Дин Рид: трагедия красного ковбоя Раззаков Федор
Это было первое короткое сообщение о покушении, после чего программа телепередач продолжилась – была возобновлена какая-то «мыльная опера». Дин пощелкал каналами, но там было то же самое. И только в 14.38 все каналы американского ТВ прервали свои передачи, чтобы передать экстренное сообщение: «Президент скончался в 2 часа пополудни…»
В течение последующих трех дней американское телевидение отдало все свое эфирное время только одному событию – убийству своего президента. Не было показано ни одной развлекательной передачи, ни одного рекламного блока. Естественно, версий относительно этого убийства было высказано множество. Однако доминирующей тогда была одна – Кеннеди убили коммунисты. Да и как иначе, если средства массовой информации особо подчеркивали то, что убийца президента Ли Харви Освальд незадолго до покушения жил в Советском Союзе, в Минске, из чего делался однозначный вывод: там он был завербован КГБ и специально прислан в Америку с заданием убить Кеннеди. Как стало известно чуть позже, даже новый президент США Линдон Джонсон в первые минуты после убийства обронил характерную фразу: «Мы еще не знаем, не коммунистический ли это заговор».
Дин внимательно следил за всей информацией, касавшейся трагедии в Далласе, пытаясь своим умом докопаться до истины. И хотя сделать какие-то определенные выводы по горячим следам было еще трудно, он все же твердо определился в одном: Кремль к этому убийству непричастен. И утверждать обратное могли только люди, которые плохо анализировали последние события в мире. Да, каких-нибудь два года назад советский лидер Хрущев мог ненавидеть хозяина Белого дома: за свое унизительное отступление в Берлине в 1961 году и капитуляцию во время Карибского кризиса. Но потом ситуация резко изменилась. За последние полгода США и Советы начали процесс сближения друг с другом, стали нащупывать первые подходы к смягчению международной напряженности. Поэтому убивать Кеннеди Москве было невыгодно и незачем. А вот тем, кто не хотел этого сближения, его смерть была просто необходима как воздух.
Еще весной 63-го Кеннеди заявил, что вскоре после ноябрьских выборов начнется вывод американских войск из Вьетнама. «Меня везде будут проклинать как умиротворителя коммунистов, – сказал Кеннеди. – Но меня это не волнует». 2 октября 1963 года, то есть за полтора месяца до убийства Кеннеди, военное руководство США вынуждено было объявить, что к 1965 году из Вьетнама будут выведены основные вооруженные силы США; в том числе до конца 63-го на родину вернется 1000 военнослужащих. Однако этот процесс был остановлен, едва прозвучали выстрелы в Далласе. Война во Вьетнаме была выгодна воротилам военного бизнеса и генералам Пентагона, и они вполне могли пойти на устранение президента, у которого были убойные шансы быть переизбранным на второй срок. Между тем уже спустя два дня после смерти Кеннеди был убит его палач – Освальд. Это сделал некий владелец ночных клубов Джек Руби, выстрелив в Освальда в упор из пистолета в здании городской полиции Далласа. И снова газетчики стали искать в этом преступлении «руку красных». Журналист Чалмерс Робертс в газете «Вашингтон пост» писал: «Конечно, болезнь Далласа – его ультраправый фанатизм, однако президент, как кажется, был убит ультралевым фанатиком». Но если следовать этой логике, то тогда возникал законный вопрос: неужели коммунистическое лобби в Америке было столь велико и могущественно, что его хватило на то, чтобы убить президента сверхдержавы, а потом устранить и его палача? Даже не умаляя достоинств КГБ, в это верилось с трудом.
Как и миллионы его соотечественников, Дин задавал себе все эти вопросы, однако ответы на большинство из них найти ему пока было трудно. Должно было пройти какое-то время, прежде чем эта трагедия обрела бы наконец хоть какие-то завершенные очертания.
А жизнь тем временем продолжалась. Минуло каких-нибудь три-четыре месяца, и трагедия в Далласе если не позабылась, то во всяком случае отошла для американцев на второй, а то и на третий план. И Америку уже волновали другие события. Например, первые гастроли ансамбля «Битлз». На календаре было 7 февраля 1964 года. Стоит отметить, что «битлы» летели в Америку отнюдь не в ореоле победителей. За месяц до этого их песня «I wan’t to hold your hand» («Я хочу держать твою руку»), которая в течение двух месяцев удерживалась на 1-м месте британского хит-парада, была сброшена оттуда песней «Glad all over» в исполнении группы «Дэйв Кларк Файв». А в американском хит-параде эта же песня «Битлз» занимала всего лишь 83-е место. Поэтому большинство музыкальных критиков в те дни предрекали ливерпульской четверке скорое забвение и прозябание в «подвалах» музыкальных чартов. Но вышло все наоборот.
Рекламной кампанией «Битлз» в Америке занималась хорошо знакомая нам компания «Кэпитол Рекордз», где некогда трудился Дин Рид: она потратила на плакаты ливерпульской четверки 5000 долларов (было изготовлено 5 миллионов плакатов). Кроме этого были выпущены специальные сувениры: целлофановые пакеты, в которых лежали парики «под битлов», фото с автографом участников группы и значок «Я люблю „Битлз“». Как итог: первый же концерт «четверки» в знаменитом телевизионном «Шоу Эдди Сэлливана» собрал у голубых экранов рекордную аудиторию – 73 миллиона зрителей. Дин тоже был в числе последних и остался вполне удовлетворен увиденным. «Битлз» ему понравились из-за молодости, азарта и, главное, из-за мелодизма. Песни, которые исполняли «битлы», практически сразу пришлись по душе Дину. Собственно, он и сам играл нечто подобное и был уверен, что большинство из услышанных им в тот день песен легко можно было бы включить в его собственный репертуар (что и произойдет несколько лет спустя).
Между тем Мексика в те дни стала для Дина вторым домом. Он часто ездил туда по служебным делам, а иной раз и просто так, чтобы развеяться. Иногда он брал туда с собой и Патрисию. Именно во время одной из таких поездок их отношения едва не дали трещину. Поводом к этому послужили следующие события.
В один из дней Дин стал собираться в обратный путь, а Патрисия вынуждена была остаться в Мехико. Ей предложили небольшую роль в одном из фильмов, и пренебречь таким предложением она не могла. Дин тоже мог остаться с возлюбленной, благо эти съемки не заняли бы много времени. Однако он заявил, что уезжает. Патрисия была удивлена, поскольку надеялась, что найдет понимание у любимого. Но Дину к тому времени уже наскучили мексиканские реалии, а слово Патрисии для него мало что значило: в их союзе главным он считал себя. Поэтому их последнее объяснение выдалось бурным.
– Значит, твои дела в Америке для тебя важнее меня! – заявила сквозь слезы Патрисия.
– Что за чушь ты несешь! – злился Дин, пакуя чемодан. – Ты приедешь следом за мной ровно через две недели.
– Но я не хочу жить здесь одна: я просто умру от скуки.
– Ничего с тобой не случится, – был неумолим Дин.
Патрисия заплакала и рухнула на кровать. Она полагала, что этот аргумент заставит ее возлюбленного одуматься. Но Дин даже не повернулся в ее сторону. Закрыв крышку чемодана, он щелкнул замком и молча направился к двери.
– Ах так! – закричала Патрисия, схватила с пола тапочку и бросила ее в удаляющегося Дина. Обувка пролетела полкомнаты и угодила Дину в плечо. Но он даже не обернулся.
Вернувшись в Америку, Дин в первый же вечер позвонил в гостиницу Патрисии. Но она так и не сняла трубку. Дина это удивило, но не более. Зная о том, что девушка влюблена в него по уши, он был уверен, что ее обида пройдет довольно быстро. Каково же было его удивление, когда и в течение всего следующего дня Патрисия не подходила к телефону. Вот тут он забеспокоился. И в голове у него мелькнула неожиданная мысль: «А не проснулся ли в ней нрав ее индейских предков? Если это так, то она способна на любое безумство». И уже ближайшие дни показали, что его дурные предчувствия полностью оправдались.
Как-то утром в доме Дина раздался телефонный звонок. Он подскочил к аппарату, твердо уверенный, что звонит Патрисия, но ошибся – на другом конце провода он услышал голос того самого агента, который познакомил его с Патрисией.
– Пока ты спишь, твоя девушка замуж выходит, – сообщил агент сногсшибательную новость своему другу.
– Как замуж? – только и нашелся что сказать Дин.
– Что значит как? Самым натуральным образом: с посещением церкви и первой брачной ночью. А будущего мужа ты уже знаешь – это Хью Брайан. Так что не сиди сиднем, а делай что-нибудь.
Услышав это, Дин сполз по стене на пол и в течение нескольких минут сидел в таком положении, держа трубку на весу. Наконец он очнулся… и его обуяла дикая ярость. Он схватил с тумбочки телефонный аппарат и уже хотел запустить им в стену. Но приступ ярости прошел так же быстро, как и начался. После чего аппарат был возвращен на его прежнее место, а Дин успокоился и сел в кресло. Надо было все хорошенько обдумать, прежде чем предпринимать какие-либо действия. Ему было ясно, что Патрисия пошла на принцип и заставить ее изменить свое поведение могло лишь что-то неординарное. Короче, против ее индейских предков надо было выставить что-то не менее существенное. Но что? Дин думал меньше получаса, после чего его осенило. Он вновь бросился к телефону, благодаря бога за то, что тот не только ниспослал ему прекрасную идею, но и уберег от уничтожения аппарата, который теперь оказался как нельзя кстати. Дин позвонил в Мехико, но отнюдь не Патрисии, а своему приятелю – актеру Мигелю, с которым он подружился во время последних мексиканских съемок…
Все эти дни Патрисия знала, что Дин разыскивает ее, но не предпринимала никаких шагов к тому, чтобы ответить на его призывы. Ей казалось, что уже слишком поздно: она дала слово Хью Брайану и тем самым отрезала все пути назад. Хотя сердце ее, конечно же, по-прежнему принадлежало Дину. Впрочем, те, кто хоть раз влюблялся, поймут ее чувства: так часто бывает – любишь одного, а жизнь свою порой вынужден связать с другим.
В тот памятный вечер Патрисия перед сном поговорила по телефону с Брайаном и назначила окончательную дату своего приезда в Америку – в начале следующей недели. После чего погасила ночник и легла под одеяло. Однако не успела она сомкнуть глаза, как за окном внезапно… грянула музыка. Причем не транслируемая через динамики, а самая что ни на есть настоящая – оркестровая. А поскольку Патрисия жила на втором этаже, а окна ее номера были распахнуты настежь, музыка ворвалась к ней как настоящий вихрь. И в этом переливе мелодий особенно усердствовала испанская гитара «хароно», которая буквально надрывалась от страсти и нежности. Накинув на плечи халат, Патрисия выскочила на балкон… и обомлела. Прямо под ее окнами расположился настоящий оркестр марьячес, а в виртуозном гитаристе девушка узнала друга своего брошенного возлюбленного мексиканского актера Мигеля. Тот же, увидев Патрисию, внезапно рухнул на колени и запел серенаду «Вернись ко мне». И как только он произнес эту строчку, Патрисия сразу поняла, по чьей прихоти у нее под окнами надрывается этот оркестрик. «Дин, ты мерзавец», – только и смогла произнести девушка. В этот миг в сердце ее вошла такая нежность, что из глаз брызнули слезы. Собственно, именно такого эффекта и добивался Дин, когда задумывал этот концерт. Однако одним лишь исполнением серенад он не ограничился.
Утром следующего дня, едва первые лучи солнца проникли в номер Патрисии и разбудили ее, в дверь постучали.
– Кто там? – спросонья спросила девушка, даже не подозревая о том, какой новый сюрприз ждет ее за дверью.
Поскольку вопрос хозяйки так и остался без ответа, а стук в дверь продолжался, она вскочила с кровати и, на ходу застегивая халат, отправилась открывать. Девушка распахнула дверь, и на нее посыпались цветы. Бесчисленное количество роз упало к ее ногам, а на пороге стоял улыбающийся Дин. И первые слова, которые он произнес, обращаясь к девушке, были:
– Патрисия, выходи за меня замуж.
Свадьба состоялась несколько дней спустя в Мехико. Жених и невеста были великолепны: он был в элегантном черном костюме и светлой рубашке, она – в белоснежном платье с розовым бантом. Поскольку отца своего Патрисия не помнила (его не стало, когда дочь только родилась), посаженым отцом на свадьбе выступил генерал мексиканской армии Сальвадор Идис.
После свадьбы, пожив несколько дней в Мексике, молодые отправились догуливать медовый месяц к себе на родину, в Америку. К тому времени там уже почти год правил новый президент – Линдон Джонсон. Он, как и Кеннеди, был демократом и при прежнем президенте занимал должность вице-президента. Большая часть американцев Джонсона не любила и, если бы судьба распорядилась так, что Джонсону пришлось бы избираться в президенты обычным путем, наверняка бы его не выбрала. Однако трагедия способствовала взлету этого человека.
Джонсон проигрывал своему предшественнику практически по всем статьям: начиная с интеллекта (за всю свою жизнь Джонсон прочитал всего лишь 6 книг, а за все годы пребывания в Белом доме – только одну) и заканчивая внешним видом (на фоне плейбоя Кеннеди с его внешним лоском Джонсон выглядел как типичный фермер из Техаса). Поэтому единственными, кто с большим воодушевлением встретил приход Джонсона к власти, были бизнесмены. И новый президент не обманул их надежд – впервые за всю историю Белого дома Джонсон ввел в практику организацию в своей резиденции званых обедов для крупнейших представителей «большого бизнеса».
Первое время после гибели Кеннеди его преемник свято чтил память предшественника: регулярно вставлял его имя в свои речи. Однако длилось это недолго – около четырех месяцев. В начале весны 1964 года Джонсон прекратил эту практику, поскольку провозгласил собственную программу – построение «великого общества». Характер и цели этого общества Джонсон раскрыл в своей речи 22 мая, выступая в Мичиганском университете в городе Энн. А сказал он следующее:
«Великое общество основывается на изобилии и свободе для всех. В ближайшие сорок лет мы должны будем перестроить все города в США, ибо становится все труднее жить в американских городах. Их центры находятся в упадке, а окраины подвергаются разбою. Нам недостает домов и дорог… Во-вторых, наша деревня… Сегодня ее красота в опасности. Вода, которую мы пьем, пища, которую мы едим, даже воздух, которым мы дышим, – все находится под угрозой загрязнения. Наши парки и пляжи переполнены. Зеленые поля и густые леса исчезают… Сегодня мы должны начать действовать, чтобы предотвратить появление Безобразной Америки… Наше общество не будет великим, если каждый молодой человек не получит возможности изучить все достижения человеческой мысли…»
Между тем летом взяла старт очередная предвыборная президентская кампания. Демократическая партия выдвинула своим кандидатом действующего президента Джонсона, республиканская – сенатора из Аризоны Голдуотера. Последний слыл воинствующим антикоммунистом, чем сильно нравился отцу Дина Сирилу Риду (тот жил тогда именно в Аризоне). Сирилу нравилась в Голдуотере его прямолинейность, и многие взгляды сенатора он разделял безоговорочно. Например, он был полностью солидарен с ним в том, что администрация Джонсона проявляла «позорную мягкотелость по отношению к коммунизму», а демократическая партия «превратилась в партию взяточников, одержимых идеей власти, и левых радикалов».
Стоит отметить, что Сирил в своих симпатиях был не одинок – многие американцы думали так же. Как писал С. Уоррен: «Движение за избрание Голдуотера президентом развилось на базе зарождавшейся в сознании многих американцев тревоги по поводу событий, которые происходили в мире, все в большей степени вызывавшем замешательство и опасения. По их мнению, в мире происходило растворение некогда устойчивых человеческих ценностей, исчезало уважительное отношение к законности и порядку, „ползучий социализм“ подминал под себя здоровый дух индивидуализма и независимости, усиливались веяния „холодной войны“, и советский „вирус коммунизма“ коварно заражал их собственное правительство. Многие из них были порядочными, хотя и одурманенными мужчинами и женщинами, но кроме них существовали экстремистские, правые группировки, кипящие ненавистью к неграм, евреям, католикам, либералам всех мастей и убежденные, что страна их находится на краю гибели…»
Дин по-прежнему был в оппозиции к отцу, ненавидел Голдуотера, однако и к Джонсону никаких симпатий не испытывал. Поэтому твердо решил – в предстоящих осенью выборах не участвовать. И 3 ноября 1964 года, когда вся Америка пришла к избирательным урнам, Дин впервые за последние годы остался дома. На тех выборах победил Линдон Джонсон, доказав тем самым, что подавляющей части Америки чужд воинственный антикоммунизм Голдуотера. Джонсон победил с огромным перевесом в 16 миллионов голосов (это 62 % американцев, или более 42 миллионов против 26,4 миллиона), чего не было за всю историю Соединенных Штатов Америки.
Между тем творческая карьера Дина на родине вступила в полосу кризиса. Сниматься в кино его практически не приглашали, заглохла и певческая деятельность. Надо было искать другие места приложения своих талантов, и Дин такое место нашел. Место это было им уже давно обжито – Латинская Америка, только теперь было решено посещать ее не наездами, а перебраться туда на постоянное место жительства. Тем более что это давало и финансовую выгоду – не надо было отдавать родному отечеству огромные налоги со своих гонораров. В итоге Дин и Патрисия переехали в столицу Аргентины город Буэнос-Айрес, в тихий район на окраине города Мартинез (примерно в часе езды от центра).
Эта страна была выбрана не случайно. Каких-нибудь два года назад у Дина и мысли не возникло бы туда ехать, поскольку в Аргентине в марте 62-го произошел военный переворот – было свергнуто правительство Фрондиси. Новое военно-гражданское правительство, по сути военная диктатура, ввело в стране осадное положение. Оно продолжалось больше года, после чего в июле 63-го под давлением народных масс в стране были проведены всеобщие выборы. На них победил кандидат от оппозиционного Радикального гражданского союза 63-летний сельский врач Артуро Ильиа. Будучи убежденным сторонником демократии, новый президент начал проводить в Аргентине радикальные реформы. Он восстановил конституционные права и демократические свободы, освободил из тюрем политических заключенных, прекратил репрессии. В ноябре 63-го Ильиа аннулировал все контракты 1958–1963 годов о концессиях с нефтяными компаниями США, несмотря на активное противодействие Вашингтона. Был принят ряд мер в пользу национальной экономики. Кроме этого, в стране был отменен запрет на деятельность коммунистической партии. Все эти реформы сильно подняли авторитет президента не только в Аргентине, но и далеко за ее пределами. Поскольку и наш герой относился к президенту Аргентины с нескрываемым уважением, переезжал он в эту страну осознанно.
Дин и Патрисия достаточно быстро обжились на новом месте, и вскоре дела у них пошли на лад. Вскоре Дин был приглашен в качестве ведущего на телевидение – на 7-м канале каждую субботу, в девять вечера, он выходил в эфир с собственным шоу «Welcome saturday». Строилось оно традиционно: в студию приглашались гости – разные известные люди из мира политики, спорта или искусства, которые делились со зрителями своими взглядами на самые разные проблемы. В паузах между разговорами звучали песни: их пел либо сам Дин, либо кто-то из приглашенных артистов. Это шоу очень быстро стало популярным, поскольку, во-первых, вел его Дин Рид, которого в Аргентине любили, а во-вторых, – темы, которые в нем затрагивались, были очень актуальными и касались самых различных аспектов жизни аргентинского общества – начиная от быта и заканчивая политикой.
Не забывал Дин и о музыке. В Аргентине он выступал с концертами и записал сразу несколько «синглов» на фирме звукозаписи «Одеон». Причем подавляющая часть песен была записана на испанском языке, поскольку Дин не хотел, чтобы его здесь считали очередным янки, приехавшим в страну для пропаганды американского образа жизни.
Была у Дина и работа в кино. Правда, это была чисто коммерческая продукция, поскольку на момент приезда Дина в Аргентину так называемое «новое аргентинское кино» переживало явный спад. Эта волна началась в самом начале 60-х, когда целая группа молодых аргентинских кинорежиссеров (Р. Кун, Д. Х. Коон, Л. Фавио, Х. Мартинес, Л. Муруа и др.) предложила иной путь развития местного кинематографа – совершенствование художественной структуры фильмов. Не имея общей идеологической и эстетической платформы, эти режиссеры сосредоточили внимание на изображении психологических проблем, испытывая явное влияние европейской школы, особенно французской «новой волны». В итоге на свет родились сразу несколько серьезных картин: «Шунко» (1960) Муруа, повествующая о суровой жизни крестьянской общины, «Пленники ночи» (1960) Коона – об одиночестве человека в глухом и враждебном мире буржуазного общества, «Молодые старики» (1961) Куна – о потерянном поколении и др. Однако на общем фоне остального аргентинского кино, где львиную долю составляли коммерческие фильмы, эти картины погоды не делали. И вскоре эта волна спала, а режиссеры того направления либо эмигрировали из страны, либо ушли в тень. В результате на авансцену в аргентинском кино вышли коммерческие режиссеры. Одним из них был Энрике Каррерас, который снимал легкие музыкальные комедии, где главные роли играл популярный аргентинский певец Палито Ортега. Именно в одну из этих картин и был приглашен Дин Рид. Фильм назывался «Моя первая девушка».
Между тем спустя несколько месяцев после приезда в Буэнос-Айрес Патрисия забеременела. Однако ближе к родам создалась угроза выкидыша, и Дин настоял, чтобы его жена легла в одну из частных клиник. Практически каждый день Рид навещал свою Пэтси (так Дин называл жену), благо клиника находилась в нескольких кварталах от его места работы. В один из таких дней у Рида произошла знаменательная встреча.
Это было воскресенье. Навестив с утра жену, Дин, возвращаясь домой, решил заехать на местный Монмартр – улицу Каминито в бедном квартале Ла-Бока (Дин впервые побывал в этих местах еще во время своего первого приезда в Аргентину – в 61-м). Это была узкая и короткая улочка (в переводе «ла-бока» означает «тропинка» и не превышает ста метров в длину), где по выходным собирались местные художники и скульпторы. Дин регулярно бывал здесь и каждый раз обязательно что-нибудь покупал: то понравившуюся ему картину, то оригинальную настольную скульптурку. Вот и в этот раз, побродив по Каминито около часа, он выбрал бронзовый бюст национального героя Аргентины певца Карлоса Гарделя. К этому человеку Дин относился с большим уважением и даже однажды сделал о нем на телевидении целую передачу. Гарделя в Аргентине знали все от мала до велика и свято чтили память о нем. Этот певец по праву считался лучшим исполнителем песен в стиле танго, которые родились именно здесь, в портовых кабаках Ла-Боки, почти сто лет назад.
Как и положено национальному кумиру, Гардель завершил свои дни трагически: он погиб в авиационной катастрофе в июне 1935 года (его самолет разбился в аэропорту колумбийского города Медельина). Похороны Гарделя вошли в историю Аргентины: ничего подобного здесь еще не было. Практически все портьенос (жители Буэнос-Айреса называют себя именно так – жители порта) вышли на улицы города, из-за чего жизнь в нем была парализована на несколько часов. Свой последний приют Гардель обрел на кладбище Чакарито.
Уложив бюст в сумку, Дин собирался уже покидать гостеприимную Каминито, как вдруг услышал за спиной мужской голос, окликнувший его по имени. Дин обернулся и увидел подле себя мужчину, лицо которого ему показалось до боли знакомым. Вглядевшись в него, Дин наконец вспомнил, где они встречались: в 61-м, на рауте в американском посольстве. Мужчина был, кажется, немцем, вот только имени его Рид никак не мог вспомнить. Видимо, заметив его замешательство, мужчина поспешил помочь Дину и представился:
– Генрих Вайс.
– Нетипичный немец, предпочитающий пиву армянский коньяк, – произнес в свою очередь Дин, пытаясь тем самым доказать, что его память все-таки не столь уж дырява.
Вайс в ответ рассмеялся, что мгновенно разрядило обстановку. После чего немец сделал неожиданное предложение:
– Мистер Рид, раз уж судьба подарила нам эту встречу, не согласитесь ли вы посидеть со мной в каком-нибудь ближайшем ресторанчике?
– Почему бы нет? – легко согласился Дин.
Ресторан под открытым небом они нашли поблизости – на соседней улице Ла Мадрид. Как выяснилось, заведение было стоящее: там подавали прекрасную парильяду – жаренное на углях мясо – и красное вино к нему.
Когда официант отправился выполнять заказ, Дин спросил у своего компаньона:
– Насколько я помню, вы представляли в Чили какой-то профсоюзный фонд?
– Да, Фонд Фридриха Эберта, – ответил Вайс. – Мы открылись в Чили год назад.
– А какая нужда привела вас сюда?
– Совмещаю приятное с полезным: отдыхаю и работаю, – ответил Вайс. – Мы налаживаем контакты с местной Всеобщей конфедерацией труда.
О деятельности ВКТ Дин был хорошо наслышан: один из ее представителей недавно принимал участие в его шоу. Год назад ВКТ осуществила реализацию так называемого «Плана борьбы», чтобы защитить права рабочих. В результате этой акции пролетариат республики (а это 4 миллиона аргентинцев) организованно захватил 11 тысяч предприятий и добился того, чтобы правительство повысило зарплаты и пенсии всем служащим, заморозило цены на продукты питания и предметы первой необходимости.
– Ну, а вас привели в Аргентину очередные гастроли? – поинтересовался в свою очередь Вайс.
– Отнюдь, я теперь здесь живу. Причем не один, а с женой.
По тому, как взметнулись вверх брови его собеседника, Дин понял, что тот удивлен его ответом. Поэтому поспешил объяснить свое нынешнее положение:
– Здесь мне гораздо комфортнее, чем у себя на родине. Во всяком случае работу по душе я имею – веду на телевидении авторское шоу.
– Да, судя по тому, как вы выглядите, вам действительно здесь комфортно, – согласился с Дином Вайс. – Знаете, я ведь следил за тем вашим конфликтом в Чили в 62-м и почему-то был уверен, что он не случаен. Все-таки вы нетипичный представитель эстрадного мира. Нет в вас этой бульдожьей хватки и сильных локтей, которыми ваши коллеги распихивают себе подобных. Вы умный человек, Дин, но это, к сожалению, то самое качество, которое в шоу-бизнесе абсолютно не приветствуется. Вам гораздо ближе политика, чем эстрада. Кстати, вы могли бы весьма удачно два этих дела совмещать. Как это, к примеру, делают ваши соотечественники: тот же Боб Дилан или Пит Сигер.
– Как ни странно, но вы угадали мои тайные желания, – рассмеялся в ответ Дин.
– Значит, за это и стоит выпить первый тост, – предложил Вайс и первым поднял свой бокал.
После того как они приложились к бокалам и отведали дымящейся парильяды, Вайс вновь прервал молчание:
– В Америке у вас остались родственники?
– Конечно, у меня там родители и два брата.
– Неужели последние тоже пошли по вашим стопам?
– К счастью, нет. Старший брат Дэйл преподает метеорологию в Колорадском университете, а младший, Вернон, недавно вернулся из армии – он служил в парашютных войсках.
– И какие впечатления оставила у него служба? – поинтересовался Вайс.
– Увы, ничего хорошего. Он вернулся оттуда не менее яростным пацифистом, чем я, который в армии служить отказался. Так что у нашего отца теперь два «урода»: я и Вернон. Что касается Дэйла, то он в этом смысле безупречен.
– Насколько я знаю, вы ведь тоже, перед тем как стать артистом, где-то учились?
– Да, в том же Колорадском университете. Кстати, для меня еще не все потеряно: в этом году я собираюсь восстанавливаться в нем.
– Неужели станете метеорологом? – искренне удивился Вайс.
– Почему бы и нет? – пожал плечами Дин.
– Мне кажется, это не ваша стихия, Дин, – предсказывать погоду. Я же говорю, что вам гораздо ближе иное: разбираться, какие ветры дуют на просторах большой политики. Так что Рид – дважды метеоролог – это явный перебор.
Сказав это, Вайс вновь приложился к своему бокалу. А затем в течение нескольких минут оба собеседника молчали – поглощали парильяду. Наконец Вайс первым нарушил тишину:
– Ваше творчество ограничивается только телевидением?
– Почему же, еще есть музыка и кино. Я записал здесь одну пластинку-миньон, и надеюсь, что не последнюю. Снялся также в одном аргентинском фильме, причем необычном для меня. Это комедия Энрике Каррераса «Моя первая любовь». Видимо, с ролью я справился неплохо, и Каррерас пригласил меня в свою следующую картину, правда, на этот раз роль у меня будет небольшая.
Последнюю фразу Дин произнес со смехом. Однако Вайс не обратил на это внимания и полюбопытствовал:
– Ну и как вам здешний кинематограф?
– Ничем не хуже Голливуда. Вы, наверное, знаете, что здешняя кинопромышленность считается самой большой в Латинской Америке – выпускает до полусотни фильмов в год. Правда, большая часть этих картин откровенно коммерческие. Погоню за звонкой монетой даже здесь никто отменить не в силах.
– В таком случае поезжайте в Европу. Там сейчас набирает силу так называемая «новая волна».
– «Новой волны» мне и здесь хватает, – рассмеялся в ответ Дин. – Дело в том, что так называется фильм Энрике Каррераса, в котором я буду сниматься. А если серьезно, то вряд ли я смогу пробиться в Европе. Я хоть и учился у самого Патона Прайса по системе Станиславского, однако чужаков нигде не любят. Разве Софи Лорен или Брижит Бардо сумели достичь в Голливуде тех же высот, каких они достигли у себя дома?
– Но я слышал, что система Станиславского опять входит в моду в Голливуде?
– Ерунда, – отмахнулся Дин. – Разве только в отдельных случаях, когда речь идет о таких актерах, как Марлон Брандо или Пол Ньюмен. Но эти фильмы не могут принести большую прибыль. В конце прошлого десятилетия все голливудские студии утратили свою независимость и вошли в состав различных транснациональных кинокомпаний. С этого момента коммерческий успех стал цениться намного больше, чем кинематографическое творчество.
– Короче, с кино у вас та же история, что и с музыкой: творец борется с коммерсантом, – предположил Вайс. – Но бьюсь об заклад, что у вас все-таки есть дело, которое приносит вам настоящее творческое удовлетворение. Сказать, какое?
Дин не стал ничего отвечать и только вопросительно взглянул на собеседника.
– Уверен, что вы активно набиваете руку как серьезный поэт. Все-таки те песенки, которые вы писали и исполняли на пластинках, типичная эстрада без всякой претензии на глубокую мысль. А лавры того же Боба Дилана наверняка не дают вам покоя.
– Скажу честно, до Дилана я недобираю, – улыбнулся в ответ Дин.
– Это вам так кажется из ложной скромности, – ответил Вайс. – Вы лучше прочтите мне что-нибудь, я уж со стороны оценю.
Дин на секунду задумался, поскольку до этого момента еще никому, кроме Патрисии, не читал вслух своих произведений. Однако этот немец внушал ему почему-то доверие, да и вино делало свое дело, так что пауза, взятая нашим героем, длилась недолго. После чего Дин сказал:
– Я прочитаю вам небольшой отрывок из своего последнего стихотворения. Оно называется «Ты этого не испытал».
Дин откинулся на спинку стула и начал декламировать строчки, которые знал наизусть:
- Не пожелаю ни врагу, ни другу
- Идти всю жизнь по замкнутому кругу…
- Ты этого не испытал, нет, нет…
- Ты этого не пробовал, однако:
- Днем просыпаясь, жить в кромешном мраке…
- О, столько горя в нашей круговерти,
- Что многим выход видится лишь в смерти,
- Ты этого не испытал, нет, нет!
После того как Дин замолчал, тишина за столом длилась в течение нескольких секунд. После чего Вайс сказал:
– Вы можете счесть это за лесть, но мне понравилось. Судя по ритму, это уже готовая песня. Причем не хуже, чем пишет тот же Дилан.
– Спасибо за комплимент, – ответил Дин, вновь прикладываясь к бокалу. – Но вы угадали – это на самом деле готовая песня. Правда, исполнять ее у меня пока нет возможности.
– Ну, это пустяки, – махнул рукой Вайс. – Было бы желание, а время и место всегда найдутся.
Дин тогда счел эту фразу всего лишь пустой формальностью, однако уже ближайшее будущее покажет, насколько прав оказался этот немец.
Между тем первая попытка Дина и Патрисии обзавестись ребенком оказалась неудачной: сохранить младенца не удалось. Патрисия вернулась домой подавленная, да и Дин тоже переживал. Обстановка в их доме стала сложной, и единственным спасением в сложившейся ситуации для Дина была работа. А потом случилось нечто неожиданное – Дин получил приглашение, которое в итоге круто изменит его дальнейшую жизнь. Ему было предложено отправиться в составе аргентинской делегации в Хельсинки на Всемирный конгресс мира. Предложение исходило от известного аргентинского писателя и коммуниста (с 1963 года он был членом ЦК КП Аргентины) Альфредо Варелы, с которым Дин познакомился благодаря все тому же телевидению – Варела участвовал в его передаче о профсоюзном движении. Во время их первого знакомства Варела подарил Дину свою книгу «Темная река» (о тяжелой жизни батраков) и пригласил съездить в Хельсинки на конгресс Всемирного совета мира (Варела также был председателем Аргентинского совета мира и членом ВСМ). Как он выразился: «Поедете как артист, а заодно и узнаете, что такое настоящая борьба за мир».
Как ни странно, но Патрисия встретила эту новость на удивление спокойно. Она понимала, что их отношения заметно осложнились, и увидела в этой разлуке хороший способ успокоиться, оставшись наедине со своими мыслями. В конце концов, какой-то мудрец не зря сказал, что разлука не ослабляет, а только укрепляет брак.
Мировой конгресс должен был начаться 10 июля. Для Хельсинки принимать этот представительный форум было не впервой: подобное уже случалось здесь десять лет назад. Поэтому для многих участников конгресса эта поездка была не в диковинку. Но не для Дина, который до этого еще не посещал Европу. А уж об участии его в подобном массовом мероприятии и вовсе говорить не приходилось – ничего подобного в его жизни доселе не происходило. Правда, Дин ехал в Хельсинки еще не как активный борец за мир, а всего лишь как артист – участник культурной программы конгресса. Однако, как известно, все большое вырастает из малого.
Конгресс проводил Всемирный совет мира (ВСМ) – очень влиятельная организация. Она была создана в 1950 году по инициативе Сталина как один из главных рычагов давления на страны капиталистического Запада и на языке спецслужб называлась «организация прикрытия» (то есть совмещала в себе как представительские функции, так и шпионские – в СССР ее деятельность курировали Международный отдел ЦК КПСС и КГБ). Поэтому среди сотрудников ВСМ были разные люди: и те, кто конкретно работал на спецслужбы Советского Союза и социалистических стран, и те, кто бескорыстно отдавал свои силы борьбе за мир во всем мире. Среди последних, например, были весьма известные люди: член британского парламента от лейбористской партии Джеймс Лэймонд, английский физик Джон Бернал (в 1953 году его удостоили Сталинской премии, а в 1959 году он стал президентом ВСМ) и др.
Поскольку на Западе прекрасно были осведомлены о том, кто стоит за спиной ВСМ, проблем у него из-за этого хватало. Первая штаб-квартира ВСМ располагалась в Париже, однако американцы сделали все возможное, чтобы ее пребывание там длилось недолго: в итоге уже через год ВСМ вынужден был сменить адрес и перебрался в Прагу. Однако пребывание на территории социалистического государства сужало сферу деятельности ВСМ, поэтому в 1954 году он перебрался в Вену, где позиции тамошней компартии были очень сильны. Эта защита оказалась настолько серьезной, что когда в 1957 году австрийское правительство запретило деятельность ВСМ у себя на родине за «деятельность, направленную против интересов австрийского государства», Совет мира не сменил свою штаб-квартиру и продолжал действовать под прикрытием венского Международного института мира.
Конгресс в Хельсинки в 1965 году был собран не случайно и ставил своей целью нанести идеологический удар по Америке, которая начала открытую агрессию против Вьетнама. Вообще вьетнамская эпопея американцев началась еще при Дуайте Эйзенхауэре – в 1954 году. Тогда вьетнамский народ под предводительством Хо Ши Мина одержал наконец победу над Францией в восьмилетней войне за независимость. После этого, согласно Женевским соглашениям, Вьетнам был поделен на две зоны, чтобы французы и сражавшаяся на их стороне незначительная часть высокопоставленных вьетнамцев (местных буржуа) смогли уладить свои дела на юге страны. В 1956 году должны были состояться выборы, которые объединили бы вьетнамцев под знаменами избранного ими правительства. Эти выборы должны были принести победу Хо Ши Мину (по мнению специалистов, за него готовы были отдать свои голоса около 80 % вьетнамцев). Однако Белый дом во главе с Эйзенхауэром и госсекретарем Даллесом решил этого не допустить.
Выход был найден быстро – американцы решили отдать власть во Вьетнаме своей марионетке Дьему. Его сделали диктатором в Южном Вьетнаме и стали подстрекать к тому, чтобы он отменил обещанные выборы. Дьем так и поступил: отменил не только всеобщие выборы, но и традиционные на местах. Вернул богачам-помещикам земли, которые Хо Ши Мин до этого успел раздать крестьянам. В результате в 1960 году в Южном Вьетнаме вспыхнуло мощное восстание вьетконговцев. Получив широкую поддержку всего населения страны, повстанцы стали освобождать один район за другим. Когда ситуация для Дьема стала угрожающей, руку помощи ему протянули его хозяева-американцы. О том, какие цели преследовали при этом последние, стало ясно из слов, которые за несколько лет до этого произнес сам президент Эйзенхауэр: «Предположим, мы потеряли Индокитай. К нам перестанут поступать олово и вольфрам, представляющие для нас огромную ценность. Поэтому, когда США голосуют за предоставление Франции четырехсот миллионов на ведение этой войны, мы голосуем за нашу мощь и возможность получать все необходимое из богатств Индокитая и Юго-Восточной Азии».
Сначала в Южном Вьетнаме начала работать постоянная американская военная миссия, помогавшая организовать и обучить национальную армию, которая должна была не допустить распространения коммунизма в Юго-Восточной Азии. А после того, как в феврале 1961 года в Северном Вьетнаме было объявлено о создании Армии освобождения Южного Вьетнама с целью «проведения национально-освободительной войны во имя избавления от империалистического ига», уже следующий президент США – Джон Кеннеди – направил во Вьетнам первую партию «зеленых беретов» – специалистов по противопартизанской борьбе из состава войск специального назначения (они прибыли во Вьетнам весной 61-го). Как заявил сам Кеннеди: «Россию необходимо убедить в мощи США и решимости американского правительства отстоять свои интересы в любой части земного шара. И Вьетнам, по-моему, самое подходящее место». В итоге уже к следующему году на юге Вьетнама находилось более 9000 американских солдат и офицеров, а два года спустя, в 64-м, их число перевалило за 20 тысяч.
А что же Советский Союз? Он какое-то время был скован в своих действиях, поскольку, пока у власти находился Никита Хрущев, ханойское руководство было ориентировано на дружбу с Китаем. Сам Хрущев тоже не хотел ввязываться в конфликт во Вьетнаме, обжегшись уже однажды на Кубе (во время Карибского кризиса). Но в октябре 1964 года Хрущева отправили в отставку, и его место занял Леонид Брежнев. И тут же последовала смена курса на вьетнамском направлении: Брежнев заявил о «готовности советского народа выполнять свой интернациональный долг в отношении братской социалистической страны». Однако, заявив об этом, кремлевские руководители тянули с отправкой в Северный Вьетнам своих военных специалистов, наблюдая, что предпримут американцы. А те, уже при Линдоне Джонсоне, решились на широкомасштабное открытое вторжение. 2 марта 1965 года американские ВВС начали операцию «Раскат грома» с целью нанесения бомбовых ударов по коммуникациям, связывающим северян с их оружейными складами. После чего шесть дней спустя началась высадка частей американских войск в портах Южного Вьетнама.
Позже, 28 апреля, американские войска (30 тысяч солдат) вторглись в Доминиканскую Республику и подавили мятеж полковника Франсиско Кааманьо, который с верными ему частями выступил за восстановление в прежних правах бывшего президента страны Х. Боша (военные свергли его в сентябре 63-го). Восставшие разгромили войска хунты и уже праздновали победу демократии, когда в их страну вторглись американцы. Причем Белый дом постарался придать своей интервенции характер коллективной акции Организации американских государств, заставив большую часть членов ОАГ проголосовать за это вторжение: 24 голоса «за», 5 – «против», 1 – «воздержался». 2 мая сам Линдон Джонсон сорвал маску с действий Белого дома, провозгласив «право США на вооруженное вмешательство в любой стране Западного полушария с целью помешать установлению коммунистического правительства».
Однако если в ДР американцы одержали быструю победу, то с Вьетнамом все вышло наоборот. Глава Северного Вьетнама Хо Ши Мин решил обратиться за помощью к Москве, и в апреле сюда приехал его личный представитель Ле Зуан. Москва в этой просьбе не отказала. 6 июля свет увидело секретное постановление Совета министров СССР № 525–200, которое предусматривало создание группы советских военных специалистов в Демократической Республике Вьетнам. Одновременно с этим началось и наступление на идеологическом фронте: в Хельсинки был созван конгресс ВСМ, где главным вопросом в повестке значилась ситуация во Вьетнаме.
Участники конгресса (1470 делегатов из 98 стран) начали съезжаться в Хельсинки за три дня до его начала – 7 июля (первыми прибыли «дальние» государства – Япония и Китай). Дин Рид прилетел в столицу Финляндии накануне открытия форума вместе с аргентинской делегацией. Жить их определили в гостинице в центре столицы, и первое, что сделал Дин сразу после прилета, – отправился на экскурсию по городу. Так он поступал практически везде, куда его забрасывала гастрольная судьба. Погода стояла пасмурная, шел мелкий дождь, времени у Дина было не так много (надо было хорошенько выспаться перед завтрашним открытием конгресса), и ему вполне хватило пары часов погулять по центру финской столицы. Хельсинки ему понравился – это был чистый, благоустроенный город с весьма доброжелательным населением. Когда он зашел в один из баров и попросил налить ему местной водки, бармен, узнав, что он американец, не взял с него денег, объяснив на ломаном английском, что Америка – великая страна. Дин не стал спорить с этим выводом, поблагодарил бармена за щедрость и пробыл в полупустом баре несколько минут. После чего вернулся в гостиницу.
Конгресс открылся на следующий день в 10 часов утра во Дворце культуры «Хельсинки», расположенном в северо-восточном районе города. Место это было выбрано не случайно: в этом районе селились в основном рабочие, что вполне соответствовало духу проводимого мероприятия – бороться за мир в районе, где проживали зажиточные хельсинкцы, было бы идеологически неправильно.
К назначенному времени зал Дворца оказался заполненным до отказа. Дин с товарищами заняли места почти в конце зала, однако даже оттуда было хорошо видно, что происходило на сцене, где были установлены столы для членов президиума. После того как прозвучали торжественные фанфары, под аплодисменты собравшихся в зал вошли президент Финляндии У. Кекконен с супругой, премьер-министр страны И. Виролайнен, министр иностранных дел А. Карьялайнен, министр внутренних дел Н. Рюхтя. Их тут же окружили девушки в красочных национальных костюмах, которые под звуки народных мелодий довели почетных гостей до их мест. Едва они уселись, как председательствующий и глава ВСМ Джон Бернал произнес приветственный спич в адрес президента и его свиты. Затем конгресс начал свою работу, и на трибуну один за другим стали выходить ораторы: председатель Финского подготовительного комитета В. Свинхвуд, премьер-министр И. Виролайнен, Джон Бернал. Последний сообщил, что первый день конгресса объявляется «Днем Вьетнама», и представил следующего оратора – главу делегации южновьетнамского Комитета защиты мира Динь Ба Тхи. Едва Бернал произнес эту фамилию, как зал встал со своих мест и встретил вьетнамца продолжительной овацией. Этот порыв не был заранее отрепетирован, но наглядно демонстрировал, что все присутствующие прекрасно понимали, какая тема будет ведущей на этом конгрессе.
Вьетнамский делегат говорил дольше всех, поскольку речь его то и дело прерывалась аплодисментами: так делегаты конгресса выражали свою солидарность с борющимся народом Северного Вьетнама. Дин тоже хлопал вместе со всеми, хотя мысли его в тот момент были заняты другим: он искал глазами первую женщину-космонавта, гражданку Советского Союза Валентину Терешкову. Перед самым открытием форума Альфредо Варела сообщил ему, что Терешкова тоже участвует в работе конгресса, и предложил Дину взять у нее интервью для своего телевизионного шоу.
– Я думаю, аргентинцы имеют право пообщаться с первой женщиной-космонавтом хотя бы в телеэфире, – сказал Варела.
Дину идея понравилась, поскольку он и сам давно вынашивал мысль сделать участником своей программы кого-нибудь из известных людей первого в мире государства рабочих и крестьян. С тех пор как в 62-м он близко познакомился с Львом Яшиным и понял, что в Советском Союзе живут отнюдь не сирые и убогие люди, пришибленные «железным занавесом», в нем пробудился интерес к этим людям.
Увы, сколько Дин ни искал глазами Терешкову, найти ее так и не смог. Тем более что воочию он ее никогда не видел, а знал только исключительно по снимкам в газетах да однажды видел по телевидению, когда в октябре 63-го Терешкова и Гагарин посещали Мексику. Но когда он в перерыве форума сообщил об этом Вареле, тот рассмеялся и, похлопав Дина по плечу, сказал:
– Найти Терешкову не проблема, было бы желание. Подожди меня здесь, в холле, а я все выясню.
Сказав это, Варела скрылся в толпе делегатов, а Дин присел на скамейку, установленную у стены. Просидел он на ней недолго – минут пять. После чего перед ним вновь предстал его спутник. По его довольному лицу Дин понял, что миссия удалась.
– Терешкова согласна познакомиться с тобой сегодня вечером, – сообщил Варела. – В парке «Хеспериа» состоится митинг, посвященный Дню Вьетнама, а перед этим будет открыта выставка фоторабот, посвященных борющемуся Вьетнаму. Вот там мы ее и найдем. Так что поезжай сейчас в гостиницу и прихвати свою кинокамеру – она тебе пригодится.
Дин и Варела приехали к зданию, где проходила выставка, примерно за полчаса до ее открытия. Терешкова и еще несколько членов советской делегации были уже там, общаясь с устроителями выставки и членами вьетнамской делегации. Варела попросил Дина подождать его в сторонке, а сам направился к Терешковой. Улучив момент, когда она отвлеклась от разговора с вьетнамцами, он подошел к ней и что-то сказал. В ответ та улыбнулась и кивнула. После чего Варела подозвал к ним Дина и, когда тот подошел, на довольно сносном русском языке представил его Терешковой. Та, улыбнувшись, протянула руку Дину и произнесла по-русски несколько слов. Варела перевел:
– Она говорит, что рада познакомиться с американцем, для которого дело мира так же важно, как и для всех честных людей планеты. Еще она сказала, что готова дать тебе короткое интервью до начала выставки.
Услышав это, Дин немедленно расчехлил свою японскую кинокамеру «Ярко», и они втроем отошли в сторону, чтобы им никто не мешал.
Терешкова была в хорошем расположении духа и говорила почти без запинки. Дин ничего не понимал, но Варела потом перевел ему суть сказанного: Терешкова говорила о миролюбивой политике Советского Союза и призывала аргентинцев бороться за мир. Интервью длилось минут десять, чего было вполне достаточно – объем шоу, которое вел Дин, все равно не позволял показывать больше. Потом они все вместе отправились осматривать выставку. А сразу после нее в парке «Хеспериа» состоялся митинг в поддержку борющегося Вьетнама, где Терешкова сказала речь. Дин слушал ее и по отдельным словам понимал, что она говорила почти то же самое, что час назад говорила ему. Слушая ее, Дин поймал себя на мысли, что эта женщина ему нравится. Молодая, симпатичная, да еще первая женщина-космонавт на Земле! «Это второй человек из Советского Союза, с которым меня сводит судьба, – думал Дин, аплодируя вместе со всеми Терешковой. – Если все советские люди такие же, как Яшин и Терешкова, то мне такие люди симпатичны».
Между тем Варела поставил своей целью познакомить Дина как можно с большим числом своих друзей из разных стран мира. Так, на второй день работы конгресса он свел его с самим Давидом Сикейросом – выдающимся мексиканским художником-коммунистом, общий стаж пребывания которого в компартии насчитывал более 40 лет (он вступил в партию в 1924 году). Дин много слышал об этом человеке, когда жил в Мексике, и видел его прекрасные архитектурные творения в Мехико: монументальные росписи в Клубе электриков и Дворец изящных искусств. Как оказалось, Сикейрос тоже знал Дина – слышал несколько раз песни в его исполнении по радио. Но это были типично развлекательные произведения, поэтому первое, что сказал художник, было:
– Вам надо включать в свой репертуар больше социальных песен. Тогда вас будут любить не только домохозяйки и напомаженные девицы. У нас, у мексиканцев, много таких песен.
– Например, какие? – с любопытством спросил Дин.
– Например, «Красное солнце». Слышали такую? В ней есть очень точные строки:
- Почему ты, солнце, светишь только немногим,
- Когда же ты будешь светить всем нам?..
В тот же день Дин познакомился еще с одним выдающимся творцом и общественным деятелем, о котором много слышал, – чилийским поэтом-коммунистом Пабло Нерудой. Тот, в отличие от Сикейроса, не стал читать ему стихи, а подарил свою последнюю книгу – поэму «Мемориал Черного острова», вышедшую год назад. И еще дал свой чилийский адрес, с тем чтобы Дин, если будет проездом у него на родине, обязательно пришел к нему погостить.
Этими двумя знакомствами дело не ограничилось. В последующие дни Варела познакомил Дина еще с несколькими людьми. Среди них оказались и два немца: западногерманский священник Мартин Нимеллер и восточногерманский политический деятель Альберт Норден. Оба оказались весьма влиятельными и известными людьми: Нимеллер вот уже четыре года был одним из президентов Всемирного совета церквей, а Норден входил в состав Политбюро ЦК СЕПГ, где курировал международные дела. Дин тогда даже не мог предположить, что знакомство с Норденом станет для него эпохальным и явится одним из поворотных моментов в его жизни.
Тем временем конгресс двигался к своему завершению. Все эти дни Дин не посещал пленарные заседания в комиссиях (их было семь), а только участвовал в культурной программе – выступил несколько раз в сборных концертах. Однако за два дня до закрытия форума – 13 июля – Дин угодил в самый эпицентр громкого скандала, который круто изменил его дальнейшую судьбу.
Случилось это в огромном круглом зале Дворца культуры в перерыве между пленарными заседаниями. Там проходил очередной митинг в поддержку Вьетнама, куда Дин пришел специально, чтобы после его завершения спеть делегатам несколько песен. Митинг шел к своему завершению, ораторы сменяли один другого и говорили, в общем-то, одно и то же: что американцы должны прекратить агрессию и убраться из Вьетнама. Как вдруг мерный ход собрания нарушил молодой оратор-американец. Он буквально вбежал на сцену и, к удивлению присутствующих, начал говорить совершенно противоположное: о том, что Америка находится во Вьетнаме не по своей воле, а по просьбе правительства Южного Вьетнама, что, будь иначе, гидра коммунизма расползется по всей Юго-Восточной Азии.
– Вы думаете, американским матерям не больно получать похоронные извещения о гибели их единственных сыновей? – вопрошал молодой оратор. – Но они понимают, что их дети выполняют святое дело – воюют с коммунистами, которые всегда были и будут главными врагами всего свободного мира.
После этих слов в зале поднялся неимоверный шум: часть слушателей начала освистывать оратора и хлопать, не давая ему говорить, а другая бросилась его поддерживать. Председательствующий (это был финн) попытался было прекратить этот гвалт, но у него ничего не вышло – шум только нарастал, поскольку оратор продолжал свою пламенную речь в защиту американских солдат, воюющих во Вьетнаме. Когда председательствующий понял, что этот конфликт может вылиться в нечто большее, чем обычное освистывание, он объявил, что оратор вышел из регламента и должен покинуть сцену. Но американец и не думал выполнять это требование и, стараясь перекричать выкрики из зала, продолжал свою речь. Тогда председательствующий совершил то, чего от него никто не ожидал: этот с виду спокойный финн вдруг встал со своего места, одним прыжком перемахнул через стол и вырвал у оратора из рук микрофон. После чего заявил:
– Объявляется перерыв. Теперь мы послушаем другого американца – певца Дина Рида. Прошу вас, мистер Рид.
Услышав свое имя, Дин поначалу растерялся, поскольку совсем не ожидал, что его именем воспользуются для погашения шумного скандала. Он-то рассчитывал выступать перед миролюбивой аудиторией, а тут зал разделился на две части: одни решительно осуждали последнего оратора, другие его поддерживали. И Дину надо было найти такой способ, который смог бы примирить две враждующие стороны. Но легко сказать – найти. И пока Дин спускался к сцене, он понятия не имел, как разрядить обстановку. Спасение пришло, как всегда, в последний момент.
Когда Дин встал у микрофона и окинул взглядом зал, он вдруг увидел, что подавляющая часть присутствующих – это молодые люди разных национальностей. Здесь были не только вьетнамцы и американцы, но также русские, финны, французы, англичане. Они принадлежали к разным расам и вероисповеданиям, но их объединяла одна общая идея – ненависть к войне. Ведь даже последний оратор, который вызвал бурю гнева у зала, тоже ненавидел войну, но вынужден был оправдывать американское присутствие во Вьетнаме борьбой с коммунизмом. Когда эта мысль пришла в голову Дину, он начал говорить:
– Уважаемый председательствующий сказал, что я тоже американец. Он не ошибся. Я родился и вырос в Америке и считаю эту страну великой. Но это совсем не мешает мне критиковать и даже ругать мою родину, если ее правительство совершает какие-то ошибки или преступления. Я горжусь, что мои предки построили великую страну, но мне горько осознавать, что они же истребляли индейцев и линчевали негров. Теперь мне больно видеть, как Америка посылает своих лучших сынов убивать людей во Вьетнаме, пикрываясь борьбой за свободу. Разве можно принести свободу на штыках? И что за общество будет построено там, где были пролиты реки крови?
Я понял, что предыдущий оратор, мой земляк, тоже любит свою родину. Однако нас с ним различает одно серьезное «но»: он готов простить своему правительству эту бойню, а я нет. Эта война бросает тень на Америку и заставляет миллионы людей ненавидеть нас, американцев. Но мы не ненавидеть должны друг друга, а объединяться.
Здесь Дин сделал паузу и повесил гитару, которую до этого он держал в правой руке, себе на грудь. После чего продолжил:
– Эти мысли, которые я сейчас озвучил, разделяют миллионы моих соотечественников. А поскольку я артист, разрешите мне донести их до вас посредством главного моего оружия – гитары. Я считаю себя пацифистом, противником всякого оружия, но вы ведь не будете спорить, что из всех видов оружия этот вид самый гуманный. Я спою вам песню моего земляка, которого вы наверняка хорошо знаете, – Пита Сигера. Песня называется «Мы преодолеем!» и часто исполняется на таких же вот митингах и манифестациях, как наше с вами собрание. Когда звучит эта песня, люди обычно берутся за руки и поют вместе с исполнителем. Мне бы очень хотелось, чтобы и все сидящие в зале сделали то же самое. Давайте объединяться, а не разобщаться.
Завершив свой спич, Дин ударил по струнам и запел. После первого куплета, видя, что часть зала начала ему подпевать, Дин спустился со сцены и начал ходить между рядами, пытаясь заразить своим темпераментом и остальных. И хотя тот парень, которого согнали с трибуны, демонстративно скрестил руки на груди и подпевать не собирался, однако его ближайшие соседи, взявшись за руки, в унисон певцу пели: «Мы все преодолеем! Мы победим!»
Когда Дин закончил петь, в зале раздались аплодисменты. Они длились так долго, что Дину пришлось спеть еще одну песню, поскольку зал, уставший от дебатов, хотел просто отдохнуть. А одной песни было явно мало. Собственно, у Дина были силы и желание сыграть полноценный концерт, однако не было возможности – скандал украл слишком много времени и теперь требовалось освободить помещение для работы очередной комиссии.
Сразу после митинга, когда Дин вышел в холл Дворца культуры, там его поджидали несколько мужчин. Они представились русскими, из Москвы, и стали горячо благодарить Дина за его выступление.
Один из них, упитанный мужчина в темном костюме, отменно говоривший по-английски, представился Георгием Арбатовым и сделал Дину предложение, в реальность которого он поверил не сразу:
– Нет ли у вас желания, мистер Рид, посетить Москву?
– Желание такое у меня есть, нет только возможности, – ответил Дин.
– А если мы вам такую возможность предоставим? – вновь спросил Арбатов.
Дин ничего не ответил, лишь с удивлением воззрился на собеседника. А тот, улыбнувшись, продолжил:
– Мы хотим предложить вам посетить Москву сразу после завершения конгресса. Поскольку это предложение родилось спонтанно и учитывая дела, которые ждут вас в Аргентине, этот визит может ограничиться всего одним-двумя днями. Нам кажется, что человеку, который не боится публично выражать свои симпатии к Советскому Союзу, просто необходимо увидеть эту страну воочию. Вы согласны?
Дин в ответ кивнул. Но поскольку выглядел он по-прежнему растерянным, его собеседник завершил свой монолог следующими словами:
– Мы понимаем, что это предложение является для вас полной неожиданностью. Поэтому с ответом не торопим и готовы подождать до завтрашнего утра. О’кей?
– О’кей, – ответил Дин и только теперь позволил себе улыбнуться.
Расставшись со своими новыми знакомыми, Дин немедленно отправился на поиски Варелы, чтобы рассказать ему о случившемся и попросить совета. Искал он его около часа, поскольку ни во Дворце культуры, ни в гостинице Варелы не оказалось. Нашел его Дин случайно: заглянул в гостиничный бар, чтобы промочить горло содовой, и увидел Варелу за дальним столиком в компании какой-то пожилой дамы. Но едва Дин приблизился к их столику, как женщина поднялась со своего места и ушла, даже не допив свой кофе. Но обращать на это внимание Дину было недосуг – его голова была забита совсем другими мыслями.
Когда Дин рассказал Вареле о своем разговоре с русскими, тот удивился не менее сильно, чем наш герой.
– Приглашение в Москву – это очень серьезно. Смею тебя уверить, что родилась мысль тебя пригласить не спонтанно – видимо, ты давно обратил на себя внимание русских. Как, ты говоришь, зовут того мужчину, что сделал тебе это предложение?
– Кажется, Арабов.
– Скорее всего Арбатов. Я видел его в Праге, когда приезжал туда три года назад: он тогда работал в журнале «Проблемы мира и социализма». А сейчас знаешь, где он работает? В Центральном комитете их партии, и не где-нибудь, а на американском направлении (Арбатов тогда являлся консультантом Юрия Андропова). Теперь улавливаешь, почему в поле их зрения попал именно ты?
– Улавливаю, – кивнул Дин. – Однако ты не ответил, что мне делать. Завтра утром я должен дать им ответ.
Варела ответил не сразу. Сначала он допил свой коньяк, после чего отставил бокал в сторону и, глядя в глаза своему собеседнику, сказал:
– Я повторяю, Дин, что все это очень серьезно. Я обеими руками за то, чтобы ты съездил к русским. Но ты не должен забывать, что у нас на родине по головке тебя за это не погладят. Потому что одно дело дружить со мной, аргентинским коммунистом, и совсем другое дело – посетить оплот мирового коммунизма Москву по личному приглашению советского правительства. Ты должен сам решить, как тебе поступить.
– Сам? – переспросил Дин, непроизвольно помешивая ложечкой остатки холодного кофе, не допитого пожилой незнакомкой. Пауза длилась всего лишь несколько секунд, после чего Дин наконец произнес: – Ну что же, сам так сам. Я, пожалуй, соглашусь.
Варела был прав, когда сказал, что Дин обратил на себя внимание со стороны русских задолго до конгресса в Хельсинки. Произошло это в мае 62-го, когда Дин бросил вызов американским властям, не убоявшись публичной дружбы с вратарем Львом Яшиным. И хотя этот поступок во многом можно было назвать импульсивным, однако о нем немедленно было доложено в Москву по линии КГБ и Международного отдела ЦК КПСС. Именно тогда там впервые услышали имя американского певца Дина Рида. Однако дальше обыкновенной симпатии дело тогда не пошло: все-таки среди американских деятелей культуры людей, открыто выражавших свои добрые чувства к СССР, было достаточно. Но последующие события показали, что Дин Рид пошел дальше всех: он переехал жить в Аргентину и начал контактировать с тамошними коммунистами. И в итоге по их приглашению приехал в Хельсинки на конгресс ВСМ, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, чем эта поездка может ему грозить. Но Дина это не испугало. Более того, в первые же дни своего пребывания на конгрессе он взял интервью у советской космонавтки Валентины Терешковой, твердо пообещав ей, что обязательно включит эту запись в свое телевизионное шоу. Короче, все эти поступки Дина ясно указывали на то, что его симпатии к коммунистам отнюдь не случайность, а вполне осознанный выбор. Правда, по линии КГБ на его счет все еще оставались сомнения: он мог играть двойную игру, будучи завербованным ЦРУ или ФБР. Однако проверить эти сомнения можно было только на практике: например, во время его приезда в Москву.
Конгресс завершился 15 июля. И в тот же день пути Дина и его аргентинских друзей разошлись: он отправился в Москву, а они – к себе на родину. Звонить Патрисии Дин не стал, а поручил эту миссию Вареле, который должен был объяснить женщине, как и почему ее супруг отправился в столицу первого в мире государства рабочих и крестьян. Когда Патрисия об этом узнала, она от неожиданности даже присела на стул. Но Варела успокоил ее, сообщив, что эта поездка продлится от силы день-два.
– Он вернется уже к концу этой недели, – сказал Варела, подавая Патрисии стакан с водой. – Однако распространяться об этом не стоит.
Последнее предупреждение было лишним: Патрисия и сама прекрасно понимала, что ее муж серьезно рискует, посещая Москву. Другое дело, она ясно отдавала себе отчет, что скрыть эту информацию все равно не удастся: ищейки местной госбезопасности СИДЕ или военной разведки все равно все пронюхают (президент Ильиа хоть и считался демократом, однако был у власти всего два года и не имел достаточного авторитета в аргентинских спецслужбах, многие сотрудники которых оставались приверженцами военной диктатуры). Так оно и вышло: уже в первые же часы после прилета аргентинской делегации в Буэнос-Айрес местные спецслужбы были поставлены своими информаторами (в составе делегации их было несколько) в известность, куда именно отправился Дин Рид. И это несмотря на то, что отъезд Дина в Москву был обставлен по всем правилам конспирации.
Дин пробыл в Москве всего два дня. Но этого времени вполне хватило, чтобы вдоволь насмотреться на красоты советской столицы и даже запечатлеть их на пленку. Особенное впечатление на Дина произвела Красная площадь, о которой он уже был достаточно наслышан. Увидел он и Ленина, хотя до этого никак не мог взять в толк, как это в центре цивилизованного государства может храниться мумия, пусть и выдающегося человека. Помнится, когда они с Патрисией были в Мексике и посетили городок Гуанохуато, где существует музей мертвецов (в этом местечке почва особенная, и благодаря ей трупы людей консервируются и сохраняются, чем и воспользовались практичные власти: они открыли для обзора подземное кладбище, спрятав мертвецов за витринами), Дин наотрез отказался туда идти, не желая все это лицезреть. Однако отказаться от посещения Мавзолея Дин не смог: побоялся обидеть хозяев. Но шел он туда с дрожью в коленках, заранее предвкушая если не ужасное зрелище, то во всяком случае неприятное. Однако увиденное его сильно удивило: Ленин выглядел вполне естественно в стеклянном саркофаге и совсем не напоминал тех ужасных мертвецов, которые были запечатлены в буклетах в Гуанохуато.
Не менее сильное впечатление на Дина произвела московская подземка – Метрополитен имени Ленина. Это был настоящий город под землей, красоты которого не шли ни в какое сравнение с тем, что Дин видел в Нью-Йорке или даже в том же Вашингтоне, который тоже является столицей. Московское метро предстало перед Дином идеально чистым и сверкающим, как игрушка на рождественской елке. Его провезли по Кольцевой линии и показали несколько станций, которые, к его изумлению, не были похожи друг на друга: в оформлении каждой были использованы абсолютно разные цвета и скульптуры. Совершенно убило Дина то, что проезд в этом подземном царстве света и чистоты стоил всего пять копеек, в то время как американец отдавал за вход в свою не самую чистую и уютную подземку в мире сумму в десять раз большую.
Вообще цены в Советском Союзе Дина попросту шокировали. Но не своими заоблачными высотами, а совсем наоборот. Работник Идеологического отдела ЦК ВЛКСМ, который был одним из гидов Дина в те дни, объяснил ему: в Советском Союзе самые низкие цены в мире практически на все товары первой необходимости, поскольку государство их дотирует из своего бюджета.
– А какова средняя зарплата советского человека? – тут же поинтересовался Дин.
– Около 110–120 рублей, – последовал ответ. – Чтобы вам было понятно, чему эквивалентна эта зарплата, приведу такой пример. Комплексный обед в обычной столовой стоит 50–60 копеек. Так вот, на свою зарплату советский человек может ходить туда 220–230 раз в месяц! Еще он может купить на нее более ста книг, поскольку книги у нас тоже дешевые. Однако газеты у нас стоят еще дешевле – всего 2 копейки, и если покупать их каждый день, то на это в месяц уйдет всего около 50 копеек! Таким образом, учитывая, что у нас бесплатная медицина и образование, можно смело сказать, что средней зарплаты советскому человеку вполне хватает, чтобы не бедствовать.
Вся эта информация поразила Дина до глубины души, что неудивительно. Ведь на Западе про достижения первого в мире государства рабочих и крестьян вообще ничего не говорилось и весь упор делался только на критику и констатацию тех недостатков, которые в СССР существовали. Заметил эти недостатки и Дин. Так, от его внимательного взора не укрылось то, что на поверхности Москва выглядит совсем не так современно, как тот же Буэнос-Айрес или любой из американских городов. Здесь не было ультрасовременных зданий из железа и бетона и обилия неоновой рекламы по вечерам. Даже таких естественных летом заведений, как открытые кафе, на улицах города почти не было. Да и жители столицы по большей части выглядели достаточно скромно, расхаживая по улицам в не самых модных одеяниях. Однако Дин не увидел среди них ни одного нищего, который просил бы милостыню или копался бы в помойных баках. Поэтому, когда Дин осторожно поинтересовался у своего гида, есть ли в Москве такие же кварталы нищеты, как в Нью-Йорке или Сантьяго, тот только развел руками:
– Вы можете удивляться, но ничего подобного у нас нет и быть не может. Вот уже почти пятьдесят лет у нас нет просящих милостыню, а трущобы, которые существовали в Москве при царе, мы стерли с лица земли еще в начале двадцатых годов.
Это заявление произвело на Дина большое впечатление. После этого на досадные мелочи, которые сопровождали его в этой поездке, он уже внимания не обращал. Например, в гостиничном номере, в ванной, он долго искал пробку, чтобы закрыть отверстие в ванне, но так и не нашел. Поэтому ему пришлось воспользоваться душем, хотя дома он обожал полежать и «покиснуть» в горячей воде.
Не стоит думать, что Дин все время, пока находился в Москве, занимался исключительно тем, что любовался ее красотами. Было у него и несколько деловых встреч. Так, он посетил ЦК ВЛКСМ, где встретился с секретарем этого учреждения Борисом Пастуховым, а также имел встречу с чиновниками из Госконцерта на предмет возможных будущих гастролей Дина в Советском Союзе.
– Я с удовольствием готов приехать в вашу страну с концертами в любое удобное для вас и меня время, – сказал в Госконцерте Дин. – Причем за любой предложенный вами гонорар.
– Приятно это слышать, – услышал Дин в ответ. – Мы, конечно, не акулы капитала, но наши гонорары тоже вполне приемлемы. Во всяком случае, еще никто из артистов, приезжавших к нам из-за рубежа, на нас не обижался. Короче, если вы согласны, то мы проработаем этот вопрос и через какое-то время дадим вам знать.
Дин улетал из Москвы переполненный впечатлениями. То, что он здесь увидел, поразило его в самое сердце. Он, конечно, давно уже перестал верить тому, что писала американская пресса о Советском Союзе, однако то, что он увидел собственными глазами, окончательно убедило его в правильности его прежних выводов.
Когда самолет с Дином на борту взмыл над аэропортом Шереметьево, наш герой еще не знал, как сложится его дальнейшая судьба, но уже понимал, что легкой и спокойной она не будет. Твердо он знал только одно: путь им был выбран, и свернуть с него означало бы изменить самому себе.
Часть вторая
В паутине спецслужб
Дин Рид возвращался в Аргентину, которая буквально стояла на грани военного переворота. После того как президент страны Артуро Ильиа и правительство отказались поддерживать вооруженные интервенции США в Доминиканскую Республику и Вьетнам, верхушка вооруженных сил страны во главе с командующим сухопутными войсками Хуаном Карлосом Онгания при поддержке крупных предпринимателей и иностранных компаний начала готовить заговор с целью свержения законного правительства и президента. Спецслужбы в этой ситуации заняли выжидательную позицию: одна часть СИДЕ (Государственная информационная служба) взяла сторону Ильиа, а другая часть, как и военная разведка, склонялась в пользу Онгания и только ждала удобного момента, чтобы примкнуть к перевороту.
Между тем компартия Аргентины поддерживала президента и с 1 июля объявила в стране сбор средств среди населения на пропагандистскую деятельность. По планам сборщиков, в кассу должно было поступить 150 миллионов песо, но реальная сумма превзошла предполагаемую – люди внесли 175 миллионов. На эти деньги началась агитация против интервенционистской политики США, в поддержку президента Ильиа. Кроме этого, Аргентинский совет мира готовился провести в сентябре в городе Тукумане конгресс сторонников мира.
Однако и противники режима не сидели сложа руки. Заговорщики в военной разведке и СИДЕ составляли списки активистов, которых надлежало арестовать в первую очередь. Дин Рид попал в этот список в самый последний момент, когда до руководства спецслужб дошла информация о том, что он сразу после конгресса ВСМ в Хельсинки отправился в Москву. Ордер на его арест был выписан немедленно, однако, учитывая популярность Дина у населения и двоякую ситуацию в стране, было решено арест проводить тайно, без свидетелей.
В день прилета Дина в Буэнос-Айрес в аэропорт Эссейса был отправлен агент спецслужб Мигель Дормаль. В его задачу входило убедиться в прилете Дина и негласно сопроводить его до дома. Вообще-то такого рода операции обычно доверяют двум агентам, но начальник Дормаля посчитал это расточительством – отправлять на такое пустячное дело двух своих сотрудников. Знай он, чем обернется его недооценка ситуации, он бы сто раз подумал, прежде чем отправить Дормаля на задание в одиночестве. Но что случилось, то случилось.
Дормаль был молодым агентом, пришедшим на службу в тайную полицию около года назад. До этого он служил в районном военном комиссариате инспектором, но благодаря протекции своего дяди-полицейского перебрался в СИДЕ. Идя туда, он был полон радужных надежд на то, что новая работа принесет ему массу положительных эмоций. Он мнил себя чуть ли не Джеймсом Бондом, у которого теперь будет все: интересная работа, хорошая зарплата и куча красивых девчонок в придачу. Увы, оправдалось только первое: на новом месте Дормаль действительно стал получать на сотню песо больше, чем в военкомате. Остальное осталось только мечтой. Причем, как понял Дормаль, несбыточной. Ни в каких серьезных тайных операциях его не задействовали, а использовали только в качестве агента «на подхвате»: он в основном сидел в управлении, и лишь пару-тройку раз его посылали вместе с другими молодыми агентами на какой-нибудь митинг или демонстрацию с заданием подслушивать разговоры манифестантов. И даже сегодня, когда ему поручили индивидуальное задание, оно мало вдохновило Дормаля: надо было всего лишь встретить американского певца Дина Рида и негласно сопроводить его до дома. Как выразился начальник Дормаля на сленге оперативников: «положить в адрес».
Дормаль приехал в Эссейса за час до прибытия нужного самолета и коротал время, слоняясь по огромному холлу в здании аэропорта. Когда ходить надоело, Дормаль уселся на скамейку прямо напротив электронных часов и стал разглядывать прохожих, снующих мимо него в разные стороны. Естественно, главное внимание агент уделял молодым красивым женщинам, коих среди находившихся в аэропорту было предостаточно. Среди них были разные особы: и восхитительно красивые дамы со стройными ногами и фигурами, будто с обложек «Плейбоя», и дурнушки.
Между тем до прилета нужного Дормалю самолета оставалось около двадцати минут, когда приятный женский голос объявил по громкой связи, что самолет задерживается на полчаса. Выругавшись про себя, Дормаль встал со своего места и отправился к киоску с прессой, чтобы купить какую-нибудь газету. Он был не большой любитель читать, однако делать было нечего – убивать время, разглядывая женские ноги, ему надоело.
Дормаль уже собирался расплатиться с киоскершей, когда внезапно заметил проходившую мимо киоска симпатичную темноволосую женщину с элегантной кожаной сумочкой, перекинутой через плечо. Она прошла совсем близко от него, и Дормаль даже уловил тонкий запах ее дорогих духов. Сопроводив незнакомку взглядом, Дормаль заметил, как она зашла в кафе-бар, и, передумав покупать газету, решил последовать за ней.
Бар был заполнен всего лишь наполовину, поэтому отыскать незнакомку Дормалю не составило большого труда. Тем более что она не стала забираться в какой-нибудь укромный угол, а села прямо у барной стойки на высокий овальный стульчик. Поскольку место рядом с ней было свободно, Дормаль взгромоздился по соседству. И заказал себе текилу. Отпив пару глотков, он решился побеспокоить свою соседку вполне уместным для аэропортовского бара вопросом:
– Вы кого-то встречаете?
– Как и вы, – ответила женщина, после чего приложилась губами к своему бокалу с мартини.
– А почему вы решили, что я тоже кого-то встречаю? – удивился Дормаль.
– Потому что я видела, как вы нервно среагировали на объявление по радио о задержке самолета.
– Вы очень внимательны, – похвалил незнакомку Дормаль. – А еще что вы заметили?
– Что вы ждете не женщину.
– А это как вам пришло в голову?
– Иначе вы бы не стали клеиться ко мне, – здесь незнакомка впервые повернула голову и бросила на Дормаля короткий, но оценивающий взгляд.
Дормалю стало неловко под этим взглядом, и он, чтобы скрыть свое смущение, приложился к бокалу. После чего в разговоре наступила пауза. Первой ее нарушила незнакомка, которая спросила:
– Вы встречаете кого-то из близких?
– Увы, – покачал головой Дормаль.