Острые предметы Флинн Гиллиан

– Туда, где можно потом смыть с себя кровь. В подвал. В ванную. К этому моменту девочки были уже мертвы?

– Это один из трех вопросов?

– Конечно.

– Да, они обе были мертвы.

– С момента смерти прошло достаточно долгое время для того, чтобы кровотечения не было?

Баржа на реке стала отклоняться от курса; на борту появились мужчины с шестами и начали ее разворачивать в нужном направлении.

– У Натали была кровь. Ей зубы извлекли сразу после того, как задушили.

Мне представилось, как Натали Кин бросили в ванну. Девочка лежит, карие глаза неподвижно смотрят в пустоту. Потом ей вытаскивают зубы. По подбородку течет кровь. Клещи. В женской руке.

– Ты веришь Джеймсу Кэписи?

– Я правда не знаю, Камилла, честное слово. Ребенок до смерти напуган. Его мать звонит нам и просит приставить к нему охрану. Он боится, что эта женщина придет за ним. Я устроил ему небольшой допрос с пристрастием, сказал, что он лжет, чтобы посмотреть, не откажется ли он от своих слов. Не отказался. – Ричард повернулся ко мне. – Вот что я тебе скажу: Джеймс Кэписи верит в то, что говорит. Но я не понимаю, как это может быть правдой. Это не подходит ни под один известный мне профиль преступника. Что-то здесь не то. Так мне чутье подсказывает. Ты же с ним разговаривала, что думаешь сама?

– Согласна. Его мать смертельно больна; он, вероятно, живет в страхе и проецирует его – на кого– то или на что-то, не знаю. А что ты думаешь про Джона Кина?

– В общем, возраст подходящий, родственник одной из жертв, горюет так сильно, что можно заподозрить неладное.

– Все-таки убита его сестра.

– Да, но… я сам мужчина и уверяю тебя, что молодой парень скорее покончит с собой, чем станет плакать в общественном месте. А он рыдал на глазах у всего города.

Ричард протрубил в пустую пивную бутылку, отвечая на гудок проплывающего мимо буксира.

Когда Ричард отвозил меня домой, светила луна и цикады звенели, как в джунглях. Их ритмичному стрекоту вторила пульсация у меня между ног, где я позволила ему потрогать. Расстегнув молнию брюк, я направила его руку к ложбинке и держала ее там, чтобы он не нащупал выпуклые рубцы повсюду на моем теле. Мы довели друг друга до экстаза, как юнцы (между тем у меня на стопе колотилось слово «малыш», розовое и твердое). Я была липкой, и от меня пахло сексом, когда, открыв дверь, я увидела маму, сидящую на нижней ступеньке лестницы с графином «Амаретто сауэр».

Мама уже надела розовую ночную сорочку с детскими рукавами фонариком и атласным бантиком на воротнике. На руках – снова кипенно-белый бинт, наверняка уже ненужный. Без единого пятнышка, хотя она была сильно навеселе. Когда я вошла, она слегка покачнулась, точно призрак, раздумывающий, не пора ли исчезнуть. Решила остаться.

– Камилла, присядь. – Она поманила белой, как облако, рукой. – Нет, сначала возьми на кухне бокал. Ты же можешь выпить с мамой. С родной мамой.

«Ничего хорошего из этого не выйдет», – подумала я, пока шла за бокалом. Но где-то на задворках сознания блуждала мысль: наконец-то побуду с ней наедине! Детское желание, которое никак не исчезнет из памяти. Ладно, пройдет.

Мама налила мне полный бокал «Амаретто», беспечно, но не пролив ни капли. Но мне, чтобы донести его до рта и не расплескать, пришлось постараться. Глядя на меня, она слегка усмехнулась. Прислонившись к колонне лестницы, подогнула под себя ноги и отпила из бокала.

– Думаю, я все-таки поняла, почему не люблю тебя, – сказала она.

Я это знала, но такое признание прозвучало из ее уст впервые. Я попыталась убедить себя, что заинтригована, как ученый, совершающий открытие, но в горле встал комок, и стало трудно дышать.

– Ты похожа на мою мать Джойю. Такая же сухая, холодная и невыносимо горделивая. Меня мать тоже никогда не любила. Но если вы, девочки, не будете меня любить, то и я вас не буду.

На меня нахлынула волна ярости.

– Я никогда не говорила, что не люблю тебя, что за вздор ты несешь! Какой-то бред сивой кобылы! Ты сама никогда меня не любила, даже когда я была ребенком. От тебя всегда исходил только холод, так что не сваливай вину на меня.

Я принялась с силой тереть ладонь о край ступени. Мать, глядя на это, криво улыбнулась, и я перестала.

– Ты никогда не была ласковой. Только и знала, что упрямиться и своевольничать. Помню, как-то вас фотографировали в школе, когда тебе было лет шесть или семь и я хотела накрутить тебе волосы на бигуди. А ты мне назло обрезала себе волосы ножницами для ткани.

Я такого не припоминала. Зато помнила, что это рассказывали про Энн.

– Мама, мне так не кажется.

– Упрямица. Как и те девчонки. Я ведь пыталась с ними сблизиться – с теми, которых убили.

– Сблизиться? То есть?

– Они были похожи на тебя, тоже носились повсюду как оголтелые. Как дикие зверьки. Маленькие, хорошенькие зверьки. Я думала, что если познакомлюсь с ними ближе, то буду лучше понимать тебя. Если бы я смогла к ним привязаться, то, может быть, полюбила бы и тебя. Но я не смогла.

– Да, конечно не смогла.

Дедушкины часы пробили одиннадцать. Интересно, сколько раз мама слышала этот бой, пока здесь росла.

– Когда я была беременна тобой – ведь совсем еще юной была, намного моложе, чем ты сейчас, – я надеялась, что ты меня спасешь. Думала, ты будешь меня любить. И тогда мама наконец меня полюбит. Зря надеялась.

Мамин голос взмыл ввысь, непокорно, как легкий платок, сорвавшийся с плеч на ветру.

– Я же была совсем еще крошкой.

– Ты уже с самого начала меня не слушалась, отказывалась есть. Словно наказывала меня за то, что я тебя родила. Из-за тебя я чувствовала себя дурой. Несмышленой, как дитя.

– Так ты и была еще почти ребенком.

– И вот теперь ты вернулась домой, а я только и думаю: «Почему Мэриан, а не она?»

Моя ярость переросла в глухое отчаяние. Я нащупала на полу железную скобу, скрепляющую доски. Вонзила ее под ноготь. Эту женщину я бы оплакивать не стала.

– Мама, я и сама не рада, что меня прислали сюда, если тебе от этого легче.

– Как же ты отвратительна.

– Вся в тебя.

Вдруг она вскочила и схватила меня за плечи. Потом дотянулась до моей спины и пальцем очертила на ней круг – в том месте, где не было шрамов.

– Вот единственное место, которое ты оставила чистым, – прошептала она.

От нее пахло мускусом; ее дыхание было сладким и теплым, как пар над весенним родником.

– Да.

– Однажды я вырежу здесь свое имя. – Она встряхнула меня за плечи, отпустила и ушла, оставив на лестнице наедине с графином недопитого теплого «Амаретто».

Я допила «Амаретто», заснула и увидела страшный, мерзкий сон. Мать вспорола мне живот, раздвинула в стороны плоть и стала выкладывать на кровать органы. Она их брала по одному, вышивала на каждом свои инициалы и бросала обратно в меня вперемежку с множеством забытых вещей: ярко-оранжевым резиновым шариком, который мне попался в автомате с жевательной резинкой, когда мне было десять лет; фиолетовыми шерстяными чулками, которые я носила в двенадцать лет; дешевым кольцом из желтого металла, подаренным одним мальчиком на первом курсе. Видя все эти предметы, я чувствовала облегчение: теперь они не потеряются.

Я проснулась за полдень, в растерянности и страхе. Чтобы немного успокоиться, отхлебнула из фляги водки, но меня тут же замутило, и я побежала в ванную, где, помимо водки, из меня вышел вчерашний «Амаретто».

Раздевшись догола, я легла в ванну, чувствуя на спине приятную прохладу фарфора. Не вставая, включила воду и стала ждать, пока она не накроет меня всю, залившись в уши, пока наконец не раздастся последний булькающий звук, как от ушедшего под воду судна. Хватит ли мне когда-нибудь воли дождаться, пока вода накроет мне лицо, и утонуть с открытыми глазами? Ведь достаточно просто удержаться под водой, не подниматься на несколько сантиметров – и все.

Вода захлестнула мне глаза, залилась в нос, потом накрыла меня целиком. Я представила, как выгляжу сверху: исполосованное тело и неподвижное лицо, проглядывающее сквозь пленку воды. Тело не успокаивалось, крича: «Корсаж», «грязный», «зануда», «вдова». Желудок и горло конвульсивно сжимались, отчаянно пытаясь втянуть воздух. «Палец», «шлюха», «пустой». Потерпеть бы еще чуть-чуть. Так и умереть – это же просто. «Бутон», «цветок», «красивый».

Я рывком поднялась над водой и глотнула воздуха. Тяжело задышала, подняв голову к потолку.

«Спокойно, спокойно, – говорила я себе, – спокойно, моя милая, все будет хорошо».

Погладила себя по щеке, утешая ласковыми словами, как маленькую, – как же это жалко, – но наконец мое дыхание пришло в норму.

Потом вспышка паники. Я дотянулась до спины и нащупала кружок, где не было вырезано ни одного слова. Он оставался таким же гладким, как всегда.

Над городом низко висели черные тучи, из-под которых выглядывало солнце, окрасив все вокруг в противный желтый цвет, так что казалось, мы под лампой, точно букашки. Я еще не оправилась после стычки с мамой, и слабый свет солнца был под стать моему состоянию. Но сегодня надо ехать к Мередит Уилер, чтобы взять у нее интервью о семье Кин. Не будучи уверенной, что от него будет толк, и надеясь записать хотя бы какую-то цитату. Это было необходимо, ведь я не общалась ни с кем из семьи Кин с тех пор, как вышла моя последняя статья. По правде говоря, теперь, когда Джон жил за домом Мередит, я могла проникнуть к нему только через нее. Она наверняка этому рада.

Сначала я отправилась пешком на Главную улицу, где со вчерашнего дня стояла моя машина, – я оставила ее там, когда поехала кататься с Ричардом.

Я бессильно опустилась в водительское кресло. До назначенного времени оставалось полчаса с лишним. Зная, что Мередит будет долго прихорашиваться перед интервью, я предположила, что она попросит меня подождать ее в патио за домом и тогда есть надежда встретить Джона. Но оказалось, что дома ее нет. За домом играла музыка, и, пройдя туда, я увидела четырех юных блондинок в ярких бикини, которые по очереди затягивались косяком, стоя с одной стороны бассейна, и Джона. Он сидел в тени с другой стороны и смотрел на них. Малышка Эмма, светловолосая и загорелая, выглядела восхитительно; от ее вчерашнего похмелья не осталось и следа. Она была яркой и аппетитной, как конфетка.

При виде ее гладкого тела я почувствовала, как мое нутро принялось завистливо ворчать. Испытывая острую по хмельную панику, я не находила сил встретиться с ними в открытую, поэтому стала подсматривать из-за угла. Меня мог заметить кто угодно, но никому до меня не было дела. Вскоре подружек Эммы разморило от мари хуаны и жары, и они распластались на одеялах, уткнувшись лицом вниз.

Эмма встала и, глядя на Джона пронизывающим взглядом, стала натираться маслом для загара. Провела ладонями по плечам, шее и, дойдя до груди, просунула руки под лифчик, по-прежнему не сводя глаз с Джона, который смотрел на нее. Джон и ухом не повел, точно ребенок, который шестой час подряд смотрит телевизор. Чем похотливее натиралась Эмма, тем бесстрастнее был он. Одна треугольная чашечка сдвинулась набок, обнажив округлую грудь. «А ведь всего тринадцать лет!» – невольно восхитилась я. Когда страдала я, то причиняла боль себе. Эмма же нападала на других. Когда мне хотелось внимания, я отдавалась парням: «Делайте со мной, что хотите, только любите меня». У Эммы даже сексуальные заигрывания имели агрессивный характер. Длинные худые ноги, тонкие запястья и высокий, нарочито детский голос – все было нацелено на потенциальную жертву, как оружие. «Делай, что я хочу, – может быть, ты мне понравишься».

– Эй, Джон, кого я тебе напоминаю? – крикнула Эмма.

– Маленькую девочку, которая плохо себя ведет и думает, что это красивее, чем есть на самом деле, – отозвался Джон.

Он сидел на краю бассейна в шортах и майке, опустив ноги в воду. Они были покрыты легким, почти как у женщины, пушком.

– Правда? Что же ты тогда все подсматриваешь за мной из своей конуры? – спросила она, указывая ногой на фургон с маленьким, точно чердачным, окошком, на котором красовались голубые занавески в клетку. – Мередит заревнует.

– Эмма, я всегда за тобой смотрю. Помни об этом.

Может быть, сестра заходила к нему без приглашения, рылась в его вещах. Или ложилась в его постель и там его ждала.

– Теперь, конечно, смотришь, – сказала она со смехом, широко расставив ноги. На ее лицо падали тени, и оно стало казаться пятнистым и страшным.

– Настанет и твой черед, Эмма, – заметил он. – Причем скоро.

– Ну, ты герой. Понятно, – ответила сестра.

Кайли подняла голову, туманным взглядом посмотрела на нее, улыбнулась и снова легла.

– А еще терпеливый.

– Терпение тебе понадобится. – Она послала ему воздушный поцелуй.

Мне было тошно – как от маминого «Амаретто сауэр», так и от этого флирта. Мне не нравилось, что Джон Кин заигрывает с Эммой, хоть она его и провоцирует. Это всего лишь тринадцатилетняя девчонка.

– Привет! – сказала я.

Эмма обернулась и помахала мне рукой. Две подруги подняли головы, затем снова легли. Джон зачерпнул воды из бассейна, умыл лицо и только потом изобразил улыбку. Очевидно, вспоминал разговор, раздумывая, что из него я могла услышать. Я стояла напротив середины бассейна, одинаково далеко от девочек и Джона, потом направилась к юноше и остановилась в нескольких шагах от него.

– Вы читали статью? – спросила я.

Он кивнул.

– Да, спасибо, мне понравилось. Во всяком случае, то, что про Натали.

– Я пришла побеседовать с Мередит о Уинд-Гапе и, может быть, задам ей несколько вопросов о вашей сестре, – сказала я. – Не возражаете?

Он пожал плечами.

– Нет, конечно. Только она еще не пришла. Она готовила чай и заметила, что кончился сахар. Переполошилась, побежала в магазин. Даже накраситься не успела.

– Вот ужас-то.

– Для Мередит – да.

– Как вы себя чувствуете в Уинд-Гапе?

– Эх… нормально, – ответил он. Стал поглаживать себе руку. Переживает. Мне стало его жаль. – Не знаю, лучше ли где-то еще, так что мне сравнивать трудно. Понимаете?

– Вы хотите сказать: «Здесь просто невыносимо, тоска смертельная, но я не знаю, где лучше»? – предположила я.

Он повернулся и посмотрел на меня. В его голубых глазах отражался овальный бассейн.

– Именно это я и хотел сказать.

«Привыкай», – подумала я.

– Вам не хотелось бы обратиться к специалисту? – спросила я. – Думаю, что психолог мог бы оказать вам серьезную помощь.

– Ага, Джон, пусть поможет тебе справиться с кое-какими желаниями. Сдержать себя, когда тебе чего-то хочется до смерти. Нам не надо, чтобы еще какие-нибудь девочки остались без зубов.

Эмма прыгнула в бассейн и стала плавать метрах в трех от нас.

Джон вскочил, и мне на мгновение показалось, что он сейчас бросится к ней и станет душить. Но он показал ей средний палец, беззвучно открыл и закрыл рот, потом ушел в свой домик.

– Жестоко ты с ним, – заметила я.

– Зато смешно, – сказала Кайли, проплывая мимо на ярко-розовом надувном матрасе.

– Вот ненормальный, – прибавила Келси, плывя за ней.

Джоудс сидела на одеяле, упершись подбородком в колени, и молча смотрела на фургон.

– Недавно ночью ты была со мной так мила. И вдруг такая перемена, – шепотом сказала я Эмме. – В чем дело?

Она на мгновение растерялась.

– Не знаю, – ответила она. – Жаль, что так получается. Постараюсь исправиться.

Она поплыла догонять подруг, и тут в двери показалась Мередит и капризным голосом пригласила меня войти.

Дом Уилеров показался мне знакомым: мягкий плюшевый диван, журнальный столик с моделью парусника, стильная бархатная желто-зеленая оттоманка, черно-белая фотография Эйфелевой башни, снятой под углом. Весенний каталог с товарами для дома Поттери Барн. Даже лимонно-желтые тарелки, на которых Мередит сейчас подавала глазированные пирожные с ягодами.

На ней был льняной сарафан цвета неспелого персика, волосы приспущены на уши и на затылке собраны в свободный хвост – с этой прической, требующей большой аккуратности, она, должно быть, возилась минут двадцать. Мередит вдруг показалась очень похожей на мою мать. Ее скорее можно принять за дочь Адоры, чем меня. Пока она накрывала на стол, я боролась с закипающей во мне завистью. Разлив по стаканам сладкий чай, она улыбнулась.

– Не знаю, что вам наговорила моя сестра, но могу предположить, что это была какая-нибудь гадость или пошлость, поэтому прошу прощения, – сказала она. – Впрочем, вы наверняка знаете, что заводила у них Эмма.

Она посмотрела на пирожное, но, казалось, передумала его есть. Слишком красивое.

– Думаю, вы знаете Эмму лучше, чем я, – ответила я. – Похоже, они с Джоном не…

– Бедный ребенок, вечно ей не хватает внимания, – сказала она, кладя ногу на ногу. Потом поставила ноги рядом и расправила сарафан. – Эмма боится, что иссохнет и разлетится по ветру, если к ней не будет постоянно приковано внимание, особенно мальчиков.

– За что она не любит Джона? Она намекала на то, что Натали убил он.

Я достала диктофон и включила, отчасти потому, что не хотела тратить время на пустые пересуды, а также надеясь, что она скажет о Джоне что-нибудь стоящее – то, что пригодится для статьи. Если его подозревают в первую очередь, хотя бы местные жители, то мне нужен об этом комментарий.

– Такой у Эммы характер. Не сахар. Джону нравлюсь я, а не она, вот она на него и нападает. Когда еще не пытается его увести. Как будто это возможно.

– Но, как я вижу, такие слухи ходят. Многие считают Джона виновным. Как вы думаете, почему?

Она пожала плечами, выпятила нижнюю губу, посмотрела на крутящуюся пленку диктофона.

– Вы же сами понимаете – просто он приезжий. Умный, практичный и в десять раз красивее, чем любой из местных парней. Людям хочется, чтобы убийцей был он, потому что это бы значило, что… зло не из Уинд-Гапа. Что оно пришло извне. Ешьте пирожное.

– Вы верите в его невиновность? – Я откусила пирожное, и по губам размазалась глазурь.

– Конечно. Это все досужие сплетни. И все из-за того, что он поехал покататься… Что с того, здесь многие так делают. Джону просто не повезло, поехал в неурочный час.

– А что вы можете сказать о семье Кин? В частности, о Натали? И об Энн?

– Это были прелестные, очень милые и послушные малышки. Похоже, Господь забрал к себе на небо лучших девочек Уинд-Гапа.

Слова, произнесенные заученным тоном, явно были подготовлены заранее. И улыбка была наигранной. Представляю, как она ее репетировала: слабая будет выглядеть скупой, широкая – неприлично довольной. А вот эта – то, что нужно. Мужественная и оптимистичная.

– Мередит, я знаю, что вы о них другого мнения.

– Ну а что, по-вашему, я должна сказать? – спросила она резко.

– Правду.

– Не могу. Джон меня возненавидит.

– Я могу не называть вашего имени.

– Тогда какой смысл брать у меня интервью?

– Если вы знаете о девочках то, о чем другие не говорят, расскажите. Полезные сведения могут отвлечь внимание от Джона.

Мередит отпила маленький глоток чая, промокнула салфеткой уголки клубничных губ.

– Но вы не могли бы все же упомянуть мое имя где-нибудь в статье?

– Могу вас процитировать в каком-нибудь другом месте.

– Я хочу, чтобы вы написали, что Бог забрал к себе лучших девочек Уинд-Гапа, – по-детски упрямо протянула Мередит. Она сжала руки и кокетливо улыбнулась.

– Нет. Этого я писать не стану. Я процитирую ваши слова о том, что Джон приезжий и поэтому люди сплетничают о нем.

– Почему вы не можете написать то, что я хочу? – Мередит напоминала нарядную, как принцесса, пятилетнюю девочку, которая капризничает, потому что ее любимая кукла не хочет пить воображаемый чай.

– Потому что это противоречит тому, что я слышала, и потому что так никто не говорит. Это звучит фальшиво.

Разговор получался на редкость жалким и не по правилам журналистской этики. Но я должна была узнать, что она хотела мне рассказать. Мередит покрутила серебряную цепочку на шее, глядя на меня изучающим взглядом.

– А знаете, вы могли бы быть моделью! – вдруг сказала она.

– Сомневаюсь, – отрезала я. Всякий раз, когда мне говорили, что я красива, я вспоминала о том безобразии, что скрывалось у меня под одеждой.

– Да, могли. В детстве я мечтала быть такой же, как вы. И потом о вас не забывала. Ну, наши мамы ведь дружат, общаются, поэтому я знала, что вы уехали в Чикаго, и воображала, что вы живете в большом особняке, с детками и мужем – крутым чуваком, допустим банкиром. Как вы все утром на кухне пьете апельсиновый сок, а потом он садится в «ягуар» и едет на работу. Но теперь догадываюсь, что я все представляла себе неправильно.

– Да, неправильно. Впрочем, звучит неплохо. – Я откусила еще кусочек пирожного. – Так расскажите мне о девочках.

– Эх, что вы все только о работе? Вы и раньше были такой – не слишком-то дружелюбной. Я знаю о вашей сестре. Что у вас была сестра и она умерла.

– Мередит, поговорим об этом потом. Я не против. Но после того, как закончим интервью. Доделаем дело, а там уже можно будет расслабиться и поболтать. – Я не собиралась задерживаться более чем на минуту после того, как она мне все расскажет.

– Хорошо… Значит, так. Я вот думаю, почему… зубы… – Она изобразила руками, как их выдергивают.

– Почему?

– Поверить не могу, что все отказываются это признавать, – сказала она.

Мередит обвела взглядом комнату.

– Я вам этого не говорила, ладно? – продолжила она. – Обе девочки, Энн и Натали, кусались.

– То есть как это – кусались?

– Как маленькие вампиры. Они были очень норовистыми. Вели себя как мальчишки. Только они не били, а кусались. Посмотрите.

Она вытянула ладонь. Под большим пальцем отчетливо виднелись три шрама, белых и блестящих на свету.

– Это мне досталось от Натали. И еще вот это. – Она откинула волосы и показала ухо, у которого не было половины мочки. – Она укусила мне руку, когда я красила ей ногти. Сказала, что ей не нравится, но я еще не закончила и попросила ее немножко потерпеть. Она хотела выдернуть руку, а я ее придержала, и тогда она впилась в меня зубами.

– А что с ухом?

– Я осталась у них однажды на ночь, когда у меня не заводилась машина. Я спала в гостевой комнате, и вдруг – кровь по всему одеялу, ухо горит как в огне, и мне хочется убежать от боли, да разве от нее сбежишь. И Натали кричала как на пожаре. Ее вопль был еще страшнее, чем укус. Господин Кин заломил ей руки. У девочки были серьезные проблемы. Мы искали мою мочку, чтобы ее пришили на место, если возможно, но она исчезла. Наверное, Натали ее проглотила. – Мередит рассмеялась, но ее смех был больше похож на кашель. – Мне, в общем-то, жаль ее.

Ложь.

– Энн была не лучше?

– Еще хуже. В Уинд-Гапе немало людей, у которых остались следы от ее зубов. Кстати, они есть и у вашей мамы.

– Что? – Мои ладони покрылись испариной, а в затылке похолодело.

– Ваша мама давала ей урок, и Энн что-то не понимала. Вдруг на нее нашло. Она выдрала у вашей мамы клок волос, а потом вцепилась зубами ей в запястье. Крепко. Думаю, у нее остались швы.

В моем воображении замелькали картинки: тонкая мамина рука в детских зубах; Энн, которая по-собачьи трясет головой; пятно крови, расплывающееся на мамином рукаве; губы девочки в крови. Крик – и рука на свободе.

Рваный след, внутри которого кружок гладкой, нетронутой кожи.