История Сибири. Хрестоматия Воложанин К.

Важными культурными центрами были крупные города – Иркутск, Томск, Тобольск, Барнаул, Омск; особое место занимала Кяхта, с ее богатым и просвещенным купечеством. В городах складывались кружки любителей словесности, появлялись печатные и рукописные альманахи и журналы («Енисейский альманах», «Домашний собеседник», «Кяхтинский литературный цветник», «Метляк», «Мещанин» и др.). Как и во всей России, в Сибири читали Крылова и Жуковского, Шиллера и Байрона, Булгарина и Загоскина, Пушкина и Лермонтова. Сибиряки выписывали такие журналы, как «Современник», «Библиотека для чтения», «Сын отечества», «Отечественные записки», «Московский телеграф», «Русский вестник», «Дело», «Русское слово», «Время», «Странник». Их также интересовали и специальные издания – по педагогике, горному делу, богословию.

Из числа уроженцев и временных жителей Сибири появились заметные литераторы. Из поэтов выделялись Ф. И. Бальдауф, М. А. Александров, П. П. Ершов (автор сказки «Конек-Горбунок» и поэмы на сибирском материале «Сузге»), Д. П. Давыдов (автор стихотворения «Думы беглеца на Байкале», ставшего знаменитой народной песней «Славное море – священный Байкал»), и др. В Сибири продолжали творить оказавшиеся здесь в ссылке декабристы А. А. Бестужев-Марлинский, В. К. Кюхельбекер, А. И. Одоевский, многие сочинения которых были посвящены сибирской теме. Заметным явлением в литературе стали повесть Н. А. Полевого «Сохатый», исторические романы И. Т. Калашникова «Дочь купца Жолобова», «Камчадалка», «Изгнанники».

В конце 1850 – начале 1860-х гг. в Сибири, как и во всей России, культурная жизнь оживилась. Появилось довольно много кружков интеллигенции. Все больше становилось желающих получать русские и иностранные книги, журналы и газеты, в том числе и герценовские издания. В Тобольске, Иркутске, Красноярске, Томске начали издавать губернские ведомости, в неофициальной части которых публиковалась проза и поэзия местных авторов, специальные газетные жанры – фельетоны, обозрения, корреспонденции. С 1860 по 1862 г. в Иркутске на средства нескольких купцов издавалась первая частная газета в Сибири – «Амур». Ее редакторами и авторами были бывшие политические ссыльные M. B. Петрашевский, Ф. Н. Львов и представители местной интеллигенции М. В. Загоскин, В. И. Вагин, В. А Ильин, С. С. Шашков, Н. И. Виноградский. В 1870–1880-е гг. выходило еще несколько частных газет: «Сибирь» (1875–1887, Иркутск), «Сибирская газета» (1881–1888, Томск), самый значительный и популярный орган печати в Сибири – «Восточное обозрение» (1882–1906, Петербург, затем Иркутск) и др. Эти газеты были тесно связаны между собой и имели общее направление. В них активно участвовали политические ссыльные, особенно Ф. В. Волховской и Д. А. Клеменц, сибирские областники Н. М. Ядринцев, Г. Н. Потанин, Д. Л. Кузнецов, близкие к этому направлению М. В. Загоскин и В. И. Вагин. Газеты имели обширную корреспондентскую сеть, доказывали необходимость распространения просвещения, вели хронику культурной жизни, регулярно печатали очерки, фельетоны, стихи, беллетристику.

Несмотря на развитие периодической печати, во второй половине XIX в. развивалась рукописная литература. Ее содержание чаще всего имело сатирический или обличительный характер. В сборнике «разных либерально-литературных произведений» начала 1860-х гг. «Либералист» были помещены многие запрещенные произведения К. Ф. Рылеева, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. А. Некрасова, В. Г. Белинского, М. Л. Михайлова и др. Основную его часть составили сочинения А. И. Герцена и Н. П. Огарева, взятые из «Колокола», «Полярной звезды» и других герценовских изданий. В «Либералисте» было переписано и программное для областников стихотворение А. П. Щапова «К Сибири». Сибиряки печатались и в общерусских журналах, особенно широко – в «Русском слове», «Деле», «Искре».

Творчество самых заметных сибирских писателей – Н. М. Ядринцева, Н. И. Наумова, И. В. Федорова-Омулевского, И. А. Кущевского – находилось в русле критического реализма, они принадлежали к демократическому направлению. Наиболее близкими жанрами для большинства сибирских литераторов были социальный очерк, фельетон. Тематически это поколение сибирских литераторов занимали судьба сибирского крестьянства, приисковый быт, тюрьма и ссылка, жизнь переселенцев, сибирских инородцев.

С развитием литературы неразрывно связано появление в разных городах Сибири библиотек. Уже в первой половине столетия некоторые купцы (Дудоровский, Трапезников, Баснин, Полевой и др.), чиновники, учителя имели большие собственные библиотеки, по несколько книг имелось у очень многих образованных людей. Особыми библиотеками располагали учебные заведения. Попытка в обязательном порядке открыть в 1830-е гг. публичные библиотеки в губернских центрах не увенчалась успехом. Во второй половине века число библиотек и читателей быстро росло. Наибольшую роль играли библиотека при Сибирском отделе Географического общества, государственная и частная (В. И. Вагина и М. П. Шестунова) публичные библиотеки в Иркутске, частная библиотека П. И. Макушина в Томске, частные библиотеки Гуляева и Веснина и горная научно-техническая библиотека в Барнауле, библиотека при Минусинском музее. Особое место занимали библиотеки духовных ведомств. Известны и довольно крупные личные книжные собрания.

Энтузиастом книжного дела был П. И. Макушин. Он развивал книжную торговлю, был учредителем «Общества содействия сельским библиотекам», развернувшим сеть бесплатных сельских библиотек-читален.

Светское изобразительное искусство в Сибири первой половины XIX в. представляли преимущественно художники-самоучки, писавшие портреты чиновников и купцов. Талантливыми художниками-любителями являлись некоторые декабристы – Я. М. Андриевич, И. А. Анненков, П. И. Борисов, В. П. Ивашев, Н. П. Репин и др. Особое место среди них занимал Н. А. Бестужев, художественное дарование которого и полученные еще до восстания профессиональные навыки выделяли его из общего ряда и приближали к хорошим профессионалам. В Сибири Н. А. Бестужев создал портретную галерею декабристов, запечатлел места их ссылки. Он регулярно выполнял по заказам купцов и крупных чиновников портреты их самих и членов их семей, что служило для ссыльного декабриста серьезным источником дохода.

В начале XIX в. в Сибири оказались художники – выпускники Академии наук. Они прикомандировывались к научным экспедициям, духовным и дипломатическим миссиям для «списывания с натуры» видов, «одеяний и костюмов», предметов быта и хозяйства, внешнего облика инородцев. В творчестве таких художников-путешественников – В. П. Петрова, А. Е. Мартынова, Е. М. Корнеева – самое заметное место занимали сибирские пейзажи. Е. М. Корнеев создал также серию рисунков из жизни сибирских горожан. Сцены быта сибирских аборигенов запечатлены в рисунках В. П. Петрова.

Своеобразным явлением в русском изобразительном искусстве конца XVIII – первой половины XIX в. был так называемый купеческий портрет. По мнению ряда искусствоведов, в нем органически соединились черты народной и «высокой» культуры, профессионального искусства и народного примитива. К числу таких портретов Н. Н. Гончарова относит портреты купцов В. Н. Баснина и П. И. Кузнецова работы Михаилы Васильева, коренного сибиряка, учителя Иркутской гимназии.

Некоторые преподаватели рисования сибирских учебных заведений были настоящими художниками. «Рисовальный учитель» Барнаульского горного училища М. И. Мягков, выпускник Академии художеств, написал в Сибири много икон (в том числе для Омского казачьего Никольского собора) и портретов. Одной из лучших его работ считается портрет начальника Колывано-Воскресенских горных заводов П. К. Фролова. Учитель Томской мужской гимназии (позже – Томского реального училища) П. М. Копиров создал серию городских пейзажей, цикл пейзажей Алтая, а в 1880-е гг. – три этнографических альбома («Север Сибири», «Алтай», «Кулундинская степь»).

Этнографические рисунки выполнялись многими сибирскими художниками, в частности М. С. Знаменским. В конце 1860-х гг. им был создан альбом рисунков «От Обдорска до Ташкента». В 1873 г. М. С. Знаменский получил серебряную медаль Московской политехнической выставки, а в 1880 г. в Италии был издан альбом о народах Сибири с его иллюстрациями. М. С. Знаменский написал и несколько портретов декабристов, которых он хорошо знал, будучи воспитанником М. А. Фонвизина и его жены. Излюбленным жанром М. С. Знаменского была карикатура. Широкой популярностью в Сибири пользовались печатавшиеся в «Искре» своеобразные серии или повести в сатирических рисунках, главной темой которых была общественная жизнь края, например цикл «Провинциала». Множество забавных рисунков, шаржей, сценок из городской жизни, автором которых был М. С. Знаменский, расходилось по Тобольску и другим городам.

С Сибирью связано творчество великого русского художника В. И Сурикова. Уроженец Красноярска, выходец из известного казачьего рода, он получил первые навыки рисования под руководством учителя Красноярского уездного училища Гребнева. Покинув родной край, В. И. Суриков не раз посещал Сибирь, написал здесь многочисленные этюды с натуры для своих картин. Непосредственно на сибирские сюжеты написаны «Покорение Сибири», «Меншиков в Березове», «Взятие снежного городка». По словам самого художника, сибирские наблюдения и впечатления сказались и на других его произведениях.

Начиная с 1860-х гг. в Сибири периодически устраивались выставки картин и гравюр. А в 1870-е гг. к собиранию художественной коллекции приступил потомок знаменитой иркутской купеческой фамилии Трапезниковых В. П. Сукачев. Его собрание было впоследствии подарено городу и стало картинной галереей, а затем легло в основу Иркутского художественного музея. Коллекции живописных произведений и предметов декоративно-прикладного искусства хранились и в музеях Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского отделов Географического общества.

Заметное развитие в XIX столетии в Сибири получила архитектура. Основу застройки сибирских городов составляли жилые деревянные дома, которые возводились, как правило, без участия профессиональных архитекторов. С конца XVIII – начала XIX в. во всех провинциальных городах России осуществлялись упорядочивание планировки и благоустройство. В 1809 г. появился особый указ, в соответствии с которым стало обязательным строительство по типовым стандартам. Несмотря на требования стандартизации в застройке городских зданий, в первой половине столетия частные дома, как правило, мало чем отличались от сельских построек. Правда, со временем многие из них стали украшать галереями, балконами и лоджиями. В штат административного аппарата была введена должность архитектора, благодаря чему в городах Сибири появились, хотя и немногочисленные, архитекторы со специальным образованием. Создаются новые генеральные планы городов. Использование при строительстве «образцовых» проектов и усиление контроля властей за частным строительством способствовали проникновению черт классицизма в деревянное нестилевое зодчество. В первой половине XIX в. в Сибири, как и во всей России, широко распространился классицизм. В классическом духе строились общественные здания – Магистрат и Биржевой корпус в Томске, «Белый дом» (резиденция генерал-губернаторов) в Иркутске и др. Нередко использовались чертежи и проекты ведущих русских архитекторов. Так, Омский Никольский казачий собор возводился по проекту В. П. Стасова, Красноярский Богородице-Рождественский – по проекту К. А. Тона.

В середине XIX в. в крупных сибирских городах были сформированы центральные ансамбли. Были выстроены комплексы крупномасштабных административных зданий (присутственных мест, полиции, губернаторских резиденций), зданий хозяйственного значения и главные городские соборы. По проектам известных русских архитекторов К. А. Тона, Г. В. Розена и других построены кафедральные соборы в Омске, Томске, Красноярске, Иркутске. Со временем появляются здания, спроектированные местными архитекторами. В 1850–1860-е гг. по проектам омского городского архитектора Ф. Ф. Вагнера были построены дворец генерал-губернатора, здание Общественного собрания и др. В 1850–1870-е гг. в Иркутске появились здания Девичьего инстатута, Кузнецовской больницы, казначейства, автором проектов которых был А. Е. Разгильдеев.

В XIX в., как и ранее, деревянные города нередко страдали от пожаров. Так, в 1879 г. в Иркутске в результате двухдневного пожара выгорели 75 кварталов, 105 каменных и 3438 деревянных домов. Погибла лучшая часть города – гостиный двор, торговые ряды, здания почти всех учебных заведений, общественных и казенных учреждений, архива, библиотеки, музея Сибирского отдела Географического общества. В 1880–1890-е гг. центр Иркутска отстраивался заново. К числу наиболее значительных построек конца века относится новое здание музея Восточно-Сибирского отдела Географического общества (архитектор Г. В. Розен).

Во второй половине столетия повышается плотность и этажность застройки. Декоративное оформление фасадов жилых деревянных домов отражало влияние как классических, так и барочных форм. Последние вновь получили распространение в конце XIX в. Некоторые деревянные дома были богато украшены резным орнаментом.

За XIX столетие культура Сибири достигла серьезных успехов. Значительно увеличилось количество средних учебных заведений, как мужских, так и женских. В 1888 г. в Томске после длительной и упорной борьбы интеллигенции, поддержанной некоторыми представителями местного купечества и администрации, был открыт первый сибирский университет. Сибиряки выписывали множество различных периодических изданий, большим авторитетом пользовалась и местная печать. Появилась библиотечная сеть, в крупных городах были солидные публичные библиотеки. Заметное развитие получили изобразительное искусство и архитектура. Общесибирскую, а иногда и общероссийскую известность приобрели некоторые литераторы и художники – уроженцы Сибири.

(Матханова Н. П. Культура сибирского населения в XIX в. URL: http://www.sibheritage nsc.ru)

Быт остяков XIX – начала XX века

Остяки часто ходят даже в жестокие зимние морозы без шапки, в летних кафтанах с открытою голою грудью.

Многие остяки для предохранения глаз от слишком яркого зимнего света носят самодельные очки, состоящие из медных или железных кружков, связанных между собой веревочкой. В центре каждого кружка просверлена маленькая дырочка, через которую и смотрят. Насколько подобные очки достигают цели, не знаем, но у большинства остяков глаза постоянно болят и гноятся.

Летом мужчины и женщины заменяют меховые одежды длинными суконными кафтанами, перепоясанными ремнем. Летняя обувь – чулки из грубой замши, называемые «неговаи», чаще же всего ходят босиком.

У женщин иногда в костюме встречаются различные украшения в виде разноцветных бус, охватывающих шею, вплетенных в косы, блях и разноцветных лоскутьев, подвязанных к косам и проч.

Остяки, по-видимому, никогда не моются, не расчесывают волос, почему всегда грязны до последней степени, одежда так же, если не больше еще, грязна, волосы всклокочены и разметаны по плечам; к этому прибавьте еще резкий специфический запах. Вообще внешность и костюм остяка производит тяжелое, гнетущее впечатление.

Пища сургутян также не отличается изысканностью и разнообразием. Рыба и кирпичный чай – ее основа, если не считать, разумеется, хлеба. Рыбу употребляют во всех видах, начиная с сырой, только что пойманной (такое блюдо называется «саргамкой»), которую едят с солью, и кончая всякими пирогами и другими рыбными печеньями. Между прочим, одно из любимых рыбных лакомств сургутян – «патанка», т. е. сырая мерзлая рыба, которую режут тоненькими ломтиками («струженина») и едят также с солью. Говорят, употребление сырой свежей и мерзлой рыбы предохраняет от заболевания цингой.

Обед сургутянина состоит обыкновенно из варева со щукой и какого-нибудь рыбного пирога; приготовление как того, так и другого отличается замечательным безвкусием. Иногда пирог заменяется ячной кашей с рыбьим жиром или коровьим маслом. В скоромные дни вместо щучьей ухи приготовляют похлебку из соленого утиного мяса; говядину и баранину употребляют редко, только по большим праздникам. Многие заменяют обед чаем с рыбным пирогом или шаньгами на масле или рыбьем жире. Делается это не вследствие невозможности иметь лучший обед, а по крайней лени, одолевающей сургутянина, по нежеланию лишний раз съездить половить рыбы. Вообще надо сознаться, что сургутяне крайне невзыскательны насчет пищи и с величайшим аппетитом едят такую дрянь, которую в других местах никто не станет и пробовать. К такой дряни мы относим все, что изготовляется на рыбьем жире, который имеет свойство каждому блюду придавать особый отвратительный запах и даже вид; сюда же относится и так называемая «загорелая» рыба, нестерпимо вонючая и отвратительного вида, и эта мерзость опять-таки употребляется не вследствие бедности, а по лени – за свежей рыбой съездить неохота и гниющую вывозить лень, так лучше уж съесть ее, по крайности, без хлопот. Большое количество употребляемого рыбьего жира вызывается чрезмерной суровостью климата и вследствие этого большей потребностью организма в углеродистых соединениях. О крайней нечистоплотности приготовления пищи мы уже упоминали.

Остяк еще менее требователен и менее брезглив, нежели его русские соседи – этот уже прямо, без стеснения ест все, что попадет под руку, выброшенную ли гнилую рыбину или валяющуюся в лесу падаль какую-нибудь, и не только сам ест падаль, но как крайне любезный и гостеприимный хозяин ею же угощает и гостей, и чем почетнее гость, тем с большей предупредительностью он будет предлагать ее. Рыба у них, как и у русских, главная пища. Остяки также едят «патанку» и «саргамку», кроме того, из сушеной и толченой рыбы «порса» – вместе с мукой, приготовляют лепешки, заменяющие хлеб; очень немногие, имеющие оленей, прибавляют в такие лепешки еще оленьей крови. Затем остяки едят распластанную и высушенную на солнце рыбу, употребляя ее и в сыром, и в вареном виде. Но самое тонкое и любимое остяцкое блюдо «варка» – это мелкие куски такой сушеной рыбы, разваренные в рыбьем жире. На рыбьем же жире варится мучная похлебка – «салым», «позем» – рыбьи кишки с жиром и проч. Рыбий жир как составная часть входит почти во все остяцкие кушанья. Во время промыслов, требующих продолжительной отлучки из дому, остяк питается главным образом порсой, которую всегда возит с собой в мешке. Порса разваривается в воде или рыбьем жире.

Остяки едят также мясо почти всех зверей и птиц, которых убивают во время промысла. В дни особенных торжеств, например свадьбы, остяки бьют оленей, у кого они есть, конечно, и едят сырое мясо. Нам лично приходилось видеть, как остяки, сидя вокруг только что убитого еще теплого оленя, отрезали куски мяса, макали их в еще дымящуюся кровь и ели жадно, с наслаждением. Трудно себе представить зрелище более отталкивающее и отвратительное.

От жестоких северных морозов, снежных вьюг и непогоды сургутянин может защититься, только одевшись в несколько звериных шкур; только обильным употреблением рыбьего или иного жира он может пополнить убыль теплоты в своем организме. Промыслы в изобилии доставляют ему рыбу, дичь, лесного зверя – понятно, что эта пища становится основной и т. д. В этом ясно выражается полная зависимость сургутянина, всей обстановки его жизни – одежды, жилища, пищи, занятий – от характера внешней природы и климата. Это, так сказать, общий фон, общее положение, не заключающее в себе ничего лестного, но и ничего особенно обидного для сургутянина, так как при низком уровне культуры каждый народ, каждый человек обязательно подчиняется внешней природе, не умея подчинять ее себе.

Но на этом фоне ясно и отчетливо вырисовывается совместное существование рядом двух совершенно разнородных по степени умственного развития и по характеру культуры племен, в течение веков производивших влияние и давление друг на друга.

Всматриваясь именно в эту сторону картины, прежде всего замечаешь поразительное влияние остяков, племени с несомненно низшей культурой, вырождающегося и вымирающего, на представителей великорусского племени. Это влияние чувствуется во всем – в одежде, пище, языке (остяцкие слова и обороты речи) и проч. Предки теперешнего русского населения, понятно, не носили на своей родине, в Европейской России, ни «кумыша», ни «пимов», не ели ни сырой, только что пойманной рыбы, ни хлеба, замешанного на вонючей ворвани; в их речи не слышалось «кумоха» (лихорадка) и т. п. Они, предки, принадлежали, то доказывается многими данными, к чистым представителям великорусского племени и несомненно принесли с собою в край довольно высокую и своеобразную, веками выработанную культуру, свои порядки и обычаи. Трехсотлетнее существование в далекой глуши, бок о бок с дикарями, дало себя знать: оно стерло очень и очень многое из того, что принесли с собою русские люди, за этот период их потомки обостячились, утратили, быть может, навсегда, наиболее характерные черты своей племенной физиономии; они, представители высшей культуры, не только не подняли остяков до своего уровня развития, но сами опустились почти до полудикого состояния инородца.

Предки современных сургутян, конечно, были знакомы с многими работами и ремеслами, о которых в настоящее время утратилось всякое представление. И случилось это не потому, чтобы потомки ушли далеко вперед и смотрели на эти работы как на низшую степень развития, уже пройденную ими, – нет: процесс шел как раз обратным путем. Приведем примеры.

Мы уже видели, что теперешний сургутянин не умеет распиливать бревна на доски и даже для этой более чем нехитрой работы приглашает к себе посторонних людей. Он едва-едва в состоянии кое-как оболванить топором кусок осины и придать ему форму чашки. Когда-то он, сургутянин, умел ткать полотна и сукна, чувствовал потребность в хороших грунтовых дорогах и ездил по ним, был знаком с употреблением телег и проч. Но все это было, когда он жил еще в Европейской России, теперь же ничего этого нет, и даже воспоминания не сохранилось о нем в народной памяти. Одной нашей знакомой прислали родственники из Томской губернии несколько фунтов нетрепаного льна, и все сургутские кумушки не в силах были ума приложить, что нужно сделать, чтобы из такого льна приготовить знакомую им кудель.

Так и спрятали лен до того счастливого времени, когда судьба занесет в Сургут какого-нибудь сведущего человека, который поделится с сургутянами своим знанием и вновь научит их делать то, что когда-то они и сами знали, да позабыли. Утративши потребность в грунтовых дорогах, они вместе с тем забыли, что такое телега и какое ее назначение, и до 80-го г., когда привезена была первая телега, и летом ездили на дровнях; теперь в городе уже четыре телеги. Когда мы уезжали из Сургута, нас многие знакомые просили прислать «то, на чем хлеб растет», т. е. хлебных колосьев. «Всю жизнь хлеб едим, – говорили они, – а не знаем, из чего он делается!» Можно было бы привести еще много примеров, но, думаем, и этих достаточно для подтверждения нашего положения, что сургутяне в культурном отношении пошли назад, в сторону остяков. В рассмотрение причин такого, во всяком случае печального, явления теперь мы не будем входить, нам нужно было только отметить факт влияния инородческой культуры на русскую.

Каково же было обратное влияние русских пришельцев на аборигенов страны – остяков? В чем выразилось их культурное влияние? Перебирая в уме все виденное нами, соединяя черты в одно целое, сопоставляя и сравнивая между собой факты, мы приходим к следующему, в высшей степени печальному выводу: все культурное влияние русских колонистов на инородцев состоит в том, что они привили остякам две страшные болезни – пьянство и сифилис. При самом искреннем и сильном желании подметить хоть малейшее доказательство иного влияния, нам не удалось это сделать. Культура остяков не только не повысилась, а даже понизилась со времени прихода русских: благодаря все увеличивающейся нищете, потребности суживались и сокращались, а вместе с тем упрощались и формы жизни остяков. Вообще, в смысле понятного культурного движения остяки не отстали от своих властителей. Рассмотренные выше жилища, пища, одежда остяков дают понятие, на какой низкой ступени стоят они в настоящее время; другие стороны их жизни только подтверждают это. Промысловые орудия остяка крайне грубы: охотится он чаще всего с луком, большим и малым, ружья, да и то кремневые, начинают входить в употребление только в последние 10–20 лет; канаты и веревки, употребляемые для неводов, до сих пор приготовляются из оленьих жил, корней кедра, моржовых и оленьих ремней; юрта освещается только огнем камелька, рыбий жир с этой целью употребляют лишь богачи и т. д.

В отношении промысловых орудий русский сургутянин недалеко ушел от остяка: позаимствовав у последнего невод, слопцы и проч., он не сделал в них никаких усовершенствований или изменений, за исключением разве пеньковых веревок и канатов в неводах; если он не охотится с луком, то не ушел и дальше кремневки (только некоторые горожане имеют пистонные ружья) и т. д.

Русский пришелец, перезабывши все, что знал когда-то, ничему не научил остяка, да и сам тоже ничему не научился за триста лет своей жизни в этом крае. Все знания, имеющиеся у него – звание тайги, зверя, птицы и проч., -все это выработано не им, а остяком и позаимствовано у последнего. Однородность промысловых снарядов, приемов охоты и т. п. убеждает нас в этом. Сам сургутянин ничего не придумал и не знает ничего такого, чего не знал бы полудикий остяк; живя среди тайги, он не умеет извлекать из нее иной пользы, кроме той, извлекать которую научили его остяки. В Сургутском крае, как рыболовном, потребляется большое количество смолы и дегтя, нужных для смоления лодок, снастей и т. п. При таком обилии леса гонка смолы и дегтя почти ничего не стоила бы населению, но никто из местных жителей не умеет гнать деготь, и рыбаки покупают, по рублю и дороже за ведро, привозной из Самарова, где этим занимаются крестьяне. И нельзя сказать, чтобы население не сознавало всей выгоды домашнего производства – сургутяне хорошо рассчитывают, но все дело разбивается об их невежество, лень и инертность. То же можно сказать и о различных поделках из дерева, выделке кожи и проч.

Сургутянин не умеет извлекать из окружающих условий всей возможной выгоды, не умеет и не хочет взяться ни за какое новое, незнакомое ему дело, каких бы барышей оно ни сулило, предпочитая за все, что не дается промыслами, платить громадные деньги, и в этом отношении он самый заскорузлый рутинер и консерватор.

(Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX – начала XX в. / сост. Л. П. Рощевская и др. Екатеринбург. 1998. С. 95–100)

Пища крестьян XIX – начала XX века

Если сравнить питание здешнего крестьянина с питанием крестьян некоторых местностей России, например на Вятке, то придется признать, что в здешних местах питаются гораздо лучше. Обилие рыбы и мяса, достаточный запас молока дают возможность крестьянину питаться удовлетворительно, хотя есть немало жителей, которые питаются плохо.

Вот перечень предметов, употребляемых в пищу: мясо (говяжье преимущественно), рыба (чебак, налим, щука, окунь, ерш, реже – стерлядь), молоко пресное, кислое (варенец), простокваша, творог, масло коровье, сало животное, жир рыбий, масло постное, ячная и ржаная мука, просовая крупа, чай, водка, картофель, лук, репа, морковь, редька, капуста, огурцы (редкие овощи, мало их разводят), ягоды (брусника, морошка, черемуха; клюква, земляника, княжника и малина – продаются), грибы (грузди, еловики, синявки, масленники). Эти продукты в приготовленном или сыром виде и составляют незатейливый репертуар местных кушаний.

В году постных дней бывает 150 средним числом. В это время рыба, чай и постные щи с жиром составляют обыденную пищу крестьян. Половину Великого поста и Петров пост крестьянин проводит на чаю да на постных щах с жиром, так как рыба в это время выходит и рабочее время не дает крестьянину заняться рыболовством.

Обыкновенное меню среднего крестьянского обеда составляют похлебка мясная, рыбная или постная, жареное мясо или рыба и на заедки пресное или кислое молоко. Похлебка мясная известна здесь только одна: щи из ячной крупы с мясом или рыбой, затем уха из разных сортов рыб, между ними почетное место занимает налимина. Далее идут рыбные пироги, морковные, пареничные.

Хлеб употребляется ячный, так называемый ярушник. Употребляется также ячный с ржаным и ржаной хлеб (в пост). Мучники – ячное тесто в ржаной корке. Шаньги – творожная или картофельная лепешка в ржаной корке. Налесники – ячные хлебы, помазанные сметаной. Блины ячные. Пирожки мясные, картофельные. Оладьи, калачики и т. п. пристряпушки. Каша ячная «завариха» – ячная отсеянная мука, заваренная кипятком – едят ее с молоком. Каша из ячной крупы, картофельная, репная, просовая (последняя – редкое лакомство). Кисели: овсяный, ржаной, ячный. Яичница употребляется в заговенье (яйца продаются).

Бедные семьи питаются, конечно, поплоше. Количество белков и жиров уменьшается, больше потребляется крахмала. В пост – чай с ячным хлебом, вареный картофель, если есть (садят его мало, и хватает до поста, редко до Пасхи), постные ячные щи, иногда с луком, иногда рыба. Вот обычный состав обеда бедняка в это время… Бобов и гороху крестьяне употребляют мало, разводят их только для лакомства.

Как видно, пища здешнего крестьянина не отличается разнообразием, а между тем одно приготовление обходится крестьянину недешево.

Рабочий день здешнего крестьянина начинается приблизительно в 7–8 часов утра, кончается летом с закатом солнца, зимою – глухой ночью. Рабочий день женщины дольше часа на два. Крестьяне южных округов с насмешками отзываются о здешних жителях, называя их лентяями и засонями. Крестьянин «российский», встающий до свету, наверное, согласится с этим взглядом.

Отсутствие срочной и спешной работы при малых размерах земледелия и отсутствии фабричных промыслов не заставляют крестьянина подыматься рано, и потому крестьянин спит дольше, не менее 7–8 часов в сутки, тогда как «российский» спит не более 4–6 часов. Это есть обстоятельство, благоприятное для здешних – и только. Впрочем, и здесь многие встают на работу гораздо раньше.

Труд крестьянину кажется неизбежным злом, от которого избавляют его деньги, и потому он завидует «хорошим», которые имеют много денег и долго спят и гуляют в то время, когда он работает. Это мнение не может влиять хорошо на успешность труда. Крестьянин работает медленно, лениво, зная, что «хоть докуль работай – работы не переробишь».

Старики работают лучше, трудятся с любовью и в праздник скучают без работы, у среднего поколения любви к труду что-то не заметно. Любым замечанием можно остановить здешнего крестьянина в работе, втянуть в разговор, и тяготиться этим он не будет. В жатву, сенокос встретим различные типы: от лентяев, любящих покуривать, до трудолюбивых, работающих поистине в поте лица.

Работают и здесь. Посмотрите на пароходной пристани человека, колющего кедровые чурки. Он медленно, не торопясь, ударами березовой колотушки забивает топор в чурку и наконец раскалывает ее. Сколько чурок он расколет, сколько пота прольется на этой работе с утра до вечера!

Самоловщик долбит пешней промерзшие самоловные дыры, на морозе вытаскивает самоловы. Ветер бьет ему в лицо, знобит щеки, руки. Но самоловщик терпит и одну за другою сменяет связки и к вечеру возвращается домой, чтобы приняться за их точку. А на «чердаках»! Приходится долбить борозды во льду на 6–7 четвертей, раскалывать льдины на мелкие куски и грузить их баграми под лед… Во всяком случае труженик работает тяжелее торговца, афериста и кулака, которые называют здешний народ лентяями, желая, очевидно, чтобы работа заполняла у него не 12–15 часов, как теперь, а все двадцать.

Сравнительно с крестьянами южных округов и местностей России здешний крестьянин работает меньше. При малом развитии земледелия и промышленности этот день удовлетворяет его потребности, а бедняк – тот и до свету встает и не покладает рук, а все не везет ему на жизненном пиру, и мы не будем желать здешнему крестьянину меньше спать и не будем звать его лентяем. Придет время, надвинется сюда новая, лихорадочная жизнь, и крестьянин станет вставать пораньше и работать побольше.

(Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX – начала XX в. / сост. Л. П. Рощевская и др. Екатеринбург. 1998. С. 289–291).

Крестьянская семья XIX – начала XX века

Цель жизни здешнего крестьянина, как он себе ее представляет, есть накопление богатства. В семье крестьянской все вообще и каждый в частности воодушевлены одной идеей накопления, приобретения в «домашность». Интересы хозяйства, труд первенствуют в жизни семьи, все подчиняется им. Каждая семья походит на шайку заговорщиков, воодушевленных одной целью, которые работают вместе и обсуждают образ действий, нередко с целью опередить соседей или сделать им подрыв.

Семьею управляет отец, иногда мать-вдова, если сумеет удержать власть в своих руках, а то старший брат… Старший брат, глава семьи, называется «батюшкой» и пользуется правами отца. Впрочем, такие семьи редки, и теперь разделы семейств представляют обычное явление.

Соответственно своему значению большак пользуется некоторым почетом; семья слушается его распоряжений, указаний. Если семья «грудная», большак принимает на себя работы более почетные, более легкие, он является уже не работником, а руководителем.

Большак заведует хозяйством и казной, которую отдает на хранение жене; она хранит ее где-нибудь за печкой, в сундуке или в другом укромном месте и выдает мужу по его требованию.

В денежных делах перед людьми муж и жена составляют два юридических лица… Муж «не знат дела» жены, жена «не знат дела» мужа. На деле происходит иное, очень часто и муж, и жена «знают» свои дела отлично. Неопытному человеку часто приходится страдать от такой двойной игры. Так, например, жена бедняка просит у вас денег в долг, обещает отдавать молоком. Вы ей верите – даете деньги. Получите несколько крынок, и затем молока вам не носят. «Муж не велит». Если вы обратитесь к мужу, получаете ответ: «Я этого дела не знаю». Так же поступает и жена. Если муж брал деньги, то жена «не знат» и знать не хочет. Тактика «незнания» употребляется в делах постоянно. Муж и жена совещаются о каком-нибудь деле, между тем в сношениях с посторонними «знает» один муж, баба же – «наше дело женско, чего мы там знам?». Словом, супружество вместе с семьей, которая молчаливо соглашается с действиями руководителей, находится как бы в постоянной конспирации от остального мира и эксплуатирует посторонних, особенно не принадлежащих к среде крестьянской.

Дает ли семья личности каждого члена опору и надлежащее развитие? Что касается удовлетворения материальных потребностей – да. Член семьи и участвующий в работах пользуется правом и «ест». «Робишь – так ешь» – это правило, применяющееся к жизни каждого члена семьи. Что касается до других запросов, например, образования, то они встречают не всегда радушный прием. Так, например, некоторые семьи без видимой нужды отымают детей из школы, помимо их желания учиться; в других семьях девушки и парни не пускаются в школу, несмотря на свое желание; девушки вообще лишены возможности учиться и должны «прискакивать» от пряслицы к читающим братьям, чтобы поучиться чтению. В одной семье 17-летний сын напрасно упрашивал отца позволить ему приготовляться в городское училище и получил отказ и немилость родителей, хотя семья по своим средствам могла оказать сыну помощь и лишиться на несколько лет работника.

Личность члена семьи не всегда уважается. Между неразделенными братьями редко находишь мир; большак пользуется своим правом старшинства, требует уважения к себе, желает, чтобы брат «слушался». Но брат слушаться не всегда хочет, особенно если он солдат, если он грамотен, если считает себя не глупее старшего.

Случается и девушке не ладить с семьей, например, если она хочет замуж идти, а семья хочет, чтобы она «поробила еще» – вот вам и «грех» готовый. Девушка, недовольная грубым обращением братьев и невесток, уходит и нанимается в стряпки. Иногда родители выделяются из семьи, не находя в ней уважения, и тогда суд волостной присуждает им от детей «отсыпной хлеб». Примеров несогласий в семье слишком много. Все они указывают на то, что не все члены семьи чувствуют себя в ней хорошо. И остается им покориться своей участи и жить, пока Бог терпит, или выделяться. Последнее теперь наблюдается часто, холостые и женатые члены семьи ищут в отдельной жизни простора и независимости. Совместная жизнь многих людей в одной избе раньше никому не казалась тягостной, теперь же двум семьям трудно ужиться вместе.

Почин разделу дают бабы, как более восприимчивый элемент, но причиной раздела служит несогласие мужиков, ибо несогласие баб для них вещь маловажная.

Семейные разделы здесь – явление нормальное, необходимое.

Экономический вред [от раздела], расстройство хозяйства, отягощение баб дополнительной работой и т. д. выкупаются нравственной пользой, независимостью и свободою личности, и увеличивающееся число разделов доказывает, что в крестьянской жизни личность начинает заявлять свои права.

Перед Рождеством или еще раньше отец семейства, имея холостого сына «уже в поре» и чувствуя необходимость в работнице, собирает семейный совет и решает, что надо бы женить Ванюху. Назначается время свадьбы, при сем определяется сыну одна или несколько невест, к которым следует засылать сватов. Сын смотрит на приготовления довольно равнодушно. Как истый крестьянин, он сознает, что ему нужно жениться; держать работницу для ухода за скотом и т. д. – убыточно. Он знает, что мешкать нечего. О каждой из девок он имеет свое мнение, но чтобы чувствовать влечение, которое бы перевешивало его материальные расчеты, – этого нет. Поэтому он и смотрит равнодушно на приготовления к сватанью…

Настает время сватанья. В сватовья выбираются люди степенные, они идут в назначенный дом, расхваливают жениха, просят невесту замуж, и если откажут, возвращаются и после семейного совета опять идут «сговаривать» в тот же дом или пробовать счастья в другом.

Семья, которая отдает невесту, тоже руководствуется своими экономическими соображениями. Долго сидела дочь в девках или много их дома – родители не дорожатся и отдают охотно, калыму просят немного. Если дочь молода, взять ее труднее: калым высок, родители несговорчивы: «Пускай посидит еще дома-то, чего ей торопиться. Наробится еще у чужих-то».

Как в жениховой семье не церемонятся с чувствами жениха, так на симпатии невесты много внимания не обращают. Играют, конечно, свою роль твердость или мягкость характера.

Муж вносит в семью силу пахаря. Он вспахивает и засевает поле, делясь с женщиной трудом по вывозке назьма и оставляя ей заботу сжать хлеб. Уборка хлеба, молочение производятся повсеместно женщинами. Зимою труд рыболова целиком достается мужу. Женщина же принимает заботы по уходу за скотом, стряпне и т. д., которые своею разнородностью и множеством заставляют ее уставать сильнее мужика… На плечах женщины больше забот, и потому она скорее старится.

Все эти разные Иваны Иванычи не считают своих Матрен или Акулин равными себе людьми. Это видно и по обращению в совместной жизни, по грубости и числу зуботычин, отпускаемых щедрою рукою.

(Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX – начала XX в. /сост. Л. П. Рощевская и др. Екатеринбург. 1998. С. 276–281)

Тема 5
Каторга и ссылка в Сибири. XIX – начало XX века

Роль каторги и ссылки в освоении Сибири

Ссылка уголовных и политических преступников в Сибирь рассматривалась правительством не только и не сколько как способ наказания и исправления их, а прежде всего как средство заселения окраины – «штрафная» колонизация при ограничении свободного переселения. В середине XIX в. в системе уголовного законодательства царской России существовали следующие разновидности ссылки: после отбытия срока каторжных работ, на поселение (жительство), административная и на водворение. Приговоренные к ссылке, как правило, распределялись через Тюменский приказ о ссыльных, в зависимости от тяжести проступков (чем серьезнее правонарушение, тем дальше на восток) по губерниям и областям Сибири. В губернских и областных центрах местные экспедиции о ссыльных определяли место водворения правонарушителя в конкретной волости одного из округов. В волостном правлении осужденному назначалось место жительства в одном из селений с правом получения земельного надела и правом заниматься сельскохозяйственным трудом или промыслами с причислением к местному обществу.

В XIX в. поток ссыльных в Сибирь стал увеличиваться. С 1823 по 1865 г. сюда на поселение поступило около 356 тыс. чел. Удельный вес ссыльных и ссыльнопоселенцев в составе русского населения региона вырос с 4,1 % в 1795 г. до 10,5 % в 1833 г. Согласно данным девятой ревизии (1850 г.), за Уралом насчитывалось 104,3 тыс. ссыльнопоселенцев. По данным Главного тюремного управления Российской империи на 1 января 1898 г. в регионе сосредоточивалось 310 тыс. ссыльных всех категорий. В основном это были этапированные по приговорам сельских обществ – за порочное поведение. Такое решение было принято, например, 4 января 1899 г. сельским сходом Михайловского общества Ижевско-Нагорной волости Сарапульского уезда Вятской губернии. В нем говорилось: «Мы, нижеподписавшиеся старшие домохозяева от состоящих в нем 78 человек, в числе 68 человек, бывшие сего числа на сельском сходе в присутствии сельского старосты Ивана Бузанова, от которого выслушали предложение о том, что однообщественник наш сельский обыватель Александр Васильев Никифоров ничем не занимается другим, кроме краж и праздношатательства, вследствие чего и предлагает противу этого принять какие-либо меры… Не надеясь на его исправление, так как он нами неоднократно замечался в кражах, мы, бывшие на сходе, единогласно постановили: сельского обывателя нашего общества Александра Васильева Никифорова, 28 лет, отдать в распоряжение правительства, приняв на себя по его удалению издержки, для чего надлежащую сумму внести в уездное казначейство». Никифоров был выслан на поселение в Зырянскую волость Мариинского уезда Томской губернии.

По замыслу правительства ссыльные должны были стать важным источником пополнения сельского населения региона. Однако они, как правило, не стремились к сельскохозяйственному труду. Так, по данным на начало 1882 г., в Каинском округе Томской губернии в 28 притрактовых селениях числилось 765 ссыльнопоселенцев, но фактически имелось 430 чел., в отлучке по письменным разрешениям (билетам) значилось 95, а в бегах – 240 чел., из постоянно живущих самостоятельно вели хозяйство 61 чел., в услужении (по найму) находился 281, без определенного занятия – 88 чел. Всего же в конце XIX в. из 300 тыс. ссыльных не менее 100 тыс. чел. были «безвестно отсутствующими».

Основную часть ссыльных составляли бродяги, наносившие существенный ущерб местным жителям. Они занимались грабежом, конокрадством, изготовлением фальшивых денег. У подавляющего большинства ссыльных отсутствовала мотивация к занятию не только земледелием, но и честным трудом вообще. «Крестьянин считал поселенца варнаком, – писал местный публицист Н. М. Ядринцев, – человеком, способным на всякое преступление и надувательство, тунеядцем, сидячим на мужицкой шее. Сибирские крестьяне создали пословицу: „поселенец, что младенец, на что взглянет, то и стянет“».

Труд ссыльных широко применялся в Сибири в промышленном производстве. Колодники работали на казенных винокуренных и металлургических заводах, соляных промыслах, суконных мануфактурах. Им разрешалось трудиться по найму, переходить от одного хозяина к другому, менять место жительства. Во второй четверти XIX в. многие ссыльнопоселенцы по вольному найму трудилось на золотых приисках. По данным губернаторских отчетов, в 1851 г. на частных золотопромышленных предприятиях Томской и Енисейской губерний было занято 33 тыс. рабочих, в том числе 28 тыс. ссыльнопоселенцев.

Каторжане и ссыльные привлекались к строительству и ремонту дорог (трактов). В 1820-е гг. из ссыльнопоселенцев власти попытались сформировать постоянные военнорабочие команды для устройства путей сообщения. В 1825 г. числилось по штату 1150 таких строителей.

Распространение феодального предпринимательства на новые отрасли промышленного производства не означало его перспективности и прибыльности. Экономическая целесообразность применения принудительного труда исчезала с расширением рынка рабочей силы и его удешевления. Принудительный труд, несмотря на кажущуюся дешевизну, был дорог в силу своей малоэффективности (по производительности уступал вольнонаемному в 2–3 раза). Кроме того, он требовал больших расходов на содержание тюремной инфраструктуры. Сначала от услуг каторжан отказалось судостроение, затем были распущены военнорабочие команды, сократилось использование каторжного труда в солеварении. В конце 1820-х – начале 1830-х гг. буквально рухнуло основанное на каторжных порядках казенное винокурение. В целом, к середине XIX в. экономика региона перешла к преимущественно капиталистическим методам развития и свела к минимуму использование принудительного труда.

Политические ссыльные сыграли большую роль в научном изучении Сибири, развитии в ней культуры, организации новых отраслей экономики. В 1826 г. по решению суда в край был направлен 121 декабрист. Устроившись на поселении, многие из них распространяли агрономические знания, развивали народное образование, изучали природные богатства, вели этнографические исследования. В сибирской ссылке оказались участники польских восстаний 1830–1831, 1863–1864 гг. В частности, с прибытием ссыльных после событий 1863–1864 гг., в регионе оказалось 18 606 поляков. Многие из них, адаптировавшись к сибирским условиям и создав здесь семьи, после амнистии не возвратились на родину. Некоторые занялись предпринимательской деятельностью в новых для региона областях (фармакология, производство колбас, фотодело, гостиничный бизнес, слесарно-механическое производство). Выдающийся вклад в научное изучение отдаленных уголков Сибири, прежде всего северо-востока, внесли политические ссыльные Д. А. Клеменц, Ф. Я. Кон, А. К. Кузнецов, И. Д. Черский, В. И. Дыбовский и др.

(Шиловский М. В. Роль каторги и ссылки в освоении Сибири. URL: http://www.sibheritage.nsc.ru)

Культурно-просветительская деятельность декабристов в Сибири

С XVII в. Сибирь превращается в «штрафную колонию» Российского государства, куда царское правительство ссылало не только уголовных, но и политических преступников. Там в суровых климатических и бытовых условиях они или «исправлялись» или погибали.

Сибирь «исправляла» и декабристов, выступивших против царского деспотизма в России. Верховный уголовный суд за покушение на государственный строй и власть императора приговорил к вечной каторге с высылкой в Сибирь 26 наиболее видных участников революционного движения. Всего же по итогам следствия и суда в Сибирь был отправлен 121 человек, в том числе 8 князей, 4 барона, 1 граф, 3 генерала и 94 штаб– и обер-офицера. В зависимости от состава преступления одних определили на каторжные работы на иркутские и нерчинские заводы, других – на поселение. Каторгу отбывали в Восточной Сибири или оставались на месте отбывания каторги.

Каторжане-декабристы около года пробыли на Благодатском руднике Нерчинского края. Ежедневно в 5 часов утра государственные преступники спускались в шахты, где должны были в кандалах нарубить три пуда руды. В 11 часов дня работы заканчивались. Начальник Нерчинских рудников Бурнашев открыто сожалел о таком «щадящем» режиме и выступал за ужесточение работ, чтобы вывести всех декабристов за два месяца «в расход».

В 1827 г. в Сибирь из Петропавловской крепости была отправлена большая группа (70 человек) осужденных декабристов. Все они попали в Читинский острог – поселение из двух десятков изб и нескольких бараков, в которых разместили заключенных. Жили по 12 человек в комнате. «Мы были набиты как сельди в бочке, – вспоминал М. Бестужев. – Все были в кандалах, снимать их разрешалось только в бане и в церкви. Запрещалось иметь письменные принадлежности». Вблизи острога рудников не было, поэтому каторжан использовали на земляных работах.

Читинский острог сблизил и сплотил декабристов, многие из которых раньше не знали друг друга. В кругу ссыльных декабристов царили товарищество, взаимопонимание и взаимопомощь. Они поддерживали друг друга морально и материально.

Материальное положение узников было неодинаковое. Многие жили впроголодь на казенное содержание: 6 коп. в сутки и 2 пуда муки в месяц, другие получали солидную помощь от родственников. Чтобы поддержать нуждавшихся организовали общий стол, на содержание которого тратились те, кто имел средства. Так, Н. Муравьев и С. Волконский ежегодно вносили до 3000 руб.

С большой долей достоверности можно утверждать, что условия пребывания в сибирской ссылке зависели не столько от тяжести преступления, сколько от социального статуса и имущественного положения самого ссыльного. Представители «верхов», даже находясь в заключении, устраивались относительно неплохо. Местные сибирские власти смотрели на опальных царедворцев как на временных гостей, в отношении которых царский гнев мог в любой момент смениться на милость. Поэтому, как правило, обходились с ними вежливо и учтиво, давали им большую свободу, чем предусматривалось в инструкциях. Более того, чиновники стремились свести с ними дружбу, а местные жители почитали за величайшую честь оказывать содействие ссыльным князьям и графам.

Декабристы, когда их везли в Забайкалье на каторгу, со всех сторон встречали сочувствие и помощь. Их принимали и угощали губернаторы и полицмейстеры. Население знало о благосклонности к декабристам высших властей Сибири. Разбросанные сначала по рудникам и заводам, декабристы затем были сведены в одну тюрьму в Чите (1827 г.) и в Петровском заводе (1830 г.). В отличие от прочих каторжан им поручалась только легкая работа. Периодически их приглашал к себе отобедать комендант Читинской тюрьмы генерал С. Р. Лепарский.

Жили декабристы все вместе и имели возможность для общения. Привыкшие к чистоте и порядку, они всеми мерами придавали своим камерам вид жилых помещений, обставляли их кроватями, стульями, столами, шкафами. Когда к некоторым из декабристов прибыли их жены, то мужья имели возможность общаться с ними.

Декабрист Н. И. Лорера в своих «Записках» вспоминал: «Правду сказать, работы наши не были очень обременительны, и мы, запасшись книгами, проводили большую часть времени в чтении и даже разговорах, иногда очень интересных и назидательных, так как между нами были люди очень образованные, начитанные…»

А вот описание жизни декабристов уже в Петровском остроге. «Одно из отделений острога предназначалось для женатых, но жены не жили в остроге, имея свои дома. Они приходили на целые дни, чтобы проводить их с мужьями, и зачастую приглашали кого-либо из нас к своим обедам. Прислугу не впускали в ограду нашей тюрьмы, и дамы готовили с помощью нас все нужное для трапезы, а мы им помогали. Кельи их были убраны коврами, картинами и роялями, на которых часто раздавались звуки Россини или романсы Бланжини и потрясали длинные, мрачные коридоры наши». «Еще одно свидетельство очевидца: „С сосланными из дворян и вообще с политическими преступниками обращались по большей части хорошо. Их почти никогда не посылали на работу, и если не было особого предписания, не содержали в тюрьмах, а на гауптвахтах. Начальство было с ними вежливо, приветливо“. Подобные либеральные отношения к ссыльным государственным преступникам продолжались лишь до тех пор, пока они были благоразумны. Тех, кто вел себя дерзко и в Сибири не прекращал антиправительственной деятельности или пытался бежать, низводили на уровень обыкновенных каторжников. В Читинском остроге, а затем в Петровском заводе декабристы, среди которых многие были хорошо образованны, организовали „Каторжную академию“, для того чтобы делиться друг с другом своими знаниями. Лекции по истории читали Н. А. Бестужев и Н. М. Муравьев, по истории русской литературы – А. О. Одоевский, по географии – К. П. Торсон, по естественным наукам – Ф. В. Вольф, по математике – П. С. Бобрищев-Пушкин, по астрономии – Д. И. Завалишин и Ф. Вадковский. Значительное место в интеллектуальной жизни узников занимали литературные труды, музыка, пение, живопись. Многие изучали иностранные языки, создавали литературные труды, постоянно обсуждали философские и политические проблемы. Декабрист М. Лунин собирался написать „Историю декабристов“, он считал, что „восстание 14 декабря 1825 г. как факт имеет мало последствий, но как принцип имеет огромное значение. Тайное общество принадлежит истории…“

Декабристы близко познакомились с народом Сибири, его нуждами и помыслами и много сделали для экономического и культурного подъема края. Некоторые из них заводили образцовые хозяйства, успешно занимались огородничеством и скотоводством, оказывали медицинскую помощь населению. Широко образованные люди, декабристы, распространяли знания, воспитывали у сибиряков интерес к чтению. Декабристы, служившие в правительственных учреждениях, боролись со взяточничеством и другими злоупотреблениями местных чиновников. Борьба за экономический и культурный подъем Сибири стала для многих из них целью жизни. В этой борьбе они видели свой гражданский долг. Декабристы внесли заметный вклад в просвещение и культуру сибиряков. Н. В. Басаргин писал: „Жители скоро ознакомились с нами и полюбили нас… Я уверен, что добрая молва о нас сохранится надолго по всей Сибири, что многие скажут сердечное спасибо за ту пользу, которую пребывание наше им доставило“.

Деятельность многих декабристов связана с Западной Сибирью, в том числе и с городом Омском. В ноябре 1826 г. после заточения в Петропавловской крепости в Сибирь на поселение прибыл ученый Степан Михайлович Семенов. Он был сослан навечно за принадлежность к Северному обществу. Царский приказ предписывал использовать декабриста „для употребления на службе в отдаленных местах“. В Омске Семенова зачислили в штат Омского областного управления, но вскоре генерал-губернатор П. М. Капцевич распорядился выслать декабриста в Усть-Каменогорск. В 1829 г. по поручению управляющего Омской областью генерал-майора В. И. Сен-Лорана Семенов отправляется сопровождать экспедицию немецкого ученого А. Гумбальдта, который прибыл в Омск, направляясь исследовать Урал и Западную Сибирь.

Ссыльный декабрист поразил немецкого ученого своими разносторонними знаниями, и он ходатайствует перед русским правительством об облегчении участи ссыльного, но „верхи“ были иного мнения. За труды царь отблагодарил; Семенова „высылкой в отдаленные места без права выезда“. Его выслали в Туринск и определили писарем окружного суда. Только через 8 лет, в 1838 г., Семенову разрешили вернуться в Омск, где он работал столоначальником, а затем управляющим вторым отделением Совета Главного управления Западной Сибири. Прожил Семенов в Омске до 1841 г., до перевода его на службу в Тобольское губернское управление.

С Омском была связана определенное время судьба поручика Николая Васильевича Басаргина, члена Южного общества декабристов, одного из наиболее последовательных революционеров, приговоренного к политической казни и каторжным работам в Нерчинских рудниках. После каторги его направили на поселение в Туринск, а потом в Курган. В 1846 г. – переводят в Омск, где он определяется на гражданскую службу служителем в канцелярию Пограничного управления сибирских киргизов. Басаргин вместе с декабристом Якушкиным принимал участие в организации двух общественных школ начальной грамоты для мальчиков и девочек в Ялуторовске, куда он перебрался с разрешения властей в феврале 1848 г. Эти школы стали образцовыми среди начальных школ того времени. Басаргин был самым крупным и глубоким исследователем экономики Западной Сибири. Он написал целый ряд работ экономико-географического характера.

После десятилетней ссылки в Якутии и солдатчины, в 1839 г. в Омск на поселение прибыл участник Северного общества декабристов Николай Александрович Чижов. В Омске Чижов находился с 1839 по 1842 гг. Н. А. Чижов был талантливым поэтом и путешественникомученым. В 1820-е гг. он участвовал в экспедиции на Новую Землю. Находясь на службе солдатской, Чижов внимательно изучал творчество народов Якутии и написал несколько поэм, в которых с большой любовью воспел суровую красоту Сибири. В Омске Чижов назначается помощником начальника продовольственного отдела штаба отдельного Сибирского корпуса.

В Сибири отбывал ссылку поэт-декабрист Александр Иванович Одоевский. В 1836 г. он прибыл в Ишим. Корнет лейб-гвардии конного полка Одоевский в 19 лет с оружием в руках вышел на Сенатскую площадь. После подавления выступления декабристов корнет был арестован и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Одоевского приговорили к 15 годам каторги, отбывать которую направили в Читинский острог, а потом – Петровский завод. После каторги вышел на поселение, прожил 4 года под Иркутском, затем переведен в Западную Сибирь, в г. Ишим.

Как поэт А. И. Одоевский писал о свободе, о родине, народе. На квартире в Ишиме часто собиралась молодежь, чтобы послушать его стихи. Одоевский не берег своих стихотворений и часто их вообще не записывал. Никогда не печатал. После Ишима был переведен в Ялуторовск, затем – солдатом на Кавказ. Зачислен в Нижегородский драгунский полк, где с весны 1837 г. служил М. Ю. Лермонтов, сосланный на Кавказ за стихи на смерть А. С Пушкина.

Летом 1838 г. на Кавказе с ссыльными декабристами встретился Н. П. Огорев, которого отпустили из ссылки для лечения в Минеральных Водах. „Встреча с Одоевским и декабристами возбудила мои симпатии до состояния какой-то восторженности, – вспоминал он. – Я стоял лицом к лицу с нашими мучениками. Я – идущий по дороге, я – обрекающий себя на ту же участь…“ В августе 1839 г. на Кавказе А. И. Одоевский умер от тропической малярии.

В Сибири отбывал ссылку декабрист Владимир Иванович Штейнгейль. В 1812 г. он добровольно вступил в Петербургское ополчение, участвовал в заграничных походах русской армии 1813–1814 гг. Побывал в Париже. После возвращения работает над проектами социальных и экономических реформ, которые предлагает вниманию правительства. Выступает за отмену наказаний кнутом и плетью, ставит вопрос об освобождении крестьян, пишет об этом царю Александру I. Не получив ответа, становится на путь революционной борьбы. Вступает в Северное тайное общество. Принимает участие в разработке восстания, а утром 14 декабря 1825 г. по поручению К. Ф. Рылеева пишет Манифест.

После подавления восстания его доставляют в Зимний дворец. На вопрос Николая I, почему он не донес о замыслах товарищей, отвечает: Государь, я не мог и мысли допустить дать кому-нибудь право называть меня подлецом». После допроса заключен в Петропавловскую крепость.

В 1827 г. Штейнгейля, закованного в кандалы, отправляют в Сибирь на каторгу. Читинский острог, Петровский завод – это вехи пути государственного преступника. После окончания каторжных работ на Петровском заводе в 1835 г. его переводят на поселение в село Елань, недалеко от Иркутска, а 11 марта 1837 г. – направляют в Ишим (Западная Сибирь). В Ишиме он продолжает свою работу по изучению Сибири. Подготовил труд «Историческое описание Ишимского округа Тобольской губернии», который был опубликован в журнале Министерства внутренних дел без имени автора.

7 марта 1840 г. Штейнгейля переводят на поселение в г. Тобольск, а затем в Тару, где он прожил 8 лет. В августе 1856 г. Штейнгейлю было разрешено вернуться в европейскую Россию и только в ноябре 1856 г. ему разрешили проживать в Петербурге со своей семьей. Умер В. И. Штейнгейль 20 сентября 1882 г.

В 1839 г. закончились каторжные сроки у большинства декабристов, и их стали отправлять на поселение. Жизнь на поселении основной массы декабристов была не легче, чем на каторге. Но они теперь могли общаться друг с другом и помогать друг другу. Поселенцы были раскиданы по глухим углам Сибири, представлены сами себе. Тяжко приходилось декабристам из числа неимущих и не имевших богатой родни, такие как А. Шахирев, В. И. Враницкий, Н. О, Мозгалевский, вынуждены были собственным трудом добывать кусок хлеба на пропитание. Нищета и изоляция делали свое дело, многие были «убиты жизнью» в далеко не преклонные годы, некоторые сошли с ума, кое-кто своими руками свел счеты с судьбой. Некоторые из-за материальных затруднений или желания реабилитироваться добивались зачисления на государственную службу. Определять их разрешалось только в самые низшие чины с сохранением за ними статуса ссыльных государственных преступников. Так, на службе оказались Н. В. Басаргии, С. М. Степанов, А. Н. Муравьев, А. Ф. Бригген, И. А. Анненков, П. Н. Свистунов, А. М. Муравьев. Некоторым из них удалось даже сделать карьеру.

В 40-е годы уже все декабристы в Сибири были на положении ссыльнопоселенцев. Многие женятся на крестьянках, начинают заниматься трудом, обзаводятся хозяйством. На поселении слишком явно выявилась разница между декабристами по имущественному признаку. Декабристы – князья Трубецкие и Волконские, например, строили для себя роскошные особняки, вели обеспеченную светскую жизнь. «Зимой, – вспоминает иркутянин, – в доме Волконских жилось шумно и открыто, и всякий, принадлежавший к иркутскому обществу, почитал за честь бывать в нем». Визиты опальным князьям делал сам генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев-Амурский и другие высшие чиновники. Обеспеченную жизнь вели на поселении в Забайкалье К. П. Торсон и М. А Бестужев.

В 1856 г. после смерти Николая I его наследник Александр II объявил амнистию декабристам с разрешением вернуться из Сибири. Воспользоваться этой возможностью смогли меньше 40 человек. Дольше всех товарищей прожил после возвращения из Сибири Д. Завалишин. Последний декабрист умер в 1892 г.

Сибиряки навсегда сохранили благодарную память об этих замечательных людях.

(Порхунов Г. А. Декабристы в Сибири: жизнь и деятельность // Омский научный вестник. 2001. Вып. 15. С. 24–27)

Декабрист А. Н. Муравьев и коренное население Обского Севера

Сибирской ссылке декабристов посвящены десятки статей и монографий отечественных историков. Тем не менее до сих пор остается немало «белых пятен» в изучении отдельных аспектов этой обширной темы. Одним из таковых до недавнего времени была административная деятельность А. Н. Муравьева в Тобольской губернии. Лишь в начале 1980-х гг. вышла в свет первая статья, посвященная этому сюжету. Административная деятельность А. Н. Муравьева – одна из составляющих исторического опыта управления Сибирью.

Александр Николаевич Муравьев, отставной полковник Гвардейского Генерального штаба, основатель Союза Спасения, член Военного общества, Союза Благоденствия, был осужден по VI разряду и по конфирмации 10 июля 1826 г. сослан в Сибирь без лишения чинов и дворянства. В первые же месяцы своего пребывания в Восточной Сибири (Верхнеудинск, Иркутск) Александр Николаевич с помощью родственников начал ходатайствовать о поступлении на государственную службу. В ноябре 1827 г. разрешение было получено. С апреля 1828 г. он приступил к исполнению обязанностей иркутского городничего, а в 1831 г. стал председателем Иркутского губернского правления. В сентябре 1832 г. Муравьева перевели в Западную Сибирь на должность председателя губернского правления в Тобольске, где он одновременно до января 1834 г. «исправлял обязанности» гражданского губернатора.

Большое общественное значение имела борьба А. Н. Муравьева против произвола и коррупции чиновничества, притеснявшего и обиравшего местное население, расхищавшего государственные средства, необходимые для решения социально-экономических проблем губернии. Он принимал активное участие в решении вопросов, связанных с поощрением предпринимательской деятельности «лиц свободного состояния», с благоустройством городов, улучшением системы здравоохранения в Тобольской губернии. Несмотря на непрочность своего общественного положения, Александр Николаевич пытался облегчить жизнь своих ссыльных товарищей. В значительной степени его покровительству обязаны своими успехами в хозяйственной и научной работе А. Е. Розен, М. М. Нарышкин, В. К. Тизенгаузен и другие поселенцы.

Одним из главных направлений его административной деятельности стало изучение условий жизни аборигенов Обского Севера и реализация целого спектра мер, направленных на решение социальных проблем этих народов, на подъем производительных сил края.

Зимой 1833 г. А. Н. Муравьев отправился с ревизией в Березовский округ, где «входил в подробнейшее рассмотрение положения как остяков, причисленных к разряду кочевых инородцев, расположенных жительством начиная от села Самаровского Тобольского округа, так и бродячих самоедов, расселенных до берегов Ледовитого моря». По итогам ревизии тобольский губернатор подготовил и направил в Сибирский комитет записку «Об обозрении инородцев Березовского края и мерах к исправлению открытых при сем беспорядков», а в Кабинет министров – всеподданнейший рапорт о нарушениях «Устава об управлении инородцев», датированный 20 апреля 1833 г. В этом объемном (45 л.) документе А. Н. Муравьев всесторонне охарактеризовал систему управления в Березовском округе. Он констатировал, что «положенного Уставом управления кочующими инородцами нигде не введено: нет ни родового управления, ни инородных управ, ни Степной думы», которые предусмотрены § 115, 119, 120. По словам губернатора, коренные народы Северного Приобья не имеют «понятий ни о правах своих § 60 Устава… ни о законах, коими управляются, ни о степени власти, ими движущей».

А. Н. Муравьев столкнулся с многочисленными фактами произвола, коррупции представителей местной администрации. Со всех концов округа к нему стекались жалобы населения на взяточничество, вымогательство пушнины, пьянство и «буйственные насилия», «притеснение торгующих инородцев», незаконную торговлю вином в «инородческих селениях» обдорского отдельного заседателя Рещикова, заседателя Березовского земского суда Либычева и секретаря суда Томилова, канцеляриста Кожевникова и губернского секретаря Потапова, исправника Лукашевича. Коренные жители округа жаловались также на финансовые махинации земского начальства и старшин, которые присваивали себе деньги, взимаемые ими с населения сверх натурального налога. Кондинские жители ходатайствовали о дозволении приезжать с ясаком прямо в Тобольск, минуя Березов, где их обсчитывали и дешево оценивали ясак.

Сургутский казачий командир хорунжий А. Е. Туполев обирал аборигенное население другим способом. Он завел нечто вроде собственного хлебозапасного магазина и давал ясачным хлеб в долг, в погашение которого они за бесценок сдавали ему свою добычу. Тем не менее их долги все возрастали. К тому же, по договору с Туполевым, должники не имели права сбывать свою продукцию другим торговцам без его разрешения. Такие кабальные отношения не могли не оказывать тормозящего воздействия на хозяйственную деятельность населения Обского Севера. Поэтому А. Н. Муравьев не только счел необходимым довести эти факты должностных злоупотреблений до сведения Кабинета министров и Сибирского комитета, но и сам на месте принимал экстренные меры, организуя расследование деятельности дискредитировавших себя чиновников, «отрешая их от должности» и предавая суду. Вместо них он назначал людей, которые действительно могли бы принести пользу краю. Например, отдельным заседателем в Обдорск губернатор направил бывшего заседателя Тарского окружного суда Зубкова, по его словам, человека надежного и способного, «знающего образ жизни инородцев и местное положение того края, сверх того, любимого местными жителями». Главное управление Западной Сибири также начало расследование по представленным Александром Николаевичем материалам.

В ходе ревизии А. Н. Муравьеву пришлось решать ряд проблем, касающихся развития торговли в Березовском округе. К нему поступили жалобы березовских предпринимателей на местную администрацию, допускающую к торговле с коренным населением округа архангельских крестьян. Суть претензий заключалась в том, что березовцев не устраивала возникающая таким образом конкуренция. Они стремились монопольно торговать с аборигенами Севера. Тобольский губернатор при разрешении назревшего конфликта решил исходить не из интересов отдельных категорий населения, а из потребностей экономического развития всего края. Он справедливо рассудил, что «всякое между покупателями соревнование возвышает цену на местные произведения и понижает меновой товар, следовательно, поощряет промышленность». Поэтому, «находя сию торговлю совершенно для инородцев выгодною», он запретил лишь противозаконную коммерческую деятельность без «билетов на право торговли в неурочное время» и поручил наблюдение за порядком в этих делах местному земскому исправнику. Тем самым Муравьев осуществлял протекционистские меры по отношению к местной экономике, принцип свободной частной торговли с аборигенным населением, что положительно сказывалось на развитии товарно-денежных отношений в хозяйстве коренного населения.

В своем рапорте А. Н. Муравьев отмечал как положительный факт увеличение объема торговли русского населения с коренными жителями. Об этом, по его мнению, свидетельствует понижение цен на производимые русские товары (табак, сукно, одежду, предметы роскоши) в результате благотворного влияния конкурентной борьбы, а также значительно увеличившееся – за последние 20 лет в 20 раз – употребление «ясашными» русских товаров. Опрашивая население, управляющий Тобольской губернией выяснил, что нерусские обитатели Березовского края ежегодно производят на 750 тыс. руб. рыбы, пушнины и другой продукции, которая сбывается двумя путями: через Тобольск (2/3 всего торгового оборота) и Урал (1/3).

Вместе с тем, крайне отрицательным явлением А. Н. Муравьев считал широкое распространение в национальных районах запрещенной торговли вином, которая, по его словам, «составляет душу всей торговли Березовского края, заразила жителей всех сословий оного почти без изъятия и клонится к совершенному разорению инородцев». Вследствие запрещения торговли «горячими напитками» в селениях «ясашных» вино им обходилось в 5–6 раз дороже, чем русским, так как приходилось задаривать чиновников, своих начальников. К тому же коммерсанты, незаконно продающие вино, а следовательно, подвергающиеся риску, взвинчивали цену на свой товар. Всесторонне изучив создавшееся положение, тобольский губернатор пришел к выводу о несостоятельности запретительных мер, которые становятся «только поводом к злоупотреблениям и обидам». В своем рапорте в мае 1833 г. он предложил разрешить свободную продажу вина в селениях аборигенов. Заметим, что подобные предложения поступали и от других представителей губернского и окружного управления. В декабре 1833 г. Сибирский комитет, наконец, дал разрешение на свободную торговлю вином в ясачных волостях Тобольсюй губернии, но только самим аборигенам, а не русским.

Большую тревогу тобольского губернатора вызывал крайне низкий уровень развития здравоохранения в районах Северного Приобья. В рассматриваемый период среди аборигенного населения Севера Западной Сибири было широко распространено эпидемическое заболевание, которое медицинским персоналом Тобольской и Томской губерний должным образом не изучалось, а в официальных бумагах ошибочно именовалось «любострастной» болезнью.

А. Н. Муравьев решил выехать в Березовский округ, тщательно изучить данное заболевание и принять меры для его искоренения. С этой целью, отправляясь в январе 1833 г. на север губернии, он взял с собой «исправлявшего должность» инспектора Тобольской врачебной управы доктора Рожера. «Основываясь как на личных наблюдениях, так особенно на практических исследованиях и на врачебной науке», они установили, что коренное население округа страдает не «любострастной», а особого рода эпидемической болезнью – северной проказой. Подробная характеристика болезни, причин ее возникновения и масштабов распространения, сведения о числе больных, конкретные меры по борьбе с северной проказой были изложены в специальном донесении доктора Рожера, копию которого А. Н. Муравьев направил в апреле 1833 г. министру внутренних дел.

По инициативе тобольского губернатора этот актуальный вопрос широко обсуждался в сентябре 1833 г. в совете Тобольского губернского управления и совете Главного управления Западной Сибири. Губернский совет, в котором председательствовал управляющий губернией, принял следующее решение:

1) по селениям и стойбищам Березовского и северной части Тобольского округа 1 раз в 2 месяца должны ездить два медика: один – от Кондинска до Обдорска, другой – от с. Самарово до Сургута;

2) в каждой из этих дистанций учредить по 4 части, в каждой из которых должен постоянно находиться лекарский ученик;

3) медицинский персонал должен быть обеспечен соответствующими «письменными наставлениями» и бесплатными медикаментами;

4) больных, которых невозможно вылечить амбулаторно, направлять в Березовскую больницу, которую надлежит открыть в ближайшее время;

5) в связи с дороговизной жизни на Севере назначить лекарям жалование больше, чем в других округах губернии, и дополнительно ежегодно их премировать.

В качестве одного из важнейших условий успеха всех этих мероприятий губернский совет выдвинул принцип тактичного обращения с аборигенами, завоевания их доверия, чтобы люди не скрывали свою болезнь и не боялись обращаться к лекарю.

По распоряжению А. Н. Муравьева, губернский архитектор составил план и смету для строительства больницы в Березове, а врачебная управа представила каталог необходимых медикаментов. Всего по смете на строительство больницы, оборудование и медикаменты требовалось 15 179 р. 52 ¹/₂, к. (без ежегодных затрат на жалование обслуживающему персоналу, питание, освещение и отопление, ремонт и проч.). Кроме того, был разработан проект организационно-штатной структуры нового лечебного учреждения. В ближайшие годы больница была построена. Таким образом, губернатор Муравьев, искренне озабоченный проблемами здравоохранения, в отличие от своих предшественников, не только выяснил характер болезни и причины ее возникновения, но и сделал все для того, чтобы организовать реальную медицинскую помощь населению вверенной ему губернии.

Одной из основных причин возникновения северной проказы доктор Рожер считал нечистоплотность аборигенного населения. Поэтому в целях профилактики заболевания он признал «весьма полезным строительство бань для здоровья инородцев и приучения их к опрятности». В начале 1834 г. вопрос о строительстве бань в национальных районах Севера А. Н. Муравьев вынес на обсуждение в губернское правление, которое и приняло его предложение «поставить в обязанность земским судам Березовскому и Тобольскому, не канцелярскою только отпискою, а на самом деле внушить через заседателей и сельских старшин в каждом селении инородцев, чтобы они для собственной своей пользы старались устроить… бани, которые по изобилию лесов, окружающих селения, ничего не будут им стоить, кроме небольших трудов на построение». Земским судам вменялось в обязанность «давать наставления» по строительству бань в тех селениях, где жители не имеют навыков строительства подобных сооружений. В выполнении этого решения они должны были систематически отчитываться перед губернским правлением.

Нетрудно заметить, что во всех действиях А. Н. Муравьева по отношению к аборигенам Севера прослеживается стремление содействовать развитию межнациональных отношений, расширению контактов коренных жителей с русским населением. В этом он видел залог успешного развития их хозяйства, культуры, социальной сферы. Работы современных историков свидетельствуют о том, что тобольский губернатор сумел верно оценить перспективы и значение экономического и культурного сближения аборигенных и русских жителей края.

На устранение препятствий в этом процессе сближения были направлены решения А. Н. Муравьева, связанные с проблемой распространения христианства среди народов Обского Севера. В Сибири крещение коренного населения осуществлялось добровольно, но из Архангельской и других губерний Европейской России сюда просачивались слухи о якобы готовящейся насильственной христианизации аборигенов. Еще больше взбудоражило население Северного Приобья прибытие в Обдорск в июле 1832 г. миссионера иеромонаха Макария. Чтобы развеять эти слухи и разрядить обстановку, тобольский губернатор предложил временно прекратить деятельность миссионеров. Постепенному сближению аборигенов с русскими, приобщению их с помощью христианской религии к более передовой русской культуре, по его мнению, должно способствовать бережное и уважительное отношение к национальным традициям коренных жителей Сибири, «доброе обхождение» и «примеры доброй нравственности». «Действеннейшим» средством для этого Александр Николаевич считал привлечение к учебе в семинариях способных мальчиков из аборигенного населения, которые по окончании обучения направлялись бы в родные селения «для распространения нравственности христианской» и для «занятия должностей по внутреннему их управлению».

Оценивая административную деятельность А. Н. Муравьева в Тобольске, нельзя не учитывать те сложные условия, в которых она происходила. Существенно сковывал инициативу и ограничивал возможности управляющего губернией постоянный негласный контроль за его перепиской и действиями. Даже во время поездки Александра Николаевича с ревизией по губернии за ним секретно следовал агент, наблюдавший за действиями губернатора и теми, кто приходил к нему с жалобами и прошениями. Обо всем этом ссыльный декабрист, конечно же, знал. Вместе с тем огромную негативную роль сыграло и упорное сопротивление тобольского чиновничества, поддерживаемого Главным управлением Западной Сибири и встречавшего в штыки, по существу, все серьезные начинания декабриста. «Я на каждом шагу, где только стремлюсь… воспротивиться какому-либо злоупотреблению, восстановить какой-либо порядок, – писал А. Н. Муравьев в октябре 1833 г., -должен поступать как самый хитрый полководец, скрывающий все свои движения от неприятеля», «за правду стоять сопряжено всегда с неудовольствиями, а часто и ссорами, которых, как ни удаляйся, но избежать оных невозможно». И действительно, деятельность тобольского губернатора, шедшая вразрез со сложившейся системой, традиционными методами местного управления и явно противоречившая интересам тобольской бюрократии и Главного управления Западной Сибири, привела к конфликту с ними, завершившемуся переводом А. Н. Муравьева в 1834 г. на должность председателя Уголовной палаты в Вятку.

(Бочанова Т. А. Декабрист А. Н. Муравьев и коренное население Обского Севера // Гуманитарные науки в Сибири. 2003. № 2. С. 12–15)

Декабристы на каторге в Восточной Сибири

Каторга декабристов в Сибири была проявлением карательной политики самодержавия. Использовали самые различные средства изоляции первых политических ссыльных: от тюремного заключения до размещения в самых отдаленных селениях «инородцев». Это должно было обеспечить предупреждение революционизирующего влияния декабристов на различные слои сибирского общества – выделение в особый институт «ссылки в ссылке». Тайным комитетом по исполнению Верховного уголовного суда была разработана специальная инструкция, строго регламентирующая жизнь декабристов на каторге. В ней предписывалось содержать осужденных как важных «государственных преступников» отдельно от других каторжан. Из Петербурга утверждалось «неослабное смотрение» за декабристами.

Таким образом, решению задачи – изолировать декабристов от общества любыми путями и средствами – правительство уделяло огромное внимание. Николай I до последнего дня своей жизни не спускал глаз с декабристов и ревностно следил за судьбой каждого из осужденных. Итогом его стараний явилось создание для декабристов особой, политической ссылки в Сибирь.

Правительство попыталось отрезать декабристов от внешнего мира, уничтожить если не физически, так морально, загнав их в Сибирь, запретив переписываться с родными. Но этого сделать не удалось. И здесь большую роль сыграли героические русские женщины – жены декабристов. Они прорвали правительственную блокаду и соединили Петровский каземат с Москвой и Петербургом.

Замысел Николая I рассадить декабристов по казематам крепостей, разослать их по рудникам, каторжным тюрьмам, спрятать в глуши их талант – не удался. Дарования декабристов не погибли в Сибири. Декабристы явились исследователями быта, нравов, языка, преданий, природы Сибири.

В Петровском заводе они имели богатую многотысячную библиотеку. Наиболее выдающимся событием в жизни декабристов и всей России явилось создание Каторжной Академии. Она дала возможность декабристам развить, углубить свои знания, а местному населению – получить основы этих знаний.

Огромную роль в каторжный период играли внутренние товарищеские отношения между декабристами, товарищеские артели и кассы взаимопомощи.

В исследовании каторжного периода жизни декабристов особое место занимает вопрос об эволюции их взглядов. Большинство советских декабристоведов считает, что декабристы в основном остались верны идеям своей революционной молодости. Анализ источников дает возможность вывести два основных положения во взглядах декабристов на самодержавие в период ссылки:

– самодержавие держит 1/3 часть населения России в крепостном состоянии, в «рабстве», потому что выполняет волю дворян;

– самодержавие – проходящий этап в историческом развитии России.

Но дворянские революционеры в середине XIX в. не были единодушны в своих воззрениях. Одни из них приближались к либеральному, другие – к демократическому течению, но в целом все они, дожившие до амнистии, оставались противниками крепостничества и самодержавия. Наибольшие расхождения во взглядах декабристов в этот период можно увидеть в вопросе о пути к изменению существующего в России положения. Таким образом, в каторжный период жизни декабристов идет сложная работа по осмыслению существующего в России положения, переоценке ценностей, поиска иных путей борьбы с самодержавием.

(Акимова Е. В. Декабристы на каторге в Восточной Сибири // История, краеведение и музееведение Западной Сибири. Омск, 1988. С. 42–43)

Культурное наследие сургутской политической ссылки
(К столетию смерти декабриста А. И. Шакирева)

В мае нынешнего года исполнилось 100 лет со дня смерти в далекой сургутской ссылке А. И. Шакирева, первого из декабристов, сосланных в Тобольский край вообще. Принадлежа к обществу «Соединенных славян», он был осужден на вечное поселение, замененное вскоре ссылкою на 20 лет, и для отбытия наказания был водворен в г. Сургут.

Произошло это осенью 1826 г., и с этого момента ведет свое начало вековая история сургутской политической ссылки.

Сургут не напрасно был избран местом изгнания. Не только 100 лет тому назад, но и теперь Сургутский край представляет собою наиболее захолустную часть Тобольского Севера. Если в далеком Обдорске давно уже поднимаются в небо высокие мачты радиостанции, если в Самарове, Березове и Обдорске электричество делает первые успехи в борьбе с долгой полярной ночью, то на весь Сургутский край до сих пор нет ни одной радиоустановки, ни одной электрической лампочки. Только еще более глухая «Конда» может поспорить с Сургутом по части отсталости и дикости своей примитивной «культуры». Два раза в год, в весеннюю и осеннюю распутицы, Сургутский край надолго бывает отрезан от культурного мира.

И в этот-то воистину «гиблый край» царское правительство прятало своих покоренных политических противников. Сто лет, но с большими перерывами, Сургут служил тюрьмою без решеток для ряда поколений революционной России. Декабристы, поляки, народники, народовольцы, социалисты-революционеры, социал-демократы, анархисты – все побывали тут. Их пребывание не могло не оставить следа, и настоящий краткий очерк ставит себе задачей подвести итоги культурному влиянию сургутской политической ссылки за 100 лет ее существования.

Достоверными сведениями о влиянии политических ссыльных Сургута на местное население и об их попытках изучить местный край мы обладаем только для народнического периода и последующих десятилетий. Что касается декабристов (Шакирева и Тизенгаузена) и поляков-повстанцев (60-е гг.), то об их жизни в Сургуте вообще известно очень немного, и совершенно ничего неизвестно о характере их влияния на местное население.

Другое дело народнический период сургутской ссылки. Он длился около 20 лет (1877–1895 гг.), и за этот промежуток времени Сургут был свидетелем пребывания в нем ряда выдающихся людей, оставивших после себя весьма заметный культурный след.

В первую очередь надлежит отметить услуги, оказанные ссыльными делу познания Сургутского края. До появления в Сургуте ссыльных-«семидесятников» не существовало вовсе работы, посвященной всестороннему описанию этого «края болот, лесов и озер». Работы Хондажевского и других авторов затрагивали или отдельные районы обширного Сургутского края, или отдельные стороны быта населяющих его народностей. Только в 1888 г. появилась книга, представляющая собою первую попытку подробного и притом популярного описания Сургутского края. И эта книга («Очерки Сургутского края», вошедшая в X выпуск «Записок Зап. – Сиб. Отдела Географ. Об-ва») принадлежит перу одного из пионеров сургутской политической ссылки 70–80-х гг.-С. П. Швецова. И позднее С. П. Швецов не один раз возвращался к «сургутским» темам в своих многочисленных очерках, статьях и заметках. То или иное упоминание о Сургутском крае встречается в следующих работах С. П. Швецова: «Рыболовные артели Тобольской губернии», «Лесные артели Тобольской губернии» (обе работы появились в начале 90-х гг. в изданиях Юридического О-ва при Московском университете), «Ник. Як. Фалин» («Из журнала „Каторга и ссылка“ за 1925 г.») и, наконец, биографии декабристов Шакирева и Тизенгаузена, написанные для Энциклопедического Словаря.

Из других краеведческих работ, написанных бывшими политическими ссыльными, следует упомянуть об очерке И. Я. Неклепаева «Поверья и обычаи Сургутского края», также напечатанном в «Записках Зап. – Сиб. Отдела Географ. О-ва». Перу того же автора, отбывавшего в Сургуте ссылку в 80-х гг., принадлежит ряд более мелких статей, очерков и корреспонденции («Самоедская ярмарка в Сургуте» и др.), появлявшихся в различных периодических изданиях Сибири.

Но литературными работами не ограничивался вклад политических ссыльных в дело местного края.

Метеорологические наблюдения в Сургуте стали возможны только с того момента, когда за это дело взялись политические ссыльные. В начале 80-х гг. сургутская метеорологическая станция, снабженная всеми необходимыми инструментами, бездействовала до тех пор, пока заведывание ею не взял на себя Лев Андреевич Иванов, осужденный в 1877 г. по процессу 50-ти и попавший в Сургут на вечное поселение.

Нельзя обойти молчанием и еще одну краеведческую работу, проделанную группой политических ссыльных в середине 80-х гг. Мы имеем в виду раскопки старинного «Городища» на Барцевой горе, возле Сургута. В результате продолжительных усилий были извлечены из городища многочисленные вазы, оружие, скелеты и другие предметы, поступившие затем в распоряжение одного из центральных музеев. В этих работах приняли участие В. Я. Мрачковский, Н. Л. Зотов, В. Ф. Казакевич и другие ссыльные – всего до 15 человек.

Труднее поддается учету политическое влияние, оказанное на местное население политической ссылкой. Оно сказалось в «тлетворных» идеях, зародившихся в головах не одного десятка сургутских жителей, в утрате группою сургутской молодежи былого почтения и трепета перед царской властью, в новых революционных песнях, распевавшихся молодежью и постепенно вошедших с тех пор в ее репертуар.

Уже в 80-х гг. из среды сургутской крестьянской молодежи составилась группа в несколько человек, вошедших с ссыльными революционерами в тесное соприкосновение и идейное содружество. Было бы преувеличением сказать, что эта молодежь целиком восприняла от ссыльных-«восьмидесятников» их политическую веру и тем более их социалистические взгляды, но она сочувственно прислушивалась к их проповеди и незаметно заражалась от них духом критики и протеста. Из числа «неблагонадежных» сургутян особенно выделялись в 80-х гг. следующие лица: А. Я. Баталии, Е. И. Буканин, П. Л. Вертунов, И. Ф. Кайдалов, Л. П. Кушников и М. К. Кондаков. Двое из перечисленных лиц – И. Ф. Кайдалов и Л. П. Кушников – оказали в 88-м г. активное содействие побегу Лебедева и Лазаревича, оставшись не обнаруженными полицией. Пострадал только один А. Я. Баталии, отсидевший 2 месяца под арестом и освобожденный под гласный надзор полиции, хотя непосредственного участия в подготовке побега он не принимал.

В настоящее время ни одного из этих сургутян-«вольнодумцев» не осталось в живых. Последним из них умер летом прошлого года А. Я. Баталии.

Чтобы покончить с народническим периодом сургутской политической ссылки, укажем еще на одну область, в которой сургутяне оказались учениками ссыльных. К концу 90-х гг. все виды ремесла оказались в Сургуте представленными исключительно политическими ссыльными. Среди них оказалось немало искусных и опытных ремесленников – кузнецов, сапожников и столяров. В кузнице работали В. Я. Мрачковский, А. Н. Аверкиев, Гамалицкий и А. Н. Лебедев. Сапожным делом занялись Семен Агапов, Рудницкий, отчасти Петровский. Хороший столяр выработался уже в Сургуте из Льва Иванова.

Кое-кто из сургутян перенял от ссыльных их знание ремесла. Так, например, лучший сургутский столяр И. Ф. Кайдалов своим искусством обязан, говорят, Льву Иванову, который был одинаково неутомим и в деле пропаганды, и в работе, и в обучении ремеслу.

Переходим теперь к последующим периодам сургутской политической ссылки.

Во вторую половину 90-х и в первую половину 1900-х гг. Сургут перестал быть местом водворения ссыльных. Возобновляется ссылка в этот маленький городишко только в 1906 г., после подавления московского вооруженного восстания. Со всех концов покоренной, но не примирившейся революционной России в Сургут, как и в другие пункты Тобольского Севера, свозили представителей всех политических партий, участвовавших в революции, и наряду с ними – большое количество беспартийных. Это была эпоха массовой политической ссылки. Среди невольных пришельцев из-за Урала большинство принадлежало к случайно захваченным революцией протестантам. На короткое время они примкнули к политическим партиям, а затем так же быстро вернулись в политическое небытие. Активные политические работники среди новых ссыльных были в меньшинстве. Подавляющее большинство ссыльных составляли безвестные рабочие, крестьяне, приказчики, учителя, студенты и ремесленники. Окончив свои сроки, они вернулись к привычной трудовой жизни, не оставив в Сургуте никаких следов своего короткого пребывания. Можно указать только на двух человек из числа ссыльных этого периода, которые близко сошлись с местным населением, годы изгнания которых не прошли бесследно для здешних мест. Это были текстильный рабочий Муценек и слесарь Тиборт. Во время массового развоза из Сургута политссыльных, после убийства шпиона Григоренко, оба они попали за 500 верст от города, в дикий Ваховский край, в настоящее время отошедший от Сургутского района к Томскому округу. Водворенные в с. Ларьяк, в единственный пункт края, где имелись избы русских посельщиков, т.т. Муценек и Тиборт не пали духом. Через короткое время Тиборт открыл кузницу и научил остяков простейшим кузнечным работам. Муценек занялся сельским хозяйством, и, подражая ему, здешние жители также стали заводить огороды, сажали картофель и т. д. Уже по окончании срока ссылки, в 1915 г., тот же Муценек организовал в Ларьяке потребительское общество.

Более заметный культурный след оставил о себе последний предреволюционный период сургутской ссылки. Его начало относится к февралю 1912 г., когда в опустевший от ссыльных Сургут пришел первый, после большого перерыва, этап. Он доставил сюда восемь новых ссыльных – исключительно рабочих. И характерно: до самой амнистии 1917 г. пролетарский характер сургутской политической ссылки сохранился неизменным, так как и последующие этапы, правда, весьма немногочисленные и немноголюдные, доставляли сюда почти исключительно рабочих. Два-три исключения только подчеркивали пролетарскую физиономию последней сургутской ссылки.

В это последнее перед революцией пятилетие в Сургутском крае появились первые кооперативы, и все они были организованы политическими ссыльными. «Отцом» местной кооперации является потребит. о-во «Север», основанное в самом Сургуте в феврале 1914 г. Его организаторами явились политические ссыльные Ю. П. Горская (учительница) и Т. И. Миронов (столяр). Миронов же был избран и первым председателем правления. Это стало возможным потому, что к 1914 г. он уже окончил свой срок, и формальных препятствий к его избранию уже не было. Горская же, как поднадзорная, принимала участие в организации и работе о-ва только со стороны, хотя именно ее инициативе, главным образом, нужно приписать появление в Сургуте первой ячейки кооперации.

В том же 1914 г., летом, в Сургуте появился и еще один кооператив – кредитное товарищество. В числе его организаторов также оказалось двое политссыльных – уже упомянутый выше Т. И. Миронов и т. Муратов (интеллигент).

Наконец, в 1917 г. в с. Александровском, на Оби, бывшим политическим ссыльным Ч. А. Герватовским был открыт еще один кооператив – потребительское общество «Прогресс». О потреб. об-ве в с. Ларьяке мы уже говорили.

Таким образом, начиная с 80-х гг. не прекращалось культурное воздействие ссылки на местное население. В зависимости от эпохи менялся только характер влияния. Вполне понятно, что в захолустном Сургуте 80-х гг. не было еще предпосылок для насаждения кооперации. Поэтому энергия политссыльных, ища выхода, направилась тогда, главным образом, в область этнографии, фольклора и археологии, а также на изучение экономики края. Наоборот, в последний период существования политический ссылки научные интересы должны были уступить место практической злобе дня. Перед войной и до Сургута докатилась волна кооперации, и именно сюда было направлено внимание ссылки. Если бы не политссыльные, Сургутский край не скоро еще примкнул бы к кооперативному движению.

Трудно уловимые, но вполне реальные результаты имели неустанная политическая пропаганда и агитация ссыльных. Она не носила характера систематически организованной работы ссыльных, направленной к вербовке своих сторонников для борьбы. Но ссыльные пользовались каждым случаем, чтобы на конкретной злобе дня показать местному населению, чем их понимание вопроса отличается от традиционного его разрешения в духе «веры, царя и отечества».

Наконец, вне зависимости от эпохи, не пропагандой, а показом политические ссыльные изо дня в день передавали местному населению усвоенные ими навыки и приемы труда.

В общей совокупности, культурное наследие, оставленное дореволюционной политической ссылкой, является тем живым источником, откуда еще долго будут черпать опыт, знания и силы местные культурные работники.

В заключение несколько слов о судьбе могилы зачинателя сургутской ссылки – А. И. Шакирева.

Как умерший «без покаяния», Шакирев был похоронен вне ограды сургутского кладбища, но затем кладбище разрослось и включило в себя и могилу умершего декабриста. Однако никто в Сургуте не знает не только места погребения первого политического ссыльного, но и самого имени его. В 80-х гг. жил в Сургуте глубокий старик Вершинин, разорившийся купец. Он не только сам знал могилу Шакирева, но указал ее место С. П. Швецову, около полувека тому назад отбывавшему в Сургуте ссылку. По словам С. П. Швецова, даже в его время могилу Шакирева едва можно было отличить среди соседних могильных холмов – так она опустилась и в таком пренебрежении она была. А затем прошли над ней новые десятилетия, и могила бесследно исчезла для всех, кто хотел бы почтить память погибшего в ссылке декабриста. Все попытки отыскать эту могилу, предпринятые уже в 1927 г. автором этих строк, ни к чему не привели.

Сколько еще таких безвестных могил зачинателей революции рассеяно по Сибири и по Уралу?

(Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX – начала XX в. / сост. Л. П. Рощевская и др. Екатеринбург. 1998. С. 392–399)

Политическая ссылка в Сибири (1905–1917 годы)

Co времен рабовладельческого общества до наших дней господствующие классы в целях подавления освободительного движения трудящихся применяли разнообразные средства, в том числе заключение в тюрьмы и концлагеря, ссылку в отдаленные места и изгнание из пределов родной страны его вождей и активных участников. Поэтому история мирового освободительного движения не может быть полной и правдивой без изучения жизни и деятельности революционных борцов в условиях изоляции от масс угнетенных. Это особенно относится к истории освободительного движения в царской России, где в течение столетий беспощадно подавлялись малейшие проявления свободомыслия, и где вследствие наличия огромных, не тронутых цивилизацией пространств получила развитие политическая ссылка как одна ив наиболее распространенных карательных мер.

Когда же в качестве вождя освободительного движения вышел на политическую арену пролетариат, поведший за собой на борьбу с самодержавием широкие массы трудящихся, политическая ссылка стала «бытовым явлением» русской жизни. Поэтому история революционного движения в России, история политических партий, выступавших в той или иной мере против царизма, органически включает в себя и историю политической тюрьмы, ссылки и эмиграции. Через сибирскую ссылку прошла большая часть руководителей освободительной борьбы, здесь перекрестились судьбы тысяч и тысяч ее рядовых участников.

В Сибирь высылались наиболее опасные с точки зрения царского правительства лица. В последующие годы роль Сибири как места административной ссылки стала преобладающей. Политическая ссылка в Сибирь была единственной в Российской империи территорией, куда водворялись осужденные за «государственные преступления» на вечное поселение и отбывшие сроки каторги по политическим делам.

Таблица 1

Социальный состав сибирской политической ссылки 1906–1917 гг., %

Таблица 2

Социальный и партийный состав политической ссылки 1906–1917 гг., %

Данные таблицы показывают, что не только непосредственно после Первой русской революции, а на протяжении всего периода между революциями 1905 и 1917 гг. продолжался процесс демократизации состава участников освободительного движения.

Приведенные данные свидетельствуют, что большая часть рабочих оставляла социальную базу социал-демократов, причем в годы войны более двух третей рабочих связали свою судьбу с большевиками. Большое влияние РСДРП оказывала и на демократическую интеллигенцию. Основную социальную опору эсеров составляла городская и сельская мелкая буржуазия. Часть рабочих – от 18 до 28,9 % – находились в составе других партий, прежде всего, в составе ППС.

(Хазиахметов Э. Ш. Сибирская политическая ссылка. 1905–1917 гг. Томск, 1978. С. 3, 21, 26)

Общество «Красного Креста» в организации помощи политическим заключенным и ссыльным

Организации помощи политическим заключенным и ссыльным существовали в России со времен революционного народничества. Так, с XIX столетия сложилась славная традиция освободительного движения – традиция взаимопомощи участников революционного движения, солидарности прогрессивках сил России с политическими пленниками царизма.

Функции помощи оказавшимся в царских застенках и ссылке выполняли все политические партии, составлявшие революционно-демократический лагерь. Революционное подполье страны постоянно использовало и средства, собранные обществами «Красного Креста», которые создавались либеральной и демократической интеллигенцией.

В 1903–1907 гг. общества политического «Красного Креста» действовали в Петербурге, Москве, Варшаве, Вятке, Кишиневе, Минске, Нижнем Новгороде, Одессе, Ростове-на-Дону, Самаре, Саратове, Херсоне и других городах Европейской России. В Сибири они возникли в Иркутске, Красноярске, Тобольске, Томске, Тюмени. В них принимали участие учителя, врачи, адвокаты, железнодорожные служащие, деятели деревенского и городского самоуправления, студенты, учащиеся, в некоторых случаях даже люди, близкие к правительственным кругам.

Средства на помощь репрессированным выделяли ЦК РСДРП, ЦК ПСР, СДЛК, Бунд. Так, в 1906 г. получала средства от ЦК РСДРП «Нарымская группа» помощи политссыльннм при Томском комитете РСДРП. ЦК ПСР из общей суммы расходов 225 тыс. руб., выделил 20 тыс. для освобождения из тюрем и ссылки. VI конференция Бунда признала необходимым иметь при его организациях общества помощи арестованным и ссыльными. Организации и группы помощи существовали при Донском, Вятском, Омском, Томском, Красноярском комитетах РСДРП, Вятском, Витебском, Владимирском, Иркутском, Красноярском, Рижском, Севастопольском комитетах ПСР. Сборы в пользу политссыльных проводились в сибирских городах Енисейске, Новониколаевске, Тайге, Таре, Чите и других пунктах.

Общие организации «Красного Креста» оказывали помощь всей политическим, без различия их партийной принадлежности. Партийные, группы «Красного Креста», как правило, поддерживали арестованных и сосланных членов своих партий. В общих организациях были представители от революционных партий, оказывающие свое влияние на распределение средств. Общества помощи в эти годы располагали довольно значительными средствами.

Страницы:

Читать бесплатно другие книги:

Экономическое сотрудничество в рамках ШОС: основные направления и перспективы развития

Быков Алексей

В монографии рассматриваются тенденции развития торгово-экономического сотрудничества в рамках ШОС, ...

Проблемы становления и развития российской государственности

Тимофеева Алла

В пособии предоставлен материал, раскрывающий эволюцию российской государственности за более чем тыс...

Метод практики: природа и структура

Щавелёв Сергей

В книге автор, признавая неоспоримые возможности науки как лидера человеческого познания, обращает в...

Увидеть Хозяина

Мошков Кирилл

Все называют его Хозяин. Он гуманоид, но у него сразу семь личностей; он — последний из всей своей д...

Философия цвета. Феномен цвета в мышлении и творчестве

Теплых Д.

В монографии проводится философский анализ феномена цвета в теоретическом мышлении и творчестве худо...

Трансформация массового сознания под воздействием средств массовой информации (на примере российского телевидения): монография

Владимирова Мария

В монографии предпринята попытка комплексного исследования трансформации массового сознания под возд...