Ревность волхвов Литвиновы Анна и Сергей

Мне о-очень не хотелось помирать из-за такой ерунды, как банальный секс с чужой женой.

— Ладно, — молвил я. — Договорились.

Мой противник, кажется, обрадовался.

— Давай скажем секундантам, да не будем тянуть, поедем на гору.

— А почему сейчас? Дуэль обычно назначают на рассвете. Может, мне надо завещание написать. Письма любимым женщинам.

— Не юродствуй! — отрезал Петя и зло добавил: — Придурок!

От гнева я сжал кулаки, но сдержался и продолжил ерническим тоном, стараясь сбить накал страстей:

— Я хочу переодеться в чистое и принять душ. Я не могу помирать потным и в горнолыжном костюме.

Тут вдруг что-то хлестнуло меня по лицу. Я отшатнулся. Петя залепил мне мощную затрещину.

— С-сука… — проговорил я, сплевывая на снег кровь. Он ухитрился рассечь мне губу.

— Не надо шуточек, — тонким от злости голосом попросил он. — Не надо. У нас все всерьез.

— Да уж теперь, пожалуй, всерьез. Жди меня здесь через час. Ты сдохнешь.

…Через полтора часа мы поехали на машинах на гору. Настроение у меня было хуже не придумаешь. Какого черта эта Женька выбрала именно мою персону объектом для своих приставаний? Какого дьявола я пошел у нее — и у своего телесного низа — на поводу? Зачем она, стерва, рассказала все мужу?

В итоге мы с хорошим, умным, несчастным парнем стали врагами. Да что — врагами! Если он не отступит, если доведет затею с дуэлью до конца — одному из нас суждено погибнуть. Ну разве не глупость! А ведь я тоже не стану просить пощады. Я упрямый. К тому как я могу потерять лицо перед Иннокентием и Родионом?

Родион сидел рядом со мной в моей «Хонде». Молчал, по обыкновению. Впереди подмигивали стоп-сигналы «Лендровера». В нем ехали Петя и Иннокентий.

От передней машины летела снежная пыль. Мои дворники раз за разом счищали ее с ветрового стекла.

Постепенно началась полоса тумана, а вскоре в нем уже потерялись и габариты Петиной машины, и обочины дороги, и все на свете.

Мы прихватили с собой рации. Наша прохрипела голосом Горелова: «Останавливаемся». Я сбавил скорость. Впереди, на площадке для отдыха, что-то чернело. Возможно, то был «Лендровер». В атмосферном молоке не видать ни зги. Я затормозил на ощупь и чуть не впилился в Петину машину.

Процедуру дуэли обсудили раньше, внизу. Родион захватил с собой карты. Он будет метать банк. Кому выпадет пиковый туз — тому и помирать. Несчастный может прыгнуть с обрыва сам. Может усесться в свою машину и полететь в пропасть на ней. Как он сам решит и пожелает. Свобода, блин, выбора.

Выбора смерти.

Мы выбрались из машин. Вдруг налетел резкий порыв ветра, и туман, как по мановению волшебной палочки, рассеялся. Словно завороженные, мы все вчетвером подошли к краю площадки. Летом отсюда, наверно, открывался восхитительный вид. Сейчас зрелище выглядело грозным, пугающим. В мерцании белого снега и свете луны стало отчетливо видно, что вскорости ждет того, кому не повезет, — меня или Петьку.

Пропасть, расстилавшаяся под нами, вызывала холод в спине и дрожь в коленях. Где-то далеко-далеко, у горизонта, угадывалась тундра, полузамерзшие озера и озерца. Чуть ближе к нам сверкали фонари поселка, вилась освещенная лента автодороги. Потом в гору начинал карабкаться лес — черные страшные ели. А еще ближе к нам в снегу громоздились валуны. И скалы, кое-где присыпанные снегом, хищно вздымающие свои зубы. А между скалами и снежными валунами — бурная горная речка, не замерзшая, невзирая на минусовые температуры. Мы слышали ее шум.

Лететь до этой речки (или скал, или валунов) предстояло — кому-то из нас! — метров пятьдесят. Словом, выжить никаких шансов.

Невольно я отвернулся от пропасти. Мы отошли от края. И тут же ветер стих, и снова, словно занавес, прикрывающий страшные декорации, начал наползать туман.

Иннокентий сказал:

— Как секундант, я предлагаю противникам примириться.

Я ответствовал, глядя в сторону:

— Я готов принести Петру свои извинения.

Краем глаза я увидел, как оба секунданта испытующе уставились в лицо Горелова.

Мой противник выдержал паузу, а потом глухо молвил, игнорируя меня и обращаясь к секундантам:

— Нет, никаких извинений я не принимаю.

Проклятый псих! Идиот! Рогатый осел! Чего еще ему от меня нужно: чтобы я ноги ему целовал? Этого не будет. Драться так драться.

Черт, в казино мне никогда не везло. Но, может, оттого, что я относился к игре несерьезно? Может, теперь, когда на карту (в буквальном смысле) поставлена моя жизнь, судьба окажется ко мне более благосклонна?

Петр проговорил, старательно избегая меня взглядом:

— Я прошу, при любом исходе, не распространяться о дуэли. Скажете: произошел несчастный случай. В случае, если черная метка выпадет мне, передайте моей супруге письмо. — Он вытащил из кармана пуховика и протянул Родиону сложенный вдвое листок. — А теперь давайте начинать. Холодно, братцы.

В происходящем — наверное, от этого «холодно, братцы» — мне почудился фарс. Но еще сильнее оказалось ощущение, как от дурного сна или романа Кафки, когда нелепость происходящего помаленьку затягивает тебя, а потом постепенно превращается в страшное… А ты спеленут по рукам и ногам, и из этого ужаса невозможно вырваться…

Родион достал карты. Краем сознания я отметил смешную деталь. Карты были с голыми девочками на рубашках. Я видел такие у Саньки. Видимо, других в нашей компании не нашлось.

Мы, все четверо, подошли к плоскому капоту «Лендровера». Туман все сгущался, и вид на пропасть уже снова совершенно скрыла молочная пелена.

— Я мечу банк до пикового туза, — напомнил оговоренные правила Сыромятский. — Туз пик упадет направо — выиграл Иван. Петру надлежит прыгать. Туз пик ляжет налево — выиграл Петр. Соответственно, Ване предстоит последний полет.

Он протянул колоду Иннокентию. Тот снял. Потом Петру.

— Не желаете ли?

Горелов помотал головой. Я тоже отказался снимать.

Сыромятский начал метать. Сейчас, вспоминая происходившее, не скажу, чтобы в тот момент я волновался. Мною овладело какое-то отупение. Я даже не следил, какие выпадают карты. И не ожидал появления смертельного туза. Больше того: я даже не заметил в первый момент, куда он лег, — покуда Родион не произнес бесстрастно:

— Туз пик направо. Выиграл Иван.

Горелов глубоко и прерывисто вздохнул.

— Что ж, прощайте, — проговорил он, обращаясь к секундантам, и полез в кабину «Лендровера». Он все-таки хотел покончить собой внутри машины и ее утянуть за собой в пропасть. Словно языческий вождь, которого хоронили вместе с его колесницей. Странно, как он еще не додумался прихватить с собой жену.

Дурной сон продолжался. Я даже не испытывал ни малейшей радости от того, что победил. От того, что остаюсь в живых.

— Стой! — Иннокентий схватил Петра за рукав.

Тот молча отшвырнул его руку и залез-таки в кабину.

— Подождите, Петя, может быть, хватит? — морщась, проговорил Родион. — Подурачились, и будет. Мы все верим, что вы готовы идти до конца. Но давайте на этом остановимся.

Я не промолвил ни слова. Не буду я уговаривать этого шизофреника.

Дверь в «Лендровер» была открыта, бухгалтер вцепился в руку Горелова и начал вытаскивать его наружу.

Иннокентий был ниже Петра ростом, но гораздо плотнее и, похоже, сильнее.

Ему удалось выдернуть Горелова из кабины, и оба, не удержавшись на ногах, повалились на снег.

Интересно, кто-нибудь из них цеплялся бы за меня с той же силой, когда бы пиковый туз выпал мне? И если бы мне пришлось лететь в пропасть? Я вдруг почувствовал жгучую обиду.

На языке у меня вертелось нечто презрительное в адрес Горелова, вроде: «Хорошо устраивать дуэли, когда в последний момент друзья вытащат тебя из пропасти».

Но я удержался, не сказал. И хорошо, что не сказал.

Потому что тут Петя вдруг вырвался из железных объятий Кена. Вскочил на ноги. Бросился к краю пропасти. И — не успел Иннокентий его догнать, не успели мы с Родионом ему помешать — ухнул вниз.

Что было потом?

Мы ахнули. Сердце у меня оборвалось. Дурной абсурдный сон все-таки обернулся не фарсом — трагедией. Мы втроем кинулись к краю площадки. Мне показалось, что я услышал, как ударилось о камни упавшее тело. Сквозь туман не было не видно ни зги.

— Петя! — отчаянно крикнул Родион. Молчание было ему ответом.

Белая пелена сгустилась. Мы с трудом видели собственные вытянутые руки. Но наши голоса слышались хорошо, и мы вопили в кромешном белом облаке: «Петя! Петя! Петя!»

Никто не отвечал. Горелов убился о скалы? Или он лежит там, внизу, весь переломанный, истекая кровью?

— Надо звонить в полицию. И в «Скорую», — молвил Иннокентий.

— Все равно они ничего до утра не сделают, — возразил Родион.

Я ничего не отвечал, потрясенный. Боже, неужели из-за меня только что погиб человек?

Я осел на снег и закрыл лицо руками.

Сквозь странный шум в ушах я слышал, как Сыромятский командует. Краем сознания я отметил, что голос у него тихий, но властный, обладатель его привык, чтобы ему подчинялись.

— Иннокентий, делать нам здесь нечего. Мы с вами едем домой, объявим вдове о трагическом происшествии. А вы, Иван, езжайте в поселок, в полицию. — Он тронул меня за плечо. — Вы слышите меня, Иван?

Я поднялся на ноги.

— Да, я все понял. Хорошо.

Я готов был поехать куда угодно, лишь бы не сообщать своей случайной любовнице, что ее муж погиб.

— И давайте договоримся, — своим внушительным голосом продолжил Родион. — Никакой дуэли не было. И никакого самоубийства — тоже. Просто человек из молодечества решил постоять на краю. И — сорвался. Наша версия, конечно, хромает, но если мы, все трое, станем долдонить одно и то же, я думаю, финская полиция поверит.

«Но вот поверит ли Женя?..» — пронеслось в моей голове.

— А его письмо? — тут спохватился я.

Родион достал из кармана пуховика листок. Без стеснения развернул, зачитал вслух:

Милая моя Женя!

Я ухожу, ухожу навсегда.

Прости меня за все.

А я тебя… Я тебя тоже за все простил.

Несмотря ни на что, по-прежнему любящий тебя

ПГ

У меня перехватило дыхание, и я впервые отчетливо понял, что все происшедшее — не сон.

Смерть случилась всерьез.

Но сейчас я гнал от себя мысль, что повинен в гибели Петра. Не время заморачиваться. У меня еще будут часы, дни и недели, и ночи без сна — для того, чтобы помучиться угрызениями совести.

Мы расселись по машинам и очень осторожно поехали в тумане вниз с горы.

…В крошечном полицейском участке я сделал заявление о несчастном случае — все тому же комиссару Кууттанену. Видимо, финский товарищ засиделся на работе, расследуя дело об убийстве Вадима. Когда я рассказал ему о несчастье, бесстрастное лицо комиссара на миг приобрело укоризненное выражение. Оно как бы говорило: «Все время с вами, русскими, что-то случается». Однако эта мина скоро сменилась обычной непроницаемостью.

Наш с Кууттаненом английский оказался одинаково хорош (или плох), чтобы довести до его сведения происшедшее, но не суметь поведать о нюансах. Полицейский сказал, что туман не рассеется до утра. Вертолеты, снегоходы — в такую погоду все бесполезно. А завтра они начнут искать «вашего друга». Он так и выразился, тактичный наш Кууттанен: не «тело», не «труп», а «вашего друга».

Но сути дела это не меняло. Ужасно, если Петька разбился не насмерть и до сих пор валяется там, среди скал, истекая кровью…

…Я вернулся домой в препоганом настроении. На крыльце нашего домика меня поджидала Леся.

Первыми ее словами, обращенными ко мне, были:

— Хочешь выпить?

Как раз в выпивке я нуждался в тот момент более всего на свете.

Она протянула мне фляжку. В ней оказался коньяк. Хороший, на уровне «Мартеля» или даже «Хеннеси».

— Мой «энзэ», — заметила девушка.

Я сделал пару мощных глотков и вернул ей баклагу.

— Пей еще, — молвила она. — Тебе надо.

— Откуда ты знаешь, что надо?

— Догадываюсь.

Я еще два-три раза приложился к фляжке. А когда в голове у меня благодатно зашумело, предложил:

— Слушай, пойдем погуляем? Не хочу больше никого видеть, кроме тебя.

Девушка согласилась, и мы отправились по дороге, мимо безмолвных пустых коттеджей. Повалил густой снег, и крупные хлопья падали нам на куртки, капюшоны, лица. На плечах вырастали белые погоны.

Не знаю почему, но я рассказал Лесе все. Начал, правда, с нейтрального: что Сашка пытался шантажировать Горелова. Но потом перескочил на злосчастный эпизод, как я переспал с Женькой. А она в ту ночь зачем-то пыталась заложить мне своего мужа…

И, наконец, поведал про нашу сегодняшнюю дуэль с Петром. И про то, как он погиб.

— Ну, что ты с ней переспал, я догадалась сразу, — отмахнулась девушка. — Да и неинтересно мне это. А вот вся остальная информация заслуживает внимания.

— Знаешь, у мужчин так бывает, — глубокомысленно промолвил я. Коньяк здорово снес мне крышу. — Любишь одну, а спишь совсем с другой. И это ничего не значит.

— Не морочь голову, — отрезала Леся. — Ни себе, ни мне.

…Мы расстались у крыльца моего домика (девушка меня проводила!). Она стряхнула варежкой (той самой, что я ей подарил на оленьей ферме) снег с моих плеч. Ласково сказала:

— Бедный ты, бедный. Ты совсем запутался. Ну, иди спи. Утро вечера мудренее…

…Утром мудренее не стало. Я опять проснулся в чертову рань — около семи, когда в домике все еще спали, а чернота за окнами была совершенно непроглядной. За окном густой пеленой продолжал валить снег. Судя по тому, что моя машина оказалась усыпана едва ли не десятисантиметровой белой подушкой, снег шел всю ночь. Я устроился в гостиной и стал — хоть не очень хотелось — записывать события вчерашнего дня, пятого января.

Сегодня Сочельник. Что, интересно, готовит нам нынешний день, канун прекрасного праздника Рождества?

6 января

За весь сегодняшний день тела Пети так и не нашли. Туман не рассеялся, и по-прежнему валил снег. Под горой, как заявил нам Кууттанен, работают две группы полицейских и спасателей, по десять человек каждая.

С утра мы поехали на место трагедии вместе с Лесей — в моей машине. С той самой обзорной площадки, на которой произошла дуэль, мы не смогли разобрать ничего. Что творится внизу? Где спасатели? Полицейские? Скалы? Речка? Валуны?.. Все тонуло в косо летящих белых хлопьях.

— Как ты думаешь: Вадима и правда убил Горелов? — спросил я девушку, когда мы ехали обратно.

— Очень похоже… У него имелись мощные мотивы, даже сразу несколько: ревность, честолюбие, деньги… Плюс вел он себя неадекватно… Жизнь покончил самоубийством…

— У нас была дуэль, — напомнил я.

Леся помотала головой и убежденно сказала:

— По сути, это не что иное, как его самоубийство. Выпади туз тебе, ты бы прыгать не стал.

— Да, наверно. Я не идиот.

А девушка продолжила:

— Я должна еще раз допросить Саню. Действительно ли он видел Горелова, который выходил из домика сразу после убийства?

— Интересно, кстати, сообщил ли он об этом Кууттанену? — встрял я.

— Да, и об этом надо его спросить… — согласилась Леся. — И почему он раньше не рассказал нам про Петю?

— Ну, это совершенно понятно: он пытался Горелова шантажировать. А тот на шантаж не повелся.

— Знать бы, почему не повелся. Может, потому, что действительно не выходил?

— У Сашки со зрением все в порядке. Да и с головой тоже.

— А может, прав был тогда за обедом Петя? И это не он, а, наоборот, Сашка был рядом с коттеджем Сухарова?

— Жаль, Горелова теперь не расспросишь…

Мы мирно, как двое товарищей, беседовали. По тому, как она вела себя со мной, я понял, что она простила мне историю с Женей… Нет, не так… Не простила… Скорее, она решила не порывать со мной отношений, а переформатировать их. Превратить из дружеских, граничащих с любовными, — в сугубо деловые. И сделать вид, что таковыми они были всегда. И были, и есть, и будут. И ныне, и присно, и во веки веков. И чтобы ни грамма тебе никакой любови. Аминь.

Меня это устраивало. На данный момент, во всяком случае. Я был готов вести себя тише воды, ниже травы.

— Может, ты сам поговоришь с Сашкой? — вдруг попросила Леся. Странное дело, после моей измены она стала вести себя со мной иначе. Как-то мягче, что ли.

— Саня ведь тебе скорей откроется, — пояснила девушка: — Вы — мужики, и друзья как-никак.

— Ну, если ты мне доверяешь провести допрос.

— Доверяю. А я побеседую со Стеллой. Хочу спросить, где она находилась в час убийства. И откуда у нее взялась такая ненависть к Вадиму. Хотя я, кажется, догадываюсь…

— Откуда?

— Я не зря брала у тебя лэп-топ. Я кое-что оч-чень интересное нарыла про Стеллу в Интернете.

— Расскажи.

Девушка покачала головой:

— Потом.

…Саня валялся в гостиной на диване и тупо смотрел передачу на финском про лесозаготовительные трейлеры.

— Финский учишь? — спросил я его.

— Нет, трейлер себе выбираю, — огрызнулся он. — Вот только не знаю, где его в Москве хранить. Сколько он места на стоянке займет, как думаешь?

— Почему не катаешься?

— На трейлере?

— На лыжах.

— Ты в окно смотрел? Не видно же ни хрена. На горе тем более.

— Может, поедем в поселок в СПА?

— В СПА? — дурашливо протянул Саня. — Хи-хи-хи, мы будем делать шоколадные обертывания.

— Там бассейн, пара саун, джакузи всякие.

— Да? Ну, поедем… Петьку не нашли? — как бы мимоходом спросил он.

— В такую погоду разве найдешь?

Несмотря на взаимное зубоскальство, настроение у нас обоих было подавленное. Шутка ли! За одну новогоднюю неделю один наш товарищ убит, а второй покончил с собой.

В тот коттедж, где жила Женя, я и заходить боялся. Опасался повстречаться со своей случайной любовницей. Как мне ей в глаза смотреть?

Мы с Сашкой взяли плавки, полотенца и оседлали мою «Хонду». За те полчаса, покуда мы собирались, машина снова успела покрыться одеяльцем из снега. Пришлось опять вытаскивать из багажника щетку и чистить.

…Судя по тому, сколько народу на ресепшене СПА мекало и бекало, не в силах объясниться на элементарном английском, в оздоровительном комплексе был сегодня русский день. И верно: бассейн бороздили мощные мужики и толстые тети. Скромные финны жались по углам. В джакузи отмокали восемь крепких парней (один в один братки, опознавшие Стеллу). В сауне не знающие меры соотечественники наподдавали столько пару, что мы выскочили оттуда через минуту.

В хамаме (нисколько не походящим на настоящий турецкий хамам), в клубах эвкалиптового пара, золотыми зубами сверкали наши тетки. Вход в хамам в купальниках и плавках не дозволялся, и тетки прикрывали свои телеса бумагой, предназначенной для седалищ.

Это чрезвычайно в русском духе — стесняться собственного тела. Сталинская и даже последующие советские эпохи были очень похожи на времена инквизиции. И как все относящееся к телесно-радостному находилось под запретом. Теток выучили стесняться самих себя. Я был готов поклясться, что они даже перед собственными мужьями раздеваются только в полной темноте.

Теперь (продолжал я внутренний философский монолог) у нас в стране после мрака и уныния Средневековья наступило типа Возрождение. Но символом эпохи Ренессанса стал не новый да Винчи, а девочки на обочинах Ярославского шоссе…

Короче, в СПА нам с Саней поговорить не удалось. Слишком много ушей, разбирающих по-русски.

Мы вышли из общественных бань, даже не отбыв свой полуторачасовой сеанс.

Чтобы остыть от чрезмерного пара, засели в кафешке при оздоровительном комплексе.

В одно окно мы видели бассейн с плещущимся народом, в другое — сплошную пелену косо идущего снега. Мы взяли по пол-литра пива «Кофф». Столики вокруг нас были пусты. Можно и поговорить.

— Слушай, а ты что, поссорился со Светкой в день убийства?

— Ну, да, погавкались маленько. Я пошел домой.

— А ты правда видел Горелова? Ты уверен, что именно Петя выходил из нашего коттеджа?

— Ведешь допрос? — усмехнулся мой румяный друг. — Волею пославшей тя сыщицы?

— Да мне самому интересно.

— Какое это теперь имеет значение? Они оба мертвы.

— Я хочу знать, кто убил Вадима.

Саня вздохнул.

— Да, я видел, как Петька выходил тогда из домика. Это было второго января, примерно в три часа дня.

Мой друг говорил уверенно. У меня не было никаких оснований не верить ему.

— Издалека?

— Издалека — что?

— Ты далеко находился от домика, когда видел его?

Саня пожал плечами:

— Метров сто.

— Тогда уже были сумерки.

— Хочешь сказать, я обознался?

— А почему нет?

— Нет, это был Петька. Его красная ушанка. И желтый пуховик. И серые штаны. И походка его.

— А почему ты не рассказал об этом раньше?

— Знаешь, сколько получает Петька? И сколько — я? Уж я-то в курсе, сам по конвертам бабки раскладываю. У него бабла раз в десять больше, чем у меня. А то и в пятнадцать. По-моему, это несправедливо.

— И ты решил, что он должен с тобой поделиться?

Сашка ухмыльнулся.

— Когда от многого берут немножко, это не кража, а только дележка… Еще по кружечке?

— Я не буду, мне еще рулить.

Мой друг отошел к стойке и вернулся с новым бокалом.

— Но Петька не повелся на твой… — мне было тяжело в разговоре с человеком, считающимся другом, называть вещи своими именами, но я все-таки договорил: —…на твой шантаж?

— Ну и дурак, что не повелся, — цинично молвил Саня. — Теперь остывает где-то там, под горой. А я ведь просил у него совсем немного.

— Может, боялся, что твои требования будут продолжаться?

— Продолжаться? — скривил губы Сашка. — Мы уедем из Финляндии, и дело закроют. Неужели он, дурак, думал, что я в Москве продолжал бы деньги из него тянуть?

В этот момент у меня зазвонил телефон. Я взглянул на определитель. Номер был незнаком, да и первые цифры у него были не московские. И, по-моему, не российские даже. Я нажал «прием».

— Иван? — в трубке прозвучал голос посольского деятеля Кирилла Бокова. — Вам надлежит сейчас прибыть в местную полицию. Вы ведь знаете, где она находится, не правда ли?

— Знаю.

— Ваш друг Александр с вами? Ему следует приехать тоже.

— Зачем?

— Там узнаете.

Кирилл отбился, и у меня нехорошо засосало под ложечкой. Что это значило? Нашли тело Горелова? Случилось еще что-то?

Страницы: «« « ... 678910111213 » »»