Яблоки для Белоснежки Завелевич Ольга

Глава 13

– И снова неподвижное лицо, маска спокойствия и мечущиеся руки, будто пытающиеся успокоить одна другую. Теребят край рубашки, ерошат светлые волосы. Надменно поглядывая на Шапиро, задержанный произносит речь о полицейском произволе, о попрании демократии в Израиле и о преследовании выходцев из бывшего Советского Союза.

– Алексу стало скучно. Он незаметно зевнул и перестал слушать пламенные речи. Мысли потекли в другую сторону. Он не мог понять, почему люди, готовые лизать ботинки любому американскому чиновнику, лишь бы получить вид на жительство за океаном, или кланяться и стараться завести дружбу с раздатчиком обедов в бесплатной столовой в Германии – лишь бы получить еще одно яблоко, так ненавидят страну, которая приняла или готова принять их без всяких условий, только

– на основании записи в метрике. Принять целыми семьями, невзирая на старость и болезни дедушек и бабушек, отсутствие, подчас, нормальной специальности у среднего поколения, выдать пособие на жизнь – конечно, не заокеанское, но жить можно, лечить, заботиться как сможет. Инспектор внезапно вспомнил разговор на автобусной остановке двух дам среднего возраста. Уверенные, что кроме них никто в Израиле по-русски не говорит, они громко обсуждали свои болезни, потом разговор плавно перешел на воспоминания о прошлом.

– Ах, – стенала дама № 1, – когда я вспоминаю, как мы жили в Омске, я плачу. Не поверите – плачу. Все, буквально все было!

– Она переставила сумку на колесиках, своими раздувшимися боками напоминавшую Алексу его любимого спаниеля после удачного набега на ужин, предназначенный для всей семьи. Из сумки торчал рыбий хвост и свешивались несколько бананов.

– А какие театры, выставки! Я не вылезала с них!

– Алекс фыркнул: «Не вылезала с них», – вот это образец русского языка. Дамы подозрительно покосились на него, но парень сделал вид, что внезапно заинтересовался рекламой какой-то невероятной туши для ресниц.

– А здесь, – понеслась дальше любительница культуры, видимо, сев на любимого конька, – где вы видели здесь интеллигентных людей? Только эти – она кивнула на мужчину в шортах и легкой рубашке, застегнутой по случаю жары на одну пуговицу.

– Мужчина удивленно поднял брови, не в состоянии понять, почему на него указывает незнакомая женщина и на всякий случай отошел подальше.

– Квартира какая осталась! – продолжала жаловаться дама. – Кухня 8 метров, санузел раздельный.

– Вы ее не продали? – перебила дама № 2, которую, очевидно, совершенно не интересовал метраж омской квартиры.

– Нет, – ответила собеседница.

– Так возвращайтесь обратно в Омск, – озвучила дама № 2 единственно логичное решение, пришедшее в голову после трагического монолога дамы № 1.

– Собеседница поперхнулась и посмотрела на свою приятельницу подозрительно, как будто та предложила ей прогуляться голой по проезжей части.

– Как это вернуться. У меня мама болеет очень, врачи здесь. Пенсию она получает.

– Дальнейшее Алекс не услышал – подошел его автобус.

– Тряхнув головой, он вынырнул из своих мыслей и стал слушать сольное выступление Шварца.

– Старший инспектор, слышавший во время расследований еще и не такое, терпеливо и молча ждал, пока оратор выдохнется, что произошло довольно скоро. Наступила очередь Дана. Он не стал подниматься к вершинам ораторского мастерства, а сухо предъявил Шварцу улики. Увидев драгоценности, найденные в квартире у Юлии, задержанный заявил:

– Это не мое. Драгоценности принадлежат Юлии Ваксберг. Алекса передернуло от отвращения.

– Допустим, – спокойно согласился старший инспектор, – но как объяснить отпечатки ваших пальцев на них?

– Она давала мне их посмотреть.

– Левин приказал себе дышать носом и успокоиться.

– Откуда у скромной служащей банка старинные вещи огромной ценности?

– Спросите у нее. Я не интересовался. Может, привезла из России.

– Экспертиза обнаружила на них следы пыли, идентичные частичкам пыли из тайника в доме Сары Бакар.

– Я не знаю никакой Сары, как вы там сказали…

– Бакар. – спокойно закончил Дан и продолжил: – В ее доме, в районе Неве-Цедек, год назад вы хотели снять квартиру.

– Возможно, я художник, и искал живописные места. Надеюсь, это не преступление?

– Нет, это не преступление. А вот следы крови Сары Бакар на подошве вашего ботинка – это следы преступления. Вы их не заметили, иначе бы выбросили эту пару обуви, а наши эксперты более внимательны. Вот заключение экспертизы.

– Я не умею читать на иврите.

– А говорите бойко. Впрочем, это не важно. Если хотите, мой помощник вам переведет. Или пригласите русскоязычного адвоката – ваше право. А пока хочу сказать вам еще одну вещь: старая женщина защищалась и сумела оцарапать

– убийцу. Частички именно вашей кожи обнаружены под ее ногтями. Это тоже отражено в протоколе экспертизы – сможете потом убедиться с помощью переводчика, а пока поверьте мне на слово.

– Вот тут Шварц сломался. Израильская демократия была забыта, надо было защищать не ее, а свою шкуру. Художник умоляюще посмотрел на инспектора и забормотал:

– Я не хотел… У меня и в мыслях не было убивать ее… Я хотел только взять принадлежащее мне!

– Это вы будете объяснять суду, – сухо проговорил Шапиро, – а меня интересует не психология, а детали преступления.

–

– Я все расскажу, все! Вы поймете, я не хотел…

– Рассказывайте!

– Игорь – это уже в Израиле он стал Игалем – родился в обычной еврейской семье среднего достатка. Жили они в подмосковном городе, родители работали на единственном тогда еще действующем предприятии. Мать, Елена Борисовна, – бухгалтером, отец, Григорий Ефимович, – инженером по технике безопасности. Времена были веселые – середина 80-х годов. «Перестройка, перекличка, перестрелка», – как любили говорить тогда граждане бывшей семьи народов. Предприятие медленно, но верно загибалось, денег в семье становилось все меньше и меньше, да и те стремительно обесценивались. Елена Борисовна пыталась расшевелить мужа, заставить его что-то предпринять, – она не просто чутьем ощущала скорый крах фабрики, но и как бухгалтер, разбирающийся в финансовых документах, имела все основания тревожиться. Глава семейства вяло отмахивался, предпочитая полулежать на диване и смотреть по телевизору заседания всевозможных Верховных Советов, горячо соглашаясь и споря с ораторами, пересказывая жене содержание прений. Разумеется, в один, далеко не прекрасный день фабрика закрылась. Работники, в основном, женщины среднего возраста, оставшись на улице, подались в Москву: мыть полы у разбогатевших, невесть на чем, нуворишей, продавщицами в ларьки, выраставшие, как грибы на навозе, в переходах, на вокзалах, просто посреди центральных московских улиц, официантками в забегаловки – от одного запаха, исходящего из этих заведений, хотелось перебежать на другую сторону улицы.

– Мать Игоря была моложе, кроме того, обладала востребованной специальностью – она смогла устроиться бухгалтером во вновь открывшееся заведение, пышно именующее себя «Молодежный центр по организации досуга проблемных детей и подростков». Чем именно занималась организация с такими возвышенными целями, Игорь, которому едва исполнилось в ту пору девять лет, конечно, не знал. Помнил только, что однажды мама прибежала с работы жутко испуганная, заперлась с отцом на кухне и долго что-то ему рассказывала, всхлипывая и сморкаясь. На этом ее трудовая деятельность в бухгалтерии закончилась. Пришлось срочно продавать небольшую квартирку – буквально за гроши – и перебираться к бабушке в Москву.

– Немного успокоившись и видя, что муж по-прежнему не может или не хочет ничего делать, чтобы вытащить семью из нищеты, в которой они оказались, женщина махнула на него рукой и, договорившись с такой же товаркой по несчастью, поехала «челноком» в Китай, вложив в это предприятие деньги, полученные от продажи квартиры. Дома был жуткий скандал, который Игорь помнил по сей день. Григорий Ефимович орал на жену, не стесняясь в выражениях. Он считал, что деньги надо потратить на еду – хватит на некоторое время, а там, глядишь, все снова изменится, вернется советская власть, заработает полуразвалившаяся фабрика, и он с торжеством вернется на свое место инженера по технике безопасности, предварительно отобрав проданную квартиру у «этих торгашей».

– На этот раз попытка выбраться из ямы оказалась довольно удачной. Женщины купили место на рынке и начали торговать жуткими тряпками «от Версаче», «от Гучи», «от Дольчи с Габаной». Приходилось, правда, вставать в четыре утра, прыгать от холода на морозе, самим таскать тяжеленые баулы, но зато в доме появились деньги, нормальная еда и даже достаточно приличная одежда – мать привозила из Китая и неплохие вещи, правда, только для семьи. Там можно было купить и приличную одежду, но совсем по другой цене.

– Потом все опять рухнуло – киоск сожгли вместе с товаром, хотя мать регулярно платила «крыше». Сказали – электропроводку замкнуло, но, скорее всего, приложили руку конкуренты из ларька напротив. Разбираться не стали, видимо, они заплатили «крыше» больше. Пришлось начинать все сначала.

– Так и жили, как на качелях: вниз – вверх. Период достатка сменялся жесткой

– экономией, потом опять жизнь налаживалась. Мать постарела и подурнела, отец их оставил, женился второй раз и отбыл с новой женой за океан к ее сыну. Игорь занимался в художественной школе – способности у него обнаружились еще в детстве, учителя прочили ему большое будущее. Окончив десять классов, решил поступать в высшее художественное учебное заведение. Вопрос с армией был решен заблаговременно путем очень больших денег.

– Узнав о планах сына, Елена Борисовна пришла в ужас. Начались слезы и мольбы пожалеть ее – она больше не могла торговать, сил не было, и мысль, что придется теперь еще много лет содержать сына, взамен отбывшего мужа, приводила ее в панику.

– Конечно, – пыталась достучаться она до Игоря, – у тебя есть талант, но живопись – слишком специфическая область, нужно быть выдающимся художником, иметь огромные связи, необыкновенную пробивную силу. Возможно, я в этом ничего не понимаю, но одного таланта мало. Что ты будешь делать, закончив учебу? На что жить? Я не могу больше стоять на рынке.

– Все образуется, – отмахивался сын так же, как много лет назад отмахивался муж. – Зачем перспективное планирование?

– Игорь настоял на своем. Елена Борисовна махнула рукой, дала ему все деньги, имеющиеся в доме, только попросила больше не рассчитывать на ее материальную помощь: у нее на руках была еще ее мать – больная старуха, которой требовался постоянный уход и дорогие лекарства.

– Учиться он уехал в Санкт-Петербург. Ему надоела постоянная опека матери, ее жалобы на здоровье, нехватку денег, безмерно раздражала бабка, небольшая квартирка, пропахшая лекарствами и болезнями. Парень посчитал, что, уехав в другой город, он уедет от всех этих проблем. Действительно, с родными он виделся редко, приезжая иногда на каникулы. Мать звонила, он звонил ей, но звонки эти были, скорее, данью вежливости: «Как дела? – Спасибо, нормально. – Что у тебя? – Все по-прежнему. – Бабушке привет. – Целую». Деньгами мать все-таки немного помогала, но это была капля в море его потребностей. Пришлось выкручиваться самому. Приторговывал по мелочам наркотиками, давал уроки рисования скучающим обеспеченным дамочкам – как проходили уроки, он предпочитал не распространяться.

– Учеба закончилась. Игорь получил диплом. Непонятно было только, что с ним делать. Продажа картин всеядным туристам давала ничтожные гроши, которых едва хватало на съемный угол в коммунальной квартире на окраине Санкт-Петербурга. На большее, он уже это понял, рассчитывать не приходилось. Не было умения пробиваться, расталкивая локтями окружающих, не было имени и связей в художественной среде. Даже уроки рисования для богатых дам как-то незаметно сошли на нет.

– Возвращаться в Москву и выслушивать упреки матери: «Я же тебе говорила!» – одна мысль об этом приводила в содрогание. Положение все ухудшалось. Он уже задолжал приличные суммы, и кредиторы требовали возвратить деньги.

– По хорошо известной схеме ему предложили погасить долги взамен небольшой услуги: передать кое-что по нужному адресу. Выбора не было– пришлось согласится. Всю дорогу он дико нервничал, вздрагивал от каждого скрипа вагонной двери. Но все обошлось. Поклявшись себе, что последний раз взялся за такое поручение, он немного успокоился и решил навестить родных.

– Знакомый подъезд встретил его неизбывным кошачьим запахом, к которому примешивались ароматы щей из прогорклой капусты, прокисшего пива, мусоропровода.

– Мать и бабушка обрадовались, захлопотали, заохали: «Как возмужал!». Он пришел в ужас от вида матери: ее можно было принять за бабкину сестру – так она постарела и осунулась. После первых минут радостной встречи, общих вопросов и ответов наступило молчание. Елена Борисовна боялась спросить, что сын думает делать дальше, Игорь не хотел задавать лишних вопросов, чтобы не вызвать поток жалоб, просьб остаться, приобрести специальность, пойти работать. Он уже жалел, что зашел к родным. Бабушка, ворча: «Что ж не предупредил», – отправилась на кухню приготовить что-нибудь. Пауза затягивалась. Надо было продолжить разговор.

– Скажи бабушке, чтобы не возилась. Я там купил кое-что, – он кивнул на сумки, брошенные в прихожей.

– Ты ведь ее знаешь, – слабо улыбнулась мать, – она готовое не признает. Помолчали.

– Что нового? Видишься с кем-нибудь?

– Мать начала рассказывать о родственниках, знакомых. Игорь кивал, делал

– заинтересованное лицо, считая минуты, когда можно будет подняться и уйти.

– Звонила Рита, помнишь ее?

– Что-то не очень.

–

– Ну, как же, двоюродная сестра Лени, мужа Светы, бабушкиной внучатой племянницы.

– Игоря всегда поражала способность мамы помнить все ответвления их генеалогического древа, все обо всех знать и со всеми поддерживать отношения.

– Рассказывала про Владика. Он в Израиле. Отслужил там в армии, университет окончил, работает, зарабатывает хорошо, жениться собирается.

– Владик в армии? – Игорь наконец вспомнил своего отдаленного родственника. – Да на него же дунь – посыплется.

– Так там, наверное, в армии не всем надо кулаками махать. У него голова светлая. Рита рассказывает, он в армии компьютерами занимался.

– Ой, мам, оставь! В Израиле только стреляют и взрывают. И, вообще, что там делать, ума не приложу, маленькая страна, ни искусства, ни литературы. Язык чудной…

– Если мужчина умеет работать, а не только языком мести, то он везде устроиться. А что касаемо Израиля – постеснялся бы газету «Правда» тридцатилетней давности пересказывать. Принцип «я эту книгу не читал, но знаю…» у тебя трансформировался в «я эту страну не видал, но знаю…», а дальше следуют помои.

– Игорь резко обернулся. Бабушка, оказывается, уже несколько минут стояла в дверях комнаты и слушала его.

– Ты деда помнишь? – обратилась она уже к дочери.

– Конечно, – улыбнулась та, – колоритная была личность. Ему уже за семьдесят было, а из-за него дамы чуть не глаза выцарапывали друг другу, даже тебе звонили. А еще ты рассказывала, что в трамвае у него вор хотел кошелек стащить, так он, не оборачиваясь, так двинул ему локтем – а дед высоченный был, это я хорошо помню, – что тот кровью умылся.

– Точно. – усмехнулась бабка и продолжила: – Так вот, твой дед, а мой, стало быть, отец, в начале века уехал из России в Эрец-Исраэль – так тогда называли эту землю, которая потом стала Израилем. У него там даже двое детей родились. Только

– и они, и первая жена моего отца в Одессе во время гражданской войны от тифа умерли.

– Ты мне никогда ничего не говорила, – пробормотала пораженная Елена Борисовна.

– Не хватало только, чтобы ты во дворе или в школе подружкам ляпнула, что у меня, мол, дед-то не простой, а из Израиля! Представляешь результат?

– Ну, а потом почему молчала? – продолжала обиженная дочь.

– Потом дед умер, и вряд ли ты его когда-нибудь вспоминала, – отрезала старуха. Помолчав, продолжила уже спокойно: – Он был человек с деловой хваткой, везде умел устраиваться. После гибели всей семьи не смог оставаться в Одессе, перебрался Москву. Поселился в Сокольниках. В Москве женился второй раз, и я родилась – поздний ребенок. Недалеко от нашего дома находился Черкизовский рынок, там-то он дела и проворачивал. Начал с нуля и скоро развернулся. Мы не бедствовали, только приходилось от соседей скрывать достаток. Дед боялся бабушке шубу купить, новый шкаф весь подъезд неделю обсуждал. Когда твой отец свататься пришел с тортом, пришлось ему черным ходом пробираться в квартиру: торт очень большой был, боялись, что соседи увидят и решат, что он – вор. Все равно донесли.

– И что? Прадеда посадили? – Игорь даже заинтересовался семейной летописью.

– Нет. Он взятку следователю сунул хорошую, и дело закрыли.

– Надо же, а я думал, в те годы всех сажали.

– Не всех. Зарываться не надо было и платить вовремя – и живи спокойно. Впрочем, с тех времен мало что изменилось. Но я сейчас не об этом. Отец в Эрец-Исраэль землю купил и построил дом. Думаю, дом может быть цел до сих пор. Моше Ройтман был в Эрец-Исраэль до первой мировой войны очень богатым человеком. Когда турки выслали всех подданных Российской Империи, ему пришлось все бросить и уехать, но перед отъездом он обратил деньги в золото и драгоценности и спрятал все в тайнике в доме.

– Мать и сын сидели с открытыми ртами. Елена Борисовна рассказу не поверила, решила, что старуха заговаривается. Игорь, как человек творческий и увлекающийся, поверил сразу и безоговорочно.

– Теперь несостоявшимся художником безраздельно владела идея: он должен

– попасть в Израиль, найти дом своего прадеда, достать клад – и дальше все будет просто замечательно. Его не смущало, что дом мог быть давно разрушен, клад найден. Даже вопрос, что сказать нынешним хозяевам, не волновал его. Главное – найти дом, а уж клад он достанет.

– Игорь развил бурную деятельность, быстро оформил документы на выезд в Израиль – с этим проблем не было, к счастью, метрики бабушки и мамы с указанием национальности имелись в наличии.

– Пробовал выяснить у бабушки все, что она могла вспомнить – любая мелочь помогла бы в поисках. К сожалению, ничего дополнительного не узнал. Прадед, вероятно, не распространялся об этом периоде своей нескучной жизни. Одновременно будущий миллионер пытался собрать немного денег, полагая, что без денег ни в одной стране мира никто ничего не добьется и не узнает. В этом направлении его деятельность закончилась так печально, что пришлось быстро уносить ноги из Москвы и даже вылетать на родину предков из Санкт-Петербурга.

– Израильская действительность резко отличалась от его представлений. Никто не стрелял посреди улицы, хотя молодых ребят и девушек с автоматами он встречал на каждом шагу. Они шли, обнимались, смеялись, и этим отличались от его бывших приятелей, которые мало радовались жизни, а, в основном, пыжились, демонстрируя свою крутизну. Молодежь работала продавцами и официантами, ничуть не стесняясь этих непрестижных, с точки зрения художника, занятий, не пытаясь называть свою работу «менеджер по продажам» или «менеджер по колбасе». К своему невероятному удивлению Игорь обнаружил массу художественных салонов, галерей, выставок. Попробовал рисовать и не без успеха – несколько его картин были проданы. Дали, правда, гроши, но было удивительно и приятно.

– Поиски дома пришлось временно отложить. Надо было сначала выучить хотя бы разговорный язык, чтобы как-то объясниться в архивах. Надо было зарабатывать деньги: подъемные, выдаваемые каждому репатрианту ежемесячно в течение года, имели свойство быстро заканчиваться – уж слишком много соблазнов было перед глазами. Дельной специальности, востребованного образования у Шварца не было, физический труд он презирал и считал себя выше этого. Поразмыслив немного и не придумав ничего нового, новоявленный израильтянин пошел проторенным путем. Пляжей в Тель-Авиве было много, скучающих дам на них хватало. Временное

– решение проблемы было найдено.

– Приятная неторопливая жизнь затягивала, прадедушкины сокровища начинали казаться сказкой. Так прошел год. Перебиваясь случайными заработками художника, принимая помощь перезрелых подруг, Игаль, как его теперь звали, довольно сносно выучил иврит и однажды, вдрызг разругавшись с очередной пассией, высказавшей, с прямотой уроженки Израиля, молодому человеку все, что она думает о его способе добывания хлеба насущного, решил, что пришло время начать поиски дома.

– К его немалому удивлению, поиски заняли гораздо меньше времени, чем он предполагал. Архивы были компьютеризированы, содержались в порядке, в них сохранялись даже документы времен Османской империи. Особенно Игоря изумили бумаги, относящиеся к 20-м годам прошлого века, написанные по-русски, что, вообще говоря, было нормальным явлением: большинство новых репатриантов того времени прибыли из России и другого языка просто не знали. Иврит еще не был государственным языком, да и государства тогда не было. Часть документов была составлена по-английски, что тоже облегчало поиск. Но чаще выручали сотрудники архивов, которые бесплатно – вот чудо-то для человека, прибывшего из страны развитого капитализма! – помогали ему: читали бумаги, написанные, в основном, от руки, – на слух он воспринимал иврит и английский хорошо, читать не умел.

– Наконец бумажка с заветным адресом легла ему в карман.

Глава 14

– Сначала я пытался поселиться в доме, – рассказывал Шварц, – но старуха уперлась и ни в какую не хотела сдавать комнату. А ведь мне требовалось время, чтобы найти тайник. Я несколько раз приходил к ней под предлогом уговоров о съеме жилья и осматривал дом. Чудовищные вазы сразу привлекли мое внимание, по моим представлениям, они идеально подходили для хранения сокровищ. Идею тайника в стенах или в полу я отверг: видно было, что в доме неоднократно делали ремонт, но внешний вид и обстановка в комнатах не наводили на мысль о больших деньгах.

– Единственное, в чем я преуспел, – это стащил у Сары ключи и сделал копии. Ключи я потом незаметно вернул, боясь, что она заподозрит неладное. Получив ее окончательный отказ, я выждал время, чтобы женщина забыла обо мне – именно тогда я поехал в Австрию по приглашению моей очередной подруги и познакомился там с Эстер Полаг – жить-то на что-то надо было. Вернувшись, я стал наведываться в дом Сары Бахар по ночам, пытаясь разгадать секрет механизма, который сдвигает вазы с места. Я потратил уйму времени на это и наконец преуспел. И вот, когда я уже достиг заветной цели, когда механизм сработал и одна из ваз сдвинулась со своего места, открыв тайник, я услышал шаги. Поймите, я потерял голову, я не мог отказаться от своей мечты, от богатства, которое лежало передо мной. Золото и драгоценности надо было только переложить в сумку! В прихожей спрятаться было негде. В панике я совершил глупость: вместо того, чтобы выскочить на улицу, я метнулся в салон, решив залезть под стол, накрытый, как я помнил еще со времен своих визитов в дом, свисающей до пола скатертью, но женщина заметила меня. Я схватил какую-то статуэтку и ударил ее. Я хотел только оглушить старуху и забрать клад, но случилось самое страшное – она умерла.

– Вернувшись в прихожую, я сложил драгоценности в сумку и начал задвигать вазу на место, старый механизм поддавался с трудом, и тут послышался скрежет поворачиваемого замка. Я снова бросился в салон и затаился за дверью. В дом пробрался вор! Я понял, что судьба дает мне шанс. Оглушив вошедшего, я приложил его руку к злополучной статуэтке, решив, что, найдя на орудии преступления отпечатки пальцев, убийство припишут ему. Потом я убежал. Хотел выждать некоторое время, а затем попытаться выбраться из Израиля. Я понимал, что выезд из страны мне закрыт в связи с этим проклятым медальоном. До сих пор не могу себе простить, что позарился на него!

– «Медальон себе простить не может, урод. А убитая женщина – это так, пустяки, отработанный материал», – злобно подумал Алекс.

– Но в деле Эстер Полаг я проходил лишь свидетелем, – продолжал между тем Шварц, – и я решил, что, когда оно закончиться, обо мне забудут, и я смогу уехать обратно в Россию.

– Почему именно в Россию? – поинтересовался старший следователь. – Насколько я понял, вы уехали оттуда весьма поспешно, опасаясь неприятностей со

– стороны ваших компаньонов.

– Такие вещи можно продать только в России. Лишь там сочетаются три фактора: большие деньги, понимание старинных вещей и желание все сделать тихо, не привлекая внимания государственных органов.

– И вы решили отсидеться у Юлии Ваксберг?

– Конечно. Я подумал, что никому не придет в голову искать меня у нее. Мы познакомились в самолете, она тоже летела одна в незнакомую страну и была испугана и растеряна. В аэропорту она дала мне номер своего мобильного. Потом мы несколько раз перезванивались, даже один раз сходили в кафе. На этом все и закончилось. Она пошла на курсы банковских работников, учила язык днем и ночью, а у меня уже появились другие увлечения. После… происшествия… в Неве-Цедек, я позвонил ей, наврал что-то про неустроенность, одиночество, желание поговорить с родственной душой, еще какие-то глупости. Она жила одна – это я сразу понял по разговору и напросился к ней в гости, да так и остался. До сих пор ломаю себе голову и не могу понять, как вы меня и ее вычислили.

– «Мазню свою нечего было дарить потенциальной жертве, подонок», – подумал про себя старший инспектор, но вслух, конечно, ничего не сказал, а распорядился увести арестованного.

– Помощник тоже ушел – надо было разгрести и другие дела.

– Пока старший инспектор оформлял бумаги, пока писал отчет, за окном резко, без всякого перехода день сменился южной ночью. Пора было заканчивать работу.

– В кабинет заглянул Алекс.

– Шеф, я тут нашел карту острова с отмеченным на ней местонахождением пиратского клада. Недорого прошу, только для тебя – скидка, – начал он, но, взглянув на мрачное лицо начальника, замолк и продолжил после паузы уже серьезно: – ты – голова! В управлении это дело уже легендами обрастает!

– Да брось! Такая мразь! Пойдем лучше пива выпьем, я угощаю.

– Это всегда пожалуйста, – с готовностью согласился Левин. – Вот отец пил в Москве пиво с приятелями – это был ритуал. Пиво покупали, воблу папин друг приносил – он какому-то рыбному начальнику операцию на сердце отлично сделал. Располагались на кухне, воблой по столу стучали, потом чистили ее долго.

– Что такое вобла и почему ею надо стучать об стол? – поинтересовался Дан.

– Рыба такая сухая и соленая. Стучали, чтобы размягчалась и чистилась легче. Шапиро мало что понял, покивал и отнес это к русским традициям, ну вроде как

– крики марокканцев по любому поводу.

– Так ее рыбный начальник сушил? У него коптильня была?

– Они уже подошли к двери из кабинета, и Алекс обдумывал, как половчее объяснить шефу понятие «дефицит», но в это время раздался телефонный звонок. Дан взял трубку, выслушал сообщение и кивнул помощнику:

– Пиво отменяется – ограбление, есть пострадавшие.

– Пиво откладывается, – уточнил Алекс.