самому мне не хочется ему рассказывать о своей службе. Не думаю, что это как-то поможет сформировать его характер. У него появится свой опыт. Да, в кругу сослуживцев мы о войне говорим. Дело не в том, что я что-то скрываю от своей семьи или чего-то недоговариваю, когда я с ними. Просто во время службы между солдатами устанавливаются очень близкие отношения. Поэтому многое остается между нами. Многое из того, что пришлось пережить на войне, можно обсуждать только с тем, кто был там с тобой».

«Например, если мне сейчас придется рассказывать вам что-то из событий в Южном Ливане, на историю, которая бы заняла у меня не больше минуты, уйдет несколько часов. Мне придется объяснять, что и почему произошло, каковы отношения между солдатами в подразделении. А для любого моего сослуживца это все и так очевидно», — Тайлер начинает говорить более оживленно. Одно только упоминание о товарищах заставляет его сердце биться быстрее.

«Это естественно. Конечно, легче обсуждать это с тем, кто пережил все это вместе со мной и кто знает все факты. Если кто-то со стороны услышит наш разговор, ему вообще многое будет непонятно».

«На войне мне много с чем пришлось столкнуться. Несмотря на то что эти воспоминания всегда со мной, они не травмируют меня. Я же говорил раньше: я сын человека, пережившего холокост и ставшего свидетелем гибели своих родителей и двух братьев. Поэтому, наверное, мне лучше, чем другим, удается подавлять травмирующие воспоминания. В моей жизни не было ничего такого, с чем бы я не мог справиться и жить дальше. Я всегда смотрю вперед. Прошлое меня интересует меньше, чем будущее. Я не живу воспоминаниями, ни хорошими, ни плохими. Я живу будущим, а не прошлым».

Есть немало доказательств того, что участникам боевых действий легче примириться с пережитым на войне, рассказывая об этом, а не замыкаясь в себе. Вместе с тем многие ветераны, как Тайлер, предпочитают не давать воли эмоциям и воспоминаниям. И это вовсе не означает, что в будущем у них возникнут какие-то психологические проблемы. Так, подполковник Дейв Гроссман пишет в книге «О сражении» (продолжение его книги «Об убийстве»), что профессиональным и хорошо подготовленным солдатам часто удается избежать последствий травмы. Ведь далеко не все страдают посттравматическим синдромом, даже если нам иногда и кажется обратное.

Вот что он объяснил мне во время интервью: «Они не пострадавшие и не преступники. Они не супергерои и не несчастные жертвы. У большинства из них нет постгравматического синдрома. И нам не приходится преодолевать их рефлекторную готовность убивать, когда они приходят с войны. Ветеран не станет разрушать общество, в которое возвращается, его удержит дисциплина. Но, рассказывая о войне, в которой они участвовали, мы должны постараться найти определенный баланс: нельзя нападать на них, как случилось после Вьетнама, но нельзя и превращать их в жертвы».

С другой стороны, способность Тайлера успешно справляться с травмирующими воспоминаниями, возможно, объясняется другой причиной. Его история более уникальна, ведь он — представитель народа, на протяжении многих веков страдавшего от геноцида.

«Например, мой отец, — рассуждает Лиор, — потерял абсолютно все и похоронил всю свою семью. И одной десятой того, что выпало на его долю, достаточно, чтобы сойти с ума. Но мой отец все это выдержал и продолжал жить. Не думаю, что пережитое мной в армии можно сравнивать с его опытом. Никакого сравнения. Каждому приходится мириться со своей собственной жизнью, какой бы она ни была, хорошей или плохой. Я стараюсь не давать воли чувствам. Хотя рассказы других часто заставляют меня переживать. Точно так же как и мой отец: он спокойно рассказывает, как сам голодал, но начинает плакать при виде фотографии голодающего ребенка. Мы стараемся не думать о каких-то вещах, потому что так проще. Иногда необходимо забывать об эмоциях, думать головой. Может быть, это передается по наследству. Если мой отец смог справиться с тем, что выпало на его долю, я тоже смогу».

По мнению Тайлера, история жизни его отца — лучшее доказательство того, что еврейскому народу необходимо свое независимое государство. Она же научила его справедливости и толерантности. Он уверен, что ничто не может оправдать ненависть к арабам, даже к тем, кто воюет против израильтян.

«Я не переношу, когда кто-то начинает плохо обращаться с другими людьми. Неважно, кто они: арабы или нет. Меня это бесит, потому что я помню, что пришлось пережить моему отцу. Я очень четко дал понять своим солдатам: беспредела не потерплю. Они должны уважать человеческое достоинство. Никто из моих солдат не нарушает этот принцип. Они знают, что иначе могут меня разозлить. Я на этот счет ясно выразился с самого начала. Это вам не Дикий Запад. Мы делаем то, что должны. Не больше и не меньше. Пусть не всегда легко определить меру. Но мы не имеем права на ненужное насилие, даже когда речь идет о военной операции. Надо уметь провести грань. Я не связываю историю палестинского народа с историей моего отца. История Палестины — это борьба за независимость и национализм, а не геноцид или истребление народа. Никакой связи между нашими двумя историями нет».

Тайлер и его отец первоначально придерживались крайних правых взглядов. Со временем их позиции изменились, и теперь оба согласны, что единственная возможность мирного сосуществования двух народов в регионе связана с созданием двух независимых государств — еврейского и арабского.

«После службы в армии я перестал бояться арабов. И это не потому, что я такой герой. Просто со временем я понял различия в наших менталитетах. Я не боюсь их. Среди моих друзей много арабов. И я не испытываю к ним ненависти. Я не собираюсь наполнять свою жизнь ненавистью — это самое отвратительное чувство. В ней нет логики, а я не намерен идти на поводу своих эмоций. В детстве у меня не было друзей-арабов. Представление о палестинской проблеме у меня сложились только после моей службы в армии, когда я понял, что одной лишь правоты в отношении этой страны недостаточно. Еврейское государство будет в безопасности только в том случае, если в регионе будет создано два независимых государства. Честно говоря, я к такому выводу пришел не из-за бедствий палестинского народа — хотя они действительно ужасны — а в силу все более очевидной реальности: по-другому этот конфликт никогда не решить».

Со времени последней боевой операции Тайлера прошло уже четыре года. И он рад, что снова живет мирной жизнью. Он счастлив в кругу своей семьи. Да, ему нравится иногда встречаться со своими сослуживцами, вспоминать, что им довелось пережить вместе. Но в душе он мирный житель, а не солдат. Тайлер радуется, когда может проводить время с семьей, заботиться о близких. Ему нравится его работа. Он любит бегать — пробегает десятки километров, наедине с самим собой и своими мыслями. Тайлер говорит, что предпочитает смотреть в будущее. Но именно его прошлое и история его семьи помогли ему осознать, кто он такой, в чем заключается его долг, где его место в жизни.

«Еврейскому народу нужна эта страна. Я знаю, что может произойти с нами, если у нас не будет своего государства. Мы должны жить здесь, и наши дети тоже. Это никакой не идеализм. Просто альтернатива мне известна — я знаю историю своего отца. И я бы не смог жить ни в каком другом месте».

Даже если из-за этого ему приходится жить как на вулкане, будучи и солдатом, и мирным жителем одновременно, постоянно ожидая следующего призыва. И несмотря на то, что точно такая же жизнь ожидает и сына Тайлера, если конфликт не будет разрешен.

Глава 11

Погружение

«Все мы, солдаты, знаем, что такое убивать. Об этом проще говорить с теми, кто был там. Большинство понятия не имеют, что там происходило. Я рад, что не все об этом знают. Я здесь, чтобы найти покой. Я пытаюсь все забыть».

Капрал Себастиан Шоонховен, Королевская армия Нидерландов, 11-я аэромобильная бригада. Войны в Ираке и Афганистане (2004 и 2006 гг.)

Вместе дайвинг-центра под названием «Карпата» на глубине десяти метров под водой в скале застрял якорь. Многие считают, что какой-то корабль, пытаясь устоять, бросил его во время шторма, но все же не выдержал натиска ветра и волн.

Остатки цепи теряются в толще воды. Мы подплываем на лодке к месту, где находится якорь. Море неспокойно. Мы даем друг другу сигнал к погружению: большой палец, обращенный вниз. Потом прыгаем в воду, как брошенные в пруд камни. Мы погружаемся, вода становится все темнее и холоднее, начинает сдавливать грудь.

Мы чувствуем себя, как парашютисты в свободном полете, хотя единственный воздух — под высоким давлением в баллонах у нас за спиной и в баллонах с 32 %-й кислородной смесью Nitrox на груди. На глубине ее использовать нельзя, зато она поможет перенести перепад давления, когда… если мы будем возвращаться.

Я погружаюсь со своим другом, бывшим снайпером голландской армии, Себастианом Шоонховеном. Конечно, эту нашу затею иначе как откровенно идиотской назвать нельзя. Но нас как будто что-то подталкивает сделать это. Нам не терпится испытать свою храбрость, выяснить пределы возможного. На что способны наше тело и наш разум? Мы, как лабораторные мыши, ставящие опыт на самих себе, чтобы узнать, как далеко надо зайти, как глубоко погрузиться, чтобы, наконец, забыть.

С Себастианом Шоонховеном мы познакомились в мае 2009-го, в первый же день после приезда на Бонэйр. Он работал инструктором в дайвинг-центре, где мне предстояло пройти аналогичную подготовку.

Я оказался на их станции рано утром. Кроме него, других сотрудников пока не было. Мы оба с ним приехали сюда, на Нидерландские Антильские острова, по одной и той же причине. Мы пытались положить конец войне, которая никак не прекращалась внутри нас.

Шоонховен служил снайпером — в Голландии их называют «стрелками с дальнего расстояния» — в 11-й аэромобильной бригаде. Его подразделение отправляли и в Ирак, и в Афганистан. Мы побывали с ним в одних и тех же горячих точках. Задачи, конечно, у нас были разные, о чем он и не преминул мне напомнить. Едва узнав о моей профессии, Шоонховен вполне серьезно заявил мне: «Ненавижу журналистов».

«Не вы один», — ответил я. Далеко не в первый раз мне приходилось слышать подобные высказывания.

В течение следующих нескольких недель я лишь изредка встречался с Себастианом. У него, главного инструктора по дайвингу, было много клиентов. Я же пока только собирался стать дайв-мастером, и мне предстояло еще многому научиться. В 46 лет я вдруг оказался в роли самого настоящего подмастерья — как в фильме «Малыш-каратист». Я красил и наполнял кислородом баллоны, относил использованные, чинил оборудование, ремонтировал причалы, а по понедельникам подавал пунш на вечеринках для клиентов. Все это в обмен на обучение.

Я оказался в этом изгнании добровольно. Я уехал из Лос-Анджелеса, пережив долгое и тяжелое окончание очередного романа. Но главное, я надеялся бегством спастись от чувства ненависти к самому себе и забыть о своих ошибках во время работы военным корреспондентом.

Шоонховен тоже сбежал на Бонэйр. Как и мне, ему никак не удавалось вернуться к нормальной жизни после службы в Ираке и Афганистане.

«Я стал очень много пить. Проглатывал одну кружку пива за другой, — рассказал он мне однажды, когда мы вместе наполняли кислородные баллоны. — Без выпивки уже не мог заснуть». Мне было это слишком хорошо знакомо. Бессонница, алкоголь и наркотики — святая троица постгравматического синдрома.

Когда мы познакомились ближе, Себастиан рассказал мне как-то за пивом в местном баре Cities, что дома, в Голландии, его проблемы с алкоголем становились все серьезнее. Потом он начал принимать наркотики, постоянно ввязывался в драки.

Он потягивает пиво, смотрит на океан и почти с ностальгией говорит: «Это так странно. Мы лупили друг друга, но ничего не чувствовали, потому что все были пьяные или обкуренные».

Шоонховен понимал, что долго так продолжаться не может. Он должен был думать не только о себе, но и о своей жене Каролине. Она работала школьной учительницей, и, когда ей предложили место на Бонэйре, оба решили, что, покинув Голландию, смогут начать жизнь с чистого листа. Она будет учить детей, он — дайверов. Они надеялись, что войну удастся оставить в прошлом.

Только через два месяца совместной работы Себастиан пришел к выводу, что мне можно доверять, и рассказал о своей службе в Ираке и Афганистане. Нам было нелегко стать друзьями: он бывший солдат, я журналист. Но у нас было и кое-что общее — воспоминания, которые мало с кем можно разделить. Кроме того, мы много времени проводили вместе: развозили покупателям баллоны с кислородом, чинили оборудование. И самое главное, он делился со мной своими знаниями, своими навыками инструктора: объяснял, как найти лодку, когда находишься под водой, учил меня пришвартовывать ее, не врезаясь в ограждения на пирсе. А еще мы разделяли одно увлечение — глубокие погружения. Эта страсть впоследствии принесла нам немало неприятностей, но тогда мы об этом еще не знали.

Как и многих других, побывавших на войне, нас обоих влечет опасность. Вот что пишет об этом Джонатан Шей в книге «Одиссей в Америке»: «Многие ветераны испытывают потребность жить на грани. Они как будто снова и снова задают вселенной один и тот же вопрос: «Да или нет?»».

В школе Шоонховену пришлось нелегко. Он был неглупым ребенком, но страдал дислексией. Поэтому ему было тяжело освоить стандартную школьную программу по чтению. Его родители развелись, когда ему было три года. Развод надолго поселил в мальчике чувство тревоги и неуверенности. Он часто хулиганил, курил и дрался в школе, и в 16 лет его в конце концов выгнали. Тогда мать Себастиана решила, что ему пора переехать к отцу. Она надеялась, что он исправится, если у него появится пример для подражания, и, видимо, оказалась права. Вскоре Себастиан пошел учиться на повара. По крайней мере, здесь от него не требовались навыки чтения. Здесь все было настоящее и конкретное, он мог делать что-то полезное своими руками, а это у него всегда хорошо получалось. Окончив курсы, он получил работу в одном из лучших ресторанов Эйндховена и проработал там три года. Дела шли неплохо, он зарабатывал приличные деньги, но, как это уже бывало прежде, ему опять стало скучно. И тогда он решил, что, возможно, военная служба не даст ему скучать.

Он поступил в Королевскую армию Нидерландов в январе 2003-го, когда как раз шла подготовка к операции коалиционных войск в Ираке. Голландская армия поддержала возглавляемую США кампанию и направила в Ирак свои войска. Шоонховен сдал на отлично все тесты по физической подготовке и мог сам выбрать подразделение, где хотел служить. Он надел красный берет 11-й аэромобильной бригады, чаще других участвующей в боевых операциях. Его обучили обращаться с противотанковым ракетным комплексом Dragon и в марте 2004-го отправили на юг Ирака. В районе Аль-Хидра они пробыли относительно недолго, четыре с половиной месяца. Однажды два повстанца подъехали к посту голландцев на скутере и метнули в них несколько ручных гранат. Один из сослуживцев Шоонховена, сержант, погиб. Себастиан говорит, что тот был опытным военным и часто помогал ему во время подготовки. Себастиан смотрел на него как на старшего товарища, пример для подражания.

«Я был в ярости после этого нападения, — рассказывает мне Себастиан за кружкой пива в ресторане Shoreside в Кралендейке, административном центре острова Бонэйр. — После того случая мы вообще не выходили с территории базы». Голландские войска не ответили на нападение повстанцев, и Шоонховен никак не мог с этим смириться. Шанс провести ответную операцию так и не представился: вскоре их подразделение сменили и отправили обратно в Нидерланды.

Несмотря на свое возмущение тем, что произошло в Ираке, Шоонховен начал понимать, что армия — идеальное место для него.

«Наверное, первый раз в жизни мне показалось, что я нашел свое призвание. Дислексия и все такое здесь не имели значения. Наконец я почувствовал, что что-то значу».

Но это не означало, что он успокоился. Вернувшись в Голландию, он продолжал негодовать, вспоминая события в Ираке. В казарме он с остальными солдатами слушал «Нирвану», потом напивался и ввязывался в драки. Однажды, два года спустя после командировки, его даже арестовали. Тогда он понял, что рискует потерять единственную работу, которая ему подходит. Армия уже стала его домом. И он решил полностью посвятить себя своей профессии. Он много тренировался, стал отличным стрелком, и ему предложили пройти подготовку в школе снайперов. Он с радостью согласился. Его обучили приемам маскировки, навыкам незаметной слежки за объектом, правильному дыханию во время стрельбы. Сложнее всего 23-летнему Себастиану было научиться терпению. Но именно это новое для него качество оказалось полезным в обычной жизни, в том числе и в отношениях с его девушкой, Каролиной, с которой они вскоре поженились.

В июле 2006-го 11-ю аэромобильную бригаду вновь послали на войну, на этот раз в Афганистан. Шоонховен отправился туда уже снайпером.

«У меня было странное предчувствие, что что-то должно случиться. Я даже сказал Каролине, что на этот раз нам предстоит участвовать в настоящих боях».

В 2006 году голландские войска дислоцировались в провинции Урузган, к северу от Гильменда и Кандагара, в которых власть талибов долгое время была особенно сильна и где по-прежнему было много их сторонников.

Направленные в Афганистан Нидерландами, 1500 военнослужащих составляли седьмой по численности национальный контингент в коалиции НАТО. Задачей голландских войск было не только обеспечение безопасности в регионе, но и помощь гражданскому населению. Шоонховен надеялся, что на этот раз все будет не так, как в Ираке: тогда после гибели сержанта они оказались практически запертыми на базе. Больше он не хотел чувствовать себя беспомощным, как в тот раз. Отправляясь в Афганистан, Себастиан не мечтал о мести. Но он готов был сражаться, и очень скоро такая возможность ему представилась.

Мы сидим в кафе Buenos Aires в Кралендейке. Шоонховен берет мой блокнот и начинает изображать то, что произошло. Он говорит, что ему проще все нарисовать и что он не очень-то силен в словах. Я и так давно уже это заметил. У него действительно очень ловкие руки: он знает множество трюков и фокусов, может починить все что угодно, прекрасно управляется с лодкой. Он отличный инструктор по дайвингу, а в прошлом еще повар и снайпер. Ему проще обращаться с предметами, чем со словами. Вот и сейчас он начинает рисовать.

Он берет мою ручку и выводит на листке бумаге огромную букву «S». «Это дорога», — объясняет он. Декорации готовы. Однажды вечером 11-я аэромобильная бригада получила информацию о том, что талибы атаковали контрольно-пропускной пункт «Чуту», располагавшийся на дороге к базе голландцев Кэмп-Эдриан. КПП охраняло подразделение Национальной армии Афганистана. Когда бригада Шоонховена выдвинулась на помощь, талибы уже отступили в горы.

«Талибы отошли в горы, но мы знали, что они по-прежнему за нами наблюдают: нам удалось перехватить несколько их сообщений по радио. Мы пробыли на КПП всю ночь и следующий день. После этого нам приказали вернуться на базу. Нам было сказано, что в наши задачи входит обеспечивать безопасность территории, а не оккупировать ее. И мы вернулись в Кэмп-Эдриан. Но вскоре узнали, что талибы опять перешли в наступление и захватили КПП, а значит, могли в любую минуту проникнуть на охраняемую нами территорию. На следующий день одному отряду приказали проверить дорогу до кладбища на холме. Меня отправили вместе с ними. Мы ехали в мерседесе, я сидел сзади. За нами следовали два финских бэтээра Patna. Остальная часть взвода проверяла другую дорогу. Мы добрались до поворота, — Себастиан указывает на букву «S» на бумаге. — В конце поворота виднелись три скутера. Они двигались по направлению к нам. Потом вдруг упали на землю. Мы решили, произошла какая-то авария, но водители и пассажиры побежали к канаве у обочины и стали в нас стрелять. Все произошло так быстро, что мы даже ничего не успели сделать. Передо мной в машине сидел сержант Беекман. Его ранили. Он упал на колени водителя. Тогда наш пулеметчик открыл было огонь, но у орудия что-то заело. Я тоже пытался стрелять, но вокруг меня пули летали так близко, что я слышал их свист. Пролетали в сантиметре от моей головы! Оказалось, что одна из них попала в пулемет и вывела его из строя. Но пулеметчику вскоре удалось его наладить, и он, наконец, открыл огонь. Мы были всего метрах в двадцати от стрелявших и хотели отступить. Но отступать было некуда: прямо за нами было два бэтээра. Они были как раз за поворотом, — Шоонховен рисует в блокноте, как они были расположены, — и не могли ни помочь нам, ни развернуться, потому что дорога была слишком узкая. Так что мы оказались зажатыми между талибами и собственными бэтээрами. В конце концов им удалось сдать назад, так что мы начали отступать. Я посмотрел направо и увидел на стене возле дороги двух детей. Они наблюдали за перестрелкой, зажав уши. Вокруг них летали пули, даже попадали в стену ограды, на которой они сидели. Наш водитель начал разворачиваться, но застрял в канаве. Сержант Беекман, несмотря на ранение, вышел из машины, чтобы помочь водителю выехать из канавы. Тогда я тоже выпрыгнул, я хотел прикрыть их. Один из талибов приближался к нам. Он находился за стеной, но в стене было отверстие, и он целился в нас через него. Я тоже прицелился и выстрелил. Попал ему в голову. За секунду до того, как я нажал на спусковой крючок, наши взгляды встретились. Он стоял метрах в десяти от меня, так что я видел, как пуля вошла ему в голову. Нашему водителю удалось выбраться из канавы, но бэтээры еще не развернулись. Пока они разворачивались, я прикрывал их сзади. Потом я тоже сел в машину, и мы уехали оттуда. У моста мы встретили остальных бойцов взвода. Там мы закурили, а санитар осмотрел сержанта. К счастью, пули попали в бронежилет. Мы заняли оборонительные позиции и какое-то время подождали, не будут ли талибы нападать. Но они так и не появились, и мы вернулись на базу».

После случившегося Себастиан долго не мог успокоиться. Вернувшись на базу, он выкурил три или четыре сигареты подряд. Говорит, что до сих пор помнит лицо талиба и как в воздухе разлетались капли крови. Как будто пуля попала в наполненный красной мукой воздушный шар. Бах! — и шар лопнул. После того столкновения с талибами Шоонховен получил Рыцарский Крест, одну из самых почетных наград Нидерландов. В приказе о награждении говорится:

«Капрал Себастиан Шоонховен награждается за храбрость, проявленную во время нападения противника в провинции Урузган. Капрал покинул автомобиль, чтобы прикрыть своего командира, сержанта Беекмана, чтобы тот, в свою очередь, мог командовать отступлением. Рискуя собственной жизнью, капрал Шоонховен не допустил потерь в своем подразделении».

«Тогда времени размышлять обо всем этом не было, — задумчиво продолжает Себастиан. — Ну да, иногда я начинал психовать, но вообще я просто слушал «Нирвану» и ни о чем не думал».

Но после возвращения из Афганистана его стали преследовать воспоминания. Правда, не о первом, а о втором убитом им человеке. Он рассказал мне и эту историю. Однажды они получили сообщение о том, что талибы захватили школу в деревне в 15 км к северу от Кэмп-Эдриан. Два взвода отправились освобождать школу. На этот раз Шоонховен оказался наводчиком орудия на бронетранспортере Patria. Всего в колонне было три бэтээра Patria, восемь бронированных мерседесов, два шведских транспортера YPR. Огромная огневая мощь, но голландцы уже достаточно времени провели в Афганистане и знали, что лучше перестраховаться. На дороге им стали попадаться мирные жители, покидающие деревню. Плохой знак. На глинобитной стене одного из домов они увидели какую-то надпись на пушту[30]. Их переводчик объяснил, что на ней было написано: «К черту НАТО!»

«Мы понимали, что вот-вот начнется какая-нибудь заварушка».

Метрах в ста от деревни бэтээры высадили две группы, по четыре человека в каждой, и заняли позиции на возвышенности на берегу реки Гильменд, чтобы прикрывать их. Почти сразу же их начали обстреливать из минометов. Потом талибы открыли огонь из пулеметов. Они использовали пулеметы российского производства «душки», прозванные так за низкие, похожие на выдох звуки «душ-душ» во время стрельбы[31].

Талибы укрылись на деревенском кладбище и начали стрелять из гранатометов. Голландцы открыли ответный огонь, но у них нет никакого прикрытия: талибам удалось отрезать группу солдат от бэтээров. Шоонховен развернул свой браунинг по направлению к кладбищу, но пули бороздили землю, не достигая цели. Талибы продолжали стрелять из-за могил. Шоонховен прицелился повыше и снова выстрелил. На этот раз один из боевиков упал. «Вот так! Еще один», — подумал Себастиан, но тут же ему пришло в голову, что убитый явно мельче в сравнении с другими. Но раздумывать некогда: командир кричит ему, что за деревьями чуть выше кладбища спрятались еще трое талибов. Он наводит орудие на деревья, нажимает на спусковой крючок и отпускает, только когда заканчиваются патроны в патронной ленте. Когда пыль осела, он увидел, что снес дерево. А у него самого закончились боеприпасы. Талибы все не прекращали огня.

«Я слышу вокруг выстрелы Калашниковых, бах-бах-бах. А мне надо выбраться на крышу машины, чтобы перезарядить орудие».

Он дождался, когда талибы на какое-то время перестанут стрелять, досчитал до трех — чтобы убедиться, что они действительно перезаряжают оружие. Потом выскочил из люка на крышу с заранее приготовленной патронной лентой в руке. Открыл крышку приемника, вставил патронную ленту, закрыл крышку, вернулся обратно внутрь машины. Вся операция заняла меньше десяти секунд. Потом развернул пулемет так, чтобы прикрыть солдат и они могли вернуться в бронетранспортер. Голландцы перегруппировались и начали стрелять из миномета по дому, в котором укрылась большая группа талибов, человек 20–25. Вызвали подкрепление с воздуха. Подоспевшие вертолеты осветили дом лазерами и сбросили управляемую бомбу. Дом был уничтожен.

«Мы все начали кричать: «Да!»». Голландцы, попав в засаду, смогли преодолеть первый шок и действовали именно так, как их учили. Им удалось выбить талибов из деревни. Через какое-то время они вошли в нее, чтобы забрать тела убитых. Никаких тел они не обнаружили, зато нашли захваченного талибами человека. Шоонховен говорит, что, судя по ранам на теле, его пытали. Он был связан по рукам и ногам и едва дышал.

Они вернулись на базу. «Ну вот, я пережил еще одну перестрелку», — подумал тогда Шоонховен. Ему казалось, что теперь он практически неуязвим. В то же время ощущалась какая-то отстраненность и пустота. В ту ночь он так и не смог заснуть.

«Я никак не мог понять, что же я чувствую», — Себастиан достает сигарету из лежащей на столе пачки, зажигает ее и глубоко затягивается.

«Я не особо задумывался обо всем этом. Но потом как-то на базе мы стали обсуждать этот бой, и один из солдат сказал, что выстрелил в талиба, который показался ему гораздо меньше ростом, чем остальные. Тогда я вспомнил об убитом мною».

«Так что тебя так сильно беспокоит?» — пытаюсь понять я.

Себастиан почти кричит в ответ: «А вдруг это был ребенок? Вдруг я убил маленького мальчика, а не взрослого человека?»

Он отворачивается. Они не обнаружили тел, значит, он никогда не сможет узнать правду. По его словам, жить в неведении еще сложнее.

«Каждый из нас, солдат, знает, что такое убивать, — говорит он. — Но проще говорить об этом с теми, кто был там». Он поводит рукой — здесь, на Бонэйре, в этом солнечном, ярко-голубом раю в Карибском море афганская война, наверное, не затронула никого. Кроме нас с Себастианом.

«Большинство не знает, что там на самом деле происходило. Я даже рад, что не все это знают. Я хочу найти здесь покой. Пытаюсь забыть».

«А думаешь, получится?»

«Нет, — не раздумывая отвечает он. — Но, может быть, мне удастся загнать воспоминания в самый темный уголок головы и запереть их там».

Он признается, что надеялся найти убежище здесь, на этом острове. Но пока все идет не совсем так, как хотелось бы. Он по-прежнему пьет слишком много, хотя у него проблемы с желудком и пить ему вообще не стоит. Он рассказывает, как однажды ночью в баре какая-то женщина очень настойчиво требовала уступить ей место. И он в конце концов потерял терпение.

«В тот момент мне показалось, что я снова очутился в Афганистане. У меня как будто что-то щелкнуло в голове. Я просто сорвался».

Он начал раскидывать пластиковые столы, пока сотрудники не выставили его на улицу.

Себастиан повторяет слова, которые я слышал уже от многих военных. Ему кажется, что никому нет дела до того, что на самом деле происходит на полях сражений. Да, гражданские время от времени задают вопросы, но на самом деле его ответы им абсолютно неинтересны. Всем наплевать.

«Проблема не в том, что мне так уж хочется обо всем рассказывать. По мне-то как раз проще не вспоминать это лишний раз, не рассказывать снова и снова одни и те же истории. Это иногда даже раздражает», — он умолкает. Сигаретный дым растворяется в воздухе, как нерассказанное воспоминание. Потом с убеждением продолжает: «Но люди должны знать. Голландцы тоже участвуют в боях… они убивают… гибнут сами… их тоже ранят».

Один из сослуживцев Шоонховена оказался инструктором по дайвингу. Еще во время службы он обучил Себастиана. Тот так увлекся погружениями, что позже прошел несколько курсов и получил сертификат дайв-мастера. Теперь он имеет право обучать других и работать инструктором. Это занятие ему по душе: под водой не надо говорить. А главное, здесь он может забыть о своих войнах.

«Оказываешься в совершенно ином мире. Ты словно летишь. Этот мир открывается не всем. Я чувствую себя там очень спокойно, умиротворенно».

Он смеется: «Но, конечно, не во время ночных погружений. Ночь — время охоты. Кровавое время». Он имеет в виду барракуд и других хищных рыб, стаи которых собираются у ржавеющего остова затонувшего на мелководье судна «Хилма-Хукер». Это самое популярное среди ночных дайверов место на Бонэйре.

На станции «Карпата» мы движемся по цепи все глубже. На глубине 40 м. я ставлю свой баллон Nitrox в углубление в скале, чтобы забрать его на обратном пути. Еще немного вниз — и на экране моего компьютера появляется информация о том, что мы превысили максимальную глубину рекреационного дайвинга, пусть и установленную довольно условно. Мы с Себастианом смотрим друг на друга, складываем круг из большого и указательного пальцев — знак, что у нас все в порядке, и продолжаем погружение. На глубине 75 м пологая до этого скала вдруг резко обрывается вниз. Вокруг нас абсолютная тишина. Слышны только звуки моих собственных вдохов и выдохов через регулятор, как будто работает аппарат искусственного дыхания. Я нащупываю запасной регулятор на втором баллоне у меня на груди. На моем компенсаторе плавучести крепления для двух баллонов, спереди и сзади. Компенсатор — устройство со специальной воздушной камерой, которую я могу надувать или спускать для достижения нейтральной плавучести: состояния, при котором я не погружаюсь и не всплываю. Сам регулятор вряд ли сломается. Но даже небольшая дырочка в резиновом кольце — маленькой детали стоимостью меньше доллара, обеспечивающей герметичность регулятора, — может оказаться смертельной. С каждым метром мои ноги и руки становятся все тяжелее, и я начинаю сомневаться, смогу ли вообще поднести запасной регулятор ко рту, если понадобится. Я уже чувствую, как мои мысли начинают немного путаться, будто я выпил лишнего, — это наркотическое воздействие азота. На глубине многие дайверы испытывают нечто подобное. Я оглядываюсь на Себастиана. Он спокоен, уверен в себе, но я понимаю, что в моем взгляде он читает совсем другие чувства. Несмотря на это, мы опять сигнализируем друг другу, что все в порядке, и продолжаем погружаться.

Мир превратился в узкий туннель — больше сквозь маску на лице мне ничего не видно. Мое дыхание и сигналы компьютера (он снова и снова предупреждает меня, что я уже намного глубже предельной границы любительского дайвинга) напоминают мне звуки аппаратов в реанимации. Мы проплываем несколько термоклинов — водных слоев с резкими перепадами температуры. Каменная стена, вдоль которой мы спускались, оборвалась. На мгновение мы останавливаемся и смотрим вокруг, в окутывающую нас, словно черный занавес, темноту. Потом продолжаем погружение. Компьютер показывает уже 98,5 м. Смотрю на Себастиана. Мы уже достигли того места, где можно забыть о войне? Или надо зайти еще дальше? Я собираюсь продолжить погружение: осталось всего полтора метра до желанной точки. Но Себастиан показывает, что пора возвращаться. Его рука как будто проводит грань между жизнью и беспросветным мраком под нами. Там, внизу — бесконечное одиночество, но эта пустота все равно манит и притягивает. Может быть, она окутает меня, как одеяло? Наверное, здесь ничто из мира наверху не сможет добраться до нас. В том числе и наши воспоминания. Мне кажется, я размышляю целую вечность, хотя на самом деле проходит всего несколько секунд. Я снова смотрю на Шоонховена. Времени не так много. Мы планировали погрузиться на определенную глубину и тут же вернуться обратно. Среди дайверов профиль такого погружения называют «морковкой». Это довольно рискованно, но, несмотря на большую глубину, нам не понадобится долгий период декомпрессии — ведь мы пробыли под водой относительно недолго. Но если мы задержимся на глубине хотя бы на несколько минут, за время декомпрессии воздух может иссякнуть. Тогда пузырьки азота начнут разрушать стенки клеток. А более крупные пузырьки могут даже закупорить кровеносные сосуды легких или мозга и привести к смерти. Надо возвращаться. Себастиан указывает большим пальцем вверх — нам пора. Мы начинаем медленно подниматься. Спешить нельзя. Погружаться было гораздо легче, скала сейчас кажется отвесной. Я добавляю немного воздуха в компенсатор плавучести, очень осторожно: знаю, что когда давление уменьшится, воздух начнет быстро расширяться. И тогда я, как ракета, могу «выстрелить» на поверхность. А это будет иметь для меня, скорее всего, необратимые последствия, учитывая, с какой глубины мы возвращаемся. Мы подплываем к месту, где оставили баллоны IMitrox. Останавливаемся и меняем баллоны. Дальше мы будем дышать обогащенным кислородом воздухом, это должно помочь нашим легким быстрее избавиться от вредоносных молекул азота. На глубине 10 м мы снова останавливаемся. Здесь нам предстоит провести не меньше получаса. Мы плаваем кругами, рассматриваем дно на мелководье возле берега, чтобы как-то убить время. Нам не терпится снова оказаться на поверхности, обсудить наше приключение. Мы только что снова испытали прилив адреналина, как когда-то на войне. Но, хотя на этот раз вокруг нас не разрывались бомбы и не свистели пули, опасность была ничуть не менее реальной. Может быть, сегодняшнее приключение было даже опаснее. И вот мы снова на поверхности: счастливые, возбужденные, обнимаемся и поздравляем друг друга. Но радоваться нам пришлось недолго. Наш коллега, согласившийся нас подстраховать, рассказал о нашем «подвиге» менеджеру дайвинг-центра, где мы работаем. Тот объяснил нам, что мы, конечно, можем сколько угодно рисковать своей жизнью, но у нас нет права рисковать репутацией центра, используя для своих мальчишеских выходок фирменное оборудование.