Юридическая психология: учебник для вузов Васильев Владислав

14.1. Общая психологическая характеристика судебного процесса

Психология рассмотрения уголовного дела в суде исследует закономерности, связанные с психической деятельностью всех лиц, участвующих в рассмотрении дела, а также воспитательное воздействие судебного процесса и приговора на подсудимого и других лиц, роль общественного мнения как фактора, влияющего на судебный процесс, и др. С этим разделом тесно связаны науки: уголовное право, уголовный процесс, социальная психология, судебная этика.

Психологический анализ судебного процесса дает возможность разработать рекомендации, направленные на повышение эффективности правосудия, культуры процесса, максимального воспитательного воздействия на всех его участников.

Судебное следствие и вынесение приговора по делу являются неизбежной стадией, логически следующей за событием преступления и предварительным следствием. Деятельность суда, участников судебного процесса весьма многообразна.

Правосудие, которое в большей степени, чем многие другие виды деятельности, выступает как сфера общения между людьми, связано с целым рядом социально-психологических явлений, например эффективностью деятельности социальных групп, особенностями оценочных суждений в группе, восприятием и пониманием людьми друг друга, внушением, авторитетностью, социально-психологической ролью личности и т. д. При этом в сфере судопроизводства закономерности социальной психологии могут служить и улучшению, и ухудшению результатов деятельности. Коллегиальное начало при осуществлении правосудия отвечает закономерностям социальной психологии.

Согласно этим закономерностям, решению сложных задач (а к таковым относится большинство уголовных дел) благоприятствует взаимодействие группы лиц при принятии решения. В ходе совместной деятельности смягчаются крайние показатели психических процессов всех членов группы, повышается эффективность мышления, уменьшается действие тех субъективных факторов, которые могут привести к ошибочному результату. Коллективная оценка доказательств является максимально объективной (особенно в суде присяжных).

В судебной практике довольно редко встречаются случаи разногласия в судейской коллегии. Вынесение приговора по единогласному мнению состава суда можно рассматривать как дополнительную гарантию законности и обоснованности приговора, так как внутреннее убеждение всех членов судейской коллегии совпадает, что делает его несомненным. Однако подобное единогласие нередко имеет место и при вынесении приговора, отмененного впоследствии вышестоящим судом, что может свидетельствовать о давлении неправильного мнения большинства в судейской коллегии на формирование у каждого члена суда собственного убеждения. Существует ряд субъективных и объективных условий, которые могут способствовать преодолению конформизма в судейской коллегии. Прежде всего члены суда должны постоянно помнить о тех опасностях, которые подстерегают их при формировании коллективного мнения при разрешении уголовных дел. Они должны подвергать внутреннему контролю свои выводы по делу, чтобы лишний раз проверить, не формируют ли они их под влиянием большинства. Существуют возможности преодоления этого психологического фактора. Состав суда действует при такой внутренней обстановке, которая может усиливать проявления конформизма.

В силу этих обстоятельств мнение члена суда, оставшегося в меньшинстве, чаще подвергается деформации под влиянием авторитетного для него мнения председательствующего в совокупности с давлением «коллектива».

Статья 301 УПК РФ, согласно которой председательствующий судья подает свй голос в процессе совещания судей последним, имеет своей целью ограничивать возможность влияния мнения председательствующего на мнение других членов суда.

В реконструктивной деятельности судьи важны следующие моменты: предварительное изучение и оценка всех обстоятельств дела и квалификации преступления, сопоставление полученной в ходе судебного процесса информации с материалами предварительного следствия и нормами закона, окончательный синтез всей информации при вынесении приговора.

Наличие уже восстановленной модели события в материалах предварительного следствия существенно облегчает познание всех фактов, их всестороннее исследование. Однако эта модель всегда должна восприниматься судом только как вероятная истина, которая обязательно подлежит проверке и исследованию в каждом ее отдельном элементе.

Именно на основе анализа всей совокупности собранных по делу доказательств, главным критерием которого является истина, строится обвинительная речь или речь защиты, выносится приговор по делу. Вместе с тем доказательства в подавляющем большинстве носят личностный характер (показания потерпевшего, свидетеля, подсудимого, других участников уголовного процесса), поэтому деятельность судьи, прокурора, адвоката в судебном заседании невозможно ограничить формально-логической группировкой и оценкой полученных данных и результатов, она перемещается в область этических взаимоотношений, а именно установления доверительного контакта с субъектами судебного разбирательства, преодоления в них чувства скованности, неуверенности, выявления причин расхождения в оценке события теми или иными лицами и многих других вопросов, касающихся моральной стороны рассматриваемого преступления.

А. Ф. Кони утверждал: «Из всех обстоятельств дела самое важное, без сомнения, — личность подсудимого, с его добрыми и дурными свойствами, с его бедствиями, нравственными страданиями, испытаниями»[224]. Поэтому определение этих свойств является для каждого судебного деятеля — будь то судья, прокурор или адвокат — первейшей обязанностью.

Нельзя забывать, что подсудимый никогда не находится в спокойном состоянии. «Естественное волнение после долгих, тяжелых недель и месяцев ожидания, иногда в полном одиночестве тюремного заключения, страх перед приговором, стыд за себя или близких и раздражающее чувство выставленности “напоказ” перед холодно-любопытными взорами публики, — все это действует подавляющим или болезненно-возбуждающим образом на сидящего на скамье подсудимых. Начальственный, отрывистый тон может еще больше запугать или взволновать его. Спокойное к нему отношение, внимание к его объяснениям, полное отсутствие иронии или насмешки... входят в нравственную обязанность судьи...» — писал А. Ф. Кони[225]. В полной мере это относится и к обязанностям прокурорского работника.

Характеристика подсудимого должна быть обстоятельной, объективной и соответствовать тем этическим требованиям, на которые указывалось ранее.

С. А. Андреевский в речи в защиту А. Г. Иванова, обвинявшегося в убийстве своей невесты, дает такую характеристику подсудимому: «Личность Иванова глубоко поучительна. Он хотя и военный писарь, но человек с большой начитанностью; это соединение простого звания и образованности помогает раскрытию типичности Иванова: в нем есть и стихийная сила, и развитая мысль. Какой же он человек? Вы видите его наружность. Хотя ему уже 27 лет, но он чрезвычайно молод и миниатюрен. Он смотрится красивым мальчиком. Черты лица у него тонкие и правильные, но в его круглых глазах, большей частью серьезных, мелькает беспокойный огонек блуждающей мысли. По роду своих занятий он имел когда-то хорошую карьеру — был старшим писарем полка, но затем сбился с дороги, за беспутство потерял службу и в последнее время был слесарем на Пороховых заводах. Иванов — человек бескорыстный. При всей пылкости своей крови и страстности своей натуры он не был развратником или низменным сластолюбцем. Высокий слог и возвышенные чувства слишком навязчиво и упорно проявляются у Иванова всегда, когда он говорит или пишет о любви, чтобы можно было его заподозрить в лукавом лицемерии. Нет, все это у него искренне. Он принадлежит к типичным раздвоенным людям нашего времени, которые красиво думают и дурно поступают» (цит по: Смолярчук В. В. Гиганты и чародеи слова. С. 72).

Ничего в этой характеристике не упущено: ни положительного, ни отрицательного в личности Иванова.

Недопустимо употребление относительно подсудимого тех эпитетов, которые могут иметь место при характеристике его личности и действий в частном разговоре. С особым тактом защитник должен говорить о тех событиях, которые носят интимный характер. Это же правило вменялось в обязанности прокурору ст. 738 Устава уголовного судопроизводства.

В речи Андреевского по делу Андреева звучит необычная, до дерзости смелая мысль: «Андреев имел полное право считать себя счастливым мужем. Спросят: "Как мужем? Да ведь Левина была почти 14 лет на содержании..." Стоит ли против этого возражать? В общежитии, из лицемерия, люди придумали множество фальшиво-возвышенных и фальшиво-презрительных слов. Если мужчина повенчан с женщиной, о ней говорят: "супруга", "жена". А если нет, ее называют "наложница", "содержанка". Но разве законная жена не знает, что такое "ложе"? Разве муж почти всегда не содержит свою жену? Истинным браком я называю такой любовный союз между мужчиной и женщиной, когда ни ей, ни ему не нужно никого другого, когда он для нее заменяет всех мужчин, а она для него всех женщин. И в этом смысле для Андреева избранная им подруга была его истинной женой».

Источник: Речи известных русских юристов. С. 74.

Идеал супружества — во внебрачном сожительстве! Если бы другой оратор, выступая обвинителем или защитником в уголовном процессе, решился бы высказать присяжным столь рискованное положение, он произвел бы самое невыгодное впечатление, а председатель, руководствуясь ст. 611 Устава уголовного судопроизводства, немедленно остановил бы его за неуважение к религии и закону. Но замечательный юрист, выносивший в себе этот дерзкий протест против требований формальной нравственности, подходит к нему постепенно, незаметно подготавливая слушателей, говорит спокойно, легко и изящно играя словами. Обрядовая сторона брака теряет значение. Андреевский требует, чтобы этот идеал осуществлялся людьми независимо от церковного венчания, требует такой чистоты любовных отношений не только от законного супруга, но и от всякого, связавшего свою судьбу с судьбой женщины.

С горечью А. Ф. Кони писал: «Нельзя было без справедливой тревоги видеть, как в отдельных случаях защита преступника обращалась в оправдание преступления, причем, искусно извращая нравственную перспективу дела, заставляла потерпевшего и виновного меняться ролями — или как широко оплаченная ораторская помощь отдавалась в пользование притеснителю слабых, развратителю невинных, расхитителю чужих трудовых сбережений или бессовестному обкрадыванию народа...»[226]

Петр Сергеевич Пороховщиков (П. Сергеич) приводит такой пример: «Мещанка Макарова судилась за нанесение тяжкого увечья с заранее обдуманным намерением по статье 1477 Уложения о наказаниях; она облила жену любовника своей дочери серной кислотой. Товарищ прокурора начал свою речь так: "Реальные плоды тех отношений, которые существовали между Макаровой и Пруденской, для нас очевидны: Пруденская лишилась глаза..." Защитник не уступил своему товарищу в непринужденности и заявил присяжным, что "все дело, в сущности, представляется каким-то водевилем или фарсом". Расскажите это здравомыслящему человеку, и если он поверит, то скажет: кто этим людям дал право свободно говорить перед судом, чтобы публично издеваться над изувеченной женщиной ?»

Источник: Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 54.

Отдельные судебные ораторы без стеснения говорят о потерпевших или свидетельницах «содержанка», «любовница», забывая, что свобода судебной речи не есть право безнаказанного оскорбления женщины. Вместе с тем ту же мысль можно выразить без оскорбительно грубых слов.

Так, А. Ф. Кони, выступая обвинителем по делу о Станиславе и Эмиле Янсенах, говорил: «Вы знаете, что между Янсеном и Анар существовала большая дружба, старинная приязнь, переходившая в родственные отношения, которая допускает постоянное пребывание у Анар Янсена, допускает возможность обедать и завтракать у нее, заведовать ее кассой, вести расчеты, жить у нее»[227].

Этические принципы отношения к свидетелю Ф. Н. Плевако определил следующим образом: «Да, в интересах истины мы вправе на суде оглашать всяческую правду о ком бы то ни было, если эта правда с необходимостью логического вывода следует из законно оглашенных на суде доказательств и установленных фактов, но мы обязаны не оскорблять чести свидетелей, призванных дать суду материал для дела, призванных свидетельствовать, а не защищаться от неожиданных обвинений. Мы обязаны воздерживаться от всяких выводов, легкомысленно извлекаемых из непроверенных фактов, обвиняющих кого-либо, кроме подсудимого. Короче, мы призваны оспаривать слабые доводы обвинения против наших клиентов, а не произносить или создавать обвинение против лиц незаподозренных, а потому не привлеченных к суду»[228]. Уважительное отношение к свидетелю должно сочетаться с критическим отношением к его показаниям. Однако их несоответствие желаемому прокурором или защитником, ставящее под угрозу заранее выношенный план речи на суде, не должно отражаться на отношении к свидетелю. Совершенно недопустимы грубый тон, язвительные усмешки, оскорбительные выпады. Вместе с тем нравственная оценка даваемых свидетелем показаний и сами взаимоотношения со свидетелем должны строиться с учетом характера ошибок и неточностей в показаниях: забывчивость, добросовестное заблуждение или преднамеренное лжесвидетельствование.

Необходимо отметить, что в конце XIX в. некоторые зарубежные ученые-юристы на основании ряда проведенных экспериментальных опытов доказывали несовершенство и ненадежность свидетельских показаний, данных на предварительном следствии, усиленно стараясь «объективизировать» уголовный процесс.

Доклад немецкого ученого Вильяма Штерна «Психология свидетельских показаний», прочитанный в Берлинском психологическом обществе, вызвал большой интерес и оживленную дискуссию в юридических кругах России. Опубликование доклада послужило толчком к интенсивному исследованию и обсуждению вопросов, связанных с отношением к свидетельским показаниям. Среди этих исследований наиболее основательными были работы О. Гольдовского «Психология свидетельских показаний» и А. Ф. Кони «Свидетельские показания на суде».

Остановимся на некоторых важных признаках, характеризующих личность свидетеля и определяющих специфику отношения к нему со стороны следователя, прокурора, адвоката.

Во-первых, темперамент свидетеля. В частности, давая показания на суде, сангвиник обычно сильно волнуется, в описываемых им картинах преобладают личные переживания, граничащие с преувеличениями и искажениями фактов. Поэтому при допросе свидетеля данного темперамента необходимо быть наиболее терпимым, не выражать мимикой и эмоциями свое согласие или неодобрение, поскольку такие люди склонны к приспособленчеству и могут резко менять данные ранее показания, подстраиваясь под желаемое.

Меланхолики обычно драматизируют события, но так как в силу своего характера стремятся проникнуть вглубь явления, необходимо чутко реагировать на поведение свидетеля, помня, что большинство меланхоликов — эгоцентрики; поэтому контакт с таким свидетелем возможно установить лишь через интерес к его собственной личности.

Холерик невнимателен, взгляд его поверхностен; он эмоционально взрывоопасен, что требует особой осторожности в его допросе с целью предупреждения конфликтов в зале суда.

Флегматик — наиболее обстоятельный свидетель, но обычно стремится избежать встреч с властями, неохотно выполняет свой свидетельский долг.

Во-вторых, пол свидетеля. У мужчин более развиты обоняние, слух, зрение; у женщин — вкус, вазомоторная возбудимость. Мужчинам время кажется длиннее на 35%, а женщинам — на 111%.

В-третьих, возраст свидетеля. Дети ближайшие факты помнят сильнее отдаленных; наоборот, память стариков сохраняет воспоминания отдаленных лет и юности отчетливо и слабеет относительно ближайших событий. Особой деликатности требует допрос свидетелей-детей относительно преступлений, совершенных на сексуальной почве, событий, касающихся взаимоотношений родителей и близких родственников.

В-четвертых, поведение свидетеля. Замешательство не всегда означает желание скрыть истину, улыбка или смех при даче показаний не служат признаком легкомысленного отношения к выполнению свидетельских обязанностей. Он может страдать навязчивыми состояниями без навязчивых идей. Свидетель может быть глуп по природе, но глупость необходимо отличать от своеобразности, которая тоже может отразиться на показаниях.

В-пятых, некоторые физические недостатки, делая показания свидетелей односторонними, в то же время увеличивают достоверность в другом отношении. Например, у слепых чрезвычайно тонко развит слух. Безнравственно акцентирование внимания на недостатках свидетеля: такой свидетель, призываемый для оказания помощи правосудию, достоин уважения, а не неприкрытого сострадания.

Потерпевшие от преступления иногда склонны неумышленно преувеличивать обстоятельства или действия, которыми нарушены их права. Это касается применения сильных выражений в описании впечатлений и ощущений, гиперболизировании размеров, быстроты и силы. Следовательно, явно выраженное недоверие или подозрение в неискренности унижает достоинство этих людей, и без того пострадавших от преступления. Необходимо крайне осторожно относиться к показаниям детей: впечатлительность и живость воображения при отсутствии должной критики по отношению к себе и окружающей обстановке делают многих из них жертвами самовнушения.

Наиболее часто встречающийся вид лжесвидетельствования — это навязанная ложь, источником формирования которой является иное лицо. В подобной ситуации лучшим средством оценки достоверности показания является перекрестный допрос, так как, выполняя добросовестно данное поручение, такой свидетель теряется при непредусмотренных заранее вопросах, путается и раскрывает игру.

А. Ф. Кони рассказывал о судебном процессе по обвинению в лжесвидетельствовании на бракоразводном процессе. Лжесвидетельство заключалось в удостоверении факта прелюбодеяния. Обвиняемые указали, что об измене они узнали от одного мелкого чиновника, а тому, в свою очередь, сказал об этом другой очевидец, впоследствии умерший. Допрошенный в качестве свидетеля чиновник под присягой подтвердил, что в театре ему показали сидевшую в ложе женщину и назвали ее по фамилии умышленно опозоренной дамы. То, что сообщенные сведения не соответствовали действительности, у прокурора не вызывало сомнений: об этом свидетельствовали и замусоленный мундир, и незнание свидетелем элементарных вещей — того, что итальянские оперы давались не в Большом, а в Мариинском театре, планировки зала, а также несоответствие жалованья чиновника стоимости театральных билетов.

Представляет интерес оценка прокурором результатов допроса. В ней нет гневного обличительного пафоса, наоборот, звучит сочувствие к введенному в заблуждение свидетелю, смешанное с легкой иронией: «...прокурор не без основания посоветовал обойти его показания, “так как свидетель имеет слишком необыкновенные качества, чтобы пользоваться его показанием при обсуждении обыкновенного дела: он обладает удивительным свойством дальнозоркости и для него до такой степени не существует непроницаемости, что из второго или третьего ряда кресел Мариинского театра он видит, кто сидит во втором ярусе Большого...”»[229].

Допрос свидетеля — очень важное и ответственное процессуальное действие, и поверхностное отношение к нему, особенно со стороны защиты, может нанести вред установлению истины или интересам участников уголовного процесса.

Перед присяжными двое подсудимых. Один из них трижды судим за кражи и грабеж. Допрашивается сыщик. Защитник спрашивает:

— Скажите, вы раньше знали Романова?

Свидетель делает короткую паузу и веско произносит:

— Да, знал; он известный вор.

Какого другого ответа мог ожидать защитник? Допрашивается другой сыщик. Несмотря на полученное предупреждение, защитник повторяет вопрос:

— Скажите, пожалуйста, а Матвеева вы знали?

Агент отвечает:

— И его, и всех его братьев знаю. Известные воры: только, к сожалению, до сих пор не попадались.

Матвеев ранее не судился. Если бы не защитник, его прошлое было бы безупречным в глазах заседателей. П. С. Пороховщиков писал по этому поводу: «Если бы приведенные вопросы раздавались с прокурорской трибуны, это было бы правильно; но когда они раздаются со стороны защиты, состязательный процесс превращается в нечто совершенно недопустимое. Нельзя признать нормальным такой порядок вещей, когда наряду с обвинителем, назначенным государством, суд назначал бы подсудимому еще казенного потопителя под видом защитника» (цит. по: Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 1 57).

Поскольку главным этическим правилом защитника на судебном процессе, подобно врачу в операционной, является принцип «не навреди», необходимо остановиться на некоторых рекомендациях, основанных на практике известных русских юристов конца XIX — начала XX в. Многие из них полезны и для прокурорских работников в настоящее время.

Товарищ прокурора Московской судебной палаты А. М. Бобрищев-Пушкин, автор книг «Эмпирические законы деятельности русского суда присяжных» и «Суд и раскольники-сектанты», советовал быть осторожным, спрашивая об обстоятельствах неизвестных или сомнительных. Пока есть сомнения, обе стороны могут толковать их в свою пользу; устранив их, можно выиграть, но можно и проиграть. А если принять во внимание, что в суде, особенно в суде с присяжными, самое незначительное по виду обстоятельство может иногда решить дело, то логический вывод как для обвинителя, так и для защитника: в случае сомнения — воздержись[230].

Уважая присутствующих в зале, не следует спрашивать свидетелей об обстоятельствах безразличных, бесспорно установленных и очевидных. Во-первых, это экономит время, а во-вторых, служит повышению авторитета правосудия. Каждый задаваемый вопрос должен иметь вполне определенную цель, образно говоря, вопрос следует задавать, только заранее зная на него ответ. Наконец, еще одно важное положение: умение вовремя остановиться.

П. Сергеич приводит следующий пример.

Парикмахер Шульц облил жену серной кислотой. Свидетель зашиты рассказал о дурном поведении жены и жестоком разочаровании подсудимого, мечтавшего о семейном счастье. Прокурор предложил лишь один вопрос:

— Вам все это известно со слов Шульца?

— Да.

— A не имею больше вопросов.

Защитник спросил:

— Он вам не рассказывал, что бил ее?

— Нет.

— Не рассказывал, что выгонял по ночам на улицу?

— Нет.

Вопросы защитника были ошибкой уже потому, что ответы на них были логическим выводом из ответа на вопрос прокурора. Но они были рискованной ошибкой, ибо свидетель мог сказать: «Да, рассказывал, и я сам сделал бы то же самое, если бы моя жена изменяла мне и издевалась надо мной».

Источник: Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 168.

Судебное разбирательство — это всегда столкновение добра и зла во имя справедливости. Сознание того, что последствием судебного решения может быть судебная ошибка, несправедливая безнаказанность или несоразмерное наказание преступника, превращает спор между обвинителем и защитником в настоящий бой. В судебном процессе борьба идет не за себя, а за других, отсюда повышенное чувство ответственности.

Первый этап современной судебной реформы в России, важнейшими вехами которого явилось введение традиции несменяемости судей и суда присяжных заседателей, позволил судебной власти приобрести статус одной из трех властей в государстве, сделав ее независимой от законодательной и исполнительной власти.

Усиление судебной власти должно сопровождаться повышением роли и значимости прокуратуры как гаранта соблюдения прав и законных интересов гражданина и государства, а поскольку защита прав и интересов в дальнейшем будет осуществляться в основном через суд, работники прокуратуры обязаны глубоко вникать в опыт функционирования правоохранительных структур других государств, в собственную историю развития судебной системы.

Период после судебной реформы 1864 г. в России — это пора расцвета юридической мысли, переосмысления роли общественности в осуществлении правосудия и проблем взаимоотношений между сторонами в уголовном процессе. Неслучайно П. А. Александров с достоинством говорил: «Я проникнут традициями того времени, когда всякая непорядочность в прениях удалялась, а чистоплотность и порядочность прений считалась одним из лучших украшений суда»[231].

Совершенство законов само по себе не гарантирует защищенности от произвола и судебных ошибок, выдвигая на первый план человеческий фактор. Именно поэтому изучение трудов русских юристов конца XIX — начала XX в., их личных наблюдений и выводов, касающихся проблем профессиональной этики, приобретает сегодня особый интерес и значимость.

Речи известных русских юристов указанного периода на уголовных процессах — это не только примеры судебного ораторского искусства, но прежде всего образцы высоконравственного отношения к своему профессиональному долгу, уважения к суду, судебному сопернику, к участникам судебного разбирательства.

Многие из этих речей и работ произнесены и написаны более ста лет назад, но и сегодня остаются очень актуальными высказанные в них требования к каждому судебному деятелю (следователю, прокурору, адвокату, судье): компетентность, тактичность, гуманное отношение к лицу, обвиняемому в совершении преступления, принципиальность и порядочность.

Интерес к трудам русских юристов послереформенного периода объясняется и схожестью нерешенных вопросов, связанных с осуществлением правосудия.

А. Ф. Кони указывал: «К судье следует предъявлять высокие требования не только в смысле знания и умения, но и в смысле характера, но требовать от него героизма невозможно. Отсюда необходимость оградить его от условий, дающих основание к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости»[232].

В равной степени это относится и к прокурорским работникам: неопределенность правового статуса прокуратуры на современном этапе, низкий уровень материальной обеспеченности, потребность многих прокуроров и следователей в улучшении жилищных условий — все это ведет к переходу квалифицированных кадров в коммерческие структуры, что порой снижает требовательность к соблюдению норм профессиональной этики вследствие недостаточного опыта молодого пополнения.

Вместе с тем процесс нравственного возрождения кадров правоохранительной системы должен опережать процесс духовного очищения общества в целом. Добросовестное и ответственное выполнение долга, соблюдение чести юриста позволят повысить престиж профессии и ее авторитет, приведут к тому, что сам юрист станет личностью, пользующейся доверием, уважением, влиянием среди людей, обладающей качествами, которые так важны в период создания правового, гуманного государства.

Реформа судебной системы в России закономерно выдвигает ряд вопросов, связанных с профессиональной этикой юриста. При изучении и обобщении положительного опыта, накопленного после реформы 1864 г., следует обратить внимание и на решение проблем профессиональной этики в трудах русских юристов конца XIX — начала XX в.

Необходимость усиления роли этических начал в правоохранительной деятельности на современном этапе развития общества не означает, что ранее эти проблемы не исследовались российскими юристами, поэтому необходимо учесть весь положительный опыт, накопленный отечественной юридической мыслью. В. Г. Белинский писал: «Нет ничего приятней, чем созерцать минувшее и сравнивать его с настоящим. Всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую все стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны»[233].

В России возрожден суд присяжных, существовавший ранее на протяжении 58 лет, начиная с 1864 г. и до октября 1922 г., когда из законодательства России упоминание о суде присяжных было исключено.

Первый удар по суду присяжных был нанесен через два года после его учреждения: законом от 12 декабря 1866 г. из-под суда присяжных были исключены дела об оскорблении в печати. Второй удар последовал после оправдания Веры Засулич: законом от 1878 г. из-под суда присяжных были изъяты не только дела террористов, но и все преступления против должностных лиц. Даже в европейских странах уже с середины XIX в. преклонение перед судом присяжных начало ослабевать и его значение в судопроизводстве стало уменьшаться.

В мире существуют две системы суда присяжных. Худшая из них действует в Англии, США и Канаде. Здесь присяжные решают вопрос о виновности подсудимого независимо от судьи, их вердикт о невиновности подсудимого обязателен для председательствующего. Профессиональный судья не может дать присяжным какой-либо юридический совет, предупредить возможную ошибку, и даже если он убежден, что вердикт присяжных явно необоснован, ничего не может сделать. Именно такой суд присяжных мы и переняли у американцев.

Между тем в странах Европы действует принципиально иной суд, хотя и он тоже называется судом присяжных. Он состоит из трех профессиональных судей и присяжных (в некоторых странах их называют шеффенами). Они — люди из народа, но вопрос о виновности они решают совместно с судьями и под их руководством, совместно допрашивают подсудимого и свидетелей.

В наш век крайней специализации целесообразно доверять людям, имеющим необходимую подготовку. Больной хочет, чтобы его лечил врач со специальным образованием, точно так же следует предоставить заботу о законности только блюстителям закона — полиции, прокуратуре, а в суде — профессиональным судьям. Из года в год суды присяжных рассматривают все меньше дел: в США — 7,6%, в Англии — 3%, во Франции — 1% от общего числа дел. В некоторых странах вообще отказываются от этой формы правосудия. В Греции система судов присяжных заменена коллегией в составе трех судей и пяти заседателей. В 1923 г. суды присяжных были учреждены в законодательном порядке в Японии, однако 99% обвиняемых, имевших право на рассмотрение их дел с участием присяжных, отказывались воспользоваться этой возможностью, поскольку вынесенный судом присяжных приговор нельзя обжаловать в вышестоящей инстанции. Конституция Японии 1946 г. уже не содержит упоминаний о суде присяжных. Нет судов присяжных в Нидерландах, Исландии, Люксембурге.

За время, прошедшее со дня его введения в девяти регионах России, накоплен достаточный опыт, и можно сделать определенные выводы. Главный из них заключается в том, что российский суд присяжных является сложной, неповоротливой, очень дорогостоящей и крайне непрофессиональной системой.

Списки присяжных часто составляются формально, в них включаются малограмотные, морально неустойчивые и даже ранее судимые лица. Решения, принимаемые присяжными, часто основываются не на законе и профессиональном юридическом анализе всех обстоятельств дела, а на обывательски-эмоциональной оценке театрально построенных выступлений сторон. Судами присяжных бывали оправданы даже лица, совершившие особо тяжкие преступления.

Знаток истории России, профессор Гарвардского университета Ричард Пайпс писал, что использование предоставленных возможностей для преследования сиюминутных политических интересов сыграло на руку противникам реформы и явилось для России большой трагедией[234].

Процессуальный закон определяет содержание и форму государственного обвинения, криминалистика — методику, «технологию» участия прокурора и адвоката в исследовании доказательств. Но есть и третий компонент, неразрывно связанный с первыми двумя, без которого невозможен действительно высокий уровень деятельности прокурора в суде.

Это психологическая и этическая культура, которые позволяют уяснить нравственную основу процессуальных правил и запретов и оценить допустимость тех или иных приемов обвинения с точки зрения требований морали.

Участие в судебном процессе, где прокурор действует не в тиши кабинета, а в живом и подчас остром публичном споре, предъявляет к нему особо высокие нравственные требования. Здесь наиболее явно видны и поэтому особенно нетерпимы любые проявления тенденциозности, предвзятости, бестактности, отсутствия психологической культуры, несовместимые с положением прокурора.

Это — принципы, которые позволяют прокурору правильно определить свое поведение в любых, самых сложных ситуациях, нужно только, чтобы они были им поняты и приняты, стали его внутренней сущностью. Нравственная позиция прокурора формируется на протяжении всей его сознательной жизни, но наиболее важен период учебы в вузе и практики.

Самое главное для прокурора — осознать свою роль в судебном разбирательстве, общественную значимость своей деятельности, чувствовать себя не чиновником, обязанным во что бы то ни стало отстоять ведомственные интересы, а полноправным, самостоятельным участником правосудия, призванным способствовать правильному осуществлению этой важнейшей государственной деятельности.

Для некоторых прокуроров постановка этих целей потребовала коренного пересмотра привычных подходов. В недавнее время, когда самостоятельность суждений отнюдь не поощрялась, у нас сложился весьма распространенный тип прокурора-конформиста, пассивно воспринимающего господствующие мнения при отсутствии собственной позиции. У такого прокурора постоянные выступления в суде постепенно вызывали профессиональную деформацию, вырабатывали привычку быть обвинителем, идти по проторенному пути. Складывался образ мышления, который А. Ф. Кони назвал ленью ума. Такой прокурор не способен к деятельности в условиях правового государства. Здесь нужен человек, не связанный прежними решениями, стремящийся отыскать истину, относящийся к делу творчески, самостоятельный и вместе с тем полностью ответственный за свои решения.

Объективность как одно из основных требований к обвинителю — принцип столь же юридический, сколь и этический. Обвинение человека, вина которого не доказана, любая несправедливость в отношении подсудимого не только нарушают закон, но и противоречат элементарным нормам морали. Прокурор обязан принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, независимо от того, идет это на пользу обвинению или защите. Он должен оставаться объективным в оценке доказательств, не преувеличивая значения обвинительных улик и не преуменьшая веса доказательств, ослабляющих или опровергающих обвинение. Прокурор должен поддерживать обвинение со всей энергией, настойчивостью и умением, помня, что именно на нем лежит обязанность изобличить преступника, доказывать правильность предъявленного подсудимому обвинения. Но он обвиняет подсудимого лишь в той мере, в какой его вина доказана в суде, и если придет к убеждению, что данные судебного следствия не подтверждают предъявленного обвинения, то ему придется отказаться от него (ст. 246 УПК РФ).

Поддерживая государственное обвинение, прокурор не должен забывать о воспитательном воздействии как судебного процесса в целом, так и его выступления в частности. Прокурор не сможет выполнить стоящих перед ним задач, если сам не будет следовать закону. Требования обвинителя, противоречащие закону, не будут авторитетными в глазах граждан. Нарушения законности недопустимы в любом государственном учреждении, особенно в деятельности органа, на который возложена государственная обязанность охранять закон и бороться с его нарушениями. Глубокое уважение к закону, нетерпимость к любым его нарушениям, искажениям, пусть даже на первый взгляд незначительным, — важнейшие элементы морального облика прокурора; это должно удерживать его от каких бы то ни было попыток необоснованно усилить ответственность подсудимых.

Требование объективности во многом определяет не только позицию прокурора в судебных прениях, но и все его поведение в процессе, отношение к другим участникам судебного разбирательства. В подготовительной его части, главная задача которой состоит в создании условий для полного и всестороннего исследования доказательств на судебном следствии, прокурор обязан прежде всего правильно, непредубежденно отнестись к разрешению ходатайств подсудимого, защитника, потерпевшего об истребовании дополнительных доказательств. Как бы ни был обвинитель убежден в виновности подсудимого, он не может не считаться с тем, что осуществление права обвиняемого требует удовлетворения его ходатайства о выяснении обстоятельств, имеющих значение для дела. Лишь при условии, что подсудимому были предоставлены все возможности защищаться от обвинения, у прокурора будет не только юридическое, но и моральное право поддерживать обвинение, требовать наказания подсудимого.

Особо следует подчеркнуть необходимость уважительного отношения прокурора и адвоката к свидетелям, которые, не будучи, как правило, лично заинтересованы в деле, выполняют свой важный и далеко не всегда легкий гражданский долг. Недопустимы придирчивость к свидетелю, преждевременное оглашение оценки правдивости и достоверности его показаний, грубость, запугивание, угроза привлечения к уголовной ответственности, если свидетель не дает ожидаемых от него показаний, отказывается от показаний, данных им на предварительном следствии, и т. п.

Что касается обвинительной речи прокурора, то наряду с тем, что его позиция должна быть правильна по существу, его выводы о виновности подсудимого, квалификации преступления и мере наказания должны строго соответствовать закону, немалое значение имеет соблюдение чувства меры при оценке общественной опасности преступления и оценке личности подсудимого. Чтобы речь прокурора достигла своей цели, чтобы она имела должное воспитательное воздействие, оценка опасности преступления должна строго соответствовать действительному значению содеянного, не преувеличивая и не преуменьшая его. Сам тон выступления прокурора должен соответствовать характеру и значению дела. Было бы неправильно, обвиняя подсудимого в совершении тяжкого преступления, тем более получившего значительный общественный резонанс, ограничиться сухим изложением фактических обстоятельств и юридических выводов. Особенно этого следует избегать, выступая перед присяжными. Столь же неуместен ложный пафос, громкие слова по отношению к подсудимому, совершившему преступление, не представляющее большой общественной опасности.

Оценка значения и опасности преступления может быть правильно понята и воспринята слушателями лишь при условии, что виновность подсудимого не вызывает у них сомнений, если государственный обвинитель в этом их убедил. Если же по сложному и спорному делу прокурор, не разобрав подробно доказательств, станет клеймить позором подсудимого, в вину которого слушатели (а главное — присяжные заседатели) еще не поверили, то никто его не поймет. Поэтому по таким делам не следует начинать речь с общественной оценки преступления.

Один из самых сложных с этической точки зрения элементов обвинительной речи прокурора — характеристика подсудимого. Она необходима прежде всего потому, что выводы обвинителя относительно наказания, которое, по его мнению, следует применить к подсудимому, в значительной мере определяются именно личностью виновного (ст. 37 УК). Без освещения данных о личности подсудимого невозможно вскрыть причины совершения преступления, способствовавшие ему обстоятельства. Однако, говоря о подсудимом, прокурор не может забывать, что имеет дело с человеком, вина которого еще не установлена, в отношении которого действует презумпция невиновности.

Характеристика должна быть основана на имеющихся в деле данных, являться выводом из этих данных. В ней не может быть места голословным утверждениям, субъективному мнению о подсудимом. Совершенно недопустимы необъективность, игнорирование положительных качеств человека. Характеристика должна ограничиваться свойствами подсудимого, проявившимися в преступлении или обусловившими его и имеющими значение для разрешения дела. Самое важное — показать, явилось ли преступление закономерным результатом поведения подсудимого, проявлением его личных качеств или это случайный эпизод, противоречащий всей его жизни. Но копаться в биографии подсудимого, собирать порочащие его данные, которые не имеют отношения к делу, недопустимо и безнравственно.

Если при производстве обыска и выемки (ст. 182 УПК РФ) следователь обязан принимать меры к тому, чтобы не были оглашены обстоятельства интимной жизни лица, у которого производился обыск (в том числе, разумеется, и обвиняемого), то тем более это требование относится к прокурору, выступающему с судебной трибуны.

С особой осторожностью прокурор должен использовать в речи данные о поведении подсудимого на предварительном следствии и в суде. Подсудимый имеет право защищаться от предъявленного обвинения всеми допускаемыми законом средствами, может признавать или не признавать себя виновным. Чистосердечное раскаяние служит по закону обстоятельством, смягчающим ответственность. Но отсюда не следует, что отрицание вины, оспаривание обвинения может рассматриваться как обстоятельство, отягчающее ответственность: в исчерпывающем перечне обстоятельств, установленном законом (ст. 63 УК), его нет. Другое дело, если подсудимый фальсифицирует доказательства, пытается воздействовать на свидетелей, обвинить в преступлении невиновного. Это действия противозаконные, они характеризуют подсудимого, об этом можно и нужно сказать в речи.

При характеристике подсудимого от прокурора требуется сдержанность, умеренность в выражениях. Сила обвинителя — в доводах, а не в эпитетах, писал А. Ф. Кони. Обвиняя подсудимого в преступлении, давая порой самую острую оценку его поведению, прокурор тем не менее не может опускаться до грубости и оскорблений. Ни при каких обстоятельствах нельзя допускать по отношению к подсудимому издевательского тона. Подобные приемы несовместимы с отправлением правосудия — ответственной государственной деятельностью, в процессе которой решаются судьбы людей. Нередко прокурор пользуется оружием иронии — действенным средством разоблачения лжи, обмана, надуманных утверждений. Но это требует умения, осторожности, такта. И если обвинитель еще не выработал в себе этих качеств, лучше обойтись без иронических замечаний, которые легко могут перейти в пошлость, зубоскальство, совершенно неуместные в столь серьезном деле. Обвиняя подсудимого в преступлении, писал А. Ф. Кони, прокурор должен выступать со спокойным достоинством исполняемого грустного долга, его речь должна быть проникнута печатью трезвой, зрелой мысли. Если наказание преступника не имеет целью унизить человеческое достоинство (на это прямо указано в ст. 20 УК), то тем более недопустимо унижение подсудимого, который еще не признан преступником, а возможно, и не будет им признан.

Эти основные требования должны определять не только нравственно допустимые пределы характеристики подсудимого в речи прокурора, но и вообще отношение его к подсудимому на всем протяжении судебного разбирательства. При всей настойчивости прокурора в изобличении виновного это отношение не может быть лишено гуманности, человечности. Обвинителю должны быть чужды злорадство, насмешка, стремление унизить человека.

Отношение прокурора к потерпевшему определяется прежде всего положением последнего в уголовном судопроизводстве. Принимая меры к справедливому наказанию виновного (в чем потерпевший обычно заинтересован прежде всего), прокурор в случае необходимости должен выступить в защиту прав и законных интересов потерпевшего. По делам о преступлениях против жизни, здоровья, достоинства граждан, например об убийстве, изнасиловании, клевете, порой приходится защищать доброе имя потерпевшего от необоснованных обвинений со стороны подсудимого и других лиц, которые пытаются таким образом избежать ответственности или смягчить ее. Бывает и так, что прокурор вынужден сказать в адрес потерпевшего слова осуждения, поскольку именно его неправомерные действия, легкомысленное поведение в той или иной мере явились причиной или поводом к преступлению. Конечно, замалчивать, обходить эти обстоятельства прокурор не вправе. Но отрицательная характеристика потерпевшего, так же как и характеристика подсудимого, должна быть строго обоснована, сдержанна, корректна[235].

Объем информации, которую использует суд, в подавляющем большинстве случаев существенно меньше общего объема информации, собранной в уголовном деле. Объясняется это тем, что процесс удостоверительной деятельности на предварительном следствии включает и факты, в отношении которых позднее будет установлена их неотносимость к рассматриваемому событию. Такое предварительное определение относительности доказательств помогает суду концентрировать свое внимание на более узкой группе обстоятельств и фактов.

Особенность деятельности суда заключается в том, что процесс опосредствованного познания фактов здесь занимает большее место, чем в деятельности следователя. Это определяется еще большим удалением суда по времени от совершения преступления, особыми процессуальными условиями его деятельности, восприятием многих фактов через восприятие следователя. Это приводит к необходимости еще раз на предварительном следствии принимать меры к тому, чтобы полнее закрепить воспринятое и тем самым существенно облегчить познание фактов судом, построение мысленных моделей исследуемого события.

Имеется существенная разница и во временных отрезках поступления информации к следователю и к суду. На предварительном следствии информация в полном объеме поступает на протяжении более значительного периода времени. За это время следователь успевает ее полностью воспринять, переработать, отбросить не имеющее отношение к данному делу и т. д. В суде же весь процесс поступления информации предельно сконцентрирован. Вся информация о событии преступления, о личности обвиняемого поступает в период судебного рассмотрения. Краткость времени восприятия информации в суде приводит к необходимости особой дисциплины мыслительной деятельности.

Так, суд сам определяет порядок восприятия информации (последовательность допроса свидетелей и обвиняемых), скорость ее поступления (через определенные периоды объявляется перерыв, с тем чтобы информация не воспринималась в состоянии крайнего утомления, когда полнота восприятия существенно снижается).

Сложность познавательной деятельности в суде обусловливается и тем обстоятельством, что в одно и то же время необходимо воспринимать факты и источники фактов, сопоставлять факты с общей мысленной моделью, внутренне подготавливать себя к предстоящей конструктивной деятельности — вынесению приговора, решения. Эта мыслительная деятельность постоянно усложняется необходимостью принятия частных решений по той или иной совокупности фактов. Так, суду необходимо принимать решения по поводу заявленных ходатайств о вызове дополнительных свидетелей, истребовании документов и т. п.

Наличие исходной модели события в материалах дела создает возможность осуществления познавательной деятельности суда по четкому, заранее определенному плану. Путем изучения уже собранных данных вновь планируется порядок анализа и синтеза отдельных элементов фактов, выдвигаются и разрабатываются возможные версии, другие возможные модели того же события, действия. Обязательно построение версий о личности подсудимых, об их участии в событии, о причинах определенного поведения, об условиях поведения, действий и т. д.

Состояние готовности предполагает предельную концентрацию мыслительных процессов судей на обстоятельствах, фактах данного дела. Эти условия могут быть созданы только в результате уже проведенной работы по изучению материалов дела, выдвижению версий, составлению плана исследования фактов в судебном заседании.

14.2. Формирование убеждения и принятие решения судом

Формирование судейского убеждения — не просто результат воздействия на сознание судей определенной совокупности доказательств, установленной и проверенной в ходе судебного разбирательства. Оно всегда складывается на основе рационального познания причинно-следственных и иных связей между фактами объективной действительности, ценностного к ним подхода, их соотношения с запретами уголовного права, чувственного переживания полученных по уголовному делу результатов, сделанных из них правовых выводов.

Осознание судьей своей роли в осуществлении правосудия способствует появлению критического отношения к выводам органов предварительного расследования. Такое отношение способствует критическому взгляду на результаты предварительного расследования, помогает вскрыть допущенные при расследовании ошибки или нарушения закона.

Анализ данных анкетирования приводит к выводу, что на формирование судейского убеждения также влияют социально-психологические (поведение подсудимого в суде и т. д.) и внесудебные факторы (требование общественных организаций, оценка средств массовой информации). По анкетным данным, 57,6% судей считают, что их убеждение формируют следующие факторы: предварительное изучение материалов уголовного дела, доказанность (недоказанность) обвинения в ходе судебного следствия, а также прошлая преступная деятельность подсудимого; 19,8% опрошенных добавили к этому еще социально-психологические факторы.

В философской литературе процесс формирования убеждения передается формулой «познано — понято — пережито — принято за истину». Например, В. Ф. Бохан переносит эту формулу на формирование судейского убеждения с некоторыми дополнениями, а именно: «познано — понято — пережито — принято за истину — подготовлено решение». Составные части этой формулы он рассматривает как элементы судейского убеждения. Н. Л. Гранат и Ю. Н. Погибко полагают, что приведенная выше формула должна иметь выражение «познал — определил ценность — принял как истину — принял решение»[236].

В гносеологическом аспекте процесс формирования судейского убеждения развертывается в системе «незнание — знание»: от вероятностного знания — к знанию истинному и достоверному, полученному в результате исследований совокупности доказательств.