Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия Колотенко Владимир

Глава 9

Летом мы жили на даче. Как раз в это лето проходил чемпионат мира по футболу, и мы, коротая время, торчали у телевизора… Мы, конечно, мучились: дела наши шли из рук вон плохо…

Однажды, была суббота, мы отоспались после трудной ночи и, навалявшись в постелях, выползли наконец на улицу. День стоял звонкий, синий, безветренный. Было около полудня, солнечные лучи, пробившись сквозь верхушки корабельных сосен, дымчато-беловатыми штыками вонзались в землю. Жора, сонный, в голубой кофте, с голыми белыми ногами, сидел на деревянном крыльце и, щурясь, крошил в прах своими белыми зубами кедровые орешки.

– Люююбишь ты нежиться на белых простынях, – улыбнулся он, даже не взглянув на меня.

Всегда было наоборот. Во-первых, не было никаких белых простыней, мы спали на старых ватных матрацах, кое-как прикрытых какими-то марселевыми покрывалами. И даже летом укрывались блестящими стегаными ватными одеялами. Во-вторых, это он спал до полудня, я же – жаворонок, просыпался рано и старался себя чем-нибудь занять, пока он не выползет на крыльцо. Я бродил по летнему лесу между корабельных сосен, делал зарядку, я даже бегал к озеру, чтобы поплавать… Зато он мог ночи сидеть напролет, даже не зевнув, а я едва доживал до двенадцати.

– Представь себе, – неожиданно произнес он, – что нам удастся найти такую композицию… 

Он думал о вчерашнем дне. Мы длительное время добавляли в пищу животным в различных комбинациях биологически активные вещества животного и растительного происхождения: мумие, цветочную пыльцу и прополис, маточное молочко и женьшень, и элеутерококк, и лимонник китайский с желтым сахаром, присланные нам из Владивостока самим Брехманом, вытяжку из рога оленя и рога единорога… Все это готовили на основе меда и на соках трав, примешивали сперму кита и перепелиные яйца. Гоша Ачичеладзе привез из Поти акулий хрящ, а Вит притащил из Таллина от Хинта и Урмаса Алтмери жутко вонючий препарат АУ-8… Ко всему этому были примешаны и чесночные капли на молоке (рецепт тибетских монахов), и настойка чаги, и прижигание китайских точек (хе-гу, цзу-сань-ли…), и абсолютное голодание по схемам, придуманным Жорой с Аленковым. Было нелегко найти такое редкое сочетание всех этих мыслимых и немыслимых препаратов и биодобавок, чтобы хоть на месяц достоверно продлить жизнь подопытной группы белых мышек или рубиновоглазых крыс. Хоть на месяц? На день! Какая логика выбора условий эксперимента овладевала Жорой, никто не знал. Интуиция экспериментатора, чутье охотника. Жора назвал это методом научного тыка. Да, Жора верил своему шестому чувству. И Аленков поддерживал эту веру. Машинное и математическое моделирование? Кто-то из знакомых Аленкова занимался и этим, но надежда была только на Жору. Я присматривался. О своих клеточках я молчал. А Аза вообще тут была ни при чем. Что-то удерживало меня от рассказа о них. То, что проделывали с мышками Жорины ребята, забивая их как котят и растаскивая экспериментальный материал (кто-то мозг, кто-то сердце, кто кишки или печень, кто кровь и мочу…) по своим углам для изучения тонких механизмов развития рака или предупреждения старения, меня мало интересовало. Все они работали над кандидатскими диссертациями и просто не могли не заметить, как Жорины композиции благотворно действуют на организм мышек. Клетки теряют молодость под воздействием вредных факторов окружающей среды. Всякие там свободные радикалы и канцерогены, ксенобиотики и энергетические киллеры, все это, безусловно, не молодит клетки. Было ясно, что старение напрямую зависит и от генов. Появились сведения, что немало генов определяют продолжительность жизни экспериментальных животных. Скажем, мутация гена белка ламина А приводит к нарушению функций клеточных ядер, что приводит к прогерии Хатчинсона-Гилфорда – болезни, приводящей к преждевременному старению. Жора и сам понимал: долголетие – не такая простая проблема, чтобы решить ее с помощью новых комбинаций. Не говоря уж о раке!

– Если бы можно было…

Жора размышлял. Ему, конечно, и в голову не могла прийти мысль о воздействии на гены. Дело в том, что эта мысль не могла быть реализованной в нашей экспериментальной «кухне»: другие пути поиска, другие методы, другие мысли – стереотип. От этого нелегко избавиться. Мы нанизаны на привычки, как вобла на леску, пришпилены к ним, как бабочки к сукну. Мы как рабы, прикованные к веслу. Да, мы рабы своих стереотипов, и чтобы обрести хоть краюху свободы, нам необходимо предпринимать неимоверные усилия для ухода из-под их власти. К тому же мы настолько ленивы, что становимся ненавистны сами себе. Лень губительна для исследователя, и единственным лекарством от лени является каждодневная битва с собой. Хотя лень бывает и плодотворной.

То, что я украдкой подмешивал в наши композиции гены черепахи, не могло иметь решающего значения в нашем поиске. Нужны были клинические испытания, а это было, как говорят, целое дело.

– Что, если нам попытаться? – задумчиво произнес Жора, но так до конца и не сформулировал свой вопрос.

Затем мы ели суп из крапивы – похлебка, вкус которой невозможно забыть.

– Ммм! – мычал Жора, – как вкусно!

Я тоже суп нахваливал. Яичница с кружками поджаристой «московской» исправила первое впечатление. А чашечка кофе на десерт доставила истинное наслаждение.

Жора закурил и уселся в кресло-качалку.

– Скажи мне, – сказал он, кашлянув, – ты, и правда, не-е-е?..

Он всегда начинал разговор об этническом оружии с вопроса.

– Я сбегаю к озеру, – сказал я, чтобы этническое оружие вдруг не выстрелило. На кой оно мне?! Сказать откровенно – мне было достаточно Азы с нашим клоном, имени которого я так и не узнал. Гуинплен!.. Это было прозвище, кличка, но не имя. Как же назвала его Аза?..

– Сбегай…

– Я думаю, что…

– Хорошо думаешь, – сказал Жора, – ладно – беги к своему озеру.

Жора знал мое отношение к войне, к любому оружию, тем не менее, время от времени тестировал меня: не изменил ли я своего мнения? Я не изменил.

Уже по дороге домой мне впервые пришла в голову мысль, что я занят не своим делом. Я как раз пытался прошлогодними сосновыми шишками метров с десяти попасть в ствол огромной корабельной сосны. Все мои снаряды летели мимо, и только когда эта мысль вдруг упала на голову, я поразил, наконец-то! цель. Мне показалось, что сосна вот-вот рухнет… И еще был один вопрос, на который все это время я так и не мог найти ответа: что делала Аня тогда в том далеком темном ночном подвале? И зачем приходил туда Юра? А оружие – так на кой мне оно?!.

– Ты и в самом деле никогда не думал об этническом оружии? – спрашивает Лена.

– Всегда.

Но больше всего на свете меня привлекала мысль о гетерогенном геноме. Я не верил, что Аза – моя последняя попытка создания человека, скажем так, хорошо управляемого феноменологически и, как мечта и надежда, – человека совершенного: Homo perfectus или perfectum, я до сих пор не силен в латинских окончаниях.

– Perfect – это обыкновенный английский, – заметила Лена.

– Все равно. Так вот: я жил этой мечтой!

Глава 10

Прошло еще месяца три. Больше! Лето пролетело, как день, пришла осень… Деревья уже стояли голые, когда вдруг позвонил генерал и пригласил нас к себе.

– Вот они, виновники твоего торжества, – сказал он, когда мы вошли в его кабинет, кривоногому человеку с выпученными, как у рака, карими глазами, одетому в синий спортивный костюм с двумя белыми полосами по бокам.

Тот выбрался из кресла и шагнул нам навстречу.

– Рад познакомиться.

Он поочередно пожал наши руки, называя себя.

– Женя.

– Жора.

– Женя.

Я назвал себя. Он не отпускал мою руку и вопросительно смотрел на меня.

– Орест, – повторил я.

Он улыбнулся и, прикрыв на секунду глаза, кивнул.

– Ясно, – сказал он, – значит, это вы…

– Да, – вмешался генерал, – это им ты обязан своим выздоровлением.

Мы пили коньяк и много ели, говорили о событиях на Ближнем Востоке, затем пришла очередь крылатых ракет. Наш бывший пациент оказался генерал-майором ракетных войск Евгением Золотайкиным. Это был невысокий крепыш лет сорока пяти, у него был зычный командирский голос с хрипотцой и глаза навыкате, как у злого быка. Он оказался миролюбивым и добрым и Жоре едва доставал до плеча.

– Хотите анекдот?

Все смеялись, и было видно, что генералы нами довольны. На следующий день мы не поехали в наш институт.

– Возможно, это случайность, – сказал Жора, когда мы пили кофе, – что этот коротышка выздоровел благодаря нашему препарату. Но, возможно, и нет. Как думаешь?

Я сказал, что у профессионалов случайности очень редки.

– Ты прав. Просто не могу представить, что при приеме внутрь наш порошок прошел желудочно-кишечный барьер, не потеряв свою активность. 

Мы не спорили, делились впечатлениями, но факт выздоровления генерала-ракетчика оставался фактом, от которого нельзя было отмахнуться. Мы молчали, правда, о том, как наш генерал взял на себя смелость предложить Золотайкину препарат, не прошедший клинических испытаний. В случае неудачи мы могли бы жестоко поплатиться. Но пришла удача. Никто из нас, правда, до конца в это не верил. Это не укладывалось в голове, не объяснялось никакими теоретическими выкладками. Вот если бы препарат попал в кровь и нашел в организме свои клетки-мишени… Но мы не сделали еще такую лекарственную форму, которую можно было бы вводить внутривенно, у нас просто не дошли до этого руки. Зато в нас поверил генерал. Мы понимали, что радоваться этому нельзя, тем не менее, мы были рады, что у нас будет возможность продолжить наши эксперименты и, даст Бог, мы все-таки доведем наше дело, так сказать, до ума. Вскоре наш генерал, Семен Степанович, стал завсегдатаем нашей лаборатории. Видно, военные дела его стали интересовать меньше, чем спасение жизней высокопоставленных чинов. Ради этого мы, между прочим, и образовали наш научно-военный альянс. Он не был навязчив: придя к нам, забивался в какой-нибудь темный угол и тихо, как мышь, сидел, когда мы работали, казалось, не обращая на нас никакого внимания. И мы, казалось, привыкли к его привычкам, но я всегда кожей спины чувствовал его взгляд, его присутствие. Жора тоже был не в себе. Он, правда, и виду не подавал, что его волнует присутствие генерала, но я-то видел, что у него не все клеилось. Когда эксперимент заканчивался, чаще всего это случалось за полночь, мы пили кофе, болтая о всякой всячине, генерал шутил, выдавая себя за этакого простачка, но не объяснял нам своего паломничества в нашу научную кухню. Затем тоном, не терпящим возражений, просил у Жоры очередную порцию нашего порошка, будь то композиция для лечения простатита или холецистита, или полового бессилия. Мы ехали на его черной «Волге» по ночной Москве, он напевал, сидя на переднем сидении, а мы с Жорой слушали. Зачем он проводил у нас в темном углу долгие вечера, мы так никогда и не узнали. Собирал на нас компромат? Вряд ли. Он мог уничтожить нас одним телефонным звонком, прорычав в трубку одно только слово: «Фас!». Ни одна живая душа не узнала бы, куда мы подевались. Жора не мог ни в чем ему отказать, но всегда предупреждал:

– Это сырая композиция. Она требует испытания…

– Вот я и испытаю, – шутил генерал.

Мы понимали, что ходим по лезвию бритвы: мало ли как подействует наш препарат. Пока он действовал безотказно. Генерал шутил, что мы создали панацею от всех болезней, так как он испытывал его при самых разных заболеваниях и почти всегда помогало. С нашими порошками он чувствовал себя увереннее и сильнее, он сам в этом как-то признался. Роль целителя и шамана ему нравилась, и он хорошо ее исполнял. И мы тоже поверили в себя. Очевидного успеха не было, но мы чувствовали прогресс и не жалели себя. Мы даже стали подумывать о создании эликсира молодости, о котором всегда мечтало человечество и особенно старики, облеченные властью. Не все было гладко, случались промахи и даже курьезы. А у какого-то старика даже стали резаться молочные зубы. Мечтой было полное клиническое испытание, которое могло удовлетворить наше научное любопытство и расставить все точки над i. Для этого требовались испытательный полигон – клиники нашей необъятной Родины – и проведение испытаний по всей научной программе. Нам были предоставлены все возможности – выбирай! Но работа с больными, разработка схем приема, изучение клинических проявлений, анализ, статистика, выбор условий применения препарата и ряд других медицинских подробностей – все это жутко неинтересно, трудоемко и утомительно. Обычная рутина. Все это требует выдержки и холодного расчета, но таков путь ученого. Это придает уверенности в своих действиях, гарантирует успех и, в конце концов, оправдывает усилия. Наука есть наука. Семену Степановичу этот путь не нравился, не подходил. Жора был в бешенстве.

– Этот говнюк, – излил он мне душу, – должен мне уже тысяч семь.

– Рублей?

– И не думает отдавать.

Его возмущала жадность генерала. Всякая жадность. Мы работали на совесть и, казалось, вполне были довольны собой. И все же…

А как мне недоставало моих ребят! Я грустил по Анечке. А Ирину, Жорину жену, то и дело называл Инной. Я тосковал по подвалу бани, где нам было хорошо и не было никаких генералов, никого не надо было лечить от заболеваний простаты, где все жили единой семьей, одним духом, были светлы и счастливы.

Но еще хуже были ночные кошмары, которые приходили в мой сон, когда я рисовал себе свое будущее. Стареющие генералы или члены Политбюро, их жены, любовницы, родственники… Они толпились в моих снах, роились тучами, висли на плечах, лезли пальцами в рот, чтобы вырвать из меня слова утешения, хоть какой-то надежды, которую я не мог им дать.

Особенно было тошно, когда я оставался один и не знал, куда себя деть. У меня не было ни друзей, ни врагов. Самым близким мне человеком был Жора, который по горло был занят генеральскими делами и всегда считал уныние одним из самых серьезных грехов. Я и не лез к нему со своими думами.

Накануне какого-то всеобщего праздника Жору пригласили на мальчишник, он потащил с собой и меня.

– Идем, тебе это будет интересно.

Но я откровенно скучал, мне это было неинтересно, меня снова и снова преследовала мысль, что я зря теряю время, лучшие годы, занимаясь Жориными генералами.

Мы моделировали самые распространенные болезни пожилого возраста: стенокардию, инфаркты, инсульты, рак… И всякие там склерозы, простатиты, геморрои, даже тугоухость и подслеповатость.

– Жаль, что мы не можем вызвать у крыс плоскостопие и моделировать лысину, – шутил Жора, – мы бы победили и эти болезни.

– Если бы нам удалось сделать негра белым, представляете! – мечтал Вит.

Подопытных мышек забивали по определенной схеме и изучали органы, ткани и клетки через месяц, три, полгода. Изучали их поведение и плодовитость. Аналогичные эксперименты проводили на крысах и морских свинках, на собаках и даже на свиньях. Мучительнее всего было ждать отдаленных результатов. Ждали, а что оставалось? Мы ждали и жили надеждой избавить человечество от болезней, дряхлости и старения и подарить ему вечную жизнь. Разумеется, наша вера в достижение этой высокой цели была безгранична. Единственным, кто нас торопил, был наш генерал. Он не мог ждать месяцами, поскольку жизнь ни на мгновение не останавливалась, она струилась, как вода из воронки, и невозможно было предугадать, что будет с нашими высокопоставленными подопечными через час, через день…

А Жора просто издевался над нами! Он вычитал где-то рецепт «эликсира жизни» какого-то алхимика аль-Кубарийя для арабского халифа Гаруна аль-Рашида и повторял его слово в слово по всякому поводу, когда у нас возникали трудности:

– Взять жабу возрастом десять тысяч лет, летучую мышь тысячи лет, высушить и пить порошок с молоком столетней кобылицы…

– Но где взять в Москве та-акую кобылицу? – спрашивал в тон ему Вит.

Жора улыбался:

– Здесь их как грязи…

Я, конечно, тоже не сидел сложа руки. Мне удалось мало-помалу оборудовать для своих клеточек уютный уголок, где они чувствовали себя просто прекрасно. Время от времени я заглядывал к ним и мы вели тихую тайную беседу о вечности. Вечность! Вот она рядом. Ее можно видеть, слышать (если умеешь слушать), к ней можно прикоснуться рукой, с нею можно даже шептаться, как шепчутся влюбленные под луной.

Что ты тут лепишь? – спрашивал иногда Жора, разглядывая мои приспособления и всякие там подпорки и пристежки для культивирования клеток.

Я отшучивался или принимался дотошно рассказывать в расчете на то, что он никогда не выслушивал мои речи до конца. Он и не выслушивал.

Шли дни, месяцы. Пробежали весенние ручьи, прогремели майские грозы. Как-то вечером позвонил генерал, Жора поднял трубку. Он долго слушал, кивая и пытаясь вставить в разговор хоть слово, но генерал не умолкал. Жора, как всегда, когда генерал упорствовал, положил трубку на стол, взял сигарету и произнес:

– Твой генерал.

Мы давно ждали этого вторжения и были к нему готовы. Жора прикурил сигарету, посмотрел на часы и снова, взяв шумевшую трубку, выпустил в нее дым.

– Хорошо, приезжай, – сказал он, – у нас все готово.

Я вопросительно смотрел на него, ожидая разъяснений, но Жора молчал.

– Будь доволен, – наконец произнес он, – начинается настоящая работа, так что радуйся, братец мой. – Да! – неожиданно произнес он, – тебя разыскивает некто Фергюссон… Кажется, Фергюссон…

– Ма-арк? – спросил сидевший молча Вит.

– Вот его телефон, – сказал Жора, бросив на стол клочок старой газеты.

– Марк? – снова спросил Вит.

– Что ему нужно? – спросил я.

– Бу-удь с ним поосторожней, – сказал Вит, – он та-акой шшшу-улер…

Я посмотрел на обрывок газеты с записанным на нем зеленым фломастером огромным семизначным числом и не стал запоминать номер. У меня ведь где-то была визитка этого Фергюссона.

– Что было нужно твоему генералу?

– Прихвати с собой все, что потребуется, – сказал Жора.

Он встал со стула, одернул полы своего груботканного свитера, как полы мундира генералиссимуса, и сказал:

– Мы едем на рак!

«Мы едем на рак!» Он произнес эту фразу так, как когда-то какой-то там князь, угрожая врагу, бросал вызов свой: «Иду на вы!».

Вит смотрел на Жору с нескрываемым любопытством.

Генерал вошел озабоченный, долго молча курил, затем стал рассказывать. На следующий день мы уехали в клинику, где нас ждал пациент. Весь набор, так сказать, полевой медицины был в полной боевой готовности. Он умещался в обычном кейсе, который всегда в таких случаях был при мне.

– Не забудь свой коктейль, – сказал Жора.

Я посмотрел на него молча.

– Да, – сказал Жора, – видимо, и твой час пробил.

Он доверил мне приготовить такую композицию генов, которая, по моему мнению, поднимет на ноги больного. «А если не поможет», – подумалось мне, но я тотчас отбросил все сомнения.

Через полчаса мы были на месте.

– Рак, – произнес Жора одно только слово, от которого у меня по спине не побежали мурашки: к этому я был готов.

Бродя по ночным московским улицам на привязи у этого невзрачного черного ящичка, я тысячу раз задавал себе вопрос: наступит ли когда-либо время, когда я найду ему применение. И вот он понадобился всерьез, и у меня не побежали по спине мурашки.

Нас одели в белые халаты, шапочки, бахилы, прикрыли лица марлевыми повязками, привели к больному. Палата была пропитана сладковато-приторным запахом долгой и тяжелой болезни. Лечащий врач, симпатичный толстяк в очках и с буденовскими усами, от которого струился дурманящий аромат океанской свежести, долго рассказывал нам историю жизни и болезни пациента, которого мы сразу узнали, так как его фотографиями пестрели газеты, а его портреты несли на всех праздничных демонстрациях. Правда, сейчас он не улыбался, был неподвижен и землисто-зеленовато-желт. Как бронзовый памятник. Пока врач говорил, Жора, бросив короткий взгляд на больного, подошел поближе ко мне и шепнул на ухо:

– Он – не жилец.

Конечно же, Жора имел в виду больного. Но врач сделал паузу, точно прислушиваясь к Жориным словам, затем продолжил рассказ.

– Понятно.

Это было единственное слово, которое произнес Жора, все еще терпеливо выслушивая толстяка-очкарика, который, казалось, в большей степени оправдывался, чем объяснял свои неудачи в лечении пациента. Он снова открыл было рот, но Жора оборвал его:

– Ясно.

Теперь слышно было, как скачками по большому циферблату настенных часов прыгала длинная красная стрелка, секунда за секундой воруя у жизни время и градус за градусом завоевывая себе территорию на циферблате. Мы стояли у постели больного и смотрели на него, как смотрят покупатели на товар, в выборе которого появились сомнения. Рак! Это роковое слово пугало каждого, кто хоть отдаленно слышал его. Его боялись, как пугала, как атомной бомбы, как конца света. Мы потратили не один год жизни, чтобы подобраться, подкрасться, как кот подкрадывается к мышке, к сути этой болезни, зная из опыта своих коллег и мирового опыта профессионалов, как безнадежно безуспешно ее лечение. Мир был напуган раком, как сейчас напуган терроризмом и СПИДом.

– Он спит? – спросил Жора врача, кивнув в сторону постели, пытаясь вопросом остановить поток его немудреного красноречия.

– Спит, да-да, спит…

Наш генерал – статуя в белом – смотрел то на Жору, то на пациента, то на врача. Было видно, что он не в себе, что все эти разговоры его, человека действия, просто раздражали. Зачем разговаривать?! Ясно ведь, как день, что этого партийного бонза с крутым нравом инквизитора, а теперь безвольного старикашку с едва призакрытыми небесно-белесыми стекленеющими глазами и бессмысленным ангельским взором, мы вот-вот можем потерять. Врачи уже, что называется, опустили руки, отдав его жизнь на откуп Богу. Считанные часы, возможно, минуты отделяют его от Неба. Так какие могут быть разговоры?! Жора приказал открыть окно, присел на краешек постели и опытным глазом врача скорой помощи следил за больным, поглядывая то на монитор кардиографа, то на больного. Наконец он встал, наклонился над спящим и двумя пальцами левой руки разлепил его веки. Он заглянул в глаз, как в колодец, изучая реакцию зрачка.

– Уже минут десять, – ввернул фразу врач, – как ему ввели…

Я недоумевал, зачем ему вдруг понадобилась реакция зрачка?

– Все ясно, – сказал Жора, останавливая оправдывающегося врача жестом руки.

В наступившей тишине раздавалось только зудящее жужжание кондиционера. И грохотала, побеждая за пядью пядь на часах красная стрелка. Мы понимали, что пришло время «Ч», что мы стоим на пороге открытия или на краю пропасти. Пан или пропал. Но час пробил. Как раз было ровно пять.

– Мы останемся здесь вдвоем, – приказал Жора, кивнув в мою сторону, и врач с радостью ретировался и исчез за дверью.

Я мгновенно развернул свой прибор экспресс-диагностики, взял безвольную кисть больного и подложил под нее датчик прибора.

– Вижу, – сказал Жора, когда я оторвал взгляд от экрана и посмотрел на него. – Ты посмотри на его кожу, на ногти, на волосы… А глаза, а губы… Он – не жилец, – повторил он, – ты понюхай его…

Мне казалось, я впервые тогда узнал, как вонюч может быть человек.

Глава 12 

– Мы остаемся вдвоем, – повторил Жора, глядя в окно и всем своим видом показывая, что третьим является сам генерал.

Я все ждал, когда же Жора пустит в ход свой скальп. Почему он до сих пор не дает ему воли?

Генерал зорко зыркнул на Жору, но тот даже головой не повел: сказано же – вдвоем! И генерал, как всякий военный, тотчас подчинился: приказ есть приказ, и не выполнить его – смерти подобно.

– Хорошо, – произнес генерал и развернулся, как по команде, на сто восемьдесят градусов.

Он не сказал короткое «есть», и это, видимо, его ободрило. Решение было принято, и мы остались с Жорой вдвоем.

– Ну что? – спросил Жора. – Типичная радужка рака печенки.

Он так и сказал – «рака печенки».

– И все признаки налицо.

Даже у меня не возникло вопросов по поводу диагноза.

– Разве у нас есть выбор? – спросил я.

Здесь уже не имели значения, мы это твердо знали, никакие процедуры, никакие действия. Кроме инъекции наших липосом. Мы уповали на наши гены, запаянные в стеклянную ампулу. Нам не нужно было заниматься омолаживанием нашего пациента. Речь не шла об увеличении продолжительности его жизни на пять или семь лет. Было бы чудом, если бы нам удалось поддержать жизнь в этом безнадежно безжизненном теле на несколько дней, чтобы смертью не омрачать наступающих праздников. Но рак есть рак, у него свои праздники. Мне понадобилось немало времени, прежде чем игла оказалась в вене больного. Не то чтобы у меня дрожала рука – спавшиеся вены никогда не были для меня проблемой – у меня просто дух захватывало от предвкушения первых удачных попыток в борьбе за жизнь с применением комбинации генов растений и человека. Наш живительный коктейль безукоризненно работал в эксперименте. И крыски, и мышки, и хомячки под его воздействием в большинстве своем выздоравливали и прекрасно себя чувствовали в течение длительного времени. Многие и сейчас живы и имеют потомство. Но одно дело мышки и хомячки, другое дело – наш старикашка. 

– Учитывая возраст и тип, – сказал Жора, – род занятий и пол, и, конечно, диагноз, и жадность, и желание повелевать, мне кажется…

– «Пээсцэ», – вставил я.

Так условно мы называли композицию генов клеток печени, сердца и дыхательного центра мозга.

– Думаю – да. И внутрибрюшинно суспензию свежих гепатоци-тов донора. Нужно поддержать его печенку. Плюс весь «пердуновский» набор.

Решение было принято. Аню бы сюда! Подумалось мне. Мне, как сказано, пришлось повозиться в поисках вены, которая, точно живая, убегала от иглы. Наконец мне удалось нанизать ее на острие.

– Есть, – сказал Жора и выдохнул полной грудью, будто это ему удалось проколоть вену. И дернул, наконец, своим скальпом!

Я неторопливо и нежно давил на поршень шприца, напитывая кровь стимуляторами фаго– и пиноцитоза клеток нашего пациента и суспензией липосом с соответствующей композицией генов, а Жора тем временем упал в кресло и, откинувшись на спинку всем телом, правая стопа на левом колене, запрокинув голову, закрыл глаза. Я знал эту его излюбленную позу абсолютной релаксации в ответственных моментах. Момент как раз и был таковым, мы рисковали и знали это.

– Готово.

Я приложил к месту укола смоченный в спирте ватный тампон, спрятал иглу со шприцем в пакет. Затем достал флакон с суспензией клеток печени донора, заполнил ею новый шприц и оголил живот больного. Он был вздут. Бледно-желтая кожа натянута, как на барабане. Я пальцами правой руки надавил и тут же убрал ладонь, живот качнулся, как огромный пузырь, наполненный жидкостью.

– Асцит, – сказал я.

– Вижу, – сказал Жора.

Пришлось делать прокол живота, чтобы выпустить литра три с половиной жидкости, а затем через ту же иглу ввести в полость суспензию донорских гепатоцитов.

– Теперь фактор роста сосудов…

– Сделано! – отчеканил я.

– Стимуляторы?..

– Уже ввел.

Жора не мог на меня нарадоваться:

– Когда ты успел?..

Когда все было сделано, я вымыл руки и, присев на краешек табуретки, посмотрел на Жору. Он сидел напротив и, казалось, спал.

– Готово, – сказал я.

Жора открыл глаза и долго смотрел на меня совершенно бессмысленным взглядом, затем вдруг резко вскочил, сдернул с себя маску, шапочку, халат и, оставшись в белых бахилах, подошел к больному, снова зачем-то заглянул в колодец его левого глаза и, с любовью пошлепав ладонью по бледной щеке, произнес:

– Не подведи, дед!..

Затем он, даже не вымыв рук, взял из вазы апельсин, разодрал его на две части, так что сок закапал на ковер и, отдав половинку мне, вторую сунул себе в рот, не очистив от корки.

Когда мы вышли из палаты, нас встретил генерал, сидящий у двери на поднесенном кем-то стуле. Врач-толстяк подпирал стену стоя, коридор был светел и пуст, в окна лился желтый праздничный свет, а на стене, подмигивая нам, прыгали солнечные зайчики.

– Ты что, ослеп? – с упреком накинулся на врача Жора. – У него пузо чуть не лопнуло. Ты не мог откачать жидкость!?

И, не слушая оправданий врача, тут же добавил:

– Проведи полный курс интенсивной антисклеротической терапии, весь курс, как положено, я проверю. И все эти гепабене и эссенциале, и аллохолы, и печеночные протекторы, и стимуляторы… Понимаешь меня?

– Да, – врач нервно поправил очки на носу.

– Ты пролечил его «украином»?

Жора бесцеремонно говорил врачу «ты», чтобы тот чувствовал за собой еще большую вину и ответственность. Этот его психологический приемчик я знал давно и нередко сам его применял.

– Да, мы были в Австрии у Новицкого. Его жена, Володимра… Он обижен и с большим трудом согласился…

– Хорошо, – оборвал его Жора, – нельзя обижать хороших людей, – наставительно сказал он и добавил, – ладно, все остальное отменить. И каждый день прижигай ему точку жизни. Как ее там?..

Жора посмотрел на меня.

– Цзу-сань-ли, – сказал я. 

– Именно, – сказал Жора, – прижигай до ожога.

– Да, – сказал врач.

– Ну и все такое – уход, питье, сердце, почки, кровь, моча, стул… Особенно сердце. Следи каждую минуту, непрестанно. Потеряешь его – посажу.

Врач стал клевать носом пространство перед собой.

– Ясно, ясно…

Жора вдруг замер, посмотрел на врача в упор и спросил:

– Да, он кто?

Врач вопросительно-недоуменно смотрел на Жору, не понимая вопроса.

– Русский, туркмен, араб, турок?.. Или негр?

Генерал только слушал.

– Литовец… – неуверенно пролепетал врач, – нет латвиец. Латвиец! Латыш!..

– И пои его «Рижским бальзамом», – сказал Жора, – это важно, запомнишь? Тридцать три капельки три раза в день.

Врач еще раз кивнул, а Жора повернулся и твердой походкой продефилировал по коридору к выходу. Генерал поспешил за ним.

– Бахилы сними, – сказал я Жоре, когда мы вышли на улицу.

– Ух, ты, – сказал он, – сколько света!

И снова удовлетворенно дернул скальпом.

– Своим «посажу» ты его убил, – сказал я.

Жора улыбнулся:

– Припугнуть никогда не мешает. Теперь он будет спать с нашим дедом и не даст ему помереть, верно?

– Да-да-да, – прострочил генерал, едва поспевая за нами, – припугнуть никогда не мешает.

Жора остановился у машины и все еще улыбался, когда к нему подошел генерал и, прикоснувшись к плечу рукой, спросил:

– Едем пить?

– Нужно где-то вымыть руки, – сказал Жора, – видишь – липкие…

Я видел только две огромные, вяло растопыренные веером, Жорины лапищи.

Глава 13

– Я смотрю на него, – рассказывал потом Жора, – определенно: он не жилец. Я уже купил ему билет в рай…

На следующий день мы ввели ему в вену еще один коктейль, содержащий не только гены экстренной помощи, но и гены секвойи. Какие-то биологи привезли их нам по Жориной просьбе. Нам здорово помог и Ричард Смолли, этот удивительный старикан…

– Зачем они вам, – спрашивали они нас, – ведь секвойя расти в Москве никогда не будет. Жора смеялся: у меня будет.

– Кто такой этот Смолли?

– Нам позарез нужен был успех.

– Кто такой Смолли? – еще раз спрашивает Лена.