Девушка, которую ты покинул Мойес Джоджо

30

— Итак, мы подумали, что неплохо было бы запастись каким-нибудь фильмом на сегодня. А утром Джейки поможет мне выгулять собак. — Машину Грег ведет хуже некуда, нажимая на педаль газа в такт музыке, и пока они едут по Флит-стрит, Пола то и дело бросает вперед.

— А я смогу взять «Нинтендо»?

— Нет, Скрин-бой, ты не сможешь взять «Нинтендо». Так как опять врежешься в дерево.

— Я учусь ходить по деревьям, как Супер-Марио.

— Ну что ж, дерзай, карапуз!

— Папа, а когда ты вернешься?

— Ммм?

Пол, который сидит на переднем сиденье, просматривает газеты. Нашел три репортажа о вчерашнем судебном заседании. Заголовки предрекают победу КРВ и Лефеврам. Пол уж и не припомнит такого, чтобы его настолько не радовал вердикт в пользу их фирмы.

— Папа?

— Черт! Новости. — Он смотрит на часы и переключает приемник.

«Бывшие узники нацистских концлагерей призывают правительства их стран ускорить принятие законодательства, способствующего возврату украденных во время войны ценностей…

Семь бывших узников умерли в этом году в ожидании судебных разбирательств по возвращению фамильных ценностей. Ситуация, которую иначе, как „трагической“, назвать невозможно.

К нам поступают звонки по поводу рассматриваемого в данный момент в Высоком суде дела о картине, которая, как утверждают, была похищена во время Первой мировой…»

— Как сделать погромче? — наклонившись вперед, спрашивает Пол. «Черт! И откуда они только все это берут?!»

— Ты хотел попробовать «Пакмана». Есть такая компьютерная игра.

— Что?

— Папа, который час?

— Погоди, Джейк. Мне надо послушать новости.

«…Халстон, которая утверждает, что ее покойный супруг вполне законно купил картину. Данное противоречивое дело свидетельствует о возникновении юридических трудностей в связи с резким увеличением за последние десять лет числа реституционных претензий. Иск Лефевров привлек внимание мировой общественности…»

— Господи Иисусе! Бедная мисс Лив, — качает головой Грег.

— Что?

— Не хотел бы я сейчас оказаться на ее месте.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ну, вся эта шумиха в газетах, по радио… Просто мрак!

— Бизнес, и ничего, кроме бизнеса, — отвечает Пол, но Грег смотрит на него так, будто он посетитель, который просит отпустить выпивку в кредит. — Все очень сложно.

— Да неужели? А мне казалось, будто ты говорил, что здесь все черно-белое.

— Грег, отстань, ради бога! Если не хочешь, чтобы я начал учить тебя, как управлять баром.

Грег с Джейком многозначительно переглядываются. Что, как ни странно, действует Полу на нервы. Он оборачивается и говорит:

— Джейк, я позвоню, как только закончится судебное заседание. Договорились? Сходим в кино или еще куда-нибудь.

— Но мы ведь уже решили взять какой-нибудь фильм. Грег только что тебе об этом сказал.

— Высокий суд находится с правой стороны. Мне развернуться? — Грег показывает фарами поворот налево и сворачивает так резко, что Пола бросает вперед. Мимо них, неодобрительно сигналя, проносится такси. — Не уверен, что здесь можно останавливаться. Если мне выпишут штраф, платить придется тебе. Идет? Эй, похоже, это она!

— Кто? — наклоняется к окну Джейк.

Пол смотрит на толпу, собравшуюся возле здания Высокого суда. Все пространство перед лестницей запружено людьми, которых по сравнению с началом процесса стало существенно больше. Но, даже несмотря на легкий туман на улице, Пол замечает сегодня какие-то неуловимые изменения: слишком напряженную атмосферу, едва скрытую антипатию на лицах.

— О-хо-хо, — говорит Грег, и Пол прослеживает направление его взгляда.

Лив, опустив голову, словно в глубоком раздумье, и крепко зажав в руках сумочку, переходит через дорогу и направляется в сторону главного входа. Она поднимает глаза, видит демонстрацию перед зданием суда, и на лице ее появляется опасливое выражение. Кто-то выкрикивает ее имя: «Халстон! Халстон!» Демонстранты надвигаются на нее, а она ускоряет шаг, стараясь побыстрее пройти мимо, но люди снова и снова скандируют ее имя, по толпе пробегает угрожающий ропот.

Генри, заметив, что происходит, выскакивает из здания суда и спешит навстречу Лив. Та переходит на бег, Генри делает большой шаг вперед, но толпа волнуется, колышется и поглощает Лив, словно гигантский организм.

— Господи!

— Какого…

Пол бросает папки, выскакивает из машины и мчится в сторону здания суда. Вклинивается в толпу и под оглушающие крики пробивается к центру. Вокруг него людской водоворот, море поднятых рук с плакатами. На одном из них крупными буквами написано слово «кража». Пол, ослепленный вспышками камер, все же находит Лив, хватает ее за руку и слышит, как она кричит от страха. Толпа надвигается, почти сбивая его с ног. Пол находит глазами Генри, который уже рядом с Лив, протискивается к нему, материт какого-то мужчину, схватившего его за пальто. Но тут появляются полицейские в блестящих плащах и оттесняют демонстрантов. «Прекратить! НАЗАД! НАЗАД!» У Пола перехватывает дыхание, кто-то со всей силы врезает ему по почкам — и вот наконец они с Генри беспрепятственно поднимаются по лестнице, ведя Лив под руки, словно марионетку. Под треск раций крепкие полисмены проводят их через охрану, и они оказываются в относительной тишине по ту сторону дверей. Толпа негодует, выкрикивает лозунги протеста, громкие голоса эхом разносятся по пустому вестибюлю.

Лив белая как полотно. Она молча стоит, вся взъерошенная, держась рукой за поцарапанную щеку.

— Господи! И куда вы только смотрели! — сердито одергивая пиджак, кричит на полицейских Генри. — Где ваша служба безопасности? Вы обязаны были это предвидеть!

Полицейский рассеянно кивает, одновременно отдавая приказы в переносную рацию.

— Это безобразие!

— Ты в порядке? — спрашивает Пол, отпуская руку Лив.

Она машинально кивает и, словно только сейчас осознав, кто рядом с ней, пятится от него. У нее дрожат руки.

— Благодарю вас, мистер Маккаферти, — поправляя воротничок рубашки, произносит Генри. — Благодарю, что вмешались. Это было… — начинает он и замолкает.

— Можно принести Лив чего-нибудь попить? И ее срочно нужно усадить.

— Боже мой! — тихо говорит Лив, глядя на свой рукав. — В меня кто-то плюнул.

— Ничего. Надо поскорей снять пальто. Просто снять, — бормочет Пол, помогая ей раздеться.

Она вдруг кажется ему совсем маленькой и беззащитной. Ее плечи согнулись, не выдержав груза обрушившейся на нее ненависти.

Генри забирает у него пальто Лив.

— Не стоит беспокоиться. Я попрошу кого-нибудь из своих сотрудников почистить его. А обратно мы проведем вас через запасной выход.

— Да, мадам, — кивает полицейский. — Мы выведем вас через заднюю дверь.

— Словно преступницу, — глухо говорит она.

— Я больше не допущу, чтобы с тобой так обращались. — Пол делает шаг навстречу Лив. — Мне правда очень… очень жаль.

Она смотрит на него сузившимися глазами и неловко пятится.

— С какой стати мне тебе доверять?

Но прежде чем Пол успевает ответить, Генри берет Лив под руку и уводит по коридору в зал заседаний, где ее уже ждет команда юристов. В своем черном пиджаке она кажется совсем маленькой и, вероятно, даже не подозревает, что ее конский хвост выбился из-под резинки.

Пол, расправив плечи, переходит через дорогу. Грег, с бумагами и кожаным портфелем брата в руках, уже ждет его возле машины. С неба моросит мелкий дождь.

— Ты в порядке? — интересуется Грег и, получив в ответ утвердительный кивок, спрашивает: — А она?

— Угу… — Пол оборачивается на здание суда, задумчиво ерошит волосы. — Типа того. Послушай, мне пора идти. Увидимся позже.

Грег смотрит на брата, потом — на толпу возле здания суда, которая, похоже, снова стала ручной. Люди спокойно прохаживаются туда-сюда и оживленно болтают, будто тех десяти минут страха и не было вовсе.

— Итак, — бросает он, садясь обратно в машину. — Ну и как теперь работает твой принцип быть всегда на страже добра? — И, даже не обернувшись на Пола, жмет на педаль газа.

Пол видит за задним стеклом бледное лицо сына, который безучастно смотрит на него, пока машина не исчезает из виду.

Пока он поднимается по лестнице в зал заседаний, рядом возникает Джейн. Волосы у нее аккуратно заколоты, на губах ярко-красная помада.

— Надо же, как трогательно, — говорит она.

Но он делает вид, что не слышит.

Шон Флаерти бросает папки с бумагами на скамью и готовится пройти через металлодетектор.

— Это уж явный перебор. Никогда такого не видел.

— Да уж. Похоже, вся взрывоопасная хрень, которую мы сливали через средства массовой информации, именно сейчас и сработала. — Потирая подбородок, Пол смотрит в упор на Джейн.

— Что ты этим хочешь сказать?

— А я хочу сказать, что тому, кто делает заявления для прессы или накручивает группы заинтересованных лиц, абсолютно до фонаря, как далеко все может зайти.

— И с каких это пор ты у нас такой трепетный? — пристально вглядываясь в лицо Пола, спрашивает Джейн.

— Джейн, протесты у здания суда — твоя работа?

— Не говори глупостей, — замешкавшись на долю секунды, отвечает она.

— Боже мой!

Взгляд Шона мечется между ними, словно Шон только сейчас начинает понимать, что между партнерами явные нелады. Он тут же просит его извинить, бормочет что-то насчет барристера, которого нужно срочно проинструктировать, и оставляет Пола наедине с Джейн в пустом коридоре.

— Не нравится мне все это. Совсем не нравится, — оглянувшись на зал заседаний, произносит Пол.

— Бизнес, и ничего больше. Раньше тебя все устраивало. — Она смотрит на часы и выглядывает в окно. Стрэнд отсюда не видно, но, как кричат манифестанты, слышно прекрасно. Угрожающе сложив руки на груди, Джейн переходит в наступление: — В любом случае нечего изображать из себя невинность.

— Ты о чем?

— А ты не хочешь просветить меня, что происходит? Между тобой и миссис Халстон.

— Ничего не происходит.

— Ты явно недооцениваешь мои умственные способности.

— Ладно. В любом случае это тебя не касается.

— Если у тебя с ответчиком неофициальные отношения, то очень даже касается.

— У меня нет с ней никаких отношений.

— Пол, не вешай мне лапшу на уши, — продолжает наступать Джейн. — Ты за моей спиной пытался устроить ей соглашение с Лефеврами.

— Ну да, я как раз собирался тебе рассказать…

— Мне все и так ясно. Ты хотел провернуть для нее сделку до вынесения судебного решения!

— Хорошо. — Пол снимает пиджак и тяжело опускается на скамью. — Хорошо, — кивает он и, поймав выжидательный взгляд Джейн, продолжает: — Да, у меня были с ней непродолжительные отношения еще до того, как я узнал, кто она такая. И все закончилось, когда мы оказались по разную сторону баррикад. Вот такие дела.

Джейн стоит, задумчиво глядя в сводчатый потолок.

— А ты планируешь продолжать с ней встречаться, — нарочито небрежно спрашивает она, — когда все закончится?

— Это мое личное дело.

— Черта с два! Я должна знать, что, работая на меня, ты выкладываешься на все сто. И не провалишь дело.

Голос Пола взрывает тишину коридора.

— Мы ведь уже выигрываем! Так ведь? Чего еще тебе от меня надо?!

В зал уже прошли последние юристы. Из-за тяжелой дубовой двери появляется лицо Шона, который, выразительно жестикулируя, призывает их поторопиться.

Сделав глубокий вдох, Пол переходит на примирительный тон:

— Послушай, давай оставим личные дела в стороне. Но я действительно считаю, что будет справедливо как-то урегулировать данный вопрос. Мы все-таки…

— Об этом не может быть и речи, — сунув под мышку папку с документами, произносит Джейн.

— Но…

— Да и с какой стати? Мы вот-вот выиграем самое крупное дело из всех, что нам доводилось вести.

— Мы разрушаем чью-то жизнь.

— Она сама разрушила собственную жизнь в тот самый день, когда решила с нами судиться.

— Но ведь мы хотим забрать то, что она по праву считает своим. И она, естественно, решила бороться. Брось, Джейн, мы говорим о восстановлении справедливости.

— Какая там справедливость! Ее нет и быть не может. Не смеши людей! — Она громко сморкается, затем смотрит на Пола горящими от ярости глазами: — Слушания должны продлиться еще два дня. И если ничего непредвиденного не произойдет, Софи Лефевр вернется туда, где ей и надлежит быть.

— А ты уверена, что точно знаешь, где именно?

— Абсолютно. Так же как, надеюсь, и ты. А теперь нам лучше пройти в зал, пока Лефевры не начали удивляться, куда это мы подевались.

Пол входит в зал заседаний, не обращая внимания на недовольные взгляды судебного пристава. Садится и, чувствуя, что голова прямо раскалывается, делает несколько глубоких вдохов, чтобы привести мысли в порядок. Джейн демонстративно не обращает на него внимания. Она поглощена разговором с Шоном. Уняв сердцебиение, Пол вспоминает умудренного жизнью отставного детектива, с которым любил беседовать, когда еще только-только переехал в Лондон. «Единственное, что имеет значение, Маккаферти, — это правда, — говаривал детектив за кружкой пива, пока был еще достаточно трезв, чтобы речь его оставалась членораздельной. — А без этого ты просто жонглируешь чужими фантазиями».

Пол достает блокнот, пишет несколько слов, отрывает листок и аккуратно складывает пополам. Оглядывается по сторонам, осторожно хлопает по плечу сидящего впереди мужчину.

— Будьте добры, передайте вон тому адвокату, — говорит он и смотрит, как листок передают из рук в руки в передний ряд младшему адвокату, затем — Генри, который, бросив на листок беглый взгляд, вручает его Лив.

Она устало разворачивает его и внезапно замирает, когда до нее доходит смысл написанного:

Я ВСЕ ИСПРАВЛЮ.

Лив поворачивается и ищет его глазами, а обнаружив, упрямо выставляет вперед подбородок: «Почему я должна тебе верить?»

Время останавливает свой ход. Она отворачивается.

— Передай Джейн, что мне надо идти. Срочная встреча, — говорит Пол Шону, встает и начинает протискиваться к выходу.

Впоследствии Пол так и не смог понять, что привело его именно сюда. Квартира в доме на Мэрилбоун-роуд оклеена оранжево-розовыми обоями, кажущимися персиковыми благодаря серебристым завитушкам. Розовые занавески. Темно-розовые диваны. Стены сплошь заставлены полками, на которых крохотные фарфоровые животные соседствуют с елочной мишурой и рождественскими открытками, добрая половина которых тоже розовые. А перед ним стоит Марианна Эндрюс, в слаксах и длинном кардигане. Ядовитого лимонно-желтого цвета.

— Вы из команды мистера Флаерти. — Она слегка горбится, будто дверной проем слишком мал для нее. Про таких женщин мать Пола говорила, что они «ширококостные», и у нее действительно отовсюду, совсем как у верблюда, выпирают кости.

— Прошу простить меня за вторжение. Но мне надо с вами поговорить. О судебном деле.

У нее такой вид, будто она готова дать ему от ворот поворот, но затем она снисходительно машет рукой:

— Ну ладно, так и быть, входите. Но хочу вас предупредить, я на вас жутко зла за то, что вы все так плохо отзывались о моей маме, будто она преступница какая. И газетчики ничуть не лучше. Последние дни мне постоянно звонят друзья из дома. Они все читали об этой истории и теперь намекают, будто мама сделала что-то ужасное. Я только что разговаривала со своей школьной подругой Мирой, так мне пришлось ей сказать, что за шесть месяцев мама принесла больше пользы, чем ее проклятый муж, уже тридцать лет просиживающий свою толстую задницу в «Бэнк оф Америка».

— Не сомневаюсь.

— Еще бы ты сомневался, дружок! — Она кивает ему, чтобы шел следом, и, шаркая ногами, проходит в комнату. — Мама была очень социально активной. Писала о правах рабочих, о тяжелом положении беспризорных детей. Об ужасах войны. Она скорее пригласила бы Геринга на свидание, чем взяла бы что-то чужое. Что ж, думаю, вы не откажетесь чего-нибудь выпить?

Пол согласился на диетическую колу и опустился на один из низких диванов. С улицы доносился, растворяясь в духоте комнаты, характерный для часа пик шум транспорта. Огромный кот, которого Пол по ошибке принял за подушку, выгнул спину, прыгнул ему на колени и стал сладострастно чесать спину о его бедро.

Марианна Эндрюс садится на место, закуривает сигарету. Театрально вздыхает.

— Это бруклинский акцент?

— Я из Нью-Джерси.

— Хмм… — Она спрашивает его старый адрес и удовлетворенно кивает, мол, знаю-знаю. — И давно вы здесь?

— Семь лет.

— А я шесть. Переехала сюда с лучшим из моих мужей. Дональдом. Он умер в июле, — сообщает она, а затем уже более приветливо спрашивает: — Но не будем о грустном. Так чем могу быть вам полезна? Вряд ли мне есть что добавить к сказанному в суде.

— Да я и сам не знаю. Похоже, просто пытаюсь понять, нет ли чего-то такого, что мы могли упустить.

— Нет. Я уже говорила мистеру Флаерти, что без понятия, откуда взялась картина. Честно говоря, самым любимым воспоминанием мамы из ее лихого репортерского прошлого было то, как однажды в самолете ее заперли в туалете с Джоном Фицджеральдом Кеннеди. Да мы с папой особенно и не спрашивали. Уж можете мне поверить, если ты слышал хоть одну репортерскую байку, считай, что слышал их все.

Пол с интересом изучает квартиру, а когда поворачивается к Марианне Эндрюс, обнаруживает, что та смотрит на него немигающим взглядом. Выпустив в затхлый воздух очередное кольцо сигаретного дыма, она неожиданно спрашивает:

— Мистер Маккаферти, а ваши клиенты не потребуют у меня компенсации, если суд докажет, что картина краденая?

— Нет. Им нужна только картина.

— Еще бы не нужна! — качает головой Марианна Эндрюс, с трудом закидывая ногу на ногу. — Мне кажется, что от этого дела воняет. Мне не нравится, что имя мамы втаптывают в грязь. Или имя мистера Халстона. Ему очень нравилась мамина картина.

— Быть может, мистер Халстон просто хорошо знал ее реальную стоимость? — не сводя глаз с кота, спрашивает Пол.

— При всем моем уважении, мистер Маккаферти, вас там не было. И если вы намекаете, что я должна чувствовать, будто меня обвели вокруг пальца, не на ту напали.

— Вас что, действительно не волнует ее цена?

— Подозреваю, что мы с вами по-разному понимаем слово «цена», — качает головой Марианна Эндрюс, а ее кот неприязненно смотрит на Пола жадными и немного злыми глазами. Марианна Эндрюс тем временем гасит сигарету и продолжает: — И мне просто больно смотреть на бедную Оливию Халстон.

— Да уж. Мне тоже, — после секундной паузы неожиданно тихо говорит Пол и, заметив удивленно поднятые брови хозяйки, вздыхает: — Дело такое… сложное.

— Сложное-то оно сложное. Что, однако, не помешало вам разорить бедную девочку.

— Я просто выполняю свою работу, мисс Эндрюс.

— Угу. Полагаю, маме тоже пару раз приходилось слышать эту фразу, — добродушно говорит она, и Пол чувствует, что краснеет.

Она внимательно смотрит на него, затем, напугав кота, издает громкое «ба!» и говорит:

— Бог ты мой, а не выпить ли нам чего-нибудь покрепче? Мне сейчас точно не помешает, да и время уже подходящее. — Она встает с дивана и подходит к буфету. — Бурбон?

— Не откажусь.

И вот, со стаканом бурбона в руке, наслаждаясь родным акцентом, спотыкаясь и запинаясь, будто его слова могут нарушить тишину этого дома, он выкладывает ей все. Начинает с истории об украденной сумочке и заканчивает слишком резким «прощай» перед залом заседаний. Неожиданно для себя Пол вспоминает даже мельчайшие детали. Свою нечаянную радость от их знакомства, чувство вины, постоянное недовольство, которое уже стало его второй натурой. Пол и сам не знает, с чего вдруг открывает душу этой женщине. Не знает, с чего вдруг именно от нее ждет понимания.

Но Марианна Эндрюс внимательно слушает, и ее лицо с крупными чертами время от времени страдальчески морщится.

— Ну и кашу же вы заварили, мистер Маккаферти!

— Да, что есть, то есть.

Она прикуривает очередную сигарету, шугает кота, который жалобно воет, выпрашивая еду на кухне.

— Голубчик, даже и не знаю, что сказать. Или ты разобьешь ей сердце, отняв у нее картину, или она разобьет сердце тебе, лишив тебя работы.

— Или мы обо всем забудем.

— И тогда оба останетесь с разбитым сердцем.

Ее слова попадают в самую точку. В комнате становится тихо. Слышен только рев машин за окном.

Пол потягивает бурбон и напряженно думает.

— Мисс Эндрюс, а ваша мать сохранила свои блокноты? Репортерские блокноты?

— Я действительно привезла их из Барселоны, — поднимает глаза Марианна Эндрюс. — Но боюсь, что большую часть уже выкинула. Их подчистую съели термиты. Одну из высушенных голов тоже. Издержки моего непродолжительного замужества во Флориде. Хотя… — Она встает, помогая себе сохранить равновесие руками. — Ты навел меня на мысль. В чулане в коридоре до сих пор хранятся ее личные журналы.

— Личные журналы?

— Дневники. Что-то в этом роде. Мне ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь написал ее биографию. У нее ведь была такая яркая жизнь! Может, кто-то из моих внуков. Я почти уверена, что там еще есть коробка с вырезками и дневники. Сейчас найду ключ и пойдем посмотрим.

Пол идет за Марианной Эндрюс в общий коридор. Тяжело дыша, она спускается вниз на два пролета, где лестница уже не покрыта ковром, а на стенах сплошняком висят велосипеды.

— Квартирки здесь маленькие, — пока Пол открывает пожарный выход, объясняет Марианна Эндрюс. — Поэтому некоторые жильцы арендуют свободные чуланы смотрителя здания. Они у нас на вес золота. В прошлом году мистер Чуа из соседней квартиры предлагал мне четыреста фунтов за то, чтобы я уступила ему чулан. Четыреста фунтов! Я обещала подумать, если он утроит сумму.

Они подходят к высокой синей двери. Марианна Эндрюс, что-то бормоча себе под нос, перебирает ключи на связке, пока не находит нужный.

— Здесь, — говорит она, нажимая на выключатель.

В тусклом свете единственной лампочки возникает большой темный чулан. Вдоль стены тянутся металлические стеллажи, пол заставлен картонными коробками, стопками книг, среди которых торчит старомодная лампа. Пахнет старыми газетами и пчелиным воском.

— Давно пора навести здесь порядок, — морща нос, вздыхает Марианна Эндрюс, — но как-то все руки не доходят.

— Помочь вам достать что-нибудь сверху?

— Знаешь что, дружок? — зябко ежится Марианна. — Не возражаешь, если я тебя оставлю? Копайся себе на здоровье. У меня от этой пыли астма разыгралась. Здесь нет ничего ценного. Потом запрешь дверь и кликнешь меня, если найдешь что интересное. Ой, и если увидишь такую зеленовато-голубую сумочку с золотой застежкой, прихвати ее наверх. А то я ее уже обыскалась.

Пол целый час сидит в захламленном чулане, складывая заинтересовавшие его коробки вдоль стены плохо освещенного коридора. Попадаются пожелтевшие газеты за 1941 год с оборванными углами. Крошечная комнатка без окон будто Тардис — машина времени. По мере того как чулан пустеет, все его богатства — чемоданы, набитые старыми картами, глобус, шляпные картонки, траченные молью шубы, высушенная голова, скалящаяся на Пола четырьмя огромными зубами, — все больше загромождают коридор. Пол все складывает вдоль стены, прикрывая от пыли голову гобеленовой наволочкой от диванной подушки. Лицо и руки все в пыли. Журналы с моделями юбок «Новый взгляд» от Кристиана Диора, фотографии с коронации, катушки магнитофонных пленок. Пол все вытаскивает наружу и кладет на пол. Он уже насквозь пропылился, а глаза как песком засыпаны. Находит кипу блокнотов, на обложке, слава те господи, стоят даты: 1968, ноябрь 1969, 1971. Он читает о бедственном положении бастующих пожарных в Нью-Джерси, о судебных процессах, связанных с именем президента. На полях кое-где имеются небрежно накорябанные пометки: «Дин! Танцы в пятницу в 19:00» или «Сказать Майку, что звонил Фрэнки». Но ничего относящегося к военному времени или картине.

Пол методично перебирает содержимое каждой коробки, перелистывает каждую книгу, просматривает каждую папку с бумагами. Он перетряхивает каждую картонку, а потом аккуратно кладет все на место. Древний стереофонический проигрыватель, две коробки старых книг, шляпная картонка с сувенирами. Вот уже одиннадцать часов дня, двенадцать, половина первого. Пол смотрит на часы, понимая, что дело абсолютно безнадежное. Ловить здесь нечего.

Он тяжело вздыхает, вытирает пыльные руки о штаны, горя желанием поскорее покинуть душное замкнутое пространство. И неожиданно для себя понимает, что тоскует по безупречной белизне дома Лив с его воздушностью и строгостью линий.

Ну вот и все. Он опустошил весь чулан. Но где бы ни таилась правда, она явно лежала не здесь, в захламленном чулане, к северу от шоссе А-40. И неожиданно в самом низу Пол замечает рассохшийся, раздвоившийся, как тонкий кусок вяленого мяса, ремень от старого кожаного ранца.

Тогда он шарит рукой под стеллажом и вытаскивает ранец на свет божий.

Он дважды чихает, трет глаза и наконец поднимает клапан. Внутри четыре тетради формата А-4 в твердом переплете. Пол открывает первую и сразу же видит надпись, сделанную каллиграфическим почерком. И сразу обращает внимание на дату: 1944 год. Пол судорожно роется в тетрадях, в ажиотаже бросая их одна за другой на пол, — и вот пожалуйста, предпоследняя тетрадь датирована 1945 годом.

Пол на заплетающихся ногах выходит в коридор и дрожащими руками перелистывает тетрадь в свете неоновой лампы.

30 апреля 1945 г.

Сегодня все сложилось для меня совершенно неожиданно. Четыре дня назад подполковник Дейнс сказал, что я могу поехать с ними в концлагерь Дахау…

Потом Пол читает еще несколько строчек и громко, от души матерится. Он стоит неподвижно, с каждой секундой все лучше понимая значение своей находки. Перелистывает страницы и снова матерится.

Его мозг лихорадочно работает. Конечно, можно засунуть все обратно в дальний угол чулана, вернуться прямо сейчас к Марианне Эндрюс и сказать, что поиски не увенчались успехом. А затем можно легко выиграть дело, получив приличный бонус. Можно отдать Софи Лефевр законным владельцам.

Или…

Перед его глазами возникает Лив — страдающая от несправедливости общественного мнения, терпящая поношения от совершенно незнакомых ей людей, стоящая на краю финансовой пропасти. Он видит, как она идет, понурившись, в зал заседаний, ее конский хвост выбился из-под резинки.

Он видит ее счастливую улыбку после их первого поцелуя.