Изящное искусство смерти Моррелл Дэвид

— Ты и правда не слышала? Это снова произошло в районе Рэтклифф-хайвей. В лавке, торгующей всякими вещами для моряков: носки там, кальсоны, белье и все такое. Все было как и в прошлый раз, только больше народу. Сразу после закрытия пятерых человек убили: размозжили им головы и перерезали глотки.

— Нет, — прошептала Маргарет.

— Мой дед помнит, как все было, — вступила в разговор третья женщина. — Он рассказывал, что тогда произошло не одно убийство, а два. Через двенадцать дней еще несколько человек обнаружили с проломленными головами и перерезанными глотками, на этот раз в таверне. Дед рассказывает: все были так напуганы, что и носа на улицу не казали.

— Констебль на углу уверяет, что никакой опасности нет, но какое дело полиции до бедноты вроде нас? — посетовала первая нищенка. — Я лично не собираюсь рисковать. Вернусь сюда через час, заберу еду и поспешу домой. Что бы там ни обещал констебль, в темноте всякое может случиться.

— Маргарет, у тебя руки дрожат, — участливо заметила вторая женщина.

— Да это все из-за разговоров об убийствах. У кого угодно руки задрожат.

За этот день у Маргарет побывало небывалое количество народу, но ближе к вечеру пекарня практически опустела, только несколько взволнованных человек забежали, укутали дымящиеся котелки в одеяла и поспешили прочь. Если не считать дрожащих рук, Маргарет удавалось скрывать, как она напугана известиями об убийстве.

Ее самые худшие страхи обретали реальность. История повторялась. Тогда в лавке, торгующей одеждой, были убиты четыре человека, на сей раз жертв оказалось пять. В том, что за этим последует еще одно убийство, Маргарет не сомневалась; также она была уверена, что местом, где разыграется следующая трагедия, станет, как и в предыдущем случае, таверна.

И еще кое в чем. Ждать следующего убийства придется не так долго.

И оно окажется более кровавым.

Маргарет тяжело опустилась на пол в своем углу.

— Маргарет, ты не заболела? — спросил один из работников пекарни.

— Мне нужно отлучиться.

— Но ты же никогда не выходишь. Скоро опустится туман. Не боишься идти наружу?

— Это не может ждать.

Маргарет поспешно набросила тоненькое пальто и выбежала из теплой пекарни на холодную и мрачную улицу. Обычно оживленная в этот час, сегодня она казалась всеми покинутой.

— Как мне добраться до Скотленд-Ярда? — спросила Маргарет дежурившего на углу констебля.

По привычке она повернула голову так, чтобы не был виден шрам на левой щеке.

— До Ярда далеко, мэм.

— Мне нужно поговорить с человеком, который ведет расследование субботнего убийства.

— Этим занимается инспектор Райан. А что вам известно об этом убийстве?

— Не об этом. О других.

— О других, мэм?

— О тех, что произошли сорок три года назад.

— Мы сейчас занимаемся недавним преступлением.

— Но я знаю правду о тех убийствах, и — Боже, помоги мне! — боюсь, я знаю, кто убил этих людей в субботу вечером.

— Вы совершаете ошибку, — уверял Райана Де Квинси.

Экипаж, в котором сидели двое полицейских и Де Квинси с дочерью, двигался по Фаррингдон-роуд. Они снова оказались на северном берегу Темзы, всего в миле к востоку от площади Рассел-сквер, рядом с которой убийца снял дом для Любителя Опиума. Тем не менее контраст между двумя соседними районами был разительным. Фаррингдон-роуд представляла собой мрачную улицу, пристанище нищеты и всякого сброда. В нормальной ситуации на ней было бы полно мусорщиков, дворников и уличных торговцев с тележками, которые тщетно старались заработать себе на жизнь, продавая фрукты, овощи и рыбу. Но сегодня, когда туман уже начал сгущаться, люди спешили по домам, чтобы не оказаться застигнутыми ранними сумерками и таящимся в темноте ужасом. Лица у всех прохожих были мрачные и взволнованные.

— Прошу вас, не делайте этого, — умолял Де Квинси.

Колеса экипажа стучали по мостовой. Когда он повернул налево, на Маунт-Плезант-стрит, впереди замаячили высокие каменные стены. Частично скрытые наползающим туманом, они казались еще более мрачными.

— Тюрьма «Колдбат филдз», — прошептал Де Квинси. — О нет.

— У меня нет выбора, — пожал плечами Райан. — Я воспринимаю лорда Палмерстона более серьезно, чем премьер-министра. Если я вас не арестую, меня выгонят из полиции. А как раз сейчас нашему городу нужен каждый детектив, каждый констебль, способный защитить невинных и не позволить убийце совершить новое преступление.

Они подъехали к уродливой арке, перекрытой решеткой, — въезду в тюрьму. По обеим сторонам застыли полицейские с суровыми лицами. В сторонке нетерпеливо переминались с ноги на ногу люди в штатском. Как только экипаж остановился, они бросились к нему, на ходу доставая карандаши и блокноты.

— Это действительно Любитель Опиума?

— Почему вы убили всех этих людей?

— Репортеры? — гневно воскликнула Эмили. — Откуда они узнали о нашем приезде?

Беккер выпрыгнул из коляски и широко расставил руки.

— Назад! — крикнул он.

— Вы совершили убийство под влиянием опиума?

Полицейские, охранявшие ворота, кинулись на помощь Беккеру.

— А ну, разойдись!

— Должно быть, лорд Палмерстон раструбил о вашем аресте, — сказал Де Квинси неприятно удивленный инспектор. — Он считает, что люди, узнав об этом, перестанут бояться, пока мы продолжаем охоту на убийцу.

— Но для людей только лучше, когда они боятся, — возразил Де Квинси. — Если они будут настороже, это может спасти им жизнь.

— Единственное, о чем печется Палмерстон, — его политическая репутация. Но если вы откажетесь проследовать туда сами, то…

— Не нужно прибегать к крайним мерам.

Де Квинси выбрался из коляски и спрятался за могучей спиной Беккера.

— Это вы убили семьи Марра и Уильямсона сорок три года назад?

Райан посмотрел на Эмили, потом перевел взгляд на волнующуюся толпу газетчиков.

— Я надеялся, вы сможете подождать нас снаружи, но теперь…

— Даже если бы здесь и не было репортеров, я бы не согласилась остаться на улице.

Эмили так быстро спустилась на мостовую, что Райан не успел подать ей руку. Уже не в первый раз девушка изумила его своей проворностью. Ни одна женщина в платье с кринолином не смогла бы ехать в полицейской коляске, не говоря уж о том, чтобы так легко соскочить на землю, — столь трудно было уследить, как бы платье не задралось и не обнажило нижнее белье.

— Зачем вы перерезали им глотку, после того как проломили голову?

— Почему вы убили ребенка?

Беккер упорно прокладывал путь сквозь толпу. На помощь ему от ворот прибежали еще несколько полицейских.

— Не вынуждайте нас применять силу! — крикнул констебль газетчикам. — Освободите дорогу!

Сделав все возможное, чтобы защитить Де Квинси и Эмили, Райан провел их мимо охранников в ворота.

Воздух, едва они вошли на территорию тюрьмы, сделался холодным и затхлым.

Тюрьма «Колдбат филдз» получила название от поля, где некогда бил источник, к которому приходили купаться жители здешней лондонской окраины.[11] Впоследствии город разросся в северном направлении и поглотил поле. Здание тюрьмы было построено на сырой болотистой почве, и от этого стены постоянно и обильно источали влагу.

Как только Беккер присоединился к инспектору, Де Квинси и Эмили, ворота с лязгом захлопнулись. Они стояли во дворе, выложенном грязными истертыми булыжниками. Из зданий в центральной части тюрьмы доносился странный гул. С правой стороны находилось мрачное строение, увенчанное надписью «Охрана». Слева стояло такое же угрюмое здание с вывеской «Начальник тюрьмы».

Из последнего появился грузный мужчина с багровым лицом и в не по размеру тесном костюме. Он утирал рот заляпанным жирными пятнами носовым платком.

— Инспектор Райан, я получил известие от лорда Палмерстона, что вы прибудете, но понятия не имел когда, — торопливо заговорил толстяк. — Я тут как раз перекусывал. Извините, что заставил вас ждать. Это заключенный? Я его забираю.

— Его зовут Томас Де Квинси.

Начальник тюрьмы гнусно захихикал. Он был не только выше Де Квинси, но и раза в три толще, так что арестованный писатель казался рядом с ним практически лилипутом.

— Ага, Любитель Опиума, — заговорил он, не глядя на Де Квинси, словно того здесь и не было. — Ну что ж, когда он увидит, что у меня для него припасено, он пожалеет, что при нем нет молотка, а в кармане не лежит бритва.

— Вы, вероятно, не совсем правильно поняли, — сказал Райан. — Мистера Де Квинси помещают сюда для охраны его жизни.

— Мистер? Мы не называем заключенных «мистер». Из записки, которую я получил от лорда Палмерстона, следует, что этот человек — главный подозреваемый.

— Да, действительно, так считают репортеры, но на самом деле мистер Де Квинси является нашим консультантом, и мы хотим гарантировать ему безопасность.

— Это совершенно против правил. — Начальник тюрьмы всем телом повернулся к Эмили. — А уж присутствие здесь этой молодой леди и вовсе событие из ряда вон выходящее. Мисс, боюсь, придется проводить вас за пределы тюрьмы. Здесь не место…

— Разрешите представить мисс Эмили Де Квинси, дочь нашего консультанта, — прервал его Беккер.

— Представляйте, но ей все равно необходимо покинуть территорию тюрьмы.

— Этого не будет, пока там толпятся репортеры, — заявил Беккер.

— А вы-то кто такой?

— Констебль Беккер.

— Почему вы не в форме?

Не успел Беккер ответить, как Эмили протянула руку и сказала:

— Начальник, мне так приятно с вами познакомиться.

— Правда, что ли?

Толстяк подозрительно глянул на девушку, но протянутую руку все же пожал. Казалось, его очаровали блестящие каштановые волосы и живые голубые глаза Эмили.

— Буду очень признательна, если вы расскажете о своих обязанностях, — продолжила Эмили. — Должно быть, на вас возложена огромная ответственность. А что вы думаете о тюремной реформе? Было бы очень интересно выслушать ваше мнение.

— Тюремная реформа? Что я о ней думаю?

— Я читала Джереми Бентама.[12] «Наибольшее счастье наибольшему числу индивидуумов» и все такое, но я уверена, что ваши собственные теории должны быть не менее поучительными.

— Джереми Бентам?

Группа людей по-прежнему стояла на дорожке, ведущей к нескольким мрачного вида строениям, из которых доносилось низкое гудение. Над головами собирался туман, и на землю падали частички копоти.

— Джереми Бентам? — озадаченно повторил начальник тюрьмы. Потом смахнул грязь с рукава и предложил: — Может, пройдем внутрь?

Они вошли в большое холодное помещение, из которого разбегались в разные стороны, подобно спицам в колесе, коридоры. Всего коридоров насчитывалось пять, каждый был перегорожен забранной решеткой металлической дверью, а за ней начинались ряды камер. Таким образом, наблюдатель, стоящий в центральном помещении, мог следить за происходящим в любом из коридоров, просто поворачивая голову. Хотя располагались камеры над землей, у людей возникло ощущение, будто они попали в подвал.

В дополнение к непрекращающемуся низкому гулу из тюремных камер раздавалось приглушенное позвякивание.

Тюремный надзиратель с острым носом вышел из находящейся справа комнаты — в ней на крючках висели дубинки и наручники. Надзиратель носил усы, что было редкостью среди сотрудников тюрьмы и, очевидно, говорило о том, что остроносому стражу дозволяются определенные вольности.

— И кто тут у нас постоялец? Райана я уже встречал. Определенно, не дама. Значит, кто-то из этих двух джентльменов. И я полагаю, это вы.

Он кивнул на Беккера.

— На самом деле я констебль.

— Но не в форме?

— Я учусь на детектива.

— Непыльная работенка. Тогда наш гость — этот маленький человечек.

— Любитель Опиума, — уточнил толстый начальник тюрьмы.

— Обожаю сажать под замок знаменитостей. Опускать их до нашего уровня. Для начала, господин хороший, заберу я у вас помочи и шейный платок. Не хочу, чтобы вы вдруг повесились. Также я не хочу, чтобы вы проносили с собой ножи или другие нежелательные предметы.

— Я пользуюсь только одним ножом — для разрезания книг, — сообщил Де Квинси, пока тюремщик его обыскивал.

— А вот и он, — объявил остроносый и вытащил из кармана пальто складной ножик. — Смешная такая вещица. Ба! Это что такое?

— Мое лекарство. — Де Квинси достал фляжку, допил содержимое и протянул ее Эмили.

— Лекарство. — Надзиратель поцокал языком. — Хорошее.

— Эмили, наполни ее, пожалуйста.

— Но не торопитесь приносить ее обратно, леди, — посоветовал тюремщик. — Не хватало еще ему здесь пить.

Из расходящихся веером коридоров продолжал раздаваться лязг.

— Джереми Бентам, — напомнила Эмили начальнику.

— Да, вы говорили о Бентаме. — Толстяк наморщил лоб, пытаясь сообразить, что это значит. — Я, кажется, не…

— «Наибольшее счастье наибольшему числу индивидуумов». Заключенные, которых хорошо кормят, лечат, которым дают возможность заниматься ремеслом, могут после выхода на свободу стать полезными членами общества.

— У нас тут полезных членов особо нету, — опередил начальника невоспитанный надзиратель.

— Согласно этой теории, путь исправления более эффективен, чем путь наказания, — продолжила Эмили.

— На этот счет могу сказать, — опять ответил за своего начальника тюремщик, — что наказание как раз и заставляет их исправляться. Точно вам говорю.

— Здесь на полу тараканы.

— Конечно. Если бы они здесь не обитали, пришлось бы специально их заводить, чтобы заключенным жизнь медом не казалась.

— И крыса вон побежала по коридору.

— Если вы пробудете здесь довольно долго, увидите еще много крыс, — встрял наконец начальник тюрьмы, пытаясь вернуть контроль над беседой. — Но вам это вряд ли предстоит, потому что уже настало время покинуть это…

— Я видела через решетку человека в капюшоне, — продолжала Эмили. — Точнее, нескольких человек в капюшонах. Охранники тащили их на веревке.

— Ваш Джереми Бентам сказал бы, что их не тащат, а направляют, — сообщил начальник тюрьмы, довольный тем, что попытался пошутить. — Мы здесь практикуем метод изоляции.

— Хорошо. Вы обещали рассказать о ваших взглядах. Я с нетерпением жду.

— Задача тюрьмы заключается в том, чтобы изолировать преступника и заставить его задуматься над своими преступлениями.

— Изолировать? — не поняла Эмили.

— Каждая камера имеет такие размеры, что рассчитана лишь на одного заключенного. Пищу они принимают в одиночестве. Когда же их отводят на зарядку или на работу, они надевают капюшоны и могут видеть только собственные ноги.

— А что это за зарядка?

— Каждый день заключенные гуляют по полчаса на тюремном дворе.

— Я такая глупая, что, наверное, кое-чего не понимаю, — сказала Эмили. — Если заключенные, когда они в капюшонах, могут видеть только свои ноги, то как они не сталкиваются друг с другом?

— Они держатся за веревку, на которой через каждые двадцать четыре дюйма завязаны узелки. Они ходят по кругу, а надзиратель следит, чтобы не произошло чего недозволительного.

— И когда они вот так ходят, то не могут видеть других заключенных и, полагаю, не могут с ними разговаривать.

— Вы правы, — важно кивнул начальник тюрьмы. — Так же мы поступаем с ними, когда их выводят из камер или возвращают назад. С этими капюшонами мы можем обходиться меньшим числом надзирателей.

— Но заключенным позволяется говорить хотя бы с тюремщиками?

— Господи, нет, конечно!

— Но если заключенный долгое время не имеет возможности ни с кем поговорить, разве это не приведет к сильнейшему душевному стрессу?

— Да, действительно, некоторые сходят с ума или совершают самоубийство, — признал начальник тюрьмы. — Понимаете, наша позиция заключается в том, чтобы заключенные здесь только и делали, что размышляли о своих преступлениях. А что касается души — каждого узника мы снабжаем Библией.

— Вы говорите, что их выводят из камер на какие-то работы.

Утверждение Эмили прозвучало скорее как вопрос.

— Да, они вращают ступальное колесо, — подтвердил начальник.

— Звучит интригующе.

Эмили словно подбадривала толстяка, чтобы он подробно все объяснил.

— На территории тюрьмы есть прачечная, столярная мастерская, мельница, большая кухня и много чего еще, так что мы практически всем обеспечиваем себя сами. Все механизмы присоединены к большому ступальному колесу пятидесяти футов в диаметре, которое приводит их в движение. В колесе имеются такие желоба, на которые встают заключенные и как будто шагают вверх по ступенькам. Но разумеется, колесо крутится, и потому они на самом деле никуда не поднимаются.

— Это от колеса идет постоянный гул?

— Именно.

— Этот шум действует на нервы.

— Заключенным он не нравится, это так. Надзиратели, которые присматривают за колесом, вставляют в уши ватные шарики. Если узники выходят из повиновения, охранники затягивают потуже винты на колесе, так что заключенным приходится попотеть, чтобы колесо вращалось с прежней скоростью. По этой причине надзирателей иногда называют винтиками.[13]

— Я слышала это выражение. Спасибо, что объяснили его смысл. А как много заключенных «работает» на колесе?

— Столько, сколько требуется, чтобы колесо крутилось и вместе с ним крутились присоединенные к нему механизмы в пекарне, прачечной и в других местах.

— И сколько времени заключенный должен провести на этом ступальном колесе?

— Он должен одолеть восемь тысяч ступеней, — снова вклинился в разговор остроносый тюремщик.

До этого момента Эмили быстро задавала вопросы, но сейчас она казалась не в состоянии говорить дальше.

— Восемь тысяч ступеней каждый день? — вымолвила наконец девушка.

— Точно.

— Каждый-каждый день?

— Словно Сизиф, катящий в гору камень, — глядя за решетку, заметил Де Квинси.

Это были его первые слова за долгий промежуток времени, и, судя по голосу, Де Квинси приходилось сдерживать рвущиеся на волю чувства.

— Я ничего не знаю об этом мистере Сизифе, так же как и о мистере Бентаме, — сообщил начальник тюрьмы, — но зато точно знаю, как заставить преступников раскаяться в своих преступлениях.

— Ну что ж, пора показать мистеру Любителю Опиума его пристанище, — сказал надзиратель и вытащил из-за пояса большое кольцо с ключами.

— Позвольте напомнить вам, что мистер Де Квинси находится здесь не в качестве осужденного преступника и даже не как подозреваемый, — подал голос Райан. — Он полицейский консультант, и у нас есть причины беспокоиться о его безопасности. Пожалуйста, обращайтесь с ним соответственно.

— Мне известно только то, что лорд Палмерстон хочет посадить его под замок, а господин министр всегда получает, что хочет. Я бы очень удивился, если бы узнал, что какие-то вещи в стране не находятся под его контролем. — Начальник тюрьмы кивком велел надзирателю отпереть зарешеченную дверь, ведущую в средний коридор. — Мисс, вы оставайтесь здесь.

— Я желаю сама увидеть, где мой отец проведет эту ночь.

— И возможно, еще много-много ночей. Что ж, если так горите желанием увидеть то, что не предназначено для женских глазок, идемте. Но у нас не хватает надзирателей, так что за вами некому будет присмотреть.

Они шли по сырому коридору, и шаги отдавались от стен гулким эхом. В каждой из покрытых ржавчиной дверей камер имелись глазок и щель, через которую узник получал все необходимое. За дверями раздавались клацающие звуки.

— Откуда этот ужасный шум? — спросила Эмили.

Шум действительно был невыносимым.

— Проще будет показать, чем объяснять, — заметил тюремщик.

Он открыл дверь, и в коридор сразу ворвался сырой холодный воздух.

Эмили с отцом осторожно вошли — места здесь едва хватало для них двоих.

Камера имела семь футов в ширину, девять в высоту и тринадцать в длину. Высокий человек — такой, как Беккер — мог бы дотянуться кончиками пальцев до потолка, а расставив руки в стороны, коснуться противоположных стен. Ходить по камере он бы просто не смог. Но и для миниатюрного Де Квинси камера была тесной.

На полу лежали тени. Свет проникал в камеру через маленькое, забранное решеткой и очень грязное окошко под самым потолком. На улице собирался туман, и здесь день казался похожим на вечер.

Окошко находилось в одной из коротких сторон камеры, в противоположной помещалась дверь. Под окном к железному кольцу в стене была приделана сейчас сложенная подвесная койка. Внутри виднелись одеяло и тонкий матрас.

Де Квинси поглядел на потолок.

— И никаких труб.

— Конечно, здесь нет труб, — бросил из коридора тюремщик. — Откуда здесь должны взяться трубы?

— В восемьсот одиннадцатом году по потолку проходила труба. Возможно, что и в этой самой камере.

— Что вы там говорите? Вы что, были нашем гостем в одиннадцатом году?

— Только в своих кошмарах.

— Ну, здесь у вас будут еще и не такие кошмары.

Обставлена камера была скудно: старый стул, стол, на котором лежала Библия, ведро для отправления естественных потребностей и…

— Что это за деревянная коробка приделана к стене? — спросила Эмили. — Зачем у нее ручка?

Из соседних камер по-прежнему раздавалось лязганье.

— Это еще одна работа, которой занимаются заключенные, — ответил из коридора начальник тюрьмы.

— Работа? — Камера была такой крохотной, что Эмили пришлось сделать буквально полшага, чтобы оказаться возле коробки. — Какая же это работа?

— Работа, за которую они получают еду, — пояснил начальник. По коридору загуляло эхо. — Коробка наполовину заполнена песком. Заключенный вращает ручку, расположенная внутри чашка зачерпывает некоторое количество песка, потом поднимается до верха и высыпает его обратно. Когда чашка опускается на дно, она снова зачерпывает песок.

— То есть пока заключенный вращает ручку, чашка так и будет постоянно набирать песок и высыпать?

— Точно.

— Для этого требуется какое-то усилие?

— Рукоятка довольно тугая, а песок сырой.

— Но…

— Продолжайте, мисс. Буду счастлив ответить на ваши вопросы.

— Признаюсь, я не совсем понимаю. Для чего все это?

— Работа занимает заключенного.

— Вы называете это «работой»? — удивилась Эмили. — Но ведь ничего не производится. Ступальное колесо, по крайней мере, приводит в движение механизмы в прачечной и на кухне.

— Коробка дает заключенному стимул не повторять свои проступки, когда он выйдет на свободу.

— Знаете, если бы заключенных научили шить себе одежду, это было бы куда более продуктивное занятие, и оно точно так же занимало бы их время. Кроме того, они бы овладели навыками, которые пригодятся, когда они покинут ваше заведение.

— Это такие идеи проповедует ваш Джереми Бентам? Учить заключенных шить себе одежду? Как это странно, однако. — Начальник тюрьмы был не на шутку озадачен. — Сомневаюсь, что этих негодяев вообще можно чему-то научить.

— Так это коробки с песком производят лязганье, которое слышно в коридоре? — спросила Эмили.

— Совершенно верно. В каждой камере.

— Вы сказали, что заключенные делают это, чтобы заработать право на пищу. И сколько раз нужно повернуть рукоятку в течение дня?

— Десять тысяч раз.

У Эмили перехватило дыхание. Она была ошеломлена, услышав такое огромное число.

— У вас есть еще вопросы?

Эмили была не в силах произнести ни звука.

— В таком случае я принесу мистеру Любителю Опиума его тюремную одежку, — сказал надзиратель.

— В этом нет необходимости, — остановил его Райан. — Мистер Де Квинси находится здесь не как заключенный. Он может оставаться в своей одежде.

— Возможно, лорд Палмерстон смотрит на это по-другому. Я узнаю, — решил начальник тюрьмы.

— Кроме того, мистер Де Квинси не должен крутить рукоятку, чтобы получить пищу.

— И опять-таки лорд Палмерстон может считать иначе. В любом случае, меню Любителя Опиума будет не слишком разнообразным. — Тюремщик по-прежнему говорил о Де Квинси так, будто того здесь не было. — Сегодня вечером он получит вареную картошку с водичкой, в которой она варилась.