Crysis. Легион Уоттс Питер

А может, все по-другому и передо мной попросту галлюцинации умирающего от кислородного голодания мозга – головной слизи мистера траханого киборга модели Мк2 – жестяная версия предсмертных ощущений, и смысла в ней не больше, чем у видений фанатиков из сект нью-эйджевского разлива, сладко себя удушающих и созерцающих ангелочков и райский свет? Кто знает, вдруг мозг мертв уже долгие часы, а мысли мои бегут по кластерам углеродных нанотрубок? Может, они уже распотрошили мой шлем и проблевались от вони давно перегнившей начинки?

Кто ты, говорящий со мной? Ты жив? Ты реален?

– Морпех, кончай в дерьме копаться!!! – вопит оно. – Хватит!!!

Мать твою, да кто ты? И кто я?

Я проснулся. Я вижу и слышу.

Где-то рядом вовсю трезвонит сигнал тревоги. Членистые лапы робота дергаются над головой. Мистер доктор с эластичной клятвой Гиппократа теперь не пытается на меня не смотреть, о нет – глядит, зенки вылупив, и, кажется, готов наложить в штаны от страха. По его лицу бегут отблески света, причудливые тени – отсветы быстро сменяющихся картинок на мониторе, отблески сигналов с оборудования. Слишком быстро оно все скачет и прыгает, очень уж стремительно меняется, но хотя обычному человеку и в голову не придет пытаться восстановить по бесформенным бликам изображение, родившее их, мне это удается без труда. Я вижу изображение монитора на лице доброго доктора, на его халате, маске, в темных зияющих зрачках – таких огромных, что и радужки вокруг них почти не видно.

Я понимаю происходящее еще до того, как несчастный вопит в ужасе: «Это перегрузка – непонятно откуда и почему! Комбинезон – он сопротивляется вскрытию, он не желает…»

– Остановите его!!! – Харгрив берет верхние ноты. – Убейте, если надо, но не повредите комбинезон!

Что, никаких грустных расставаний? Никаких добрых слов на прощание бедному подыхающему сыночку?

Близ головы лязгают двери, ботинки шаркают о кирпичный пол.

– Только в голову! – орет Харгрив склонившемуся надо мной «целлюлиту».

– Понял! – «Целлюлит» передергивает затвор, приставляет дуло к моему лбу.

Жду, пока БОБР выдаст тактические данные: «Угроза: вражеский солдат, уровень угрозы: высокий, оружие: пистолет “AY-69 авто”». Но кажется, БОБР заткнулся навсегда. Наконец-то я в одиночестве.

И тут голова неудавшегося палача взрывается. И голова его приятеля – тоже.

За ними отправляются добрый доктор и бедолага-техник, мною ранее не замеченный. Четыре пули – четыре трупа. Я поворачиваю голову, почти заинтересованный, а Харгрив визжит в микрофон: «Тара, не надо! Тара, послушай…»

Тара глушит канал и склоняется над клавиатурой докторского компьютера, тычет пальцами в разлитое по ней глянцевитое, темное, липкое.

– ЦРУ, – бодро отвечает Тара Стрикланд. – Спецагент, завербована три года назад.

Интересно, какой у нее оперативный псевдоним? Бог из Машины? Или Красотка?

– Это мне ты обязан всем океаном дерьма, обвалившимся на твою голову, – сообщает спецагент Тара, не отрывая глаз от монитора, ее окровавленные пальцы так и пляшут по клавиатуре. – Именно я приказала отправить твое подразделение, чтобы вывезти из зоны Пророка и Голда. Но человек предполагает, а Господь… да, Господь вертит как захочет.

Захваты раскрываются, в левом верхнем углу моего поля зрения выскакивают иконки. Стрикланд уже рядом, берет за локоть, подталкивает.

– Нужно убираться отсюда, и поскорее.

Я слегка удивляюсь, обнаружив все свои части на положенном месте. Свешиваю ноги с тележки, кручусь, принимаю сидячее положение. Перед глазами снова загораются иконки GPS и выбора образа действия. Над головой крутится мигалка аварийного сигнала, тычет в глаза желтым светом пять раз в секунду. Перекрещенные линии блуждают по полю зрения, и наконец перекрестье упирается в волыну, оброненную «целлюлитом» в процессе потери мозгов. Перед глазами тут же всплывает: «Тяжелая штурмовая винтовка “грендель”».

– Парень, торопись! Цефы на подходе, а нам еще нужно вытащить Харгрива!

Она права. Вдруг я готов целиком и полностью, я здесь, все реально, тонны сюрреалистической чуши, наплывавшей минуты назад, тупое тягучее безразличие к собственной смерти исчезли к чертям собачьим. Туда им и дорога. Крошка, я вернулся, я силен как бык, заправлен до зубов и могу надирать зады хоть до следующего тысячелетия.

С возвращением, милашка БОБР! Мне тебя не хватало.

Думаю, старина Харгрив чуть ошибся. Нет, где-то полправды он таки выдал, додумал. Что же касается другой половины…

По мне, даже простые садовники куда лучше справились бы с работой. Это ж только вообразить, какое на самом деле неравенство сил! Роджер, может, ты это представляешь, как если бы толпа пещерных людей кинулась на «таранис» или Т-90 с активной броней? Не-а, даже близко не так. Пещерные люди – люди не хуже нас с тобой, и хотя у них технологии каменного века, мозги те же самые. А цефы – другой гребаный биологический вид! Ну, допустим, Харгрив прав и нам противостоят вовсе не солдаты. Думаешь, лемуры нашего мира имели бы хоть долю шанса против толпы садовников? Если садовники хотят перебить муравьев, они что, поливают их муравьиной кислотой и грызут титановыми мандибулами? Конечно же нет. У садовников яды, распылители, ловушки, ружья и еще множество вещей, муравьям неизвестных. Муравьи и представить не могут, как от этих вещей защититься.

И скажи мне, Роджер, отчего цефовские корабли именно такие? Почему их экзоскелеты двигаются почти как мы, почему пушки стреляют почти как наши и гребаная их артиллерия работает на манер нашей? Отчего цефовское оружие и тактика настолько похожи на наши? Задумался?

Да просто они не садовники, вот и все. И не пришельцы – не настоящие, во всяком случае.

Они – инструменты садовников, ножницы для подрезки кустов, тяпки, грабли, оставленные ржаветь в сарае. Тупейшие из садовых инструментов, запрограммированные шляться по саду, выпалывать сорняки и подстригать газоны в отсутствие хозяев. Наша планетка чересчур захолустна, чтобы тратить на нее настоящий разум. Здешние цефы отчасти разумны просто потому, что там, откуда они прибыли, даже стулья в определенной степени разумны, но им никто не читал «Искусство войны». Граблям и тяпкам курсы военного дела не читают. Оттого им пришлось учиться на ходу. Их тактика и оружие похожи на наши, поскольку основаны на наших. Мы – единственный образец для подражания, найденный их дешевыми, убогими обучающимися процессорами. Лемуру глупо надеяться победить садовников, но у него есть неплохой шанс выстоять против кучи ржавых пылесосов.

Жизнь? Органическая? Роджер, ты серьезно? Парень, даже мы делаем процессоры из мяса, мы еще в конце прошлого века научились прикручивать нейроны к машинам! С какой стати считать комки органики в экзоскелетах чем-то большим, чем роботы? С какой стати думать, что цефы – кто бы они на самом деле ни были – проводят хоть какое различие между мясом и железом? И то и другое для них – просто материалы для машин.

Скажу тебе, Роджер, положа руку на сердце: между тем и другим куда меньше различий, чем ты думаешь. Куда меньше.

Уж поверь мне.

Пока мы убираемся восвояси, Стрикланд обрисовывает состояние дел. По ней, Харгрив – целиком свихнувшийся извращенный придурок. Точнее, «полный безумец, считающий себя единственным разумным и компетентным человеком на планете». Но Голд прав: Харгрив знает про цефов больше любого другого хордового. История его знакомства с цефами началась куда раньше Лингшана, раньше Аризоны. Несомненно, Харгрив знал о цефах еще до того, как умыкнул их технику из сибирской таежной глухомани в 1908 году (кстати, это значит: Харгриву по меньшей мере сто тридцать лет – удивительно, что Бюро переписи населения упустило столь чудный факт… хотя, наверное, Харгрив давно запустил волосатую жирную лапу в это самое Бюро).

Стрикланд небрежно роняет слово «Тунгуска» – как будто я сразу все должен понять. Оказывается, это место, где рвануло в воздухе мегатонн пятнадцать, причем за многие десятилетия до того, как человечество научилось делать атомные бомбы. Две тысячи квадратных километров тайги повалило в момент. И никто толком не выяснил, что там было: то ли обломок кометы, то ли метеорит, то ли микросингулярность. Никто не нашел ничего определенного, потому что Джейкоб Харгрив и Карл Раш успели раньше и вывезли все ценное.

И долгие десятилетия после этого Харгрив держал взаперти огонь, украденный у богов, дул на его угли, опасные и непредсказуемые, терпеливо выжидая, пока наша технология разовьется до уровня, позволяющего расшифровать коды и разгадать загадки. Может, и не всегда терпеливо выжидал – кто знает, сколько наших хваленых революционных технологий на самом деле разработано нами, а не подсунуто исподтишка озабоченным мегаломаньяком с коробочкой краденых сокровищ.

Судя по событиям последней пары дней, подсунул он их все же слишком мало.

В общем, три года назад харгривовские инженеры вздумали сунуться на цефовский форпост в Южно-Китайском море. Задумка вышла боком: цефы пробудились, и отец Тары Стрикланд не вернулся домой. С тех пор Харгрив ожидал, пока аукнется на другом конце Земли. Готовился он уже сотню лет, предупрежден был за три года и заранее выпек план победы над иноземными пришельцами. Хозяева Стрикланд хотят узнать, что за план.

Я-то план знаю, своей шкурой узнал. Главное: выдрать меня из Н-2, как выдирают человека из собственной кожи, выкинуть ненужные части и втиснуться в остальное. Насчет последующего не уверен. Но Стрикланд уже пустила под откос главную часть, так что можно без особой опаски узнавать о частях второстепенных. Может, в процессе и мир удастся спасти.

Мы снова едем вверх. Грузовой лифт – платформа без стен, с решетчатым полом; тавровые балки, пучки тросов и кабелей, жирно-белые шлакоблоки уныло проплывают мимо, пока Стрикланд читает лекцию:

– Он спрятался на этаже, где центры управления и комнаты директоров. Сопротивление будет ожесточенным. Никому не удавалось увидеть Харгрива воочию, даже мне. Поверь, я пыталась изо всех сил – а я ведь глава его службы безопасности. Тебе придется прорываться.

Кажется, Тара не замечает мертвого сотрудника «Призмы», лежащего подле нас на платформе лифта. На дуло его М-12 наверчен приличный глушитель. Сотруднику он уже ни к чему, и я с удовольствием прикарманиваю находку.

Дернувшись, лифт останавливается на уровне, явно не приспособленном для жилья: повсюду ящики с амуницией, шкафы, этажерки. И над головой – еще одна крутящаяся желтая мигалка.

Ах да, не забудьте про камеры.

– Я замкнула местную беспроводную сеть – у тебя минут пять, прежде чем Харгрив взломает ее и спустит на тебя всех собак. – Тара фыркает тихонько. – Не только на тебя – на нас. Попробую подняться наверх, на вертолетную площадку, и обеспечить нам с тобой путь отхода. Вытаскивай Харгрива и иди с ним на крышу. Мы его вытягиваем, увозим и заставляем разговориться. Иди!

Включаю невидимость. Бегу незримый мимо камер наблюдения к лестнице, а за спиной лифт снова приходит в движение.

На этот раз никаких указателей, никаких полезных стрелочек и дружеских голосов, указующих, куда идти и что делать. Лестницы, крутые повороты, а двумя-тремя этажами выше – встревоженные голоса.

– В зале, где жестянку потрошили, коммуникации до сих пор отключены.

– Куда Стрикланд подевалась?

– Наверное, отключилась – сам не могу достучаться.

– Дело хрень, и дерьмом пахнет.

Да, дело хрень, но быстрое и легкое. Никто не успел и вздохнуть, не то что выстрелить. Глушитель просто творит чудеса.

Я – акула, кружащая среди обломков кораблекрушения. Бедные наемники озадачены и растеряны, слишком много у них хозяев: и Локхарт, и Стрикланд, и Харгрив – и все говорят разное. Они не понимали, куда бежать и что делать, и до того, как Стрикланд перекрыла им коммуникации. А я тем временем перемещаюсь из убого и скудно обставленных складов на этажи безукоризненных офисов, конференц-залов, отделанных дубом и кожей. Каждый следующий этаж роскошнее предыдущего, отделан в более темных тонах, с мебелью древнее и солиднее – будто бредешь назад во времени. Тут курсоры и указатели не требуются – путь к Джейкобу Харгриву очевиден, просто иди к Викторианской эпохе.

Харгриву потребовалось почти десять минут, чтобы управиться с саботажем, и еще тридцать секунд, чтобы передать всем приказ найти нас и пристрелить. Но я тем временем уже на нужном этаже. Жалкая группка наемников в боевых доспехах выключает свет и пытается охотиться за мной в инфракрасном свете, но бедолаги недаром провели последние тридцать шесть часов, наблюдая, как дядя Голем выбивает одного их приятеля за другим. Прошлой ночью они, может, и лелеяли мысль о мести, но теперь их можно выследить по звуку трясущихся поджилок.

Я бы их избавил от необходимости ждать и сходить с ума от ужаса, но цефы успевают раньше.

Не знаю, откуда они явились. С тех пор как я ступил на остров Рузвельта, осьминожек не видно было, но вот они здесь, во всей красе, наглая банда охотников, глаза пылают, щупальца так и машут во все стороны. Они ломятся сквозь стены и рвут людей на части, будто подрядились мне в помощники. Охотников лишь четверо – и быстро становится трое после удачного целлюлитского выстрела. Потом и я валю одного, ныряю в подвернувшийся лестничный пролет и оказываюсь этажом ниже. Забиваюсь в подходящий угол, обеспечивающий защиту и хороший обзор, наставляю пушку и жду.

Но цефы за мной не торопятся.

Это явно не атакующий отряд – всего-то четыре жалких охотника. Наверняка лишь разведка, но для чего? Стрикланд права: цефы хотят заявиться на остров Рузвельта.

И весьма благоразумно было бы унести Харгрива до того, как это произойдет.

– Я вижу, вопреки моему предательству, вопреки всем проблемам и опасностям, ты все же полон решимости унести меня отсюда. Замечательно! Можно сказать, геройски.

В голосе больше не слышится истерических ноток, злобы, гнева, но лишь усталость, решимость, нечто похожее на удовлетворенность – и даже тень радости.

– Но боюсь, наши головоногие друзья питают сходные надежды. Тебе лучше поторопиться, если хочешь опередить их.

Хм, а головоногие друзья уже смылись из зала, где была потасовка.

– Иди же ко мне, я больше не стану тебя сдерживать. Я даже отозвал приказ найти тебя и убить – ради моих солдат, еще оставшихся в живых.

А-а, вот она, дорожка золотого пунктира на экране, цепочка хлебных крошек, ведущая в святая святых: через зал, затем налево, затем направо. Постучать.

– Настало время признать: наши цели едины и больше нет смысла во вражде. Мы должны встать заодно против общего врага.

Отчего-то – и только БОБР знает отчего – я наконец верю Харгриву.

Мраморные колонны, меж ними – двойные узорчатые двери с бронзовыми ручками. Высоченные, широченные двери – визгун пройдет не сгибаясь.

Я вхожу без стука.

Распахиваясь, двери скрипят, нет – скрежещут, визжат и ноют. Неужто Харгрив, с его-то капиталами, сэкономил на банке смазки?

Но с другой стороны, какой смысл? Вряд ли эти двери открываются очень уж часто.

А за ними… там не просто комната, там гребаный собор, музейный зал, библиотека. Бесконечный кирпично-красный ковер трехметровой ширины рассекает центр этого исполинского мавзолея. Ряды мраморных колонн по обе стороны, в двадцати метрах над полом – тусклые лампы дневного света, между колоннами – рыцарские доспехи в стеклянных шкафах. У одной стены, едва различимые вдалеке, массивные этажерки с книгами, другие закрыты – бесконечными темными занавесами.

– Наконец-то, мой Тезей! Добро пожаловать!

Его голос не проносится по Сети среди шороха и потрескиваний – он грохочет, он заполняет зал.

Над головой щелкают контроллеры, вспыхивает свет, и улыбающееся четырехметровое лицо Джейкоба Харгрива смотрит на меня с экрана поверх огромной настенной карты нашей планеты, выполненной в старомодной равновеликой проекции. Ее желто-голубые краски потускнели и поблекли.

Теперь вижу: в стеклянных шкафах не рыцарские доспехи, а нанокомбинезоны – прототипы моего Н-2. По части устаревания они ненамного отстали от рыцарских доспехов – закон Мура не спит, споро делает все новое ветхим.

– Понимаю, скудное вознаграждение за столько усилий. А так хочется, пройдя лабиринт, хотя б увидеть минотавра, перед тем как погибнуть от его рогов, – глумится Харгрив.

Перед картой стоит тяжеловесный деревянный стол, вокруг него – полдюжины древних мягких кресел с раздувшимися от набивки подлокотниками и спинками. Полированная поверхность стола девственно пуста.

– Что ж, настало время честности. Маски прочь, карты на стол.

Древняя машинерия скрежещет шестернями.

– Я здесь! – объявляет Джейкоб Харгрив.

Карта на стене раскалывается посередине и разъезжается в стороны, будто занавеска. За ней открывается одна-единственная штуковина, древняя и жуткая, и поначалу я даже не разберу, что это.

– Шокирован? Я бы тоже слегка удивился, – объявляет грохочущий голос.

Я вижу Джейкоба Харгрива, и он говорит:

– На твоем месте я б так радовался, я б наслаждался внезапным учащением пульса, выплеском гормонов, дрожью тела, готового драться и убегать. О, чудо телесности – я уже так давно не ощущал его!

Роджер, там было до невероятности чисто – девственная, антисептическая чистота. Огромные хромированные балки скользят, прячась в стену, сверкают эмалированные стены, рисунок кафеля на полу – концентрическая паутина, а в центре ее капсула с Харгривом. Вокруг шипят и щелкают машины жизнеобеспечения, полдюжины эластичных трубок отходят от капсулы и прячутся в низкий потолок. По мониторам бегут строчки, словно котировки на бирже: биотелеметрия, уровень питательных веществ.

Капсула не глухая – сверху окно почти во всю длину. Видно все, до последней нелицеприятной мелочи. Капсула наполнена желто-зеленой жидкостью, похожей на воду в городском бассейне, куда написало слишком много первоклашек. Существо, лежащее в этой жиже, вовсе не похоже на Джейкоба Харгрива. Оно и на человека не слишком похоже.

– Уже больше столетия радости моей жизни сугубо духовны. Я ступил на дорогу, от которой отказался Карл Раш, – на холодный путь к бессмертию.

Губы существа неподвижны, а глаза его, яркие и твердые, как обсидиан, смотрят на меня неотрывно, не отпускают ни на мгновение.

– У меня в ушах еще стоит его голос, проклинающий Тунгуску и все найденное там, называющий меня трусом и глупцом. И кто же из нас, в конце концов, оказался большим трусом?

Роджер, ты видел древних людей из болот – по «Нэшнл джиографик», в журналах, в Сети? Ну тех, кто умер много сотен лет назад то ли в Англии, то ли в Ирландии. Убийцы забросили их тела в торфяные болота, где полно танинов и лигнинов. Это природные консерванты, тела в таких болотах не гниют – сжимаются, морщатся. Становятся бурыми и морщинистыми, словно печеные яблоки, но – не гниют сотни лет напролет. Их можно выудить из болот, и они, в общем… выглядят они в точности как Джейкоб Харгрив, плавающий в капсуле среди жижи.

– У нас осталось так мало времени.

У нас? Старина, не похоже, чтоб ты торопился.

– Я надеялся надеть нанокомбинезон Пророка, вооружиться тем, что он принес нам, защититься его броней. Вступить в лабиринт и встретиться с минотавром. Но теперь – увы…

Губы Харгрива наконец шевелятся. Натягиваются, разделяются, приоткрываются, обнажая беззубые десны. Наверное, он считает эту гримасу улыбкой.

– Тебе суждено закончить начатое Пророком.

Посреди залившего зал света мелькает быстрая тень – не разберу, что именно.

– Натан? – взывает Джейк. – Ты здесь? Ты снова суешь нос в мои дела, снова подслушиваешь?

Ага, вот его иконка, всплыла прямо над левым глазом. В ушах звучит слабый голос, трескучий от статики, обрывистый, неровный: «Алькатрас, убирайся оттуда скорее!»

– Нет, подожди.

Темное снова – уже заметнее. Испорченная лампа, что ли?

– Подожди! – повторяет Харгрив. – Тебе нужен последний кусок головоломки. Посмотри на столе.

Я оборачиваюсь, смотрю в зал – темнота исходит оттуда, не из стерильного харгривовского склепа. Темнота угнездилась среди громоздких полок с книгами, мраморных колонн, закованных в стекло нанокомбинезонов.

– Иди же! – вещает мудрец из жижи. – Иди и возьми!

При моем приближении поверхность стола раскрывается, панели скользят вбок, открывая неглубокую выемку, тускло-серую, посреди нее – выгнутый диск, чьи края излучают голубой свет. На нем поджидает меня деревянный ящик для сигар.

Открываю.

– Это моя – нет, твоя судьба, Алькатрас. Возьми же ее!

Похоже на сигару – но не сигара. Полнехонький шприц для инъекций.

– Вводи его куда угодно!.. Ты что, ищешь вену? Столько времени просидел в нанокомбинезоне и еще не понял? Он сам знает, что делать! Алькатрас, позволь нанокомбинезону распорядиться самому.

Харгрив прав. Старина Алькатрас, конечно, три раза подумает, прежде чем ширяться неизвестной гадостью от бессмертного лживого старикашки, но нанокомбинезон знает лучше, чего ему надо. БОБР знает лучше.

Мы хватаемся за шприц и втыкаем.

– Да, да. – Харгривовский аватар чуть не мурлычет от удовольствия. – Тунгусская итерация!

Перед глазами мутнеет.

– Ключ ко всем вратам!

Я проваливаюсь в черноту.

В пустоте рядом со мной Натан Голд – и он хнычет.

– Они были здесь, прямо в Нью-Йорке, все это время?

– Да, Натан, их законсервированная техника была здесь. – Харгрив говорит медленно и терпеливо, будто разъясняя заторможенному ребенку необходимость вытирать попу. – Один из их рабочих сараев и квантовый телепорт для перемещений. Думаешь, я выстроил базу в гигантской сточной яме под названием Нью-Йорк из-за великой любви к ней?

Перед глазами дрожит и плавает кирпично-красный ковер, на нем узоры вроде птиц. Странно, до сих пор не замечал.

– Отчего ж ты никого не предупредил?

– Натан, кого предупреждать? Абстрактное человечество? Биологический вид, столько раз безоглядно обманывавший себя перед лицом неприятных фактов? Существ, столь радостно и безоговорочно принявших простые истины вроде необходимости контроля над рождаемостью, над расходом природных ресурсов, над изменениями климата? Нет уж, спасибо большое, я предпочитаю доверять себе и грстке отобранных мною людей.

Я становлюсь на колени, я поднимаюсь на ноги.

– Горстке отобранных людей. Просто чудесно. И куда ж эта отобранная горстка нас завела? Старик, задумайся, что ж ты наделал! Они же здесь, цефы – здесь!

– Конечно, Натан! Хозяева усадьбы вернулись.

Да, вернулись. Я теперь вижу, откуда темные пятна – с неба, от окон в потолке, вижу насекомые формы, четко выделяющиеся на фоне серой пелены облаков, дергающиеся, прыгающие, приближающиеся, вижу ослепительный голубой свет их дуговых резаков.

– Хозяева включают машины, прогревают котел отопления. Назревает большая весенняя уборка старого дома. Видишь ли, им не слишком понравился гниющий за холодильником мусор.

Над «Призмой» повисает цефовский корабль, похожий на членистое распятие, покачивается, выцеливая.

– И можно ли их винить за пристрастие к чистоте?

Корабль вздрагивает – и все харгривовские суперпрочные армированные стекла сыплются наземь дождем режущих осколков.

В резиденцию Харгрива врываются дождь, ветер и цефовская пехота. Мудрец в жиже приветствует их полоумным старческим хихиканьем: «А-а, наконец-то ангелы смерти, мой эскорт к человеческой бренности! Добро пожаловать! Вас уже заждались!»

Но, судя по тому, как цефы лупят по мне, Харгрив их не интересует.

Дело пахнет керосином. Пехота и охотники несутся ко мне через зал сворой голодных доберманов. Я бегу по железной лесенке на галерею у верхнего края книжных полок – оттуда хоть отстреливаться удобнее и умирать наверху приятней. Выход отыскать не надеюсь, но – вот он, между шкафами: черный аварийный ход, спасительная лестница, узкая нора со шлакоблочными стенами, ступенями из бетона и трубами вентиляции во всю длину, словно сухожилия.

Харгривовский аватар восторженно вещает: «Стань Пророком! Используй его доспехи, сражайся за человечество, за свой вид во всей его нелепой, никчемной и лживой красе! Иди же, спасай всех и вся!»

Я несусь по лестнице, над головой вертятся желтые мигалки, здание трясется подо мной.

– Говорит Джейкоб Харгрив. Персонал ЦЕЛЛ, слушайте: коммандер Локхарт погиб, я тоже вскоре погибну, а «Призма» самоуничтожится. Пророк сейчас – единственная ваша надежда победить вторгнувшихся пришельцев. Потому вы должны всеми силами способствовать его эвакуации с острова.

О, как любезно! Интересно, его кто-нибудь слушает?

Компьютерный голос – другой компьютерный голос, холодный, женственный, – начинает отсчет: «Все строения базы “Призма” эксплозивно изолируются через десять минут. Вы освобождаетесь от ваших обязанностей работников “Призмы”. Пожалуйста, покиньте базу по обозначенным маршрутам».

Думаю, на крышу выбраться, к вертолетной площадке, времени предостаточно. И тут в эфире появляется Тара Стрикланд и озабочено сообщает: мол, вся крыша разнесена в хлам, ничего летающего там не осталось.

– Я направляюсь на мост Квинсборо, – говорит Тара. – Жду тебя там, на дальнем конце.

Цефы повсюду, «целлюлиты» тоже, и совсем неважно, слышали они последний харгривовский приказ или нет. Все мы сейчас звери перед лесным пожаром, все бежим, стараясь обогнать пламя. Когда налицо перспектива зажариться живьем, уже нет ни хищника, ни добычи. Бежим со всех ног, палим по цефам, встающим на пути. Отсчитывающая время девица то и дело выныривает в эфире, мило информируя о последних новостях. «Призма» эксплозивно изолируется через восемь минут, через семь, через шесть…

Честное слово, не стоит напоминать. Мы поняли.

Кто-то вспоминает про служебный лифт, про путь на мост Квинсборо. Не знаю, где этот лифт, никто стрелочек мне на экране не высвечивает, но сориентироваться легко – просто беги вместе с толпой. Правда, по толпе лупят сверху, изрядно ее прореживая.

Лифт оказывается как раз там, где мост пересекает восточную оконечность острова. У нижней двери топчутся трое «целлюлитов», лихорадочно тыча в кнопку вызова. Завидев меня, вздергивают пушки – я наставляю свою. Так и стоим, тряся стволами, думая, как себя прилично вести в подобной ситуации. Отсчитывающая девица объявляет про две минуты.

Лифт приходит, и мы все вместе грузимся. Кто-то лихорадочно давит и давит на «ВВЕРХ», кто-то – на «ЗАКРЫТЬ ДВЕРЬ».

Трогаемся.

Над головой – старинный громкоговоритель, привинченный к потолку – ну, знаешь, вроде древнего мегафона с квадратным раструбом, оттуда бэкграундом тянется переложение «Nine Inch Nails» для скрипок и флейты. Отсчитывающая девица объявляет одноминутную готовность.

Поднимаю «грендель» и разношу громкоговоритель вдребезги. «Целлюлит» говорит: «Спасибо».

И вот мы на мосту, и снова каждый сам за себя.

Выжимаю из Н-2 все до последней капли, все – на скорость. Но двадцать секунд – и ресурс иссякает. По мосту лупят и сверху и снизу, цефовские трассеры прорезают воздух ярким пунктиром, вокруг полно брошенных авто, и выпотрошенных, и еще горящих, стада легковушек, грузовичков, пикапов. Кажется, сквозь сеть балок и растяжек вижу подступающего визгуна и знаю, даже не глядя: над головой цефовский корабль заходит на атаку.

Отсчитывающей девице больше нечего сказать.

Оказывается, эта дама – мастерица недоговаривать. «Эксплозивно изолируется», надо же. «Призма» натурально взлетает к небесам и прихватывает мост с собой.

Он колышется подо мной, выгибается, понизу катится огонь, и все огромные стальные опоры, арки, тросы, утыканные желтым, двутавровые балки сминаются вокруг, словно оригами. Автоцистерна взлетает шаттлом и запутывается в паутине горящего металла. Я пытаюсь бежать, но устоять почти невозможно – как на спине загарпуненного кита. Мост разваливается на части, я падаю, успеваю схватиться за выступающую балку, а эйрстримовский трейлер величественно пролетает мимо и бухается в воду. Вишу на кончиках пальцев, подтянуться нет сил, и безнадежно надеюсь: Н-2 сумеет накопить заряд, прежде чем я спекусь в комок шлака. Зато предо мною чудесный вид на останки острова Рузвельта. Там – настоящий ад, пылает даже вода. Там ничего не узнать. Наверное, когда пламя уймется, там останется лишь гора оплавленного камня.

Интересно, получил Харгрив у муниципалитета разрешение на такую «эксплозивную самоизоляцию»?

Но долго размышлять над этой важной проблемой не пришлось. Желтое нью-йоркское такси выдирается из паутины искореженных балок, падает, отскакивает, катится по сорокаградусно наклоненному плоскому куску пылающего асфальта и смахивает меня в пролив, словно комара.

«Есть ли жизнь после смерти? Ожидает ли меня хор ангелов? А может, пылающая адская бездна? Взрослея, учишься не верить в благостную ложь, но детский страх перед адом не уходит никогда. Я уже по горло сыт посмертием, слишком похожим на чистилище.

Полвека неподвижности в переохлажденном геле, будто образчик для медицинского эксперимента, полвека мыслей, крадущихся стаей крыс по тесным кремниевым дорожкам компьютеров, полвека – пленник видеоэкранов и камер. Обреченный без сна, без отдыха, без перерыва мыслить о мире, уже чужом для меня.

Если это – жизнь после смерти, то я предпочитаю забвение».

Незашифрованный фрагмент передачи,

перехваченной 0450 24/08/2010.

Полоса 37,7 МГц (правительственные и частные линии, мобильная связь).

Источник передачи: Манхэттен.

Авторство: не установлено.