Всё будет хорошо Костина Наталья

— Где-то от восьми до половины одиннадцатого. Точнее скажу после вскрытия. И вот что еще странно — убийц, похоже, было двое.

— Почему это вы так решили? Криминалист охотно пояснил:

— Да потому, что стреляли из двух разных видов оружия.

И характер стрельбы разный. Два выстрела, похоже, из того «Мартиана», который мы нашли на полу, — в сердце и в голову. Очень точно — зуб даю, стрелял профессионал. А еще три — из другого ствола. Навскидку — «Беретта». Ствол не нашли, но пули и гильзы присутствуют. Стрелок никакущий. Одни понты. Разброс — по всей комнате, и ни один выстрел не смертельный. Одно попадание — в предплечье. А два — мимо денег. Пули в мебели застряли. И еще есть определенные странности… Я все написал в заключении первичного осмотра.

— А с какого приблизительно расстояния стреляли?

— Метр-полтора. — Эксперт вздохнул.

— Отпечатков нигде нет?

— На «Мартиане» — женские пальчики. Попадаются по всему дому. Предположительно или жены его, или любовницы. Хотя дверная ручка и была протерта. На ней только пальцы этой Малышевой. Из стакана пил сам Кузнецов.

— Что-нибудь пропало, не знаешь?

— Малышевых надо поспрашивать и жену его. Следов взлома нет. Следов борьбы — тоже. Дверь открыли либо родными ключами, либо покойный сам впустил своего убийцу. Или убийц.

— А Малышеву-младшую как зовут? — неожиданно спросила Катя. — Анжелика?

— Да вроде. А что?

— Это не та самая Анжелика Малышева? Ну, невеста Олега Шумейко? Которая его бросила? Которой он машину покупал?

— Так она вроде невеста убитого? — засомневался майор.

— Да не важно, чья она там невеста! Важно то, что Кузнецов мог быть знаком с Шумейко. И смотрите, что получается. — Глаза у Катерины горели сыскным азартом. — Где Шумейко — там труп. Сначала Нечаев. Потом брат Шумейко. Потом этот Кузнецов. И я больше чем уверена, что и на этот эпизод у Шумейко — железное алиби.

— Посмотрим, посмотрим. — Невыспавшийся Банников, похоже, проснулся окончательно. — Это все, конечно, крайне любопытно. Или Шумейко кто-то подставляет по-крупному, или… Так, короче. Вы здесь надолго не рассиживайтесь. Все записи, книжки, блокноты, все до последнего листика — изымать. Компьютер тоже. Сашок, ты с Катериной порасспроси бабулю — ту, что вчера дежурила в интересующее нас время. Может, видела что. Это второе. И третье — компаньона его, Томашевского, вызвали сюда?

— Он здесь и живет, Коля. — Лысенко дернул бровями вверх. — На седьмом этаже, кажется. Уже должен быть дома.

— Хорошо. Я сам к нему поднимусь. Где жена его живет — ну, бывшая эта, которая от него ушла… — Он заглянул в записную книжку: — Кузнецова Нина Анатольевна, выяснили?

— Она нигде не живет. — Васька сидела растерянная, заплаканная, с опухшими глазами, еще в утреннем домашнем халате, который не успела переодеть. — Она в больнице лежит.

— То есть как нигде не живет? Она, как вы говорите, ушла от мужа примерно в конце августа. И что же, до сих пор нигде не живет?

— Это он от нее ушел, а не она от него. Подло так, понимаете, ушел. Как раз в этот день Нине и сказали, что у нее опухоль. Она сама не своя была. А потом… Или нет, не так. Сказали ей перед этим, а на следующий день Сергей от нее ушел. Да, точно. И с работы ее уволили.

— Так где же она все это время жила, я так и не понял? — Майор Банников сидел на уютной, чисто прибранной кухне Томашевских и снова пил кофе. На этот раз предложенный ему гостеприимной Васькой. Вообще, на этой паре глаз отдыхал, хотя Васька и была в халате и заревана, и пузо торчало вперед, как нос у ледокола, но она все равно нравилась майору. Он понимал в женщинах.

— Нигде она не жила. Через день они с Димкой — это ее сын, — пояснила Васька, — на море уехали. Это ей так врач посоветовал — отдохнуть перед операцией, сил набраться. А приехала она позавчера. А Димка еще там остался. У знакомых Нининых. Он болеет. Круп у него. Ложный. В общем, горло. А она переночевала у отца, а утром мы с ней в больницу ложиться поехали. То есть ее положили, а я просто с ней… Чтобы поддержать. Вы понимаете?

— Понимаю. — Майору все больше и больше нравилась эта девушка с огромным животом, бойкими каштановыми кудряшками и голубыми глазами, которые не смогли испортить даже слезы. — А чем она больна, простите? В какую больницу ее положили?

— В онкологию, в нашу областную. — Васька покосилась на Геру. — Она просила этого никому не говорить. Ну, теперь уже все равно…

— У нее что, опухоль? Злокачественная? Васька кивнула.

— Да. И оперироваться нужно было срочно. Так ей врачи сказали. Анализы были очень плохие. Только этот врач, хирург, с которым Нина договаривалась, он в отпуск уходил. И посоветовал и Нине отдохнуть.

— А когда вы в последний раз ее видели?

— Вчера. Я утром ей завтрак носила, посидела там с ней… Ну, примерно до обеда.

— Вы с ней близкие подруги?

— Очень близкие.

— Она вам не рассказывала, у мужа никаких проблем не было? Может быть, рэкет? Или задолжал кому?

— У нас никаких проблем не было, — подал свой голос Гера, — ни с рэкетом, ни с должниками. Ни мы никому не должны, ни нам. И вообще, я бы знал, если бы у Сереги были какие-то проблемы.

— У них вообще никаких проблем не было, пока эта, — Васька состроила гримасу, — не появилась. И что Сергей в ней нашел? А уж мамаша!..

— А что мамаша? — заинтересовался майор. — С Ниной ругалась?

— Она с ней не ругалась, она со мной ругалась. Нина оставила мне ключи — цветы поливать, Димкиных рыбок кормить. Ну, пока они на море будут. Так эта самая Ликина мать выкинула из квартиры все вещи. Ну, то есть не в прямом смысле — выкинула. А принесла нам. И ключи у меня забрала. Они там какой-то ремонт якобы делали. Какой там ремонт, когда квартира совсем новая? Мы с Нинкой только в прошлом году обои доклеили! Это просто предлог был, чтобы их выселить.

— А она выезжать не хотела? А муж настаивал?

— Она вообще ничего от него не хотела. Можете себе представить — вчера утром вам сказали, что у вас рак, днем уволили с работы, а на следующий день от вас ушел муж. Круто? Она даже застрелиться пыталась! Ой! — Васька ладошкой закрыла рот.

— Застрелиться? Где? Когда? Вы сами видели?

Васька молчала, виноватыми глазами глядя на мужа. Гера вздохнул.

— Да здесь, на этой самой кухне. Вася, теперь нужно рассказать. — Он взял жену за руку. — Так вот. Я как раз с работы вернулся. Случайно вернулся. Заказчику кое-какие документы понадобились, а я их дома забыл. А тут Нина с пистолетом в руке. А Вася в полном ступоре. Ну, я и… вмешался.

— Забрали у нее пистолет?

— Нет, за пистолет я хвататься не рискнул. Я ее водой облил. Холодной. А пистолет она сама бросила. Он тогда под шкаф залетел и выстрелил. Сам не знаю, что на меня тогда нашло. Решать нужно было по-быстрому. Но, по-моему, она слов уже не понимала.

— Да, я ей тогда говорила, говорила, а она не слышала…

— Извините, а откуда он у нее взялся, этот пистолет? Она его что, с собой принесла? И вы случайно не помните, какой он был из себя, ну хотя бы примерно? И она что, забрала его потом? — Майор сыпал вопросами, как горохом.

Васька потупилась.

— Я должна была в милицию заявить. — Она подняла страдальческие голубые глаза на Банникова. — Я пистолет этот нашла. Как раз накануне. Я в консультацию хожу через пустырь, где старые дома сносят. Так намного короче… Ну, он там и лежал. Среди кирпичей. Только чуть-чуть кончик виднелся. Я сразу увидела, у меня глаз наметан…

— Как это — наметан? — не понял майор.

— Она мастер спорта по стрельбе, — хмуро объяснил Гера.

— Хороший пистолет такой. Редкий. «Мартиан».

— Какой-какой?!

— «Мартиан». Мне всегда интересно было…

— А патроны, — перебил ее майор, — патроны к нему тоже там были?

— Нет, патронов не было, — пояснила Васька, — патроны я от «ТТ» взяла. Они к нему по калибру подходят, ну, я и решила попробовать, раз так хорошо подходят… Да. Так я как раз его почистила и зарядила, хотела вечером попросить Геру поехать куда-нибудь за город, попробовать… Вы меня не поймете…

— Почему не пойму? У женщин в вашем положении, — тактично улыбнулся майор, — часто бывают такие… странные желания. И не всегда насчет какой-нибудь там клубники или соленых огурцов. Вы рассказывайте… Татьяна Михайловна, рассказывайте.

— Ну вот, а тут и Нина пришла. Я сразу поняла, что что-то случилось. В конце концов я из нее вытянула… А потом у нее вдруг лицо такое странное сделалось… она взяла пистолет со стола и…

— Ну и ну! А что ж вы его не спрятали? — Видно было, что история все-таки шокировала майора. — У вас что, по всему дому оружие валяется?

— Нет, конечно. — Васька явно чувствовала себя виноватой, но ей хотелось оправдаться. — Ничего у меня не валяется! Все, как положено, в сейфе лежит. И разрешение есть, как у мастера спорта. А в руки взять хочется. Я его люблю, хорошее оружие…

— Кто его не любит, — поощрил Ваську к дальнейшим излияниям майор. — Ну а этот-то пистолет, «Мартиан», он что, до сих пор у вас?

— Я не знаю, — растерялась Васька. — Я думала, его Гера забрал и спрятал. Он тогда так орал на меня!

— Ничего я не орал, — обиделся Герка. — Ты в таком… интересном положении, Нинка с пистолетом в руке. Как я должен был с вами разговаривать? Шепотом? Я просто перенервничал. А пистолет… Я его больше не видел. — Гера недоуменно перевел взгляд сначала на майора, потом на жену. — Я вообще, подумал, что это твой… Я думал, ты его достала и в сейф свой убрала.

— Ничего я не доставала! Я его на улице нашла. А когда мы из зоопарка приехали, я спать сразу легла, потому что устала очень, а вечером полезла под шкаф веником, а его там уже не было.

— Да не может такого быть! Ты что, хочешь сказать…

— Я у тебя просто спросить побоялась! Ты бы опять на меня орал!

— Стойте, стойте! — Банников понял, что сейчас начнется бурное выяснение. — Давайте все по порядку. Вот вы приехали домой, вошли в кухню. Облили Нину Кузнецову водой, она пистолет бросила. Я все правильно излагаю?

— Да, — одновременно сказали супруги Томашевские.

— Пистолет отлетел под шкаф и выстрелил.

— Да. То есть не сразу. Он залетел под шкаф и выскочил обратно. Я его ногой наподдал, он еще раз полетел под шкаф. А уже тогда выстрелил.

— А потом?

— А потом я Нину переодеваться послал — она же вся мокрая была. И Васька пошла переодеваться. Потом я тоже штаны менял — там чашки какие-то дурацкие на столе перевернулись… А потом мы Димку из сада забрали и поехали в зоопарк.

— Именно в таком порядке?

— Нет, сначала я переодеваться пошла, — подала голос Васька, — а Герка еще что-то там кричал, никак успокоиться не мог. А потом Нина ушла. Мы вместе ушли.

— А Кузнецова одна в кухне оставалась?

— Да нет вроде… — Томашевский задумался. — Я извинился перед ней за то, что не врубился сразу…

— Извинились, что помешали застрелиться? — иронически поинтересовался майор.

— Да нет, не совсем. Знаете, это наверно не очень приятно, когда тебя холодной водой поливают, а потом еще и кричат. Она все-таки женщина. Нужно было извиниться, — настаивал Томашевский.

— Так что — оставалась подруга ваша одна в кухне или нет? Могла она достать пистолет в ваше отсутствие? Или, может, на следующий день? И гильза стреляная куда делась? Не находили? — гнул свое майор.

— Вы что думаете, — вскинулась Васька, — что Нина забрала пистолет и из него убила вчера Сережку? Так вот — я ее сто лет знаю. И…

— Вась, не горячись. Просто нужно все вспомнить. Пистолет же действительно пропал!

— А Нина Кузнецова хорошо стреляет? Не знаете? — вкрадчиво спросил майор.

Васька наморщила лоб.

— Я пыталась ее научить, но как-то без особого успеха. У нее, знаете, к стрельбе азарта не было…

— А как вы думаете, она могла передумать стреляться сама, а вместо этого убить своего мужа?

— Что вы! Она совсем, совсем не такая! Она мухи не обидит! И вообще Нина сейчас в больнице лежит, — закончила свою мысль Васька. — Да! Там еще этот Геркин заказчик был в кухне, Гера ему еще кофе предлагал. Это у него называется работа с клиентом. У того и без кофе чуть глаза из орбит не выскочили, Он ведь тоже все видел. Нет, точно она в кухне одна не оставалась…

— А заказчика как зовут, не помните?

— Нет, не помню. Валик, кажется. А может, и не Валик. Гарик? Я специально домой его завез, чтобы прайсы показать. Чтоб, значит, он те взял, которые лучше и которые как раз были в наличии. Но он уперся в какое-то старье. Наверное, в другом месте взял. Особенно после того, что увидел… Подумал, наверное, что мы больные на всю голову.

— Олег, — встряла Васька. — Ты его Олегом называл.

— Да, может, и Олег, — как-то вяло согласился Томашевский.

— А фамилию, случайно, не вспомните?

— Нет, фамилию не вспомню. Да мне кажется, он по фамилии не представлялся.

— Одну минуточку. — Банников порылся в папке и достал фотографию Олега Шумейко. — Вот это случайно не он?

Герман Томашевский взял фото из рук майора. Васька тоже таращилась через стол, но вверх ногами ей было не понять. Да и видела она его мельком.

— Не помню, — неуверенно сказал Томашевский, — может, и он… А что, его тоже убили?

— Нет, он жив-здоров, — с непонятной усмешкой сказал майор. — И еще один вопрос, последний. Вы когда сегодня к подруге своей поедете? — обратился он к Ваське.

— Я сегодня не поеду, — вздохнула она. — Сегодня с утра ее должны были прооперировать. И сразу положат в реанимацию. А туда никого не пускают. И вообще… — Внезапно губы у нее опять задрожали. — Как я теперь ей скажу еще и это…

— Марина Илларионовна. — Саша Бухин вежливо стоял на пороге крохотной чистой кухни, куда пригласила их с Катериной хозяйка. Та самая «дежурная бабуля», к которой послал их майор. Впрочем, слово «бабуля» к ней мало подходило. — Марина Илларионовна, вспомните, пожалуйста, — кто-нибудь подозрительный или просто незнакомый вчера приходил? Особенно нас интересует промежуток между девятнадцатью и двадцатью тремя часами.

— Проходите, молодые люди, садитесь. Вам чаю или кофе? — Нет, спасибо. Вы, наверное, уже слышали…

— Доложили уже… Дворовый телеграф. Главное, такой хороший молодой человек. Жена у него, ребенок. И погибнуть вот так, во цвете лет… — Женщина зябко повела плечами. — Все, что в моих силах. И если вы не хотите чаю… Прошу прощения. — Она скрылась в соседней комнате и появилась снова, держа в руках какую-то тетрадь. — Вот.

— Это что? — поинтересовался Бухин.

— Это журнал. Вы понимаете, я записываю — так просто, на всякий случай. Ну, не всех записываю, конечно, а только тех, кого не знаю. Посторонних, словом. Я привыкла к порядку. Я ведь бывший библиотекарь, — вздохнула она. — К сожалению, книги теперь нужны все меньше и меньше. Вы не читали из последних новинок, например, у Улицкой вышел замечательный роман…

— Да, конечно… — немедленно откликнулся Бухин. — Я…

Катерина кашлянула.

— Да, — сказал Бухин, — это все очень хорошо. То, что вы все записываете, Марина Илларионовна. Это просто прекрасно. Для нас, я имею и виду. Так что там у вас было вчера?

— Вот. Вчера. Да я и так могу сказать про вчера, вот только чтобы время уточнить… Да! Вот вечером… Вот! — Она поставила напротив записи аккуратную галочку. — Я думаю, это то, что вы ищете! Девица рыжая такая, вульгарная. — Она покосилась на Катю, но Катерина и глазом не моргнула. — Знаете, за версту видно, что из тех…

— А как она выглядела, описать вы ее сможете? — Бухин, похоже, сильно заинтересовался рыжей девицей. — И к кому она приходила? Во сколько это было, Марина Илларионовна?

— Вот. Двадцать два часа. Ну, это примерно. Две минуты туда-сюда. А приходила она к Морозову, в сто тридцать вторую. Кстати, совсем не в моей манере сплетничать, но как только жена его за порог, так к нему постоянно шляются девицы. Эта, по-моему, еще и пьяная была.

— Вы ее узнаете, если увидите?

— Разумеется! Разумеется! У меня память, слава богу, прекрасная. Но у нее и внешность, знаете, очень запоминающаяся. Очень вульгарная девица. Чрезвычайно! Волосы рыжие. — Марина Илларионовна опять покосилась на Катерину. — Такие, знаете, в крупную химию…

— Крашеные? — наконец подала голос Катя. Марина Илларионовна задумалась.

— Нет, пожалуй, не крашеные. У нее, знаете ли, цвет лица, извините, конечно, — вот как у вас — румянец очень характерный. Кожа такая — помните, у Тициана…

— А как она была одета, Марина Илларионовна? — перебила ее Катя.

Вахтерша неодобрительно на нее покосилась, видимо, все еще подсознательно причисляя лейтенанта Скрипковскую к когорте рыжих вульгарных девиц с тициановским цветом лица.

— Очень вызывающе. — Библиотекарша поджала губы. — Короткая кожаная юбка — чуть ли не до пупка, колготки такие — в сетку. Ужасные. Блузка красная, с какими-то блестяшками. Тоже очень открытая. Даже, извините, лифчик был виден. Высокая такая, грудастая.

— А в руках у нее было что-нибудь, не заметили?

— Ничего у нее в руках не было. Они у нее в карманах были. Она еще так стояла, руки в карманах, и раскачивалась на своих каблучищах. Кошмар!

— А сумка? Сумка у нее была?

— Сумка? — задумалась консьержка. — Сумка, сумка… Да! Сумка у нее была. Когда она к лифтам подниматься стала, я еще ей вслед посмотрела. Кого-то она мне напомнила, кого-то знакомого такого… Нет! Да! Так вот, сумка. Сумка была. Небольшая такая, черная сумка, плоская, на цепочке.

— А кроме этой подозрительной девицы приходил еще кто-нибудь посторонний?

— Сейчас… Вот, в шесть часов — молодая пара к Митрохиным. Я их хорошо знаю, они все время к Митрохиным приезжают. Они потом вместе вышли, сели в машину и уехали.

— А после восьми, кроме этой девицы, — поморщилась Катя, — никого больше чужих не было?

— Только мастер приходил в сто тридцатую. К Капрельянцам. В половине девятого. С чемоданчиком. Приятный такой молодой человек.

— Какой мастер? — сразу заинтересовался Бухин. — Телевизионный.

— А почему вы решили, что он телевизионный мастер? Вы что, его знаете? Он здесь раньше бывал?

— Нет, никогда раньше не видела. Но он сам у меня спросил, в этом ли подъезде сто тридцатая квартира или нет. Я ответила, что здесь, и спросила, по какому он делу. А он сказал, что телевизионный мастер. Очень приличный молодой человек. Вежливый. В сером пристойном костюме.

— А когда он вышел?

— Я не записываю, к сожалению, когда кто выходит, только когда приходит. Ну, примерно, минут через двадцать — тридцать.

— То есть около девяти?

— Ну, около того.

— И звуков никаких подозрительных не слышали? Выстрелов?

— Нет, ничего такого не было.

— А девица во сколько вышла, не помните?

— Девица? — вдруг удивилась дежурная. — Девица вроде бы обратно не выходила. Или я ее не заметила? Не может этого быть, — разволновалась она, — у меня прекрасная память! Когда же она в самом деле вышла? Нет, она точно не выходила. Наверное, до сих пор у этого Морозова.

— А описать телевизионного мастера сможете? С фотороботом нам поможете?

— Он такой обыкновенный, — растерялась Марина Илларионовна. — Просто обыкновенный молодой человек… Приличный… Волосы… русые. Нос? Обыкновенный, прямой нос. Может быть, чуть курносый или кривоватый, что ли. А может, и нет, — она расстроилась. — Глаза? Ах, боже мой! Какие же у него были глаза? Кажется, светлые… Вот девицу прекрасно помню. Хоть сейчас…

— Вот видите, Марина Илларионовна, — подбодрил ее Бухин, — вы, оказывается, все прекрасно помните. И еще больше вспомните, если с вами специалист поработает.

— Вы так думаете? — с сомнением спросила вахтерша.

Банников стоял у подъезда и разговаривал с необычайно взволнованной женщиной лет сорока. Женщина, у ног которой стояла большая хозяйственная кошелка с торчащими из нее перьями зеленого лука, косила по сторонам, теребила носовой платок и при этом строчила как из пулемета:

— …и очень ссорились. Да! Да! Прямо кричали друг на друга! А потом Кузнецов прямо взял и вытолкал его за дверь.

— Прямо-таки вытолкал? — с сомнением в голосе спросил майор.

— Своими глазами видела — я как раз мусор выносила. Кузнецов его просто вышвырнул из квартиры! И дверью хлопнул. И еще крикнул: «Пошел вон!» Я ничего не придумала. Вы сами у него спросите. Понимаете, вообще не в моих интересах — ссориться с соседями. Но ведь убийство же. — Она округлила глаза.

— А раньше они ссорились?

— Никогда не слышала, — честно призналась соседка. — Только вчера. Вот жена Кузнецовская, извините, покойного, так она очень дружила с этой… с седьмого этажа. Но Нины что-то давно не видно, а у муженька ее в последнее время очень часто, — она понизила голос до шепота, — девица какая-то оставалась ночевать. Да! А утром они на машине вместе уезжали, в обнимочку так, я из окна видела…

— Спасибо, Ирина Владимировна. К вам ребята зайдут. — Он кивнул на стоящих чуть в сторонке Бухина и Скрипковскую. — И запишут все. Вы нам очень помогли. Спасибо большое.

Соседка, выполнив свой гражданский долг, с достоинством подхватила кошелку и удалилась.

— В сто тридцатую телевизионный мастер приходил, — доложил Бухин, — в восемь тридцать. Вышел около девяти. И в сто тридцать вторую, к некоему Морозову, приходила рыжая девица. В десять. Обратно не выходила. Вахтерша клянется, что больше никого посторонних в это время не было.

— Вахтерша их узнать сможет?

— Говорит, что сможет. Хорошо бы фоторобот составить…

— Ты погоди, Катерина. Может, эта рыжая — Морозову родная сестра. Приехала из Мариуполя и сейчас тихо-мирно спит себе на диване. А телемастера, допустим, в районе тоже очень хорошо знают. А ты кинешься фоторобот составлять, объявлять в розыск рабочего человека, портить ему репутацию. Сначала все-таки проверить нужно. Хотя сдается мне, это дело семейное, так сказать. Ладно, значит, расклад такой: я иду к этому самому Морозову, а ты, Саня, давай с Катериной — в сто тридцатую квартиру. Заодно и по подъезду. Может, телемастер и не туда приходил, а, скажем, в сто тридцать восьмую.

Или в сто двадцать вторую. Ослышалась, может быть, вахтерша ваша. И вообще — все: кто что слышал, кто что знает. Стреляли-то пять раз. И пистолетик-то этот, что на полу валялся, — без глушителя. И вообще, пока наши не уехали, мне этот пистолетик хорошо было бы кое-кому предъявить.

— А что, — встрепенулась Катерина, — кто-то его видел?

— Видел, видел, — загадочно подтвердил майор.

— Да никого я не видел, никакой рыжей! — Морозов бросил мгновенный косой взгляд на дверь, ведущую в спальню, и Банников понял, что врет гражданин Морозов как сивый мерин. Глаз у майора на эти дела был наметанный. Сам Морозов, которому родители, обладавшие, очевидно, не слабым чувством юмора, дали имя Павел, выглядел человеком утомленным жизнью.

— Ладно, не приходил никто, значит, не приходил. Присесть можно?

— Присаживайтесь, — хмуро разрешил Павлик Морозов.

— Вы соседей своих из сто двадцать седьмой и из сто восемнадцатой знаете? — неторопливо начал майор.

— Я сейчас, пардон, на одну минуточку, халат накину. Морозит что-то с утра. — С этим каламбуром хозяин улизнул в спальню, и чуткое ухо майора уловило какую-то возню и приглушенный шепот. Вскоре Морозов появился в банном махровом халате. — Так все-таки они нажаловались! — Он негодующе посмотрел куда-то в потолок. — У них там вообще, блин, и слышно ничего не было!

На вид Павлику Морозову было года тридцать два, но если сбросить со счетов отечную пивную небритость, то могло быть и меньше.

— Я думал, только этим, что под нами… Или черным этим, ну, Капрельянцам. Да те, блин, сами… — Он засунул руку под халат и нервно поскреб волосатый живот. — Они сами не дураки погудеть. А они что, по всему подъезду пошли, что ли? — снова вскинулся он. — Я ж извинялся, блин! — возопил Морозов. — Вчера ходил и лично, блин, извинялся! Так им нужно было еще ментам настучать! Ой! В милицию пожаловаться. Как будто я тут изнасиловал кого-нибудь, блин!

Майор Банников терпеливо слушал разгневанного Морозова, смутно догадываясь, о чем идет речь.

— Так вы знаете или нет Томашевских и Кузнецовых?

— Это которые компами торгуют, что ли? Мутно. Встречались пару раз во дворе…

— А когда вы их последний раз видели?

— Последний, последний… Ну, видел… не помню когда. У одного жена с пузом — как на тринадцатом месяце беременности, а у другого — белобрысая такая метелка, а пацан рыжий. Во наследственность, блин! Ехали куда-то. Это я им, что ли, спать мешал?

— Не знаю, кому вы там мешали. — Банников выразительно взглянул на дверь спальни. — Я к вам по другому поводу. К вам вчера вечером, около десяти, никто не приходил? Консьержка сказала, что к вам приходила девушка. Рыжая. Не родственница ваша? — кинул спасительную подсказку майор.

— Да никто ко мне вчера не приходил! — Явное облегчение от того, что соседи, видно, все же не нажаловались в милицию, как обещали, сменилось нетерпением. Морозов заерзал. — Не было никого вчера, ну, клянусь!

— Вы с женой живете? — Майор милиции не спеша оглядывал гостиную и уходить, по всей видимости, пока не собирался.

— С женой, — сумрачно подтвердил Морозов, — и с тещей. Они счас вдвоем в Египет укатили. На две недели. Отдохнуть, блин.

— Вы тут тоже отдыхаете, — заметил Банников, — по полной программе.

— А что, оттянуться раз в год нельзя? — взвился Морозов. — Знаете, как меня все достало? С утра до ночи — бубнеж, бубнеж! То не так сидишь, то не так свистишь! «Вилкой и ножом кушай, Паша!» Хоть домой не приходи! Приехала, блин, на неделю и живет уже полгода! Я скоро в дурку загремлю со всех этих делов!

— Кто приехал? — не понял Банников.

— Да теща ж, говорю. Приехала из своего Мухосранска на три дня, якобы погостить, учительница хренова, и до сих пор живет! Я уже намекал и так, и этак! Мамаша, говорю, вы бы съездили проверить, что там с квартирой вашей, с вещами, может, у вас моль уже завелась или цветочки завяли. Так она или совсем, блин, тупая, или русского языка не понимает!

— А что жена? — живо заинтересовался проблемой майор.

— А, — Морозов махнул рукой, — ее как раз все устраивает! Теща обед готовит, в квартире прибирает, а Люська спит до полдня. А потом, когда я с базара приезжаю, в два вентилятора пургу гонят. Я ж говорю, жизни, блин, никакой…

Дверь спальни неожиданно распахнулась, и на пороге показалась девица — темно-рыжая, в голубом атласном халате, сквозь высокие разрезы которого просвечивали аппетитные, хотя и несколько помятые формы — наверное, дорвавшимся до личной жизни Павликом Морозовым. Волосы цвета «красное дерево» у нее были не короткие, как описывала вахтерша, а до пояса.

— Я сильно извиняюсь, Паша… Мочевой пузырь, как сердце, — ему не прикажешь! — С этими словами она пересекла комнату и удалилась в сторону туалета.

Морозов сник.

— А говоришь, никто не приходил. — Майор Банников посмотрел вслед удалившейся рыжей. — Нехорошо, Паша!

— Так она еще позавчера приехала! Еще позавчера! А вчера никто не приходил. Мамой клянусь! Вот черт! — Он выругался. — Теперь теща точно на всю оставшуюся жизнь сюда переедет! Следить за моим, блин, моральным обликом! На хрена только я женился…

— Не дрейфь, Паша. — Банников неожиданно широко улыбнулся замученному жизнью Павлику Морозову. — Твоя личная жизнь нам даром не нужна. Ты только музыку потише все-таки врубай на всякий случай, и все.

— Может, коньячку по сто пятьдесят накатим, гражданин майор? — Морозов, наконец, понял, что визит, казавшийся весьма неприятным, таковым не оказался.

— Ты выпей, Паша, тебе надо, — ответил, прощаясь Банников, — а я на работе. Кстати, вчера вечером, часов так в девять-десять, никакого шума подозрительного не слышал?

— Так не до того было. — Морозов широко ухмыльнулся и выразительно повел плечами.

Утром пошел дождь. Нудный, холодный, настоящий осенний дождь. Было видно, что лето кончилось. Катя Скрипковская выскочила из дому в босоножках и легком костюме. Открывая над головой зонт, она почувствовала, как порыв ветра несет мелкую водяную пыль ей в лицо и за шиворот пиджака. Ногам тоже мгновенно стало зябко, но бежать домой переодеваться было некогда. Наконец-то все сдвинулось с мертвой точки. Она чувствовала какие-то мелкие, не видные невооруженным глазом зацепочки — так, как кожей чувствуешь невидимые мельчайшие колючки. Их можно соскоблить с поверхности, но какие-то микроны их остаются в коже, кожа краснеет и зудит. Вот так же зудело что-то внутри у Кати, пока она ехала на работу. Шло движение, цеплялись невидимые шестеренки, поворачивались на одну десятитысячную долю миллиметра, но все-таки сдвигались с мертвой точки.

— Катерина! Есть дело, — поймал ее вездесущий Лысенко, как только она появилась на работе.

— Сейчас. Только зонтик занесу.

— Зонтик как раз заносить не надо. Поедешь сейчас в больницу, вот тебе координаты. — Он ткнул ей какой-то листок. — Выяснишь буквально по минутам, что делала позавчера и вчера Кузнецова.

— Так ее ж вроде вчера прооперировали? — не поняла Катя.

— Вот и узнай все — прооперировали, не прооперировали, когда прооперировали и что она делала весь позавчерашний день. Не по телефону, а лично. Ножками. Поняла?.

— Поняла, — разочарованно сказала Катя. Значит, ее посылают тянуть заведомую пустышку. Чтобы принесла отчет, что Нина Анатольевна в это время лежала в больнице и убить своего мужа никак не могла. Чтоб, значит, бумажка была в деле.

— Скрипковская! Ты еще здесь? Давай, давай, шевели опорно-двигательным аппаратом.

— Уже запрягаю. — Катерина посмотрела на свои озябшие ноги, пошевелила пальцами и обреченно пошла к выходу.

Ну почему она не надела джинсы и кроссовки? Да и теплая куртка сегодня точно бы не помешала. Не спасало даже то, что в маршрутке было относительно тепло. «Обратно поеду мимо дома и переоденусь», — думала Катя, выходя на конечной остановке, «Больничный городок», под нескончаемый дождь. Она сверилась по бумажке и пошла по безлюдной аллее. Где здесь этот чертов четвертый корпус? Хоть бы спросить у кого, Территория огромная, если пойти не в ту сторону… Навстречу, прикрывшись с головой от дождя синим казенным халатом и отчаянно перепрыгивая через лужи, спешила какая-то фигура, по виду — явный медперсонал.

— Подождите! — Катя бросилась наперерез. — Скажите, пожалуйста, где четвертый корпус?

Фигура неопределенно махнула рукой в сторону серой четырехэтажки, видневшейся за деревьями неподалеку, и быстро скрылась из виду. Слава богу, быстро бегающий медперсонал не обманул. Это был именно четвертый. Катя с облегчением вздохнула. В гардеробе скучала какая-то бабулька — божий одуванчик.

— Скажите, пожалуйста, зонтик у вас можно оставить?

— Почему ж нет? Халатик тебе, внученька, дать?

— А без халата нельзя?

— Ты проведать кого пришла или так?

Катя не поняла, как это «или так», и на всякий случай сказала:

— Проведать.