Воды любви (сборник) Лорченков Владимир

– Да отвали ты, цыган проклятый, – сказал я.

– Кесо рома, мадьярен, – сказал он.

– Да все вы так говорите, и наши молдавские цыгане тоже, – сказал я.

– Рюс кесо балатон шлихте нгасе, – сказал он.

– Думаешь, меня обманет это твое псевдогостеприимство? – сказал я.

– Думаешь, я не помню, как в 1986 году вы украли прапорщика, – сказал я.

– Юго-Восточного Округа советских войск в странах соцлагеря, – сказал я.

– И распилили его тупой пилой? – сказал я.

– Кесондр кеснодр секешфекешвархе, – сказал он.

– Хренекеш, – сказал я.

– Короче отлипни от меня, чмо, – сказал я.

– Адье, – сказал я.

– Адье, – сказал он.

Протянул руку. Я порыскал в кармане, не меняясь в лице, чтоб он не догадался, какого достоинства монетку нащупываю. Выбрал самую большую. Вынул. Положил ему в руку. Венгр с разочарованием повертел в руке 50 центов – я с опозданием вспомнил, что у них тут все не как у людей, и чем больше монетка в прямом смысле, тем меньше в переносном, – и сказал:

– Угеш фельхе вареш, – сказал он.

– Да не за что, уматывай, – сказал я.

Он с достоинством поклонился и ушел, оборачиваясь изредка. Я дождался, пока он совсем скроется. Улица, по которой он уходил, была пустынной, и напоминала сказочный городок из произведений братьев Гримм. Шоколадные станы, мармеладные крыши, и тетушка короля, что выплясывает на балу в сапогах с гвоздями – перед повешением. Все тут такое. Чертовы венгры! Ну или, правильнее, Австро-Венгерская империя. Это ведь из-за них тут они все стали одинаковыми, да, постарался я припомнить уроки истории, продираясь через кустарники к городку. Империя Габсбургов. Бедолаги были для всех этих балканских туземцев кем-то вроде нас, русских, для народов СССР, вспомнил я лекцию писателя Проханова, который заезжал к нам в Кишинев. Лекция стоила 50 долларов, писатель Проханов все время потрясал кулаками и говорил о том, что вскоре мы станем Пятой империей. Когда я подошел к нему после лекции взять автограф – больше всего мне нравилась трилогия «Красное очко Лубянки», «Ни капли ни азиат» и «Черта оседлости: мифы, реальность и три раза в рот» – Проханов потряс кулаком у моего носа. Я быстро сунул в кулак ручку, помня, какими раздражительными бывают эти писатели. Но нет! Он продолжал трясти кулаком.

– Еще пятьдесят баксов, – сказал он, глядя на мое непонимающее лицо.

– Что, совсем тупой? – сказал он.

– Башляй и получишь автограф, – сказал я.

Я, говоря языком мэтра, «забашлял» и он нарисовал мне на каждой книге автограф. На первом томе – пентаграмму, на втором – египетский крест, на третьем – ведическую руну. Сказал:

– Что там у тебя еще, – сказал он.

– Рукопись, – сказал я стыдливо.

– Уроды как вы меня заколебали своими писульками, – сказал он.

– Я… не… как… у… – забормотал я смущенно.

Он снисходительно взял, пролистал. Сказал:

– Мальчишечка, – сказал он.

– Чего? – сказал я.

– Да нет, я так, в качестве вводной, – сказал он примирительно.

– Пацан, сейчас таких вот как ты… миллионы, – сказал он.

– Пол-России пишет, развелось писателей, а читать некому, – сказал он.

– Да, но вы ведь не это… не читали даж… – сказал я все еще смущенно.

– Да хоть бГильгамеш, – сказал он.

– Пацан, времена акие, нынче текст ничего не значит, – сказал он.

– Нужно Действие, нужен Эпатаж, – сказал он.

Посмотрел на меня вопросительно. Я вынул кошелек, дал еше денег.

– Вот например… – сказал он.

– Пацан помни, ты не просто пацан, – сказал он.

– Ты наследник Красной Империи, – сказал он.

– Твои деды строили БАМ, протягивали кабеля в Сибири, – сказал он.

– Да нет, у нас надзирателей в семье никогда не было, – сказал я.

– Я из семьи военных… – сказал я.

– И потом, это все в прошлом, – сказал я.

Писатель Проханов замолк. Я – уже подкованный – сунул ему в кулак еще пятьдесят долларов. Творец ожил.

– Ну так, – сказал он.

– Езжай в какой-нибудь советский военный городок, – сказал он.

– Открой три мои книги, – сказал он.

– Только на плацу, обязательно на плацу – сказал он.

– Призови духи советских титанов, – сказал он.

– Кто знает, может быть именно ты тот пророк, – сказал он.

– Что призван вернуть на Землю Добрую Волю миллионов советских людей, – сказал он.

– Осуществивших в 20 годах 20 века настоящий Энергетический Взрыв, – сказал он.

– Призови духи Сталина и Ленина, Троцкого и Бабеля, – сказал он.

– Переживи мистический опыт, – сказал он.

– Напиши об этом… – сказал он.

– Книгу?! – сказал я.

– Зачем, – сказал он.

– Колонку в GQ или в «Русскую жизнь», – сказал он.

– А в «Завтра»? – сказал я.

– Да ну их на хер! – сказал он.

– В «Завтра» одни антисемиты и черносотенцы! – сказал он, и сказал, почему-то, обиженно.

– Помни, пацан, – сказал он, грассируя.

– Верни нам Империю, – сказал он.

…особого выбора у меня не было.

В мире существовал всего один военный городок, в котором я когда-то – как сказал писатель Проханов – ретранслировал энергию космического проекта вселенских и советских добра и справедливости. И это, к счастью, был военный городок в Венгрии, городе Цеглед, на самой границе с Австрией. Конечно, он, как я узнал, сверившись с картами «Гугла» и интернет-форумами, был заброшен. Но с остальными местами все обстояло намного хуже.

…Гарнизон в городке Комаром, что в Венгрии, закрыли, потому что в тамошних казармах жили сначала гусары империи Габсбургов, потом – революционные войска Белы Куна, затем – гестапо, после – советские войска, и… В общем, как сказал бургомистр города Комаром, разрезая ленточку на церемонии сноса городка – «что-то с этими зданиями не так… и в них явно кроется подвох… и лучше их срыть полностью… ведь кто знает, кого придется селить здесь в следующий раз». После чего, я уверен, раздались дружные аплодисменты.

…Из гарнизона в городке Луостари, на самом краю самого крайнего Запольярья, люди ушли двадцать лет назад, оставив там алкоголика, майора Петрова. Тот выпил последний ящик водки, решил, что он на затонувшей подводной лодке, – это все полярная ночь за окном, – и стал подавать по радио сигналы SOS. Два корабля береговой охраны Норвегии повелись на эту «разводку» и сели на мель.

…гарнизон в ста километрах от города Сретинска, в Забайкалье, оккупировала китайская колония завода по набивке матрацев. А новый русский буржуа, который их туда привел, еще и выкрал из зоопарка и поселил в тайге тигра-людоеда, из-за чего завод потерял всякие сношения с цивилизацией.

…гарнизон в городе Бобруйске, что в Белоруссии, облюбовал маньяк, насиловавший и убивавший женщин. Все началось в 1988 году… С тех пор там расстреляли по этому делу 2098 человек, каждый из которых «полностью признал свою вину и предоставил следствию исчерпывающие доказательства своих преступлений». Но, к сожалению, убийства не прекратились.

И так везде. Просматривая данные в интернете, я понял, что писатель Проханов был прав. И что в мире идет интенсивное разрушение бывших военных городков СССР – как шло уничтожение храмов трудящихся майя беспощадными инквизиторами и конкистадорами, испанскими держимордами… Зачем, с какой целью? Наверняка враги Советского проекта – ненавистники великих писателей Бабеля и Пастернака, архитектуры советского модернизма и Великой Мечты, испохабленной сталинистами, – старались купировать Места Силы…

…гарнизон в… застава на… военный городок при…. бараки у… казармы в… лагерь на…

Все было разрушено, все. Единственым относительно сохранившимся местом был городок в Цегледе. Куда я и отправился, чтобы полтора часа брести по совершенно забытому мной городу, любуясь спиной венгра-проводника и слушая его чертовы «кёсоном».

* * *

…не скажу, что первое впечатление было жутким. Скорее, я испытал печаль. Городок на 20 домов, с открытым и полуразрушенным бассейном, стадионом, казармами и плацем – вечным, неизменным, постоянным плацем в самом центре, – издали казался обитаемым. Просто жители куда-то ушли.

Может быть, – подумал я, выходя из кустарника, которым порос забор городка, – сейчас как раз объявили никому на хуй не нужную Военную Спартакиаду, и все собрались на другом стадионе, за городком? Женщины – стрелять из писатолета Макарова по зрелой айве за право получить грамоту «Жены Офицера», мужчины – играть в волейбол, а дети – болеть за отцов, обсуждать промахи матерей, и есть лепешки, обмазанные соусом из чеснока и черного перца… Или в городок привезли буржуазный танец стриптиз и все пошли дружно Осудить его? А может, приезжает какой-нибудь Товарищ Генерал, и специально – чтобы дети оставались в домах и не портили общую картину, – по кабельному телевидению включили «Тома и Джерри»?

Это следовало проверить.

Я нашел дом номер пять, третий подъезд, и у меня, почему-то, забилось сердце. Песочница. Совсем такая, какой я оставил ее в свои пять лет, песочница, где я спрашивал невыносимо умного и невероятно большого третьеклассника, что будет, если просверлить Землю. Да-да, именно отсюда. Из этой песочницы. Судя по тому, что песка в ней не было… но не было и дыры, – мои смелые гипотезы так никто и не решился проверить…

Я поднялся на пятый этаж. Конечно, вблизи все было не так хорошо, как издали. Штукатурка потрескалась, в подвале шныряли – в открытую – крысы, на перилах не было поручней… Гребанные венгры, подумал я. С другой стороны, лучше так, чем вваливаться к какой-нибудь ничего не понимающей семье, слушая их невыносимые «секешфекешвареши», подумал я. Толкнул дверь.…

В квартире все было совсем, как когда мы уехали. Пузырились обои, изгибался набухший от сырости, – городок построили на болоте, – плинтус. На кухне даже осталась кой-какая мебель… Я глянул из окна. За домом по-прежнему белело поле ромашки, собирать которую посылала меня мать. Я был такой маленький, а ромашка такая большая, что мне нужно было брести по полю, с трудом проходя по густым травам и цветам…. идти, словно по колосящейся ржи… Я посмотрел вниз, и закрыл окно. Прошел в свою комнату и вспомнил, что не спал всю ночь в автобусе. Лег, как бывало, свернувшись. Правда, на этот раз на полу. Почувствовал себя таким же пустым и разбитым, как этот дом. Велел себе не жалеть себя. Не справился с поручением. Укрылся курткой. Уснул.

–… айся, – сказала она.

– А, – сказал я.

– Фекервареш, – сказал я.

– Да просыпайся же, – сказала она.

Я сел, прижавшись спиной к стене. Передо мной сидела Татьяна Николаевна. Моя первая учительница.

– Малыш, привет, – сказала она.

– Как я рада тебя видеть, – сказала она.

Обняла меня и я расплакался.

– Татьяна Николаевна, – сказал я.

– Вы… вы тоже приехали понастальгировать? – сказал я.

– Идем, Володя, – сказала она.

Взяла меня за руку и мы вышли в подъезд. Я заметил, что там уже было темно. Значит, я проспал почти до вечера?

– Нет, сутки ты спал, – сказала, улыбаясь она.

– Я все сидела и смотрела, – сказала она.

– Как ты нашел городок? – сказала она.

– Венгр проводил… – сказал я.

– Кстати что такое «Кесондр кеснодр секешфекешвархе»? – спросил я.

– Володя! – сказала она.

– Все так же ругаешься матом, негодник! – сказала она.

– Татьяна Николаевна, мне уже 35… – сказал я.

– Ну ладно, – сказала она.

– Это значит «да пошел ты на хер гребаный русский шовинист» – сказала она.

– Я – шовинист????? – удивился я.

Потом нервно глянул вверх. Где-то там, на втором этаже, всегда висели наверху пауки, которых я страсть как боялся. И в проеме лестичной клетки всегда было темно. Я постоянно воображал там мрачного черного мужика из фильма про роботов – в шлеме и с плащом, – которого видел в кинотеате, и фильм шел на венгерском без титров. Много позже я узнал, что это повелитель зла, Дарт Вейдер.

Мужик вышел из тьмы, и цеременно кивнул мне, держа в руках шлем.

– Кёсоном, – сказал он.

Я даже не испугался – просто открыл рот и смотрел назад, пока Татьяна Николавна тащила меня за руку вниз. На первом этаже я чуть не споткнулся обо что-то. Пригляделся – пацан.

– Петя Верхостоев, – сказала Татьяна Николаевна.

– Помнишь, ты его попросил себя проводить, – сказала она.

– А ему за это автомат подарить? – сказала она.

– Вот с тех пор и стоит дурак, ждет… – сазала она.

– Да ты не парься, малыш, – сказала она.

– Петя тупой был, не то, что ты, красавчик, 190 слов в минуту в первом классе, – сказала она.

– Скорость чтения лучшая в начальных школах ЮГВ, – сказала она.

– Прости, пацан… – сказал я, выходя.

На улице мы пошли по дорожке – цеременно, словно генерал Лебедь и его супруга, которые обожали так наматывать круги по парку еще одного гарнизона моего дет… впрочем, какая разица, подумал я с горечью, – и Татьяна Николаевна показала мне бассейн. Удивительно, но в нем была налита вода!

– Как же это, – сказал я.

– Помнишь, тут утонул по пьяни лейтенант, – сказала Таьяна Николаевна.

– Да, летчик сраный, – сказал я с презрением, ведь это была Артиллерийская Часть.

– Фррррр, – сказал вдруг мужик, высунувший голову из воды.

Я узнал в нем утонувшего лейтенанта. Он помахал мне линялой рукой. Сказал:

– Там где пехота не пройдет, – сказал он.

– И бронепоезд не промчится, – сказал он.

– И грозный танк не проползет, – сказал он.

– Там пролетит стальная птица, – сказал он.

– Так что…. это кто еще сраный, – сказал он.

– Пацан, а ведь это твой отец дежурил в ту ночь, – сказал он.

– Отвали, – на всякий случай сказал я.

– Да нет… если бы не он, мои собутыльники бы сбежали, – сказал он.

Снова нырнул. Я глянул: он лег на дно, широко раскрыл глаза и выпустил воздух струйкой пузырьков. Татьяна Николаевна тактично кашлянула. Я обернулся, и увидел, что она держит за руку грустного пацаненка в школьной курточке и с носом, как у выдающегося советского актера Вицина.

– Рома Шраер! – радостно сказал я.

– Володя Лоринков, – сказал он.

– Помнишь, я предложил тебе с братом купить у меня винтовку-воздушку? – сказал он.

– В 1984 году, – сказал он.

– Как же, – сказал я.

– Полсотни форинтов мы тебе заплатили, – сказал я.

– Ага, – сказал он.

– Я, собственно, зачем, – сказал он.

– Форинты-то в 2002—м обесценились, вместо них теперь евро… – сказал он.

– И? – сказал я.

– Так я за «воздушкой»! – сказал он.

– Ах ты жи… – сказал я.

– Тс-с-с-с, – сказала ласково Татьяна Николаевна, зажимая мне рот.

– Посмотри, как красиво, – сказала она.

В наступивших легких сумерках заброшенный городок ожил. Горели окна, мелькала разноцветными огнями карусель, которую ставили на плацу по выходным, пахло колбасами и «ландышами» – теми самыми лепешками с чесночным соусом, – от лавок в фургонах – из которых протягивали ту самую колбасу и «ландыши» приветливые в минуту торговли венгры… Прогуливались короко стриженые мужчины в форме и без обручальных колец… и женщины со смешными прическами как у Джейн Фонды и с обручальными кольцами. Пары цеременно кивали мне.

– А теперь сюрприз, – сказала Татьяна Николаевна, когда мы подошли к забору между домами и казармами.

– Дерево, залезай, – сказала она.

Я поднял взгляд. Яблоня. Снял куртку и полез на самый верх. Там, на самых тонких ветвях, я словно успокоился, и мне впервые за 30 лет стало легко. Сквозь листву я увидел внизу часового. Он повернулся и сказал:

– Помнишь, ты постоянно крал здесь яблоки, – сказал он.

– А мне всегда за это влетало, потому что здесь не место детям, – сказал он.

– Чувак, я для яблочного пирога, я не специ… – сказал я.

– Да ладно, я просто хотел сказать, что всегда видел тебя, – сказал он.

– Ни хуя ты не Фенимор Купер, – сказал он.

– Я специально отворачивался, – сказал он.

Я бросил в него яблоком и слез. Мимо прошел седой, – несмотря на молодость, – мужчина с женой и двумя девчонками. Я не помнил его, но сразу узнал по описаниям.

– Товарищ начальник штаба Масхадов, – сказал я.

– Держитесь подальше от индепандистских тенденций малой родины, – сказал я.

– Это все плохо для вас кончится, – сказал я.

Он наклонил голову, и посмотрел на меня с недоумением.

– Впрочем… – сказал я.

– Доброго вечера, – сказал я.

Он кивнул и пошел дальше – навстречу гранате спецназа, которая залетела в его последий схрон, и, глядя на которую он, может быть, вспомнил этот городок, свет, безмятежный вечер и музыку каруселей. Я долго глядел ему вслед.

…Татьяна Николаевна ждала меня.

– Тс-с-с, – сказала она.

Спряталась со мной за деревом. Мимо пробежал человек с безумным лицом, и пистолетом.

– Замполит, ищет тебя, между прочим, – сказала она.

– Ну, застрелить, – сказала она.

– За что?! – возмутился я показно.

– Украсть все противогазы со склада было не лучшей идеей, Володя, – сказала она.

– Тем более, перед приездом комиссии из Москвы, – сказала она.

Я потупился.

– Это не я, это брат, – сказал я виновато.

– Привет, – сказал он.

Я глазам своим не верил. Передо мной стоял брат – семилетний, худенький, задумчивый гений, с вечно взъерошенными волосами.

– Брат, брат, – сказал я.

Обнял мальчишку. Он смотрел на меня чуть отстраненно и с любопытством.

– Ну как, – сказал он.

– Ты стал космонавтом, как собирался, – сказал он.

– Я… – сказал я.

–… в общем, знаешь, да, – сказал я.

Мимо пронеслась ватага пацанов на велосипедах. Один – чересчур маленький, чтобы рулить велосипедом на раме, и потому стоявший под ней, – был удивительно похож на… Пацаны орали во все горло.

– Пора-пор-порадуемся, – орали они.

– На своем веку, красавице и бу… орали они.

Я молча смотрел им вслед.

– Ты только посмотри на себя, – сказал мой рассудительный с детства брат.

– Только и делаешь, что на велике катаешься, да фигню всякую поешь, – сказал он.

– Да все пытаешься обслюнявить рыжую Свету за пару конфет, – сказал он.

– Что-то я сомневаюсь, что таких раздолбаев и оболтусов берут в космонавты, – сказал он.

Вместо ответа я снова обнял его. Душил в объятиях, как старая, трахнутая на всю голову тетушка.

…Татьяна Николаевна тактично кашлянула. Сказала:

– Володь, пойдем? – сказала она.

Я оглянулся на нее, а брат, р-раз, и исчез. Наверное, опять пошел запускать модель космического корабля с украденными со склада патронами. Да, конечно, патроны, как и противогазы, тоже были вовсе не моей иде… Я вспомнил.

– Никаких пятидесяти форинтов засранцу Шраеру! – крикнул я в огни городка.

– И перепрячь те патроны от «Шилки» в схроне у елки! – крикнул я.

– Отец знает, где мы их зарыли, и тайком вынет, – крикнул я.

– Мы потом двадцать лет сходить с ума будем, думая, что с ними случило…. – крикнул я.

Дальше мы пошли к детской площадке. Там, как всегда, у горки, ждала она.

– Привет, – сказала рыжая Света.

– Ты, как всегда, опаздываешь, – сказала она.

– Ну что, поцелуемся? – сказала она.

– Малыш, увы, сегодня без вариантов, – сказал я.