Crysis. Легион Уоттс Питер
Пришельцы своих, похоже, довели, и еще как! Н-2 наконец-то в полной силе, я несусь во весь опор, оглянуться не смею, но чувствую: небо за мной темнеет. Тень моя на тротуаре гаснет – и чертов дым хватает, будто гребаный торнадо. Поднимает, шмякает о тротуар, крупные черные песчинки проносятся перед лицевым щитком – будто перцем обдали из пескоструйника. Пытаюсь встать, но суставы снова отказывают, перед глазами высыпают, точно болячки при герпесе, иконки ошибок и мгновенно гаснут. За ними сразу же исчезает тактический экран, а потом и весь мир. Я ослеп, движки мои ошалели и накрылись, темнота наплывает, я еще успеваю расслышать голос Пророка, вещающий про системный сбой, про заражение – именно это слово он и употребил, «заражение», – нанокомбинезона и про начало тотальной перезагрузки с целью спасти системы жизнеобеспечения.
Он принимается рассчитывать шансы на успешную перезагрузку, и тут я отключаюсь.
Если данный носитель удалится более чем на 2 (два) метра от авторизованного курьера, данные будут автоматически стерты!
Предмет записки: Об интеграции системы БОБР (Нанокостюм «КрайНет», модель 2.0) с центральной нервной системой человека.
Состав: выводы, выдержки из материалов допроса, заключение.
Авторы: Линдси Айеола (д-р философии)[5], Комала Смит (д-р философии, д-р мед. наук), Леона Люттеродт (д-р философии), Управление науки и технологии ЦРУ.
Общий анализ ситуации:
Способ и степень интеграции «быстродействующего оптимизатора боевого регулирования» (БОБР) с носителем «нанокомбинезона-2.0» (ТМ) фирмы «КрайНет» – предмет чрезвычайного интереса с военной и научной точки зрения, весьма важный для национальной безопасности. Корпорация «Харгрив-Раш» упорно настаивает на частном характере данной технологии и связанных с ней разработок и до сих пор уклонялась от сотрудничества в исследованиях[6].
Однако становится все более ясным, что, хотя ХР способна предоставить ценнейшие сведения о дизайне и производстве нанокомбинезона, данному исследованию они могут способствовать в куда меньшей степени, чем предполагалось ранее. Попросту говоря, степень и природа наблюдаемой интеграции человека и механизма оказались столь же неожиданными для ХР, сколь и для нас. Хотя мы и не участвовали в проектировании нанокомбинезона, теперь он в нашем распоряжении. «Харгрив-Раш» знает лишь то, чем нанокомбинезон должен был, по их замыслу, стать, – нам же известно, во что он на самом деле превратился. Более того, ХР вряд ли начнет добиваться возвращения нанокомбинезона по суду до тех пор, пока рассчитывает на нашу помощь в улаживании последствий недавнего фиаско в их исследовательском центре «Призма», выставившего компанию в невыгодном свете. Потому мы советуем не делать никаких уступок в обмен на технологические данные, которые, вероятно, мы сможем получить и сами, используя доступные ресурсы. К тому же велика вероятность того, что данные эти никак не помогут настоящему исследованию.
Методология и результаты:
Нанокомбинезон-2 (далее Н-2) после долговременного, но оказавшегося в конце концов неудачным симбиоза с коммандером Лоуренсом Барнсом в данное время интегрирован с пациентом А[7] (далее ПА) из корпуса морской пехоты вооруженных сил США. ПА настаивает, что получил смертельные ранения в процессе вторжения в Манхэттен и был встроен в Н-2 по инициативе коммандера Барнса (затем покончившего жизнь самоубийством). Эта история остается неподтвержденной и не стыкуется с данными экспертизы[8].
В настоящее время мы ищем ее подтверждения из независимых источников и считаем нужным заметить: по крайней мере часть утверждений ПА может оказаться недостоверной.
Несмотря на продолжающееся вторжение, ПА был успешно выведен из Манхэттена и доставлен в безопасное место для допроса. Во время его мы смогли установить связь с Н-2 через оптический интерфейс, используя инфракрасный лазер. ПА сумел заметить начальный обмен информацией, но неверно интерпретировал его как неудачную попытку блокировать системы Н-2. Таким образом, мы смогли замерять в текущем режиме времени состояние ПА и Н-2, причем ПА об этом не догадывался. Биотелеметрические способности Н-2 оказались далеко превосходящими самые смелые наши догадки, обеспечивая разрешение в синоптической нейропроекции на уровне одного-двух вокселей (что сравнимо с разрешением стационарных сканеров, занимающих целые комнаты, – интеграция аппаратуры подобной чувствительности в боевой комбинезон по крайней мере на двадцать лет опережает наши нынешние возможности).
Для интервьюирования ПА был избран относительно малоквалифицированный чиновник низкого уровня, снабженный минимально возможным количеством информации. Это было сделано для укрепления у ПА уверенности в себе во время допроса, для стимулирования желания рассказать побольше, поделиться опытом[9].
Задавая общие и отвлеченные вопросы, далеко выходящие за рамки обычного разбора после миссии, поощряя отступления и пространные рассуждения, мы смогли локализовать функциональные кластеры, вовлеченные в различные когнитивные процессы, и сравнить их с нормальными человеческими. Мы также смогли влиять на информационный обмен и течение беседы, периодически подвергая ПА кратковременному воздействию изображений, проецируемых на лицевой щиток (из-за повышенной визуальной восприимчивости ПА длительность не превышала двадцати миллисекунд), и провоцируя ряд эмоциональных откликов.
Среди наиболее значительных явлений, обнаруженных в процессе допроса, следующие:
1. ПА не разговаривал в обычном смысле этого слова в течение всего интервью. Хоть это кажется очевидным – ведь голосовые связки ПА сильно повреждены, ему приходится прибегать к речевому синтезатору Н-2, – но отличия от нормального процесса человеческой речи заходят куда дальше. ПА разговаривает, практически не прибегая к помощи визуального текстового интерфейса, обязательного для нормального человека в подобной ситуации. Более того, речевые центры (зоны Брока и Верника) зачастую остаются неактивными в процессе разговора. Однако в этом случае регистрируется повышенная активность наноневральной сети, связывающей нервную систему ПА и БОБР.
2. Способность ПА помнить мельчайшие детали произошедших событий граничит с эйдетизмом. В течение интервью он часто полностью цитировал подслушанные диалоги. Мы сумели отыскать копии двух таких диалогов (из данных Центра безопасности Центрального вокзала Нью-Йорка) – и они совпали полностью с воспроизведенными ПА. То есть нет причин сомневаться в правдивости иных воспроизведенных им диалогов. Однако же в его личном деле военнослужащего корпуса морской пехоты США данных об эйдетической памяти нет.
3. При рассказе о событиях, предшествовавших интеграции с ПА (воспоминания детства, предыдущая служба), гиппокампус и префронтальная кора ПА возбуждаются, что характерно для активации долговременной памяти человека. Однако при воспоминаниях о событиях Манхэттенского вторжения активность в этих областях падает, но значительно возрастает активность БОБР и связанной с ней целомической сети.
4. При рассмотрении теоретических либо тактических проблем (таких, например, как поиск оптимального маршрута в сложной местности либо оценка безопасности возможного убежища) активность префронтальных областей мозга увеличивается незначительно. Однако при рассмотрении проблем со значительной морально-этической составляющей (например, летальной изоляции зараженных индивидуумов) передняя поясная кора ПА активизировалась так же, как и у обычного человека. Входные каналы БОБР при этом тоже активизировались, но обмен информацией с ПА не увеличивался, что вполне согласуется с обычным профилем «пассивного мониторинга» эвристического биопроцессора в режиме обучения.
5. Стиль и образ речи ПА существенно изменялись в зависимости от темы рассказа. О товарищах по оружию и «обычных» боевых ситуациях (будь то бой с военизированной службой безопасности ЦЕЛЛ либо цефами) он рассказывал, используя привычное ему арго, характерное для военнослужащего низкого ранга, и, хотя и выказывал интерес к науке, нетипичный для персоны его социального круга, познания его не выходили за рамки доступного из научно-популярных передач. Однако при описании нетипичных ситуаций – например, путешествия через модифицированную технологиями цефов местность либо видений, которые он приписывает предыдущему хозяину комбинезона, – его словарь становился заметно богаче, а конструкции фраз – формальней. Проще говоря, ПА становился красноречивее как раз в тех ситуациях, когда большинство людей его уровня образования затруднялись бы с выражением мыслей. Изменения стиля речи сопровождались увеличением активности нейросоматического комплекса БОБР (см. следующий параграф). В целом явление напоминает происходящее при шизофреническом синдроме множественных личностей, хотя и в куда менее выраженной стадии: ведь изменяются лишь языковые способности ПА, но не его личность.
6. Распределение задействованных ресурсов обработки информации по нейросоматическому комплексу БОБР (СКБ) менялось в процессе интервью. В некоторых случаях активность целиком локализовалась в мозгу ПА, в других – целиком в БОБР и ассоциированных с ним сетях, в третьих – распределялась более-менее равномерно по всей метасистеме. Обнаружена слабая, но тем не менее значимая корреляция между распределением активности и особенностями речи ПА. Наибольшим богатством речь ПА отличалась как раз тогда, когда обработка информации была распределена по метасистеме либо локализована в архитектуре Н-2. Наименее богатой (а также изобилующей вульгаризмами и сленгом) речь ПА была в том случае, когда активность целиком локализовалась в его мозгу. В общем, хотя и принимая во внимание весьма флуктуативный характер измеренных величин, можно с уверенностью утверждать: в процессе допроса средний словарный запас ПА и артикуляция увеличились, соответственно, на 7 % и 9 %. Это указывает на непрерывно происходящий процесс передачи операционной нагрузки от мозга к искусственной системе обработки информации.
7. Во многих случаях было отмечено присутствие сразу нескольких (а именно, двух и даже трех) центров высокой когнитивной активности в сети БОБР – и это в дополнение к центрам, зарегистрированным в мозгу ПА. Свойства внешних центров были подобны свойствам обычных кластеров когнитивной активности мозга, но отличались гораздо большими размерами. Значение этих «островков когниции» остается неясным. Возможно, они – артефакты средств безопасности системы, автозаписи процессов либо признаки возникающей у БОБР системы распараллеливания вычислительных процессов. В данное время мы исследуем эти возможности.
Предварительные заключения:
Значительная часть когнитивных процессов ПА «перемещена» в биопроцессор БОБР и ассоциированные с ним сети, охватывающие весь Н-2. Хотя подобный уровень интеграции, без сомнения, беспрецедентен количественно, качественно он не нов: мы каждодневно совершаем подобное, позволяя «ай-болам» планировать нашу дневную активность либо используя «облако» для записи важнейшей информации. Разница лишь в том, что мы сохраняем контроль над нашей активностью, отводя внешним вычислительным устройствам всего лишь роль секретаря, пусть и весьма продвинутого. В случае же пациента А затруднительно даже указать, где находятся центры контроля за активностью в данный конкретный момент. Вполне возможно, они могут находиться и за пределами мозга. Ситуация выглядит так, будто сознание ПА оторвалось от его прежнего носителя. В процесс допроса все трое исследователей, занимавшихся изучением активности когнитивной системы ПА, нередко обманывались – как только локус активности, казалось бы, попадал в фокус внимания, активности там не оказывалось. Создавалось такое впечатление, будто система перенастраивала себя в ответ на внешнее воздействие, передислоцируя важнейшую активность в ответ на замеченное постороннее присутствие.
В настоящее время неизвестны механизмы, способные позволить сознанию подобные действия. Скорее всего, умственные процессы ПА стали менее ограниченными просто вследствие больших ресурсов, доступных им (проще говоря, у мыслей больше мест, где они могут появиться). Но несомненно: большая часть того целого, какое можно называть «пациентом А», находится сейчас вне его головы. Более невозможно рассматривать ПА и нанокомбинезон как раздельные самостоятельные сущности.
Улей
Не могу различить, где реальность, а где горячечный бред моего воспаленного, смердящего, бредящего воображения. Я вижу Лингшан, хотя никогда там не был. Стоя среди инопланетного хлама, вижу созвездия на чужом небе, медленно вращающиеся, как на гигантском невидимом глобусе. Сквозь бред пробивается голос, ободряющий, дружеский – будто мы с кем-то давние друзья. Вот только слов не разобрать – и не слышал я раньше этот голос.
В уголке глаза поблескивает: «Запуск системы».
Боевые разработки «КрайНет».
Контроль синапсов…
Лог загрузки ползет перед глазами, кислотой въедается в мозг. Когда строчки отплясали, все загрузилось и отладилось, на визоре остаются два слова: «Фаг изолирован».
Теперь я различаю, что говорит мне голос: он велит проснуться. Он встревожен, этот голос.
Он зовет меня «сынок».
Я открываю глаза и смотрю на купол дыма над Манхэттеном. Что-то с ним не так, не подходит и не сочетается, какие-то прожилки голубого, желтого, пронизывающие дымный покров, будто кварцевые жилы – породу.
Вспоминаю не сразу, лишь через пару секунд доходит – а, это ж солнечный свет! Небо… Оно вдруг дергается, словно кто-то решил поиграть с горизонтом.
– Сынок, очнись! Сосредоточься, соберись!
Медленно и неуверенно возникают перед глазами тактические экраны, иконки мигают, пропадают, возникают снова – будто не уверены, на своем ли месте. Небо снова дергается, но на этот раз уже ясно – это не со зрением непорядок, что-то на самом деле дергает. Поднимаю голову.
Гребучие кровососы! Поганые твари – одна вцепилась в Н-2. Лучшего будильника и не нужно, я клещей ненавижу! Отшвыриваю гада, вскакиваю, тянусь за пушкой – а ее, само собой, нет, осматриваюсь – мать твою! На улице – сплошной парад кровососов! Тащат свои раздувшиеся животы, а иные – и части тел, точно муравьи, тянущие крошки в гнездо.
Мой личный сосальщик не отстает, пытается в щиколотку вцепиться. Я наконец замечаю свой карабин: лежит в десятке метров. Но большому парню вроде меня не нужна пушка, чтоб справиться с клещом, – я поганца плющу как вонючую вошь. Другие внимания не обращают – похоже, они вообще безразличны ко всему, способному передвигаться самостоятельно.
– Данных с твоего комбинезона поступает маловато, – сетует голос, – но пока хватит.
В поле зрения открывается окошечко, и вот он, хозяин голоса: обычный седой старикан, лет шестидесяти пяти, выглядит будто вырезанный из черно-белого видео прошлого века.
– Полагаю, нас друг другу не представили. Что ж, Джейкоб Харгрив – к твоим услугам. Наверное, Натан Голд упоминал мое имя, хотя вряд ли он мною восхищался.
Ага, точно, старикан. Натан говорил, ты меня хочешь угробить.
С другой стороны, Тара Стрикланд говорила: ты меня хочешь заполучить живым. Кто на все сто хочет моей смерти, так это Локхарт, а он люто и бешено ненавидит мистера Дж. Харгрива.
– Пожалуйста, не спеши принимать на веру все слова Натана Голда. Он парень неплохой, я его очень высоко ценю, иначе не держал бы так долго. Но ведь он, прости за грубость, полный и невозможный разгильдяй. Пустился во все тяжкие на Западном побережье, а психотропные вещества, как известно, нехорошо сказываются на мозге. Увы, он уже не тот, далеко не прежний гениальный Натан Голд. Впрочем, о долгом и грустном союзе Джейкоба Харгрива и Натана Голда можно рассказывать часами – а сейчас есть дела поважнее. Сейчас ты стоишь неподалеку от бюрократического сердца этого города, уже переставшего биться. Быть может, ты считаешь, что политиков и чиновников как раз и стоило выкинуть отсюда раз и навсегда – но, увы, заменившие их отнюдь не чище и не лучше. Иди посмотри сам. Процессия клещей укажет путь.
Удивительно, он меня еще по головке не погладил и шоколадку не подарил – наверное, дистанционно это сделать трудновато, а в Н-2 такие опции не встроены. В общем, я угрюмо отмалчиваюсь.
Харгрив выжидает пару секунд, убеждается, что щенячьего восторга не последует, и продолжает:
– Как я понимаю, кое-кто тебе сообщил: дескать, ты мертв. Но я попросил бы не придавать слишком большого значения медицинским определениям, сделанным прежде всего для нужд страховых компаний, всегда готовых ухватить лишний цент. Жизнь и смерть куда изменчивей и сложней, чем полагает большинство, и об этом убедительно свидетельствует твой пример. Возможно, в данный момент с медицинской точки зрения ты и относишься скорее к мертвым, нежели к живым, но я располагаю определенными, скажем так, средствами, недоступными большинству держателей страховых полисов. Сынок, не бойся: я тебя не оставлю, и если ты ради меня – нет, ради всей нашей планеты – совершишь нужное, я уж постараюсь тебя поставить на ноги. В конце концов, именно моя технология сделала тебя столь оживленным и активным трупом.
А ведь старикан прав: вся обернутая вокруг меня донельзя продвинутая чума – собственность Харгрива. Он построил эту охренительную штуку – или по меньшей мере спиратил. Он придумал вразумительный интерфейс между человеком и черт знает какой инопланетной начинкой – надеюсь, ее хоть кто-нибудь толком понимает. Он меня не бросит, это уж точно. О, Джейкоб, ты мой повелитель и пастырь, наверное, не оставлявший меня с момента смерти. Односторонняя связь без возможности ее отключить, должно быть, наименьшая из твоих божественных сил. Бьюсь об заклад, ты понавстраивал аварийных выключателей и дистанционных контролей во все гребаные контуры этой штуки.
Однако насчет смерти, которая не смерть, и насчет поставить на ноги – разве это не здорово?
В общем, Харгрив хочет, чтоб я побегал за клещами, – так я побегаю.
И вот я в неглубокой ложбине – уличный асфальт просел в подземную пустоту, – бреду по щиколотку в канализационной жиже, хлещущей из дюжины прорванных труб. Харгрив ведет меня по долине теней сквозь юдоль слез. Ведет через наспех собранные баррикады, мимо косяков замерших желтых такси, мимо горящих полицейских машин. Сверху – короткий вскрик. Я поднимаю голову и успеваю заметить кусок розовой фланели, несущийся к земле, – ребенок шлепается оземь и разлетается брызгами, словно перезрелый грейпфрут. Секундой спустя разлетается ошметками и его мать.
Заражены. Они все – заражены.
– Держись, сынок, – увещевает Харгрив печально. – Ты им ничем не поможешь.
На двенадцатом этаже над Либерти-стрит исходит криком о помощи женщина, высунувшаяся в разбитое окно. Мужчина с дочерью кричат с балкона над Фултоном. Иногда мне удается заметить несчастных прежде, чем они замечают меня, – тогда я включаю невидимость и прокрадываюсь мимо, не будя в них надежды.
Харгрив пытается развлечь меня байками про нашего общего знакомого.
– Не думай, что я такого уж плохого мнения о Натане – человек он хороший, все на месте, как говорится, порядочный и честный, каким и всегда был. Только мыслить по-прежнему он уже не может, потерял удивительную способность интуитивных прозрений, неожиданных, нетривиальных – именно таких, какие отличают гениальные умы от попросту компетентных. Ну вот, свежий пример: он видит «черный ящик» внутри комбинезона и тут же принимает находку за некую заготовку, грубо говоря, набор чертежей, по каким возможно изготовить средство против заразы…
Я осматриваюсь: на тротуаре валяются три пролета старой проржавленной пожарной лестницы, а на четвертом кто-то вывесил простыню с накорябанными словами: «Нужна еда и вода!» Должно быть, надеется на случайного курьера из пиццерии.
– Десять лет назад Натан мгновенно бы прозрел истину, – продолжает Харгрив. – Нанокомбинезон не содержит планы средства – он сам и есть средство. Его попросту нужно активировать.
Харгрив ведет меня через заброшенный полевой госпиталь – мобильные домишки-полуцилиндры выстроились рядами на подземной парковке, все койки пустые, рядом – аккуратные стопки нетронутых мешков для мертвых тел. В подземной череде ресторанчиков я утыкаюсь в заброшенный КПП: сетчатая изгородь, колючая лента. За ними – ряды столов, выпотрошенные чемоданы и рюкзаки, их содержимое валяется под ультрафиолетовыми светильниками. Рядом суетятся клещи, высасывая мертвых, а Харгрив деловито бормочет на манер диктора из «Дискавери ченнел»: «Вспомни об аргентинском “говяжьем кризисе” двухлетней давности или о британском “коровьем бешенстве” прошлого века. Проблема была не в убийстве животных – а в избавлении от мертвечины. Куда девать миллион гниющих трупов? И вот перед тобой ответ, найденный цефами: они нас уничтожают, разлагают – и никакого загрязнения окружающей среды. Образцово-показательно».
Колонна клещей сворачивает на Датч-авеню. Я вижу: мое путеводное шествие клещей – всего лишь крошечный ручеек, бегущий к огромному складу переработанной человечины. Множество таких ручейков сливаются в великую реку, а она стекает…
Куда она стекает, я вижу, повернув за угол.
Что здесь случилось – понятия не имею. По идее, на этом месте красовался Сити-холл, три этажа арочных окон, увенчанных куполом еще в три этажа, а площадь перед ним, кажется, была обширной парковкой. Но ошалевший титан воткнул огромную лопату в земную кору, повернул – и передо мной провал, край глубоченного каньона. Улица утыкается в него, асфальт на краю висит клочьями, ошметками плоти на отрубленной руке. Здоровенная двухфургонная фура болтается на краю, свесила кабину, будто заглядывает из любопытства, склонив голову. Из обрыва торчат переломанные трубы канализации. Внизу под улицей проходило метро – его тоже разрубило надвое, как червя лопатой, рельсы вытащены на свет божий, разодраны, искривлены, вагоны валяются в провале, словно дешевые китайские игрушки. Повсюду из ломаных труб в провал хлещет вода и канализационная жижа, там и сям горит, и сквозь клубы густого дыма и пара я различаю контуры перевернутых, вывороченных с корнем деревьев и вздыбленных асфальтовых пластов.
Там есть кое-что еще, вовсе не похожее на обломки человеческой архитектуры. Я вижу лишь отдельные детали, проглядывающие в мешанине бетонных блоков и обрывков асфальта, но членистый, костистый стиль иноземных строений распознаю мгновенно. Глубоко под едва ли не самым многолюдным городом мира покоятся чудовищные, уродливые конструкции, какие сомнительно что могли создать обладатели хоть чего-то похожего на руки.
Вдали, за Сити-холлом, вижу маячащий в дыму силуэт – он вдвое выше торчащего перед ним купола. А-а, еще один цефовский шпиль. Молюсь гребаному Аллаху, чтоб эта цефовская дрянь оказалась порожней.
Вот она, Мекка клещей, цель их паломничества. Сюда они несут разжиженных мертвецов Манхэттена. Их щелкающая, клацающая река течет к центру Земли.
– Сынок, тебе туда, – печально возвещает Харгрив.
Джейкоб, я не твой гребаный сынок.
Но все равно спускаюсь.
А что случится, если откажешься?.. Хороший вопрос.
Знаете, я ж начеку – с того самого момента, как Н-2 взбунтовался под церковью Троицы. Вот уж точно было сапогом по яйцам – ну не так сурово, как узнать про свое трупное состояние, но тоже нехило. Будто меня на поводке все время держали, а я про то и не знал, пока БОБР не потянул и не приказал «к ноге».
Больше подобного дерьма Н-2 учинить не пытался – но ведь и я не пытался сделать по-своему. Н-2 снабжал меня директивами, я послушно исполнял. Да и если здраво рассудить, почему б не исполнять? На экране выскакивают вероятные локации оружия и боеприпасов – почему бы мне их не собрать? Харгрив предлагает мне жизнь, если побегу вслед за клещами, и с какой стати мне бежать в другую сторону? Зачем? Чтобы просто доказать – хочу и побегу?
Однако если вдруг попытаться?
Конечно, непонятки всякие случались в самом начале, пока Н-2 еще меня толком не узнал. У нас теперь отношения намного лучше. Теперь он никогда против моей воли не идет. Загодя заботится о том, чтоб я нужного хотел.
Ты ведь уже знаешь, Роджер, как эта штука работает? Хоть это тебе сказали?
Я ведь не из этих нынешних кибер-солдат с протезом на хребте. Мое устройство куда деликатнее: карбоновые нанотрубки, сверхпроводимость при комнатной температуре, синтетический миелин. Волокна тоньше человеческого волоса внедрились в меня, пролезли до самого хребта, расползлись по нему, протиснулись сквозь дыру, где спинной мозг соединяется с головным.
Н-2 не просто носят – с ним соединяются, сплавляются, срастаются. И ощущение поначалу – на все сто. Прямо кайф – но потом начинаешь себя спрашивать: а с какой стати кайф? Нейроны-то – они нейроны и есть, штука простая. Если рассудить: какая разница между посылкой сигналов визуальному кортексу и любой прочей части мозга? Экран может показывать мне ненастоящие, фальшивые картинки – так что мешает БОБРу внушать мне ненастоящие мысли и чувства? Внушить такое, знаешь, ледяное спокойствие, чтоб трезво прикинуть шансы перед очередной заварухой? И поддать чуточку ненависти, чтоб очередных засранцев перемолоть в муку?
Э-э, парень, избавь меня от своей гребаной жалости. Думаешь, ты лучше меня? Думаешь, от тебя зависит, что и как в твоих мозгах сработает? Думаешь, все эти возбуждения в склизкой жиже внутри головы, которые ты мыслями зовешь, – они сами по себе возникли? Эх, парень, для всякой вещи есть причина, и можно верить либо в свободную волю, либо в физику, но в то и другое разом – не получится. Разница между тобой и мной только в том, что я теперь – часть большего. Я и комбинезон – у нас цель. Роджер, она куда больше тебя, больше твоих боссов, ох, ты даже не представляешь, насколько больше. Ты б задумался, спросил себя: зачем ты слушаешь народец, который сейчас через камеры глазеет на нас. Стоит ли таким служить? Хорошенько задумайся, Роджер.
Знаешь, есть ведь и другие стороны. И возможно, еще не слишком поздно перейти на правильную.
Конечно, конечно – «Сынок, тебе туда».
Оказывается – и кто б удивился? – он не мне первому такое говорит. Земля тряслась и раньше. Сейсмографы указали на странную тряску под Сити-холлом еще до того, как земля разверзлась. Поэтому пару дней назад, когда открылась дыра, Харгрив отправил взвод вниз по метро. Сигналы от них пошли странные и непонятные, потом прервались. Не вернулся никто.
Харгрив и меня послал по тому же туннелю, по длинной грязной кишке с рельсами, вывернутой, вывихнутой, растрескавшейся – кое-где грязно-серый свет пробивался сверху. Иногда встречаю деловитых клещей, но им не до меня, пузо налито под завязку человечиной, торопятся слить. Я с удовольствием воображаю, как ступаю ногой, поганый кровосос делает «хрясь» – и разлетается брызгами. Пару раз, не в силах сдержаться, претворяю фантазию в жизнь. Метров через пятьдесят – станция. Стены растрескались, сочатся гнусью – трубы наверху полопались. На полу лужи, большинство ламп разнесено вдребезги, парочка свисает на проводах, мигает, искрит. По стенам граффити: «Еп твою!», «Тряси лохов!», «Боже помилуй!». Мусорки перевернуты, все поверхности изрыты выбоинами от крупнокалиберных пуль и картечи из дробовиков – эдакая свинцовая оспа. Впрочем, перед вторжением эта станция вряд ли выглядела намного лучше.
На плитках пола – кровавый след, тянется за угол, в захламленную полуразваленную служебную комнату. В дальнем ее конце – три тела. Несомненно, «целлюлиты», но не обычной дешевой разновидности. Броня получше, знаки другие. Покруче ребятки были и, кажется, посекретней.
– Лучшие люди, – бормочет Харгрив, – а я так надеялся…
Ох ты, как печально. Почти искренне.
Я оставляю Харгрива наедине с его горем, а сам занимаюсь мародерством. Добыча: осколочные гранаты, лазерный прицел, магазины с патронами, винтовка «скарабей» с треснувшим ложем. И еще чудесный гранатомет с самонаводящимися ракетами – рядовой пехтуре вроде меня редко удается на такое лапы наложить.
– Увы, на войне неизбежны потери. Приходится жертвовать лучшими, – заключает Харгрив умиротворенно.
Эк он быстро с горем справился. Вот уж не думал, что традиционная минута молчания может оказаться столь целебной.
– Однако я не вижу здесь Ривза – и сканирующего оборудования тоже. Попробуй его найти – со сканером у нас неплохой шанс узнать заранее, что там впереди.
Я нахожу Ривза, пройдя ржавую дверь пожарного выхода, в другом туннеле этой же станции. Платформа там сухая, а над рельсами по колено воды. Добитые вагоны, выброшенные с рельсов, торчат из нее, как гондолы из уродливейшего в мире «Туннеля любви».
Митчелл Ривз и пара его приятелей лежат замертво на платформе, дергаясь от усердного внимания дружной группки клещей. Я трачу пару патронов ради удовольствия увидеть, как разлетаются на части гнусные твари, и высвобождаю ноутбук из холодных мертвых пальцев Ривза. Штука странная, от экрана до клавиш – все так и отдает стецтехникой, но зато вход-выход – обычный вай-фай.
Пока БОБР устанавливает связь, Харгрив выдает пафосную эпитафию: «Как жаль! Не считая Тары Стрикланд, лучший из моих людей…»
Пока Ривзова машина связывается с Н-2, лучший из людей Харгрива смотрит на меня холодным стеклянным взглядом. Что ж, по крайней мере, у него еще есть глаза.
Хоть их зараза пощадила.
Я направляюсь к тому, что Харгрив называет Ульем. Забавно звучит, правда? По Ривзову ноутбуку, это прямо на север. Туннель же метро изгибается на северо-восток. Что ж, и это неплохо.
Туннель древний, с арочным потолком, стены отделаны разноцветной плиткой. Если бы ободрать да отмыть вековой слой сажи, пыли и черной плесени, выглядело б, думаю, совсем неплохо. Кое-где попадаются световые люки, забранные узорчатыми железными решетками, просачивающийся в них серый свет кажется вполне натуральным. Там, где нет окон, туннель освещают желтые лампочки в дешевых жестяных плафонах. Я протискиваюсь среди трещин, провалов, застрявших, перекореженных составов, карабкаюсь по когда-то горизонтальным ровным рельсам – сейчас они похожи на американские горки. Мигающие флюоресцентные лампы, хаотически проблескивающие сигнальные огни – туннель весь в резких контрастах: свет, тень, колыхающиеся, зыбкие сумерки.
Харгрив ни на минуту не оставляет меня, шепчет на ухо. По туннелям шастает цефовская пехота, подвывая, ухая и вереща, стреляет по всему движущемуся. Наверное, правильно иду: чем дальше, тем больше этих засранцев. Слишком много, чтоб справиться в один присест. Думаю, Н-2 соглашается, потому и не спешит наполнить меня праведной яростью. Мы прикидываемся невидимками, пытаемся проскочить незаметно.
До поры до времени – получается.
Впереди – грохот, будто стальной кулак или стенобитный таран проломил потолок. С верхней линии валится вагон метро: прям Молот Тора прорвал дешевый кондом. Не знаю, кто эту штуку обвалил, не знаю, нападение это или случайность, понятия не имею, отчего гребаная машина запылала факелом. Но вот она, в сорока метрах, сотня тонн искореженного, визжащего железа, блюющего пламенем. Во все стороны летят осколки стекла, раскаленные куски железа с зазубренными краями, куски бетона рикошетят от растрескавшейся стены. Наверное, один попадает и в меня – вдруг я замечаю свою тень, пляшущую в отсветах пламени, похожую на здоровенный гребаный наконечник стрелы.
Все бронированные и до зубов вооруженные садовые слизни видят тоже. И бросаются со всех сторон: сзади, из-за угла горящего вагона, и сверху тоже, со служебных галерей под потолком, – я же, болван железный, даже заметить их не потрудился.
Стреляют из-за решеток и ограждений, щели узкие, толком в ответ не выстрелить. Мать их, даже рядовые топтуны куда крепче прежнего – и откуда они такие взялись? Я плююсь кусками свинца и стали, выдирающими куски из бетонных стен, а эти засранцы получают – и хоть бы хны. Четыре, пять пуль, чтоб завалить, – и это при всем болтающемся голом мясе. А патронов-то у меня кот наплакал.
За спиной дверь в служебную комнату, тяжеленная, с двумя замками, но пара шальных цефовских пуль управилась с замками до меня. Я успеваю запрыгнуть в комнату перед тем, как режим максимальной защиты насухо выедает батареи. Я укрыт, можно спокойно подзарядиться. Время от времени высовываюсь, палю из-за угла, чтоб не подлезали близко, но они – снаружи, а я в каменном мешке. Ситуация, мягко говоря, сплошное дерьмо.
Толика света просачивается от двери, но по углам – кромешная темень, я включаю усилитель разрешения и осматриваюсь. Вижу ведро и половую тряпку, вижу коробку распределителя на стене, полную переключателей и высоковольтных кабелей. В углу – распухший от заразы труп. Бедняга забрался в место поукромнее и дал дуба. Мне тут же вспоминаются все виденные зараженные горемыки, бедняги, сгнившие изнутри, матери-самоубийцы, дергающиеся на улице тела, будто безголовые лягушки под током…
И вдруг в голову приходит кое-что еще – а именно, способ убраться отсюда.
Выглядываю из-за угла и щедро оделяю цефов свинцом – куда щедрее, чем могу себе позволить. Те бросаются врассыпную, я выцеливаю по меньшей мере парочку, отстреливаю к чертям собачьим червеобразные склизкие отростки. Они корчатся на полу, пока их хозяева прячутся по норам и расщелинам. Однако отстрелить-то отстрелил, а придурки словно и не заметили. Крепкие твари – если б мои руки-ноги поотрывать, вряд ли бы я бегал так невозмутимо.
Я вспоминаю вдруг про научно-популярные фильмы, про отношения «хищник – жертва» – и на пару мгновений кажется, что в идиотской цефовской броне, с мясом, выставленным напоказ, под огонь, – есть смысл.
Может, оно как с теми тропическими рыбками, у кого намалеван близ хвоста здоровенный фальшивый глаз, чтоб хищников обмануть – пускай не с того края хватают. Может, эти склизкие щупальца нарочно выставлены, может, они и не жабры, и не пенисы, а попросту пушечное мясо? Может, вся штука в том, чтобы выглядеть уязвимым, привлечь вражеский огонь к тем частям, какие можно отбросить навроде ящеричного хвоста? И пусть хищник давится чешуйчатой гадостью, пока жертва удирает почти невредимой.
Ну, как я понимаю, эта схемка – прямиком из «Энимал плэнет» – может и не сработать, когда дерутся создания с мало-мальски продвинутыми технологиями. Любой враг, способный выдумать гранату и смастерить автомат, такой простейший трюк разгадает быстро. Но если и разгадает – что с того? Зачем заслонять что-то, придуманное как раз для отстреливания? Если оно бесполезно, так не проще ли сохранить ресурсы для важного по-настоящему?
И какие из этого выводы? Да никаких. Просто примите к сведению на случай нечаянной встречи с парой склизких приятелей, у которых пенисы вместо ног.
Все эти мысли пронеслись в моей голове за доли секунды. Мозги балуются теориями, тело работает по заданному плану. Растрата патронов отогнала цефов, дала лишнюю пару секунд, чтоб доделать задуманное. Я раздираю коробку распределителя, выдираю кабеля, скручиваю и замыкаю. Восстановив заряд и прикрывшись невидимостью, прошмыгиваю в туннель, а цефы и ухом не ведут – потому что слышат меня, запертого в комнатушке, видят мою скачущую по стенам тень в голубом дрожащем свете высоковольтного разряда. А когда осьминожки наберутся храбрости ломануться в мое убежище, обнаружат у стены привязанный труп с оголенными кабелями под мышками, танцующий джигу под пятьдесят тысяч вольт. Я же в то время буду далеко за их спинами.
Остаточные рефлексы – вот в чем штука.
Честное слово, во всем моем взводе только я и мог бы до такого додуматься.
Призрак Митчелла Ривза приводит меня в глухой закоулок, где некогда еще живое тело Митчелла Ривза установило канистры С-4, перед тем как пойти и умереть в километре от них. Понятия не имею, отчего он их не взорвал. Это полезное дело совершаю я и, когда оседает пыль, проползаю из человеческого туннеля в цефовский – в место, полное теней, членистых машин и тусклого, нездорового серого света.
Я сперва подумал, что попал в огромную пещеру, вырытую в скальных породах под Манхэттеном. Повсюду – здоровенные кривые хребтовины из темного металла, похожего на оружейную сталь, с каждого сочленения мигают оранжевые глаза. Впереди – огромные башни, полные колес, рычагов и зубастых балок, похожих на пилы. Целый гребаный подземный город. Но затем вижу, как из расщелины впереди поднимается настоящая летающая пушка, невообразимая мешанина из патронных лент и двигательных блоков, все механическое нутро вывалено наружу. Поднимают ее обычные мигающие оранжевые левитаторы, и, следя за подъемом, понимаю: это не пещера. Над моей головой – настоящее небо, угрюмое, грязно-серое, но все-таки небо, а не потолок пещеры. Я в огромной яме, и по краям ее видны небоскребы Нью-Йорка.
И вдруг – будто конь лягнул в грудь, я валюсь на спину и глазею на грязные облака.
Только это не конь, а бронебойная пуля крупного калибра. Вспыхивает иконка системы обнаружения, на экране высвечивается место выстрела – стена обрыва. Слишком далеко, слишком много там укрытий. Кто стрелял – не разобрать. Но точно не человек.
– А-а, – бормочет Харгрив, – интересно, интересно.
Да уж – ведь система даже не предупредила. И сейчас молчит.
– Не двигайся! – предупреждает Харгрив. – Лежи спокойно. До сих пор эта тварь имела дело лишь с обычными солдатами, она считает тебя мертвым. Не разочаровывай ее.
Я на всякий случай пробегаю взглядом диагностику комбинезона – вроде все в порядке, никаких красных огоньков.
Стрелок выползает из убежища – и БОБР прилежно держит засранца в треугольнике прицела. Тварь прыгает – немыслимо! Половину расстояния до меня в один присест! Еще прыжок – уже рядом, в десяти шагах. Приближается ко мне странной походкой существа, не решившего, на двух оно ходит или на четырех. Клянусь, клиновидную башку-шлем, или что там у нее, повернула ко мне – всматривается.
В туннеле я мочил сплошь рядовых топтунов. Интересно, как мой карабин сработает против охотника?
Хорошо сработал. Но к сожалению, оповестил всех и каждого о моем прибытии.
Джейк Харгрив усердно набивает мою голову разнообразными знаниями, треплется о целях великой миссии. Я залез в самую адскую прорву, а он чешет про экологию и сообщества насекомых. Я смотрю на небо цвета грязной серы, а он щебечет про эволюцию и коралловые рифы. Он предупреждает: я в самом улье, заразы тут до фига и больше, следует быть «крайне осторожным».
Да видел я уже тысячи и тысячи умерших от заразы на улицах этого города, и наплевать мне на осторожность. И еще три раза – на споры и заразу. Ну только увижу гадов этих головоногих, порву в клочья, пока могу держать в руках оружие, пока есть патроны – разнесу вдрабадан!
Господь меня услышал – тут будто вся гребучая осьминожья рать собралась.
Я еще из ума не выжил, лоб в лоб не лезу – здесь полно охотников, стреляющих по-снайперски и скачущих, как блохи. А еще есть тяжеловесы, которым нипочем прямое попадание осколочной гранаты. Я прячусь, бегу от укрытия к укрытию, стреляю на бегу, петляю. Но завелся по-настоящему. Вот упал передо мной покалеченный топтун – и я не достреливаю скотину, а поднимаю его над головой и с маху разбиваю вдребезги о его же машинерию. Иногда схвачу, запущу руку через дыру в броне и выдираю, к черту, полупрозрачную серую слизь. Иногда стреляю, иногда луплю винтовкой, будто дубиной.
Все на одно лицо, каждый новый топтун – копия предыдущего, новый охотник – будто воскресший старый. Не знаю, клоны они или роботы с конвейера – а может, Н-2 намеренно сглаживает различия, чтоб моя совесть, бог упаси, не пошевелилась, чтоб не отмечал, кого завалил, а кого нет. Но попадается наконец тяжеловес, не похожий на прочих. Валиться упорно не хочет, не отстает, лезет упрямо. Ковыляет хромой коровой, но умудряется не попасть под мои ракеты, и бронебойные пули его почему-то не берут.
Клянусь тебе, Роджер, потолочный кот мне судия – этот урод в такой же злобе на меня, как я на него. Видел, как я кладу его приятелей, как редеют ряды. И он не чирикает и не свиристит, как остальные цефы, – он ревет. Я с легкостью его обгоняю, он едва тащится, ну, я как заяц в сравнении с черепахой… Спасибо, Роджер, я знаю, кто выиграл то самое состязание, очень хорошо знаю. Но всякий раз, как я оставляю тварь за спиной, она умудряется оказаться впереди, всегда оказывается между мною и целью. Прицепился урод, как триппер, будто я мамашу его трахнул или вроде того, и умный, сволочь, – играет на слабине. Обгонять-то я его могу – но пока не попадется топтун или охотник, они тут на каждом шагу. А тяжелый все лезет и лезет, загоняет в укрытие, заставляет выдаивать досуха Н-2. Когда я вынужден едва ползти, шагать с обычной человеческой скоростью, его руки-пушки блюют сталью. Его гребаный патронташ, наверное, тянется в другое измерение, патронов – море разливанное. Пытаюсь держаться повыше – так непременно какой-нибудь охотник заберется наверх и поливает оттуда разрядами и плазмой. Прячусь внизу, среди обломков и перевернутых контейнеров, – тучей налетают топтуны, лютая гнусь.
В общем, сам не понимаю как, но гад тяжеловес застиг меня на открытом месте. Ракета шарахнула о скалу в пятке метров слева – не прямое попадание, но близко, ох как близко. Взрывной волной меня подбрасывает в воздух, как сухую траву, перед глазами – россыпь красных иконок. Мир бешено крутится, затем – бах! Остановился, но как-то слишком болезненно и рано. Лежу на спине, и не внизу, закинуло на вывороченный пласт асфальта. Рядом – добитое желтое такси. В этом гребаном городе тараканов было меньше, чем такси.
Где-то близко, но не видно – за краем вывороченного пласта, – тяжело топают. Вот же его мать! Карабин улетел, «скарабей» против этого гада бесполезен. Есть гранаты, но тяжеловес меня попросту закопает…
Ха, постойте-ка!
Полоска заряда едва подбирается к половине – но ничего, хватит. Шлепаю две дозы пластита спереди такси, ставлю таймер, чтоб мне прямо в харю не бабахнуло. Ну все, Н-2, теперь выжимай до последнего, давай, что можешь! Господи, укрепи!
Я бью ногой! Машина взлетает над краем, несется вниз по красивой арке и приземляется точно в башку этому траходрому. А-а, Роджер, что за божественный звук, когда две глыбы металла врезаются друг в дружку! Это класс!
Гад, однако же, не подыхает – но валится наземь под двумя тоннами «шевроле». Ревет, скотина, раскачивает такси, старается выбраться до того, как таймеры отмерят положенное.
Но липучку подорвать – проще простого. Если взрыватель поставить на чувствительность, сработает от звука шагов в паре метров. А этот громила трясет машину как погремушку. От нулевого отсчета до большого «бабах», до раскаленного облака из горящего бензина, взрывчатки и железа – от силы полсекунды. Невыносимо долгих полсекунды. Тяжеловес успевает скинуть машину и встать на ноги – но тут ноги ему и отрывает.
Да уж, против лома нет приема. Попал так попал.
И вот цефы больше не ломятся ко мне. Даже найти их стало трудновато. Но Джейкоб Харгрив по-прежнему со мной и нудит в уши, указывает, куда идти и что делать.
В центре ямы – сгусток инопланетной машинерии, нечто вроде чудовищного нервного узла, выпустившего по сторонам толстенные ганглии. Из центра выходит основание башни – той самой, которую я видел за Сити-холлом. Большинство ганглий выглядят хребтами исполинского киборга, у троих из каждого сочленения выходят по паре хребтиков поменьше, вроде ног, – все вместе похоже на гигантскую сороконожку.
– А-а, – охает Харгрив. – Ага, хм… да.
Я ожидаю чего-нибудь посодержательней. Я ожидаю, что через пару минут из-за стен выскочит полчище цефов и раздерет меня в клочья. Но вижу я только хребты, трубы, прозрачные панели-окна, похожие на иллюминаторы, а за ними крутится, плещется вихрь спор, будто кофе в кофемолке. Споры никуда не спешат, течение их бесцельно, хаотично. Они заперты, словно кипяток в кастрюле, – выход закрыт, лететь некуда.
– Насколько могу судить по твоим данным, споры здесь практически в неактивированном состоянии, – говорит наконец Харгрив. – Это надо исправить. Тут должны быть переключатели, но как они выглядят… хм, посмотрим, посмотрим…
Оказывается, ганглии-сороконожки и есть оно самое. Иду вдоль одной прочь от шпиля, через всю яму, к обрыву, где сороконожка уходит в конструкцию из пластин, хребтов и оранжевых светящихся щелей. Я нахожу интерфейс, вожусь с переключениями. Трубы дрожат под моими пальцами, в ближайшем иллюминаторе видно: споры задвигались к центру, к машинам у основания шпиля.
Так, с одной разделались, остались еще две.
Что?
А-а, как я справился с управлением… Харгрив же, наверное, знал… ну конечно, это Харгрив мне сказал. Ну а откуда еще мне знать? Я ничего подобного в жизни не видел, а он сказал, и я справился. Наверное.
Откуда он знал? Что за вопрос… У него спросите, хорошо?
А-а, ну да…
Материалы экстренной комиссии
по расследованию вторжения в Манхэттен
Тайный совет CSIRA
Выдержка из записи предварительного допроса, 27/08/ 2023. Субъект: Натан Голд.
Начало выдержки:
…Вы ж знаете, как сны появляются. В наших мозгах полно статического шума, нейроны просто возбуждаются время от времени. Это не мысли случайные – так, белый шум. В зрительной коре тоже хватает шума, но обычно мы его не замечаем – сигналы, поступающие по зрительным нервам, намного сильнее, они попросту забивают все прочее.
Но вот когда вы спите, по обычным каналам ничего не поступает. Статику забивать нечем, и мозг начинает ее замечать. У него же есть стандартные механизмы распознавания изображений, и если им скармливать шум, они отыскивают сигнал в шуме, даже когда сигнала там и нет. Они сравнивают случайные всплески с набором образов, сидящих в памяти, – и подыскивают самый подходящий. Таким же образом мы вдруг распознаем лица в контурах облаков.
Вот такими снами я и посчитал те картинки, когда они начали от комбинезона поступать. Просто статика, не более. Я профильтровал сигнал проформы ради, и оп-ля: шум-то не белый, корреляты определенно ненулевые. Оказалось: закодирован самый настоящий аудиовизуальный ряд, и такой ряд – мама дорогая!
Конечно, все обрывками – пара секунд там и здесь, самое длинное – с минуту. Виды на внутренность огромной унылой структуры, все холодное, на синих частотах – будто глубоко под водой, или где-нибудь на Нептуне, или типа того. Постройки, машины, что-то вроде переплетенных, искривленных труб повсюду. Явственно нечеловеческое, даже и тени сходства нет.
На одном отрывке предстало нечто вроде гибрида мусорной свалки и музея, заполненное машинами, похоже предназначенными для передвижения. На другом отрывке показалась лаборатория, цефы бегают повсюду, работают с приборами. Необычные цефы, не такие, каких мы в Манхэттене видели. Должно быть, особая каста яйцеголовых умников. Однажды проскользнула картинка с магическим зеркалом, портал с вихрящейся поверхностью – возможно, прибор для телепортации. Да, и я во многих фрагментах видел модель звездного неба: скопление голубых искорок, крошечные сапфировые точечки, соединенные тускло светящимися лентами туманностей, вращающиеся сами по себе, безо всякого подвеса, будто приклеенные к поверхности невидимой сферы. Я сперва подумал: планетарий цефовский, что ли? Но картинка повторялась и повторялась – отчего-то понравилась она комбинезону. Ну, так или иначе, файлы у вас есть. Думаю, все мое барахло уже трижды просеяли.
Что молчите? Ну ладно, я и так знаю.
Поначалу я думал: это наводки, интерференция со старыми записями – такое с квантовой памятью случается, старое модулирует новое. Н-2 столько повидал – не поверите. Неудивительно, что один-другой кошмарик начал с сигналом интерферировать. Но жутко мне стало, когда понял: это ж проблески того, где Пророк побывал за последние месяцы. Надо думать, он не в тайваньской забегаловке упивался вдрызг.
А еще у меня и мысли не возникло, что Алькатрас догадывается про второй слой в своих передачах. Хоть он сам сигнал формирует, мне-то пришлось просеять, прогнать через великое множество фильтров и усилителей, прежде чем пробрался ко второму слою. Даже если у него были средства так обработать сигнал – а у него средств таких нет, это точно, – с какой стати ему подобным заниматься? Я-то ему и словом не обмолвился про второй слой, а у него и так хлопот до фига и больше. Зачем беднягу пугать известием про посмертные тени прежнего хозяина Н-2?
Когда я выяснил, в чем дело, поднял прежние записи, все эти выбросы, пики и впадины, какие посчитал шумом. Думаю, если там есть что полезное, я отыщу и употреблю. И вот наткнулся на данные с Улья – ну, вы знаете, когда Харгрив водил его за нос, – и что получается? Алькатрас мог действовать так, если б знал заранее, – и не иначе. Вы ж те записи видели, правда? Алькатрас управляется с цефовским пультом, как чертов маэстро, да я б в тех блямбах даже кнопки не распознал. И уж конечно, кто б сомневался: перед такими подвигами на линии полно статики, ее выжимаю – и вижу Пророка, делающего то же самое. Ох, парни, Алькатрас просто обезьянничает, вот и все.
В общем, это не от комбинезона помехи. Наводки прямо в визуальном кортексе нашего пациента, вокселы активируются на манер полупроводниковых диодов под слабой накачкой. Насколько я смог разобраться, процесс-то в мозгу, а на камеру идет интерференционная утечка или вроде того.
Только запомните: Алькатрас не по своей воле это прячет. Я вас, засранцев, знаю, вы так сразу и подумали, но большей частью мозги-то наши отрабатывают входные сигналы, каких наше сознание и не замечает, они все остаются в подсознательном. Вы думаете: «О-о, паршивец Алькатрас, он кино видит в мозгах своих!» Но, насколько можно судить, он про такой сигнал ни ухом ни рылом. Оно все работает ниже уровня сознательного восприятия, у него просто появляется чувство: этот рычаг туда, а эту кнопку сюда. Вам беднягу потрошить вовсе незачем – с таким же успехом можно любого встречного потрошить на предмет того, откуда у него интуиция.
Если уж очень хочется крайнего найти, так вот он – сам Н-2. Но он-то делает лишь положенное ему. Ведь его запрограммировали на успех, правильно? Его сделали способным к сбору данных из тысяч источников, он данные собирает, выясняет, что важно для успеха, и скармливает хозяину важнейшее – побуждающее к действию здесь и сейчас. Н-2 хорошо это делал и посейчас делает. Очень хорошо делает – никто и не ожидал такого.
Роджер, тебе случалось общаться с Джейком Харгривом?
Ну конечно, куда тебе с ним встречаться лицом к лицу. Я спрашиваю про общение: пара строчек в чате, клуб по интересам, шахматы по Сети – вроде того.
Нет? Ну тогда, конечно, ты и не знаешь, насколько он скрытный, дальше некуда.
Я уже полдела сделал с цефовским пультом, когда наконец докумекал, что же именно я делаю. Харгрив мне и слова не сказал про свой гребаный план, я дошел сам. Дергал рычаги, отстреливался от топтунов и охотников чуть не каждую минуту и таки допер: мы ж насосы активируем, программируем башню выплюнуть огромную дозу спор на весь Центральный Манхэттен! На первый взгляд не слишком-то умно – мы на стороне человечества, как-никак. Но я ж помню слова Харгрива про то, что бедный затраханный наркотой Голд не смог домыслить: нанокомбинезон не прячет чертежи оружия, он и есть оружие! А Н-2 же спиратили, это ж цефовская разработка в нашем ошейнике. Я помню первого заваленного охотника: моя рука полезла в жижу, какая у этих недоносков вместо крови, – и гребаный Н-2 попытался связаться с цефом!
Вот я и допер, на все сто: Н-2 – не только оружие, на самом-то деле он – вирус. Ведь мне об этом Пророк и говорил перед тем, как вышибить себе мозги и оставить меня на побегушках. А Джейк Харгрив – охренительный мастер боевого дзюдо, десятый черный гребаный пояс, абсолютный спец по использованию силы врага против него же. В общем, я несу вирус, а споры и башня над головой – средство этот вирус распространить.
Просто, да?
Но разве ж такой укупоренный засранец, как Харгрив, придет и объяснит простыми словами? Никак нет, сэр! Да он за десятилетия до вашего и моего рождения понял: знание – сила. И за этот срок насобачился скрытничать, привык, проникся и закоренел – спроси, который час, и то не признается, хоть ты его за яйца тяни.
Ну вот, в промежутке между надиранием задниц пришельцам и возней с трубами я таки сделал как надо. И вот стою, вокруг дохлые цефы подтекают жижей, споры вовсю летят через три подстанции, а Харгрив приказывает: «Теперь – прямо в центр!»
Однако что-то я не заметил в основании шпиля живописной двери с неоновыми буквами: «Центр здесь». Харгрив предлагает такую дверку учинить самому: «Попробуй подорвать одно из сочленений ганглия и войди сквозь отверстие». Даже мне оно кажется дуболомством первейшего разряда, но поди ж ты, придумай чего получше. Потому нахожу место, где ганглий входит в основание шпиля – там вмятина с дырой и пар свищет – должно быть, в недавнем бою зацепило гранатой. В дыру я запихиваю пару ракет из гранатомета, молясь Летающему Макаронному Монстру, чтоб не похерить все башенное управление.
Буммм!
Пыль оседает мгновенно, втянутая в проделанную дыру. Надо же, там разрежение! Эта штука еще и дышит. И я, учинивши трахеотомию инопланетной глотке, протискиваюсь внутрь, а там…
Вот они какие на деле, тентакли из комиксов!
Похоже, я в чем-то вроде зернохранилища. Повсюду вогнутые стекловидные панели, между ними снизу вверх – пылающие оранжевым огнем жилы. Я ползу вдоль них по вертикальной шахте, каждые пять – десять метров усиленной поддерживающими балками, охватившими ее кольцом – будто хрящи вокруг трахеи. Высоко над головой посверкивают разряды статики. Дальше – дневной свет. А внизу, у основания, крутятся за стеклянными панелями споры, будто живые – и очень, очень недовольные твари. Я прямо нутром чую их злобу.
Харгрив говорит, мне нужно их отсюда выпустить наружу. А как? Ни терминалов тебе, ни люков, ни скважин. Ничегошеньки – разве что самому проделать? Хм, а ведь уже сработало раз…
Начинаю садить по панелям, и машинерия вокруг дико воет. Другого-то и слова не подберешь, форменный вой. То ли это тревога, то ли из-за усталости металла, от напряжения. А может, цефовская машинерия – живая, чует, как я делаю больно. Но своего я добился – вокруг аж потемнело от спор, в полуметре от лица уже руки своей не вижу. Из гребаных далей приносится довольное хрюканье Харгрива.
А БОБР пишет перед глазами:
Зарегистрирована попытка обмена информацией.
Протокол инициации…
Протокол инициации…
Связь установлена.
Генерация интерфейса.
Даже полосочку растущую показывает, демонстрирует, как светлая Харгривова наука движется к голубизне взаимопонимания. У моих предплечий вспыхивают оранжевые огоньки – не иначе, визуальный интерфейс. Мне уже кажется: все получилось, провернули!
Но похоже, споры припомнили: хордовые вроде меня для них – всего лишь завтрак. А если завтрак не прожевывается, лучше его выплюнуть.
Меня вдруг швыряет о стену, валюсь на пол, пару секунд копошусь и дергаюсь, будто галька в пустом кузове на ухабах, а потом шпиль раскрывает глотку и выстреливает меня вверх – словно струей реактивной шарахнул.
Требуха и сердце – в пятках, вокруг – только оранжевые и темные пятна, все размыто, несусь с жуткой скоростью. И – уже лечу по небу, выплюнутый на манер арбузной семечки. Подо мною – Манхэттен, чудный вид с высоты птичьего полета, крутится во все стороны, будто на тарелке, а из темной ямины внизу высунулся перст Господень, причем явно средний. Но в горних высях я недолго, земля тянет и готовит сокрушительную встречу. Шлепаюсь задницей о шпиль, качусь, снова в полете, на автомате хватаюсь за торчащую инопланетную хреновину – глаза ее не уловили, но Н-2 сработал исправно. И вот вишу, покачиваясь, на тридцатиэтажной высоте. Чуть разжать пальчики – и фирменная тротуар-отбивная «Н-2» готова!
– Ах! – изрекает слегка разочарованный Харгрив. – Такого сопротивления я не ожидал.
Не ожидал он… издевается, что ли?
– Думаю, это можно назвать иммунной реакцией. Тебе лучше… э-э… Подожди-ка малость, хм…
И отключается. И даже не иронизирует, скотина. Да пошел он!
Я подтягиваюсь на карниз, остановивший мою задницу в полете, карабкаюсь снова по вентиляционной шахте, докуда могу, и обозреваю окрестности. Прямо слева обрывок улицы задирается в небо, словно лыжный трамплин, мешанина гнутых балок с асфальтовым покрытием, вспученная вылезшим из-под земли шпилем. Если подобраться ближе, на нее можно перепрыгнуть – но для этого надо сперва разбежаться.
Я перепрыгиваю – едва-едва. Срываюсь с места, соскальзываю на первом же шаге, еще три под сорокаградусным углом – и лечу, машу дебильно руками-ногами. Но долетаю, шлепаюсь на асфальт, и я не пицца и не отбивная – целенький и весь ОК. Иду вниз, почти уже добираюсь – и тут в ушах трещит статика, затем пробивается голос Харгрива. В голосе нет фальши, и с первого же слова я решаю: старина не в себе. А со второго: да он подыхает со страху!
И говорит он, что Пентагон решился на крайние меры. Что бомбардировщики уже снялись с базы Макгуайр и направляются сюда.
Говорит: они решили затопить весь Нижний Манхэттен.
Аквариум
Читать бесплатно другие книги:
