Кукурузный мёд (сборник) Лорченков Владимир
Пришлось валить Русского Медведя на лопатки.
* * *
– А сейчас, – сказал диктор.
– Стадион Уэмбли чествует победителя, – сказал он.
На экране замелькали сиськи певицы Кардашьян. Трибуны взревели. Где-то уже дрались, мелькали шлемы британских бобби, которые, конечно же, как в любой демократической свободной стране, были без оружия, а толпу за них расстреливали коммандос из Ми-6. Виктор приветственно помахал, – как учили, – в камеру.
На пьедестале почета Виктор стоял один. Ведь Карелин так и не проснулся, а китайца так и не починили.
– Гимн страны победителя, – сказал комментатор.
Молдавский Олимпиец Виктор торжественно приложил руку к сердцу и запел под бравурную музыку какого-то военного азиатского марша.
– Трахал-трахал-трахал, – пел он.
– Трахал я ваш молдавский гимн, слов я не знаю, – пел он.
– Слов я не знаю, не знаю я слов, – пел он.
– Слов слов слов, – пел он.
– Молдова Молдова Молдова, – пел он.
– Трахал трахал трахал, – пел он.
Прозвенели литавры и гимн кончился. Виктор с удивлением понял, что даже и мелодия гимна была ему незнакома. Недаром в Молдавии таких как я считают «пятой колонной», подумал Виктор с резким осуждением, потому что не знал, насколько продвинулись в деле подслушивания молдавские спецслужбы, может, и мысли уже Пишут.
– Ну а ты думал, мальчишечка, – сказала ему пожилая женщина в белом платье и дурацкой шляпке.
– У меня в коллекции дисков такого говна не было, – сказала она.
– Пришлось взять гимн ближайшего вам по духу африканского государства Того, – сказала она.
– Наклоняйся, – сказала она.
Виктор наклонился и получил медаль на шею и старческий поцелуй в щеку., но, почему-то, с языком.
– Королева Великобритании награждает сенсацию Игр, – воскликнул комментатор.
Королева, подобрав юбки, лихо вспорхнула на ступеньки, и, крепко обняв Виктора за талию, стала позировать. Виктор, сторонясь, улыбался и делал вид, что счастлив.
– Улыбайся, гаденыш, – сквозь зубы сказала Ее Величество.
– Мы на одних только откатах три ярда зеленых подняли, – сказала она.
– Плюс права на трансляцию, тыры-пыры, – сказала она.
– Плюс заставили отстегнуть пидаров всяких лоховских – сказала она.
– Ну, обычную дань, – сказала она.
– Канада, Австралия, Зеландия, – сказала она.
– Которая Новая, конечно, а Старую кризисом евро разводим, – сказала она.
– Времена нынче конечно трудные, приходится бабос не напрямую отжимать, – сказал она.
– Традиционное уважение бывших доминионов к сфере англоязычного мира, – сказала она.
– Абсолютная независимость при королеве в качестве декорации на посту главного лица государства, – сказала она.
– Полная самостоятельность во внешней политики, за исключением решений куда слать войска и с кем подписывать мирные договоры, – сказала она.
– Мальчишечка, да ты хоть понимаешь, что я говорю-то? – сказала она.
– Молдаванчик ты мой классического стиля борьбы, – сказала она.
– Да, бабушка, – сказал виновато Виктор.
– Я ведь русский, бабушка, – сказал он, стесняясь.
Королева отошла от него на одну ступеньку и взглянула пристально.
– То-то русским духом пахло, – сказала она недовольно.
– Ну, я не один здесь такой, – сказал Виктор, кивнув в сторону бело-сине-красных флагов.
– То фальшивые русские, я к ним привыкла, мальчишечка, – сказала Елизавета, кокетливо подмигнув.
– Какими судьбами на Олимпиаде, недобиток? – сказала она и поправила парик и чулок.
– Только быстро, я тороплюсь кабинет министров распускать, – сказала она.
– Чисто символически, конечно, – сказала она, хихикнув.
Волнуясь, Виктор вкратце рассказал свою историю. Русский прадедушка-директор гимназии в Могилеве, революция, расстрелы, бегство в Бесарабию, годы страха, ненависти, смирения… Ее Величество слушала внимательно. Зал сидел тихо, ведь английские хулиганы, как и положено сотрудникам полиции низшего звена, знают, когда можно шалить, а когда нельзя.
– В общем, вот такая муйня, – закончил Молдавский Олимпиец Виктор.
Бабушка Елизавета Вторая прослезилась.
– Ну что сказать, – сказала она.
– Не всех добили, – сказала она.
Похлопала Виктора по щеке, поглядела внимательно. Виктор понял, что наступает решающий момент. Тот самый, из-за которого он в 10 лет пошел в секцию борьбы, и проводил на тренировках по шесть часов в день, и ради которого старался не обращать внимания на окружающую его молдавскую действительность.
– Ваше величество, – сказал он, волнуясь.
– Я бы… я хо… в общем, – сказал он.
– Я прошу политического убежища, – сказал он.
– Не удивил, – сказала ее Величество.
– Какой русский не хочет в Лондон? – сказала она.
– Особенно если педераст, москвич, олигарх или хипстер, – сказала она, подозрительно приглядываясь к Виктору.
– Каждый Нормальный творческий хипстерок-пидарок из Москвы мечтает о Лондоне, – сказала она.
– Сняться у имперской телефонной будочки, – сказала она.
– Подрочить на обоссанную стену в предместье для баклажанов с очередным «креосом» пидараса Банкси, – сказала она.
– Банкси-муянкси, – сказала она.
– Да Банкси у меня на полставки провокатором, – сказала она.
– Даже лондонское быдло из низших классов не эти ваши сраные русские gopniki, а а брутальные chav-ы, – сказала она.
– Которые, НА МИНУТОЧКУ, говорят по Английски, – сказала она.
– Так о чем это я? – сказала она.
– Елизавета Величество, – сказал Виктор.
– Лиза, Лизонька, Лизуха, – сказал он.
– Бабаня! – сказал он.
– Не отдавайте меня молдаванам обратно, пожалуйста! – сказал он.
– Извините что я к вам обращаюсь, – сказал он.
– Но я же не таджик, не еврей и не молдаван, – сказал он.
– Так что мне в посольстве РФ делать нечего, – сказал он.
– Ваше величество! – сказал он и заплакал.
– Бабушка! – сказал он и зарыдал.
Елизавета, подумав, сошла с пьедестала и зал снова ожил, захрустел чипсами и рыбкой. В углу заплакал навзрыд представитель российского НОК, у которого, как обычно, отобрали пять золотых медалей просто так.
– Не ной, терпила, – сказала в угол Елизавета.
– По ОРТ скажете, что опять происки Запада, – сказала она.
– И будете правы, – сказала она, снова хихикнув.
– Бабуся, – сказал, волнуясь, Виктор.
– Помню, помню про тебя мальчишечка, – сказала королева.
– Сегодня в полночь в Букингемском дворце, – сказала она.
– Крикнешь вороном, наши впустят, – сказала она.
Улыбнулась из-под шляпки и ушла.
* * *
…в полночь Виктора, крикнувшего вороном, и правда пустили во дворец. В большой мрачной зале ждала его сама бабушка Елизавета Вторая и, почему-то, все ее министры, в, почему-то, фартуках.
– А что, мы готовить и кушать будем? – спросил Виктор, не успевший даже медаль с шеи снять.
– Какой глупенький, – сказал высокий мужчина, принц, не иначе, глянув на Виктора в лорет.
– Мальчишечка, буду краткой, – сказала ее Величество Виктору с неуловимо знакомой интонацией.
– Ты хочешь убежища, и не хочешь обратно к молдаванам, – сказала она.
– Я готова оказать тебе милость, – сказала одна.
– Но ради этого тебе придется сделать сущий пустяк, – сказала она, постукивая, почему-то, мастерком, по рукоятке трона.
– Я готов, – сказал Виктор, гадая, что именно ему поручат.
– Спасти мир или зарезать младенца? – сказал он.
– Но почему мастерком? – сказал он.
– А в этом мальчике что-то есть, – сказала ее величество.
– Зови меня Баба Лиза, – сказала она.
– Да Баба Лиза – сказал Виктор.
– Малыш, младенцы в тесте и спасти мир от ядерной бомбы это прошлый век, – сказала она.
– Тем более, только у нас она и есть, – сказала она.
– А чего же тогда…? – сказал Виктор.
– Мы хотим всего лишь, чтобы ты отказался от своей русской идентичности, – сказала Баба Лиза.
– А что мне для этого надо сделать? – спросил Виктор.
– Для начала, – сказал принц.
– Харкни на Володьку, – сказал он.
– Последний несмирившийся русский уебок был, – сказал он с отвращением и ожесточением.
Мельком глянув на обложку протянутой ему книги —»… лашение на казнь», – Молдавский Олимпиец Виктор плюнул на нее. Потом – на книгу еще одного Володьки – «Табор уходит» название успел заметить. Плюнул на протянутый портрет русского императора, почему-то, Павла Первого. Хватит ли слюны, подумал Виктор. Пробило на башне полночь. Виктор вздрогнул. Баба Лиза улыбнулась одобрительно и сказала:
– Беспринципный, – сказала она.
– Настоящий русский, – сказала она.
– Ну, эти ваши фокусы мы все знаем, – сказала она.
– А теперь к главному блюду, – сказала она.
Откинулась на троне, задрала подол, раскинула пошире ноги и велела:
– Целуй, – велела она.
– Во имя традиций и европейского дискурса, – велела она.
– Целуй владыку Великобритании и домининов Канада, Австралия, Новая Зеландия и острова, – велела она.
Замерли в ожидании лорды. Снова пробило на башне полночь. Тут всегда полночь, догадался Молдавский Олимпиец Виктор. Разверстые ляжки Бабы Лизы не то, чтобы манили, напротив, источали… яд, страх и ненависть, совсем как в Лос-Анджелесе в одноименном фильме.
Словно распад колониальной формы управления выглядела черная дыра британского монархического империализма.
Виктор зажмурился… Донесся откуда-то голос лорда.
– Как записано в черных книгах Букингема, – сказал он.
– Когда последний русский склонится перед естеством Бабы Лизы, – сказал он.
– Часы на башне пробьют полночь последний раз и наступит Армагеддон, – сказал он.
– Так целуй же, – сказал он.
Виктор, преодолевая отвращение, подался вперед еще чуть-чуть…
– Целуй, – сказал сдавленным голосом какой-то милорд в красном фартуке.
– Целуй, – сказали хором остальные.
– Целуй, – прошептала Баба Лиза.
Виктор, раскрыв глаза широко, рванулся вперед, раскинул ноги старухи пошире и…
И замер.
* * *
Возвращаясь рейсом Лондон-Кишинев с пересадкой в Вене, Молдавский Олимпиец Виктор был спокоен и задумчив. Провожали его пышные облака, присыпанные сверху будто сахарной пудрой; чертили в небе приветствия самолеты, светило в иллюминатор Солнце и улыбалась, склонившись низко, стюардесса с невероятно низким декольте; похрупывали на зубах чуть подсоленные галеты; гладко скользило по пальцам оливковое масло из пакетика, никак не желавшего разрываться…
Виктор улыбался и пил красное вино.
Он знал, что ждет его дома, но все равно возвращался.
Баба Лиза отказала ему в убежище, а за ней и все британские доминионы – включая Канаду, Австралию, Израиль, ну и, конечно, Российскую Федерацию. С другой стороны, сам виноват, думал Виктор. Ведь можно же было сделать усилие и…
Но вспоминая то, что он увидел в недрах британской монархии, Виктор вздрагивал.
Да, хуже Этого не было ничего. Пусть на родине его ждет смерть, и все воспитанники единственной молдавской школы олимпийского резерва съедят по кусочку его печени, чтобы им передался Олимпийский дух Победителя и его Сила. Пусть его торжественно принесут в жертву на очередном собрании Олимпийского Комитета Молдовы чтобы удача вернулась к спортсменам республики. Пусть отпевать его будут на странном румынском языке, в котором все, кроме «блядь» совсем не как на русском. Пусть его мумия будет тотемом команды Молдавии на следующей Олимпиаде, потому что тренировки это для лохов, а главное – правильно и удачно помолиться. Пусть встретит его в аэропорту удушливая волна смрада с очистных сооружений, где говно двадцати поколений молдавской столицы прокисло и дошло до консистенции настоящего говенного «Мадам Клико» среди самых изысканных говн. Пусть последнее, что увидит он перед смертью, будем не чистое широкое небо, а оскаленные и посиневшие от вина хари соотечественников, которые даже не понимали, что он говорит… Все, что угодно, кроме увиденного в замке Бабы Лизы.
Ведь в ее глубинах Молдавский Олимпиец Виктор увидел два горящих глаза.
И точно знал теперь, где же находится обитель Зла.
Прокурор вынул крест
Генеральный прокурор Молдавии Зубец проснулся на рассвете.
Вместе с красным солнышком. Даже на 15 минут раньше его, чем лишний раз подтвердил необратимость неумолимого хода шестеренок отлаженного государственного механизма по защите интересов и целостности республики. Глянул на газету, с которой уснул. На первой полосе заголовок виднелся, аршинными буквами.
«Молния! Генеральный прокурор Молдавии г-н Зубец. «Вся моя работа это неумолимый ход шестеренок отлаженного государственного механизма по защите интересов и целостности республики Молдавия. Сенсационное интервью».
Улыбнулся прокурор, присел на подушку. Поерзал, геморр застарелый успокаивая.
– Ишь, солнышко еще и в окно не глянуло, – подумал он.
– А я уже на ногах, – подумал он.
– Человек важный, человек государев, – подумал он.
Потянулся сладко, столкнул с тумбочки прикроватной книжку в красном переплете. «Софокл, Платон и Сократ: былое и думы», издательства «Кишиневполиграф, 1979». Все – и подчиненные, и журналисты, которым подчиненные по секрету и по приказу Генпрокурора об этом частенько рассказывали, – знали, что это настольная книга Самого. Купил он ее на распродаже у семьи педиков-беженцев, убегавших от всплеска национального самосознания в далеком 1989 году.
– Первые цветы национального самосознания лишь покрывали юное деревцо нашей почти что независимой респу… – говорил он.
– Записал? – говорил он.
– В общем, жрали, спали и срали мы на митингах, – говорил он.
– Требовали в руководство республики Гдляна, Сахарова и Елену Боннер, – говорил он.
– Конечно, при полном национальном самоопределении, – говорил он.
– Времена были непростые… грозные, – говорил он.
– Как перевал в одноименной книжке, в рот, – говорил он.
И с гордостью показывал журналистам большую медаль. «Защитнику национального самосознания/Белого дома», за номером 1754. И, счастливый обладатель ордена, добавлял:
– Я на площади целый год жил! – говорил он.
В каком-то смысле, это было правдой. Осведомитель КГБ, гражданин Зубец по кличке Радиола, и правда дневал и ночевал на улице. Причем вовсе не по заданию Конторы! Он, как и другие 99 тысяч 999 – из общего числа 100 000 – участников митинга «Освободите Молдавию от оккупации», просто боялся прозевать тот момент, когда начнут вытаскивать на улицы архивы КГБ и их надо будет Срочно и Внезапно начать сжигать.
– И мы дождались, дождались! – вспоминал каждый год со слезами на глазах Зубец.
– В смысле, свободы дождались, – уточнял он, на всякий случай каждый раз.
Наклонился подобрать книгу, и увидел под кроватью папку с делами секретными. Нахмурился. Улыбку с лица стерло, как формулу «куй плюс игрек равно песда», как шутливо называл Володя Зубец в русско-молдавской школе непонятные закорючки, нарисованные на доске мелом каким-то жидовским пидарасом с фамилией на «-штейн». Которого весь класс считал – и справедливо – озабоченным за то, что жиденыш рисовал на доске вечно букву Х и поглядывал на ребят этак… Со Значением.
И который, к счастью, в том самом 1989 году уехал в свою жидовщину.
– Скатертью дорожка, – прошептал, вспомнив его, Зубец, который и в свои 45 не любил математику.
Уж очень стойко она ас-со-ци-и-ро-ва-ла-сь она у него с членами. Ну, а что делать, если преподаватель попался извращенец.
– Хоть бы вы все уехали, – прошептал Зубец, который не любил ни евреев, ни русских.
Если честно, он вообще никого не любил. А все работа, – делился Зубец с партийными товарищами, которых, если совсем уж честно, тоже не любил и всех, как одного, считал пидорами. Что, впрочем, не мешало ему ходить с ними в баню. Ну, чисто по-дружески… Пять лет на посту главного прокурора республики, – делился он с гандонами, как ласково называл про себя своих так называемых друзей, – убили в нем веру в человека, как Такового.
–… пацаны если бы вы знали, – говорил он, забравшись на верхнюю полку сауны.
– Как они все теряют человеческое лицо, попав к нам, – говорил он.
– Даже самые достойные, – говорил он.
– Да у меня в кабинете на ха, – говорил он.
– Даже сам поэт Эминеску обосрался бы со страху и признал себя врагом румынской идентичности нашего народа, – говорил он.
– А что уж говорить про нынешних? – говорил он.
Сплевывал на камни. Те шипели, словно вражины какие, которых допрашивали подчиненные Зубца, сотрудники Генпрокуратуры. Которых – ну, подчиненных, – он про себя ласково называл своими друзьями. Ну, в том смысле, что считал их такими же ган…
– Папка! – прошептал вдруг Зубец.
– Сынок! – прошептал папка.
– Да нет на ха! – прошептал Зубец.
– Папка с документами! – прошептал он.
–… – промолчала папка с документами.
Зубец, вспомнив, вскочил с кровати. Залез под кровать. Вытащил папку с документами. Именно там, посреди листочков с важными донесениями о недовольстве в обществе и тому подобными Звоночками, находилась убойная информация. Которая еще больше подорвала веру генерального прокурора в мировую литературу и прогресс в частности, и человечество в общем.
Ведь она касалась самого премьер-министра страны, Фелата!..
Прокурор пошлепал на кухню босыми ногами, – так приятно было ощущать каждую клеточку теплого пола каждой клеточкой своих озябших ног, – и уселся у окна. Поставил на подоконник кактус. Вынул листок из папки. Поморщился, глядя на кириллицу, которой неграмотные молдаване до сих пор доносы в Генпрокуратуру писали…
Перечитал…
«… товарищ начальник, случилась беда! В рот песдой по крыше прокатилась и нынче катится на нас, то вам пишу я, дед Василий, точней наш писарь, ээээ Афанас. И пусть стихи вас не смущают, я был когда-то ведь поэт. И пусть стихи мои не брали, насрать на них сто лет в обед.
Товарищ генеральный прокурор Республики, мы, нижеподписавшиеся имеем честь сообщить вам о явлении что явилось нам намедни пятого числа текущего месяца в поле над селом Панасешты Тырлицкого района уезда Каларашь. Мы, нижеподписавшиеся, дед Василий и пишущий под его диктовку эти строки сельский писарь Семен занимались текущим выпасом скота на пастбище, принадлежащем вовсе не пидарасу мироеду и куесосине фермеру Костикэ, а нам, добропорядочным и законопослушным жителям села. И это несмотря на все оскорбления и препоны, которые чинит нам мироед и куесосина фермер Костика, попробовавший огородить выпас колючей проволокой, на что мы – дед Василе в частности – пообещали засунуть мироеду фермеру Костике моток колючей проволоки в жопу, на что он подал на нас заявление, а участковый села, мироед и куесосина, но не педик, врать не станем, лейтенант Унтурэ заявление возьми да и прими. И что это народная власть? И что это на ха, защита интересов республики? Совесть есть? Гребаный ваш рот!
Тут хочу отметить – это пишу все еще я, писарь Семен Гимпов, – а Афанас я написал заради рифмы, потому что все рифмую – но от своего имени, а не под диктовку отправителя письма деда Василе (его слова до «гребаный ваш рот») – что власти села не оказывают никакой поддержки и культурной жизни общества, например не печатают мои стихи в бюллетене о состоянии пастбищ и прогноза погоды, мотивируя это смешной отговоркой, что мол, в бюллетене всего две страницы и на мои стихи попросту нет места, а вы печатайте между строк, педики, на это говорю им я, ведь в литературоведеньи есть даже такое понятие «между строк», на что председатель села некто Уржеску обещает ввести в литературоведение нового понятие «между булок», подразумевая при этом примерно то же самое, что дед Василе, когда обещает засунуть моток колючей проволоки фермеру Костике в жопу. А ведь стихи у меня отличные! Послушайте только.
Прошу не беспокоиться, дед Василе все равно отошел отлить и диктовать не может, отливать он будет долго, потому что во время второй мировой был призван в армию и дошел до Сталинграда, где лежа в окопах простудил простату, но искупил свою вину, будучи призванным еще раз и дошел до Берлина, где, лежа в окопах, простудил почки… Обычная судьба румынского солдата, а вот не поссышь без катетера теперь! Вот, точно, кряхтит, слышу.
Знаете, как он это делает? Берет соломинку, сует себе ее – ну, сами понимаете, господин генеральный прокурор, – и по ней, так сказать, как вода по днепрогэсу, построенному усилиями молдавского народа, понуждаемого сталинскими палачами…
знаете иногда мне кажется что я – весь этот мир и в меня вмещается все
и небо и Сталинград и дед Василий и его разбухший когда-то а теперь совершенно размякший хер и небо и травинка и божья коровка и пахучий навоз и звон колокольчиков и памятник Еминеску в самом центре города столицы нашей родины и дребезжание троллейбуса, слышное парню с букетиком цветов, который – парень, – ждет у этого памятника свою девушку… я кстати – и ее босоножки, трогательные, поношенные, я буду стоять под кроватью когда парень приведет ее домой после свидания и вдует на скрипучей кровати – я буду и кроватью – и буду скрипеть стонать и охать с ними изредка опускаясь из-за продавленной сетки к самому себе-туфлям… и травинка и лесок в поле каждый колосок… когда я думаю об этом, мне плакать хочется… плакать и рыдать рыдать и трахаться и кричать и растянуть небо своим совсем еще не размякшим хером, чтобы оросить оттуда весь мир и даже без соломинки и чтобы струи, могучие струи моего творческого самовыражения, потекли по вашим лицам… о чем я?
стихи:
- …гребаный в рот, гребаный в рот, вышел я утром на свой огород.
- вот помидорка алеет одна. из-за ботвы она не видна.
- вот кабачок желтеет вдали. весь он неровный… как картины Дали!
- а вот баклажан синеет поблизь. а вдалеке – синее тмля высь.
- это ребята не прихоть не блажь, это ребята, не случай судьбы.
- в день независимости нашей страны
- на радость простых, обычных людей
- это природа сложила сама
- флаг нацинальный из всех овощей
- конечно ребята скажете вы, на флаге еще не хватает орла
- на флаге еще не хватает щита
- на флаге еще не хватает быка
- на флаге еще не хватает звезды…
- но это ребята мне до фезды!
- трудно представить орла из кабачка
- трудно представить быка из огурца
- щит и звезду – из помидора
- оливы ветвь – из гогошара
- скажите ребята спасибо и так
- природе, за то, что сложила она
- флаг нацинальный из всех овощей
- на радость простых неподкупных людей
- лучше ответьте ребята мне так:
- педики есть ли у нас, за пятак
- готовые продать и страну и быка
- и щит и орла и звезду етэка
- есть, если честно ответите мне,
- педики-предатели в нашей стране
- сыпать сахар в бензин, рушить рельсы полотна…
- нам враги навредили сполна
- и на культурном мля фронте они
- делают все чтобы нашей страны
- голос поэзии мля не звучал, колокол
- слова не звенел не орал. гребаный в рот так доколе же мы
- жители этой трехцветной страны
- будем терпеть оккупантов, врагов?
- трехсотлетней оккупации тяжесть оков?
- я предлагаю всех мля расстрелять.
- а дома и квартиры поэту отдать.
И чем плохи эти стихи? Почему гребаные педики из газеты «Арта шы ескуство» отказываются их печатать? Я что на ха не румын? Почему издательство «кишиневполиграфикул» не желает издавать это стихотворение отдельным сборником, чтобы 1 сентября вручить его на торжественной линейке каждому школьнику? Где любовь к родине где патриотизм где сознательность? Прошу считать это официальным обращением в прокуратуру с тем чтобы всех козлов ставивших мне палки в колеса РАССТРЕЛЯТЬ на ха.
Публично.
…Так вот возвращаясь к явлению – это уже снова диктует дед Василе, а я пишу, но прошу не забыть ни меня ни мою поэзию, – которое произошло на днях. Уф, поссал и полегчало, да нет, это записывать не надо. А видение, то бишь явление. Выйдя на поле, я, дед Василе, патриот страны и села Панасешты, увидел радугу, которая, конечно, тоже является изобретением гения румынского народа, потому что она – как мы все знаем – была трехцветная, цветов флага Румынии. А уже потом всякие педики добавили в нее свои сраные коричневый, сиреневый и тому подобные цвета. И в радуге явилась мне богородица. Которая плакала и прижимала к себе овечку, а в овечке той узрел я нашу многострадальную республику Молдова.
И Богородица сказала мне:
– Дад Василе, хватит молчать, – сказала она.
– Иди в Кишинев, найди генерального прокурора, – сказала она.
– И расскажи ему что премьер-министр Фелат волк, – сказала она.
– В овечьей шкуре, – сказала она.
– Он Диавол, спустившийся к нам за грехи наш, – сказала она.
– Последняя засуха небывалая это его рук дело, – сказал она.
– Потому урожаи ваши сгорели, а что не сгорело смыли потом дожди, – сказала она.
– Что руководит вами диавол, – сказала она.
– А вовсе не потому что вы просрали ирригацию, – сказала она, почему-то хихикнув.
– Итак, ступай и неси миру правду, – сказала она.