Кукурузный мёд (сборник) Лорченков Владимир
– Так она уже идет! – сказали они ему.
– Что? – сказал Диего.
– Вот это групповое изнасилование… – сказал он.
– Это, по-вашему, коррида, – сказал он.
– Да, это коррида, – сказали ему.
– Настоящая испанская коррида, – сказали ему.
– Ха, – сказал Диего.
Еще Диего сказал:
– Ха-ха.
– Ха-ха-ха, – сказал Диего.
– ХАХАХАХАХА, – сказал он.
Встал, и, поправив треуголку, подбежал к ограде. Лихо перепрыгнул ее. Расплющил яйца придурка с мантильей с одного удара ноги сзади, проткнул бандарильос копьем, вырванным из спины быка… Остальные бросились с поля наперегонки. Диего, плюнув им вслед, снял треуголку, и раскланялся перед быком.
– Чистый бой, – сказал он быку.
– Ты и я, – сказал он.
– И никаких копий, ножей, ядов, лошадей, газет, обналичивания, экспресс-чеков, анализов крови, популяризации абортов, прав секс-меньшинств, роста тарифов ЖКХ и прочего дерьма, – сказал он.
– Ты и я, – сказал он.
– Жизнь и смерть, – сказал он.
– Всего и делов-то, – сказал он.
– Каждый бой как последний, – сказал он.
– Каждый бой и есть последний, – сказал он.
– Вот это и есть настоящая коррида, – сказал он.
– Какой она и должна быть, – сказал он.
– Му, – сказал бык.
Глядя друг другу в глаза, враги молча стали сходиться. Молчал стадион. Молчали зрители трансляции. Молчал мир.
Стрекотали камеры…
* * *
…спустя каких-то полгода Диего, ставшего самым знаменитым матадором мира, пригласили в королевский дворец. Там улыбчивый и разбитной мужик по имени то ли Хуйлан то ли Карла вручил ему позолоченную ленту, и паспорт на имя подданного Испании, Диего эль Тиру эль Гидигиччо де Фонтанеро.
Это значило, что теперь Диего испанец, дворянин и гражданин Евросоюза.
В жизни матадора это ничего не изменило. Он по-прежнему жил аскетом и по-прежнему выходил на арену сам, с голыми руками. И сражался с быком каждый раз, как последний. Осенью того же года к нему вернулась Ольгуца, бросившая этого занудного говнюка Хосе. Тот оказался ревнивцем и бил ее почем зря. Диего, впрочем, жену тоже бил. Ольгуца отнеслась к этому с пониманием.
– Ну шлюха, шлюха я, – шептала она, когда Диего, поставив ей на спину кувшин с вином, стегал до крови перед тем, как повалить на пол и овладеть.
Чем больше Диего бил и унижал Ольгуцу, тем сильней она в него влюблялась. Так что Диего перестал разговаривать с Ольгуцей и отдавал ей приказания щелчком пальцев. Вскоре Ольгуца кончала от одного лишь щелчка. Она любила сидеть в ногах и Диего и прижиматься щекой к его руке. Кажется, я открыл не только секрет корриды, но и секрет жизни, думал иногда Диего. Он процветал. А слабак Хосе, не выдержав измены Ольгуцы, застрелился. Диего, узнав об этом, лишь усмехнулся и пробормотал непонятную фразу. Что-то вроде «Одесса, вч, стройбат, незапланированный, кули». На поминки он не пошел.
На следующий день его ждала коррида.
Люди моря
Бабушка Стелуца сердито гремела горшками у печи. Она говорила.
– Этническая молдаванка София Ротару стала самым главным мафиози полуострова Крым! – сказала бабушка Стелуца.
– Надежда Чепрага стала… – сказала бабушка Стелуца.
– Впрочем, неважно, – сказала бабушка Стелуца.
– Телеведущая Вербицкая трахалась в Кишиневе со своим вторым мужем! – сказала бабушка Стелуца.
– Паренек из Кишинева по фамилии Олешка стал известным шутом на российском телевидении! – сказала бабушка Стелуца.
– Девчонка из Кишиневе Наташка Морарь вышла замуж за известного актера театра Куклачева, – сказала бабушка Стелуца.
– У него даже фамилия особенная, Кототрахов, – сказала она.
– Вот так, – сказала бабушка.
– А Лоринков? – сказала она.
– Парнишка из Кишинева начал записывать своим пьяные галлюцинации и стал всемирно известным писателем, – сказала она.
– И похмеляется теперь не у ларька, а на лучших фуршетах, и блюет теперь с перепоя в лучших домах Европы, – сказала она.
– Эвон, когда Гонкуровскую премию ему вручали, блевал прямо на Елисейские поля, и саму Карлу Бруни за жопу схватил! – сказала она.
– Это видано, чтобы просто молдавский парнишка получил в глаз от самого президента Франции?! – сказала бабушка Стелуца.
– Нет, в левый глаз, а синяк справа это банальность, это от жены, – сказала бабушка Стелуца задумчиво.
– Певица Инфинити, которая поет «когда я уйду ты станешь ветром», уроженка Молдавии! – сказала бабушка Стелуца сердито.
– Один из солистов группы «Дискотека Авария» молдаванин! – сказала бабушка Стелуца.
– Ну, который самый тупой, – сказала бабушка Стелуца.
– Молдаванин Руслан Проскуров полтора года матюгался на центральном канале русского ТВ! – сказала бабушка Стелуца.
– Известный культуртрегер Марат Гельман, который целует милиционеров в жопу взасос и фотографирует это в знак эстетического протеста, тоже родом из Кишинева, – сказала бабушка Стелуца.
– Алкоголик и телеведущий Николаев когда-то спивался в Кишиневе! – воскликнула она.
– Уроженец Молдавии Раду Тиру сменил паспорт на Диего эль Матадор и стал самым великим матадором мира и кумиром Испании! – сказала бабушка Стелуца.
– Натали Портмен зачали всего три года спустя после переезда из Кишинева! – сказала бабушка Стелуца.
– Сам Пушкин в Молдавии пил вино, ел вишни и дрючил местных баб до одури, – сказала старая Стелуца.
– Да что там Пушкин и прочая фигня, – сказала бабушка Стелуца.
– Говорят, даже Путин имеет молдавские корни! – сказала бабушка Стелуца.
– Просто ему неудобно, и он стесняется, – сказала бабушка Стелуца.
– Весь мир произошел от молдаван, – сказала бабушка Стелуца.
– А ты, говно? – сказала бабушка Стелуца.
И с грохотом поставила на стол чугунок с мамалыгой.
Петря с грустью оглянулся. Бежать было некуда, так что он сел к столу и стал кушать мамалыгу, перекатывая самые горячие куски во рту бережно, словно минетчица-проститутка – хозяйство клиента. С виду и дом Петри, где неистовала бабушка Стелуца, и сама деревня, где был дом, представляли собой идиллию а-ля натюрель. Но Петря знал, что это обманчивое впечатление…
Молдавская деревня давно уже ничего не выращивала и не производила.
Ароматная рассыпчатая крупа была куплена в итальянском супермаркете под Кишиневом. Сделана – в Румынии. Чугунок привезли со стройки в России односельчане. Сок и сахар в сельпо были украинские, хлеб – турецкий, мясо – румынское, водка, мыло и спички – русские, виноград – чилийский, помидоры и огурцы с зеленью – греческие, сыр – болгарские, телевизор в доме – корейский, ковер – словацкий..
Молдаване производили только рабов и проституток.
На что ему сейчас ненавязчиво намекала бабушка Стелуца, которая в проститутки не подходила по возрасту, а в рабы – по физическим показателям, с грустью подумал Петря. Сам Петря не подходил для проституции по половым показателям, а в рабы не хотел идти из принципа.
Петря глотнул особенно большой кусок мамалыги и грустно поглядел на бабку Стелуцу.
Та ответила безжалостным взглядом молдаванки, постаревшей в ожидании визы в ЕС…
* * *
Петря Есинеску был молодым прогрессивным молдавским драматургом.
Как и все молодые драматурги Молдавии, он не желал работать, и жил в селе за счет сестры, честно торговавшей собой в Стамбуле. Еще Петря писал пьесы, которые не ставили в театрах Кишинева.
Пьесы Петри, как и любого другого молдавского драматурга, делились на две категории, и злоязыкий Лоринков утверждал, что это от общей убогости современной молдавской мысли, да и вообще тупости и бездарности земляков.
Петря не был склонен разделять эту точку зрения.
– Просто ничего больше в голову не приходит! – говорил он виновато.
Итак, два вида пьес…
Первый – про Ленина. В них статуя Ленина оживала, толкала речь с броневика, пугала крестьян молдавского села возвратом коммунизма, а потом таяла в тумане. После этого крестьяне плакали, пили вино, бросали шапки в воздух, целовались в задницы, и бежали к границе с Румынией, чтобы поскорее пересечь ее и спрятаться даже от памятника Ленину……
и вся драматургическая общественность Кишинева очень обиделась, когда Лоринков приписал к такой пьесе концовку, в которой румынские пограничники отбирают у крестьян бранзулетки…
Вторая – про Европу. В них крестьяне молдавского села ужасно хотят в Европу, а их туда не пускают, но не потому, что крестьяне дурно пахнут, а потому, что в них сильны еще пережитки коммунизма. Тогда крестьяне собираются в селе, сгибают железный памятник Ленину и берут его по очереди в задницу, снимают это на мобилу, и выкладывают в ролик на ютуб. После этого ролик показывает в своей программе по сельскому ТВ сама Кототрахова, и уже ее затем цитируют в Румынии. Всё село получает визы. Железный Ленин, – прихрамывая, и потирая и почесывая ягодицы, – растворяется в тумане…
…и вся драматургическая общественность Кишинева очень обиделась, когда Лоринков приписал к этой пьесе концовку, где крестьяне не проходят румынский карантин, так как железный Ильич заразил их трипером…
Петря подумал о Лоринкове и вздохнул. Хорошо бы и мне, – подумал он про себя с легким акцентом, – покорить русский рынок. Какой-нибудь пьесой, подумал он. Придется придумать что-то, кроме Ленина, подумал он. А то, говорят, русским на Ленина по херу, подумал он. По крайней мере, русский Лоринков так говорит и гадко смеется. А бабушка Стелуца все пилила, да пилила…
– Неужели ты не понимаешь, что мы, молдаване… – сказала она.
–… просто-напросто новые викинги, – говорила она.
– Разбегаемся по всему миру, чтобы награбить добра, и свозим его домой, – сказала она.
– Мы – норманны!
– Сама вы бабушка, марамойка! – сказал Петря.
– Норманны, кретин! – сказала бабушка, преподававшая историю еще в те времена, когда молдаване на закрыли свои средние школы.
– Норманны значило «люди моря», – сказала она.
– Древнее румынское племя, они жили как ветер, – сказала бабушка.
– Сегодня здесь, завтра там, – сказала она.
– Мы должны быть как они, как наши предки, – сказала она.
– Норманнские предки, люди моря, – сказала она.
– Они плясали у костров, имели полигамию и друг друга в в…, – сказала она мечтательно.
– Бабушка! – сказал Петря.
Бабка, хихикая, вынула из печи горшочек с чипсами, и подала на стол, с пылу, с жару.
Петря, давясь и обжигаясь, кушал…
* * *
В Москве Петря, выйдя из поезда, и щурясь, расплатился на вокзале с проводниками, носильщиками, милиционерами и рэкетирами. Вдохнул воздух поглубже, закашлялся от бензола, улыбнулся солнцу, отчаянно прорывавшемуся сквозь смог, и пошел по Москве, словно юный Никита Михалков в одноименном фильме «Юный Никита Михалков в фильме про Москву».
Петря даже улыбался так же гадко……
по схеме, нарисованной добродушным, в общем, Лоринковым, Петря добрел куда надо. У театра Маяковского Петря, дождавшись огромного золотого кадиллака, бросился под открытую дверь, и как раз успел. Толстячок с добродушным лицом кота Матроскина наступил аккурат не в лужу, а на спину Петри.
– Однако-с, – ласково сказал старичок и потрепал Петрю по щеке.
– Что за буй? – сказал он мягко.
– Батюшка. Табаков. Олег. Никодимыч! – волнуясь, проговорил Петря.
– Драматург я, из Кишинева, пьесу написал, изволь видеть, – сказал он.
– Ну-ну, – сказал Табаков задумчиво.
Мужчина замолчали. Наконец, Табаков сошел с Петри на асфальт, и небрежно взял листы рукописи.
– Пьеса про Ле-ни-на, – сказал Табаков.
– Ну, миленький, ну это же никуда не годится, – сказал Табаков.
– По хрену тут всем на Ленина, – сказал он.
– Помилуйте-с, – сказал он.
– Батюшка, – сказал Петря.
– Изволь хоть глянуть! – сказал он.
– Ну хорошо, – промурлыкал толстячок.
Подождал, пока Петря встанет на корточки, сел на спину. Стал читать. Петря ждал, затаив дыхание. Во-первых, «Матроскин» был очень крупным мужчиной, и Петря боялся его уронить. Во-вторых, вся жизнь Петри была поставлена на карту. Сценарий для него написал Лоринков за сто килограммов румынской крупы и полторы тонны вина. Лоринков был выбран в авторы за знание местного рынка.
«Матроскин» читал:
«… спектакль называется „Цыган“… цыган Годо… цыганка Цара… пихаются в жопу… вокруг индюки… танцуют молдавский танец хора… восемнадцатый миллениум… персонаж Смерть… по пятам идет кобыла Буцка… падают лепестки роз… тоже пихаются… вокруг индюки, цыгане… почему-то Бог…»
Вдруг в спине у Петри потеплело. Странно, подумал он. Странно, что не в груди, подумал он.
– Газы, – виновато сказал «Матроскин».
– Читаю дальше, – сказал он.
Стал бормотать:
«… семья цыган в некоем подобии летаргического сна… Бог тоже… воспаленная матка… океанариум открыт… это полный пипец!… нарвал ведь тоже кит… дует сверху в ухо Индюка… а тот ведь не Петух!.. гадалкам и экстрасенсам… Дух Кибитки… Гожо, Зара и Буца… напоминаю, все пялятся… едет с Индюком и Духом Повозки спасать Семью… тревел-трип… с грибами тоже некуево… побеждает многоголовых гидр… гребитесь в рот… восемнадцать по цельсию очень даже… Несмеяну можно… всех можно… скетчем а-ля Камеди клаб… освободил семью… смысл фильма: обретение семьи и возможность снова варить наркотики… если бы кабы да кабы, вырос бы на члене шанкр…»
– Цыган Гожо идёт в жо… – читал Матроскин.
Петря беспокоился. Да, сценарий написал Лоринков, потому что он знал специфику российского рынка. Но, правда, беспокойно подумал Петря, Лоринков почему-то гадко смеялся, когда отдавал сценарий. Впрочем, Лоринков всегда смеется гадко.
– Ну, недурно, недурно, – мягко сказал «Матроскин» и продолжил чтение.
«… ключевая сцена… кот трахает коня Буца… а потом наоборот… кота назовем постмодернистски, с тройным смыслом… затронуть культурные пласты… к примеру… Матроскин?! а кули бы и не…»
– Ах ты чмо – сказал «Матроскин».
– Ах ты куйло! – сказал «Матроскин» и зарычал, ощетинившись остатками волос.
– Ах ты сраный урод! – сказал он.
– Не будь ты сраный какой-то Петря, я бы решил, что это сам Лоринков издевается, – сказал он.
– Чмошники молдавские, – сказал он.
Встал, покряхтев, пнул сафьяновым сапожком Петрю в лицо. Велел помощникам:
– Горячих ему, челядь!
– Да поболее, – велел он.
Бедолагу Петрю, – под ленивыми взглядами охранников входа на Лубянку, – стали избивать сначала руками, потом ногами. Отобрали остатки денег, сняли роскошный костюм «Ионел». Наконец, охранник с Лубянки не выдержал и подбежал к месту избиения.
– Ах ты сука! – крикнул он.
– «Матроскина» обидел! – крикнул он, пиная Петрю.
– Антон Семеныч Табакова! – крикнул он.
– За наше детство за Шарика за дедю Федора! – крикнул он, избивая Петрю.
Потом расстегнулся…
Что было после, Петря старался не вспоминать больше никогда…
В кровавом бреду, уползая после экзекуции к метро, он будто видел перед собой железного Ленина, потирающего ягодицы…
* * *
…Петря поселился под мостом у Москва-реки и стал жить-поживать, да мусор собирать. Сначала он пытался класть плитку, потом, говоря красиво, ограничился земляными работами. Копателем сраным стал Петря, проще говоря. Копал он ямы для заборов, и сломал себе на этом деле левую руку. Та не срослась, так что Петря смешно болтал конечностью, и его пускали в электрички, просить милостыньку. Хижину Петря сколотил из досок и банок, и обстановка у него внутри была вполне аутентичная. Например, в углу стояла стиральная машинка «Мугурел», 1967 года. Ее Петря купил у какой-то странной женщины с деревянным лицом. Позвонив ей по объявлению о продаже машинки, Петря сказал, что готов заплатить 3 тысячи рублей за машинку.
– Ну тогда записывай адрес, барсук, – почему-то сказала она.
…Петря зашел в панельную девятиэтажку, поднялся на третий этаж, и вошел в квартиру. Пахло ссаными тряпками, зато стены были обклеены обложками модных журналов. Хозяйка, молодая еще женщина лет сорока восьми, стояла в углу. На ней была сорочка в крупную горошину, и. лицо у нее было каким-то одеревеневшим…
– А что у вас с лицом? – сказал Петря, уплатив деньги.
– Ерунда, барсучок, – сказала женщина.
– Вот что значат инъекции парафина в домашних условиях, – сказала она.
– Не пытайся повторить мой опыт, барсучок, – сказала она.
– Это я тебе как светский гламурный обозреватель говорю, – сказала она.
– Барсучок, – сказала она.
– Я молдаванин, – сказал, обидевшись, Петря.
– Тем хуже для тебя, барсучок, – сказала женщина и глянула на Петрю оценивающе.
– Значит, тебя тут никто не знает, барсучок? – сказала она.
– Никак нет, – сказал почему-то Петря.
И ведь вру, думал он, глядя, как женщина расстегивает его негнущимися пальцами. В пальцы, небось, клей «Момент» колола, думал он, глядя на макушку женщины. Есть ведь у меня знакомые в Москве, подумал он. Например, Антон Палыч Табаков, подумал он. Ах, Лоринков, ах, сука, с его вечными дебильными шуточками, вернусь, убью, подумал он. Как, однако засас… подумал он.
– И не думай о себе лишнего, барсучок, – сказала женщина после всего.
– Никакой любви, никакого замужества, никаких детей, – сказала она.
– Я чайлдфри, – сказала она.
– Я просто онемевшие участки лица разрабатываю, – сказала она, кутаясь в ссаный халат.
– Как тебя зовут? – спросил он напоследок.
– Неважно, барсучок, – сказала она.
– Ну хорошо, – сказала она, увидев, что Петря искренен.
– Зови меня к примеру… – сказала она.
– Бекки Шрямп, – сказала она.
– Так романтично, – сказала она.
– Бекки Шрямп, – сказал Петря торжественно.
– Я хочу сделать тебе подарок, – сказал он.
Снял с плеч роскошную шкуру кошки, которую задавил его пес в плавнях Москва-реки, и вручил оторопевшей от щедрости мужчины Бекки. Пес Петри, огромный дог, выброшенный хозяевами за то, что ослеп, отлично реагировал на звук и запах, и ненавидел кошек. Он отлавливал кошек, давил, и приносил трупики хозяину. Мясо Петря варил, а в шкурки одевался… Эта шкурка принадлежала когда-то породистому британскому коту, который имел неосторожность высунуть мордочку из окна «шевроле», в котором перевозили несчастное животное. Шкурка переливалась… Бекки встала на колени, словно пред иконой.
– Да это же… – шептала она.
– Да я ведь за горноста….
– Миленький ты мой, да я за те… – сказала она.
– М-м-м-м, – сказаза она.
– Хлюп-чмок, – сказала она.
Петря, прислонившись к стене, блаженствовал…
* * *
…проводив Бекки, которая зачастила – ишь, продажная пресса, – Петря застегнул ширинку, и лениво потянулся.
Хижина его выглядела как преуспевающий пентхаус. Стены драматург тоже обклеил обложками модных журналов, на пол постелил циновки с яркими рисунками, – их выбросили после закрытия Черкизона, – в углу гудела стиральная машинка, а еще гудел холодильник «Днепр»… В углу висели на вешалках два костюма. Цвет пиджаков и брюк не совпадал, но какая в сущности разница, это же эклектика, вспомнил Петря объяснения Бекки. Ах, Бекки… Знакомство с ней стало его удачным лотерейным билетом. Женщина с деревянным лицом стала брать у Петри не только в рот, но и шкурки котов оптом, и поставлять их в высший свет Москвы в розницу.…
Ксения Собчак, Клара Цейтлина, Даша Жукова, Наоми Кемпбелл, Сергей Зверев, Настя Волочкова…
Все они разгуливали в шкурках от Петри!
Само собой, Бекки гнала их как шкуры редких соболей, горностаев, диковинных леопардов… Чем реже встречался зверь, шкуру которого поставляла Бекки, тем больше и охотнее платили девушки.
Денег становилось все больше. Петря купил мопед, открыл счет в банке, а в хижине жил исключительно ради маскировки. Хотя в некоторых предметах роскоши отказать себе не смог. Например, розовый фаллоимитатор и книжная полка. Петря приподнялся на локте и с гордостью посмотрел на корешки книг. Лучшая литература России была собрана в его личной библиотеке!…
«Духлесс» Сереги Минаева, тоже поднявшегося на торговле, как и Петря; «Книга о вкусной и здоровой пище» коллектива авторов; «Паразитология» от РАН; «Пьесы 100 молодых драматургов Восточной Европы», написанные 100 молодыми драматургами Восточной Европы; «Справочник проституток Москвы» от УБОПА города Москвы МВД РФ; «ЖиДы» кого-то жида, фамилию которого Петря не запомнил; «Люди на голяке» Авадраста… Адвараcта… в общем, какого-то адвараста; острый социальный роман «Елдаковы» писателя Сечина; а еще порнороман Лоринкова «Я знаю слово Галатея или давай попялимся»…
Единственной зачитанной до дыр книгой был порнороман Лоринкова. Талантлив, подонок, подумал с невольным уважением Петря.
И уже собрался было почитать книгу в сто первый раз, как вдруг послышался всплеск. Кот упал с моста, подумал Петря. Будет шкурка, подумал Петря. Отдыхать поеду в Хургаду, подумал он. Но пес, почему-то, не нес кота, так что Петря глянул из хижины, и увидел, как под мостом барахтается девушка. Поставщик мехов в высший свет Москвы моментально сиганул в холодную воду, и вытащил красотку на берег. Увидев лицо, только ахнул.
– Иляна, ты! – сказал.
– Петря! – сказала Иляна.
– Иляна.. – сказал Петря.
– Петря.. – сказала Иляна.
– Иля-а-а-а, – сказал Петря.
– Петр-м-м-м-м, – сказала Иляна.
– М-м-м, – сказала Иляна.
Сверху на них навалился изголодавшийся по ласке дог, но ребятам было не до того. Они барахтались, оба в мокрых майках, и ласкали друг друга. Ведь односельчанка Иляна была любовью Петри, просто он всегда боялся ей в этом признаться…
…отдышавшись, она рассказала Петре свою грустную историю. Девушка приехала поступать в МГИМОПРОНАКРОПАВСАВЕПРОРОРРОТООРЗИМ-о, и провалила экзамены. Домой возвращаться не хотелось, в проститутки не взяли, – прибыла особо крупная партия из Кишинева, – так что решила утопиться…
– И тут ты, – с любовью погладила она волосатую лапу Петри.
– То есть, ты, – исправила она ошибку, сняв руку с лапы дога и положив ее на руку Петри.
– Милая, – сказал Петря, волнуясь.
– Давай поженимся, – сказал он.
– Ах ты шалун, – сказала Иляна игриво и выжала майку.
Читать бесплатно другие книги:
