Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица Сахновский Игорь

P.S.

Хочу добавить важный аргумент.

Даже если бы я выпил, где здесь криминал? Законодательство пока не запрещает выпивать алкоголь. А что не запрещено, то разрешено. Если бы все алкоголики нашей страны были такими же пьющими, как я, то светлое, разумное завтра могло настать ещё вчера.

5 сентября

Сегодня решил безотлагательно вступить в торгово-финансовую сферу. Для этого я нашёл в кладовке прекрасное новое бра с оранжевым абажуром, которое моя покойная мама купила в 1983 году, но ни разу не успела применить.

Для повышения культуры торговли надел свой торжественный коричневый костюм и поехал на уличный рынок, расположенный возле трамвайной остановки «Пионерский посёлок». Когда я приехал, там продавали семечки, лук, черемшу, редьку, но не наблюдалось ни одного бра. Поэтому я был вне конкуренции.

Моя пожилая соседка по торговой деятельности предлагала населению войлочные тапочки и маринованный чеснок. Но к ней почти никто не подходил. А подходили ко мне и задавали один и тот же вопрос: «Почём бру продаёте?»

Я терпеливо пояснял каждому, что правила русского языка требуют говорить «бра», даже если очень хочется сказать «бру». А кто не умеет правильно называть, пусть идёт отсюда к чёртовой матери!!! Не зря же моя мама когда-то преподавала в начальной школе города Верхняя Салда.

Покупатели глядели на меня с сомнением, выслушивали и уходили. Соседка с тапочками и чесноком сказала: «Ты, сынок, больно грамотный, никогда свою бру не продашь!»

Тогда на вопрос «почём?» я стал отвечать коротко и горделиво: «Дорого. Пятьдесят долларов!» Начали смотреть более уважительно, но уходили всё равно.

В разгар торгового рабочего дня подошла женщина с фигурой кисти Рубенса и спросила: «Почём ваш антиквариат?» Я сказал по привычке: «Дорого. Пятьдесят долларов».

Женщина поглядела с сомнением, вынула купюру в 1 тысячу рублей, потом ещё сколько-то и, не считая, отдала мне. На такую финансовую небрежность я ответил тем, что взял деньги и, тоже не считая, положил в карман. У нас, в антикварном бизнесе, не принято мелочиться.

Настало время приступать к валютным операциям.

В банке явно не ожидали, что я приду. Ничего, пусть привыкают. Девушке, спрятанной в окошке, я смело сказал: «Мне, пожалуйста, долларов – на все!» и просунул в окошко свой капитал.

Девушка посмотрела на меня с сомнением, но долг службы заставил её выдать мне банкноты импортного производства.

По возвращении домой тщательно заперся и пересчитал свой неприкосновенный валютный запас. Он составил ровно 49 долл. 00 коп. Это на 1 долл. меньше суммы, указанной Эвелиной. Но я надеюсь, имеющийся финансовый опыт позволит мне накопить.

Завтра со свежими силами отправлюсь в гости к Эвелине в квартиру № 31.

6 сентября

Не хватает слов и вы*ажений, чтобы описат* вче*ашнее! Да ещё отныне в моём комп*юте*е не хватает двух ценных букв.

Я взял с собой валютный запас и захватил целлофановую сумку с комп*юте*ом, на всякий случай, чтобы не упустит* важную мысл*, если она вст*етится на пути.

Эвелина была дома. Я позвонил, она отк*ыла, и я с*азу же отдал ей неп*икосновенный валютный запас. Она ответила мне глубоким т*епетным взо*ом и сказала п*оникновенным голосом: «Ты, папаша, невов*емя как-то п*итащился! Давай лучше в д*угой *аз?»

Я воз*азил стихами из песни: «Мы так близки, что слов не надо!» Но пуст* она знает, что вход в мой дом всегда бесплатно отк*ыт для неё. И я п*одиктовал своё точное местожител*ство.

В это мгновен*е между нами возник Толян с татуи*овками и в г*убой фо*ме сп*осил, откуда я вылупился. Я ответил с достоинством: «Феде*ал*ное сек*етное бю*о *асследований! Соп*отивление бесполезно!!»

Тогда он воскликнул в г*убой фо*ме: «Ты что, сука, сдала меня легавым?!» и схватил Эвелину за её п*ек*асные белоку*ые волосы.

Это был вопиющий момент! И я нанёс Толяну по голове такой сок*ушител*ный комп*юте*ный уда* вместе с сумкой, что из неё высыпалис* на пол ценные буквы, а две из них найти уже было не суждено…

Дал*нейшие безоб*азные действия нанесли г*омадный физический, в том числе духовный, уще*б всем участникам событий и даже не заслуживают попаст* в междуна*одный, ми*овой Инте*нет.

7 сентября

До*огая любимая мама!

Из инопланетных источников, заслуживающих дове*ия, я узнал, что могу легко общат*ся с тобой, если, конечно, ты не вы*азиш* от*ицател*ный п*отест.

У меня две новости: одна хо*ошая, финансовая, д*угая – не очен*.

Хо*ошая новост* о том, что я сумел создат* неп*икосновенный валютный запас. Сейчас им владеет Эвелина, потому что в жизни ей так надо.

Вто*ая новост* о носках. Помниш*, ты мне купила вязаные ше*стяные носки для дома, чтобы я не п*остывал? К сожалению, мама, они п*охудилис* на пятках, потом их два *аза штопали и зашивали в качестве одолжения мне. Но в течение лета, к несчаст*ю, возникли к*упные ды*ки на пал*цах ног, особенно заметные с левой сто*оны п*авого носка. Наве*но, я буду вынужден об*атит*ся к социал*ному *аботнику Фаине, чтобы она опят* зашила твои носки, хотя указанная Фаина однажды их чут* не выб*осила, но я не дал!

Кстати, о ды*ках. На днях я, наконец, точно выяснил, чем латают чё*ные ды*ы. Мне сказали, мама, если нужно, в п*еделах досягаемости их латают люд*ми! Об этом нел*зя никому гово*ит*, но от тебя я не ск*ою! (Ты же мне велела ничего от тебя не ск*ыват*.)

Мне ещё надо глубоко всё обдумат*. Но, возможно, мама, *азгадка смысла жизни уже близка.

Мне дали пят* суток, чтобы я *ешился навсегда покинут* нашу планету Земля. Сегодня настал самый последний ден*! Но я очен* жду п*ихода Эвелины. Вче*а, после неп*иглядных событий, я тоже очен* ждал, но она не п*ишла. Что если она сегодня явится в поисках новой личной жизни, а меня уже на Земле нет?! Так будет несп*аведливо и нечестно.

Поэтому, до*огая, любимая мама, я ещё подожду изо всех сил.

История пятая

МОЙ МУЖ ПРОДАЛ «ЮКОС»

Когда в 2003-м, осенью арестовали Ходорковского, я это восприняла как событие только для Валеры. Мне-то здесь что? А к тому времени, когда мы с Валерой перед Новым годом поехали в Москву на тот аукцион, всё уже сильно изменилось. Эмоции были другие совсем.

У Валеры однажды брали интервью и задавали ему такие наивные многозначительные вопросы: «Что такое дружба? Думаете ли вы о смерти? Что такое любовь? А у вас была любовь настоящая?» Я слушала запись и на этом вопросе о настоящей любви прямо вся замерла.

И знаете, что он сказал? «Я думаю, она у меня впереди». Вот так вот, оказывается… И я до сих пор борюсь с собой, чтобы ему не отомстить! (Смеётся.)

Ладно, давайте вернёмся к началу. Для нас это была неожиданность. Валера тогда был начальником отдела продаж и аукционов. И вдруг в один прекрасный день он приходит домой и говорит: «Ты знаешь, меня позвали продавать “ЮКОС”».

А Валера очень тщеславный человек. Самый главный девиз для него, чему он учил свою дочь и зятя: «Добейся славы!» У него всегда было предчувствие момента, когда он совершит в своей жизни что-то очень важное. Потому что внутренние обещания и обещания «сверху» были крупнее, чем реальность.

Политикой он совершенно не интересовался, ни в какие партии не вступал. Сначала, когда хотел, его не брали. А когда позвали, он уже и сам не пошёл. За стадами не бегал, в стаях не летал – ему как-то лучше самостоятельно. Как он относился к Ходорковскому? С сочувствием относился, но не слишком доверял из-за его комсомольского прошлого.

Когда из Москвы пришло приглашение продать основной актив «ЮКОСа», это, во-первых, сильно удивило и в определённой мере испугало, потому что вокруг уже звучали всякие разговоры… Но само это приглашение было чрезвычайно комплиментарным, выглядело как профессиональное признание.

Валера к тому времени был уже очень известный аукционист. Он, например, продавал имущество Московского часового завода, акции золотых приисков на Севере… А тут появляется шанс по-настоящему прославиться. Причём на весь мир, по всем теле- и радиоканалам. Тогда это было самое главное его ощущение. Плюс, конечно, чувство ответственности. И страх.

А начальником у него в то время был некто Хафкин, дай ему бог здоровья, конечно.

И вот этот Хафкин вдруг стал подливать масла в огонь. Говорит Валере открытым текстом: «Позвонили из Москвы. Необходимо принять решение. Видимо, нужно ехать. Только ты сначала подумай хорошо! Не завидую тебе…» – «А в чём дело?» – «Ты что, сам не понимаешь? Тебя же там пришьют. Это, может быть, твоя последняя поездка. Имей в виду, замочить могут запросто. До аукциона вообще не доедешь, не дойдёшь». И так далее.

Отношения у них были плохие. Не исключаю, что он Валере просто мстил. То ли завидовал, то ли побаивался. Но чувство страха внушить сумел.

Валера приходит домой: так и так, надо ехать, другого такого шанса больше не будет, и струсить нельзя, стыдно! Когда подобные вещи предлагают, не подразумевается отказ. В то же время и страшновато.

Запугивали-то очень сильно. Дня не проходило до отъезда, чтобы тот же Хафкин ему не повторял: «Имей в виду. Я тебе не завидую. Попрощайся с женой», и всё в таком духе.

Я Валере говорю: «Ну что? Мы с тобой вместе прожили столько лет. Я поеду с тобой. Если убьют, то пусть вместе». Он возражал сначала, но я настояла на своём.

А я такой человек, что могу хоть на Байконур полететь, хоть с парашютом прыгнуть. Потому что такая тяга: и страшно, и дико интересно. Но и деваться-то некуда! Не могла же я сказать: ты уж как-нибудь, Валерочка, без меня…

В общем, решили, что едем вдвоём.

Показали детям, где лежат деньги и документы, на всякий случай.

Собрались и полетели. Настроение было прямо детективное. Потому что не исключали, что домой уже не вернёмся. И, честно говоря, мне это даже польстило (смеётся), что вот здесь проявилась та самая невидимая, внутренняя связь мужа и жены. Что в такую минуту он обращается ко мне и благодарен за то, что я оказываюсь рядом, несмотря ни на что. И было чувство особой близости.

Ну, это мои женские ощущения. Я по такому случаю ещё сапоги себе новые прикупила, зимние (смеётся). И мы поехали.

Была назначена дата аукциона, но требовалось приехать заранее, чтобы репетировать, готовиться к этому ко всему.

Валера в Москве бывал не раз. А вместе мы очень редко ездили. Прилетаем. Там в аэропорту ждала машина, отвезли в отель.

Первая неожиданность: в гостинице «Варшава» нам почему-то забронировали стандартный одноместный номер, в котором вдвоём было просто невозможно…

Там один человек должен зайти в туалет, чтобы другой смог протиснуться мимо. Кровать узенькая, если один лежит почти на спине, то второй – к стенке боком прилипает. Но деваться некуда на ночь глядя. До утра промучились, очень неприятно было, и так-то нервы напряжены.

Правда, утром Валера всё это поменял. Номер оказался роскошный, даже с зеркальной стенкой возле кровати, что тоже сыграло свою роль… Потому что мы были в таком возбуждённо-трепетном состоянии – в кои-то веки вдвоём!.. Ладно. Номер шикарный, всё хорошо. И Валера каждый день стал уходить на эти репетиции аукциона, каждый божий день, с утра и до вечера. Проговаривались каждое слово, каждая запятая, каждый жест. Кто куда пошёл, кто где сел, кто что сказал и прочее, и прочее.

Потом наступил этот день, воскресенье. На четыре часа назначен аукцион.

Накануне была дана инструкция, что мы сидим в отеле, к номеру подходят охранники, и от номера до машины Валеру поведут вроде как под охраной автоматчиков.

В воскресенье в гостинице не работал буфет, и я мужа собираю, бабочку там, пиджак, в карманы ему сую бутерброды в мешочках, потому что он до вечера, до самой ночи будет голодный, и говорю: «Валера, в левом кармане у тебя такие-то, а в правом такие-то», это было смешно.

Потом звонят и говорят: «Спускайтесь в холл».

Спрашиваем: «У номера никого не будет?» – «Нет, не будет, спускайтесь сами».

Пошли вдвоём, чуть ли не за руки держась.

Оглянулись, сели в лифт, и сразу начался такой мандраж полуистерический, и кураж, и страх, всё вместе какое-то нереальное: неужели это с нами происходит на самом деле?

Спускаемся, выходим. И тут вижу картину, которая запомнится на всю жизнь: стоят два мужика в шлемах, бронежилетах, в камуфляже, с автоматами наперевес – я такое вообще в первый раз видела.

В холле небольшое ограждение, площадка и сразу дверь. Ну, мы, значит, обнялись, поцеловались – всё как будто не с нами… Я ринулась вместе с ним к двери, но меня остановили. Всё. Там такая перегородочка, он за неё прошёл, а я с этой стороны осталась.

Ну, и пошёл у меня мужик – куда? Во что? (Смеётся.)

Меры предосторожности действительно были заметные. Автомобиль бронированный такой, тяжёлый, военного образца. Посадили его туда, страшно вспомнить… Квартал был оцеплен, здание Фонда федерального имущества – слева и справа. На Ленинском проспекте в определённом радиусе – никакого движения машин вообще. Как будто в полном вакууме, с автоматами наперевес Валеру моего, значит, под белы рученьки повели, а я осталась. Одна там стою: и слёзы, и смех. Участница спектакля. Театр терпеть не могу, а здесь вот такая театральщина, на мой взгляд.

По словам Валеры, когда его посадили в этот «гелендваген», там сидели несколько человек с большими звёздами на погонах, как минимум подполковники, причём в касках и бронежилетах. А сам Валера от волнения даже в гостинице шапку забыл. Посадили и повезли в Российский фонд имущества. По дороге молчали, будто военная операция какая-то началась. Валера пытался пошутить, удивлялся их экипировке – никто ничего не отвечает, сидят молчком.

Приехали, здание оцеплено. Специалисты ходят, милиционеры с собаками. Воскресный день, но люди везде-везде-везде.

Я так думаю, меры предосторожности нужны были потому, что, если бы аукциониста «убрали», торги бы не состоялись, а это значит – отсрочка. А там неизвестно, как могли развиваться события.

Ну и вот, и ушёл. А я уехала на весь день с Валериным племянником-москвичом, он меня развлекал, водил по разным местам, и я всё время смотрела на часы: вот сейчас, вот сейчас у них там начинается. И когда, по моим расчётам, всё уже произошло, я помчалась в гостиницу смотреть местные каналы. Первые сюжеты были очень подробные: показывали эпизоды ещё до начала аукциона. Вот он сидит, вот подошёл к членам комиссии, вот вышел на трибуну, вот он сказал, да ещё немного ошибся от волнения, потом это вырезали. Он проговорил цену, которую вызубрил наизусть. Если потребуется, он и сейчас её скажет – там какая-то чудовищная, запредельная цифра, недоступная человеческому пониманию. Двенадцатизначная, начиная с двухсот сорока шести миллиардов. И ещё восемнадцать копеек в конце. Объявляет он эту сумму, женщина поднимает карточку и называет что-то гораздо больше, и он по инерции говорит: «Так. Начальная цена принята. Кто больше?» Ему говорят: «И так уже больше…» Он, матушка моя, запнулся: «Да?..» Потом: «Комиссия удаляется на совещание». Такая была шероховатость небольшая. Ну и всё, молотком отстучал… Позавчера, кстати, показывали фильм про «ЮКОС», опять возвращаются к этому событию. Я смотрела: не покажут ли Валеру? Нет, его не показали – только символически стучащий молоток.

Сижу в гостинице. Поздно уже, темно. Всё жду, когда вернётся. Его нет и нет. На улице липкий снег, дождь. Наконец, пришёл, выпивший немного, весь мокрый и обескураженный. И, как ни странно, пешком.

Потом уже рассказал с самого начала, что там было.

Привезли, посадили в какую-то комнату с накрытым столом. Сидели, долго ждали. Наскоро перекусывали. Торги начали точно в указанное время.

Когда Валера объявил стартовую цену, получилось как-то странно: заявители, которые первыми подняли карточку, сразу назвали цену гораздо выше первоначальной. Если не путаю, они к заявленной цене добавили ни много ни мало четырнадцать миллиардов. И те же восемнадцать копеек остались…

Затем комиссия принимает решение. Аукционист озвучивает. Пообсуждали, пошли писать протокол. Это делается небыстро, уточняют всякие тонкости. Вся процедура длилась минут 40–45.

Ожидание было довольно тягостное. А там большой зал Госстандарта – помещение примерно 70-х годов, где всё советское торчит из каждой щели. Сверху навесные потолки, а под этими потолками, видимо, система электроснабжения и прочего.

И вдруг минут через 20 слышится такой хлопок неприятный, и прямо с потолка пошёл едкий, вонючий дым. Представляю, какое там было напряжение, если даже электричество перемкнуло!.. Дыма навалило столько, что вынуждены были куда-то в другую комнату перейти. Сработала сигнализация, тут же отключили…

А потом напряжение спало, подписали бумаги и стали ждать реакции: кто-то уехал с докладом. Закуски стояли, выпивка. Сначала никто не притрагивался, молча сидели и ждали, потом приехал председатель Фонда, всех поблагодарил. Говорит: «Теперь можете выпить». Налили по рюмке, выпили, и как-то сразу расслабились. У Валеры было чувство, что он сделал нечто большое, даже необыкновенное, причём со скандальным привкусом.

И вот, когда дело закончилось, выпили, надо расходиться – время позднее, погода отвратительная, слякоть, ветер со снегом.

Валера, говорит:

– Давайте поедем уже. Кто меня повезёт?

А ему кто-то из сотрудников отвечает:

– Сейчас-то уже нет никого. Сам дойдёшь!

Вот так, значит. Сюда везли чуть ли не на танке, с охраной и почестями. Обратно – сам дойдёшь.

А там ещё на Ленинском проспекте в переходах в это время наркотическая шпана вечно тусуется, обколотые, пьяные. Идти мимо них тоже небольшое удовольствие.

– Да я шапку забыл, и зонта нет.

– Ну, возьми, вот тебе зонт!..

И он вдруг понял. Знаете, это как будто кувалдой по голове: мавр сделал своё дело, мавр может уходить. А Валера в тот момент чувствовал себя если не героем, то, по крайней мере, значительной фигурой, настолько вырос в собственных глазах.

И вот обратно этот человек, на которого только что камеры со всего мира были направлены, поддатый, мокрый, под чужим зонтом пешком вернулся в гостиницу.

Где-то в первом часу ночи раздался звонок, позвонили ему в гостиничный номер и сказали: «Всё, можешь спать спокойно. Мы только что оттуда. Всё доложили, получено добро».

А после аукциона остался протокол, где только две подписи – председателя комиссии и Валерина. Это важно стало, когда вернулись к ситуации уже с другой стороны, и Валеру предупреждали: будьте готовы, можете быть вызваны в суд по делу Ходорковского как свидетель. И мы довольно долго находились в нервном напряжении, потому что всего две подписи на документе о том, как всё произошло.

Ну, и что дальше? После такого события мой муж стал человеком, который продал «ЮКОС». Сама эта формулировка ему нравилась, её печатали в заголовках статей, в интервью. Короче говоря, начались пресловутые медные трубы.

Мы в жизни ни с чем подобным не сталкивались: слухи, сплетни, какие-то беспочвенные догадки.

Естественно, самая больная тема, которая нас даже разлучила с несколькими друзьями, – это тема денег. Официально же считается, что аукционисту положен какой-то процент от сделки. Если посчитать даже очень скромную долю процента, Валера должен был получить вознаграждение в размере девяти миллионов долларов. И все, понятное дело, решили, что из Москвы он вернулся с мешком денег.

Как-то сидим на даче со старыми приятелями, выпиваем, я на что-то пожаловалась. А Наталья мне заявляет: «Ой, да брось ты! Вы же теперь у нас богатые». – «С чего ты взяла?» – «Так вы девять миллионов долларов получили». И я не могла доказать, что это не так.

Стали звонить незнакомые люди, где-то узнавали номер телефона, говорили, что у них ребёночек больной и так далее, пожалуйста, помогите! Кто-то ещё потом сказал, что Валера, сволочь, от денег пухнет, вместо того чтобы помогать…

Сергей, наш зять, попросил на работе прибавку к зарплате. Ему начальник отвечает: «Фиг ли ты просишь денег? У тебя тесть долларовый миллионер».

С какой стороны ни посмотри, у всех полная уверенность, что мы страшно разбогатели. Это сначала напрягало, потом веселило. Потом совсем уже замордовали, а потом забыли, и слава богу.

А что на самом деле? Поскольку Валера был штатным сотрудником Фонда федерального имущества, а не приглашённым со стороны человеком, он просто съездил в командировку и провёл нормальный аукцион.

Ну, если откровенно, он всё равно надеялся, что будет как-то материально вознаграждён, каких-то денег мы ждали. Их не хватает всегда – что есть, тем и живём.

Проходит день-два, я звоню ему на работу, спрашиваю: «Валер, ну что? Премию-то тебе выписали?» Он таким упавшим голосом говорит: «Выписали». Я говорю: «А в чём дело? Сколько?» Он говорит: «Ты не поверишь, один процент от зарплаты». А зарплата, официальный оклад, у него была три с половиной тысячи рублей. Он потом позвонил в Москву, там сказали: «Ой, извините, мы ошиблись, нечётко написано было – не один процент, а семь процентов».

В конце концов, насчитали ему всё-таки двадцать одну тысячу рублей, но местный начальник из этой суммы ещё убрал половину, в результате получилось тысяч одиннадцать. Вот и всё наше миллионерское богатство.

Валера был потрясён ничтожностью этой суммы: довольно стыдная оценка его стараний и страхов. Она явно не соответствовала той славе, которую он приобрёл. Когда мы из Москвы вернулись, по всем каналам и во всех газетах сообщали о прошедших торгах. Валеру даже стали слегка демонизировать, и в некоторых журналах аукцион сравнивали с поворотными историческими событиями, после которых в стране что-то глобально изменилось. Писали: самая крупная сделка в экономической истории России. И, само собой, вершина его карьеры.

Было ещё и другое русло для слухов: «человек Путина», «серый кардинал», «неизвестно откуда взялся» и тому подобное. На самом деле его кандидатуру предложили бывшие сотрудники Фонда, уехавшие в Москву.

У Сергея родственница работала в ФСБ, и она сказала Валере: «Если вы туда попали, значит, вас так досконально проверили по всем статьям и параметрам, что теперь можете жить спокойно!»

Сейчас я, конечно, понимаю, что это были политические игры, от которых мы всю жизнь далеки, и с Валерой получилось, как говорится, «без меня меня женили», а ко всем этим подводным течениям он не относился никак.

Вообще, я человек суеверный, обращаю внимание на любые знаки, прислушиваюсь к разным сигналам. И близких заставляю прислушиваться к ним.

Мы с Машенькой зашли в часовню напротив Почтамта. Там тесно, места мало, на мне шуба из серебристой лисы. Свечи горят. Подходит ко мне мальчик. Убогий, ну видно, что ненормальный. И сразу начинает просить денег. А я ещё так раздражилась, грешница. У меня были только крупные деньги, ну, допустим, тысяча рублей. Я говорю: «Мальчик, да подожди, подожди!» А он прямо за руку меня хватает. «Ну, подожди. Сейчас я разменяю и тебе дам. Отойди, Господь с тобой!»

Он отошёл. Я сделала каких-то несколько движений. Мальчик стоит напротив меня, глаза у него округляются, и он говорит: «Культка голит! У тебя культка голит!»

Что за куртка? Я вообще не могу понять. И вдруг вижу: у меня из-за плеча дым и пламя! И тут Машенька – я уже не помню, сколько ей тогда лет было, девочке моей, – голой рукой давай с меня этот огонь сбивать… Представляете, какой кошмар?

Народу было немного, все оглянулись. Дочка с меня пламя сбила, мы вышли, вонища невозможная от этого горелого меха… Я вот вроде не люблю людей, но, такая щепетильная, даже в транспорт не села, пошла домой пешком, чтобы не пахло в трамвае этой шубой.

Да, если шуба загорелась в церкви, я знаю, это плохая примета. Мне, правда, потом говорили, что при венчании у свидетельниц волосы часто вспыхивают от свечей, когда они в храме с распущенными волосами стоят.

Я пришла домой, первым делом к телефону: «Валера, привет! У тебя всё в порядке?» – «Да, всё в порядке, всё хорошо».

Через час приходит домой, расстроенный и бледный: «Ты как в воду глядела!..» Оказывается, прислали ему анонимное письмо: ты такой-сякой, мы про тебя всё знаем, выкладывай вот такую сумму или готовь похороны себе.

В общем, угрозы и указание адреса – куда отстёгивать деньги.

Никаких фактов реальных в письме не было приведено. Но возникла такая устрашающая ситуация, из которой мы выбрались с большим-большим трудом. Несколько дней не выходили из дому и засыпали только с помощью водки. Ну, ужасная была история!

А место работы у него такое было, что, хоть ты честный-пречестный, всё равно найдётся масса поводов обвинить. У нас же принято считать, что буквально все чиновники воры. И, конечно, да, очень многие нагревают руки. Но есть люди, для которых это совершенно недопустимо. Так же, как убивать. Потому что понятно, что Бог за всё наказывает ещё при жизни, что воровать нельзя.

Это потом, гораздо позже, мы узнали, что письмо написал один деятель, который курировал их работу со стороны милиции. Но Валера никогда с этим не сталкивался, и поначалу у него был самый настоящий травматический шок.

Во-первых, непонятно – за что. Во-вторых, неизвестно, что они имеют в виду и что могут навесить. А в-третьих, чувствуешь эту свою вечную, ещё с советских времён, бесправность, беззащитность перед органами, которые могут тебя по любому поводу законопатить, и ты не докажешь ничего! Мы же знаем, что сидят у нас далеко не только преступники.

Короче говоря, отчаянная ситуация. И Валера обратился к одному своему близкому товарищу, бывшему начальнику уголовного розыска, человеку очень достойному. Он посмотрел так, удивился и говорит: «Нашёл, на что внимание обращать! Ерунда. Садись и пиши».

Сели, написали ответное письмо по тому адресу до востребования. Смысл письма был такой: ребята, вы блефуете, никакой вины я за собой не чувствую, хотите разбираться – обращайтесь к моему доверенному лицу. Имелся в виду этот полковник из уголовного розыска. Он уже тогда не работал в органах, занимался своим частным бизнесом, но знал все эти уловки и сразу понял, что почём. Можно сказать, Валера ему препоручил себя, и он всех поставил на место, всё разъяснил. И дело закончилось.

Сейчас уже ясно, что угрозы писались как под копирку, анонимки там, видимо, штамповали десятками. Похожие бумажки закидывали многим людям: кто чувствует за собой реальную вину, тот побежит откупаться, любые деньги отдавать. А Валера за собой вины не знал, да и денег у него не было, чтобы откупаться неизвестно за что.

Есть ещё одна вещь. В глазах многих людей мой муж выступил как бы орудием расправы над хорошим, позитивным парнем Ходорковским. У Валеры, честно говоря, и тогда было такое ощущение, и сейчас оно его не оставляет. У него даже ответ был заготовлен для разговоров подобного рода: ничего личного, работа такая. У него один знакомый мульмиллионер спросил: «Валера, а если бы меня точно так же продавали, ты бы тоже так молотком стукнул?» Валера говорит: «Да, Дима. Ничего личного, работа такая».

Да, про молоток. Он для аукциониста вроде отличительного знака, как и бабочка. Хотя бабочка без молотка – это уже официант.

Молоток ему выточил один зэк-мастеровой в Красноладьинске. Валеру туда пригласили провести образцово-показательные торги, потому что там творились нелады: сговаривались местные предприниматели с сотрудниками тамошнего фонда имущества, и недвижимость уходила за какие-то смешные деньги. Все понимали, что идёт сговор, надо это как-то предотвратить, поэтому позвали профессионального аукциониста. Михельсон, глава города, был, кажется, не слишком доволен, но пришёл посмотреть.

Аукцион там прошёл исключительно удачно. Цены были достигнуты какие-то рекордные, поскольку Валера ни с кем не сговаривался, всё было честно. И этот Михельсон был настолько поражён всем увиденным и восхищён суммами, которые удалось получить, что донёс подвыпившего на банкете Валеру до поезда чуть ли не на руках, отправил домой с комплиментами и благодарностями.

А те люди, которые пригласили, решили подарить аукционисту молоток. Они, правда, не знали, каким он должен быть, поэтому заказали два разных, на выбор. Там же зона, в Красноладьинске, и какой-то умелец за колючей проволокой выточил два молотка, один маленький, другой – размером с киянку. Этот большой Валера сразу отверг, а маленький взял, хотя он был тоже неформатный, узенький и тонкий. Вот и получилось, что какой-то безымянный зэк выточил молоток, которым Валера потом в Москве «отбил», можно сказать, самую крупную сделку в истории страны.

Его спрашивали: «А где у тебя этот молоток? Продай его Ходорковскому». Я думаю, Валера продал бы, если бы тот захотел купить. Для Ходорковского это, наверно, какой-то символ, знак.

Где-то я читала, что мужчины останавливаются в эмоциональном развитии на уровне либо семи лет, либо семнадцати, либо, кажется, двадцати пяти. Вот он по натуре совершенный подросток – во всём, даже в том, как он матерится. Какое-то подростковое удовольствие от этого получает, что ли?.. Он тянется к знаменитостям, собирает автографы, фотографируется со всеми. Меня, например, палкой не загонишь просто подойти к известному человеку и с ним сфотографироваться только потому, что это «кто-то». Ну не надо мне этого! А у него тут целый иконостас: Кикабидзе, Боярский, певцы разные: Хворостовский, Вишневская, Курмангалиев. Он как-то ухитрился через Золотухина взять автограф у Тонино Гуэрры.

В этом смысле я совсем другая: мне достаточно самой знать, на что я способна, меня это устраивает вполне. И нет никакой нужды показывать себя на публике.

В нашем возрасте большое счастье – не зависеть друг от друга полностью, с утра до ночи. У меня своя жизнь, у него – своя. Всё равно ещё каким-то образом друг другу интересны и нужны. У нас брак со временем превратился в дружбу. Это, на мой взгляд, идеальные отношения. Главное – друг друга не доставать.

Почему я ещё Валере благодарна? Он меня фактически спас от родителей, забрал. Когда мы поженились, я ему предлагала: поедем жить куда-нибудь на маяк! Чтобы от всех подальше.

Для меня остаться с родителями означало полное подчинение, папин диктат. Папа был царь и бог, меня мама так воспитывала: всё для мужчины. Я должна была находиться дома, когда он вернётся с работы… Сейчас я понимаю, что папа воспитывал меня как очень хорошую жену – но как бы для себя… Ревность дикая, безумная мужская ревность. Просто патологическая! И я всю жизнь жила между двух мужчин, между мужем и отцом.

Я мечтала быть литературным переводчиком, хотела заниматься языком. А по тем временам в пединституте был единственный в городе иняз.

Но 30 августа мама встала передо мной на колени и сказала: «Ради всего святого! Забери документы из пединститута. И перенеси их в университет. Он ближе к дому, и он престижнее. Ты такая отличница-красавица – и вдруг пединститут!» – «Хорошо, мама, встань, пожалуйста, с колен, я это сделаю». И всё. А там уже мне было абсолютно всё равно – я бы поступила на любой факультет. В результате у меня потом никогда не было любимой работы.

Мне запомнился фильм про одну молодую женщину, которая всю жизнь очень зависела от семьи, от своих родных. Беспокоилась, переживала за них. Заботилась и принимала их заботу, желала им всего самого счастливого. Но при этом не отказалась бы жить вдалеке от них, совсем одна где-нибудь в маленьком домике в Швейцарии.

И вот она рассуждает: если бы меня спросили, хотела бы я после смерти, на том свете, снова оказаться рядом с ними со всеми – с моими близкими людьми? Хотела бы?

И она не знает ответа. Не может сказать, что – да, хочу.

Ведь на самом деле так и есть (плачет).

Вот говорят: мы потом на небесах встретимся, встретимся – опять соберёмся и будем вместе…

Нет уж, лучше не надо! Нет.

Часть II. Вчера и всегда

История шестая

СЕМЬЯ УРОДОВ (1961 год)

Если кому-то ещё не расхотелось узнать, что такое любовь, то я сейчас скажу. Любовь – это мафиозный сговор: двое против всех. Такая маленькая сдвоенная крепость, кровосмесительный заговор двух тел и душ против остального мира. Почти все другие варианты любовных отношений – только попытки имитации, суррогатные альянсы, в которые вступают, чтобы спастись от одиночества, утолить похоть, корысть или какую-нибудь практическую нужду. Ну, или потому, что «так принято» среди людей.

Меня зовут Филиппа Рольф. Мне было 36 лет в том январе, когда я, слишком, пожалуй, заинтригованная и взволнованная будущей встречей, отправилась на юг Франции, в Ниццу ради светского чаепития и короткого знакомства с этой странной парочкой – с Боровом и его женой.

Сразу поясню, чтобы не было недоразумений. Это я сама за глаза, мысленно окрестила его Боровом. А потом и в глаза называла, но тоже мысленно, про себя.

Лет пять назад Боров опубликовал сенсационный роман о любви одного ублюдка к своей несовершеннолетней падчерице, после чего быстро стал мировой знаменитостью, пикантным лакомством для фоторепортёров и газетчиков из разных стран. Пресса теперь кокетливо именовала его мистером Малышкой. Предсказуемо заразный ажиотаж со скандальным липким запашком докатился и до моего северного захолустья.

У меня набралась эфемерная стопочка газетных вырезок, которые могли пригодиться, самое большее, для того, чтобы допорхнуть почтовым путём до автора – потешить его тщеславие и замарать ему пальцы типографским свинцом. Я так и поступила: нашла без больших усилий адрес и отправила Борову эти никчемные вырезки, сопроводив лаконичным письмом от лица хорошо осведомлённой, заинтересованной читательницы.

На ответ я не рассчитывала и не особо нуждалась в нём.

Как раз в те дни у меня произошёл разрыв с моей сумасшедшей Хильдой. Она забрасывала меня слёзными посланиями в стиле брошенной любовницы, а я отвечала: «Прекрати свои бабские истерики. Не веди себя так, будто имеешь дело с очередным самцом». Заодно мы лениво доругивались в письмах с мамочкой-аристократкой, которая давно усматривала во мне один сплошной порок или чью-то тяжёлую медицинскую ошибку.

Вот на таком неприглядном фоне почта вдруг одарила меня старомодной рождественской открыткой с французской маркой и бегущим, но разборчивым почерком. Я начала читать с конца: «…Если окажетесь на Ривьере, будем рады видеть у нас гостях».

Ну, конечно же, писал не сам Боров, писала его дражайшая вторая половина (любопытно, как она выглядит?): «Мой муж сердечно благодарит за подборку публикаций о нём…» Обратный адрес: дом 57 по Английской набережной. Надо же, какой щедрый сюрприз.

Я не исключала, что это могло быть всего лишь формой любезности, но сразу твёрдо решила поехать к ним в январе.

До поездки мы успели обменяться ещё парой писем. С оглушительной заботливостью моя корреспондентка задавалась вопросом, где я смогу остановиться, так что мне даже пришлось одёрнуть её: «Надеюсь, вам понятно, что я совершенно самостоятельный человек и никого не прошу меня опекать».

Семейка педантов назначила мне аудиенцию на субботний вечер 14 января. Я приехала накануне, 13-го, и поселилась в одном из самых дешёвых мест. Отель находился далековато от нужного адреса, но для меня это не имело значения.

Переоделась после дороги и ушла гулять. Там было на что полюбоваться. Город сиял полукруглым ожерельем, окаймляющим залив Ангелов. Мне чудились радостные обещания в том, как трепетали под ветром цветные парусиновые маркизы и лохматились головы пальм.

Я знала, что эта странная, очень закрытая парочка притягательна для очень многих людей. И слишком многие хотели бы оказаться на моём месте: получить такое же приглашение, чтобы проникнуть в эту неприступную семейную крепость, увидеть её изнутри. Однако я не позволила себе выказать нетерпеливость и набрала их номер только на следующий день.

Мне ответил неожиданно молодой женский голос: «Когда вы приехали? Ещё вчера?! Вы же полдня потеряли! Тогда ждём вас через час».