Горм, сын Хёрдакнута Воробьев Петр
Горм подошел к мертвой голове длиной примерно в пару лошадиных. Сходство животного со слоном ограничивалось размерами, преимущественно серым цветом, и наличием небольшого хобота – кожу покрывали чешуйки, на полдороги передумавшие становиться перьями, а череп, если не обращать внимания на упомянутый вяло сморщенный хобот, мог бы принадлежать морскому змею. Из пасти, разверстой под хоботом, высовывался длинный раздвоенный язык и торчали треугольные зубы. Едва ярл задумался, кто бы мог свернуть такому животному шею, как из-за его спины послышались шаркающие шаги.
То, что оставалось от кожи воина, приближавшегося к трупу твари с хоботом, было поганочно-бледно-зеленого цвета и слегка светилось. Из дыры в его боку сыпались опарыши, а в кое-как зашитом дратвой длинном разрезе от плеча почти до середины грудной кости виднелось наполнявшееся и опадавшее легкое. Голову драугра венчал шлем с облезшей позолотой, в глазницах, как и положено, горели зеленые колдовские огни, но почему-то он отдавал не только могильной затхлостью, но еще и застарелым поносом. Запах и золото на шлеме навели ярла на догадку:
– Гнупа?
– Горм? – прошипел-прочавкал дважды вонючий покойник. – Ты что здесь делаешь?
– Сперва скажи мне, где это здесь?
– На это есть два мнения. Тут я видел двух странных венедов, одного без доспехов, но с ручным огнеметом вроде этлавагрских, только работой потоньше, так другой венед, что с ним был, в черных одеждах и с черной тряпкой на шее, говорил, что это место раньше называлось не то Каттар, не то Дуггурам, и все дивился, что мы тут делаем. Но кто здесь был подольше, мне рассказали, что настоящее имя этой равнины Гладсхейм, обитель радости. До Фимбулвинтера, здесь стоял золотой чертог Одина с пятьюста сорока дверями, Валгалла.
– Радости? Чертог? – Горм растерянно огляделся по сторонам.
– Ну, чертог сгорел, – пояснил Гнупа, вытащил из дырки в щеке рывшуюся там личинку падальной мухи, и отправил ее в рот. – Зато равнина перед ним, где бьются избранники Одина, осталась.
– А где ж избранники-то?
– Да вон, и вот! – Гнупа сперва махнул рукой в сторону тухлой слоновости и ее еще менее свежих ездоков, потом указал на себя. – Я умер с мечом в руках и именем Одина на устах, и в мою честь была сложена виса. Зря ты там, конечно, про отстой, но все равно ничего получилось, так что я зла не держу. Видишь, я после смерти, как древний ратоборец, сражаюсь с другими эйнхериями во славу Одина. И посетители всякие забавные бывают. Те венеды, еще несколько диковинных скальдов за ними приходило, один на редкость ехидный, двое каких-то плосколицых в мехах по воздуху на черно-белом ките плавали да глазели, сейчас ты…
– Не в обиду, но вы больше не на избранников, а на издранников похожи… Валгалла вроде в Асгарде была, а мы не то в Йотунхейме, не то еще где похуже? Как тебе венеды говорили, Каттарг?
– Про Йотунхейм ты, сдается мне, путаешь, просто все изменилось без Валгаллы.
– Может, и твоя правда. Сюрт, верно, не одну Валгаллу сжег, окрестностям тоже жарко пришлось. Стой, где ж эйнхерии теперь исцеляются после битв и пируют с валькириями?
– А вот с тем и с другим нынче туго, – продолжая разговор с Гормом, покойный ярл Слисторпа подощел вплотную к сломанной шее трупной слонистости и покачал головой, отчего у него отвалился кусок уха. – Как бы нам позвонки-то поправить?
Гнупа подобрал отвалившееся, плюнул на кусок какой-то маленькой, колючей, и хвостатой пакостью, и прицепил часть на место. Пакость вцепилась лапками в обе половины уха и пакостно застрекотала.
– А ну-ка, помоги, – драугр попытался приподнять мертвую хоботастую голову с одной стороны.
Горм приналег с другой. Шея дохлости хрустнула, в глазах зажегся огонь, не зеленый, как у Гнупы, а красный, исполненный незвериного ума и недоброй воли.
– Лежи тихо, – сказал Гнупа, вместе с Гормом опуская голову летучей твари. – Горм, найди пару обломков копья в полсажени, привяжем к сломанному месту.
– А чем привяжем?
- – Сплел тогда Вали.
- страшные узы,
- крепкие узы
- связал из кишок.[106]
Вдохновившись прорицанием вёльвы, драугр запустил руку в распоротый ударом секиры или меча живот мертвому корнаку и вытащил кишки.
– Отдай мои кишки! – не очень разборчиво (впрочем, без большей части губ, удивительно, что хоть как-то) возмутился корнак.
– Как тот ехидный скальд сложил… «Он пригляделся – точно. Кишек нет[107],» – уже из неизвестного Горму источника воспроизвел разлагавшийся ярл. – Посмотрите только на этого выпендрялу… Да на что они тебе? Жевать будешь, изо рта все равно выпадет! Давай лучше копье, а то где мы еще такого раругга найдем?
– Кого найдем? – удивился Горм.
Гнупа уже собрался было объяснять, но чавкающе-шипящую речь драугра остановило приближение еще одного существа, ехавшего верхом на длинной приземистой зверюге, напоминавшей крысу, только размером никак не меньше, чем с большерогого оленя. На ездовом животном местами сохранилась шерсть, но правый бок был частью налысо ошпарен, частью обуглен до костей неведомым жутким жаром. Ездоку тоже досталось, две его длинных руки были сломаны и безжизненно висели по сторонам покрытого плотно облегаемого доспехами туловища. Правда, двумя другими длинными руками он уверенно держал поводья.
– Кром, а это еще кто? – опять удивился Горм.
От упоминания имени бога, при жизни ничего не просившего, а после смерти ничего не обещавшего, по бескрайней равнине, усыпанной трупами и тут и там утыканной развалинами замков и крепостей, словно прошла волна небытия, через темный гребень которой мерцающе проглядывала какая-то смутно различимая иная явь (или навь).
– Чего не знаю, того не знаю, но бойцовая крыса кого попало возить не будет, – поделился Гнупа. – Ты тут про валькирий спрашивал…
Мертвенный свет корня в небе (если нависавшее сверху можно было назвать этим словом) померк. Не кто попало на бойцовой крысе с ожиданием поднял голову, наглухо закрытую вычурным шлемом, ввысь. Там, подобно до слез неправильному во всех отношениях облаку, на большом расстоянии плыло отталкивающе жирное тело, местами прикрытое доспехами, увы, недостаточно, чтобы скрыть его тошнотворно однозначную принадлежность к женскому полу. «Если кому духом послабее такое ночью померещится, точно с дев на коз перейдет,» – прикинул Горм. В каждой покрытой складками дряблого сала руке мерзкая особь держала по четыре покойника. За плечами одного из них висела тряпка на палке. На полотне еще были различимы три сцепленных треугольника. Мерзость пронесла левую руку мимо шеи, где у вторых, третьих, и так далее подбородков были свои вторые и третьи подбородки. Кулак остановился у лица. Над толстомясыми просторами щек придирчиво сощурился заплывший поросячий глаз. Разглядев покойников получше, особь разжала пальцы. Мертвые тела медленно заскользили вниз. Ездок на бойцовой крысе слез с длинного седла на низкой и широкой, частично ошпаренной спине твари и странной походкой – на каждой из ног было по одному дополнительному колену – пошел к предположительному месту трупоприземления. Горм увидел, что доспехи четверорукого на самом деле были частью тела, как панцирь у жука или кузнечика. Тем временем, вторая жирная рука была поднесена к труднопредставимой жути лица, но следующие трупы, встреченные еще менее одобрительным прищуром, отправились прямиком в широко распахнувшийся рот с невероятным количеством зубов. Удовлетворенно жуя и роняя маслянистые слюни, валькирия поплыла дальше.
– Да, так что ты здесь делаешь? – спросил Гнупа, помогая корнаку подняться.
Вдвоем, они принялись привязывать обломки копий по обе стороны от сломанного позвонка в шее раругга, используя злосчастные корначьи кишки в качестве веревок. Раругг, одним глазом смотревший за их работой, зашипел, словно кто-то развел пары в небольшом водомете.
– Кром, хороший вопрос! – ответил Горм. – Что я здесь делаю?
При повторном упоминании имени дающего храбрость, сделалась тьма.
– Шлем в серебре с чернью, это чья ж такая работа? – раздался во тьме хриплый пропитой голос.
– Не все ли равно, чья, серебро есть серебро, тащи сюда, – ответил другой голос, тоже пропитой, но сиплый.
– Погоди, у него и на доспехе все пластины с тем же серебром, да и меч, чай, ничего, дай, вытащим. А ну пшла отсюда, псина!
Раздался крайне знакомый Горму громовой лай. За ним последовали рычание, клацание зубов, проклятия, хрип, звук хлещущей жидкости, и глухой лязг падения на что-то твердое чего-то тяжелого.
– Секирой, секирой псину! – надсаживался третий голос.
Хоть тьма и довольно спокойное место, но дольше в ней оставаться не стоило – кто-то собирался обидеть пёсика. Ярл сделал усилие и повернул взор под таким углом к яви, что та вновь стала видимой и ощутимой. Прямо перед его глазами предстали свежезалитые кровью булыжники. Мостовая качалась, как корабельный настил. Горм попытался встать, но с первой попытки не преуспел. Ярл приложил дополнительное усилие, сбросил со спины труп – покойник ощутимо пованивал, видимо, перед смертью, его кишки опорожнились, – и наконец поднялся, широко расставив ступни, чтобы качка не сбила с ног. Кто-то лизнул его руку. Левое колено почти не держало вес и болело настолько пронзительно, что колотье в груди от каждого вздоха в сравнении оказывалось совершенно пренебрежимым. Рядом, ощетинив слипшиеся в подобия сосулек остатки гривы и обнажив клыки, стоял Хан. С его морды капала кровь, у ног валялся еще один труп с перегрызенным горлом. Строго говоря, место, где только что лежал Горм, было одним из немногих, где трупы не валялись. Стоя кто по щиколотку, кто по колено в мертвых телах, в некотором отдалении пешие воины продолжали битву, устало и замедленно обмениваясь ударами. Поближе, шагах в трех, пара незнакомых дружинников, один с топором, другой с копьем, все набиралась храбрости напасть на одну полуживую собаку, к которой теперь присоединился ее полумертвый хозяин, левой рукой вытащивший из ножен рунный клинок Рагнара.
– Смотри, сам выкопался, нам меньше работы. Слушай, ты, в серебряном шлеме, мы тебя небольно убьем, как одолжение. Меч твой больно хорош, – просипел нерешительный воин с топором.
Было похоже, что он пытался сам себя приободрить. Горм крутанул мечом и сделал шаг вперед, приволакивая левую ногу. Хан, низко рыча, на трех лапах последовал за хозяином.
– А может, они с псом уже убитые? Смотри, кровищи сколько! – второй воин, державший копье обеими руками, отпустил левую, чтобы погладить висевший на брюхе оловянный оберег в виде виселицы.
Этого мига неуверенности хватило, чтобы наконечник копья нырнул вниз, и пес в прыжке бросился на копейщика. Горм отклонился от удара (к его счастью, для этого пришлось ступить вправо), и, пока сиплый возвращал топор, уколол его жалом меча в живот. Кольчуга, не иначе, была скована наспех, кольца нарезаны из проволоки, их концы не склепаны, и дешевая поспешная работа не выдержала давления лезвия из многослойной рунной стали с тайной закалкой Ингельри.
– Твоя правда, – сказал Горм дружиннику, уронившему топор, поскольку обе руки срочно понадобились, чтобы держать в них кучу внутренностей.
В голове ярла пронеслось незваное: «Он пригляделся – точно: кишек нет.» Горм закончил:
– Меч хорош, – и с этими словами, перехватил рукоять обратным хватом и вонзил оружие Рагнара в спину копейщика, боровшегося с Ханом на мостовой.
– Ярл жив! – закричал знакомый голос.
Один из усталых воинов шагах в десяти в сторону Поприща Дрого, короткой улицы, ведшей от ворот прямо ко дворцу, отвлекся на крик и пропустил дробящий удар кузнечным молотком, впечатавший наносье ему в переносицу. Свалив врага, Кнур, у которого кровь теперь текла по обе стороны лица, нелепо задирая ноги, чтобы не увязнуть в мертвецах, побежал к Горму. За ним, на ходу отбиваясь от полудесятка еле державшихся на ногах неприятелей, потянулись крепко помятый Родульф, сменивший чужой молот на пару чужих же топоров, Щеня с шестопером и щитом, Кривой, неразлучный с собственным молотом, подарком Кнура, Снари, вздымавший меч в непривычной для него левой руке, Скегги с двуручной секирой, Сигур, каким-то образом ухитрившийся держать щит, не снимая руки с перевязи, и Ингимунд, на котором, на удивление, не было ни царапины. Не вполне обоснованно приободренные возвращением Горма в явь, его дружинники довольно легко избавились от преследователей, последний из которых вообще раздумал воевать и бросился было в бега, но Сигур уложил его подхваченным с земли и низко пущенным вдогон копьем.
Тем временем, вниз от дворца, к девятерым приближался всадник, закованный в добрую стальную броню, судя по виду, биркинской или ситунской работы. Его плащ был скорее не красным, а красно-серым от пыли, левая рука была опущена на луку высокого седла, правая непринужденно держала здоровенный топор, явно только что побывавший в употреблении – и с лезвия, и с обуха продолжала капать кровь. Еле уловимым движением бедер, всадник остановил коня. Тот, очевидно недовольный, что хозяин заставил его ступать по мертвым и все равно что уже мертвым телам, тряхнул гривой и всхрапнул.
Ярл Йеллинга снова перехватил рукоять и выставил меч перед собой. Вместе с мечом, почему-то поменяли направления верх и низ. От осознания этой перемены, Горма стошнило, против ожидания, не в сторону неба, а по-прежнему в старый низ, на мостовую и частично на Хана.
– Горм Хёрдакнутссон, – всадник кивнул.
– Йормунрек Хаконссон, – наконец узнал верхового ярл, после чего его снова стошнило, на этот раз, себе на сапоги.
Встреча с враждебным предводителем, даже принимая во внимание нарочито кровавый топор, в общем-то была разочарованием. Горм, конечно, помнил Йормунрека подростком и даже провел с ним изрядно времени, в основном за рыбной ловлей, в ходе которой сыну Хакона почему-то особенно нравилось насаживать живую наживку на крючок или выковыривать тот же крючок из рыбьей пасти. Тем не менее, увидев последствия взятия Альдейгьи, старший Хёрдакнутссон невольно начал представлять ее разорителя никак не меньше чем в сажень ростом, с двумя воронами на плечах, челом, постоянно увенчанным тьмой, и глазами, как раскаленные угли. Опыт падения Гафлудиборга и осады Скиллеборга отнюдь не способствовали развенчанию этого сверхъестественно пасмурного образа. Теперь же на него из-под стального шлема смотрели вполне обычные глаза, серо-голубые, да и запыленное и испятнанное кровью лицо не особенно изменилось за несколько лет, прошедших со времени пребывания Торлейва и Йормунрека в Йеллинге – разве что светлая бородка пробилась. С другой стороны, облеченный мраком исполин совершенно и не требовался, чтобы отправить полудохлого ярла, с тошнотворным шатанием на кровавых соплях ввернутого в явь, обратно в небытие. Свободной от меча рукой, Горм утер нос и тут же пожалел об этом, чуть не потеряв сознание от боли в плече.
– Это ж сколько лет мы не виделись? Десять или меньше? Кстати, я навестил отца и мачеху твоих по дороге на юг, были в здравии. Да, что ты собираешься делать с этим мечом? – пыльный конунг-братоубийца ослепительно улыбнулся.
За Йормунреком собирались в клин его дружинники, тоже в отменной стальной справе, но пешие. Горм, все еще борясь с качкой, сделал шаг вперед. Качка усилилась, мостовая, похоже, снова собиралась драться.
– Биться, – сказал Горм.
– А что биться, у нас ссоры-то нет. Я к сестре твоей даже сватов было заслал, только те ее не застали. Ничего, дело не решенное. Вот что…
Йормунрек тронул бока коня пятками, тот сделал пару шагов вперед, после чего, пыльной стальной башней возвышаясь над ярлом и обдавая его запахом конского пота, йотунской гремучей смеси, и свежей крови, покоритель Килея негромко и доверительно продолжил:
– Я хочу на весь Мидхаф руку наложить, конунги мне поперек пути, а крепкий ярл нашей северной крови мог бы очень кстати прийтись, вершить дела в Скиллеборге моим именем, если дашь мне клятву верности. Мне рассказали про Слисторп, и про бой с морскими разбойниками, Гафлудиборг я сам видел, а поединок у нас сейчас вышел бы так себе, – ты уже разве что Одиновой милостью сам с ног не падаешь. Я так полагаю, тебе в Гладсхейм еще многих суждено отправить, прежде чем самому во цвете славы туда отбыть.
«Вот уж какой почести ввек не надо,» – вместе с уже выцветавшим воспоминанием о посещении равнины, где вечно бились мертвецы, промелькнуло в голове у Горма.
Конунг закончил:
– Так хочешь, я подарю тебе жизнь? Решай.
– Если мы все ее получим, – был ответ.
– Не верь ему! – Кнур встал рядом с Гормом, по левую руку. – Сигвальд ярл его спину защищал, а с ним что вышло?
– Сигвальду лихая доля досталась, правда, – спокойно объяснил конунг, за которым собралось уже с полсотни воинов. – Но моей вины в том нет. Он взял двух местных наложниц, сестер-близняшек, одной третьего дня то ли ухо, то ли нос в подпитии отрезал, мол, чтобы их различать, а другая его вчера зельем насмерть опоила. Ну, а если Сигвальд напоследок мне еще раз удружил… он точно не в обиде.
– Кром и Эгир, у Йормунрека мертвецы в друзьях, – буркнул себе под нос Скегги.
– Так что теперь скажешь, Кнур? – спросил Йормунрек.
Вместо ответа, кузнец перехватил молоток половчее.
– Щеня, какой твой совет? – Горм обратился к знахарю.
– Биться. Честнее голову сложить, чем страху навьему служить, – Щеня смерил взглядом дроттаров, как по заказу, вышедших из пролома в стене.
Жрецы Одина расступились. За ними последовала простоволосая и босая костлявая старуха в длинной серой свите, с посохом, украшенным костями. Именно таком виде многие таны и венеды представляли себе смерть. Воины стального клина за Йормунрековой спиной с лязгом шагнули вперед.
– Ой, как жить охота[108], – заметил Снари.
– Ватага? – Горма снова зашатало, чтобы не упасть, он оперся на меч, как та старуха на клюку, завершавшуюся частью чьего-то позвоночного столба.
– Кривому нужно будет вернуться в Этнедаль, Кривой обещал, – с нетроллиным сомнением в голосе сказал тролль.
– Конунг говорит. Верно. У тебя нет. С ним ссоры, – заметил Ингимунд. – Мир будет по чести.
– Биться, – просто выдал Сигур.
– Стыдоботина удистая, блудовместилище раскоряченное, ложеснокал етый табуном, Эгира вздутый бейбас, и глистокрыса, в йотунском гузле зачатая, – Родульф довольно долго перечислял свои соображения, прежде чем сделать вывод. – Биться!
На «глистокрысу,» Йормунрек чуть приподнял бровь.
– Раз Ингимунд говорит, мир по чести… – Скегги настороженно посмотрел на конунга.
– Четверо на четверо, – Йормунрек опять улыбнулся. – Твое слово решает, ярл.
– Моим дружинникам из Йеллинга и тем с Килея, кто со мной вместе бился, жизнь, свободу, и справу, – несмотря на меч, используемый в качестве опоры, Горм упал бы, не поддержи его Щеня. – Чтоб шли домой, у кого дом остался.
Конунг кивнул.
– Свободу Беляне, чтоб вернулась в Гардар, и требуй с меня, чего хочешь.
Конунг покачал головой:
– Беляна, как мои молодцы ворота замка высадили, из окна башни бросилась. Я уже велел похоронить ее и Бейнира со всеми почестями.
Хан повернул морду к Горму и издал странный звук, посередине между рычанием и скулежом, словно пытаясь что-то сказать. Лица последних защитников Скиллеборга окончательно помрачнели, Скегги опер рукоять секиры на мостовую и полез себе за пазуху, беззвучно перебирая губами. Тяжелое молчание нарушил Щеня:
– Конунг, какая клятва тебе от нашего ярла нужна? Спеши, если тебе охота, чтоб он в этом круге ее принес.
– Пусть клянется именем Одина! – процедил один из дроттаров, посох которого венчал знак из трех сцепленных когтей или крючьев.
Горм оторвал меч от земли и распрямился. Скегги, не переставая шептать, вновь схватил секиру обеими руками.
– Погоди, он не может клясться именем бога, в которого еще не верит. Нет, я знаю клятву, для нашего ярла из Танемарка самую нерушимую, – полупримирительно сказал Йормунрек. – Горм, ты сын жрицы из Гардара. Ее духом, клянись самой страшной венедской клятвой, что будешь мне верно служить, пока ты не умрешь, я не умру, или я с тебя клятвы не сниму.
– Клянусь. Нарушу, да будет мне стыдно, – произнес заветные слова Горм.
Глава 46
У воды звенели стальные и бронзовые топоры. Под присмотром Фьори, несколько карлов с Губителя Нарвалов вместе с местными плотниками уже выгнули и обтесали киль нового корабля и занимались рангоутом. Предметом большого спора оставалась обшивка – доски или тюленьи шкуры? Может быть, шкуры поверх досок? Хельги позавидовал простым трудностям умельцев, глядя на сестру глазами, полными ужаса.
– Пробный брак? На шесть лун? Согласие родителей не нужно?
– Да, главное, чтобы жених и невеста были друг другу любы… и из разных кланов. Заодно поздравляю, ты младший вождь клана морского змея. Со свекровью и… законоговорительницей племенного совета, так, наверное, надо перевести… позже познакомлю.
– Стой, а если попробовали, разбежались, и дитя родится?
– Это за беду не считается, дитя остается в клане матери и ей воспитывается. Слушай, перестань делать круглые глаза, и надувать щеки, сейчас еще засопишь, как отец!
Чтобы и вправду не засопеть, Хельги слепил из слегка подмякшего на солнце снега снежок и кинул им в ряд сосулек на крае крыши нового длинного дома. Сосульки посыпались с удовлетворительным звяком. Аса продолжила:
– Винландцы, между прочим, тоже приспосабливаются к нашим обычаям! Ксамехеле два дня подряд по нескольку часов сидел в парилке с шаманами, чтобы решить, что делать с обрядом белой собаки, потом каждый раз воду с травами пил, бедный, берестяными ведрами, как лошадь.
– И что ж они надумали? – ярл Хейдабира и младший вождь клана морского змея нахмурился.
– Пошли, покажу.
Брат и сестра прошли мимо длинных домов, к ухожу, где хранилась питательная смесь для ездовых собак, ремни, части нарт, и так далее. За ней на нескольких огороженных участках возились, бегали, или спали ездовые и охотничьи псы. Впрочем, собак хватало и на неогороженном пространстве. Некоторые обходили частокол, бдительно нюхая предвесенний лесной воздух, с другими играли дети. По дороге, Аса обменялась приветствиями с несколькими представителями клана медведя, которые были чрезвычайно почтительны. На доски завалинки вдоль стены одного из старых длинных домов, обращенной к югу, была кинута неправдоподобных размеров шкура. На ней сидели Глум и седой незнакомец в богато украшенных замшевых рубахе со штанами и длинной накидке поверх, отороченной росомахой. Также на меху валялись ножи, клёпики, клюкорезы и прочая столярная непонятица. На коленях у Глума лежал недоделанный гудок. Знахарь сосредоточенно выскребал полость кузова ложечным ножом. Рядом, пожилой винландский умелец уверенно повторял его движения на своей заготовке. Длинное орлиное перо, торчавшее из кожаной ленты в седых волосах старца, вяло подрагивало на слабом ветерке.
– Аса посадница, Хельги тысяцкий, Ге'ге Са-Но из племени великого болота за сто рёст пришел о гудочном искусстве радеть, – вынув изо рта чубук дымившейся резной трубки, представил своего ученика знахарь.
– Сгено, хойане-но, – в отличие от многих других уважаемых каменнолицых старцев шести племен, этот хоть умел улыбаться.
– Еще один язык? – ужаснулся средний Хёрдакнутссон.
– Да, повторяй за мной. Сгено, Ге'ге Cа-Но гайо-го.
Хельги воспроизвел бессмысленные для него звуки, после чего оба старца благожелательно кивнули и, окруженные волшебным дымом, вновь погрузились в изготовление гудков. Ярл Хейдабира, уже чувствуя, что дело все равно выйдет по хотению Асы, по крайней мере для порядка вернулся к неразрешенным вопросам о приличиях и девичьей чести:
– А жить-то ты где будешь?
– Пробный муж переходит жить в деревню клана пробной жены, так что в новом поселке на Мохнатин-острове, что нам подарили шесть племен.
– А, делайте, что хотите. Хоть земля своя есть. Большая удача, что Ушкуй привез корову. Волшебное животное, и раз, на тебе остров.
– Еще больше удача, что мы не угостили шаманов молоком.
– А это почему?
– У народа холмов что-то не так работает с животом. Любопытства ради, Госа-Дес и Овахес'де Джидеа попробовали молока, так у обоих животы скрутило, охотник аж плакал!
– А дева?
– Мы, женщины, крепче, и лучше переносим боль, – гордо изрекла Аса. – Пришли.
Временная жена вождя клана медведя и участница совета уже не шести, а семи племен на испытательном сроке повернула щеколду на двери небольшой пристройки к ухожу с собаководческими припасами – его нельзя было назвать псарней, поскольку псы проводили все время снаружи. Впрочем, как выяснилось по открытии дверцы, не сделанной из досок, а сплетенной из коры, натянутой на деревянную раму, это не относилось к здоровенной полуволчице, лежавшей на куче соломенных плетенок, занимая примерно треть всей площади пола пристроечки. У ее светло-серого с черным подпалом бока пушистыми клубочками свернулись пятеро щенков, возрастом вряд ли старше ущербного серпа месяца Торри. Хельги, мигом забыв поддерживать на лице суровое и оскорбленное выражение, подобающее брату возмутительно самовольной и невесть во что встрявшей девы, протянул руку в направлении щенят и остановился, ожидая разрешения матери, чтобы подойти поближе. Полуволчица недоверчиво уставила на ярла желтые глаза и слегка приподняла верхнюю губу, показывая вызывавшие уважение клыки.
– Тайю'ни, угьяде-о, – объяснила Аса, осторожно делая шаг вперед. – Теперь давай ей руку понюхать!
Убедившись, что перед ней пара дружелюбных и уверенных в себе молодых псов из одного помета, полуволчица опустила голову на циновки и тяжело вздохнула, видимо, о своей материнской доле. Теперь Хельги мог как следует рассмотреть щенков. Судя по их большим лапам и носам, по крайней мере трое обещали перерасти мать, включая белоснежную самочку с голубыми глазками. Она развернулась, встала, и с любопытством ткнула мордочку в расшитый бисером и серебряной нитью сапожок Асы. Последовало знакомство и сосредоточенное взаимное обследование, постепенно перешедшее в игру. Утомленная заботами родительница щенков воспользовалась возможностью и задремала.
– Добрые щенята, – Хельги еще раз почесал благосклонно подставленное ему брюшко, потом другое. – Ну и что?
– Вот, – Аса помахала брату белой лапкой, держа ее двумя пальцами. – Белая собака следующего года.
– Что-о? Да она даже вырасти не успеет! Они совсем озверели?
– Белая собака следующего года едет с нами за море, а в день белой собаки шаманы сожгут белую корзину, сплетенную в виде собаки, с травой кшате, – торжествующе заключила Аса. – И так будет всегда, но в обмен мы должны будем привезти на Мохнатин новую пеструю корову – Птаха с Ушкуем свою заберут, Буканочке молочко нужно.
– Вы все тут с ума посходили, пока мы на север путешествовали, – в голосе Хельги боролись явное облегчение и не до конца удачная попытка выдержать должную суровость. – Челодрыга гоняют по лесу и бьют, потом женят на Оньоде, Али и Грейпа не бьют, но принимают в племя, ты и Ксамехеле…
– Он влюбился в меня с первого взгляда, и не за то, что я дочь ярла или наследница земли и богатств! – щеки Асы вспыхнули.
– Ладно, Ксамехеле молодец дельный, отцу понравится. Опять же, не в пример обходительнее, чем средний раумарикский или мёрский ярл, не говоря уже о коннахтских, или о том же Адальстейне. Одно плохо, – Хельги взял у сестры белую собаку следующего года, вилявшую трогательно заострявшимся к концу хвостиком. – во всех шести племенах народу меньше, чем в Хроарскильде, и они совершенно не воинственные, так что против Йормунрека вряд ли помогут. Разве что Саппивок ему наколдует какую-нибудь гадость. Что у них вышло такое, что мечи и доспехи кое у кого остались, а войн нет?
– Ксамехеле рассказывал, что в Фимбулвинтер и после в Винланде было сильно холоднее, чем на нашей стороне моря.
– Ну, это похоже на правду. У них и сейчас больше ледников.
– Земли, с которой можно было прокормиться, получилось всего ничего, и за нее племена все время воевали. И племен, и кланов было больше, некоторые вымерзли насмерть, некоторых перебили до последнего, и это безобразие так и продолжалось без конца и без закона, пока не пришел Скенненрахави, Соединяющий Течение Двух Рек. Он и его ученик Айан'ватха, Поворачивающий Реки Вспять, помирили племена – к тому времени, их осталось шесть. После этого, Скенненрахави сделал свое знаменитое предсказание. Из-за моря в Винланд должен приплыть белый змей. В Винланде белого змея встретит красный змей, как потерянного брата. Белый с красным змеем будут вместе биться против черного змея, и его победят. Шаманы говорят…
– Что белый змей – наш кнорр, что ли? – перебил Хельги. – Для этого шаманом быть не надо….
– Не так все просто. Аксуда говорил, предсказание можно толковать так, а можно и по-другому, что белый змей сначала обманет красного, и оттого черный змей их обоих победит.
– Вот черный змей меня как раз волнует. Уж очень на Йормунрека смахивает.
– По-моему, ты вслед за шаманами немного преувеличиваешь значение предсказаний и хочешь, чтобы они непременно все прямо сейчас сбылись. Может, Скенненрахави вообще имел в виду что-то совсем другое, что или уже было, или наоборот будет очень нескоро. Гораздо важнее закон, что Айан'ватха составил и записал…
– Записал? Они же рун не знают…
– Видел длинный бисерный пояс, который Аксуда показывал в последний день зимнего праздника? Это запись их закона. Все до последней бисерины что-то значат, и их больше шести тысяч. В каждом белом прямоугольнике запись земельных наделов, рек, и лесов одного из племен, посередине мировое дерево…
– Мировое дерево?
– Да, как Иггдрасиль. Кое-что как в наших сагах.
– Я думал, только белая собака…
– Выходит, не только. У них тоже на дереве сидит орел, а у того на клюве ястреб. Еще можно рассудить, что Скенненрахави – это их Кром, а Айан'ватха – Йокки, первый законоговоритель.
– Точно! А Инну в шашки играют, и в лису и гусей, даже правила те же! Еще у них есть одна замечательная игра, ватага на ватагу прытко ногами гоняют кожаный мяч по льду между двумя полыньями. В чью полынью загнали мяч, тому его вытаскивать из воды. Ты слушай, слушай!
– Я слушаю, – Аса честно, но тщетно попыталась разделить братнин восторг по поводу замечательной игры.
– Ушкуй говорит, в Альдейгье есть похожая забава, они ее «ногомяч» зовут. Надо будет наших научить… Все эти совпадения неспроста. Может, и раньше ходили корабли через море. Саппивок нам показывал одну древность по пути на север, говорил, давешняя лодка. На лодку непохоже, скорее на упавшую башню, сплетенную из серебряной паутины. Тут мы с Ушкуем, правда, не согласились. Он почему-то взял в голову, что это летало…
– Если и ходили корабли, то очень давно, потому как многие вещи хоть на первый взгляд и похожи, а в частностях сильно отличаются. У мирового дерева шести племен четыре корня, а не три, закон Айан'ватхи запрещает войны полностью, имущество передается через женскую сторону рода. Кое в чем, их закон может быть лучше нашего, например… Ты не слушаешь!
– Да нет, я слушаю, только задумался – как это работает с бисером? Как понять, что бисерина значит?
– По цвету, очертанию, и месту.
– Но наскоро записать, например, как Ушкуй писалом на бересте, сколько рёст прошел по счислению, бисером ничего нельзя? Пояс нужен, нитка, разные бусины…
– Верно, поэтому во всех шести племенах ровно столько же поясов. Надо бы научить их рунам.
– Рун может не хватить, звуков больше, – тут же возразил Хельги. – Как рунами записать «Йа-О-Га?»
– Добавим, – уверенно отразила Аса. – Вот Виги через море привезем, или Ксамехеле в Танемарке с ним поговорит, и Виги придумает новые руны.
– Будем надеяться, что ему не придется для этого вешаться на мировом дереве с четырьмя корнями. Руны не шутка, в них сила! Старец пусть все-таки в Танемарке остается, он сам едва не ровесник Йокки, не забывай, а вот кузнеца и сапожника надо сюда переправить.
– Еще бы неплохо «сюда» назвать как-то. Остров и землю вы с Ушкуем назвали, давай, деревню я назову.
– Это еще почему? – возразил было Хельги.
– В племенном совете мне ее представлять, – у Асы был готов ответ. – И, сказать без прикрас, с названиями у вас не очень заладилось. Ну, Мохнатин-остров, это еще куда ни шло, а вот Винланд? Где ты тут видел виноград?
– Винланд не в честь винограда, а потому что здесь вино замечательно пьется! Две шкуры вмиг уговорили!
– Ну да, напились, обкурились, и там же на берегу у костра заснули. Точно как поросята в Ноннебакке, объевшись палых диких вишен, что поздним летом забродили…
Хельги улыбнулся, вспоминая пьяных поросят, одним теплым вечером устлавших своими тушками траву под одичавшими вишневыми деревьями. Брат и сестра некоторое время сидели на циновках в уютном молчании, окруженные сопящими и изредка повизгивающими щенками.
– Ноннебакке… лето… вишни… земляника… По правде, домой хочется… и маминых блинов с медом, – очень негромко поделился средний Хёрдакнутссон.
– А мне больше пирога из слоеного теста с яблоками, и пойти с батюшкой смотреть новых жеребят. Это не летом, поздней весной, – мечтательно и немного печально ответила откровенностью на откровенность Аса.
– Ну, весной мы навряд ли вернемся, а до конца лета стоит постараться. Надо еще ватагу пополнить, взамен тех, кто здесь останется. С нами точно идут Саппивок и Неррет, рассказать Адальфлейд, что видели, Госа-Дес просто так напросился, кстати, как его имя переводится?
– Конь.
– Просто конь, не пегий, не быстроногий? Странно. Еще кто?
– Ксамехеле, кто же. С родителями знакомиться.
– Слушай, может там тоже свадьбу сыграем? Чтоб все по обычаю было? – заныл Хельги.
– Как раз от того обычая я не в восторге. Особенно от части, где жених за невесту отцу выкуп платит, при шести свидетелях, как за овцекорову…
– Ну, в этом тоже толк есть – показать, что жених дельный, и сможет семью прокормить. Потом, Ксамехеле же и так в Ноннебакке подарки повезет – собачку, мехов немеряно, древностей кучу, что на старом городище ледник обнажил… Одна золотая чаша с альвскими письменами марок на восемьдесят серебра потянет…
– Что ж ты письмена-то не смог разобрать? Хвалился, что язык знаешь…
– Да письмена те, язык не тот! Вроде как нашими рунами записать речь племени холмов… Стой, Аксуда с Ксамехеле поедет? Вот бы кого с Виги свести на предмет рун…
– Нет, главный шаман племени должен при нем оставаться. Саппивок может за море ехать, потому что его подменит старичок, говорящий с китами. Ты действительно это видел? – Аса с ожиданием посмотрела на брата.
– Да, – уже не в первый раз подтвердил Хельги. – Рыбаки ставят сеть, старый-старый старик выходит в лодке из шкур на середину залива, бьет по воде веслом, по-чудному свистит и мяукает, приплывают четыре черно-белых кита, свистят и мяукают ему в ответ, потом хлопают хвостами и уплывают. Вскорости они появляются снова, у входа в залив, и нагоняют полную сеть рыбы. Сеть вытаскивают на берег, половину рыбы тут же кидают китам. Последнюю рыбину старик берет в зубы, подходит с ней к кромке льда, тут выныривает кит, прямо у старца изо рта забирает рыбу, точь в точь как братнин пес морковку, снова мяукает, и все киты уплывают. Ах ты пушивец-паршивец…
Последнее было обращено к щенку, направившемуся было к прикрытому плетеным пологом лазу в стене, но напрудившему лужу на утоптанный земляной пол, не успев выйти из помещения. Осознав неправедность содеянного, пушистое существо жалобно запищало, смотря в сторону матери и Хельги с Асой. Ярл Хейдабира поморщился, глядя на лужицу и мокрые отпечатки лапок пушивца-паршивца.
– Что-то мне это напомнило неприятное… Следы, и взгляд этот собачий… А, напасть. Карли-следопыт, робкий ревнивец, с ним что?
Против ожидания, Аса рассмеялась:
– Он несколько дней после твоего отъезда ходил мрачнее тучи, потом…
– Набрался храбрости и тебе наконец признался?
– Если бы! Вызвал Ксамехеле на хольмганг. Ксамехеле еще ко мне пришел – мол, что такое «нитинг?» Племенной совет посовещался и назначил им хольмганг, но по местным правилам.
– Так шесть племен же не воюют!
– Не перебивай. Местный хольмганг состоит из трех поединков. В первом поединке, соперники становятся друг напротив друга, с внешними сторонами правых стоп вместе, и сцепляют правые руки. Кто выведет противника из равновесия, тот выиграл.
Теперь пришел черед Хельги смеяться:
– Всего-то?
– Во время второго поединка, соперники кладут локти на стол, хватают друг друга за руки, и кто опрокинет руку соперника, тот победил.
– А в третьем?
– Опять перебиваешь… Третий как второй, только оба лежат на спине и сцепляют ноги. Кто выиграл два из трех или все три поединка, определяет наказание побежденному, обычно что-нибудь смешное. А еще у племенного совета в правилах устраивать такое состязание, чтобы решить трудный вопрос, если есть два решения, и голоса разделились. Выиграет один соперник, значит, первый ответ правильнее, выиграет второй…
– Погоди ты с племенным советом! Что у Ксамехеле с Карли-то вышло? Карли хоть невелик, да жилист…
Аса фыркнула.
– Ты видел, какие у лада моего руки да плечи? Все три поединка он выиграл, а вместо наказания велел Карли идти к Тадодахо.
– Это нечесаный со змейкой в космах из соседней деревни, и с недавних пор к тому же Челодрыгов тесть?
– Именно. Он замечательный советчик по части порчи, несчастной любви, и еще, говорят, верное средство от почечуя знает.
– Саппивок мне рассказывал, самая знаменитая на предмет порчи была жена его учителя, так сглазить могла, охотиться без лука ходила. Выйдет старуха в чистое поле, завернет за угол, пустит сглаз, и в небе птицы на лету…
– Падают в чистое поле за угол, надо полагать? – теперь уже Аса перебила брата. – Нет, Тадодахо, тот порчу не наводит, а снимает. И будущую любовь видит. Кстати, он Ксамехеле предсказал, что тот меня встретит.
– Ты вроде не очень в такое веришь? – Хельги с хитрым прищуром посмотрел на Асу.
– Пошли обратно в длинный дом, по дороге дорасскажу, – вместо ответа промолвила та.
На прощанье еще раз погладив щенят и полудремавшую полуволчицу, дети Рагнхильд вышли из пристройки. Аса закрыла дверь на щеколду и продолжила:
– Тадодахо с Карли теперь лучшие друзья, и сейчас они где-то за рекой охотятся вместе… Накурились травы, наелись стрёмных грибов, и обратились в волков.
– По правде?
– Ну, им точно так показалось, а остальным как-то не очень была видна волчья сущность, зато вся деревня клана черепахи хорошо посмеялась, когда эти двое вместе бегали по траве от длинного дома к длинному дому на четвереньках и выли. Еще каждый чесал себе ногой за ухом, зубами клацали, блох ловили, мочились на каждом углу, потом прыгнули через костер, Карли перескочил, а у Тадодахо загорелись штаны. Пришлось кубарем лететь по косогору и в реке тушить. Когда обоих отпустило, шаман сказал Карли такие слова. Его суженая за морем на востоке, на зеленом острове, а объявится, когда Сунна с огненным следом четыре раза с горы скатится, и собаки по земле сани повезут быстрее, чем по снегу.
Глава 47
– С этой что делать? – спросил один дроттар другого, вытаскивая за волосы пленницу из кучи связанных тел.
– Повесить с остальными, – сказал тот. – Весь род Дрого, как Фьольниров ворон приказал.
– Смотри, какая хорошенькая, – почти с мольбой сказал первый дроттар.
– Ладно, – согласился второй постарше. – Но потом все равно повесить.
Кулаки кузнеца невольно сжались, но он сделал над собой усилие и прошел мимо, не замедляясь. Как и в свое время Альдейгью, Скиллеборг никто намеренно не тушил, но пожары в каменном нижнем городе выгорели, особенно не распространившись. Тем не менее, и того, что сгорело, хватило, чтобы воздух накрепко провонял гарью. Хотя большая часть трупов была убрана, оставшихся непогребенными тел в домах и развалинах было достаточно, чтобы в обманчивом ранневесеннем тепле дать о себе знать тошнотворно-сладким намеком на смрад, не полностью терявшемся за запахом горелого. Вдыхая эту безблагодатную смесь воней, Кнур плелся за Йормунреком и Торлейвом, обходившими стену внутреннего замка и с изрядным понятием обсуждавшими ее дополнительное укрепление. Безоружному кузнецу в спину волками смотрели три карла с секирами и в стальной чешуе.
– Все дома снаружи от стены на пятьдесят шагов снесем, – говорил конунг в красном плаще.
Читать бесплатно другие книги:
