Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля Павловский Глеб

КУДРИН

Две политтехнологии

Официальным политтехнологом считают Владислава Суркова, первым из чиновников раскрывшего публике свои опасения и мотивы. Другой ведущий политтехнолог России, проектант ее экономики Алексей Кудрин, подолгу оставался в тени. Почему Кудрин политтехнолог? Потому что экономика России не результат хозяйственного развития – это политический артефакт, отражающий необычную концепцию власти и собственности.

Философия Кудрина коренится в недоверии к человеку, это общее у него с Сурковым. Но есть различия. Если Суркову ненавистна народная стадность с ее порывами к безвластию – Кудрин побаивается поэтов во власти, с их азартом и «креативностью».

Пока Сурков боролся с бесами деструктивности, Кудрин искоренял мотовство инициативы. Их философию бесполезно критиковать – то их личная вера. Финансовая инквизиция Кудрина и радикальный волюнтаризм Суркова легли в основу государственной мысли РФ. Эта мысль была плодотворной. Один из ее плодов – российская экономика, вещь тонкой ручной работы министра финансов.

ФИЛОСОФИЯ Кудрина коренится в недоверии к человеку, это общее у него с Сурковым. Но есть различия. Если Суркову ненавистна народная стадность с ее порывами к безвластию – Кудрин побаивается поэтов во власти, с их азартом и «креативностью».

ОГРАНИЧИВАЯ, распределять

«Свои силы и ресурсы всегда будут ограниченными». «Ограниченность» – термин, естественный для финансиста. Но у Кудрина он диктует распределительный императив. Главный вывод Минфина Кудрина: «правильно распределять ограниченные ресурсы» ©. Под этой сентенцией либерала подпишется и Ким Чен Ир.

Изымая средства у бизнеса, трудящихся и регионов, Кудрин выстроил экономику резервов с «мощным налоговым потенциалом». В искусственной экономике любопытна ее фискальная гидропоника – сеть капилляров, по которым деньги откачиваются в бюджет для последующего резервирования и распределения по социальным статусам. Счетчик Кудрина прост: его индикатор привязан к ценам на нефть. Объемы откачки газа и нефти предопределяют, сколько чего поступит обратно. Дирижирование задано устройством движка – распределение доминирует над производством. Финансы текут отовсюду, от самых grass roots производства в бюджет. Все стекается в центр, в «кудринскую кубышку». Ограничения порождают власть контролировать и распределять.

Фетишем стал низкий уровень расходов населения, обеспеченный низким уровнем его доходов, при отсутствии сбережений и пассивности (за политическую пассивность граждан отвечает Сурков). Тратить деньги, по Кудрину, лучше не в России, ведь денежную массу придется стерилизовать. Вкладывайте в западные бумаги – «Доходность пониже, да сохранность получше» ©.Так изволит шутить министр, и для него «это нормально». Кудрин – русский, и это многое объясняет. Он выдает русскую тайну: подальше от Москвы, так сохранней.

Производство КАК ПОТРЕБЛЕНИЕ с последующей стерилизацией

Производство Кудрин рассматривает как осложненную форму потребления. Ресурсы тратятся (и по пути раскрадываются) ради паразитизма рабочих и гедонизма промышленников. Всем переплачивают, рабочим особенно. Производство развертывают для списания бюджетных кредитов, да чтоб девок свозить в Куршевель. Средний класс-паразит шлет в «Твиттер» Медведеву денежные просьбы. Пенсионеры – вообще пережиток советской экономики.

Все это для Кудрина мотовство. Распределенные деньги – деньги потерянные, деньги-изменники, перешедшие на сторону его главного противника – инфляции. Таким не место в экономике. Их надо стерилизовать, отняв текучую производственную неуловимость. С инфляцией Кудрин борется остервенело, как его alter ego Сурков с экстремизмом.

Бессистемные инвестиции и ШЕРВУДСКИЙ ЛЕС

Если в политтехнологиях Суркова важно не допустить «несистемных» популистов и нигилистов в политику, то для Кудрина несистемный элемент – это деньги, вливаемые в производство, – большой риск! «Вливание этих денег в российскую экономику снова создаст сильную зависимость» ©.

Что Кудрин считает хорошими деньгами? Иностранные инвестиции, которые когда-то придут. А пока не пришли, надо «создавать условия», понижая инфляцию. Еще бы снизить объемы воровства из бюджета, но как? Ведь система распределения денег через федеральную бюрократию – ультракоррупционна.

Но в чем был политический смысл всего этого? Финансовая СВЕРХВЛАСТЬ наверху. В точке, через которую проходят все деньги страны, всегда оказывается Кремль.

Дефицит денег в экономике вызывает в ней дарвиновскую борьбу. В борьбе за жизнь и бюджетный проект можно победить лишь заодно с человеком в мундире. Чтобы отнять средства у другого, кому они так же нужны, капиталист оплачивает систему защиты от таких же баронов-разбойников, как он сам.

ВЛАСТЬ неопределенности – финансовая СВЕРХВЛАСТЬ

Кудринский soft власти – налоговая неопределенность в вечно реформируемой системе. «Ведем работу… пока не удается переломить настроение… думаю, мы найдем золотую середину» – и все это о налогах, налогах. Налоговая непредсказуемость подавляет склонность к инвестициям. Зато она создает тягу в гидропонике Кудрина – и тот царствует в ней, как китайский дракон в тумане.

Но в чем был политический смысл всего этого? Финансовая сверхвласть наверху. В точке, через которую проходят все деньги страны, всегда оказывается Кремль.

Правда, эта глобальная власть, наружно мощная, анемична внутри страны, на которую не тратит денег. Зато тратит вдвойне по требованиям массовых групп, – и снова мы видим, как производство в России мимикрирует под потребление.

В отличие от управленческой вертикали бюджетно-финансовая вертикаль Кудрина построена и работает. Влияние Путина в мировой элите опиралось на низкий уровень внешнего долга и высокий уровень накоплений российской власти в надежных бумагах власти американской. С долларами Кудрин вел себя, как мент с гастарбайтером – выдворял их на родину.

Битва железных КАНЦЛЕРОВ

В конце эпохи тандема путинский проект власти, как и все в ней, раздвоился на две политтехнологии и две стратегии. Сурков в силу интуитивного чувства угрозы, а больше из эстетических переживаний, стал сторонником инновационной экономики. Его видение власти бесперспективно в кудринском русле.

Система Суркова – Кудрина – конвертация системных финансовых рисков в скрытые политические. Это диктатура тыла над фронтом, служб обеспечения над политическими целями.

Сурков чувствует, как, вымывая ликвидность, кризис подмывает основы власти. Но к этому риску политика Минфина бесчувственна. «За счет резервов накопленного до кризиса Россия прошла его лучше многих» – да, но куда она прошла – и где находится?

В кудринской модели непризнание заслуг и успехов – норма политики. Тонко улыбнуться в ответ на россказни преуспевших губернаторов: знаем-знаем, мол, что там у вас за «успехи»! Ах, у вас рост? Это значит, что министр финансов дал вам немного украсть. Зато есть старые деньги, давно и надежно выведенные из России. Кудрин свой хозяевам этих стерилизованных масс, либералов по памяти, изодравших промышленность на атласные портянки. Они не либеральны в отношении собственных рабочих, а средний бизнес держат за кредитную сволоту. Инновационный сектор в России им финансово неинтересен – в мире масса более защищенных мест для капитала.

Вы хотите другой РОССИИ?

В приоритетах модернизации и «бурного роста промышленности» Кудрину законно не нравится слово «бурный». Бурями трудно управлять, их бюджет непредвидим. Проще управлять резервами ввиду будущих бурь, вечно откладываемых. Кудрин велит запасать ресурсы в предвидении отложенного роста. Чем управлять, активностью или отсрочкой? Кудрин управляет отсрочками. Но тандем присвоил и эту власть; а присвоив, ею злоупотребил.

Система Суркова – Кудрина – конвертация системных финансовых РИСКОВ в скрытые политические. Это диктатура тыла над фронтом, служб обеспечения над ПОЛИТИЧЕСКИМИ целями.

Спор политтехнологов решится выборами 2012 года. Но спор философий не предрешен. Главные силы Кудрина еще даже не вышли на сцену. Это не тот, о ком вы подумали… это не Путин! Это потребительская Россия, под именем «большинства» превращенная в идеал нулевых. Путинское большинство вышло из пауперизированной избирательской массы 1999 года. Пенсионеры без пенсий, рабочие без зарплат, разоренные дефолтом предприниматели и некормленые офицеры, горожане с заблокированными счетами в Мост-Банке и «Менатепе». Кипящий потенциал революции Миллениума, предотвращенной явлением Путина. Недореволюционеров накормили, перевербовали, поставили на социальный учет, встроив в систему распределения. Бюрократию приставили распределять, офицеров – контролировать.

Теперь потребительское большинство – массовая часть коалиции Кудрина. Оно за рост экономики, если рост ограждает от перемен. Недовольные ростом тарифов, они ищут не Сколково, они ищут страховку. Консервативно ли все еще большинство, и лояльно ли? Охранитель не найдет в нем верной опоры – либерал не найдет там друзей.

Те, кто не хочет меняться, ради этого не раз выходили на площадь – в Тегеране-1978, в Каире-2011. Революции бывают мятежами против развития и модернизации. И если путь для перемен открывается, то не по воле движущих масс, а оттого, что утописты чего-то недоглядели.

НАРОД

Создав «Общероссийский народный фронт», Путин объявил символическую запись в народ. Кто входит в ОНФ – входит и в народ Путина.

Решения принимать в ОНФ отдельных людей не было в первоначальном плане – заявляли, что во фронте будет только коллективное членство. Обычно Путин не любит экспериментировать с тем, чего не знает, а в Национальном фронте ГДР индивидуального членства не было. Но Путин пошел на принятие индивидуальных членов. Этот отказ от прежней концепции большинства еще сильнее удаляет ОНФ от прежней путинской идеи – страны-государства. В декларации о Народном фронте слова «государство» нет вовсе, что небывало для путинских документов такого рода – народ есть, а государства нет.

Путин выбирает СЕБЕ народ

Зачем вдруг Путину понадобился народ, которого нет в его государственном космосе? Он ведь не случайно избегал этого слова, используя его очень редко, в ритуально-торжественных случаях. Путин народ недолюбливает. Как он сказал однажды Немцову приватно про гимн России: «Какой народ, такие и песенки».

Народ для Путина в реальности – лишь население. Это он закрепил в русском политическом дискурсе «население» как СОБИРАТЕЛЬНОЕ имя для граждан Российской Федерации. Принимая индивидуальных граждан в ОНФ, население принимают в народ.

В прежнем космосе Путина народ удален от политики. Всякое вторжение народа во власть – вещь опасная: то революция, то съезд народных депутатов, то народная война. Но теперь Путину политически понадобился народ, отдельно от государственной оболочки. Почему и для какого использования, ему еще непонятно. Зато началось конструирование и пополнение народа. «Народ» заселяют населением.

Народ для Путина в реальности – лишь население. Это он закрепил в русском политическом дискурсе «население» как собирательное имя для граждан Российской Федерации. Принимая индивидуальных граждан в ОНФ, население принимают в народ.

Народный фронт это организация, посредством которой население в индивидуальном порядке, группами и предприятиями, то есть коллективами бюджетно зависимых лиц, принимают в народ.

Принимают «на общих основаниях». Эта формула означает снижение статуса принятых в ОНФ организаций и тех, что примут в дальнейшем. Путин говорит им: иерархий не придумывайте – ваше место в ней определю один я!

Все люди, вступающие в ОНФ, принимают программу действий в пользу России. Это усиливает путинский позитивный тон – дескать, у нас все в порядке! Путин все чаще настаивает: хватит бурчать, все у нас хорошо! В кризис мы все сделали великолепно, все почти угадали; кто там бурчит? Медведев бурчит и бурчит о дефектах системы. Отличный контраст: одинокий ворчун Медведев и позитивный Путин – всегда с народом. Власть позитива пресекает спор. Признав авторитет Путина, член ОНФ отказывается от дебатов. Вступающему в ОНФ не о чем спорить с Путиным. Да и незачем. Вот и Медведев не спорит, и авторитет он признал.

Эта новая логика еще не достроена. Самое важное в ней – перевернутый выбор, выбор властью себе нового народа. Пока идет предварительное номинирование в члены народа. Вступившие в ОНФ прошли праймериз и включены в списки. Итоговый народ, по обычаю власти, определится через исключенных – тех, кого вычеркнули из списков. Народ определяется через исключение не- и антинародных лиц. Власть исключать – и есть высшая власть. Ею мы контролируем рубеж, границу…

Линию фронта.НЕФТЯНАЯ ЗАВИСИМОСТЬ?

Почему Россия – НЕ PETROL STATE

Почему ошибочно называть Россию нефтяным государством? По определению нефтяное государство – то, чья государственная система архаична и для сохранения которой правительство тратит доходы с продаж нефти и газа. Есть сверхдоходы – и глава государства продлевает свое существование во власти, делая дорогостоящие подарки населению. Когда сверхдоходы кончаются, команда теряет власть.

По отношению к России эта гипотеза очень соблазнительна. Имея дело с властью, которую считали ничтожной, а она вдруг оказалась сильной, да еще эта власть пахнет нефтью, соблазнительно утверждать, что речь идет о нефтегосударстве.

Понятие petrol state подразумевает государство, которое получает большую долю средств за счет добычи и экспорта нефти и газа, но при этом отличается слабостью государственных институтов и авторитарным режимом. Пока никем не доказано, что в России вообще есть государственность, отделимая от схемы доступа к ренте, нефтяной или сырьевой.

Известен «1-й закон петрополитики» Фридмана, согласно которому уровень демократии стран обратно пропорционален ценам на нефть. (Доказательств этому нет, не считая идеологизированных рейтингов Freedom House.)

Понятие petrol state подразумевает государство, которое получает большую долю СРЕДСТВ за счет добычи и экспорта нефти и газа, но при этом отличается слабостью государственных институтов и АВТОРИТАРНЫМ режимом. Пока никем не доказано, что в РОССИИ вообще есть государственность, отделимая от схемы доступа к ренте, НЕФТЯНОЙ или сырьевой.

ШАНТАЖ расщеплением

Как устроены были доходы Российского государства во второй половине 1990-х годов, когда его расходы финансировались помощью МВФ? Несомненно, Россия, не получала бы стабилизационных кредитов от МВФ, если бы критерии фонда строго выдерживались. Россия, тем не менее, получала значительные суммы. (Кстати, заложившие основу для формирования в будущем двух раздельных схем финансирования – общества и его правящей элиты. Последняя перешла на теневую ликвидность при освоении кредитов МВФ.)

Под что правительство Ельцина получало довольно большие кредиты? Почему под эти долги росли российские ценные бумаги, а на их рост ориентировались игры азартных инвесторов? Нефть не была этим залогом. Промышленность и банки сдулись. Земля не стала этим залогом. В России до сих пор нет земли, в точном смысле находящейся в частной собственности бесспорно. Тогда что же?

Деньгами МВФ заливали российские ядерные активы и ракетно-пусковые шахты. Команда Ельцина прекрасно сыграла на ядерных страхах США. Ядерный страх и был реальным обеспечением кредитов МБ и МВФ.

Боялись не пуска ракеты в направлении США – боялись выхода расщепляющихся материалов, кадров и ноу-хау российских ядерных сил на рынки третьего мира. Как это сделали Пакистан и Северная Корея для Ирака, Ливии и т. д.

Тогда не было обвинений России в petrol state. Но едва ли это была респектабельная форма получения денег. Ядерное запугивание – очень плохой залог. Чтобы продолжать извлекать из него выгоду, стране пришлось бы нагнетать страхи (с риском разделить судьбу Саддама Хусейна). Шантажируя США своей невменяемостью, Москва теряла способность контролировать территорию и место на мировых рынках. Ликвидность России целиком зависела от западных займов, но МВФ не бездонен, и не бездонно терпение стран-руководителей.

Итак, Российская Федерация давно ищет путь простого извлечения ликвидности из внешнего мира. Этот поиск определил мышление и построение российской власти. Оставаясь нерешенной, задача перешла к Путину. Он искал надежную схему построения государства и его финансирования. Искал вместе с коллегами по команде, мастерами построения коммерческих и посреднических схем. Вместе с низкими ценами на нефть Путин 2000 года получил на руки советский нефтегазовый комплекс, но тот был крайне неоднороден.

Представим, что Путин решился бы реализовать вариант Чавеса или нефтяных диктатур Центральной Азии. Ему пришлось бы строить неустойчивую диктатуру в очень неудобном месте. Petrol state – это не только популизм, основанный на легких доходах, но и содержание государственного аппарата, силовых структур с подконтрольностью их комплекса тем, кто торгует нефтью. Путину пришлось бы выбирать между деньгами на репрессивный аппарат и деньгами на народ. Денег и на то и на другое не хватило бы – государства не было вовсе, а страна велика, мы не Казахстан. Ему пришлось бы срочно профинансировать контроль над территорией – для чего отсутствовали кадры и средства. Остатки советской машины были слишком слабым пунктиром реальной власти.

А без контроля над территорией нельзя строить petrol state – сразу возник бы спор, чья это НЕФТЬ и чьи доходы. Доходы надо было ПУСТИТЬ внутрь системы, не теряя их целиком. Погрузить предательски ненадежную региональную БЮРОКРАТИЮ в море денежных выгод и предоставить ей строить ВЛАСТЬ – отняв, однако, у нее всякую финансовую самостоятельность.

А без контроля над территорией нельзя строить petrol state – сразу возник бы спор, чья это нефть и чьи доходы. Доходы надо было пустить внутрь системы, не теряя их целиком. Погрузить предательски ненадежную региональную бюрократию в море денежных выгод и предоставить ей строить власть – отняв, однако, у нее всякую финансовую самостоятельность.

Решить эту задачу в тогдашней России можно было лишь танками. Путин решает ее иначе – бюджетными трансфертами, так устроенными, чтобы коалиция выгод в целом совпадала с местным истеблишментом. Для этого средства должны были быть значительными и регулярными. Губернаторы не поверили бы разовой премии. Они должны были увидеть, что перед ними открывается перспектива. Ведь проблемой регионального истеблишмента была и лояльность населения, им надо было что-то дать; а это «что-то» откуда-то взять.

Схема Путина давала им такую возможность. Местные политические вожди получали в свои руки – намного раньше, чем это могла обеспечить местная экономика, – инструмент умиротворения масс, а с другой стороны – личной выгоды. Два эти фактора так славно сцеплялись между собой, что со временем склеились намертво. Появился тип политического тяжеловеса, уверенного, что при поддержке федерального центра он всегда сможет кормить население и, что немаловажно, в общем потоке ресурсов получит и свою львиную долю.

Власть, выступая в роли суверенного (и безальтернативного) участника рынка, ПРОДАЕТ нефть и газ как эманацию ее тождества территории.

Но это не petrol state.

Принципиальное отличие России от нефтегосударств там же, где и формальное сходство, – в слабости государственных институтов: институты России действительно слабы, слабее некуда. Это так часто повторяли, что уже не спрашивают – действительно ли эти институты находятся там, где висят их вывески? Не действуют ли реальные институты в совершенно других местах? Можно ли назвать авторитарным политический строй, где центральная власть не производит авторитаризма, а является его потребителем? Наш авторитаризм симулируется местными бюрократиями. Они изображают покорность, и возникает чувство, будто власть чрезвычайно сильна. Ведь если не споришь с силой, значит, ее боишься, а раз боишься, значит, она сильнее.

Сила Путина производна от дисциплины, но не он сам и не центр дисциплинировал эти режимы. Путин приобретает у них знаки покорности, имеющие точную цену в деньгах, в межбюджетных трансфертах с широкими взглядами на их целевое использование. Губернатор, который завел собственный бизнес – молодец, он делает то, что надо; это не коррупция. Власть, конечно, приказывает местным боссам, но не раньше, чем выяснит, что они на самом деле исполнят. И только уяснив последнее, отдает приказ.

Так нефть и газ создали место для централизованного контроля – теневого, но действенного. Банки и финансовые центры у нас не места, где финансы аккумулируются, а места, где в финансы конвертируют связи с полезными людьми. Центр не может ничего навязать, у него нет таких сил, он вынужден торговать, что-то продавая. И центральная власть продает – первым нефть и газ, вторым участие в доходах и выгодах, а третьим, что, возможно, всего важнее, продаются связи – связи, влияющие на власть и ею самой являющиеся.

Власть, выступая в роли суверенного (и безальтернативного) участника рынка, продает нефть и газ как эманацию ее тождества территории.

Но это не petrol state.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР

Наша власть не диктатура, она не хочет ничего запрещать. Напротив, мы со всеми хотим договариваться. Мы не чужды идее норм и границ власти. Но мы будем сами устанавливать эти нормы, оставив за собой право диктовать их другим. Едва начинаем бороться за соблюдение норм, как появляется закон о борьбе с экстремизмом. Закон резиновый, и действует по договоренности с экспертами, которым заплатили.

Образцом «договорной недоговороспособности» стал тандем. Тандем – непрозрачное пространство никому неведомых договоренностей, на которые все, однако, ссылаются. Он не может ни изложить позицию, ни выступить партнером по переговорам. «Тандемы» – это политические «черные дыры» России, они недоговороспособны в принципе.

Общественный договор часто возникает при неблагоприятных условиях. Когда никто не может решить вопрос односторонне, у сторон есть повод договориться – как было с делом ЮКОСа в 2003 году. Договорились. Михаил Ходорковский сел, а миллионеры стали миллиардерами. Из Ходорковского набили чучело для народа, а бизнес запугали народной нелюбовью, превратив ее в ресурс власти.

Маньяк ВЛАСТИ

С арестом Ходорковского общественный договор 2003 года стал договором о распределении страха в умеренной дозировке. Он остановил дальнейшее сползание власти к репрессиям. Но то, что казалось несущим в себе потенциал договоренности государственных сил, превратилось в орудие одной из сторон.

Всякая договоренность или реформа превращается у нас в ресурс власти. Сама ее интенсивность превращается в новую атмосферу, и лояльный участник общественного договора сосуществует с гиперактивным субъектом, представляющимся «государством». Но мы не государство, мы – центр угрожающей активности.

Вообще-то где страх, там что-то спрятано. Но что прячет наш страх? Страх перед теми, кто практикует назначение норм и дозирует их интерпретацию. Страх гиперактивной власти, власти-стахановца, непрерывно (и заново) придумывающей для всех «Государственность». Та ничему не дает утрястись даже на короткий срок. Разговор о стабильности? Стабильности нет – из-за массы людей, втянутых в гиперактивность; и эти люди опасны.

В западных фильмах часто изображают вторжение маньяка в дом. Там это плохо кончается почти всегда. Маньяк еще ничего не сделал, а соседство меняет атмосферу. В любой момент он может неадекватно среагировать, и неизвестно, к чему еще нужно быть готовым. Задача жильца – отодвинуться, и он подсчитывает число дверей и лестниц между ним и пришельцем. Запор или стальная дверь вдруг превращаются в ценность.

Бизнес вечно ведет поиск защит и страховок от маниакальной власти. В конце концов он просто сливается с ней – и это единственно верная стратегия. Ведь за условным круглым столом окажется все тот же гиперактивный субъект, применяющий договоренности для усиления права вмешаться.

Вообще-то где СТРАХ, там что-то спрятано. Но что прячет наш страх? Страх перед теми, кто практикует назначение норм и дозирует их интерпретацию. Страх гиперактивной власти, власти-стахановца, непрерывно (и заново) придумывающей для всех «ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ». Та ничему не дает утрястись даже на короткий срок. Разговор о стабильности? Стабильности нет – из-за массы людей, втянутых в гиперактивность; и эти люди опасны.

ПАРАДОКС дозировщика: попытки ограничить власть ее наращивают

От Кремля до Белого дома все согласны насчет пользы ухода государства с рынка. Путин время от времени говорит о том же. Но всякий раз, «подвигаясь», власть остается рядом. Тот факт, что наше государство – рыночный игрок, делает ее опасной в нерыночном смысле слова. Сталкиваясь с проблемой, государство не может понять, где оно в данный момент – на рынке или среди врагов? Должно ли оно как рыночный субъект минимизировать издержки, или в роли обороняющегося защищаться?

Власть дозировщика растет, пока он договаривается, как себя ограничить. Ограничения власти определяются властью. Власть сама решает, насколько уйдет с рынка. Такие решения – акт власти, и ее не становится меньше.

Реформы, предназначенные отделить государство от бизнеса и производства, производят лишь власть. Стихийный процесс не создаст рынок гарантий. Строительство институтов плодит суррогаты, обслуживающие интересы тех, кто черпает из него власть.

Что стало с патентованным институтом антимонопольного регулирования, о котором все 1990-е годы мечтал бизнес? Когда это ведомство наконец создали и главой его стал либерал Артемьев, явилась система, тут же накинувшаяся на бизнес: дав центральной власти новый рычаг давления, она взбодрила атмосферу монополизма.

ТАНДЕМ – нас пугают намеренно?

Тандем и тут образцовый случай. Вот факт – у тандема нет политической программы. Он не выработал таковую за все три года, пока политики, казалось, работали в тесном союзе. Почему тандем не объявлял общую политическую программу союзников Путина и Медведева? Потому что он вам намекает: его политическая программа и не будет ясна. Будущий образ власти зависит от ее решения, а решение будет связано с нашим хорошим поведением. Но если поведение будет нехорошо, то и программа, боюсь, нам не понравится. Путин так и сказал задумчиво: «Поглядим, как это будет работать» ©. А что – это? Медведевско-коноваловское облегчение жизни заключенным, весьма умеренное.

Реформы, ПРЕДНАЗНАЧЕННЫЕ отделить государство от бизнеса и производства, производят лишь власть. Стихийный процесс не создает рынок гарантий. Строительство институтов плодит суррогаты, обслуживающие ИНТЕРЕСЫ тех, кто черпает из него власть.

Это запугивание двуликостью сулит угрозу – стране намекают, что она не заслуживает определенности. Это нагнетание искусственной тревоги мы оплачиваем десятками миллиардов оттока капитала. Вот точная рыночная самооценка стратегии оборотня – во столько именно мы оцениваем свое умение внушать страх.

Презумпция прав ВЛАСТИ

Вот история про ворюгу Евстратова в Росатоме, который долго курировал ядерную и радиационную безопасность России. В дни японской катастрофы, пока Сергей Кириенко объяснял Путину и стране, что Фукусима нам нипочем, куратор Евстратов воровал, за пять лет украв 110 миллионов. А по радиационной безопасности отчитывался копипейстом из Интернета.

Есть вариант покрупнее – с Банком Москвы, укравшим 15 миллиардов, которые повисли на ВТБ. А ВТБ – государственный институт развития. Объясняя, как такое случилось, заместитель руководителя Банка России Улюкаев, сказал, что банк был матрешкой. Внешне все в порядке, а внутри сидело нечто прожорливое, сожравшее 15 миллиардов долларов. Сколько еще во власти таких хищных матрешек? Участниками любого общественного договора в России окажутся те же субъекты-матрешки. Что они прячут? Они прячут самих себя – устроенных совершенно иначе, чем возможно с точки зрения права и нормы. Отсюда уклончивость нашей системы. Откупаясь от требований раскрыться, она идет ради этого на многомиллиардные потери.

СРЕДИННОЕ положение власти

Власть не отдает места арбитра между бюджетозависимыми социальными группами («путинским большинством») и людьми, производящими добавленную стоимость (бизнес, рабочие, инженеры). Она сохранит центральное положение и останется «круглым столом» всякого внутреннего договора. Идеология власти: без нас вы не договоритесь! Проверить это нельзя, так как мы всегда тут как тут. И никому еще не удавалось рассортировать реальность угроз, от которых защищает гениальная власть. Иные угрозы производны от нее же самой.

Пока власть балансирует между полюсами сегрегированной страны, невозможен никакой договор; ведь балансировать можно лишь до тех пор, пока договора нет.

«БУЛГАРИЯ»

Все, что еще работает у нас, в экономике и в политике, несет обременения. Остатки советской инфраструктуры обременены расходами по ремонту, которые не производят. Ужасный пример – история с затонувшей «Булгарией». То же самое – с энергетической инфраструктурой и со всем остальным. Не производятся необходимые траты. Если траты не произведены, они переложены на кого-то в виде его скрытых рисков. В конечном счете издержки несут граждане в виде техногенных катастроф и опасностей для жизни, здоровья. А власть из этих катастроф черпает доказательства и, выступая Спасателем, освежает свою легитимность.

Черная метафора американского краха с дешевым кредитом – затонувшая «Булгария». Ведь такие радости для народа, от паленой водки до смертоубийственных туров – приветствуются, они дешевы и позитивны. Партия «Единая Россия» ими отчитывается – глядите, не все у нас для буржуев, есть и для народа.

Антонов вышел с «Булгарией» на рынок дешевых бюджетных круизов. Это небольшой рынок, и он оказался монополистом. То, что пожарный и техинспекция не придут к нему, связано с позицией местной власти, а не с частной коррупцией. К другому могут прийти, а к нему – нет, ведь Антонов выступает «государственно». Но кем и в роли кого? Тонкий вопрос: в качестве одного из кредиторов всенародной страховки и развития человеческого капитала! Приедет Путин, спросит губернатора – что у тебя сделано для народа? А ему скажут: вот у нас для народа дешевые круизы, а вот – их хозяин, уважаемый член партии.

В результате – немыслимые вещи, теплоход тонет в реке с океанским количеством жертв! Но риски накапливаются и поглубже, их прячут, а они растут. Эта система не продаст себя, пока не спрячет риски в позитивный формат. Почему? Потому что иначе ее начнет рвать гарантиями – их больше не купят.

В чреве матрешки «стабильности» – мир нелокальных рисков. Нельзя сказать, что их не видят – всякий хочет от них защититься. Тандем стал проблемой, когда перестал защищать от рисков и отвечать по своим обязательствам. Это непрозрачный пакет ценных бумаг разной надежности. Внутри пакета, между прочим, и кавказский бюджет России. Деньги, ушедшие в Чеченскую Республику, не произвольные траты – траты необходимые. Но – необходимые в рамках системы, не смеющей допустить публичного спора о Кавказе, пока не нашла решения. Бюджет Кавказа это бюджет отсрочки; заглушка на месте договоренности.

Нам важен (повсюду, не только на Кавказе) местный субподрядчик для показа того, что «проблема решается». Да, это страшно дорогая заглушка. Но субподрядчик знает свое дело – Грозный с самолета это почти Кувейт. Увы, «Кувейт с самолета» вынужден экспортировать своих лихих ребят с оружием и деньгами. Взгляд на Кавказ с самолета – производимый нами вид безопасности, красив, как бланк дорогой страховки. А в поле риска – вся остальная страна. То есть риск не удалось спрятать достаточно глубоко, и он к нам вернулся.

ОТСРОЧКА

Мерой стабильности еще недавно была свобода власти создавать события, выбирая для этого время. Привычка к власти над временем перешла в тайну тандема, ведь есть он, тандем, или нет – вопрос веры в руководство.

Наша политическая система конституционна, но полностью управляется из тандема – неформальной группы, лишенной регламента и плана действий.

Турбулентность вскипала вокруг неизвестности дня, когда тайным образом (и по неясным для самих же мотивам) президент и премьер примут решение о власти.

Тандем вынудил всех жить в зоне Отсрочки. Здесь не принимали решений – их откладывали на завтра. До этого попытки обсуждать варианты пресекались. Люди, чьи решения влияют на все процессы в стране, заранее объявили день, место и основание важнейшего выбора тайной. Все графики сломаны. В ранее запущенных действиях закладывалась возможность резкого разворота вспять. Решение, которое нельзя не принять, принимали таким, чтобы оно ни к чему не обязывало.

Паралич обоих незаменимых людей России – яркий штрих к портрету гениальной власти. Безальтернативность, заложенная в идею тандема власти, повела обоих к стратегическому запаздыванию.

Возникла футурология низкой лояльности «кого ни назовут» – по отношению к любому решению о кандидате. Отсрочка стала наркотиком для тандема, а ломку оставили для остальных. Рабы отсрочки и дуумвиры. Ни один не смел упразднить тандем, вслух сказав правду: «Я желаю быть кандидатом!» Ведь это объявление войны, чуть ли не coup d’etat! Физиологичная грязь положения с мечтами о дне, когда «все закончится», у Путина вырвалась памятным: «Пойду умываться!»

Когда наступит день Икс, выяснят, что оба зря потеряли время. Предсказуемое решение, запоздав, сорвало редкие хлопки у былых жарких сторонников. Отсроченная игра уже кем-то сыграна. Все, кто мог (и хотел бы!) стать действующим лицом одного из сценариев – кто «путинского», кто «медведевского», – рассеялись, не дождавшись призыва. Оказывается, что в системе завелись какие-то новые, неизвестные власти места. Приказ об отсрочках туда не прошел.

Postscriptum 24.09.11

Когда наступил день Икс, тандем увидел, что зритель ждал совершенно другого шоу. Решение о кандидате казалось неподготовленным даже тому, для кого оно было «давно ясно как день».

Кандидатура Путина расколола лояльный путинский электорат. И хотя тот, несомненно, проголосует за власть, часть голосующих сочтут себя преданными.

Выборы 2000 года породили путинское большинство. Выборы Путина 2012 года создадут оскорбленное меньшинство. Активизируясь и присоединяя к себе других, оно породит нечто важное в будущем – большинство нового меньшинства.

В опустевшем центре отсрочек два человека, президент и премьер, запертые в скорлупе всемогущества, ищут власть, которой не стало – и не станет больше ни у одного из них.

Выборы 2000 года ПОРОДИЛИ путинское большинство. Выборы Путина 2012 года создадут оскорбленное меньшинство. АКТИВИЗИРУЯСЬ и присоединяя к себе других, оно породит нечто важное в будущем – большинство нового меньшинства.ПУТИНСКОЕ БОЛЬШИНСТВО

От неудачи Карла Роува к решению «теоремы Юнкера»

Жан-Клод Юнкер как-то сказал: «Мы хорошо знаем, как провести реформы, но мы не знаем, как быть переизбранными после их проведения». Юнкер сформулировал парадокс, буквально совпадающий с задачей, поставленной себе командой Путина в 2000 году. И нам казалось, решение найдено. Еще не договариваясь, что за реформы хотим провести, мы уже знали точно, как быть переизбранными. Решением парадокса оказалось путинское большинство – большинство, желавшее быть управляемым.

Медведев в интервью телеканалам снова вспомнил про это большинство, назвав его «народным», а Путин тут же добавил про «подавляющее большинство» © – идейный концепт советской власти. Но большинство, о котором они говорят, действительно есть.

Устойчивое большинство избирателей время от времени возникало и в правовых демократиях. В истории США были гегемония республиканцев до Первой мировой войны, начиная с президента МакКинли, 20-летняя демократическая гегемония эпохи Рузвельта – Трумэна. Стоит вспомнить недавнюю попытку Буша-младшего уже в нулевое десятилетие создать устойчивое республиканское большинство. Попытка важна тем, что она синхронна с трудами нашей команды и отчасти повлияла на ее действия.

У Буша этим занимался Карл Роув, его советник, архитектор будущего республиканского большинства. Он добивался переизбрания Буша ради будущей эпохи гегемонии, основанной на республиканском большинстве. Апогеем стало переизбрание Буша в 2004 году. Республиканцы-консерваторы получили контроль не только над Белым домом, но и над сенатом, палатой представителей и большинством губернаторских постов.

Большинство Буша – Роува, как и путинское, было парадоксальным. Оно объединяло разные, часто недружественные круги: консервативных христиан и экономических консерваторов, профсоюзы и бизнес. Война с террором и пафос крестового похода помогли Роуву склеить группы с прямо противоположными интересами. Где не хватало интересов, клеем становились религиозные ценности, а противоречия ценностей склеивались интересами. Так же действовали и в Москве, но мы оказались успешнее Роува. Уже в год инаугурации Буша после наводнения из-за урагана «Катрина» империя большинства зашаталась, а война в Ираке и ипотечный кризис добили республиканцев.

В России вышло иначе, хотя путинское большинство также склеилось через страх террора, пафос единства и войну на Кавказе. Что сделало возможным для нас создание долговременного большинства?

Победное большинство 2000 года строилось нами как реванш проигравших – бюджетников, пенсионеров, рабочих, дружно проклинаемой бюрократии и презираемых силовых структур. И главное, забытых демократами женщин – важнейшей, может быть, наиболее верной силы коалиции Путина.

Проигравшие 1990-х годов да станут победителями нулевых, социально ничтожные да вознесутся в столпы Государственности! Так в путинском большинстве слились группы, еще вчера ОТВЕРЖЕННЫЕ и травмированные. Память о ничтожестве заставила их зубами вцепиться в новое status quo. Сцепка получила имя стабильности.

Расшифруем слово «стабильность» – в России это иносказание неформального общественного договора о государственной страховке. Страховка оберегает твой социальный статус, но целиком ПРИВЯЗАНА к этому статусу по месту твоего проживания.

Став в лихие годы главами семейств, женщины на себе испытали удар дефолта.

Проигравшие 1990-х годов да станут победителями нулевых, социально ничтожные да вознесутся в столпы Государственности! Так в путинском большинстве слились группы, еще вчера отверженные и травмированные. Память о ничтожестве заставила их зубами вцепиться в новое status quo. Сцепка получила имя стабильности.

Большинство 2000 года хоть и возникло при военных обстоятельствах, желало не мобилизации, а покоя. Выбрав Путина, оно потребовало убрать неожиданности из государственной жизни. Оно доверяло, временно удовлетворяясь символикой побед (советского гимна, взятия Грозного), – но ждало вещественных премий.

Зато путинское большинство сразу стало дубинкой против наших противников с избирательными мандатами. Всякий, кто зависел от выборов, выступая против Путина, ставил под удар собственное переизбрание – его избиратель уже стал путинистом. Политики притихли еще до того, как испугались. Но то, что они стихли, выглядело как испуг перед Путиным. Обнулив чужую силу, Путин казался всесильным сам. На этом фоне расцвели бумажные цветы вертикали власти – например, система федеральных округов, которая была набором шести местных отделов Администрации президента, а не реальной системой управления Россией.

Большинство возвращает себе чувство социального достоинства, но этого мало. Противоречивую ораву Путин должен кормить. Однако экономическая основа кормления возникла не сразу. Проще было с теми группами путинской коалиции, которым сразу бросали куш – открывая доступ к чужим ресурсам, рассчитывали на их лояльность. Этим группам открывали коридоры кормления, а все прочее те делали сами.

ФСБ и прокуратуре дали отмашку в направлении криминальных кланов и конгломератов в промышленности, чему поначалу в бизнесе были рады. Военные из-за второй кавказской войны ненадолго оказались в почете. Их даже делали губернаторами, пока не отказались.

За счет наведения казначейского порядка, сбора налогов и обуздания директората пенсионерам выплатили пенсии, рабочим – зарплаты. Это происходило на фоне восстановления экономики после дефолта.

Расшифруем слово «стабильность» – в России это иносказание неформального общественного договора о государственной страховке. Страховка оберегает твой социальный статус, но целиком привязана к этому статусу по месту твоего проживания.

Вопрос кто гарантирует – центральный нерв скрытой повестки дня России. Кто гарантирует одним пенсии, другим – низкие тарифы, третьим – минимум сдержанности силовиков? Кто гарантирует неприкосновенность проворовавшейся политической элите, а Кавказу – бюджетные ванны на триллионы рублей?

Условная стабильность равна условному «социальному государству» и с ним вместе образует условного Страховщика.

Протестные НАСТРОЕНИЯ в нашей системе, о чем мы хорошо знаем, – пренебрежимо малозначимый фактор, это протесты застрахованного большинства. Застрахованные недовольны, но они не пойдут громить единственное страховое агентство! У них страховки путинской Государственности, других нет – власть не любят, но ее не хотят убить. Другой не возьмет на себя долги – и их гарантии обнулятся, как советские в 1991-м.

Страховщик обусловливает страховку лояльностью, не идеологической – ее контролировать некому, а лояльностью отказа от действий. Ушел с улицы, ушел из политики, ушел с рынка домой – вот и молодец!

Протестные настроения в нашей системе, о чем мы хорошо знаем, – пренебрежимо малозначимый фактор, это протесты застрахованного большинства. Застрахованные недовольны, но они не пойдут громить единственное страховое агентство! У них страховки путинской государственности, других нет – власть не любят, но ее не хотят убить. Другой не возьмет на себя долги – и их гарантии обнулятся, как советские в 1991-м.

Нам удалось сделать то, чего не сумел Карл Роув, но цена успеха весьма высока. Постоянное большинство превратилось в среду, вечно требующую от власти гарантий и дотаций. Зато оно, это большинство, поддерживает догму незаменимости команды, не протестуя против наших решений.

Но в этой системе глобальное связано с местным?

Россия – это всемирный сборщик сырьевого налога в системе, которую я бы назвал треугольником Кудрина – Сечина. Треугольник вершиной имеет Россию, а углами основания – развитые и развивающиеся страны. Развивающиеся производят для развитых товары и услуги (по чертежам и запросам развитых) – Россия собирает налог и с тех и с других через тарифы на энергию и сырье.

Эта схема полезна для всех. Одним она предоставляет сырье, а развитым – еще и часть нашей выручки, размещенной (обычно через офшоры) в западных финансовых институтах. Те, в свою очередь, реинвестируют в Российскую Федерацию. За рубежом накоплен запас прямых инвестиций объемом в четверть всего ВВП России (56 процентов прямых инвестиций – в пяти офшорах.)

С 2006 года Россия разрешает свободный вывоз/ввоз капиталов, и перед нами – вполне достроенная система. Ее зенит – годы, когда фискальный «треугольник Кудрина – Сечина» был вписан в сверхпузырь имени Алана Гринспена. Гринспен ведь тоже по-своему подводил под американский капитализм основание большинства – где бедняк приобретал себе дом в кредит, который ему почти ничего не стоил. Работал бум оборота финансовых производных, а финансиализация товарных рынков из цены на нефть сделала мировую резервную валюту. Вздувая нефтяные цены, Россия участвовала в нетоварной геополитической доле цены. Доллары Гринспена орошали путинское большинство, превращенное из электоральной случайности в территориально-сословную Государственность.

Гениальность власти – это самооценка ее успешности, которую далее нечем поколебать. Факты неудач, некомпетентности и коррупции – все это слабости «гения», ПРОСТИТЕЛЬНЫЕ в глазах голосующего за него большинства.

При создании путинского большинства большую (часто преувеличиваемую) роль играло построение суррогатной картинки реальности. Она не сводится к задаче укрыть от избирателя факты – в этом смысле речь не шла о цензуре. Дело в своеобразной нарезке реальности на клипы разного достоинства и их визуальной переупаковке. Картинка новостей ТВ – наш аналог тому, что финансисты именуют секьюритизацией – переупаковкой долгов в деривативы типа прославленных в крахе 2008 года обязательств CDO.

Логика здесь та же, что и с финансовыми производными. Начав рассортировывать в них выгодные и невыгодные бумаги, ты не можешь заставить себя купить весь пакет. Но и сформировать собственный большинство не умеет. Оно не вглядывается внутрь пакета, доверяя рейтингу на упаковке, выставляемому на рынке агентствами, а в России – «картинкой власти». Не надо думать, что люди верят телебелиберде – они плюются, но считают, что так правильно.

Гарантии власти работают лучше и выглядят надежнее, когда не анализируешь происходящее. Возникает самоподдерживающийся механизм распубличивания власти: публика не хочет публичности – власть к непубличности привыкает. Она начинает требовать ее как условия стабильности, прочности социальных гарантий. Обществу-клиенту лучше не возражать.

В результате все, власть и общество, перестают получать достоверные данные. Трансакции в закрытой системе легки и невидимы, они создают чувство порядка.

Проектируя саму себя, власть спроектировала и страну. Догадываясь, что не столько управляет ею, сколько припала к долготерпению масс, она обрела чувство, которое для краткости назову гениальностью.

Гениальность власти – это самооценка ее успешности, которую далее нечем поколебать. Факты неудач, некомпетентности и коррупции – все это слабости «гения», простительные в глазах голосующего за него большинства.

Опасное свойство гениев – их бесчувственность к рискам. Команда Путина в целом не различает угрозы и риски, стратегическое и краткосрочное. Власть пренебрегает риском. В разговорах о рисках она видит интеллигентские нюни или вражескую пропаганду. Правда, Кудрина нельзя упрекнуть в этом недостатке. Власть вечно готовится к катастрофе – и процесс подготовки Кудрин превратил в бюджетную религию. Здесь еще одно сходство: различие фигур Суркова и Кудрина. Сурков – борец с угрозами, а Кудрин – с рисками. Кудрин накапливает прочность системы тем, что ее резервирует, срастив с мировым финансовым рынком. Сурков же озабочен мерами безопасности от бесчисленных внутренних угроз.

В русском термине меры безопасности отражено презрение к любой долгосрочной стратегии. Что такое для нас «меры безопасности»? Это дискретные защитные реакции, ситуативные и чаще всего – постфактум.

Здесь фатальная ошибка нашей системы. Мы готовы менеджировать любую будущую угрозу – не учитывая базовый риск самого нашего менеджмента. Внезапный выброс рисков одновременно поразит и систему управления, и управляющего, и тех, кто отвечает за безопасность. Такой риск нормален в финансовом мире, но в русской политике им пренебрегают. Оттого Кремль так поглощен санацией «угроз», имеющих чисто теоретический потенциал разрастания.

В русском термине меры безопасности отражено презрение к любой долгосрочной стратегии. Что такое для нас «меры безопасности»? Это дискретные защитные реакции, ситуативные и чаще всего – постфактум.

Бюджет путинского большинства стал конденсатором рисков системы, отчасти даже глобальных рисков. Оттого путинское большинство стало глобальным фактором. Оно превратилось в вечного партнера власти. Но власть меняется. Как именно она переменится, неизвестно. Построен совершенный политический «черный ящик», где все, от президента до Кудрина, с ужасом вглядываются в темное будущее, каждый в свое. Тандем на своем драматическом вираже 2011 года рассыпал начинку «черного ящика», раскрыв нестерпимый уровень рисков.

РЕЗЕРВЫ

Страсть резервирования как воля к власти

Произнеся слово «резервы», еще раз вспомним о Кудрине – человеке, превратившем нашу паранойю в стратегию наших побед. Действуя через усилитель – голову Путина, живой приставкой к которой он стал, – Кудрин навязал приоритет резервирования политической системе РФ. Со временем его стратегия превратилась в тип капитализации России и особую модель общества – где резервы, создаваемые ради защиты граждан, их ослабляют. Резервы якобы нас спасают от прошлых катастроф – при вечном ожидании катастрофы в будущем. Что это, крупномасштабное расхищение национальных средств? Нет, империя резервов.

Возможность накопления резервов была создана нефтяной конъюнктурой, но рост ею не исчерпывался. Рост экономики, ожившей после дефолта, дал возможность поставить вопрос о резервировании, создав в 2004 году Стабилизационный фонд (в 2008 он был разделен на Резервный фонд и Фонд национального благосостояния).

Пока дефолт еще дышал в спину и вероятным был новый обвал, невозможно было вкладываться в перспективу, делать какие-то масштабные инвестиции. Выбор в пользу безопасности был неудивителен ввиду профессии Путина и рефлексивности населения, все еще сильно испуганного.

Конечно, в этот выбор мы сами себя загоняли. Вся первая половина нулевых прошла под знаком апокалиптических ожиданий, иррационального страха – вроде мании жертвы погрома, уверенной, что если погром был вчера, то и завтра он будет. Раз дефолт был недавно, значит – ждем следующего дефолта. Так мы загоняли себя в безальтернативный приоритет безопасности.

Интересно, что безопасность искали в ликвидности, хотя такой выбор был неочевиден. Можно было истратить деньги на программы социальной поддержки – в эту сторону сильно подталкивали коммунисты, губернаторы и все вообще, кому предстояли выборы. Недоверие Путина к выборам сыграло положительную роль. Он не принял стратегию «социальных инвестиций» и оказался прав – деньги просто бы украли, а внешний долг так и остался невыплаченным.

Выплата внешнего долга облегчила России выход на международный финансовый рынок – поначалу это также была одна из возможных стратегий, и не очевидно, что наилучшая. Ее выбор совпал с трендом финансиализации международной политики и экономики. Финансы и капитализация превратились в главный вид производства. Докризисный мир – мир, предельно финансиализированный, и, выплачивая долги, Россия неожиданно открыла себе доступ в его VIP-зону. Здесь нас уже ждали.