Исторические кладбища Санкт-Петербурга Пирютко Юрий

С этой эпитафией сходна по структуре надпись на могиле Ф. Ф. Дубянского (1774 г., Лазаревское кладбище):

  • Для общества кто жизнь полезну провождает
  • И во младых летах нечаянно скончает, —
  • Достойно ль сожалеть о случае таком,
  • Коль многого и вдруг лишаемся мы в ком?
  • Лежащий в гробе здесь кем ни был в свете знаем,
  • Днесь в горестных слезах он всеми вспоминаем.
  • Сей ревностно по смерть отечеству служил,
  • Любя всех искренно, всегда добро творил.
  • Почтенный в свете муж ничем не был прельщенный,
  • Хранил законы все граждански и священны;
  • Делами так сиял, презревши ложь и лесть,
  • Что вечно процветет его хвала и честь.
  • Но ах! Дубянский сам теперь сего не внемлет!
  • Едины лишь от нас с желанием приемлет
  • Усердные иметь молитвы пред Творцом,
  • Чтоб увенчал его небесных благ венцом.
  • Внемли ж, Всевышний, нас с молением сердечным
  • И в небе награди его блаженством вечным.

Эпитафии крупных поэтов XVIII в. (Ломоносова, Сумарокова и др.) несомненно оказали влияние на общее развитие жанра в петербургском некрополе, однако их надписи появляются на надгробиях сравнительно редко. Новые образцы, в том числе опубликованные в журналах, тиражируются на кладбищах уже почти профессиональными сочинителями эпитафий. С одним из них, В. Г. Рубаном, связано появление нового типа эпитафии (чаще всего крупному чиновнику), в котором отчасти воскрешаются черты силлабического панегирика, при этом надпись прозаическая сведена до минимума. Типична его эпитафия А. В. Олешеву (1788 г., Лазаревское кладбище):

  • Чем Шпалдинг, де Мулин и Юнг себя прославил,
  • То Олешев своим соотчичам оставил.
  • Был воин, судия, философ, эконом,
  • Гостеприимством всем его известен дом.
  • Жил добродетельно и кончил жизнь без страху.
  • Читатель, ты его воздав почтенье праху,
  • К Всевышнему мольбу усердну вознеси,
  • Да царствует его дух вечно в небеси[223].

Многократное повторение этой схемы, сухой и безличной, сочиняемой обычно по заказу, и создало Рубану репутацию «надгробописца» (Д. И. Хвостов).

Рис.92 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие И. М. Измайлова на Лазаревском кладбище

Рис.93 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие М. Н. Муравьева на Лазаревском кладбище

К концу века обширные панегирические надписи, равно как и пышные гробницы, подвергаются осуждению. Эпитафия предромантизма оказалась более чуткой, чем силлабическая, к смене литературных вкусов. С восстановлением равновесия и пропорций между стихотворными и прозаическими надписями в петербургском некрополе получает распространение более привычный уже для XIX в. тип небольшой эпиграмматической эпитафии, в которой проявляется, а в эпоху сентиментализма закрепляется интимный характер публичного культа умерших. Впрочем, одной из первых была эпитафия А. П. Сумарокова А. П. Шереметевой (1768 г., Лазаревское кладбище):

  • А ты, о Боже, глас родителя внемли!
  • Да будет дочь его, отъятая судьбою,
  • Толико в небеси прехвальна пред тобою,
  • Колико пребыла прехвальна на земли.

Избавленные от биографических и служебных подробностей, эти эпитафии строятся на обыгрывании противопоставлений «жизнь—смерть», «душа—тело», «земля—небеса» и др. Может быть, особенно наглядны двустишия драматургам Я. Б. Княжнину (1791 г., Смоленское кладбище):

  • Твореньи Княжнина Россия не забудет,
  • Он был и нет его; он есть и вечно будет.

В. И. Лукину (1794 г., Лазаревское кладбище):

  • Я умер! Здесь мой сокрыт во гробе прах.
  • Я духом жив и буду жить у искренних друзей в сердцах.

В 1810-х гг. четверостишие становится основной формой эпитафии. Она приобретает характер дружеских или родственных переживаний, «герой» стихотворной надписи совершенно освобождается от социальных характеристик, как в эпитафиях Г. Р. Державина – поэту и одновременно крупному чиновнику М. Н. Муравьеву (1807 г., Лазаревское кладбище):

  • Дух кроткий, честный, просвещенный,
  • Не мира гражданин сего
  • Взлетал в селении священны,
  • Здесь друга прах почиет моего[224].

или жене (1794 г., Лазаревское кладбище):

  • Где добродетель? Где краса?
  • Кто мне следы ее приметит?
  • Увы! здесь дверь на небеса…
  • Сокрылась в ней – да солнце встретит!

Кладбищенская литература далеко не сразу стала осознаваться «сниженным культурным фондом», некрополь как раз в литературной своей части тесно связан с текущей литературой. Эпитафия одновременно «публиковалась» на надгробной плите и на журнальных страницах, как, например, эпитафия поэту М. В. Милонову (1821 г., Георгиевское кладбище) В. И. Панаева:

  • У славы, у надежд отчизны похищенный,
  • Погибший в цвете лет, Милонов здесь лежит.
  • В чью грудь доступен огнь поэзии священной,
  • Тот искренней слезой прах юноши почтит[225].

Кладбища, гробницы, мавзолеи, надписи – постоянные темы журнальных публикаций; «прогулки на кладбище» – характерный литературный жанр конца XVIII-первой трети XIX вв. Литературная репутация эпитафии была очень высока: после смерти И. Ф. Богдановича (1803 г.) Н. М. Карамзин объявил в «Вестнике Европы» конкурс на лучшую эпитафию, а кончина А. В. Суворова вызвала целый цикл эпитафий от обширной биографически-панегирической А. С. Шишкова[226] до двустишия Н. И. Гнедича:

  • Ты ищешь монумента?..
  • Суворов здесь лежит[227].

Хотя текст надписи был избран еще самим Суворовым в разговоре с Державиным – «Здесь лежит Суворов».

Рис.94 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие А. А. Полянского на Лазаревском кладбище

В классицистической эпитафии XVIII в. звучал пафос гражданственности и честно исполненного долга. Это можно заметить еще в стихах на памятнике адмиралу П. И. Ханыкову на Лазаревском кладбище (1812 г.):

  • Здесь старец опочил, благословенный свыше,
  • Вождь сил, носящийся с громами по морям,
  • Он был в день брани – лев, в день мира агнца тише,
  • России верный сын, слуга и друг царям.
  • Он с верою протек путь жизни скорбный, тесный,
  • И в смерти с верою сподобен торжества.
  • За подвиг на земли приял венец небесный
  • И славой воссиял во свете Божества.

Своеобразной реминисценцией «послужных списков» эпитафий прошлого века является надпись на могиле Г. С. Лебедева, похороненного в 1817 г. на Георгиевском кладбище. Стихи на памятнике известному путешественнику и исследователю Индии гласят:

  • Сей муж, с названием согласно,
  • Три части света пролетел;
  • Полет он делал не напрасно
  • Во отдаленнейший предел;
  • Он первый из сынов Российских
  • Восточну Индию проник
  • И, списки нравов сняв индийских,
  • В Россию их принес язык.
  • Без всех ума образований,
  • Толь важный совершил полет;
  • Состав от Индских мурований
  • Небезуспешно выдал в свет.
  • Судьба всеобща упредила
  • Труды покоем наградить.
  • Супруга нежна рассудила
  • Сей памятник соорудить.
  • Да сим любви ее залогом
  • Пришельцев убедить земных,
  • Да с нею воздохнуть пред Богом,
  • Ему желая мест святых.

Однако для первой трети XIX в. более типичны тексты, абстрагирующиеся от биографических реалий. Эпоха романтизма поднимает в стихотворном жанре эпитафии вечные вопросы жизни и смерти, любви и веры.

  • Ни тяжкая земля, ни камень гробовой
  • Души бессмертныя не окуют полета.
  • Она, как узница от цепи роковой.
  • Летит в безбрежну даль сияния и света.
  • Земная жизнь, как тяжкий плен стесняет.
  • Удел земли – мятеж и суета.
  • Но в дебрях жизни сей нас грустных утешает
  • Животворящее сияние креста;
  • За ним, христианин, – сотрешь сей жизни бремя,
  • За ним, туда, где зародилось время,
  • Отколь связует все цепь древняя веков;
  • Тебя, как сына, там ждет вечная любовь!

Это стихи на памятнике участника Отечественной войны 1812 г. князя Б. А. Голицына на Лазаревском кладбище (1822 г.). С ними перекликаются проникнутые религиозным чувством строки эпитафии В. Ф. Резановой (1820 г.):

  • Хранитель Ангел твой, как сирота, унылой
  • Невидимо живет над мирной здесь могилой.
  • И посреди молитв, близ урны притаясь,
  • К тебе друзей твоих приход благословляет,
  • Их слезы о тебе, их вздохи собирает
  • И ждет в томлении, когда ударит час —
  • И спящих под землей пробудит Бог трубою!
  • И явится на суд Сопутник твой с тобою?

В контексте романтизма приобретает особую выразительность мотив будущей – за гробом – встречи любящих душ:

  • Супруга милая, тебя уж нет со мной,
  • Дни счастья моего с тобой навек сокрылись!
  • Так что ж осталося в сей участи мне злой?
  • Желать, чтоб в вечности скорей мы съединились.

(1808 г., Лазаревское кладбище, княгине А. И. Урусовой)

Рис.95 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие В. Я. Чичагова на Лазаревском кладбище

Рис.96 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие А. Н. Оленина на Тихвинском кладбище

Другой столь же постоянный мотив: на тех, кого призывает к себе Бог, лежит печать избранника:

  • Бесценной супруге
  • Ты жизни цену мне прямую показала,
  • Ты год блаженства мне небесного дала.
  • Но ангел кроткий наш, Ты нам на миг сияла
  • И к ангелам в свое отечество пришла.

(1823 г., Смоленское кладбище, А. П. Инглис)

Характерен также для эпитафии романтизма экспрессивный взрыв, выражение безудержного горя и потрясения. Стихи мужа на памятнике А. А. Лобановой:

  • И дружба, и любовь, и самый прах мне милой —
  • Все, все поглощено могилой.

(1836 г., Ново-Лазаревское кладбище)

Стихи на памятнике Е. Л. Владимировой (рожд. кн. Шаховской), о которой сообщается, по обычаю тех лет, что в замужестве она была 9 месяцев и 11 дней:

  • Мой друг, как ужасно, как сладко любить!
  • Весь мир так прекрасен, как лик совершенства.

(1836 г.)

Нельзя не заметить достаточно высокий литературный уровень эпитафии начала XIX в., по преимуществу анонимной, но находящейся в русле настоящего поэтического искусства. В отличие от дежурных эпитафий «надгробописца» Рубана, стихотворные тексты, создававшиеся известными поэтами XIX в., имеют вполне определенный повод для написания, адресованы к друзьям и близким. Так, А. С. Пушкин в 1828 г. пишет эпитафию младенцу Николеньке Волконскому, сыну декабриста С. Г. Волконского и М. Н. Волконской (рожд. Раевской), уехавшей вслед за мужем в Сибирь:

  • В сиянье, в радостном покое,
  • У трона Вечного Творца,
  • С улыбкой он глядит в изгнание земное,
  • Благословляет мать и молит за отца.

И. А. Крылов сочинил надгробную надпись на памятник Е. М. Олениной, к которой относился с большой признательностью и уважением; это были последние стихотворные строки, сочиненные Крыловым. На памятнике А. Н. Оленина сохранилась эпитафия, написанная А. П. Керн, приходившейся племянницей его супруге. Заслуживает внимания жанр эпитафии в творчестве П. А. Вяземского. В некрополях Александро-Невской лавры сохраняются памятники с его стихотворными надписями. Одна посвящена двадцатилетнему поручику Семеновского полка Владимиру Смирнову, прошедшему поля сражений Отечественной войны и неожиданно скончавшемуся в 1815 г. в родительском доме:

  • Цвет юности его в боях судьба щадила,
  • При взорах матери ждала его могила.
  • Таинственной руки непостижим закон!
  • Едва приветствуем семейством дружным он,
  • И сей привета глас – глас вечного прощанья:
  • Болезнью свержен он на хладный одр страданья.
  • От юного чела отринуть не могли
  • Удара плач сестер, родителей стенанье.
  • Покойся, добрый сын, минутный гость земли!
  • Утешьтесь, мать, отец! За гробом есть свиданье.

Романтическая идеализация, однако, превращается в штамп, риторическую фигуру, не имеющую отношения к реальной действительности. На памятнике графа А. И. Моркова, не блиставшего дипломатическими и государственными заслугами, его внебрачная дочь, унаследовавшая значительное состояние, поместила следующие анонимные стихи:

  • Поборник истины, блюститель правоты,
  • Служил, как верный сын, Отечеству, престолу,
  • Как столп, недвижим, непреклонен долу
  • Высокий, тонкий ум и сердца доброты
  • Всегда он озарял чистейшею душою;
  • Был славен на земли, но верою святою
  • В прекрасных днях своих стремился к небесам;
  • Здесь в памяти живет, а дух бессмертный – там;
  • Дочь благодарная печалью сражена,
  • Лежит едва дыша у праха ей священна.
  • Лежит и молится и про себя, и вслух,
  • Да в лоне Божием его почиет дух.

(1827 г., Лазаревское кладбище)

Рис.97 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие А. Бозио на Выборгском римско-католическом кладбище

Рис.98 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие А. И. Моркова на Лазаревском кладбище

Романтическая поэтика обнаруживает себя и в постоянных, устойчивых (до навязчивости) рифмах: друг – супруг, могила – разлучила, прах – слезах и т. п.; в обращении к традиционному, многократно испытанному арсеналу образов. Вот эпитафия на могиле сестер Е. А. и М. А. Бек. Одна умерла девицей, другая – матерью четверых детей:

  • Одна развиться не успела,
  • Другая пышно расцвела —
  • Лишь утра блеск одна узрела,
  • Другая в полдень отцвела.
  • Так улететь спешат две розы
  • Дыханьем чистым в небеса;
  • Их цвет лишь прах; как наши слезы,
  • На них алмазная роса.

(1834 г., Лазаревское кладбище)

Другой романтический штамп:

  • Жизнь! Ты море и волненье,
  • Смерть! Ты пристань и покой;
  • Будет там соединенье
  • Разлученных здесь волной.

(1834 г.)

Эпитафия как литературная форма и факт бытовой культуры по природе своей явление не собственно русское, заимствованное. В качестве художественного текста эпитафия, даже в пору расцвета жанра – в конце XVIII—начале XIX вв. – встречается лишь на городских кладбищах, богатых дворянских и купеческих надгробиях. Не случайно кризис жанра совпал с кризисом романтизма, художественного направления, поэтику которого жанр эпитафии наиболее органично воспринял.

Примечательно, что именно в поэзии романтиков отразилось ощущение противоречия между клишированными образами текстов эпитафий и непосредственностью чувства, связанного с могилой близкого человека.

Н. М. Языков в 1829 г. завещал:

  • Когда умру, смиренно совершите
  • По мне обряд печальный и святой.
  • И мне стихов надгробных не пишите,
  • И мрамора не ставьте надо мной.

(«Песня»)

Поэт-романтик Д. Струйский писал в 1841 г.:

  • Крест деревянный над могилой
  • Какой-то мирной простотой
  • Влечет к себе мой дух унылый —
  • И верю я: он друг прямой.
  • Но с эпитафией слезливой —
  • На светлом мраморе венец,
  • Из меди вылит горделивой, —
  • Мне подозрителен, как льстец.

(«Предубеждение»[228])

Еще определеннее эта мысль прозвучит в «Завещании» Н. В. Гоголя: «Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном»[229].

Рис.99 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие Ф. И. Шуберта на Смоленском лютеранском кладбище

С иронией об «общеупотребительных на могилах среднего люда кладбищенских стихах» говорит Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых», смеется над ними и Марко Вовчок в романе «Записки причетника». Как известно, могила Л. Н. Толстого лишена какой-либо надписи. Но, пожалуй, с наибольшей резкостью и идеологической направленностью об этом предмете высказывался Н. С. Лесков: «…скромному и истинно святому чувству нашего народа глубоко противно кичливое стремление к надмогильной монументальности с дутыми эпитафиями, всегда более или менее неудачными и неприятными для христианского чувства. Если такая претенциозность и встречается у простолюдинов, то это встречается как чужеземный нанос – как порча, пробирающаяся в наш народ с Запада, – преимущественно от немцев, которые любят «возводить» монументы и высекать на них широковещательные надписи о деяниях и заслугах покойника. Наш же русский памятник, если то кому угодно знать, – это дубовый крест с голубцом – и более ничего. Крест ставился на могиле в знак того, что здесь погребен христианин; а о делах его и значении не считают нужным писать и возвещать, потому что все наши дела – тлен и суета. Вот почему многих и самых богатых и почетных в своем кругу русских простолюдинов камнями не прессуют, а «означают», – заметьте, не украшают, а только «означают» крестом. А где от этого отступают, там, значит, отступают уже от своего доброго родительского обычая, о котором весьма позволительно пожалеть»[230]. Лесков завещал похоронить его «самым скромным и дешевым порядком», просил никогда не ставить на могиле «никакого иного памятника, кроме обыкновенного, простого деревянного креста»[231].

Уже из этих свидетельств ясно, что во второй половине XIX в. сложились новые общественные и общекультурные условия, прямо или косвенно отразившиеся в том частном факте, что число эпитафий, особенно стихотворных, резко уменьшилось. В 1840-е гг., в эпоху прозы, «натуральной школы», анализа, критики, публицистики, – чувствительные надписи на памятниках воспринимаются как анахронизм.

В то же время усиление позиций ортодоксального православия отражается в широком цитировании на памятниках церковных текстов, вытесняющих светскую эпитафию. Наиболее часто использовались тексты из Евангелий: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф., 5, 8), «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф., 11, 28), «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие» (Мк., 10, 14) и др. Тексты эти становятся столь функционально устойчивы, что иногда не воспроизводятся, а дается лишь отсылка на главу и стих Евангелия.

В некоторых эпитафиях зарифмованы упоминания о конкретных видах деятельности погребенного. На могиле неизвестного, имеющего отношение к кровельному делу:

  • Я крыл и храмы, и дворцы,
  • Простите, братия отцы[232].

Над смотрителем Волковского кладбища А. А. Худяковым (1879 г.) положен камень с такой надписью:

  • Прохожий, здесь лежит смотритель.
  • Живых он в горе утешал.
  • А мертвых в вечную обитель
  • Сам каждодневно провожал.
  • 17 лет он здесь трудился,
  • Квартиры мертвым отводил.
  • Когда же с жизнью распростился
  • И бренный труп его остыл,
  • Он сам в квартире стал нуждаться,
  • Таков, знать, час уже пришел.
  • А новый
  • Квартиру здесь ему отвел.

Но, пожалуй, один из самых оригинальных в Петербурге надгробных памятников – книгоиздателю И. Т. Лисенкову на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Литераторам-современникам он был хорошо известен: родом с Украины, никакого образования не получил, но всю жизнь провел с книгой, издал Гомера в переводе Гнедича, Шевченко, Котляревского. Рядом с Гнедичем он и купил себе заранее место для могилы, установив на месте будущего погребения гранитный саркофаг, со всех сторон испещренный стихотворными и прозаическими текстами. Подбор их явно свидетельствует о вкусах заказчика, имени которого, как и даты смерти (1881 г.), на памятнике нет.

Фрагменты пространной лисенковской автоэпитафии, сохранявшей популярность в течение более чем столетия, воспроизводились на различных памятниках уже в XX в. Приведем некоторые из этих текстов.

  • Уходит человек из Мира,
  • Как гость с приятельского пира;
  • Он утомился кутерьмой;
  • Бокал свой допил, кончил ужин,
  • Устал – довольно! отдых нужен:
  • Пора отправиться домой!
  • Прохожий! Бодрыми ногами
  • И я ходил здесь меж гробами,
  • Читая надписи вокруг,
  • Как ТЫ мою теперь читаешь…
  • Намек ТЫ этот понимаешь.
  • Пр<ощай> же!.. До св<иданья>, д<ру>г!

Золотые правила жизни: I. Употреби труд, храни мерность – богат будеши. II. И воздержно пий, мало яждъ – здрав будеши. III. Делай благо, бегай злаго – спасен будеши.

  • Река времён в своем теченьи
  • Уносит все дела людей
  • И топит в пропасти забвенья
  • Народы, Царства и Ц<ар>ей.
  • Неувядаемые цветы —
  • Живая речь поэзии:
  • К гробам усопших приступая,
  • Сознай, сколь тщетна жизнь земная,
  • И твердо в жизнь иную верь!
  • Что смертный? Бренный злак в пустыне.
  • Я тем был прежде, что ТЫ ныне,
  • ТЫ будешь тем, что я теперь.
  • Гробницы, гробы здесь на явке
  • Стоят, как книги в книжной лавке,
  • Число страниц их видно ВАМ;
  • Заглавье каждой книги ясно;
  • А содержанье беспристрастно,
  • Подробно разберется ТАМ!

Но здесь Нева где вечно плещет о гранитные брега грядущим Векам,

  • Не посещай сих мест без нужды
  • С житейской радостью твоей:
  • Разочарованному чужды
  • Воспоминанья прежних дней.
  • В себе заблужденья не множь:
  • Не заводи о прежнем слова,
  • Моей дремоты не тревожь:
  • Бывалого не воротишь снова.
  • Я сплю, мне сладко усыпленье.
  • Забудь бывалые мечты:
  • Оне одно лишь волненье,
  • Их не пробудишь ты.

На памятниках второй половины XIX в. встречаются надписи яркие, неординарные, как и те личности, о которых они говорят миру. Афористическая эпитафия на памятнике Н. И. Уткину, профессору Императорской Академии художеств (1863 г.):

  • Художник-человек – он в простоте сердечной
  • Талантом сочетал земную славу с вечной.

У поэта-сатирика В. С. Курочкина начертаны стихи (1875 г.), написанные его братом Николаем Курочкиным:

  • Честным я прожил певцом,
  • Жил я для слова родного.
  • Гроб мой украсьте венком!
  • Трудным для дела благого
  • В жизни прошел я путем;
  • Пел и боролся со злом
  • Силой я смеха живого.
  • Гроб мой украсьте венком!
  • Трудным для дела благого
  • В жизни прошел я путем.

Взрыв интереса к поэзии на рубеже XIX и XX вв. бросил отсвет и на кладбищенские стихи. Произошло это прежде всего потому, что тема смерти занимает заметное место в творчестве поэтов-символистов и «преодолевших символизм». Стихотворения под названием «Эпитафия» есть у А. Белого, Ю. Кричевского, В. Зоргенфрея и у многих других. Снова на памятниках появляются большие по объему эпитафии, например:

I

  • Держа в руках немые иммортели,
  • С венком из красных роз на черных волосах,
  • Она придет и станет у постели.
  • В ее внимательных и ласковых глазах
  • Прочту я то, о чем мне столько лгали,
  • Прочту я все без боли и печали,
  • И будет в сердце радость, а не страх.

II

  • Мне так близка и так желанна тайна,
  • Страшащая других пугливые сердца
  • Тем, что она всегда необычайна.
  • Впиваясь в красоту нездешнего лица,
  • Приподнимусь, торжественный и строгий,
  • И протяну ей руки без тревоги
  • В предчувствии покоя и конца.

III

  • В последний миг рассудок не обманет,
  • Спадет завеса с глаз и будет даль ясна,
  • И первая последней встречей станет,
  • И чашу хрупкую, что выпил я до дна,
  • Моя рука бестрепетно уронит,
  • И звон стекла разбитого утонет
  • Там наверху, где вечно тишина

(1917 г., Смоленское кладбище, А. И. Ушаковой)

Собственно, это – лирическое стихотворение с обозначенным авторством – Герман Лазарис. Вероятно, не являясь эпитафией по авторскому замыслу, оно стало эпитафийным по способу воспроизведения.

Использование неэпитафийных текстов на надгробных памятниках – интересный аспект темы связи «реальной эпитафии» с «большой литературой». Это может быть стихотворение на случай: как, например, на памятнике министру А. М. Княжевичу на Смоленском кладбище (1872 г.) выбиты строки написанного за тридцать лет до того стихотворения В. Г. Бенедиктова к пятидесятилетию этого государственного деятеля.

Если поэты XVIII—начала XIX вв. писали стихи именно для воспроизведения их на надгробных памятниках, то к середине прошлого века жанр «реальной эпитафии» вытесняется лирическими стихотворениями типа «На смерть…», «Памяти…», «У могилы…» и т. п. А цитаты из этих надгробных элегий могли быть воспроизведены позднее на памятниках, чаще всего независимо от воли автора. Так многократно происходило с некрасовскими строками: «Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!», с никитинскими: «Тише… О жизни покончен вопрос. Больше не нужно ни песен, ни слез…». Строки из стихотворения Е. А. Баратынского «На смерть Гёте»:

  • С природой одною он жизнью дышал:
  • Ручья разумел лепетанье,
  • И говор древесных листов понимал,
  • И чувствовал трав прозябанье;
  • Была ему звездная книга ясна,
  • И с ним говорила морская волна —

были выбиты на памятнике «генералу от артиллерии» на Никольском кладбище (1912 г.). Песенный «Вечерний звон» И. И. Козлова – на Волковском, у престарелой дамы (1916 г.). Возможно, это был ее любимый романс. В XX в. обращение к песенным текстам как эпитафиям будет частым, что можно объяснить влиянием массовой культуры.

Рис.100 Исторические кладбища Санкт-Петербурга

Надгробие М. Я. Мудрова на Выборгском холерном кладбище

Эпитафия – жанр не только художественный, но в какой-то степени и документальный, опирающийся на реальную биографию или личностные черты. В этой связи использование или цитирование известных литературных текстов в ряде случаев не могло не приводить к их искажению, переиначиванию, приспособлению к конкретным обстоятельствам. Через два века прошли и дожили до наших дней в многочисленных вариациях и в самых свободных стиховых объемах эпитафии – изначально шестистишная «Прохожий, ты идешь, но ляжешь так, как я…» П. И. Сумарокова[233] и моностих «Покойся, милый прах, до радостного утра…» Н. М. Карамзина.

Стихи на памятнике актрисе В. Н. Асенковой:

  • Все было в ней: душа, талант и красота,
  • И скрылось все от нас, как светлая мечта, —

перекликаются как с первоисточником с эпитафией А. Е. Измайлова С. Д. Пономаревой (1824 г.):

  • Все скрыто здесь: и ум и красота,
  • Любезность, дарованья,
  • Вкус тонкий, острота,
  • Приятные и редкие познанья
  • И непритворная, прямая доброта[234].

В свою очередь перефразированная асенковская эпитафия почти через четыре десятилетия (1878 г.) появляется на Волковском кладбище как фрагмент очень искренней, но наивной и эклектичной («сборной») в стилевом отношении надгробной надписи над могилой юноши:

  • Прощай, Коля, милый, добрый, ненаглядный.
  • Зачем так рано покинул мать
  • Тебе в жизни все улыбалось
  • Тебе только жить да радоваться
  • А не в сырой могиле лежать.
  • В тебе был ум, талант и красота
  • И все прошло для меня как светлая мечта
  • Спи мой ангел незабвенный
  • Быть может скоро я
  • Оставлю путь сей тленный
  • И увижу там тебя.

Повсеместно распространена в многочисленных вариантах эпитафия:

  • Покойся, друг души бесценной,
  • В стенах обители святой.
  • Приидет час благословенный,
  • И мы увидимся с тобой.

На петербургско-ленинградских кладбищах она встречается: на Лазаревском (1833 г.), на Волковском (1848, 1859 гг.), на Смоленском и Новодевичьем – многократно (конец XIX – начало XX вв.), на Охтинском (1950-1960-е гг.), на кладбищах других городов (XX в.). По способам бытования тексты такого типа сродни уже фольклорным жанрам.

Другая грань соприкосновения с «большой литературой» – это, условно говоря, автоцитация, т. е. воспроизведение на надмогильном памятнике слов или стихотворных строк из произведений похороненных здесь авторов. В первой половине XIX в. примеры тому единичные. На Тихвинском кладбище:

  • Гнедичу обогатившему
  • русскую словесность
  • переводом Омира
  • речи из уст его вещих
  • сладчайшия меда, лилися

Илиада II. 1. C. 249

От друзей и почитателей

Е. А. Боратынский (1800–1844):

  • Господи, да будет воля Твоя!
  • В смиреньи сердца надо верить
  • И терпеливо ждать конца.

Его слова.

Во второй половине века цитация становится все привычнее и обильнее. Декламационно-афористические строки на памятнике С. Я. Надсону:

  • Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
  • Кто б ты ни был, не падай душой.
  • Не говорите мне: он умер.
  • Он живет; Пусть жертвенник разбит – огонь еще пылает,
  • Пусть роза сорвана – она еще цветет,
  • Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает!
  • Он в песнях боролся с тяжелою мглой,
  • Он в песнях с измученным братом страдал.

В начале XX в. эпитафия-цитата живым словом литератора спорит с самой смертью: «Понять закон развития вовсе не значит слепо подчиниться ему» (Филиппов М. М., 1903 г., Волковское кладбище); «И все же мы живем и даже хотим жить, будем жить…» (Соловьев (Андреевич) Е. А., 1905 г., Волковское кладбище); «Жить тысячью жизней, страдать и радоваться тысячью сердец – жить где настоящая жизнь и настоящее счастье» (Д. Н. Мамин-Сибиряк, 1912 г., Никольское кладбище).

На памятниках композиторам – начиная с М. И. Глинки – воспроизводятся, как правило, нотные тексты. Выбор музыкальных фраз очевидно не случаен: они ключевые для творчества музыкантов, как хор «Славься» у Глинки, монолог Пимена на памятнике Мусоргского, цитата из «Богатырской» симфонии Бородина и т. д. На многих памятниках деятелям, связанным с литературой и публицистикой, в конце XIX – начале XX вв. помещаются перечни их наиболее значительных произведений и изданных трудов (писателей И. В. Федорова-Омулевского, Н. А. Панова, юриста В. Р. Завадского, военного историка С. Н. Шубинского и др.).

Эпитафия до известной степени продолжает выполнять информативную функцию, но значение ее как оригинального литературного жанра в памятниках частным лицам в XX в. умаляется.

В любую эпоху жизни некрополя типы эпитафий клишируются, но общее выражение его лишено монотонности, так как новые типы надписей не просто соседствуют со старыми, но вступают с ними в перекличку, выходя за рамки собственно некрополя.

Ю. М. Пирютко

КЛАДБИЩА АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЫ

(Площадь Александра Невского, 1)

Направляясь в сторону лавры по Невскому проспекту, издалека видишь замыкающее перспективу здание надвратной Скорбященской церкви с невысоким куполом и фронтоном над аркой проезда, обрамленной пилястрами. Справа и слева, за каменными оградами, полуциркулем охватывающими площадь, видны купы деревьев, кресты, памятники, часовни. Там – лаврские некрополи. В глубине вырисовывается башнеобразный силуэт Благовещенской церкви, а правее – мощный купол Свято-Троицкого собора. Архитектурный ансамбль Александро-Невской лавры формировался на протяжении всего XVIII в., в его создании принимали участие многие зодчие: Д. и П. Трезини, Т. Швертфегер, М. Земцов, П. Еропкин, И. Росси, М. Расторгуев, И. Старов.

Основание Александро-Невского монастыря в 1710 г., всего через семь лет после закладки Петербурга, имело особый смысл. С именем Александра Невского связана история многовековой борьбы русских людей за выход к Балтике. 15 июля 1240 г. на берегах Невы произошла битва новгородского войска, возглавляемого князем Александром Ярославичем, со шведами. В память об этой победе князь получил прозвание Невского. В XIV в. Александр Невский был приобщен русской православной церковью к лику святых.

В годы Северной войны 1700–1721 гг. почитание героя Невской битвы приобрело государственное значение. Мощи святого Александра Невского, погребенного во Владимире, в 1724 г. были торжественно перенесены в Петербург и помещены в монастыре, посвященном его имени.

Александро-Невский монастырь, получивший в 1797 г. титул лавры, наряду с Киево-Печерской и Троице-Сергиевой лаврами входил в число наиболее известных обителей России. Это был центр духовного образования и благотворительности. В 1714 г. при монастыре открылась первая богадельня, с 1720 г. действовала типография, а «Славянская школа» (1721 г.) стала основой всех духовных учебных заведений города. С учреждением в 1742 г. самостоятельной петербургской епархии лавра стала резиденцией архиепископов (с 1783 г. – митрополитов), являвшихся, по традиции, настоятелями этого монастыря.

К началу XX в. при лавре действовали Духовная академия и семинария, Антониевское духовное училище, Исидоровское епархиальное женское училище, Александро-Невский дом призрения. Отдельное здание занимали богатейшая библиотека, архив и древлехранилище.

Архитектурный ансамбль Александро-Невской лавры занимает обширную территорию между площадью Александра Невского и Обводным каналом, разделенную речкою Монастыркой на две неравные части: северную, с музейными некрополями, и южную, где размещены основные монастырские строения.

Каменный городок на правом берегу Монастырки представляет собой каре из нескольких корпусов, окружающих трапециевидный в плане двор с башнеобразными зданиями церквей на углах. В северо-восточной части, возле моста через Монастырку, возвышается старейшая каменная постройка в лавре – Благовещенская церковь. В двухэтажном объеме здания, увенчанного барабаном с двойным куполом, Благовещенская церковь, служившая усыпальницей, находилась на первом этаже. Верхний этаж – церковь св. Александра Невского, в которой с 1724 по 1790 г. (до переноса в Троицкий собор) покоились его мощи.

Обстройка монастырского двора шла «по часовой стрелке»: сначала к югу от Благовещенской церкви был выведен восточный фланг строения, затем заложили фундаменты для постройки южного фланга и т. д. В восточных корпусах – Духовском и Федоровском – размещались монашеские кельи, трапезные и залы. С запада двор замкнут Митрополичьими палатами. Южный корпус – Семинарский; северный, выходящий к берегу Монастырки, – Просфорный. Симметрично Благовещенской в юго-восточном углу возведена Федоровская церковь. По сторонам Митрополичьего корпуса высятся Библиотечная (южная) и Ризничная (северная) башни.

Ансамбль монастырского двора – это архитектура русского барокко XVIII в., с его праздничностью, нарядностью, живописным размахом галерей с мелкой расстекловкой, вычурными капителями и изысканными по рисунку наличниками окон с букраниями (бычьими головами), высокими кровлями с изломом, звучным сочетанием багрянца стен с белизной декоративных деталей. Как мощный, стройный аккорд иной тональности, звучит здесь Троицкий собор, принадлежащий целиком к архитектуре иного периода – раннего классицизма, возвышенного и монументального в строгой лаконичности скульптурного декора. Первоначальное здание собора, строившегося с 1722 г., в 1755 г. было разобрано до основания. По новому проекту И. Е. Старова Троицкий собор возводили двенадцать лет – с 1778 по 1790 г.

С первых лет существования монастыря на его территории происходили погребения. Старейшее из монастырских кладбищ – Лазаревское, нынешний Некрополь XVIII века. На сто десять лет моложе бывшее Тихвинское кладбище – Некрополь мастеров искусств. Они находятся на левом берегу Монастырки. С 1861 г. существует Никольское кладбище, расположенное за Троицким собором, вдоль нынешнего проспекта Обуховской обороны. Ряд монастырских церквей (начиная с Благовещенской) строились как усыпальницы: Лазаревская, Духовская, Тихвинская, Федоровская, Исидоровская, Никольская. Погребения были одной из важных статей монастырского дохода. Средства, полученные от продажи места за могилу, шли на содержание духовной семинарии.

Богослужения в Александро-Невской лавре продолжались до 1935 г., хотя конфискация монастырских зданий началась с 1918 г., Троицкий собор, закрытый в 1932 г., через двадцать три года был возвращен церкви. В 1957–1960 гг. и 1986–1988 гг. в соборе проходили крупные реставрационные работы. Возрождено в полном блеске его великолепное внутреннее убранство: скульптуры и барельефы работы Ф. И. Шубина, росписи по эскизам Д. Кваренги, живописные полотна работы Г. И. Угрюмова, П. С. Дрожжина, Я. Меттенлейтера и др. В крипте Троицкого собора погребены ленинградские митрополиты Григорий (Чуков, 1870–1955), Елевферий (Воронцов, 1892–1959). 3 июня 1989 г. в храм были торжественно возвращены мощи святого благоверного великого князя Александра Невского, находившиеся с 1922 г. в фондах Музея истории религии и атеизма.

На основе богатейшего собрания надгробных памятников XVIII—начала XX вв. в Александро-Невской лавре в 1932 г. был создан музей-некрополь. С 1939 г. в его ведение перешли все памятники, монументы и мемориальные доски Ленинграда; отсюда его название – Государственный музей городской скульптуры. Не являются музейными объектами Никольское кладбище и кладбище на монастырском дворе, существующее с лета 1917 г. В последние годы на Никольском кладбище возобновлены захоронения.

Ю. М. Пирютко

ЛАЗАРЕВСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Вступая под арку Святых ворот под Скорбященской церковью, проникаешься ощущением прочности исторического ландшафта, сложившегося за стенами лавры и не претерпевшего существенных изменений в течение многих десятилетий.

  • Колоколов перезвон раздавался,
  • Как проходил он над лаврским мостом.
  • Вот и кладбище в стенах отбеленных…
  • И из-за стен на дорогу глядит
  • Много столбов и крестов золоченых,
  • Мраморы, бронза, порфир и гранит.

К. К. Случевский

Проезд между оградами некрополей, ведущий к 1-му Лаврскому мосту через реку Монастырку, вымощен брусчаткой и каменными плитами. В оградах симметрично расположены входные калитки. Слева – вход в Некрополь XVIII века.

Это место – своего рода ядро, от которого началось строительство Александро-Невского монастыря. Известно, что, когда в июле 1710 г. Петр I в сопровождении будущего архимандрита Невского монастыря, а тогда настоятеля новгородского Хутынского монастыря Феодосия (Яновского), А. Д. Меншикова, Ф. М. Апраксина, Г. И. Головкина, И. А. Мусина-Пушкина осматривал местность, на двух берегах Черной речки были водружены деревянные кресты[235]. В 1712 г. на левом берегу заложили первую деревянную церковь. Она была освящена 25 марта 1713 г. в память Благовещения Пресвятой Богородицы и представляла собой квадратное здание, увенчанное барабаном со шпилем и крестом[236]. За ее алтарем с 1717 г. существовала небольшая каменная Лазаревская церковь – усыпальница.

Рядом начали строить мазанковые кельи, настоятельские палаты, хозяйственные службы и прочее «партикулярное строение», в основном готовое уже к 1714 г. Именно здесь, на месте будущего Лазаревского кладбища, располагался монастырь в то время, когда на противоположном берегу разворачивалось каменное «генеральное строение» по проекту Д. Трезини, утвержденному в 1715 г.

В 1712–1715 гг. от Адмиралтейства и монастыря на соединение с Московским трактом прокладывалась «першпективная дорога» (нынешний Невский проспект). Проезд по линии дороги через монастырский двор доходил до Черной речки, через которую в 1712 г. соорудили наплавной мост, переделанный два года спустя в подъемный[237]. Шесть мазанковых келий для монахов располагались попарно с левой стороны проезда. К ограде со стороны Невы примыкало здание монастырской канцелярии. Справа от проезда, на территории нынешнего Некрополя мастеров искусств, располагались настоятельские палаты и обширный сад с оранжереями[238].

Над главными воротами соорудили звонницу, которая к 1730-м гг. «весьма обветшала», и на ее месте в 1754 г. была по проекту М. Д. Расторгуева построена из дерева великолепная трехъярусная колокольня[239]. Со стороны Невы была еще одна колокольня, с мазанковым верхом и деревянным шпицем.

Местоположение первой деревянной Благовещенской церкви можно установить по сохранившемуся каменному зданию Лазаревской усыпальницы, сооружение которой в конце XVIII в. началось на месте первоначального монастырского храма. Очевидно, в Благовещенской церкви и происходили первые погребения: П. Ушакова в 1714 г., А. М. Головина в 1718 г., Р. К. Арескина и Б. П. Шереметева в 1719 г., А. А. Вейде и Я. Ф. Долгорукова в 1720 г.[240] Есть сведения, что в монастыре в 1718 г. был погребен знаменитый «князь-кесарь» Ф. Ю. Ромодановский[241].

В 1756–1758 гг. была построена новая деревянная Благовещенская церковь, к северу от прежней, тогда же разобранной. Она была пятиглавой, с галереей у входа, украшенной девятью колоннами[242]. Первоначальные погребения в старой церкви не сохранились, за исключением могилы фельдмаршала Б. П. Шереметева, потомки которого дали средства на расширение Лазаревской церкви и сооружение нового памятника. Перестройка Лазаревской церкви происходила в 1787–1789 гг., когда оказалась разобрана и вторая деревянная Благовещенская церковь, служившая приходской (ее функции перешли к вновь построенной Скорбященской церкви).

А. И. Богданов в «Описании Петербурга», относящемся к середине XVIII в., упоминал кладбище в «Невском монастыре при деревянной церкви Благовещения Богородицы»[243]. К этому же времени относится упоминание в монастырском архиве о месте «за монастырем, где кладутся умершие»[244]. Очевидно, для жителей подмонастырской слободы существовало отдельное приходское кладбище, тогда как внутри монастырских стен погребали лишь по специальному разрешению.

В 1783–1786 гг. возвели Святые ворота монастыря – надвратную церковь во имя иконы Богоматери Всех Скорбящих Радости. Сооруженный по проекту И. Е. Старова храм стал центром ансамбля, возникшего на въезде в лавру со стороны Невского проспекта. Одновременно строились каменные ограды, определившие окончательные границы Лазаревского кладбища, целиком занявшего бывший монастырский двор[245]. Захоронения продолжались здесь вплоть до начала XX в.

Некрополь XVIII в. в большей степени, чем все остальные петербургские кладбища, сохранил свой исторически сложившийся ландшафт. Основные черты планировки, местоположение отдельных памятников, зафиксированных в описаниях лавры XVIII–XIX вв., остались неизменными. Облик кладбища определяют памятники, созданные в XVIII—первой половине XIX в., хотя сохранились и более поздние надгробия. Все это заставляет видеть в Лазаревском некрополе уникальный по целостности художественно-исторический комплекс.

Хотя в 1823 г. было основано Ново-Лазаревское кладбище, погребения продолжались в обоих некрополях. Духовный собор лавры в 1859 г. отмечал, что «кладбище Лаврское, имея в настоящее время еще весьма довольно свободного места, открыто не для всех, как городские кладбища, а погребаются здесь только немногие особы из подвизавшихся на поприще Государевой службы и лица почетного звания, с согласия Начальства Лавры и по особенным уважениям; а при погребении, кроме исполнения общих по сему предмету узаконений, соблюдается еще и то, что могилы всегда обкладываются кирпичными стенами и сводами»[246]. Надгробия здесь неизменно отличались высоким качеством исполнения, богатством материала. Памятники для Лазаревского кладбища создавали И. П. Мартос, М. И. Козловский, И. П. Прокофьев, Ф. П. Толстой, мастера известнейших петербургских монументных мастерских Земмельгака, Трискорни, Мадерни. Однако ни высокий художественный уровень, ни бесспорное историческое значение надгробий не принимались монахами лавры во внимание. В 1860 г. на запрос Комиссии по устройству кладбищ лаврский ризничий отвечал, что «по тщательном осмотре через особо назначенных Собором лиц памятников, существующих на Лаврском кладбище, таких особенно замечательных, которые бы относились к прошлому столетию, нет»[247].

О «забытых могилах» Лазаревского кладбища в 1907 г. писал историк искусства Н. Н. Врангель. «Когда знаешь жизнь тех, кто лежит под этими плитами, – поражаешься тем странным сплетением обстоятельств, которое соединяет и разъединяет людей. Как будто здесь собрались после смерти все те, кто когда-то составляли тесный кружок придворного общества. На маленьком пространстве старого Лазаревского кладбища погребена целая эпоха, целый мир отживших идей, почти все придворное общество Елизаветы, Екатерины и Павла. Здесь, над могилами этих людей, стоят памятники, плачущие женщины над урнами, молящиеся дети, вазы, саркофаги, дуб, сломанный грозой, – аллегорическое изображение погибшей молодой жизни»[248].

Состояние «забытых могил» далеко не было образцовым. Мраморная скульптура разрушалась, памятники утопали в земле, расколотые надгробные плиты использовались для мощения дорожек и забутовки оснований под новые памятники. Множество надгробий, расположенных на тесном пространстве (менее гектара), оказались погребенными под последующими захоронениями. Захоронения на кладбище были прекращены в 1919 г., а с 1923 г. этот некрополь закрыли для посещения. Общество «Старый Петербург» взяло кладбище в аренду, начав там научно-исследовательские и реставрационные работы. Велись обмеры и фотофиксация памятников, составлен полный перечень сохранившихся надгробий.

В мае 1927 г. начались раскопки у западной стены Лазаревской усыпальницы. Инициатором этих раскопок был активист общества «Старый Петербург» Н. В. Успенский, ставший хранителем Лазаревского некрополя[249]. На глубине до двух метров найден целый ряд надгробных плит первой половины XVIII в., в том числе и древнейшие из сохранившихся надгробных памятников Петербурга – плиты И. И. и Д. Г. Ржевских (1710-1720-е гг.). Близ усыпальницы на месте раскопок оставлен приямок, позволяющий судить о толщине культурного слоя в некрополе. В 1929 г. обнаружено мощение клинкерным кирпичом главной дорожки, идущей от входа к Лазаревской усыпальнице. Велась реставрация наиболее пострадавших от времени надгробных памятников: Е. Я. Державиной и А. С. Попова.

В 1931 г. Наркомпросом РСФСР было выдвинуто предложение создать музеи-некрополи на базе Лазаревского кладбища в Ленинграде и Донского монастыря в Москве. Это было продиктовано реальной необходимостью: в связи с планами уничтожения ряда исторических кладбищ возникла опасность безвозвратной утраты многих исторических захоронений и ценных художественных надгробий.

Уже в октябре 1931 г. на Лазаревское кладбище со Смоленского были перенесены останки скульпторов М. И. Козловского, Ф. И. Шубина и поэтессы Е. Б. Кульман[250]. Перевезли в некрополь и их надгробные памятники. В то же время начался вывоз наиболее ценных скульптурных памятников (без перезахоронений) с Волковских кладбищ (М. С. Таировой, Г. и И. Фредерикс). Несколько скульптурных и архитектурных надгробий перенесли с кладбища Сергиевой пустыни, обреченного на полное уничтожение.

Точную цифру перенесенных памятников в настоящее время указать невозможно, так как некоторые не переносились полностью, с них лишь снимались скульптурные детали; другие, из числа перевезенных на Лазаревское кладбище, позднее были перенесены в соседний Некрополь мастеров искусств; ряд памятников в процессе переноса был утрачен. В настоящее время на музейном учете в Некрополе XVIII века находятся сорок два памятника из числа перенесенных в 1932–1939 гг. Среди них надгробия И. П. Мартоса, Ф. Ф. Щедрина, В. Л. Боровиковского, А. Д. Захарова, Ж. Тома де Томона – со Смоленских кладбищ; К. И. Росси, А. Д. Литке – с Волковского лютеранского и т. д. Процесс перезахоронений, прерванный войной, продолжился в начале 1950-х гг., когда в Некрополь XVIII века были перенесены прах и надгробия академика Л. Эйлера – со Смоленского лютеранского, и академика А. К. Нартова – с упраздненного Благовещенского кладбища.

С декабря 1932 г. на территории Лазаревского некрополя начался снос памятников, не представлявших, по понятиям того времени, художественного и исторического интереса. Только в декабре 1932 г. было уничтожено двадцать пять памятников, в феврале 1934 г. – пятнадцать. Сносу подлежали главным образом надгробия, сооруженные в конце XIX—начале XX в.[251]

Знакомясь с Лазаревским некрополем в его современном состоянии, надо учитывать, что далеко не все исторические захоронения пропали именно в 1930-е гг. Многое погибло в течение исторического существования кладбища, в ходе его естественного обновления. Сейчас в некрополе находится несколько десятков надгробных плит, найденных во время археологических раскопок и в начале XX в. считавшихся навсегда утраченными.

Единственное захоронение послереволюционного времени в Лазаревском некрополе – скульптора Л. В. Блезе-Манизер, скончавшейся в 1924 г.[252]

«Кладбище-музей надгробных памятников», как именовалось Лазаревское согласно Постановлению президиума Ленсовета от 23 июля 1932 г., в 1939 г. назвали Некрополем XVIII века, и оно стало частью экспозиции Музея городской скульптуры. Однако до самой войны посещение некрополя было возможно лишь в составе организованных групп. В первые послевоенные годы были проведены первоочередные работы по благоустройству некрополя, и с конца 1940-х гг. его открыли для посетителей.

В Некрополе XVIII века ведутся значительные реставрационные работы. В 1954–1955 гг. ряд уникальных скульптурных памятников, хранение которых на открытом воздухе представлялось губительным, перенесены в музейную экспозицию Благовещенской усыпальницы. Среди них надгробия Е. С. Куракиной и Е. И. Гагариной, детали памятников А. Ф. Турчанинову, А. С. Попову, М. С. Таировой.

В 1960– 1980-е гг. в Некрополе произошло еще три перезахоронения. В 1967 г., когда отмечалось стопятидесятилетие со дня смерти Д. Кваренги, ленинградские историки попытались найти место захоронения великого архитектора на Волковском лютеранском кладбище. В результате специальных архивных исследований и археологических раскопок останки Д. Кваренги были обнаружены и перенесены в музейный некрополь[253]. В 1979 г. было проведено перезахоронение со Смоленского лютеранского кладбища выдающегося инженера и механика А. Бетанкура. Его надгробие в виде шестиметровой чугунной колонны, отлитой по проекту О. Монферрана в 1825 г., нуждалось в срочной реставрации. Эту работу провел Музей городской скульптуры, в некрополь которого и перенесли прах и памятник А. Бетанкура.

Наконец, в 1988 г. в некрополе были захоронены останки академика С. П. Крашенинникова, путешественника и исследователя Камчатки. Выдающийся ученый был похоронен на кладбище у Благовещенской церкви на Васильевском острове. При строительных работах, проходивших в 1955 г. на месте давно несуществующего кладбища, случайно была найдена часть надгробной плиты Крашенинникова. При вскрытии обнаруженного склепа найден череп, по которому ученики антрополога М. М. Герасимова воссоздали документальный портрет ученого[254].

В настоящее время на территории Некрополя XVIII века сохранилось 1 126 памятников. До начала реконструктивных работ, по описи Лазаревского кладбища 1935 г., насчитывалось 1503 надгробия[255].

Важнейшим источником, по которому можно установить, кто был погребен в этом некрополе, является рукописный «Хронологический список особ, погребенных в Александро-Невском монастыре» в трех томах, доведенный до 1916 г.[256] Здесь помещены записи о погребениях с 1716 по 1916 г. на всех лаврских кладбищах и в усыпальницах – общим числом двенадцать тысяч двести восемь. Списки эти, однако, не полны. В них отсутствуют, например, ряд погребений, отмеченных в списках эпитафий Лазаревского некрополя в «Описании Петербурга» А. И. Богданова и В. Г. Рубана 1779 г. Около четырехсот памятников XVIII – первой половины XIX в., не отмеченных в «Хронологическом списке», находятся сейчас на территории Некрополя XVIII века.

Не имея возможности дать полный перечень утрат, назовем лишь некоторые; захоронения XVIII в. в большинстве исчезли еще в прошлом столетии:

Аргамаков Алексей Михайлович. 1711–1757. Директор Московского университета, советник мануфактур-коллегии.

Арескин Роберт Карлович. 1677–1718. Лейб-медик, президент Аптекарской канцелярии.

Бегер Федор Федорович. 1790–1861. Томский гражданский губернатор, начальник горных Алтайских заводов.

Болтин Иван Никитич. 1735–1792. Историк, государственный деятель.

Вейде Адам Адамович. 1667–1720. Генерал, сподвижник Петра I, участник Азовского, Прутского походов, Гангутского сражения.

Голицын Юрий Николаевич, кн. 1823–1872. Музыкальный деятель; знакомый А. И. Герцена, писавшего о нем в «Былом и думах».

Головин Автомон Михайлович. Ум. 1718. Комнатный стольник Петра I, полковник Преображенского полка, участник Азовского похода, был пленен под Нарвой и обменен в 1718 г.

Дивиер Антон Мануилович, гр. 1676–1745. Генерал-аншеф, первый генерал-полицмейстер Петербурга; в 1727 г. сослан, в 1743 г. возвращен в Петербург.

Дивов Иван Иванович. 1707–1773. Президент юстиц-коллегии.

Долгоруков Яков Федорович, кн. 1639–1720. Государственный деятель, дипломат, сподвижник Петра I; плененный шведами под Нарвой, бежал из плена в 1711 г., захватив вражеский фрегат.

Жандр Андрей Андреевич. 1789–1873. Близкий друг А. С. Грибоедова, сохранивший наиболее авторитетный список «Горя от ума».

Жуков Петр Федорович. 1736–1782. Председатель Петербургского губернского магистрата; библиофил, книжное собрание которого стало основой Библиотеки Петербургского университета.

Затрапезнов Алексей Иванович. 1732–1773. Последний в роде владелец Ярославской большой полотняной мануфактуры.

Квашнина-Самарина Анна Юрьевна (рожд. Ржевская). Ум. 1781. Сестра Сары Юрьевны Ржевской, вышедшей замуж за А. Ф. Пушкина; ее племянница, М. А. Пушкина, жена О. А. Ганнибала, бабушка А. С. Пушкина.

Кондоиди Павел Захарович. 1710–1760. Лейб-медик, заложил основы медицинского законодательства в России.

Никодим (Адам Селий). 1675–1745. Монах Александро-Невского монастыря, преподаватель духовной семинарии, автор «Истории Российской иерархии», написанной на латыни.

Перфильев Степан Васильевич. 1734–1793. Генерал-майор, один из воспитателей Павла I, масон.

Сидоров Михаил Константинович. 1823–1887. Путешественник, исследователь Русского Севера, почетный член Вольного экономического общества.

Ушаков Федор Иванович. 1693–1766. Генерал-аншеф, подполковник Преображенского полка, дипломат.

Чемесов Евграф Петрович. 1737–1765. Художник, заведующий гравировальным классом, конференц-секретарь Академии художеств.

Названия дорожек Некрополя XVIII века связаны с памятниками, находящимися на них: Ломоносовская, Россиевская, Бетанкуровская, Захаровская, Радищевская, Старовская и Фонвизинская. От входа в некрополь идет вымощенная кирпичом Петровская дорожка, от нее через центр некрополя проходит дорожка Мастеров искусств.

Для Лазаревского кладбища характерны сохранившиеся родовые гнезда. Так, близ входа в некрополь находятся памятники Ольхиных, Ростовцевых, Кусовых и Кокушкиных – представителей богатого петербургского купечества, связанных семейными узами. Тут же памятники родственных семей Яковлевых, Зиминых, Авдулиных, Шишмаревых, происходящих от осташковского крестьянина Саввы Яковлева, крупнейшего русского заводчика XVIII в.

Хотя первоначально на Лазаревском кладбище хоронили лишь дворян, с 1740-х гг. появляются и купеческие памятники. Обыкновенный взнос за погребение на Лазаревском кладбище в середине XVIII в. составлял пятьдесят рублей, погребение в церкви стоило вдвое дороже. Больших средств требовали также заказ заупокойных служб, поминальная трапеза для монахов и т. д.

Близ Лазаревской усыпальницы – родовое гнездо Шереметевых, Колычевых, Хитрово, тесно связанных генеалогически. Много в некрополе памятников рода Демидовых, с которыми связаны были архитекторы И. Е. Старов и А. Ф. Кокоринов. Сохранился ряд памятников Мордвиновых, Столыпиных, Муравьевых, родившихся в разных поколениях. Фамилия М. В. Ломоносова представлена надгробиями его дочери и внучки вблизи памятника самому ученому, а также саркофажцем Николеньки Волконского, с эпитафией, написанной А. С. Пушкиным, – у южной ограды некрополя. Мать Николеньки, жена декабриста С. Г. Волконского, Мария Николаевна Раевская– правнучка Ломоносова по матери.

В Лазаревском некрополе похоронены: вдова А. С. Пушкина, Наталья Николаевна, со своим вторым супругом, генералом П. П. Ланским; жены А. Н. Радищева, Г. Р. Державина, матери К. Н. Батюшкова, Н. П. Огарева, поэта-декабриста А. И. Одоевского и другие родственники наших известных литераторов, музыкантов, ученых.

Предлагаемые списки надгробий дают представление о Некрополе XVIII века как неоценимом первоисточнике для исследователей русской культуры, истории, генеалогии, геральдики, монументального искусства. По условиям издания, списки не являются исчерпывающими. В них включены в первую очередь памятники, представляющие несомненный исторический интерес, уникальные в художественном отношении или характерные по стилю для того или иного периода существования некрополя. Биографические сведения максимально ограничены. При разночтениях в датах жизни приняты даты, закрепившиеся в литературе. Для удобства нахождения памятников указаны участки, расположение которых соответствует прилагаемому плану.

Исторические захоронения на Лазаревском кладбище

1. Авдулин Алексей Николаевич. 1776–1838. Генерал-майор, участник Отечественной войны 1812 г. Глыба с крестом. В одной ограде с памятником жене, Е. С. Авдулиной (рожд. Яковлевой). 1789–1832. IX уч.

2. Авраам, инок. Ум. 1 декабря 1801 г., 115 лет от роду. Монах Александро-Невской лавры. Саркофаг из плит. XII уч.

3. Ададуров Василий Васильевич. 1764–1845. Генерал-майор; сын В. Е. Ададурова. Гранитная колонна. III уч.

4. Ададуров Василий Евдокимович. 1709–1780. Сенатор, куратор Московского университета, математик, геральдист, воспитатель имп. Екатерины II. Стела-обелиск с гербом и эпитафией. IV уч.

5. Александрова Екатерина (рожд. Дедешина). 1748–1805. Жена Никиты Александрова, управляющего гр. Н. П. Шереметева. Саркофаг на ножках-шарах. VII уч.

6. Алексеева Екатерина Михайловна. 1769–1804. Жена генерал-майора (И. И. Алексеева?). Скульптура «плакальщицы Трискорни» на мраморном постаменте с бронзовыми деталями, со стихотворной эпитафией. Мастерская А. Трискорни, 1800-е гг. II уч., в конце Петровской дор.

7. Альбрехт Варвара Сергеевна (рожд. Яковлева). 1803–1831. Дочь заводчика С. С. Яковлева, жена генерал-майора К. И. Альбрехта. Гранитная полуколонна, однотипная с соседним памятником сестре, Е. С. Авдулиной. IX уч.

8. Амосов Иван Григорьевич. 1709–1779. Штаб-квартирмейстер Императорского двора. Мраморный постамент с рельефами. VII уч.

9. Анна Даниловна. 1729–1786. Придворная карлица с 1748 г. Плита из известняка. V уч.

10. Антропов Алексей Петрович. 1716–1795. Живописец. Гранитный саркофаг. III уч., у вост. ограды.

11. Апайщикова Анна Ивановна. 1769–1811. Дочь именитого гражданина И. А. Апайщикова. 1728–1793. Мраморный портал с рельефом плакальщицы, стихотворная эпитафия. IX уч., у зап. ограды, на семейном месте Апайщиковых.

12. Апраксин Алексей Петрович, гр. 1711–1733. Камер-юнкер, в 1729 г. принял католичество, сделан шутом имп. Анны Иоанновны. Чугунная плита, найденная при раскопках 1929–1931 гг. Вмурована в зап. стену Лазаревской церкви.

13. Апраксин Матвей Федорович, гр. 1744–1803. Двоюродный внук генерал-адмирала Ф. М. Апраксина, сподвижника Петра I. Полуколонна на постаменте. VII уч.

14. Арбенев Иосаф Иевлевич. 1742–1808. Генерал от инфантерии, командир Измайловского полка. Полуколонна с гербом; рядом памятник жене, М. И. Арбеневой (рожд. Козловой). 1741–1804. IV уч., слева от Петровской дор.

15. Армянинов Илья Иванович. 1746–1797. Петербургский купец.

Армянинов Александр Ильич. 1791–1822. Сын И. И. Армянинова. Полуколонна с рустом; стихотворная эпитафия. Неизв. мастер, 1820-е гг. VIII уч., на семейном месте Армяниновых.

16. Архаров Иван Петрович. 1744–1815. Генерал от инфантерии, военный губернатор Москвы; тесть писателя В. А. Соллогуба. Гранитный саркофаг с медной доской на крышке, однотипный с соседним памятником второй жене, Е. А. Архаровой (рожд. Римской-Корсаковой). 1755–1836. IV уч., в начале Ломоносовской дор.

17. Багратион-Имеретинский Александр Георгиевич, кн. 1796–1862. Генерал о г кавалерии, генерал-адъютант. Гранитная колонна, однотипная с соседним памятником брату, кн. Д. Г. Багратиону-Имеретинскому 1800–1846. VI уч., близ часовни М. Н. Муравьева.

18. Бакунин Павел Петрович. 1762–1805. Сын П. В. Бакунина, камер-юнкер; был женат на Е. А. Саблуковой, в их дочь Екатерину был влюблен А. С. Пушкин. Мраморный обелиск на ножках-шарах. II уч., близ Лазаревской церкви.

19. Бакунин Петр Васильевич, «меньшой». 1734–1786. Тайный советник, член Иностранной коллегии; входил в кружок Г. Р. Державина, Н. А. Львова, В. В. Капниста. Мраморный саркофаг на постаменте. Поставлен на средства гр. А. Р. Воронцова. Итальянский мастер (?). У входа в Лазаревскую церковь.

20. Балк-Полев Петр (Павел) Федорович. 1689–1743. Генерал-лейтенант, камергер, участник Северной войны, отличился в сражении при Лесной; сын Ф. Н. Балка и М. И. Монс, сестры Анны Монс, фаворитки Петра I. Чугунная плита с гербом. I уч.

21. Барятинский Михаил Данилович, кн. 1715–1806.

Челищев Алексей Богданович. 1744–1806. Пирамида из плит на постаменте. I уч.

22. Баташев Александр Иванович. 1741–1807. Заводчик. Похоронен с женой, дочерью заводчика Саввы Яковлева А. С. Баташевой (рожд. Яковлевой). Ум. 1825. Мраморный пилон с рельефом плакальщицы. VII уч.

23. Баташев Андрей Андреевич. 1746–1816. Коллежский асессор. Чугунный саркофаг с мраморной скульптурой; стихотворная эпитафия; художественная ограда. Памятник перенесен из Сергиевой пустыни в 1930-е гг.

24. Баташев Сила Андреевич. 1794–1838. Полковник. Мраморная стела с рельефом военной арматуры. Памятник перенесен из Сергиевой пустыни в 1931 г. X уч.

25. Баташева Анна Герасимовна (рожд. Сушкина). 1754–1781. Жена тульского купца Авраама Баташева. Мраморный постамент с рельефами. VII уч.

26. Баташева Анна Лукьяновна. 1726–1786. Вдова Федора Тарасовича Баташева. Мраморный постамент с рельефами (выполнен в той же мастерской, что и памятник А. Г. Баташевой?). VII уч.

27. Батурин Евграф Петрович. 1767–1811. Полковник. Пилон с урной; герб; стихотворная эпитафия. V уч.

28. Батюшкова Александра Григорьевна (рожд. Бердяева). Ум. 1795. Супруга вятского губернского прокурора Н. Л. Батюшкова, мать поэта К. Н. Батюшкова. Гранитный постамент с вазой. Памятник поставлен мужем в 1795 г. VIII уч.

29. Безобразова Анна Александровна. 1815–1830. Внучка обер-штеркригс-комиссара М. О. Безобразова. 1746–1789. Гранитный постамент со скульптурной мраморной вазой. VIII уч., на семейном месте Безобразовых, рядом с памятником деду сооруженным в 1822 г.

30. Бек Иван Александрович. 1807–1842. Камер-юнкер, поэт, переводчик; его вдова, М. А. Столыпина, была вторым браком за П. П. Вяземским, сыном поэта. Мраморный саркофаг с рельефами; художественная ограда. V уч., на семейном месте Беков.

31. Беклешева Анна Ивановна (рожд. Неронова). 1753–1805. Жена Н. А. Беклешева, в первом браке Байкова.

Беклешев Николай Андреевич. 1741–1822. Сенатор. Гранитный обелиск на ножках-шарах; в ограде из цепей. IV уч.

32. Белавина Анна Сергеевна (рожд. Шкурина). 1791–1810. Жена штабс-ротмистра Кавалергардского полка В. И. Белавина. Мраморная полуколонна с урной. I уч.

33. Белосельская-Белозерская Анна Григорьевна, кн. (рожд. Козицкая). 1773–1846. Статс-дама, дочь Г. В. Козицкого, статс-секретаря имп. Екатерины II, вторая жена кн. А. М. Белосельского-Белозерского. Портал с горельефной композицией. Ск. И. П. Витали, 1846 г. В сев. стене Лазаревской церкви.

34. Белосельский-Белозерский Александр Михайлович, кн. 1752–1809. Дипломат, литератор, философ; отец З. А. Волконской. Портал с портретом и скульптурной группой. Арх. Тома де Томон, ск. Ж. Камберлен, 1810 г. Стихотворная эпитафия И. И. Дмитриева. В сев. стене Лазаревской церкви.

35. Бем Надежда Степановна (рожд. Мамонтова). 1799–1856. Жена статского советника П. Н. Бема.

Оппенгейм Варвара Петровна. Ум. 1886.

Оппенгейм Эдуард Михайлович. Ум. 1909. Сень-грот из туфа. Неизв. мастер, 1850-е гг. XI уч.

36. Берилова (Гладышева) Анастасия Парфентьевна. 1778–1804. Первая танцовщица придворного театра. Архитектурное надгробие; стихотворная эпитафия. VI уч., слева от Ломоносовской дор.

37. Беспалов Василий Семенович. 1772–1791. Сын петербургского купца. Гранитный саркофаг. II уч.

38. Бестужев-Рюмин Петр Дмитриевич, кн. 1709–1759. Генерал-майор, командир 3-го кирасирского полка. Плита известняковая с гербом. Памятник возобновлен в 1914 г. VII уч., Петровская дор.

39. Бетанкур Августин. 1758–1824. Инженер-механик, основатель Института инженеров путей сообщения. Чугунная колонна с урной. Арх. О. Монферран, 1825 г. Памятник изготовлен в Нижнем Новгороде. Прах и памятник перенесены в некрополь со Смоленского лютеранского кл. в 1979 г. Бетанкуровская дор., у зап. стены.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Кто из нас не сталкивался никогда с жизненными проблемами, решить которые самостоятельно оказывалось...
Успех приходит к тому, кто умеет извлекать уроки из ошибок – предпочтительно чужих – и обращать в св...
Работника Бакинской прокуратуры Эльдара Сафарова переводят в Москву. Теперь он стал инструктором адм...
Новый роман Владимира Маканина, автора главной книги «нулевых» – «Асана», – роман необычный....
Светлана Владимировна Фомичева – канд. мед. наук, с.н.с. Института клеточного и внутриклеточного сим...
Пятизонье. Локация Припять. Март 2058 года. Серия мощных взрывов вспахала землю буквально в десяти м...