Всё будет хорошо Костина Наталья
— А операция когда?
— Вроде бы в среду. Вась, давай я тебя провожу и езжай домой… Девушка, — обратилась Нина к спускающейся по лестнице сестре, той самой, что ее принимала, — мне гулять можно?
— Гуляйте на здоровье, — улыбнулась сестра Нине, — заодно и осмотритесь. Да! — спохватилась она. — Потом подойдете ко мне на пост, я вам дам список, что нужно для операции. Купить можно прямо в той аптеке, что в соседнем корпусе.
Они вышли на аллею и медленно побрели к выходу.
— Я утром приеду. — Васька смотрела на Нину круглыми печальными глазами. — Привезу тебе деньги и завтрак. Ты, пожалуйста, не волнуйся и ни о чем таком не думай.
— Я ни о чем таком и не думаю. — В этот момент это было почти правдой. — Это ты не волнуйся. Вон, смотри, маршрутка подъехала. Иди, Вась.
— Ну, я пошла. — Васька не тронулась с места. — Все будут хорошо, Нин, правда.
— Пока. — Нина повернулась и не оглядываясь ушла в свой корпус.
День тянулся бесконечно долго. Вчера она никак не могла уснуть в своей тихой палате. В отделении слышались разговоры, невнятный шум. Близко за стеной работал телевизор, но слов было не разобрать. Шлепала дверца холодильника, звякала посуда. Но постепенно к ночи все затихло, шаги в коридоре слышны были все реже. Потом выключили общий свет, оставили только лампу у дежурной сестры. Нина попыталась читать, но в голове назойливо всплывала все время одна и та же мысль — та, которая пришла вслед за ночным кошмаром: «Я убью его! Я убью его!» Это преследовало ее весь вечер, как звук какого-то дьявольского метронома, это заставило отложить книгу и напряженно всматриваться в ночное окно. Сплошная чернота, темень. И совершенно тихо. Сюда не проникали обычные ночные городские звуки — лязг трамвая, скрип тормозов, автомобильные гудки, музыка — ничего. Только несколько раз откуда-то она слышала неопределенные, приглушенные звуки разговора — это ночные сестры выходили подышать свежим воздухом, а проще говоря — перекурить. Наконец, заметив, что новенькая из двенадцатой палаты не спит, к ней постучала дежурная и предложила какую-то пахучую дрянь в пластиковом стаканчике. Нина отказалась, сестра настаивать не стала — просто оставила стаканчик и вышла. В голове все стучало: «Я убью его! Я убью его!»
Нина подумала и залпом выпила жидкость. Через некоторое время микстура подействовала, и она наконец с облегчением почувствовала, что засыпает.
Сегодня с утра приезжала Васька, привезла деньги и кучу еды. Долго сидела у Нины в палате. Большой ее живот смешно выпирал — она накинула белый халат, и средние пуговицы не застегивались. Нина равнодушно смотрела на домашнюю снедь, подержала в руках деньги и отдала их обратно:
— Спасибо большое, Вась. Только давай они пока у тебя побудут. Я сейчас какая-то рассеянная. Еще потеряю. После операции, если все будет хорошо, принесешь. Вперед — примета плохая. — Она помолчала, качая ногой и глядя в пол. — И потом — пообещай мне, если со мной что-нибудь случится, ты возьмешь Димку к себе. Я бы хотела…
— Ты что! — перепугалась Васька, хватая ее за руку, и из глаз у нее тут же брызнули слезы. — Что ты такое говоришь, Нинка! И думать не смей! Ничего с тобой не случится! — Она не выдержала и заревела во весь голос.
— Ну, прости, прости меня, пожалуйста, дуру. — Нина обняла подругу. — Действительно, что со мной может случиться?
— А оперировать под каким наркозом будут?
Молодой чернявый анестезиолог снисходительно посмотрел на Нину. Этот вопрос ему непременно задавал каждый пациент, и он всем терпеливо отвечал:
— Не волнуйтесь, Нина Анатольевна. Наркоз будет самый лучший. Ничего не услышите. Проснетесь уже в кровати.
— А когда мне его будут делать? Анестезиолог удивленно вскинул брови.
— Перед началом операции, конечно.
— Нет, — смутилась Нина, — я не это имела в виду. Просто я волнуюсь очень… Я вчера никак заснуть не могла.
— Не волнуйтесь вы так, Нина Анатольевна! Оперировать будет сам Игорь Михалыч… А чтобы вы так не переживали и выспались как следует… — Он достал из кармана небольшую пачку листков, аккуратно оторвал один и протянул Нине. — Вот вам рецептик. Пойдете сейчас в соседний корпус, там аптека…
— Я знаю, — перебила его Нина. — А что это?
— Это легкое успокоительное и немного снотворное. Мне уже доложили, что вы вчера долго уснуть не могли. Отнесете вот это на пост, — кивнул он на листок, — и сегодня вечером, часиков в восемь, вам сделают. Я распоряжусь. Будете спать как младенец.
— А может, не нужно? — Нина сомневалась.
— Нужно, Нина Анатольевна, нужно. Всем перед операцией делают в обязательном порядке. Это очень хорошее средство. Вы нам завтра нужны спокойная, и чтоб сердечко не шалило, Ну, я пошел. — Анестезиолог легко хлопнул ладонью по Нининой кровати и поднялся. — До свидания, Нина Анатольевна, до завтра.
Часов до трех она пролежала неподвижно, глядя куда-то в потолок. Молоденькая сестричка несколько раз заглядывала в палату: приглашала Нину обедать, но она отказалась — Васька нанесла всего невпроворот, да и перед операцией не рекомендовали много есть. Потом сестра забрала пакет с медикаментами, купленными Ниной по списку. Потом зашла, чтобы отдать лекарства, которые понадобятся Нине после операции. Сестричка была разговорчивая, миленькая, но Нина лежала на своей кровати молча, отвернувшись к стене, делая вид, что дремлет.
Наконец, пролежав так несколько часов, она поднялась и пошла в аптеку. Аптекарша еще вчера приметила эту молодую девочку, покупавшую стандартный набор для операции, и поэтому закивала Нине с порога, как старой знакомой.
— Забыли что-нибудь?
— Да. — Нина протянула листок. — Вот, доктор велел купить.
— Сейчас посмотрим… Ага! За-ме-чательно. Уже даю. — И выложила на прилавок лекарство и шприц к нему. — Завтра? — фамильярно спросила она, перегнувшись через прилавок.
— Что? — не сразу поняла Нина.
— Я спрашиваю, оперировать завтра будут? — Дама добродушно смотрела на Нину и почему-то кивала ей накрахмаленной шапочкой с замысловатыми прорезями «ришелье».
— Да, вроде. — Нина пожала плечами. — А что?
— А кто, — допытывалась досужая аптекарша, — сказали?
— Игорь Михайлович. — Нина покосилась на не в меру любопытную даму, взяла ампулу с прозрачной жидкостью и шприц и зачем-то стала их рассматривать. — А это хорошее лекарство? — с сомнением спросила она.
— Очень! Спать будете как дитя. И вот еще что. — Провизор наклонилась к Нине. — У многих после операции бывают проблемы с гм… туалетом. Так я вам советую взять это очень мягкое слабительное. Тоже очень, о-о-чень хорошее.
Аптекарша сложила все в веселенький пакет с цветочками.
— Удачи вам! Игорь Михайлович — очень хороший врач, — добавила она.
— Спасибо. — Нина выдавила из себя какое-то подобие улыбки для приветливой дамы и вышла на улицу. Снова идти в палату не хотелось. Посидеть здесь? Вот, видимо, та самая скамейка под окнами их корпуса, почти у самого санпропускника, где любят вечером отдыхать медсестры. Листья на липах уже желтеют. Нина села на скамейку, смахнув несколько золотых липовых сердечек. Нужно на что-то решаться. Собственно, она уже решилась. Она все равно умрет. И у нее просто нет выхода. Нет выхода.
Она все продумала еще раз тут же, под липами. В те несколько минут, которые она провела в аптеке, все сложилось в голове так, как будто она размышляла над этим много дней подряд. Вернувшись в палату, она достала мобильник и позвонила Сергею. Он долго не отвечал, и она уже было решила, что это судьба, и хотела дать отбой, но тут трубка вдруг сказала раздраженным глуховатым голосом Сергея прямо ей в ухо:
— Да!
— Сергей!
— Да, Нина, говори, быстрее. У меня трубка садится и очень мало времени.
Он, конечно, не хотел говорить с ней так резко, но долгие препирательства с прорабом, которому он хотел поручить ремонт квартиры, вывели его из себя. Да еще нужно было все утро любезничать с Ликиной матерью…
— Сергей, мне нужное тобой поговорить. Желательно сегодня. И без присутствия этой твоей… невесты. И без ее матери тоже.
Да что за день такой! Прораб, Вероника Валерьевна, теперь еще и Нина!
— При чем здесь Лика и ее мать? — спросил он довольно холодно.
— Вот именно, они здесь совершенно ни при чем, — не выдержав, сорвалась Нина, — и поэтому я тебя убедительно прошу, чтобы их не было.
— Хорошо. Ладно! Во сколько ты придешь?
— От половины десятого до десяти. Тебя устроит?
— Да. — Он нажал на кнопку отбоя и с раздражением бросил телефон на сиденье рядом. Черт бы побрал все это!
— Ты меня слышишь?
— Да слышу, слышу я тебя, не глухой.
— Заедешь к нему сегодня вечером.
— Да ладно, сколько можно! Тёрли уже. Сегодня все сделаю. А если он не один будет?
— Так ты позвони и договорись, чтобы был один. Или тебя учить?
— Не учи ученого. — Витек недобро усмехнулся. — Что это ты так его не залюбил? Чего вы такого не поделили? Может, с ним просто потолковать по-хорошему?
— Ты что, совсем тупой? Не понимаешь ничего? Или, может, придуриваешься?
Тупой, тупой! Ничего он не тупой. Просто хотел как лучше.
Как будто прочитав его мысли, второй добавил:
— И без выкрутасов.
Вот как. Значит, без выкрутасов. Что ж, хозяин — барин. Кто платит, тот и заказывает музыку. А жаль. Витек старался все решать полюбовно. Тем более что тот, к кому его посылали, был ему вообще-то симпатичен. Но здесь его собеседник прав — слишком много уже знает тот, к которому его посылают. И он не профессионал. Как говорил незабвенный Мюллер, «очень сложно понять логику непрофессионала». Себя же Витек считал, несомненно, профи. И профи высокого класса. Поэтому он слегка потянулся, глянул искоса на своего партнера — тот, оказывается, тоже смотрел на Витька:
— Волына, как всегда, твоя. Есть у тебя чистая?
— Обижаешь! Всегда есть. — Витек хмыкнул. — За отдельные бабульки, разумеется. Какую будешь брать?
— Ладно, не обижу… торговец! Тэтэшку. А вот этот там оставишь. — Он протянул Витьку второй пистолет, завернутый в пакет. — Да не лапай так, пальцы сотрешь.
— Понял, — ухмыльнулся Витек. — Веселый розыгрыш?
— Вроде того. — Собеседник чуть брезгливо отдернул руку. — И давай все-таки без выкрутасов, Витя. Чтоб все чисто. Без всяких там душеспасительных бесед.
— Да ладно тебе грузить, понял. — Витек сплюнул на чистый плиточный пол веранды. — Солдат ребенка не обидит.
Она так ничего и не ела до самого вечера. И бесконечно прокручивала в голове свой план. Да, риск есть и, наверное, не самый минимальный. Но у нее нет выбора. Она выверяла план по часам, как когда-то по секундам рассчитывала свое выступление. Все должно сойтись. Нужно решиться и сделать это. Как будто атрофировалось что-то внутри, умерли все эмоции. Она с математической точностью снова и снова продумывала все детали. Она все взвешивала и взвешивала и, казалось, все никак не могла решить, но где-то глубоко внутри она уже знала, что решила. Даже не сегодня. Еще вчера. С одной стороны — жизнь Сергея, с другой — Димка. Если она умрет, а она была уверена, что очень скоро умрет, — то что будет с Димкой? Кому нужен чужой ребенок? Пожалеть, приютить на день, на два. А потом? Что будет потом? Воспитывать? Ведь это не неделю. Годы! На какие деньги? Все сейчас стоит денег. Садик. Школа. Образование. Да, конечно, есть Васька — добрая душа. Но у нее собственных доходов нет, а просить все время у Геры, Нет! Димка не будет жить в детдоме. И она, Нина, ни у кого больше не будет просить!
Приходила сестричка, та самая, молоденькая, разговорчивая, что заступила утром. Нина отдала ей ампулу и шприц, что купила в аптеке, и поинтересовалась:
— А колоть меня когда будете?
— Волнуетесь? — Сестричка сочувственно посмотрела на нее.
— Да так… — Нина неопределенно пожала плечами.
— Часиков в семь-восемь. Чтобы успели выспаться как следует.
— По-моему, я и потом успею выспаться. — Нина невесело усмехнулась.
— Сон очень полезен, — наставительно заметила молоденькая сестричка. Нина едва не фыркнула. Надо же! Сон, оказывается, очень полезен. Она и не знала. Впрочем, девочка очень миленькая. Наверное, сразу после медучилища.
— Так вы не забудете? — Нина сказала это уже в спину уходящей сестричке.
— Что вы! — Та обернулась и даже покраснела.
До шести Нина безвылазно сидела в палате. Потом вдруг подумала, что до сих пор не проверила, запирается или нет вечером вторая лестница, дверь на которую находится как раз перед ее палатой и которая ведет в коридор первого этажа. И вообще, это безумие, Все это происходит не с ней. Она сейчас ляжет спать, проснется завтра — и ничего этого не будет. Ни опухоли. Ни Лики. Ни Вероники Валерьевны. Может быть, и Сергея тоже не будет. Ничего не будет, Будут только она и Димка. Сейчас надо лечь спать и проснуться завтра. Прямо сейчас попросить сестричку вколоть это чертово лекарство. «Я сейчас подойду к ней и попрошу», — подумала Нина, выходя из палаты. Но повернула на лестницу.
Замок на двери присутствовал, но и только. Нина, взглянув, сразу поняла, что его никогда не запирают. Он был покрашен с торца вместе с дверью и, видимо, ни разу с тех пор не запирался. Иначе краска бы облупилась. Нина не спеша спустилась на первый этаж. Тут с замком та же картина. Очень хорошо. Так. Еще двадцать шагов по коридору — и дверь санпропускника. Он, похоже, тоже запирается только на ночь, то есть тогда, когда сестры и дежурные врачи поужинают, покурят, поболтают и отправятся спать. Это происходит, судя по вчерашним звукам, часов в одиннадцать-двенадцать. Даже позже. Она должна успеть. С колотящимся сердцем Нина снова поднялась к себе в палату. Как хорошо, что она здесь одна. Как плохо, что она здесь одна. Впрочем, у нее действительно не осталось выбора.
— Вот, Нина Анатольевна. — Сестричка вошла в палату к Нине с медицинским эмалированным лотком в руках. — Все как положено. А вы боялись, что я забуду! — Она поставила свой лоток на тумбочку.
Нина смотрела, как сестричка набрала лекарство в шприц, бросила в лоток пустую ампулу и намочила ватку в спирте.
— Одну секундочку. — Нина встала с кровати и улыбнулась сестричке. — Вас как зовут?
— Ира, — сестричка в ответ тоже улыбнулась Нине.
— Ирочка, у меня к вам небольшая просьба. — Нина подошла к встроенному шкафу, где висели ее вещи и стояла сумка. — Я вас сейчас кое о чем попрошу.
— Да?
— Вот сменное постельное белье и чистая рубашка — когда меня привезут с операции, может быть, понадобится? Чтобы вы знали, где лежит.
— Так меня завтра в это время не будет, я сменяюсь. — Медсестра Ира доверчиво посмотрела на Нину детскими серыми глазами в обрамлении черных ресниц и поправила прядку темно-русых волос, выбившихся из-под шапочки.
— Да, я все понимаю. — Нина покивала в ответ на этот взгляд почти детских серых глаз. — Не обижайтесь, пожалуйста, Ирочка, но я бы хотела, чтобы вы договорились с той сестрой, которая придет. Я ведь сама не успею. Чтобы перестелили, переодели и все такое прочее. У меня никого нет, кроме подруги. А она беременна, поднимать ей ничего нельзя. Вот. — Нина протянула медсестре несколько крупных купюр. — Это вам и вашей сменщице.
— Ой, что вы! — Ира смутилась, но деньги взяла и неловко положила их в карман халата.
«Не привыкла еще», — усмехнулась про себя Нина.
— А это… — Она достала из шкафчика большую коробку конфет, принесенную утром Васькой. — Это вам. Чайку вечером попьете.
— Что вы, столько не надо… — Медсестра Ира легко краснела и терялась. В то же время было видно, что такое внимание ей лестно. — Как же я по коридору с такой коробкой пойду? Больные сразу увидят…
— А я вам сейчас пакетик дам. — Нина извлекла пакет и вручила медсестре.
Пока медсестра Ира, вся покрытая розовым румянцем, неловко заталкивала коробку, Нина шагнула к тумбочке, молниеносно вынула из эмалированного лотка шприц со снотворным и положила заготовленный заранее такой же шприц с физраствором, набранным из большой бутыли из ее «операционного набора». Потом сняла халат и легла на кровать. Медсестра наконец справилась с конфетами и повернулась к Нине.
— Готовы, Нина Анатольевна?
— Ну, что ж, я готова. — Нина критически осмотрела лежащую в кровати «куклу» — саму себя, спящую глубоким сном. То самое постельное белье, которое она показывала медсестре Ире и толстый махровый халат — накрыты одеялом. Вместо головы — скатанный в комок тонкий свитер, взятый на случай внезапного похолодания. На свитере — парик, имитирующий Нинину стрижку. Он едва виднеется из-под одеяла — как будто она укрыта по самые глаза. Она купила парик там же, где продала свои волосы, — только, конечно, дешевый, не из натуральных волос. Но смотрелся он совсем неплохо. Продавщица тогда удивилась, зачем Нине именно такой парик — ведь обычно покупают что-нибудь другого цвета, с другой стрижкой. Но Нина помнила, как у матери после лечения выпали почти все волосы. Если и ее тоже ждет такое? Там же она купила еще один, сменный — рыжий, в крутых кудрях. Сначала она примерила его забавы ради, потому что его предложила та самая продавщица. В нем Нина показалась себе вульгарной, но хорошенькой и очень на кого-то похожей. Этот рыжий парик Нина сейчас положила в сумку. Там же лежал завернутый в полотенце тяжелый черный пистолет с глушителем, который Димка вытащил у доверчивого Вовы в Ялте.
Только бы хватило времени на все. Хорошо, что медсестра явилась вовремя. Самой просить ее прийти пораньше — значило бы привлечь внимание. Она приоткрыла дверь в коридор и выглянула. Никого не было. Нина выскользнула за дверь и плотно закрыла ее за собой.
Лестница. Коридор первого этажа. Здесь расположены кабинеты физиотерапии и сейчас, похоже, вообще пусто — люди бывают только днем. Теперь самое сложное — санпропускник. Нина остановилась возле двери. Проще, конечно, было бы выйти прямо через большие стеклянные двери корпуса — но они уже закрыты, и гардеробщица тоже ушла. Нина прислушалась — вдруг на санпропускнике кто-то есть? Она осторожно постучала. Потом постучала еще раз — сильнее. Никто не ответил. Тогда она толкнула дверь и вошла. Комната была совершенно пуста. Настольная лампа освещала стол с телефоном и амбарной книгой, заложенной ручкой. Еще на столе стояла маленькая электроплитка, сейчас не включенная. «Ужин готовить собираются». — Нина осторожно подергала дверь, выходящую наружу. Она тоже была не заперта. «Входи, кто хочешь, бери, что хочешь», — вспомнила она популярный одесский анекдот. В данном случае — выходи, кто хочешь. Она осторожно вышла на крыльцо. «А если спросят — откуда идешь? Скажу, что приходила к медсестре Ире. Глупо. Глупо. Не продумала». Она остановилась. Но никто не спросил. Под липами, где она сидела днем, никого не было. Нина быстро пошла по аллее к выходу.
— Вот здесь остановите, пожалуйста. Спасибо.
— Не за что, — буркнул водитель, не оборачиваясь.
Нина вышла возле рынка. Сегодня оптовый день, рынок будет работать всю ночь. Когда-то они приходили сюда ночью с Васькой пешком, благо рынок всего в трех остановках от их дома. На оптовом все дешевле. Особенно дорогие вещи — зимние куртки, пальто, шубы. Но сегодня ей не нужны дорогие вещи. Она быстро шла вдоль рядов, высматривая то, что нужно. Поярче. Люди, как правило, не смотрят на лицо — только на вещи. Сначала — вещи, потом — лицо.
Черная блестящая юбка «из кожи молодого дерматина». Босоножки на платформе — тоже черные, блестящие, с камушками. Самые дешевые. Главное, чтобы продержались час. Блузка-пиджак — яркая, красно-черная, двухсторонняя. Тоже с камушками и кружевами, имитирующими выглядывающее нижнее белье. Вызывающе вульгарная. Черная лакированная сумочка на золотой цепочке через плечо. Черный бюстгальтере поролоновыми вставками, увеличивающими грудь. Черные колготки в крупную сетку.
В платном туалете возле стоянки никого не было. Бабка в окошечке сонно прищурилась на Нину, сунувшую в щель монету, и кивнула — проходи. Нина оторвала кусок туалетной бумаги и прошла внутрь. В кабинке она быстро переоделась. Юбка оказалась чуть велика в талии, но в целом — ничего. Брезгливо, стараясь не ступать босыми ногами на мокрый пол, она осторожно, боясь порвать раньше времени, надела колготки. Черный чудо-лифчик сразу увеличил небольшую Нинину грудь как минимум на размер. Она надела блузку, сложила спортивный костюм и кроссовки в сумку и вышла из кабинки. В туалете по-прежнему никого не было. Народ не заморачивался приличиями — темных углов на рынке ночью предостаточно. Она взглянула на себя в зеркало, достала из сумки рыжий парик и натянула его. Вот теперь то, что надо. Этот парик полностью соответствовал тому образу, который она задумала. Ярко-рыжая девица в зеркале явно работала на этом базаре. На ночном опте. Грудь ей показалась все же маловата, и она, порывшись в сумке, вытащила пакет гигиенических салфеток. Пожалуй, по три в каждую чашечку хватит. Вот так другое дело. Пиджак натянулся, заиграл в вырезе камушками, блестками. Фу, какая гадость. Теперь — накрасить глаза, наложить тени. Поярче, погуще. Румяна — именно такие, кирпичного оттенка. Вот теперь она точно рыжая от природы. Она критически оглядела свою работу. Чего-то не хватает. Наверное, нужно еще нарисовать стрелки. Предательски дрожат руки. Нина едва не расплакалась, когда стрелка поехала вбок. Она оторвала клочок туалетной бумаги, послюнила и аккуратно стерла неудавшуюся линию. Спокойно. Еще ничего не произошло. Даже если немного криво, густо наложенные темно-коричневые тени все скроют. Подкрасить карандашом брови. Она немного изменила их форму. Тем же карандашом, примерившись, нарисовала себе родинку у глаза. Хорошо. Теперь завершающий штрих — помада. Черт! Вот черт! Обычная ее розовая помада явно не шла под рыжие волосы. Еще одна ошибка. Ну, ничего. Это легко поправимо.
Она вышла из туалета. Бабка дремала, не обратив никакого внимания на то, что вошла одна девушка — неприметная тощая блондинка в спортивном костюме, а вышла совсем другая — яркая грудастая рыжая красотка, в блестящей черной юбке, на высоченных «копытах». Только в руках девушки держали одну и ту же большую черную спортивную сумку. Впрочем, у красотки болталась через плечо и маленькая лакированная сумочка. Лоточник, продавший Нине ярко-красную помаду и карандаш к ней, конечно же запомнит эту рыжую. Да мало ли лоточников на ночном базаре! Нина быстро накрасила губы, щедро увеличивая карандашом их размер. То, что нужно. Ярко-красная помада внесла последний штрих. Не думать. Она должна это сделать. Она все равно умрет — от рака нет никакого спасения, что бы ни говорили ей Васька, Валентина Яковлевна, доктор Емец… Уж она-то знает, видела. Зато Димка будет обеспечен. Внутри все противно дрожало какой-то мелкой дрожью и слегка подташнивало. По дороге к остановке она купила бутылку какого-то готового коктейля, кажется с текилой, и сделала несколько глотков прямо из горлышка. Коктейль, выпитый на голодный желудок, тут же ударил в голову. Она, репетируя образ, развязно улыбнулась охраннику на стоянке, мимо которой проходила. Да — теперь, с этой бутылкой в руке — она вылитая базарная прошмандовка. То, что и требовалось.
— Тут притормози. — Нина небрежно сунула пятерку водителю, сделала последний глоток из бутылки и вышла из машины. Бутылку она выбросила тут же, на дорогу. Она глухо звякнула. «Он меня запомнит, — подумала она, — но вряд ли это мне повредит. Скорее, наоборот». Она двинулась вдоль ряда вплотную стоящих друг к другу гаражей. Ага! — вот она — небольшая щель между пятым и шестым гаражом. Она хорошо помнила эту щель, потому что часто проходила тут с Димкой. Она сунула туда свою сумку со спортивным костюмом, предварительно вынув из нее пистолет и переложив его в лакированную сумочку на цепочке. Ключи от квартиры она тоже взяла — на всякий случай. Сумочка сразу стала тяжелой. Отойдя от гаражей, она оглянулась. Никого не было видно. «Только бы сумка не пропала, — подумала Нина. — Нужно побыстрее». От этого «побыстрее» мурашки побежали у нее по всему телу и даже по щекам. Она подошла к подъезду. Свет у них в окнах горел — и на кухне, и в гостиной. Зацепившись непривычной обувью за какую-то выбоину, Нина едва не упала у самого входа. Входная дверь была уже заперта на ночь. Она позвонила.
— Вы к кому? — Дежурная подозрительно смотрела на Нину из маленького окошка.
— Открывай. К Морозову. В сто тридцать вторую. — Тротуар под ногами слегка плыл от выпитого. Вдруг в голове что-то щелкнуло. — Я так мечтаю выйти за-а-амуж за Ма-арозова-а, — развязно пропела она, покачиваясь с пятки на носок у входа и снова рискуя упасть, — я так на-асить его фа-а-милиюха-ачу!
Лицо в окошке отодвинулось, замок клацнул.
Стоя у лифтов, она подумала, что сегодня дежурит интеллигентная Марина Илларионовна из соседнего дома. Она хорошо знает и ее, и Димку. «Она меня узнала, — вдруг пришло ей в голову. — Нет, она бы меня окликнула. По крайней мере, удивилась бы». Она нетерпеливо несколько раз нажала на кнопку и посмотрела на часы. Уже десять. Только бы никто не вошел сейчас в подъезд! Она не выдержит. Она просто не выдержит! Наконец лифт остановился и двери тихо разъехались. Ей казалось, что звуки чрезмерно громки, что стук ее чудовищных босоножек и шипение открывающихся дверей лифта слышит сейчас весь подъезд, И в каждом дверном глазке ей мерещился наблюдающий. Все. Наконец-то их этаж. Все знакомо до мельчайшей царапины у косяка — но почему-то кажется, что она не была здесь несколько лет. Нина позвонила. Потом еще, и еще раз. Почему он не открывает? Может быть, он там не один? Если он все-таки не один, все пропало. Где-то наверху хлопнула дверь и кто-то стал не спеша спускаться по лестнице. Паника охватила ее. Это Васька! Она ее узнает! Она еще раз лихорадочно вдавила кнопку. Невероятно обострившимся слухом она ловила каждый шорох. Шаги человека и шаги собаки! Когти цокали по бетонным ступеням. Слава богу, это не Васька! Человек просто идет гулять со своим псом. Сейчас он спустится сюда и увидит, что она звонит в дверь. Шаги на мгновение стихли, и послышалось громкое ругательство, сопровождаемое повизгиванием. Нина поняла, что собака запуталась в поводке. Она одним движением вытащила ключи из сумочки, вставила в замочную скважину ключ и провернула, На все понадобилось две, может, три секунды. Она влетела в квартиру и захлопнула за собой дверь.
Из гостиной доносился звук работающего телевизора. Она огляделась и прислушалась. Кроме телевизора, ничего не было слышно. Она достала пистолет. Руки дрожали так, что пистолет ходил ходуном. Она старалась идти бесшумно, но платформы бухали по ламинированному полу. Или это грохотало в ушах ее сердце? «Сейчас он выйдет мне навстречу. Сейчас…» — Она почувствовала, что тонкая струйка пота стекает между лопаток. Руки стали мокрые, и пистолет скользил и ерзал в них. Где-то в горле нарастал ком, и казалось — еще минута — и она захлебнется. «Я ненавижу его. Он сломал мне жизнь. Он выгнал нас на улицу. У меня нет ни работы, ни дома, ни здоровья. Он…» — Она дошла наконец до гостиной. И остановилась — там никого не было. Телевизор работал, на журнальном столике стояли стакан и бутылка вина, лежала початая плитка шоколада. Нина опустила пистолет вниз и перевела дух. Где же он? Она внезапно обернулась — ей показалось, что Сергей стоит у нее за спиной. Она почувствовала то, что всегда считала литературной метафорой — как волосы у нее на голове, придавленные париком, встают дыбом. Она издала чуть слышный звук, похожий на стон, быстро шагнула дальше — из гостиной к кабинету и толкнула дверь. Сергей, видимо не дождавшись жены, спал, положив голову и руки на черный компьютерный стол. Компьютер, переключившись в режим ожидания, уже не светился экраном. Горели только маленькие индикаторные точки процессора, монитора и клавиатуры. В остальном же в комнате было темно, и только свет из гостиной освещал спящего. Она видела его стриженый русый затылок, черный ворот водолазки слегка оттопырился. Она смотрела на него, не решаясь окликнуть. Вдруг ей показалось, что он шевельнулся. Не выдержав нечеловеческого напряжения, она вскрикнула, вскинула пистолет и выстрелила. От толчка вошедшей в тело пули компьютер резко щелкнул и включился, осветив Сергея призрачным голубоватым светом. Она еще раз вскрикнула, зажмурилась и от захлестнувшей ее волной паники выстрелила еще и еще раз.
— А теперь послушай, что я тебе скажу! — Гера нервничал. Может быть, зря он начал этот разговор? Видит Бог, он не хотел говорить это своему лучшему другу. — Ты с Нинкой сколько лет прожил — шесть?
— Пять, — глухим голосом ответил Сергей и не сдержался: — Слушай! Я тебя именно как друга прошу — не лезь не в свое дело! Я сказал — все уже решено! Лика ждет ребенка. Я хочу этого ребенка! Понимаешь — хочу! Своего ребенка!
— Так. Значит, своего ребенка? Да ты сядь. — Он легонько подтолкнул Сергея к стулу. — Не ходи все время. Мелькаешь перед глазами. Я к тебе как раз об этом твоем ребенке и пришел поговорить.
— Герочка, — иронически взглянул на друга Сергей, — а тебе не кажется, что это немного не твое дело? Что ты так суетишься? Что ты все время суешься ко всем со своими советами? — Он прикурил, дунул на спичку и выбросил ее в приоткрытое окно. — Она тебе кто? Сестра? Может, любовница? Что ты так о ней печешься? Я ей предлагал помощь… Я сам хотел, чтобы по-человечески…
— Дурак ты! — Герка беззлобно выругался. — По-человечески! Любовница! Да Нинка, может, самый порядочный человек, которого я знаю…
— Лика — тоже порядочный человек. — Сергей затянулся, выпустил дым.
— Да? — Герман напрягся. — Я тебе говорить не хотел, но ты сам как слепой, ей-богу! Хмырь этот, который за ней больше года на машине заезжал, — это кто? Брат ее? Сват? Или, может, они в детстве вместе в песочнице куличики лепили? Два раза в неделю? По вторникам и четвергам? Или как там они трахались?
— Слушай, я устал от этого разговора. — Сергей докурил сигарету и выбросил окурок туда же, куда и спичку, в окно. Видно было, что все это ему крайне неприятно. — Меня не интересует, кто у нее был до меня, понятно?
— Меня, собственно, это еще меньше интересует… Да ты погоди. — Он положил Сергею на плечо руку, удерживая его на стуле.
— Пусти меня! — Сергей попытался подняться и стряхнуть Геркину руку. — Мне все это до чертиков надоело! Если бы ты знал, как я влип… — Он осекся.
— Ну, ты понял? Ты понял, наконец?
— Что понял?
— Проверить все надо! Ты понял? Прежде чем жениться, разводиться… Анализы там всякие сделать. Я тебе уже полчаса толкую, и так, и сяк намекаю! Ты с Ниной сколько лет жил? Пять? И она не беременела? Да? А до этого забеременела, как с куста! Она ж здоровая как лошадь — мастер спорта! Ну?
— Что ну? — Сергей злобно посмотрел на пачку сигарет, как будто это она была виновна в этом неприятном разговоре, и щелчком вышиб из нее еще одну сигарету. — Спички дай.
Герка молча вынул зажигалку и щелкнул. Сергей прикурил.
— Ты помнишь, мы в пятом классе свинкой болели? Ну? Помнишь?
— И что? При чем здесь это? — Сергей непонимающе уставился на компаньона.
— А то. Помнишь, где у тебя потом опухло? Я-то сразу выздоровел, а ты еще потом долго в больнице лежал. И врачиха, которая к нам ходила, тогда сказала моей мамане, что у мальчика, у тебя то есть, — осложнение. Мать тогда забеспокоилась, как бы чего не проглядели, но врачиха сказала, что у меня все в полном порядке. А у того мальчика, сказала, теперь, может быть, детей никогда не будет. Я тебе говорить всего этого не хотел. Да, если честно, и не вспоминал никогда. Какие там мозги в пятом классе! А когда ты сказал, что Лика ждет ребенка, сразу само всплыло. Извини. Я бы тебе никогда не сказал. Но я же не слепой. Я видел, как она к нему бегала. И когда ты уже с ней встречался, он тоже приезжал. Машина у него такая — приметная. Извини. Я тебе говорил уже — не наступи еще раз на те же грабли. А ты не понял. Я в том смысле, что этот ребенок — он тоже, может быть, не твой…
— Не надо. — Сергей смотрел куда-то в пространство. — Не надо, Гера. Я все понял. Но сейчас я уже не могу ничего изменить. Или не хочу. — И вдруг он сорвался: — Это все не твое дело! Не твое дело, слышишь? И хватит меня учить! Все меня учат! Мне все осточертело, понял? Советы! Ремонты! Деньги! Истерики по три раза на день!
— Да не ори ты, — миролюбиво ответил Гера уже в дверях, — ухожу уже. — Он переступил через порог. — А ты, Серег, все-таки подумай…
— Пошел вон! — Сергей толкнул его в спину и изо всех сил хлопнул дверью.
Герка покрутил головой. Да, что-то Серега не в себе последнее время. Соседка, выносившая ведро к мусоропроводу, остановилась на лестнице и с интересом смотрела в их сторону.
Нина не помнила, как вышла из квартиры. Вернее, она все очень хорошо помнила, и видела, и понимала. Захлопнула дверь, предварительно протерев салфеткой дверную ручку изнутри и потом, когда вышла, — снаружи. Ведь если она не была здесь больше двух недель, откуда на ручке могут взяться ее отпечатки пальцев? Все это она затвердила себе еще в больнице. Больше ничего трогать не стала. Свет по-прежнему горел на кухне и в гостиной. Не дожидаясь лифта, она побежала вниз по лестнице. Пистолет сунула обратно в сумочку, и он буквально жег ее оттуда. Ей казалось, что он раскалился от выстрелов. На площадке второго этажа свет не горел, и она остановилась. Постояла немного и без сил опустилась на ступеньки. Ее колотил озноб. «Все кончено. Я должна уходить отсюда». В больнице ей казалось, что выйти из подъезда гораздо проще, чем войти. Но теперь она не могла как раз выйти. Как просто оказалось войти! Но выйти… Что, если Марина Илларионовна ее остановит? Она ее обязательно остановит! Она похолодела. Зачем Марина Илларионовна будет останавливать девицу, приходившую к Морозову, ей не пришло в голову. Через соседний подъезд! Она выйдет через соседний подъезд…
На крыше было ветрено и совершенно темно. Нина несколько секунд стояла, приглядываясь, наконец глаза привыкли. Она пошла по плоской неровной поверхности. Вот он, вход в соседний подъезд. Она быстро спустилась по железной лестнице, неловко цепляясь платформами и обдирая дешевый китайский лак, и толкнула дверь, ведущую на последний этаж. Потом толкнула ее еще раз — та была заперта. Секунду подождала, перевела дыхание и снова, обдирая обувь и колготки о лестницу, выбралась обратно на крышу. Еще один подъезд. Она уже была готова, что и эта дверь окажется запертой. Так оно и есть. Отчаяние овладело ею. Еще один подъезд, последний. «Пусть она будет открыта!» — взмолилась Нина неизвестно какому богу. Открыта. Открыта! Непослушными пальцами она нажала на кнопку вызова. Вниз, вниз! Нет — она надавила «стоп», а потом — снова на последний этаж. Выйдя, она сорвала с себя рыжий парик, стянула сетчатые колготки, а пиджак перевернула на черную сторону, начерно обтерев рукавом помаду. Подняла лацканы к горлу, и сейчас в сочетании с черной юбкой и примятыми короткими светлыми волосами это казалось вполне пристойным. Она обмотала парик колготками и сунула его под мышку. Медленно спускаясь по лестнице, на пятом этаже она остановилась, потому что силы покинули ее. Прошло минут пять, а она все стояла, прислонившись к стене, пачкая побелкой пиджак. Где-то, этажом или двумя ниже, хлопнула дверь, и какая-то шумная компания стала прощаться с хозяевами. Нина затаила дыхание. Слышны были шутки, смех, какая-то возня — наверное, прощальные поцелуи, и потом все начало удаляться. «Пошли пешком», — догадалась Нина и поспешила незаметно догнать компанию. Никто не обратил на нее внимания. Консьержка в своем аквариуме увлеченно смотрела телевизор. Все вместе они вышли из подъезда. Пряча лицо, Нина быстро повернула к гаражам. Скорее! Она и так потеряла кучу времени. В больнице могут заметить ее отсутствие. Она бы бежала, если бы не боялась упасть.
Ссадины на теле, а хуже того — на лице вызовут ненужные вопросы.
Сумка оказалась на месте. Зайдя за гаражи, она быстро переоделась. Сложила все: юбку, колготки, босоножки, пиджак, лифчик, парик — в приготовленный заранее пакет. Туда же, глубоко в ворох вещей, затолкала сумочку с пистолетом. Подумала, подобрала валявшиеся у гаража несколько тяжелых обломков кирпича, и сунула туда же. Взлохматила ладонью волосы. Руки были до сих пор влажные и какие-то чужие. Она достала зеркальце и посмотрелась в него. В тусклом свете уличного фонаря лицо показалось ей чудовищным — черные стрелки, размазанные губы. Она снова открыла сумку и принялась рыться в пакете. Салфетка. Та самая, которой она протирала дверную ручку. Она стерла помаду и румяна и с ужасом уставилась на ткань — ей показалось, что она в крови. Со стрелками и тенями она не знала, что делать. Смыть их сейчас было нечем. Ошибка. Еще ошибка. Посмотрела на часы. Поздно. Очень поздно. Двери точно закроют! Она побежала к дороге и проголосовала. Машины ехали мимо. «Не нужно брать машину у своего дома, — запоздало подумала она, — это ошибка». Она уже опускала руку, как рядом остановился старенький зеленый «жигуль».
— Куда, красавица? — Пожилой дядька открыл ей дверь. — Кафе «Нептун».
Нина не узнала свой голос — какое-то хриплое карканье. Она закашлялась.
— Простыла? — Дядька обернулся и сочувственно посмотрел на нее.
Почему он на меня так смотрит?! Спокойно! Спокойно…
— Так… на море простудилась. — «Боже, зачем я сказала ему про море?»
— Мои тоже три дня как приехали. — Дядька явно был из общительных. — И тоже все простуженные. В шторм купаться лазили. В Ялте отдыхала? — Водитель снова обернулся.
— В Ялте…
Водитель всю дорогу о чем-то говорил, не слишком слушая ее ответы. Наконец приехали. Нина расплатилась и вышла. Она стояла возле кафе, расположенного у самого края аквапарка, и не входила внутрь. Зеленый «жигуль» все не уезжал — видимо, водитель хотел и здесь взять клиента. Нина простояла еще несколько секунд и нехотя двинулась ко входу в кафе. В это время из него вышла парочка и, увидев машину, заспешила к ней. Нина встала у стены, куда отбрасывал тень козырек. Наконец словоохотливый водитель отъехал. «Видел он или нет, что я не пошла в кафе?» Она снова вышла на дорогу, но не стала голосовать, а быстро пошла по мосту через водохранилище. Пройдя метров двести, она остановилась почти на самой середине, как раз там, где не горело несколько фонарей подряд, и быстро раскрыла сумку. Достала пакет, взвесила его в руке. Секунду подумала, потом достала из него те самые колготки в крупную сетку и крепко обвязала ими пакет. И размахнувшись, бросила его вниз. Через мгновение она услышала глухой всплеск. Перегнувшись через перила, она некоторое время всматривалась в черную, тускло-масляно отсвечивающую воду, но ничего не увидела. Дойдя почти до конца моста, она снова проголосовала. Водитель на этот раз попался неразговорчивый. Он молча довез ее до самой больницы, молча взял деньги, развернулся и уехал.
Под липами на скамейке слышался приглушенный смех и виднелись тусклые красные огоньки — медсестры курили после ужина. Нина затаила дыхание. Пройти сейчас? А если ее окликнут? А потом они войдут внутрь и запрутся на ночь. Что делать? От двери до скамейки было метров двадцать, и Нина решилась. Она подошла и взялась за ручку так, как будто имела на это полное право. Свет от фонаря, висевшего над скамейкой в липовой листве, сюда почти не доставал. Окно пропускника, зашторенное плотной белой занавеской, тоже давало слишком мало света, чтобы рассмотреть входящего. Она судорожно потянула на себя ручку и открыла дверь. Никто ее не окликнул, видимо, хождение туда-сюда через пропускник было нормой. На столе все та же лампа, тот же журнал, заложенный шариковой ручкой. Остывающая электроплитка, стопка грязных тарелок, четыре чашки. Все это мгновенно запечатлелось у нее в памяти. Она быстро миновала комнату и вышла в коридор. Никого. Лестница. Еще один коридор — на этот раз ее отделения. Опять никого — только на столе дежурной горит неяркая лампочка. Должно быть, все там, внизу. Еще несколько шагов — и она возле своей палаты. Еще мгновение — и она вошла. В темноте еле различимо виднелась «голова» на подушке. «Спит». — Нина странно, одним углом рта, улыбнулась. Быстро переоделась в больничное, достала банку крема и сняла остатки макияжа, так мучившие ее всю дорогу. Торопясь, разобрала все на кровати, спрятала парик. Подумала, взяла салфетку, которой снимала макияж, мыло, полотенце и пошла в туалет. Там скомкала салфетку и спустила в унитаз. Неожиданно ее вырвало. В желудке ничего не было, но спазмы накатывали снова и снова. Наконец, постепенно ее отпустило. Она вымыла руки и лицо с мылом. Осторожно выглянула в коридор — он был по-прежнему пустынен. Почти бегом вернулась в свою палату и без сил опустилась на кровать. Достала тот самый шприц со снотворным, который подменила медсестре, и сделала себе укол. Легла в той самой позе, что и «кукла», которая была на кровати несколько минут назад. Натянула тонкое больничное одеяло почти до макушки. И почувствовала, что медленно, но неотвратимо проваливается в какую-то пропасть.
Из протокола осмотра места происшествия:
«… на теле убитого в следующем порядке расположены… проникающее огнестрельное ранение в голову… проникающее огнестрельное ранение в область сердца… проникающее огнестрельное ранение в левое предплечье на расстоянии… на полу возле убитого найдены стреляные гильзы: 2 — калибра 7,62 мм, 3 — 32-го калибра — а также пистолет марки „Мартиан“. Также обнаружены…»
— Кто его нашел?
— Мать его невесты, Николай Андреич. — Катя Скрипковская сочувственно взглянула на невыспавшегося начальника.
— Малышева Вероника Валерьевна, — пояснил Лысенко. — Ее Бухин на кухне валерьянкой отпаивает.
Вероника Валерьевна сидела на стуле, отодвинутом от кухонного стола, и плакала. Виду нее был жалкий, так как плакала она довольно давно.
— Это все она, она! — Вероника Валерьевна комкала в руках насквозь мокрый носовой платок, как будто пыталась его отжать. — Это она! Змея эта подколодная, жена его бывшая. Звонила сюда по телефону, угрожала…
— Как именно угрожала? — Банников вошел в кухню. Саша Бухин капал в рюмку что-то едко пахнущее. — Погоди, Саня, — шепнул ему майор, сел напротив Вероники Валерьевны и спросил задушевно: — Так она вам угрожала? Или она зятю вашему будущему угрожала, Сергею?
— Угрожала. И не один раз. Я сама слышала.
— Так, — сказал Банников и отодвинул рюмку. — Так. С этого момента давайте подробненько. Хватит, Саня, поить даму отравой… Пальчики здесь сняли? Ага, тогда ты нам лучше по кофеечку сделай. А то я после суток на ходу сплю, — доверительно пожаловался он.
— Ах! — Вероника Валерьевна попыталась взбить прическу. — И мне покрепче, пожалуйста, молодой человек… Кофе вон там, — подсказала она, тыча пальцем в шкафчик.
— Вы умойтесь пойдите холодной водичкой, — посоветовал Банников, — сразу полегчает.
Кофеварка в умелых руках Бухина загудела и стала выдавать на-гора одуряюще пахнущий напиток, запах которого тут же перебил витающий в кухне аптечный дух.
— Что-то она там долго, — кивнул майор в сторону ванной.
— Женщина же, — сказал понимающе Бухин. — И возраст тоже…
— Вот про возраст ты ей, пожалуйста, даже не намекай. — Банников отхлебнул из чашки. — Ого! Вот что значит настоящий!
— Спасибо. — Вероника Валерьевна появилась на кухне освеженная, причесанная и даже благоухающая. Она уселась и придвинула к себе чашку. — Спасибо вам за участие. Моя дочь…
— Ваша дочь, — перебил ее Банников, — в квартиру заходила?
— Нет, конечно. Я ей не позволила. Она беременна, и в ее положении…
— Беременна от кого? От Кузнецова?
— А от кого же еще? — Вероника Валерьевна удивленно вскинула свежеподведенные брови.
— А почему вы не позволили ей войти в квартиру? Вы что, уже знали, что Кузнецов убит?
— Ну откуда я это могла знать? Э…
— Николай Андреич.
— Откуда, к примеру, я это могла знать, вы сами подумайте, Николай Андреич?
— Отчего же вы тогда дочери не дали войти в квартиру?
— Это все с самого начала было очень подозрительно. Телевизор слышно — а на звонки в дверь никто не отвечает! И утром телефон не отвечал. Ни мобильный, ни домашний. Ликуся звонила, звонила… Потом мы с ней поехали на работу, а там его нет. И Гера говорит, что с утра Сереженьку не видел. Да. Так мы сразу сюда. Я сразу поняла, что что-то случилось и отправила Ликочку вниз, во двор. А сама открыла дверь и вошла в квартиру… — Вероника Валерьевна закатила глаза.
— А бывшая жена Кузнецова, она когда звонила?
— Два дня назад. Часов так… э… после десяти вечера. Я как раз взяла трубку…
— И она сразу стала вам угрожать?
— Да! Я сразу поняла, что эта штучка хочет оттяпать и квартиру, и машину. У нее и так денег куры не клевали! И все было мало. Есть такие люди, знаете. Да! А теперь… теперь Ликусин ребенок останется без ничего!
— Так что она конкретно вам сказала? Что убьет кого-либо? Вашу дочь? Своего бывшего мужа?
— Он ей не бывший, — подал голос Бухин. — Они еще не развелись.
Банников сердито покосился на него.
— Она попросила позвать к телефону Сергея, — наконец выдавила из себя свидетель. — Совершенно наглым, возмутительным, угрожающим тоном! У нее ребенок совсем не от Сергея, представляете? — затараторила Вероника Валерьевна. — Неизвестно от кого. Да! А записан как его! И она еще от нас смеет требовать…
— Так что же конкретно она требовала? — начал терять терпение майор.
— Она хотела говорить с Сергеем, а я…
— Так вы позвали вашего будущего зятя или нет? Она угрожала ему или нет?
— Я его не позвала, — отрезала Вероника Валерьевна, — потому что не могла! Его не было дома. Он был в гараже. Возил куда-то этого своего жуткого друга, Герку. У него машина сломалась. У Герки то есть. Он живет, между прочим, с девушкой, и они не расписаны. Она беременна.
— Так ваша дочь тоже беременна, — снова подал свой голос Бухин, — и тоже не расписана.
Банников опять на него зыркнул, а Вероника Валерьевна взорвалась, как новогодняя петарда.
— Это совсем другое дело, молодой человек! У них любовь, у них высокие отношения!
Бухин отвернулся к стене и хрюкнул.
— А вы не в курсе, Вероника Валерьевна, на работе у них было все в порядке? Может быть, какие-то финансовые недоразумения? Ваш зять никому не задолжал?
— Я сама старший экономист, — напыжилась Вероника Валерьевна, — и могу вам со всей ответственностью сказать, что на работе, к примеру, было все в полном порядке. Я им много по родственному помогала… Да и здесь мы начали ремонт делать. Кучу денег вбухали. Так что нечего здесь этой интриганке делать было, я вам скажу…
— Значит, финансовых затруднений у Кузнецова не было?
— Никаких, — заявила Вероника Валерьевна. — Они даже отдохнуть на недельку с Ликусей съездили. В Турцию.
— А у компаньона его, Томашевского, тоже было все в полном порядке, не знаете? — неожиданно спросил Бухин.
— У Геры? — Вероника Валерьевна задумалась. — Я даже затрудняюсь ответить… Вроде бы да. Я, знаете, как-то меньше с ним общалась. У него такой характер… Трудный характер! Шутки, к примеру, какие-то идиотские, розыгрыши! Выпить он тоже не дурак, — добавила она с ехидцей. — И знаете, они несколько раз с Сережей очень ругались. Лика слышала.
— Извините, я понял, что она и Кузнецов жили вместе. Так почему сегодня она ночевала у вас?
— Сережа ее попросил… почему-то, — растерялась Вероника Валерьевна. — Наверное, он должен был с кем-то встретиться и не хотел, чтобы Ликуся… Я знаю, — внезапно вскричала Ликина мать, — конечно, это она! Ну кому еще Лика могла помешать в этом доме, как не ей! Это она, она его убила!
— Николай Андреич, там эксперты и следователь уезжают… — Катя Скрипковская заглянула на кухню.
— Никаких вопросов больше нет, Николай Андреевич? — Врач уже закрывал свой чемоданчик.
— Так ты говоришь, во сколько его убили?