Летим в космос (сборник) Лесников Василий
Тут то и пришло настоящее чувство страха. Ощущение моего бессилия породило чувство какой то неотвратимости неудачи, беды. Ведь я не мог ни передвигаться куда хотел, ни даже прогнозировать свое положение и перемещение в пространстве.
А время шло. Даже мчалось. Через несколько секунд невесомость должна была закончиться, и, если я не найду опоры, то меня хорошенько приложит спиной к полу салона с силой, развиваемой возвратившимся ко мне весом и инерцией, да еще с высоты более двух метров.
Но главное – это даже не возможная боль или травма. Главное – это пресквернейшее чувство беспомощности в данной ситуации, невозможность что-то предпринять, хоть в малой доле совладать со своим телом.
А голос из динамика предупредил.
– Конец режима.
И прозвучал он как приговор моей неповоротливости и самонадеянности. Меня ведь предупреждали, чтобы на первой «горке» я всего лишь должен осмотреться.
Я уже мысленно махнул на все рукой, приготовился к наихудшему, и в этот момент кто-то развернул меня за плечи и толкнул к спасительным перилам. Едва успел я схватиться за спасительную опору, как невесомость резко пошла на убыль. Мои ноги, как налитые свинцом, тяжело уперлись в жестковатые, но такие желанные сейчас, маты. Парашют, вес которого вновь увеличился вдвое, еще сильнее припечатал меня к полу.
Хоть голова была тяжелой, я уже, однако, верчу ею во все стороны, пытаясь понять, кто оказал мне помощь в критическую минуту. Но все заняты своим делом, и, казалось, никто не обращал на меня внимания. Понял. Окружающие щадят мое самолюбие, дают возможность успокоиться и без отрицательных комплексов продолжить работу.
Итак. Первый урок, первая встреча с невесомостью состоялись. Теперь уже не только умом, но и собственным, бешено колотящимся, сердцем понял я, почему первым космонавтам на космических кораблях «Восток» не позволяли отвязываться от кресел, и совершать свободный полет в кабине. Чрезвычайно трудно было тогда оценить состояние космонавта в невесомости, длящейся час и более. Ведь в то время на самолетах невесомость воспроизводилась меньше, чем ныне – 10-15 секунд. Никто не мог исключить такой ситуации в космосе, когда космонавт, освободившись от опоры в виде кресла, беспомощно повиснет в центре кабины, так и не сумев возвратиться в кресло перед посадкой. Некому будет подтолкнуть его в кресло.
Впервые только космонавтам А. Николаеву и П. Поповичу разрешили отстегнуться и повисеть в невесомости реального космического полета. В течение часа они свободно плавали, опробовали различные методы передвижения, проводили различные эксперименты, позволяющие лучше познакомиться с этим странным состоянием – невесомостью.
С появлением космических кораблей «Союз» и орбитальных станций типа «Салют» космонавты уже плавали в невесомости, как рыбы в воде. Необычайные ощущения, которыми так восхищались, стали теперь нормой, образом жизни космонавтов. Появились новые технические средства, позволяющие как можно лучше подготовиться к работе в невесомости как внутри космического аппарата, так ив открытом космосе.
Одним из этих средств – летающей лабораторией невесомости – и был самолет, на котором мы летали.
В Центре подготовки космонавтов существует и гидролаборатория, где в бассейне с водой космонавты отрабатывают будущие операции в открытом космосе. Там невесомость можно имитировать достаточно длительное время, но и ощущения ее тоже несколько иные...
Однако, на долгие размышления времени мне не дали. Вскоре последовала очередная команда, и мы замерли в ожидании, готовясь принять новую порцию невесомости.
Космонавты, выполнявшие функции командира и бортинженера, в первой «горке» успели выйти из мест крепления скафандров. С началом второй командир уже вошел в шлюзовую камеру, а бортинженер стоял в метре от ее входа, собираясь последовать за командиром. Они как бы входили в шлюзовую камеру из рабочего отсека станции с последующим выходом в «открытый космос». За одну горку выполнить весь этот процесс невозможно, и он был разделен специалистами на этапы, в течение которых осуществлялся весь цикл выхода от исходной точки и возвращение в нее после завершения всех видов работ.
Оба космонавты-новички впервые выполняли такую работу в целом, хотя теоретически изучили каждое свое действие до деталей и отработали некоторые элементы в свободном плавании накануне. Каждая операция – это и новые навыки, и новые ощущения для космонавтов, которые должны все прочувствовать самостоятельно, пропустить все не только через свой ум, но и через мышцы рук и ног, через общее физическое напряжение при том или ином действии.
Собственно, этот «выход» и был для них своеобразной прикидочной комплексной тренировкой. Однако оценки им ставились реальные и весьма строгие. Бесконечно пробовать нельзя. Каждая секунда невесомости дорога и в прямом смысле этого слова – в материальном и денежном выражении.
Вторая горка тоже не обошлась без сюрпризов и поучительных уроков и для меня. Как только наступила невесомость, я попробовал оттолкнуться так, чтобы долететь до потолка и, оттолкнувшись оттуда, возвратиться обратно. Расчет и мои действия казались мне вполне верными. Но получилось не так, как хотелось. Оттолкнулся я слишком слабо. Перелет был каким то вялым, медленным. Но я уже считал мысленно секунды и был терпелив – дождался потолка без панических настроений.
Зато в обратную сторону я уже оттолкнулся, как бывалый невесомщик – резче и постарался при этом прицелиться так, чтобы в конце воображаемой траектории моего полета было за что ухватиться руками.
Чувство парения! До чего же оно приятно! Здесь все: и радость, и удовлетворение и огромное желание как можно быстрее попробовать новый вариант перелета.
Страха моего как не бывало. Росла уверенность в своих силах и возможностях.
Оказалось, что я научился уже и распределять время, контролировать его бег. Хотя заключалось это в осуществлении коротких перелетов и постоянной настроенности на ожидание очередной команды.
Как только прозвучал сигнал: «До конца режима 5 секунд», – я сразу прекратил свои эксперименты и, оттолкнувшись от бытового отсека, на который успел взобраться \ведь это же так легко в невесомости\, устремился к спасительным перилам у пола и, причалив к ним, сразу постарался опустить ноги на пол. Но не тут то было. Выталкивающая сила оказалась сильнее меня. Силы моих рук и одной опоры для выполнения такой операции явно не хватало. Однако осматриваться и примечать, что делается вокруг, такое положение моего тела не мешало, хотя и выглядели предметы несколько необычно. Как будто я находился вниз головой. Хотя, в принципе, оно так и было.
В таком положении я и увидел, что с бортинженером не все обстоит благополучно. Выполняя операцию по входу в шлюзовую камеру, он последнее движение выполнил слишком резко и промахнулся. Не успев ухватиться за обрез люка, он быстро взмыл вверх. Натянутые кабели скафандра дернули его в сторону, и он неуправляемо завертелся, потерял ориентировку, и оказался в том самом неприятном положении, в котором на предыдущем режиме был я сам.
Телеоператор, пытаясь наиболее полно заснять всю ситуацию, изо всех сил тянулся за космонавтом, и в какой то момент он так увлекся, что забыл о контроле собственного положения. Он расслабил левую ногу и «по земному» стал искать для нее более выгодную точку опоры. И, естественно, был за это сразу наказан. Все тело его закачалось, как маятник на правой ноге, а левой он стал быстро – быстро ощупывать вокруг, пытаясь теперь уже хоть за что-то зацепиться. Тем более, что его уже стало разворачивать. Однако, съемку он не прерывал, хотя и изгибался немыслимым образом, и камера в его руках тоже начала ходить из стороны в сторону.
Пока я в нерешительности раздумывал, чем бы помочь телеоператору, фотограф, работавший рядом с ним, прекратил свою работу, изогнулся всем телом почти горизонтально над полом, ухватил обеими руками ногу коллеги и воткнул ее между матами, чуть повернул носок для лучшего зацепа.
Оператор так и не прервал съемки, не оторвал взгляда от окуляра телекамеры, и даже не поблагодарил своего товарища. Потом он наверное скажет ему добрые слова благодарности, а в данный момент такое поведение для обоих было вполне естественным.
Ситуация с космонавтом, между тем, обострилась. Он боролся с невесомостью самоотверженно. Использовал в качестве опоры кабели, шланги, пытался двигать телом, но никак не мог сориентироваться в обстановке и возвратиться в исходное положение. И я уже представлял, как через несколько секунд с высоты потолка салона он плашмя будет падать на пол.
Инструкторы не вмешивались. До последней секунды они давали возможность космонавту самому справиться с возникшей аварийной ситуацией. И только в самый последний момент руководитель бригады и один из инструкторов синхронно взлетели к космонавту, затем оттолкнувшись от потолка, увлекли за собой и неудачника. Расчет был настолько точный, что момент их касания пола совпал с исчезновением невесомости.
Правд, приземление было не совсем удачным. В сложившейся обстановке приземлить космонавта на ноги не удалось, и он по окончании режима невесомости остался лежать на боку, не совсем удобно подвернув под себя руку.
– Как самочувствие? – Сразу же запросил его руководитель.
– Нормально. Рука вот только беспокоит, но терпимо.
– До очередного режима совсем немного времени. Потерпи. А там мы сразу поставим тебя на ноги.
Помочь космонавту сразу было проблематично. Один скафандр весил более 200 килограмм.
И космонавт терпел. Особенно трудно ему пришлось в начале очередного режима, когда на подвернутую руку стал давить уже двойной вес. Но вот вновь наступила невесомость. Космонавта подняли на ноги, и вновь он, как и мы, отправился в полное неожиданностей путешествие. Дальше он все должен был сделать сам.
За третьим режимом последовал четвертый, затем пятый... И вот уже космонавты возвратились к исходному рубежу. Задание выполнено.
А мое состояние от режима к режиму улучшалось. Меня не стеснял никакой скафандр, у меня не было конкретного задания. Задача моя была минимальной – прочувствовать на себе влияние невесомости, понаблюдать за работой космонавтов и попытаться определить в ней какие-то существенные особенности. И я полностью использовал отведенное мне время. Летал по потолку, взбирался, вернее вспрыгивал как кузнечик, на бытовой отсек и шлюзовую камеру, откуда мне открывался полный вид всего салона. Я совершенно забыл о неприятных ощущениях, припоминая кое что из этой области лишь в краткие мгновения переходных периодов. А когда руководитель бригады, вроде бы мимоходом, сказал мне: «Молодец. Если так и дальше будет, можешь писать заявление в космонавты», я совсем загордился. И тут же был наказан за самонадеянность.
Подошедший врач поинтересовался моим самочувствием и сообщил, что один из космонавтов, отрабатывая эксперимент в невесомости в сидячем положении, чувствует себя довольно плохо.
Наверное, врач хотел этим сообщением похвалить меня, а получилось непредвиденное. Я вдруг представил себе этого космонавта, его измученное лицо, бумажный пакет и «брызги шампанского» из рвотных масс. И мне вдруг самому захотелось полностью освободиться от завтрака. Уж не знаю, как я сдержался, сколько сделал судорожных глотков, но какое-то время я ничего вокруг не видел и не замечал. Хорошо, что врач, передав мне сообщение, сразу же отошел. Почему то именно ему мне было стыдно показать свою слабость.
Усиленные глотательные движения помогли мне и на этот раз. Тошнота ослабевала, а вскоре и совсем прошла. А как только наступила невесомость, я и вовсе забыл обо всех неприятностях в очередной раз.
Хотя я и знал, когда закончится полет, но команда: «Приготовиться к посадке» прозвучала все же несколько неожиданно. Я еще не успел налетаться досыта, не выполнил всего, чего хотел. Но что поделаешь. Теперь нужно на земле подготовиться к тому, чтобы пройти второй цикл невесомости.
После посадки я даже не пошел в помещение, как все, а стал прогуливаться вокруг, надеясь, что свежий воздух и мороз быстрее помогут мне восстановить хорошую физическую форму, избавиться от вдруг появившейся головной боли и общего состояния сильной усталости. Хотелось даже без помех обдумать некоторые вопросы, возникшие в ходе полета.
Ко мне подошел руководитель бригады и похвалил, но не за полет, а за эту прогулку на свежем воздухе.
– И не расслабляйся, – наставлял он. – Хорошее самочувствие в первом цикле не гарантирует того же во втором.
Услышав такой «обнадеживающий» совет и вспомнив, что я уже был близок к позору, мне вдруг захотелось остаться на земле. Ведь главная цель достигнута – невесомость я уже испытал, за работой космонавтов понаблюдал. Второй полет не даст мне практически никакой новой информации.
Я бродил по мерзлому полю, беседовал сам с собой, и потихоньку приходил к выводу, что мои размышления вполне логичны, справедливы, и что вряд ли стоит думать о том, что и как обо мне скажут другие. Важно как я сам оцениваю свое поведение. Рационально ли поступаю?
В моих рассуждениях и расчетах все вроде было правильно. Задание свое я выполнил. Профессию менять не собираюсь. И все-таки, чем больше я убеждал себя в непогрешимости своего решения, тем неуютнее почему то становилось на душе. Второй полет нужен был не кому-нибудь, а мне. Для моего самоутверждения. Отказ от второго полета на невесомость диктовался бы малодушием. Я потерял бы многое, что с таким трудом удалось завоевать. Попросту говоря, не трус ли я в сущности?
Быть трусом как то легче. Тем более, что есть оправдание: в голове трещало еще больше, в желудке сосало так, будто я сутки не ел и не спал. И еще больше давала о себе знать жажда.
Что-то, однако, удерживало меня от принятия окончательного решения. С каким то раздражением я увидел, как другие члены бригады, гуляющие неподалеку, грызли сухарики, уплетали яблоки.
– А разве невесомость и полный желудок совместимы? – Не выдержав, спросил я одного из них.
– Возьми яблочко. Нам по норме положено, – инструктор улыбнулся. – Не помешает и жажда пропадет.
И я взял яблоко. Другой протянул мне сухарик, добавив.
– Пусть желудок занимается своим делом. Привычным. Тогда и нам мешать не будет.
Я поблагодарил и... пошел пить воду.
Перестала болеть голова, успокоился желудок и куда то в сторону ушли никчемные мысли. А тут и руководитель бригады сообщил мне.
Нашли тебе новую работенку. На первой горке пойдешь в кабину штурмана. Там невесомость ощущается по другому. Попробуй. Будет немного страшновато, но ты ведь уже опытный, освоился с нашей работой.
Он ничего больше не добавил. Ушел. А я совсем забыл о расслабляющих мыслях. Назад пути нет. Иначе явная трусость и позор.
И я с благодарностью подумал о нашем руководителе, который вновь оказался возле меня в самый нужный момент, сказал самые необходимые слова. Без нравоучений, без панибратски-снисходительного похлопывания по плечу.
Он ушел не оглядываясь, а я сразу же прекратил бесцельное шатание и направился к самолету. В рабочей обстановке и думалось по деловому. Прежде чем собралась вся бригада, и вновь заработали двигатели, я успел присмотреть в кабине штурмана местечко понадежнее, где можно было бы зацепиться ногами и руками. В кабине не полетаешь. Приборы, кабели, стекло вокруг. Штурман прижат к сидению ремнями, а мне для оседлости предлагалось использовать лишь ноги и руки.
После взлета штурман улыбнулся мне как старому знакомому, и жестом пригласил понаблюдать панораму мелькавшей внизу земли.
Что и говорить. Было красиво, но уже неинтересно мне. Я ждал новой встречи с невесомостью. И мысленно снова вспоминал все, что знал о ней. Мне, например, было известно, что для воспроизведения кратковременной невесомости самолет должен лететь по сложной траектории. Сначала это ровная площадка с точным выдерживанием высоты. Затем нос самолета опускается, и он пикирует вниз под определенным углом. Скорость увеличивается. Естественно в этот период перегрузка на человеческий организм возрастает до нескольких единиц.
Затем летчик начинает выравнивать самолет и по сложной траектории переходит из режима пикирования в режим крутого набора высоты. Самолет как бы взбирается на горку, облетая ее воображаемую вершину. Поэтому и весь режим назвали «горка».
В момент перехода к вершине и при быстром ее облете, в соответствии с законами физики, и возникает невесомость. К сожалению, только кратковременно.
Теоретически, невесомость в результате такого режима может длиться от 10 до 40 секунд. Все зависит от конструкции самолета, на котором воспроизводится невесомость, и в огромной степени от искусства летчика, управляющего самолетом. Весьма трудно точно выдержать траекторию полета, еще труднее продолжить выполнение этой операции в момент, когда наступает невесомость. Ведь и люди и авиационная техник работают в состоянии особом, необычном...
Задумавшись над этим вопросом, я не сразу среагировал на прозвучавшую команду: «Приготовиться к режиму». Штурман, заметив мое состояние, легонько тронул меня за плечо, показал на приборы. Высота падала. Резко возросла перегрузка. Стремительно приближалась и росла в размерах земля. В кабине не было матов и перил, но имелась возможность сидеть на ступеньке, крепко вцепившись руками в переплетение рам, упираясь ногами в ограждения.
Я ухватился руками за ограждения еще крепче, но появившееся ощущение опрокидывания не проходило. Казалось, что я уже лежу на спине, а самолет вот-вот начнет падать спиной вниз к земле. Удивляло лишь, почему это он до сих пор не падает? А сердце щемило от предчувствия опасности. И сделать что-то для собственного спасения я не мог. Оставалось только ждать дальнейшего развития событий. К знакомому и казалось забытому, чувству бессилия прибавилось и неотвратимое чувство опасности.
Когда к горлу подступила тошнота, а знакомая, но странная сила стала выдергивать мои ноги из мест закрепления, я даже обрадовался. Наконец то! Вот она – невесомость.
Летать в невесомости по кабине штурмана нельзя, зато возникла новая проблема – удержание себя на одном месте. А мне, как назло, очень хотелось взлететь к потолку.
Штурман понимающе улыбнулся мне и сказал, что здесь в первый раз действительно бывает тоскливо, неинтересно. Но потом привыкаешь.
Я внимательно выслушал штурмана и, едва закончился режим, тотчас поблагодарил его за гостеприимство и поспешил в салон. Там было гораздо интереснее! Там была живая работа, было крылатое и постоянное ощущение полета в невесомости. А тут, на привязи в кабине, было лишь тоскливое ожидание неосуществимого.
Руководитель бригады встретил меня улыбкой и предложил.
– В конце салона можно полетать в охотку. Мы там с новичками будем отрабатывать элементы космической акробатики. Проще говоря – элементарные навыки передвижения в невесомости.
Я кивнул головой, но в начале понаблюдал все же за работой новой пары космонавтов в скафандрах. Ощущение уверенности в своих движениях было столь велико, что я без всякой опаски самостоятельно выбирал наиболее удобные точки для наблюдения и проведения своих, увы доморощенных, любительских экспериментов по освоению невесомости.
Мною уже отлично различались оттенки разговоров, тональность произносимых людьми тех или иных слов. И вся обстановка вокруг заново открывалась мне во всей ее сложности, неоднозначности, но и ясности, простоте одновременно. Сложности, потому, что выполнялись и тренировались действительно необычные для человека операции. Простоте, потому, что разобравшись в вопросе, понимаешь, что вся трудность заключается не в невесомости, а в психике самого человека, в его умении владеть собой, своими чувствами и, конечно, своим телом.
И как важна здесь роль инструкторов! Великих психологов! Они знаю кого и когда надо доброжелательно и ласково, но без сюсюканья, подбодрить. Над кем надо в меру подтрунить или даже посмеяться, а кому и сердито выговорить за ту или иную ошибку. Они немногословны во время работы. Только добрая улыбка выдает иногда их хорошее настроение, если обучаемый успешно выполняет операции, следуя их советам, и делая при этом неожиданные открытия своих не познанных до сих пор возможностей.
Один из инструкторов подошел к руководителю бригады и сообщил, что кто-то из новичков, готовившихся в космонавты и плохо перенесший невесомость в первом полете, сейчас снова воспользовался гигиеническим пакетом.
– Может быть бесполезно его накатывать? – последовал вопрос.
Руководитель бригады требовал от инструкторов не только информации, но и решений. А решать нужно было, ни много ни мало, судьбу человека.
– Я бы не спешил с выводами, – подумав, твердо произнес инструктор. – Парень борется. И, похоже, может выкарабкаться. Вот так, как он, – и инструктор показал на другого космонавта, который завершив «выход в открытый космос» через люк шлюзовой камеры уже возвращался обратно, стараясь успеть до конца режима полностью войти в камеру, а не повиснуть на обрезе люка. Висеть бы так ему предстояло до следующего режима, а это не очень то приятно. Если кому-нибудь достается такая доля, инструкторы не помогают. Суворовский принцип «Тяжел в ученье, легко в бою» переделан на космический лад и соблюдается неукоснительно. Космонавт должен все ощущения, приятные и неприятные, пропустить через себя, чтобы не было неожиданностей в реальном полете. Там учиться будет уже поздно.
– Поработай здесь, – предложил руководитель инструктору, – а я сам пойду посмотрю, что к чему у новичков.
Он резко оттолкнулся и поплыл в другой конец салона. А я направился к бытовому отсеку транспортного корабля. Там, знакомые по первому полету, командир экипажа и бортинженер отрабатывали действия по аварийной команде «Разгерметизация космического корабля». По этой команде космонавты должны были, помогая друг другу, надеть стартовые скафандры и выполнить ряд действий перед посадкой.
Сложно выполнить эту операцию на земле, еще сложнее в невесомости. Тут все, что космонавт сложит, тотчас расползается как живо, если не закрепить на положенном месте. И без помощи товарища космонавту просто не обойтись. При этом, в невесомости, чтобы выполнить простейшую работу руками, необходимо надежно закрепиться за что-то ногами или привязать свое тело к опоре.
На миг мне представилась реальная обстановка действительно опасной ситуации на орбите. Тот, кто наденет скафандр первым, имеет больше шансов выжить. И уже на земле бортинженер, который завершает надевание скафандра после командира, фактически готовит себя к возможному самопожертвованию на орбите. Однако среди космонавтов разговоры об этом не ведутся. Они не в чести. О подобных случаях говорится как об осознанной необходимости. Лучше подготовленный к управлению кораблем космонавт, должен быть готовым к работе первым. И понимание этого на деле гарантирует то, что и на орбите все будет происходить точно так же, как это тренируют на земле. Спасение заложено в точном и надежном следовании разработанной методике действий. И потому отрабатывают ее до мелочей, до автоматизма, увеличивая тем самым вероятность своей безопасности в реальном космическом полете.
Надевание скафандров в бытовом отсеке завершилось с окончанием очередной «горки», и сопровождалось многократным смехом как самих космонавтов, так и специалистов. Не слушались скафандры неопытных рук космонавтов. Даже в четыре руки они не успевали с первой попытки заправить все веревочки, шнурочки и другие детали внутрь скафандров, чтобы успеть закрыть все замки. Что-то обязательно успевало выскользнуть обратно. Руки космонавтов бросались в погоню, а в это время начинали расползаться в стороны другие элементы скафандра. Сопровождаемая веселыми шутками и сердитыми комментариями первая попытка одевания прошла весело, но заняла слишком много времени.
В короткий перерыв между горками инструкторы тщательно разобрали действия каждого космонавта. Вторая попытка шла уже быстрее. Норматив был даже перевыполнен.
Кто-то тронул меня за плечо.
– Как самочувствие? – Рядом стоял врач.
– Нормально, – обрадовался я новой возможности пооткровенничать, и выслушать очередную похвалу.
– Молодец, – врач пристально посмотрел мне в лицо, потом перевел взгляд к креслам. – Трудный у нас сегодня полет. Даже оператору стало плохо. Не одну сотню раз уже летал, а сегодня скрутило.
Я помнил слова руководителя бригады перед вторым полетом, и все же эти слова показались мне шуткой. Я решил сам посмотреть на коллегу, и мы вместе с врачом подошли к оператору.
Сомнений не было. Бледное, осунувшееся лицо, измученный взгляд. И этот чертов гигиенический пакет в руках.
– Таблетку дать? – поинтересовался врач.
– Нет, – помахал рукой оператор и, закрыв глаза, замер в кресле, весь уйдя в борьбу со своими ощущениями.
До конца полета оставалось еще полчаса, которые для оператора, наверное, будут казаться часами.
Я уже повернулся, чтобы уйти, но н открыл глаза, остановил меня.
– Ничего не хочу. Только бы побыстрей на землю! И невесомость понял, кажется, только сейчас. Ты не пиши о ней красиво. Она злая, – и оператор снова закрыл глаза.
А мне подумалось. Как же трудно космонавтам жить на орбите в постоянном ожидании того известного нехорошего состояния, или того же вообще неизвестного, не познанного никем! Ведь никто не знает, когда это произойдет. Быть готовым к неожиданностям нужно в любой момент времени. Таково первейшее требование к космонавтам. Уверенность, это прекрасно. Но она может перерасти в самоуверенность, и потому доля сомнения помогает не расслабляться, быть в постоянной готовности к встрече с неизвестным, чужим, даже враждебным.
А влияние невесомости на человека и сейчас до конца, до глубины не выяснено. Хотя многое об этом уже известно.
Медики говорят, что перераспределение крови в организме при наступлении невесомости вредно влияет на человеческий организм. Особенно остро это проявляется в первые дни пребывания в невесомости. Именно тогда, когда члены экипажа должны выполнять большой объем высокоточной и физической работы, чтобы привести системы корабля и станции в рабочее положение.
Со временем организм привыкает \адаптируется\ к новым условиям. Однако, невесомость коварна, и нельзя расслабляться, нельзя не выполнять огромную физическую работу, нельзя не нагружать мышцы, если хочешь сохранить хорошую рабочую форму.
Известно, что в невесомости из-за вынужденного снижения физической нагрузки из костей постепенно исчезает кальций. Кости космонавта, находящегося многие месяцы на орбите, становятся более хрупкими, более подвержены переломам, чем в обычных условиях. А ведь космонавтам предстоит после полета посадка, всегда сопровождающаяся перегрузками, повышенными ударными воздействиями на весь организм. Поэтому в невесомости у космонавтов, если не заниматься усиленно физкультурой, довольно быстро развивается атрофия мышц. Недаром, возвращаясь из полета, космонавты адаптируются к земным условиям по специальной программе и под пристальным наблюдением медиков...
А очередная «горка» тем временем снова заявила о себе. Это была последняя «горка» в полете. В общей сложности за два полета я находился в невесомости более десяти минут. И в этом своем последнем свободном парении я с радостью наблюдал за космонавтом, которому поначалу не везло. Он летал, кувыркался. Может быть не та резво, как остальные, но инструктор был им очень доволен.
Уже под конец режима, устав от впечатлений, я устроился возле бытового отсека, уцепившись за опору руками и ногами, как кавалерист. В полуметре от пола это было не опасно. Кончится режим, и я спокойно встану ногами на пол.
И вдруг, когда уже было объявлено, что до конца режима осталось 5 секунд, мимо меня пролетел руководитель бригады, которого явно несло в сторону и вверх.
Я даже не понял сразу. Ради шутки я схватил его за ногу или всерьез обеспокоился его положением. Что-то сработало в сознании, а вот почему, до сих пор понять не могу. Хотя вслух потом восхитился своей реакцией и поступком. Считал, что это действие есть результат того, что я окончательно освоился с невесомостью. Может быть и так, но действовал я тогда все же неосознанно.
Руководитель бригады с благодарностью посмотрел на меня.
– Молодец, – и встав на ноги, сразу поспешил к космонавтам.
Пожалуй, где то тут, в этом факте, заключался для меня главный урок, который я вынес, работая в невесомости.
Как все-таки важно, чтобы в трудную минуту при выполнении любой работы, рядом оказался понимающий, чуткий человек, который помог бы лучше понять твой организм, твое место в жизни вообще, стать увереннее в себе, испытать истинную сладость победы над собственными слабостями, осознать великое чувство уважения к другому человеку.
Нет, не только физические ощущения невесомости познал я в этом полете. Урок Человечности был и останется на всю жизнь для меня важнее урока невесомости.
ДВА РАССКАЗА ПЕРИОДА ПЕРЕСТРОЙКИ
АВТОГРАФ
Рассказ
Виктор Шеверов, командир экипажа космического корабля, с самого утра был недоволен собой. Не было привычного спокойствия, сосредоточенности, четкой нацеленности на выполнение задач, которые предстояло выполнить сегодня.
А началось все еще вчера, когда поздно вечером, вернувшись домой после очередного затянувшегося занятия, он увидел встревоженное лицо жены. Оказалось, что их сын Костя, ученик десятого класса, впутался в школе в неприятную историю и, вроде бы, даже ударил свою одноклассницу.
Шеверов устал, разбираться в каких то дрязгах, а тем более спорить, не хотелось и первой его мыслью было: «Бред какой то!» Однако, что-то надо было предпринимать и он, повернувшись к жене, как можно мягче сказал.
– Балуешь ты сына. Вот и дождалась.
– А ты! – сразу вскочила со своего места жена, давно готовая к отпору. – Ты не вмешивайся! Эпизодическим папой быть неплохо. Но я не хочу, чтобы меня поливали на каждом родительском собрании в нашей задрипаной школе.
– А цена спокойствия тебе не важна? – Шеверов все еще пытался быть спокойным.
– Цена в торговом центре существует. А здесь, сейчас решается будущее нашего ребенка! Нашего! Понимаешь? – Жена нервно заходила по кухне, с раздражением переставляя с места на место попадавшиеся под руку предметы.
– Но ведь и я о том же, – Шеверов отобрал у жены заварной чайник и принялся колдовать над смесью чая и целебных трав.
– Все-таки тебе не надо вмешиваться, – неожиданно спокойно произнесла жена, которая успокоилась, поняв, что муж не собирается глубоко вникать в суть конфликта. Однако, она все же сочла необходимым оставить последнее слово в разговоре за собой. И потому, дождавшись когда муж приготовил чай и с удовольствием сделал первый глоток, спокойно, но строго, произнесла.
–Вообще-то, ты можешь не беспокоиться. Спокойно готовься к полету и лети. А уж я как-нибудь сама справлюсь и с домашними делами, и с учителями, раз уж тебе некогда. Вернешься. Тогда и поговорим. Может быть у тебя и время свободное для обстоятельного разговора появится.
Шеверов, неудовлетворенный разговором, раздраженно махнул рукой, но продолжать спор не стал. Не допив чай, он прошел в комнату сына. Тот спал и Шеверов, постояв немного возле этого крепкого, хорошо физически развитого парня, успокоился, и сама собой к нему пришла мысль о том, что вся эта информация о школьном скандале действительно сплошной бред. Он не стал будить сына для разбирательства, а попытался поскорее уснуть сам. До космического полета, к которому он готовился первым номером, оставалось всего два месяца, а нерешенных вопросов, между тем, оставалось еще достаточно много.
Жена, однако, не могла успокоиться, прийти к какому то определенному выводу. Она то плакала, то делала новые попытки заставить мужа сделать какие-то шаги для облегчения положения сына, то ненадолго замолкала и вдруг снова, сурово и с раздражением начинала обвинять мужа в бессердечности, в невнимании к семье и сыну. И снова плакала.
Шеверов молчал. Знал. Его согласие или возражение лишь позволят жене более длительное время проводить с ним «воспитательную работу». Жена была уверена в том, что с сыном она справиться и сама, но для нее важно было не допустить к разбирательству мужа.
Утром, уже собравшись на работу, Шеверов все же подошел к спящему сыну, легко тронул его за плечо.
– Вставай.
– Отец? – удивленно повернулся к нему Костя. – Что-нибудь случилось?
– Что произошло в школе?
– А... доложили, – сын сел в постели, подобрав колени к подбородку, оперся спиной о стену. Взгляд его был устремлен в окно, за которым брезжил рассвет. И, наверное, прошло несколько минут, пока он как то тихо и обреченно сказал. – Не хотелось бы говорить об этом сейчас, – он посмотрел отцу в глаза. – Можно?
– Нет. – Шеверов на секунду заколебался в своем решении. – У меня мало времени.
– Как всегда. – Сын засмеялся. – И кажется в этом сегодня мое счастье. Быстро объяснить не смогу, а коротко – бесполезно.
–Ты в чем то виноват?
– В том, что родился твоим сыном.
– Так уж и... – Шеверов задумался, отошел к окну. Похоже было, что дело могло оказаться гораздо серьезнее, чем он предполагал. Иначе Костя не стал бы так явно уклоняться от его вопросов.
– А знаешь, папа я вчера сам по городку круг сделал на нашей тачке, – сын уже поднялся и тщательно расчесывал перед зеркалом свою непокорную гриву.
– На моей машине, надо понимать? – Шеверова неприятно задел тон сына, но он не стал акцентировать на этом своего внимания.
– Ну да. Мама справа сидела, – радостно подтвердил Костя.
– И ГАИ тебя не остановила?
– Так они ж понимают. К тому же, мы никого на этот раз и не встретили.
– И давно вы так с мамой катаетесь?
– Да нет. Последний раз это когда мы еще с тобой тренировались.
– Лады. Но чтобы больше без меня не ездил. Мало ли что может произойти.
– Хорошо, – Костя понял, что гроза позади и тут же добавил. А вообще-то, папа, твое присутствие на втором сидении не прибавляет чувства ответственности и самостоятельности. А вот, когда мама рядом сидит, то это почти что сам, хотя она тоже имеет права.
– Я сказал. И больше не обсуждаем. Возвращаемся к школе. – Шеверов многозначительно посмотрел на часы.
–Хорошо, – сын хитро улыбнулся. – Только мама советует мне поступать после школы в МГИМО, а я хочу в летное училище. Как быть?
– Поступай.
– Куда?
– Куда хочешь?
– Но ты же знаешь маму!
– Если ты мужик, так и поступай по мужски.
– Спасибо, – Костя подошел к отцу, встал прямо перед ним. – Не беспокойся. Свои дела в школе я улажу сам. Да, я виноват, но ничьей помощи в данном случае не требуется.
– Хорошо. Перенесем разбор полетов на вечер.
– Придется, – сын тяжело вздохнул и улыбнулся.
– Добро. Я вижу, что у тебя есть позиция. Выходит, что ты знаешь, чего добиваешься? – Сын попытался еще раз улыбнуться, но получилось это как то вымученно и он, пожав плечами, опустил голову. – Лады, договорились, – Шеверов хлопнул сына по плечу и добавил уже от двери. – Дождись, если вечером задержусь.
И вот сейчас домашние дела не отпускали Шеверова на тренировке. Уже в первые минуты работы на тренажере он сделал две ошибки, тем более досадные, что объяснялись они только торопливостью.
Однако, первую тренировку он в целом все же завершил успешно. Во время обеда и короткого отдыха вроде сумел обуздать свои нервы, успокоиться и на вторую тренировку пришел на тренажер космического корабля «Ветер» даже несколько раньше назначенного времени.
Войдя в комнату подготовки, Шеверов быстро переоделся в тренировочный костюм, открыл документацию, пытаясь сосредоточиться на предстоящих действиях. Но мысли разбегались. Сосредоточиться не удавалось, и он отложил бумаги, внимательно осмотрелся, стараясь отыскать в знакомом до мелочей оформлении комнаты что-то новое, не запомнившиеся ему. Но нет, все было привычно Стол Диван. Три стула. Зеркало. Шкаф. Дверь. На стене портрет Юрия Гагарина. С другой стороны стенд для объявлений. Шеверов улыбнулся. Вот оно – новое. На стенде висел бюллетень с фотографией, абсолютно незнакомого Шеверову, человека. Под фотографией несколько человек успели сделать автографы.
Еще вчера Шеверов не глядя подписал бы бюллетень, считая, что о плохих людях и их недостатках не будут сообщать в подобных бумагах. Другое дело, что у этого человека, может быть, и нет особых заслуг перед Шеверовым лично и космонавтикой вообще. Нельзя же считать регулярный выход на работу и выполнение повседневных обязанностей особыми заслугами. Ну да пусть это будет на совести тех, кто вывесил этот бюллетень на всеобщее обозрение в комнате подготовки космонавтов.
Шеверов взял ручку, посмотрел на нижнюю часть листка в поисках более удачного места для своего автографа. Однако, рука так и не поднялась к бюллетеню. Все почетные места были уже заняты этими выскочками Коровиным и Кретовым. Слетали бы в настоящий полет, а не на прогулку, тогда и рвались бы подписывать все и везде первыми. Некоторых подписей Шеверов вообще не мог разобрать. Вероятно, это были коллеги героя бюллетеня. Подписываться ниже каких то неизвестных закорючек, для Шеверова было просто неприемлемо.
Подписи под поздравлениями, как и под некрологами, имели свою иерархию, и ее нарушение в данном случае означало для него собственное унижение.
«До чего же бестолковые и беспардонные люди, которые вывесили этот бюллетень, – раздраженно подумал Шеверов. – Знают ведь правила игры, а бумагу все же повесили. Тоже мне перестройщики. Наверное, из тех, кто сначала требовал сделать общим стол заказов, а теперь заставляет подписываться под сомнительным текстом. Ну, уж нет. Попробуем и мы быть принципиальными.
Шеверов не стал больше напрягать память, снова внимательно осмотрел на зону автографов, и уже окончательно решил, что этот бюллетень обойдется и без его подписи. Он в последний раз посмотрел на лист бумаги, прежде чем возвратиться в кресло. И тут его взгляд невольно задержался на цифре 20 и он прочел: «... более 20 лет в Центре подготовки космонавтов... ». Это заинтересовало и он, хоть и бегло, все-таки прочел весь текст. В нем сообщалось, что некий Ларин более 20 лет работал специалистом по электронным вычислительным машинам на тренажерах Центра.
Шеверов попытался напрячь память, но так и не вспомнил этого Ларина. Даже фамилия ничего ему не напоминала. Он внимательно посмотрел на фотографию, и на миг ему показалось, что где то он его все же встречал. Но где именно вспомнить не мог. Хотя, впрочем, за 20 лет можно было его встретить в Центе не один раз. Может быть, чем то мог и запомниться.
Переходить от предшествующих мыслей к читаемому тексту было трудно, однако какая то внезапная мысль заставила Шеверова еще раз внимательно прочитать текст. Мысль упорно ускользала и он, усмехнувшись таланту местных юмористов «прятать концы в воду», хотел было уже окончательно отойти от бюллетеня, н взгляд снова остановился на цифре 20. Получалось, что Ларин готовил Шеверова еще и к первому полету. А он до сих пор не знает кто это такой. Не знаком с ним.
А ведь тогда, в первые годы космических полетов, в Центре подготовки космонавтов все сотрудники знали друг друга н только в лицо, но и по фамилиям. А многих даже по именам.
Однако, прошло всего несколько лет и обстановка стала меняться. Росли обязанности космонавтов. Росло количество тех, кто участвовал в их подготовке. У космонавтов образовалась своя партийная и комсомольская организации. А с теми, кто их готовил, они встречались либо на тренажерах, либо на общих торжественных собраниях, на которых конечно же много друг о друге не узнаешь.
Да и на тренажерах космонавт, прежде всего, знакомился и общался с теми специалистами, которые работали у пульта инструктора, а тех, кто, как и Ларин, работали на вычислительном комплексе и другой вспомогательной технике и в основном в других помещениях, он естественно и не встречал вообще. Вспоминать о них приходилось только тогда, когда что – то не ладилось на тренировке. И опять ругать в такие минуты приходилось не конкретно какого то Ларина, а безымянный «вычислительный комплекс» или «имитатор фона Земли». Тех, кто там работал, обеспечивал безотказность работы системы, ни один космонавт не знал. Да и зачем ему знать. Лишние хлопоты.
Вот и этот любитель автографов, тем более неприятный, что он из нашей среды. Непонятно. Противно даже. Ведь ясно, что, как и в большинстве случаев, подпись так и будет валяться забытой среди старых бумаг, или извлекаться перед гостями – как-то помню, встретился с Героем, он и расписался по старой дружбе. Хотя ничего подобного и не было. Была второпях сделанная роспись на подсунутой, как сейчас, бумаге, или где то на большой встрече, среди огромного скопления людей, когда и подписывающий и желающий получить автограф, даже рассмотреть друг друга, как следует, не успевают, не то чтобы уж запомнить.
– Черт его знает что, – раздражаясь, подумал Шеверов. – Зачем вообще все это в нашей комнате подготовки? Развесили макулатуру времен застоя. Здесь нужно помещать только то, что успокаивает, настраивает на рабочую атмосферу, деловитость. А это, – он усмехнулся, – Жаль, что-толстая бумага. Никакой пользы. А может быть написать тебе, друг любезный, какую-нибудь каверзу? – Шеверов даже машинально сунул руку в карман в поисках ручки, но писать вновь расхотелось.
Дверь в комнату открылась, и на пороге появился инструктор экипажа Глухов. Он подошел к бюллетеню, не читая текст, быстро расписался и, повернувшись к Шеверову, спросил.
А вы? Не вижу результатов трудов праведных, – Шеверов промолчал, потом не торопясь уселся в кресло, в свою очередь, спросил.
– А ты где шлялся? Почему до сих пор нет инженера?
–Он у командира, – Глухов привычно быстро раскладывал на столе необходимые для инструктажа документы. – Какие-то его земляки приехали.
– Я что же один за всех должен буду отдуваться?! – Уже всерьез стал сердиться Шеверов.
–Он придет вместе с исследователем. Кстати, у нас есть время обсудить одну проблему.
– Мне и старых проблем хватает, – Шеверов придвинул к себе бортжурнал.
–И все же, – Глухов помолчал. – Эта проблема возникла в результате просьбы парторганизации. В год ребенка мы решили школьникам нашего городка сделать подарок. Тем более, что при школе, как и по всей стране, организовывается школа юных космонавтов. Ребята стоят перед выбором дальнейшего пути. Вот мы и решили выделить им время для посещения космических тренажеров. Ведь они не хуже тех ребят, которые приезжают к нам в составе различных делегаций на экскурсии.
– В показуху решили с пацанами поиграть? – Шеверов усмехнулся, пожевал жвачку, чуть склонил голову набок, изучающе посмотрел на собеседника, продолжая жевать.
С некоторых пор эта жевательная привычка уже очень прилипла к нему. Вроде бы поначалу помогала не вспоминать о куреве. Но теперь Шеверов стал больше жевать, чем раньше курил, вызывая при этом насмешки и шутливые замечания друзей и знакомых.
– Извините, – Глухов немного растерялся, не ожидая такой реакции, но потом все же продолжил. – Все это вполне серьезно. Сегодня у нас в гостях первая группа – десятиклассники. И мы просим вас встретиться с ними. Это займет всего несколько минут.
Глухов говорил что-то еще, пытаясь объяснить свои намерения, но Шеверов уже не слышал его, мучительно подбирая ответ поядовитее, позабористее. В последнее время он уже не мог спокойно слышать два слова – экскурсия и делегация.
Помолчав, Шеверов усмехнулся, вспомнив один из своих промахов. Как то на одной из своих встреч с рабочими крупного уральского завода, поблагодарив хозяев за гостеприимство, Шеверов, в свою очередь, по простоте душевной пригласил заводчан к себе в гости. Пообещал показать космический городок, технику, на которой космонавты готовятся к старту. Кому то он даже подарил значок «Звездный городок, пояснив, что это своеобразный пропуск на территорию Звездного городка и к нему лично. И надо же – человеческая простота – люди приехали. Кто в отпуск, кто по делам в Москву, но все обязательно к нему заворачивали выразить свое почтение.
С первыми он поговорил, а от остальных стал просто прятаться за спину дежурного, который не имел права никому давать ни рабочий, ни домашний телефон космонавтов. Пришлось позвонить и руководителям завода. Ездить перестали, но неприятных, беспокойных минут было предостаточно. А главное – уж слишком много времени отнимают эти встречи! Ради чего?! Чтобы приехавший мог дома похвастаться тем, что побывал в гостях у космонавта.
Может быть, подобные встречи и не были бы так обременительными, но почему то многие, оставаясь наедине с Шеверовым, сразу или немного помявшись пытались выяснить одни и те же вопросы. Какая зарплата?... Действительно так уж трудно работать в космосе? Все-таки невесомость, благодать, мечта человеческая. У всех мнение, что все очень легко у них получается. Вот даже Петро, на что друг, а в прошлый раз на рыбалке тянул-тянул да и ляпнул.
– А за что собственно тебе Героя дали? Я конечно не для печати, но самому хочется разобраться. Ведь я тоже летчик. Н привык блефовать. Да и сын у меня растет. Тоже спрашивает, что да как?
Нужно было оправдываться, что-то объяснять, но Шеверову этого ох как не хотелось. Да и стыдно. О трудностях начать ему рассказывать? Так это для тех, кто и сейчас ничего не знает. А перед своими стыдно. Те кто знает, не скажут, но подумают о том, что теперь мол можно и страху нагнать о полете. Хотя, именно после полета об этом все говорили, писали... Сами заставляли про трудности напоминать и некуда было от этого убежать.
Кстати, раньше о своих центровских мужиках как то и не думалось, а сейчас нет-нет да и хочется заглянуть некоторым в глаза, понять что они выражают, о чем думают их владельцы. Уж слишком все перепуталось в последнее время. Не поймешь где прежние друзья, единомышленники, а где скрытые противники, от которых можно ожидать любой каверзы – даже попытки отстранения от подготовки к полету. В прессе появилась куча статей, в которых выражалось сомнение в самой целесообразности пилотируемых космических полетов, высказывалось требование сокращения расходов на освоение космоса. Наивные люди. Пошумят, пошумят, а потом все снова будет как прежде, в старые добрые времена. И почему их только застойными стали обзывать? «Спокойными» это куда ни шло или надежными».
Глухов все еще что-то говорил, и Шеверов не выдержал.
Слушай, Паша, помолчи и ответ мне, только честно. Неужели нельзя было обойтись без всего этого? Ну, решили вы показать им тренажеры и показывайте. Но я здесь при чем?!
– В принципе конечно можно и без вас. Только, понимаете... – Глухов не сразу нашелся с ответом. – Ребята очень долго ждали разрешения. Значительно дольше, чем ребята из зарубежных делегаций. А это же наши дети! Нет, Виктор Иванович, – уже решительно и твердо произнес Глухов. – Без разговора с космонавтом просто нельзя.
– Но хоть предупредить заранее меня ты мог? Что я им буду говорить? – начал сдаваться Шеверов.
– У вас же такой опыт...
– Опыт. Где-нибудь я могу много нагородить. Пусть попробуют проверить. А тут бумеранг может быстро вернуться. Консультантов слишком много, да и уважение к мундиру отсутствует.
– Может быть, все не так и страшно, Виктор Иванович? Он же все-таки дети. Хоть и большие.
–А ты сам перед детьми когда-нибудь выступал?... То-то. Они такие иногда вопросы задают, что ни один взрослый до такого и не додумается, – Шеверов прошелся по комнате и, наконец решившись, остановился и спросил. – Так какой класс будет?
Но ответить Глухов не успел. Зазвонил телефон и Шеверов поднял трубку.
– Да... Понятно... Да уж куда там. Прыгнешь от вас... Хорошо, – он положил трубку и повернулся к Глухову. – Ты политотдел подключил?
–Я, улыбнулся Глухов. – Думал, что и вам так будет спокойнее. В общий котел мероприятие зачтется.
Читать бесплатно другие книги:
