Острые предметы Флинн Гиллиан
– Да, нескольких человек.
– Мужчин или женщин?
– Камилла, почему ты спрашиваешь об этом именно сейчас и с такой настойчивостью?
– Мне просто нужно знать.
Ричард помолчал, отпил из стакана, потер щетинистый подбородок.
– У этих убийств не женский почерк. – Он снова погладил мою ногу. – Но все-таки в чем дело? Скажи как есть.
– Не знаю, я просто извелась. Уже понять не могу, на что направить силы.
– Давай помогу.
– Ты знаешь, что девочки прославились из-за того, что кусались?
– Мне рассказывали в школе, что был скандал в связи с тем, что Энн убила у соседей птицу, – ответил он. – А за Натали следили строже, из-за того, что она натворила в прежней школе.
– Натали откусила у одной своей знакомой мочку уха.
– Нет. С тех пор как Натали приехала сюда, никаких жалоб на нее не поступало.
– Значит, в полицию об этом не заявляли. Ричард, я видела пострадавшего, мочка действительно откушена, и врать ему незачем. Энн тоже отличилась, кого-то покусала. Мне все чаще кажется, что девочки кого-то очень разозлили. Похоже, их истребили. Как бешеных животных. Может быть, поэтому и зубы выдрали.
– Давай по порядку. Во-первых, кого укусила каждая из них?
– Этого я сказать не могу.
– Камилла, я сюда не дурака валять пришел, черт побери! Скажи.
– Нет. – Его гнев меня удивил. Я думала, он засмеется и скажет, что я особенно хороша, когда не повинуюсь.
– Это же убийство, черт возьми! Если ты что-то знаешь, то должна мне сказать.
– Так делай свою работу.
– Камилла, я пытаюсь, но от тебя помощи нет – мы только тратим время.
– Вот теперь тебе понятно, что это такое? – по-детски беспомощно пробормотала я.
– Ладно, – он потер глаза, – день был утомительным, так что… спокойной ночи. Надеюсь, что я тебе помог.
Ричард встал и подтолкнул мне свой недопитый стакан виски.
– Мне нужен официальный комментарий.
– Потом. Мне надо подумать о том, как быть дальше. Может быть, ты была права и ничего хорошего у нас с тобой не выйдет.
Он ушел; одноклассники тут же позвали меня к себе за стол. Я покачала головой, допила бурбон, потом склонилась над блокнотом и писала до тех пор, пока они не ушли. В блокноте осталось: «ненавижу этот город – ненавижу этот город», и так на двадцати страницах.
Дома на этот раз меня ждал Алан. Он сидел на викторианском диванчике из белой парчи и черного ореха, одетый в белые слаксы и шелковую рубашку, на ногах изящные белые шелковые тапочки. Если бы я видела его на фотографии, то стала бы гадать, из какой эпохи этот франт: может, из начала прошлого века? Или из пятидесятых годов? Так нет, это просто богатый бездельник двадцать первого века, который никогда в жизни не работал, часто пил и время от времени удовлетворял жену.
В отсутствие мамы мы с Аланом разговаривали очень редко. Помню, в детстве я как-то раз налетела на него, когда бежала по коридору, и тогда он неловко нагнулся ко мне и спросил: «Эй, надеюсь, ты не ушиблась?» Мы жили в одном доме уже более пяти лет, и это все, что он удосужился мне сказать. «Нет, не беспокойтесь», – был мой ответ.
Правда, теперь, по всей видимости, Алан решил взять на себя такой нелегкий труд, как разговор со мной. Сразу, без обиняков, только вместо вступления похлопал диван рядом с собой. Он держал на коленях тарелку с крупными серебристыми сардинами, запах от которых чувствовался даже в коридоре.
– Камилла, – сказал он, вонзая маленькую вилку в рыбий хвост, – ты довела свою мать до болезни. Я буду вынужден попросить тебя уехать, если так будет продолжаться дальше.
– Довела до болезни? Каким образом?
– Ты все время терзаешь ее и мучаешь, напоминая ей о Мэриан. Нельзя же рассуждать о том, во что со временем превращается погребенное тело, говоря с матерью умершего ребенка! Может быть, ты воспринимаешь это спокойно, Адора – нет.
По его груди скатился кусочек рыбы, оставив на рубашке несколько жирных пятен величиной с пуговицу.
– Нельзя говорить с ней о телах убитых девочек или о том, сколько крови вышло у них изо рта, когда им выдрали зубы, или сколько времени понадобилось на то, чтобы их задушить.
– Алан, я никогда ничего подобного маме не говорила. Даже близкого к этому. Ей-богу, просто не понимаю, о чем речь.
Я чувствовала себя такой усталой, на возмущение просто не оставалось сил.
– Камилла, не надо. Я знаю, что у вас с мамой очень натянутые отношения. Знаю, насколько ты всегда завидовала чужому благополучию. Вообще, ты и вправду очень похожа на мать Адоры. Она следила в доме за всеми, как… старая, злая ведьма. Слыша смех, выходила из себя от ярости. Единственный раз, когда она улыбнулась, это тогда, когда ты отказалась брать у Адоры грудь. Отворачивалась от соска.
Это слово на масляных губах Алана вызвало у меня жжение в теле. «Тварь», «сука», «гондон», – закричало тело в ответ.
– Конечно, ты об этом узнал от Адоры, – сказала я.
Он кивнул, блаженно сжав губы.
– Значит, Адора поведала тебе все эти ужасы, которые якобы я говорила ей о Мэриан и убитых девочках.
– Точно, – ответил он, чеканя каждый слог.
– Адора – лгунья. Надо быть идиотом, чтобы до сих пор об этом не знать.
– У Адоры была трудная жизнь.
Я выдавила смешок. Алана ничем не проймешь.
– Когда она была маленькой, мать ночью приходила к ней в комнату и щипала ее, – сказал он, с жалостью глядя на последнюю сардину. – Она говорила, что боится, как бы Адора не умерла во сне. Я думаю, она это делала просто потому, что любила причинять ей боль.
Мне сразу вспомнилось: просыпаюсь под пульсирующий звук, который доносится из комнаты Мэриан, оснащенной медицинским оборудованием, как больничная палата. Руку пронзает острая боль. Мама в воздушной ночной рубашке, склонившись надо мной, спрашивает, все ли у меня в порядке. Целует покрасневшее место на руке и велит спать.
– Я просто думаю, что ты должна это знать, – сказал Алан. – Может, будешь к матери немножко добрее.
Быть добрее к маме не входило в мои планы. Мне хотелось только закончить разговор.
– Я постараюсь уехать как можно скорее.
– Это правильно, если исправиться не можешь, – ответил Алан. – Но если бы ты попыталась, то, может быть, сама почувствовала бы себя лучше. Возможно, это бы тебя исцелило. Во всяком случае, душу.
Алан подцепил вилкой последнюю мягкую сардину и целиком втянул ее в рот. Пока он жевал, мне представлялось, что у него на зубах хрустят косточки.
Стащив из кухни бокал со льдом и непочатую бутылку бурбона, я пошла в свою комнату пить. Алкоголь ударил в голову быстро, возможно потому, что пила без остановки. Уши стали горячими, и жжение на теле прекратилось. Я вспомнила слово, вырезанное у меня сзади на шее: «исчезни».
«Исчезну сама – вот тогда и все мои горести исчезнут», – тупо подумала я.
Исчезнут все заботы и тревоги. Были бы мы такими чудовищами, если бы не смерть Мэриан? Ведь другие семьи как-то переживают подобное. Горюют, а потом продолжают жить. Но моя сестренка до сих пор витала среди нас, эта белокурая малышка, быть может, чуть слишком милая для ее собственного блага, быть может, чуть слишком обожаемая – еще до того, как серьезно заболела. Ее любимым другом был огромный мягкий мишка по кличке Бен. Каким же воображением надо обладать, чтобы увидеть душу в набивной игрушке! Она собирала ленточки для волос и раскладывала их в алфавитном порядке по названию цветов. Сестренка была хороша и радовалась этому так заразительно, что в сердце не оставалось места для зависти, когда она хлопала ресницами или вскидывала кудрявую головку. Она называла маму мамулечкой, а Алана… черт, забыла, – может, он был Алан-Алан, о нем и вспоминать не хочется. Она всегда оставляла после себя чистую тарелку, в ее комнате был удивительный порядок, она не хотела носить ничего, кроме платьев и вязаных туфелек от «Мэри Джейнз». Она звала меня Миллой и постоянно льнула ко мне.
Я души в ней не чаяла.
Я была уже пьяной, но пить не переставала. Взяв бокал с бурбоном, крадучись прошла по коридору в комнату Мэриан. Следующая от нее дверь в спальню Эммы была закрыта уже несколько часов. Каково ей живется рядом с комнатой покойной сестры, которую она никогда не видела? Меня кольнула жалость. Мама с Аланом были в своей спальне на углу; вентилятор у них работал, но свет не горел. Центрального кондиционера в старых викторианских домах нет, а комнатные, как считает мама, испортили бы вид, поэтому летом здесь приходится потеть. Жара за тридцать, но ничего, я привычна, чувствую себя как рыба в воде.
Подушка на кровати Мэриан оставалась смятой. На постели разложена ее одежда – так, будто она на ребенке. Фиолетовое платье, белые колготки, черные блестящие туфельки. Кто это сделал – мама? Эмма? Среди многочисленной медицинской аппаратуры стояла капельница, бдительная и блестящая, неустанно сопровождавшая Мэриан в последний год жизни; реанимационная кровать, на полметра выше стандартной; рядом монитор сердечного ритма, подкладное судно. Меня передернуло от отвращения: зачем только мама все это сохранила? Эта комната была больничной и совершенно безжизненной. Любимую куклу Мэриан похоронили вместе с ней – большую тряпичную куклу с нитяными локонами, такими же светлыми, как у ее маленькой хозяйки. Кажется, Эвелин, а может, Элеанор. Остальные стояли в ряд на этажерке, как болельщики на трибуне. Два десятка кукол с белыми фарфоровыми лицами и голубыми стеклянными глазами.
Легко представить ее здесь: вот она сидит на этой кровати, скрестив ноги, маленькая, на лице капли пота, под глазами фиолетовые круги. Тасует колоду карт, причесывает куклу или исступленно раскрашивает картинку. Я и сейчас, казалось, слышала, как она скребет мелком, нажимая на него так сильно, что рвется бумага. Вдруг она подняла голову и посмотрела на меня, тяжело и прерывисто дыша.
– Я устала умирать.
Я убежала к себе в комнату, как будто за мной гнались.
Эйлин сняла трубку после шестого гудка. Автоответчика у Карри нет, как и микроволновки, видеомагнитофона и посудомоечной машины. Ее голос был спокойным, но напряженным. Полагаю, после одиннадцати им звонят редко. Она сказала, что не спала, просто не слышала телефон, но, когда она пошла звать Карри, я ждала еще минуты две, прежде чем в трубке раздался его голос. Я представила, как он протирает очки об уголок пижамы, надевает старые кожаные тапочки, смотрит на светящийся циферблат будильника. Уютная картинка.
Потом я поняла, что мне вспомнился рекламный ролик круглосуточной аптеки в Чикаго.
Я звонила Карри впервые после трехдневного перерыва. Между тем в Уинд-Гапе я была уже почти две недели. При других обстоятельствах он бы звонил по три раза в день, чтобы узнать, что нового. Но он не мог себя заставить звонить мне на домашний телефон, тем более моей маме, в Миссури, штат, который в его Городе ветров считается глубоким югом. При других обстоятельствах он бы кричал в трубку, что так я ничего не заработаю, но не сегодня.
– Детка, ты в порядке? Как дела?
– В общем, пока официального комментария мне не дали, но я его получу. Полиция определенно считает, что убийца мужчина, точно из Уинд-Гапа, но ДНК у них нет, места убийств не нашли; короче говоря, улик мало. Либо преступник – гений, либо так вышло случайно. Большинство местных жителей, похоже, подозревают Джона Кина, брата Натали. Взяла интервью у его подруги, она считает его невиновным.
– Молодец, хороший материал, но я ведь про другое… Я хотел спросить, как твои дела? Как ты там сама? Скажи, я ведь лица твоего не вижу. Только давай без лишнего героизма.
– Не очень здорово, но какая разница? – Голос прозвучал тоньше и грустнее, чем мне хотелось. – Со статьей все в порядке, и я думаю, что развязка приближается. Просто чувствую, что еще несколько дней, и… Не знаю. Девочки кусали людей. Вот что я сегодня узнала. А коп, с которым я работаю, этого даже не знал.
– Ты ему сказала? Что он на это ответил?
– Ничего.
– Черт знает что. Что ж ты, девочка моя, не взяла у него комментарий?
«Видите ли, Карри, следователь Уиллис почувствовал, что я утаиваю некоторые сведения, и надулся, как делают все мужчины, когда они не получают чего хотят от женщин, с которыми переспали».
– У меня не получилось. Но я возьму. Карри, мне нужно несколько дней на подготовку материала. Хочу добавить местного колорита, поработать над этим копом. Думаю, люди почти уверены, что публичная огласка поможет ускорить расследование. Хотя здесь нашу газету никто не читает.
Впрочем, как и там.
– Будут читать. Удели этому серьезное внимание, детка. У тебя уже почти все получается. Поднажми. Поговори со своими старыми друзьями. Может, они станут более откровенными. Все это пригодится. Знаешь, в том цикле о наводнении в Техасе, который получил Пулицеровскую премию, была статья, целиком состоявшая из рассказа одного паренька, который приехал домой во время трагедии. Отлично читается. Да и тебе самой будет приятно выпить бутылочку-другую пива в компании друзей. Сегодня, похоже, ты уже выпила?
– Немного.
– Но может, обстановка у вас там нехорошая для тебя? Для твоего здоровья. Как твое самочувствие?
На другом конце линии щелкнула зажигалка, по линолеуму шаркнул стул, крякнул Карри, садясь.
– Да вы не беспокойтесь.
– Как же не беспокоиться? Детка, ты там себя не изводи. Если чувствуешь, что тебе надо уехать, уезжай, я тебя наказывать не стану. Ты должна себя беречь. Думал, дома тебе будет лучше, но… просто иногда забываю, что не все родители добры к своим детям.
– Каждый раз, когда я сюда приезжаю… – Я умолкла, собираясь с мыслями. – Просто здесь я всегда чувствую себя плохим человеком.
Я молча сотрясалась от рыданий, пока Карри, запинаясь, что-то говорил мне в ответ. Представила, как он в растерянности машет рукой Эйлин, чтобы она помогла ему успокоить «эту девочку-ревушку». Но нет.
– О-о-ох, Камилла, – прошептал он. – Ты очень порядочный человек, один из самых честных, которых я когда-либо встречал. А ведь знаешь, в мире не так уж много порядочных людей. С тех пор как не стало моих родителей, это практически только ты и Эйлин.
– Я не порядочна.
Кончик моей ручки, глубоко впившись в кожу, выцарапывал на бедре: «ошибка», «женщина», «зубы».
– Камилла, ты порядочна. Я вижу, как ты обращаешься с людьми, даже с самым ничтожным дерьмом, которое только можно вообразить. Благодаря тебе они становятся как-то… достойнее, что ли. Понятнее. Как ты думаешь, почему я держу тебя в штате? Уж не потому, что ты прекрасный репортер.
Молчу в ответ, слезы льются рекой. «Ошибка», «женщина», «зубы».
– Смешно? Я, вообще-то, пошутил.
– Нет.
– Мой дед играл в водевилях. Но, боюсь, я его талант не унаследовал.
– Правда?
– Да-да, сразу, как сошел с корабля, приплывшего в Нью-Йорк из Ирландии. Веселый был человек, играл на четырех музыкальных инструментах…
Вновь щелкнула зажигалка. Я натянула на себя тонкое одеяло, закрыла глаза и стала слушать рассказ Карри.
Глава двенадцатая
Ричард жил в единственном в Уинд-Гапе здании городского типа, похожем на заводской корпус доме-коробке всего из четырех квартир, две из которых пустовали. Во дворе – автонавес, и на всех его опорных столбах – одна и та же надпись, сделанная красной краской из распылителя: «Остановите демократов – остановите демократов – остановите демократов», и среди этого вдруг: «Я люблю Луи».
Утро среды. Над городом все еще висит грозовая туча. Жарко, дует ветер, солнце испускает тот же гадкий тускло-желтый свет. Я постучала по двери донышком бутылки с бурбоном. Эй, несносный, несу тебе подарок. На этот раз я была в брюках, юбку решила не надевать. В ней мои ноги оставались слишком легкодоступными для того, кто так и норовит потрогать. Если он еще будет пытаться.
Он открыл дверь, сонный, взъерошенный, в семейных трусах и футболке наизнанку. Не улыбнулся. В квартире было прохладно, это чувствовалось с порога.
– Хочешь войти или предлагаешь мне выйти? – спросил он, почесывая подбородок. Потом заметил бутылку. – А, входи. Значит, будем пьянствовать.
Беспорядок в квартире меня удивил. На стульях развешаны брюки, мусор из ведра почти вываливается, посреди коридора – нагроможденные друг на друга коробки с бумагами, которые мне пришлось обходить. Предложив мне сесть на потрескавшийся кожаный диван, Ричард принес из кухни лоток со льдом и два стакана. Щедро налил из бутылки.
– Извини, вчера я был груб, – сказал он.
– Да. У меня такое чувство, что я рассказываю тебе многое, а ты мне – ничего.
– Я занимаюсь расследованием, а ты об этом пишешь. Надо соблюдать очередность. По-моему, приоритет за мной. И есть такие вещи, которые я рассказать не могу.
– Вот и я тоже имею право защищать свои источники информации.
– Что, в свою очередь, может защитить убийцу.
– Ричард, все, что я недоговариваю, ты можешь вычислить сам. Я рассказываю почти все. Господи, ну потрудись хоть немножко!
Мы посмотрели друг на друга.
– Мне нравится, когда ты так на меня нападаешь – настоящий репортер, – улыбнулся он и покачал головой. Потом легонько ткнул меня босой ногой. – Вообще-то, этим я и занимаюсь.
Он налил по второму стакану. Так мы вдрызг напьемся еще до полудня. Он притянул меня к себе, поцеловал в мочку уха, просунул внутрь кончик языка.
– Ну что, девушка из Уинд-Гапа, какие глупости ты тут творила? – прошептал он. – Расскажи, как у тебя это было в первый раз.
Первый – это который из четырех?.. Шестой класс, тринадцать лет… Я стала вспоминать первого, про остальных решила умолчать.
– Мне было шестнадцать, – солгала я. Подумала, что постарше все же будет приличнее. – Во время вечеринки мы с одним футболистом закрылись в ванной, и там…
Ричард завелся быстрее меня: его взгляд уже остекленел, пока он поглаживал мне соски, которые, отвердев, выступали под тканью блузки.
– Мммм… Тебе было хорошо?
Я кивнула. Помню, как притворно стонала. Но когда меня передали третьему, я все-таки получила удовольствие. Помню, мне нравилось, когда он, тяжело дыша мне в ухо, шептал: «Тебе хорошо? Тебе хорошо?»
– А со мной тебе хорошо? – прошептал Ричард.
Я кивнула, и он залез на меня. Его руки забегали по моему телу, поверх блузки, попытались расстегнуть ширинку, стянуть с меня брюки.
– Не надо, не надо. Давай так, – прошептала я. – Мне больше нравится в одежде.
– Ну давай… Я хочу тебя гладить и ласкать.
– Нет, милый, я хочу так.
Я приспустила брюки и закрыла живот полами блузки, отвлекая его внимание поцелуями. Потом помогла ему войти, и мы предались любви, оставаясь полностью одетыми, только трещина на диване царапала мне голый зад. «Дрянь», «малышка», «оргазм»! Впервые за последние десять лет в постели с мужчиной. «Дрянь», «малышка», «оргазм»! Вскоре крики моего тела заглушил его стон. И тогда мне стало хорошо. Какое наслаждение – последние ритмичные толчки…
Он лежал сзади и тяжело дышал, прижимаясь ко мне и еще не выпустив из рук воротник моей блузки. Небо за окном почернело, вот-вот разразится гроза.
– Как ты думаешь, кто это сделал? Скажи, – попросила я.
Он потрясенно посмотрел на меня. Может, ждал услышать: «Я люблю тебя»? Он с минуту потеребил мне волосы, пощекотал ухо кончиком языка. Если не позволять мужчине прикасаться к другим частям тела, то он сосредоточится на ухе. Вот что я узнала за последние десять лет. Я не давала Ричарду трогать ничего – ни грудь, ни ягодицы, ни руки, ни ноги, но он, казалось, был вполне доволен, лаская мне ухо.
– Я думаю, это Джон Кин. Парень питал к сестре сильные чувства. Похоже, нездоровые. И алиби у него нет. Возможно, он испытывает к маленьким девочкам болезненную страсть, старается ее превозмочь, потом не выдерживает и убивает их, но этого ему мало, и он, чтобы продлить себе удовольствие, выдирает им зубы. Впрочем, скоро мы его выведем на чистую воду. Сейчас проверяем, не совершал ли он чего-либо странного в Филадельфии. Возможно, семья уехала оттуда не только из-за Натали.
– Мне нужен официальный комментарий.
– Кто рассказал тебе про то, что девочки кусались, и кого они укусили? – прошептал он мне на ухо.
За ок ном ударил по тротуару дождь, звонко, как из лейки.
– Мередит Уилер. У нее откушена мочка уха. По ее словам, это сделала Натали.
– Так. А еще?
– Энн укусила мою маму. В запястье. Это все.
– Вот видишь, не так уж было трудно. Молодец, – прошептал он, снова гладя мне соски.
– А теперь дай мне, пожалуйста, официальный комментарий.
– Нет, – улыбнулся он. – Я хочу так.
Вскоре мы снова занялись сексом, и потом наконец Ричард дал мне скупой комментарий о том, что следствие существенно продвинулось и, возможно, предстоит арест подозреваемого. Когда он заснул, я вышла на улицу и под дождем побежала к машине. В голове вдруг мелькнуло: Эмма добилась бы от него большего, чем я.
Домой возвращаться не хотелось, я доехала до парка Гарретта и, не вылезая из машины, смотрела на дождь. Завтра здесь будет полно молодежи, коротающей время долгих летних каникул. А сейчас я сидела тут одна: тело липкое, душа в растерянности. Я не могла понять, плохо ли со мной обошлись мужчины – как Ричард, так и те парни, что лишили меня девственности, да и все прочие. Я не старалась себя защитить ни при каком конфликте. Мне нравилось злорадное изречение из Ветхого Завета – «получила по заслугам». Действительно, про женщин можно иногда так сказать.
Тишину нарушил рев машины. Возле меня остановилась знакомая желтая колымага. Рядом с водителем, вдвоем в одном кресле, сидели Эмма и Кайли. За рулем был жидковолосый парень в грязной майке и солнцезащитных очках, купленных на бензозаправке, сзади – его тощий напарник. Из салона клубился дым, к которому был примешан запах спиртного с цитрусовым ароматизатором.
– Садись к нам, поедем отрываться, – предложила Эмма.
Она показала бутылку дешевой водки с апельсиновым вкусом. Высунув язык, поймала им каплю дождя. С ее волос и майки уже капала вода.
– Спасибо, мне и здесь неплохо.
– Непохоже. Давай же, садись. В парке патруль, тебя точно задержат за вождение в нетрезвом виде. От тебя пахнет спиртным.
– Поедемте, мадемуазель, – вторила ей Кайли. – Будете следить за мальчиками, чтобы они хорошо себя вели.
Я призадумалась, куда податься. То ли домой, пить в одиночестве, то ли в бар, пить с первыми попавшимися мужиками. А может, и в самом деле поехать с этими детьми, хоть какие-нибудь интересные сплетни услышу. На часок. А потом – домой, отсыпаться. К тому же Эмма с чего-то вдруг стала такой дружелюбной. Хоть и не хотелось мне этого признавать, но меня к ней стало тянуть.
Пересела к ним в машину, и они закричали «ура!». Эмма пустила по кругу бутылку рома, по вкусу напоминающего лосьон для загара. Не попросят ли они купить спиртного, с беспокойством подумала я. Я бы купила – мне не жалко. Но, как это ни глупо, я надеялась, что им просто приятна моя компания. Снова хотелось быть популярной, что ли. Не каким-нибудь жалким изгоем. Ведь меня поддерживала самая клевая в школе девчонка. От этой мысли захотелось выскочить из машины и уйти домой. Но тут Эмма снова передала мне бутылку. Край ее горлышка был в блестящей розовой помаде.
Паренек, сидевший рядом, которого представили Ноланом, фамилии не назвав, кивнул и утер губы. Худые руки в струпьях, лицо в угрях. Метадон[14]. Миссури занимает второе место в Юнионе по количеству наркоманов. Люди здесь скучают, а химикатов на ферме много. Во времена моей юности метадон принимали только заядлые наркоманы, а теперь молодежь пьет его на тусовках так же свободно, как водку. Нолан все время водил пальцем по виниловой окантовке переднего сиденья, но все же успел меня разглядеть.
– Вы по возрасту как моя мама. Прикольно.
– Сомневаюсь, что мы с ней ровесницы.
– Ей тридцать три или тридцать четыре…
Значит, почти угадал.
– Как ее зовут?
– Кейзи Рейберн.
Я ее знала. Она чуть старше меня. Живет возле фабрики. Волосы, уложенные гелем, стоят торчком. Любит мексиканцев с птицебойни на границе с Арканзасом. Как-то раз на коллективном ретрите[15] она призналась, что пыталась покончить с собой. С тех пор в школе ее прозвали Кейзи Рейзор[16].
– Я ее не застала, – наверно, она училась раньше.
– Братан, эта дамочка слишком крута, чтобы знаться с твоей мамашей, шлюхой и наркоманкой, – сказал водитель.
– Иди к черту, – прошипел Нолан.
– Камилла, посмотри, что у нас есть. – Эмма потянулась ко мне, перегнувшись через спинку кресла и упершись задом Кайли в лицо. Она потрясла передо мной баночкой с таблетками. – Оксиконтин. Выпей, почувствуешь себя просто здорово! – Она высунула язык и положила на него таблетки, три в ряд, точно белые пуговицы, потом прожевала и запила водкой. – Попробуй.
– Спасибо, Эмма, не хочу.
Оксиконтин – вещь хорошая. Но нехорошо пить его с малолетней сестрой.
– Ну же, Милла, только одну, – медовым голосом пропела она. – Тебе станет легко. Мне вот уже весело и приятно. Тебе тоже надо.
– Эмма, да мне и так нормально. – Назвав меня Миллой, она напомнила мне о Мэриан. – Честное слово.
Она с безутешным видом отвернулась и вздохнула.
– Да брось ты, Эмма, нечего так расстраиваться, – сказала я, трогая ее за плечо.
– А вот и расстроилась.
Мне это было невмоготу. Я становилась мягкотелой, чувствуя опасную потребность угождать, как в былые времена. Да и в самом деле, от одной таблетки не умру.
– Ладно, ладно. Давай. Только одну!
Ее лицо тут же просветлело, и она рывком повернулась ко мне:
– Высунь язык. Как на причащении. Только вместо облатки будет волшебная таблеточка.
Я высунула язык, она положила таблетку и завизжала от восторга.
– Молодец! – улыбаясь, сказала она.
Как же это слово мне сегодня надоело…
Мы остановились перед большим викторианским особняком, старым, но полностью отреставрированным и перекрашенным в нелепые голубой, розовый и зеленый цвета, что по замыслу хозяина должно было выглядеть современно и стильно. Но особняк был скорее похож на дом мороженщика, впавшего в детство. В кустах у дома парень с голым торсом избавлялся от излишков выпитого, на цветочных клумбах – вернее, на том, что от них осталось, – дрались двое мальчишек, а на детских качелях сплелась в тесных объятиях юная парочка. Нолана оставили в машине, он по-прежнему сидел и водил пальцами по окантовке сиденья. Водитель, которого звали Дэймон, запер дверь, «чтобы никто к нему не приставал».
«Как мило», – подумала я.
Оксиконтин меня взбодрил, и пока мы входили в дом, я поймала себя на том, что ожидаю увидеть молодежь своего времени: мальчиков со стрижкой ежиком, в форменных пиджаках с нашитыми буквами, девочек с химической завивкой и крупными золотыми серьгами в ушах. Почувствовать ароматы «Драккар нуар» и «Джорджио Армани».
Все это ушло. Мальчики-малолетки в широких шортах для скейтбординга и кроссовках, девочки в топиках и мини-юбках, с пирсингом в пупках – все смотрели на меня так настороженно, словно я полицейский. «Нет, хотя я сегодня с одним переспала». Я улыбнулась и кивнула им. «Ах, сколько во мне живости», – беззаботно подумала я.
В просторной столовой танцевали и пили; стол был придвинут к стене. Эмма игривой походкой прошла в круг и стала танцевать, тесно прижавшись к одному мальчику, который вскоре покраснел до корней волос. Она что-то прошептала ему на ухо. Он кивнул, Эмма от крыла бутылку с газировкой, взяла четыре банки пива, прижав их к мокрой груди, и, покачиваясь, словно с трудом их удерживает, пошла мимо компании ребят, глядящих на нее с одобрением.
Девочки встретили ее прохладнее. По толпе пробежал язвительный шепоток, трескучий, как бенгальские огни. Но нашим юным блондинкам беспокоиться не приходилось по двум причинам. Во-первых, с ними был местный наркоторговец, которого, конечно, здесь уважали. Во-вторых, они были красивее почти всех здешних девчонок, а это значило, что мальчики выгонять их не захотят. К тому же устроителем вечеринки был парень; я видела его на фотографиях, расставленных на каминной полке в гостиной. Темноволосый юноша, приятной, но неприметной внешности. Вот он на выпускном снимке, в шапочке и мантии; рядом портрет его гордых родителей. С его мамой я была знакома: это старшая сестра одной моей школьной подруги. Мысль о том, что я в гостях у ее сына, привела меня в трепет.
– Господигосподигосподи! – протараторила брюнетка с лягушачьими глазами, в футболке с кричащей надписью «Гэп», пробегая мимо нас к подруге, тоже похожей на амфибию. – Они пришли. Все-таки пришли, представляешь!
– Черт, – ответила та. – Очень хорошо. Пойдем поздороваемся?
– Наверно, лучше подождать. Посмотрим, что будет дальше. Если Джей-Си не будет им рад, то нам с ними связываться не стоит.
– Ну да.
Я сразу поняла, о ком речь. В гостиную вошла Мередит, таща за руку Джона Кина. Кто-то из ребят кивнул ему, кто-то хлопнул по плечу. Другие нарочито отвернулись и замкнулись в своих кружках. К моему облегчению, ни Джон, ни Мередит меня не заметили. Мередит обратила взгляд на стайку худеньких кривоногих девочек, возможно приятельниц по чирлидингу, которые стояли у двери в кухню. Она с визгом подскочила к ним, оставив Джона в гостиной. Девочки встретили ее еще суше, чем парни.
– Приве-е-ет, – без улыбки протянула одна из них. – Я думала, вы не придете.
– Я считаю, что все это глупости. Все, у кого есть хоть капля ума, знают, что Джон классный парень. Не становиться же паршивыми изгоями из-за всего этого… дерьма.
– Зря вы приехали, Мередит. Джей-Си недоволен, – сказала рыжеволосая девочка, то ли подруга Джей-Си, то ли желающая ею стать.
– Я с ним поговорю, – жалобно протянула Мередит. – Дай мне с ним поговорить.
– Думаю, вам лучше уйти.
– А правда, что у Джона забрали одежду? – участливо осведомилась третья, маленькая девчушка. Заботливая мамочка – такая будет держать подруге волосы, пока ее тошнит.
– Да, но для того, чтобы исключить все подозрения. Это не значит, что у него проблемы.
– Какая разница, – сказала рыжая.
Мне она была отвратительна.
Мередит оглядела комнату в надежде увидеть кого-нибудь более дружелюбного. Заметив меня, она смутилась, потом, увидев Келси, разозлилась.
Оставив у двери Джона, который сначала делал вид, что сверяет часы, потом – что завязывает шнурки на ботинках, она подошла к нам, будто не замечая, что гул вокруг становится все громче – начинается настоящий скандал.
– Что вы здесь делаете? – В глазах стояли слезы, на лбу выступили капли пота. Казалась, вопрос не был адресован никому из нас. Может быть, она задавала его себе.
– Нас привез Дэймон, – весело ответила Эмма. Она дважды подпрыгнула на месте. – Поверить не могу, что ты сюда пришла. И совсем уж невероятно, что он отважился здесь показаться.
– Господи, ну ты и сучка. Ты же ничего не знаешь, наркоманка отмороженная. – Голос Мередит дрожал, вот-вот сорвется, как волчок, крутящийся на краю стола.
– Не хуже тебя, истеричка, – ответила Эмма. – Здорово, убийца! – Она помахала Джону, который, словно впервые ее заметив, дернулся, как от пощечины.
Он направился было к нам, но тут из другой комнаты вышел Джей-Си и отвел его в сторону. Все притихли и обернулись к ним – двум высоким парням, которые говорили о смерти и о тусовке. Там, где веселятся, смерти не место. Джей-Си похлопал Джона по спине, указывая ему на дверь. Джон кивнул Мередит и направился к выходу. Она торопливо пошла за ним, склонив голову и закрыв руками лицо. Когда Джон был на пороге, один мальчишка визгливо выкрикнул ему: «Дето убийца!» Кто-то нервно захихикал, кто-то вытаращил глаза. Мередит завизжала, как дикая кошка, обернулась, оскалив зубы, прокричала: «Черт бы вас всех побрал!» – и хлопнула дверью.
Тот же мальчишка передразнил ее, повернувшись к толпе: выпятив бедро, жеманным девичьим голосом произнес: «Черт бы вас всех побрал!» Джей-Си снова сделал музыку погромче; синтезированный голос юной поп-певицы вожделенно пел о минете.
Мне хотелось пойти за Джоном и просто его обнять. В жизни не видела более одинокого человека, а Мередит вряд ли могла его утешить. Как он будет там один, в своем фургоне? Я уже почти бросилась его догонять, но тут Эмма схватила меня за руку и увлекла по лестнице на второй этаж, в «комнату для особо важных персон», где ее подруги и два бритоголовых старшеклассника, под ее руководством, рылись в шкафу мамы Джей-Си и срывали с вешалок лучшие наряды, чтобы «свить гнездо». Когда на кровати скопилась большая куча атласа и мехов, компания забралась на нее; Эмма притянула меня к себе и достала из бюстгальтера таблетку экстази.
– Ты когда-нибудь играла в экстазную рулетку? – спросила она.
Я покачала головой.
Читать бесплатно другие книги:
