Изящное искусство смерти Моррелл Дэвид

— У моего отца проблемы с желудком, поэтому ему нельзя есть грубую пищу, только отварной рис и хлеб, вымоченный в теплом молоке.

— А если я ем говядину, она должна быть нарезана тонкими кусками и желательно не вдоль волокон, а по диагонали, — прибавил Де Квинси.

— Вдоль волокон? По диагонали? О чем он, черт побери, говорит? — раздраженно спросил надзиратель.

— Вы привыкнете к его манере разговаривать, — заверил его Беккер.

— Нет, не привыкнете, — возразил Райан.

— Это не так. — Де Квинси повернулся к инспектору. — Скажите, вам удалось установить, каким образом убийца раздобыл тот самый молоток, которым были совершены убийства в восемьсот одиннадцатом году?

— Он хранился в нашей так называемой комнате вещдоков как предмет, представляющий исторический интерес.

— И тем не менее убийца смог до него добраться. Если у него была такая возможность, кто знает, куда он еще способен проникнуть? Нам известно, что убийца преследует меня. Так что здесь я не буду в безопасности.

— Камера в нашем заведении — самое безопасное место в Лондоне, — торжественно провозгласил начальник тюрьмы.

— Нет, — возразил Де Квинси. — Джон Уильямс, человек, обвиненный в совершении убийств на Рэтклифф-хайвей, умер в этой тюрьме. Возможно, даже в этой самой камере. Предположительно он покончил с собой — повесился на перекладине, проходящей под потолком. Однако существует мнение, что у Уильямса был сообщник, который убил его и обставил все как самоубийство. Он боялся, как бы Уильямс не пошел на сотрудничество с полицией и не выдал его властям.

— Вы считаете, что убийца может попытаться сегодня сделать с вами то же самое? — спросил тюремщик таким тоном, что было ясно: он считает эту идею полным бредом.

— Ему не дают покоя убийства, совершенные сорок три года назад. И еще ему не даю покоя я. Инспектор Райан, не оставляйте меня здесь.

— Лорд Палмерстон лично отдал приказ, — подчеркнул инспектор. — Другого выбора нет.

— Умоляю вас. Тюрьмы предназначены для того, чтобы удерживать людей внутри, и ни для чего более. Может оказаться намного легче проникнуть в эти стены, чем выбраться отсюда.

— Ну, вы-то уж точно отсюда не выберетесь, — вставил тюремщик.

— Отец, я сделаю все возможное, чтобы тебе здесь было хорошо, — заверила его Эмили.

В два шага девушка подошла к задней стене, вытащила из сложенной койки одеяло и тонкий матрас, потом сняла конец койки с крюка, разложила вдоль стены и закрепила конец на специально предназначенном для этого другом крюке. Положила сверху матрас и одеяло.

— Спокойной ночи, отец. — Эмили крепко обняла его и долго не отпускала. Потом прошептала что-то на ухо, отстранилась и сказала нетвердым голосом: — Постарайся как следует отдохнуть. Утром я к тебе приду.

— Может, и нет, — предостерег ее начальник тюрьмы. — Посмотрим, что думает лорд Палмерстон. Возможно, доступ посетителей будет запрещен.

— Мисс де Квинси, я провожу вас до дома, — предложил Беккер.

— Я придерживаюсь иного мнения.

— Простите. Если я чем-то вас обидел…

— Последнее место на свете, куда я собираюсь направиться, — это дом, в котором мы сейчас живем. Вы разве забыли, что его снял для нас убийца?

Беккер помрачнел.

— Если отцу угрожает опасность, она угрожает и мне. Убийца может решить помучить меня, чтобы тем самым причинить боль отцу. Инспектор Райан, вы готовы организовать охрану нашего дома? Сколько для этого потребуется полицейских? И есть ли гарантия, что это поможет?

Райан не смог ничего ответить.

— Прекрасно, — заключила Эмили. — Поскольку мы знаем, что убийца следит за отцом и за мной, и раз начальник тюрьмы уверяет меня, что здесь — самое безопасное место в Лондоне, я остаюсь.

За стенами тюрьмы «Колдбат филдз» Лондон постепенно исчезал в дыму из полумиллиона печных труб, смешивающемся с желтым туманом, который поднимался от Темзы. Копоть медленно оседала на город. Но даже если бы и не было тумана, «художник смерти» мог не опасаться, что вызовет подозрения. Те несколько человек, которых он повстречал, — какие-то неотложные дела заставили их набраться храбрости и выйти на пустынные улицы — смотрели на него с благодарностью. В ответ он ободряюще кивал.

В рукаве пальто убийца прятал тяжелый железный ломик восемнадцати дюймов длиной. Он имел острый край с одного конца и крюк с другого — также с заточенным краем. Это был самый необходимый инструмент у рабочих, занимающихся разборкой зданий. Они вставляли крюк в щель в стене, нажимали на лом и вырывали большие куски дерева или штукатурки.

Подобный ломик был использован при совершении второго убийства на Рэтклифф-хайвей сорок три года назад. Произошло оно в таверне, расположенной неподалеку от лавки, где преступник двенадцатью днями ранее нанес первый удар. Тогда жертвами стали три человека, в то время как в первом случае убитых было четверо, в том числе младенец. «Художник смерти» уже «улучшил показатели», лишив жизни пятерых, из которых двое были детьми. И хотя он намеревался этим вечером продемонстрировать свои таланты в таверне — так же как сделал убийца в тысяча восемьсот одиннадцатом году, — таверна эта должна была находиться на некотором удалении от магазина, в котором в субботу вечером он создал первый шедевр. Настоящий великий артист должен всегда расширять поле деятельности, равно как и сокращать время между представлениями своих «работ» публике. Двенадцать дней — слишком большой промежуток. Лишь два дня между шедеврами — это произведет должное впечатление.

Внезапно из тумана выскочил мужчина и едва не врезался в «художника». В первое мгновение он до смерти перепугался, но тут же напряженное выражение сошло с его лица. Он с облегчением кивнул и побежал дальше, а «художник» продолжил путь легкой, уверенной походкой. Газовые фонари казались размытыми пятнами в тумане. Если не считать отдаленного стука копыт, стояла полная тишина.

«Художник смерти» прошел мимо констебля — он уже сбился со счета, скольких полицейских повстречал сегодня на лондонских улицах, — и махнул ему рукой: дескать, все в порядке. Недалеко от своей конечной цели он кивнул еще одному ошалевшему типу, который пронесся мимо, сжимая в руках корзинку. Должно быть, в ней находилось что-то ценное, возможно, ужин на всю семью. Неужели этот глупец думает, будто его могут лишить жизни из-за корзинки с едой?

Очередной констебль подпирал ближайший фонарный столб. «Художник» и ему помахал рукой, а полицейский в ответ кивнул.

Когда «художник смерти» появился в таверне, испуганные посетители разом вскинули головы. Однако, увидев вошедшего, все, за исключением одного мужчины, расслабились и вернулись кто к беседе, а кто к кружкам с пивом и трубкам.

В помещении, полном табачного дыма, находились восемь человек. Справа за стойкой стоял хозяин таверны в белом переднике с завязками вокруг шеи. Двое мужчин восседали на высоких стульях возле стойки. Из глубины зала официантка — в таком же белом переднике — несла блюдо с хлебом и сыром для трех мужчин, сидящих за столом у камина. Восьмой — констебль с настороженным взглядом, занимавший столик недалеко от входа, — вскочил на ноги. Он и был единственным посетителем, который не вернулся к своим занятиям.

— Извините, сержант, — выпалил он. — Я так долго пробыл на улице, а там так холодно, что я не мог…

— Не стоит волноваться, констебль. Я все понимаю. По правде говоря, у меня жутко замерзли ноги, и я зашел сюда по той же причине, что и вы. Что у вас там? Чай? Пожалуй, я к вам присоединюсь.

Хозяин таверны ухмыльнулся.

— Можно и чего получше, сержант. Я налью вам пинту. Бесплатно.

— Нет, благодарю вас, — ответил «художник». — Достаточно и того, что я нарушил одно правило. Но пить на дежурстве — это было бы слишком.

— Да уж, вам приходится нелегко. Но вы нас защищаете. Мы вам за это благодарны. Пожалуйста — горячий чай за счет заведения.

— Вы очень любезны.

Каска констебля лежала на столе. У нее имелась металлическая прокладка, благодаря которой констебль вполне мог при необходимости встать на свой головной убор и заглянуть через забор. Также каска могла защитить владельца от сильного удара по голове, если кто-то вдруг неожиданно подкрадется сзади. Вот только сейчас она лежала на столе.

«Художник смерти» встал позади констебля, ловко вытащил из рукава ломик и нанес сильнейший удар тупой частью крюка. Череп полицейского раскололся, как гнилая тыква. Убийца развернулся на месте и тремя точными ударами — направо, налево и снова направо — разбил головы трем мужчинам за столиком у камина, которые только-только собирались приступить к трапезе. Официантка застыла с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. Острие крюка распороло ей лицо, и девушка без чувств рухнула на пол.

— А, — только и смог вымолвить хозяин таверны.

К этому моменту двое посетителей, сидевшие за стойкой, уже обильно поливали пол кровью из проломленных голов. Сам же хозяин не успел больше издать ни звука — страшный по силе удар заставил его замолчать навсегда.

Убийца поспешил к первой жертве — констеблю, скинул труп со скамейки, поставил ногу на грудь и, повернув ломик острой частью крюка, распорол мертвому полицейскому горло.

Затем ту же операцию «художник смерти» повторил с тремя мужчинами у камина, с официанткой, мужчинами у стойки. И с хозяином таверны.

Но шедевр еще не был завершен. Убийца оставил страшное оружие на стойке, а потом усадил всех покойников кого за столики, кого за стойку так, что (если не обращать внимания на кровь) со стороны могло показаться, будто люди слишком много выпили и теперь забылись сном.

Сержантская форма была забрызгана кровью, но «художнику» этого оказалось недостаточно. Он зачерпнул две горсти из растекшейся по полу лужи и размазал кровь по шее и лицу, скрывая свое истинное обличье.

Потом открыл дверь черного хода. И наконец поспешил к двери, ведущей на улицу, несколько раз глубоко вдохнул — создать впечатление, будто запыхался после схватки с преступником, — вывалился наружу и прохрипел, обращаясь к констеблю у фонарного столба:

— Убийство!

— Сержант!

Констебль бросился к нему.

— Помогите!

И лжесержант повалился на мостовую.

Ошарашенный констебль выхватил из-за пояса трещотку и стал ее бешено раскручивать. По всей округе разнесся громкий треск — он должен был привлечь внимание каждого находящегося в этом районе патрульного.

— Там, внутри, — простонал «художник смерти». — Все мертвы.

Уже через минуту на узенькой улочке, затянутой туманом, воцарился хаос. Соседи бежали на звук полицейской трещотки к таверне и в страхе переговаривались:

— Что случилось?

— Боже мой, вы посмотрите за дверь!

— Ужас какой!

— Не может быть! Я всего час назад видел Питера!

— И Марта тоже мертва? О нет!

По улице к месту преступления уже мчались полицейские. В тумане они казались бесплотными призраками.

— Что стряслось?

— Убили? Кого?

— Эй, живо отошли от двери! Вам сюда нельзя!

— Делайте, как приказано! Отошли отсюда!

Констебль, который поднял тревогу, опустился на колени возле «художника смерти». Тот лежал на промерзшей мостовой и постанывал. Лицо и форма были залиты кровью.

— Сержант, я послал за экипажем. Вас доставят к врачу.

— Слишком поздно.

— Мы сделаем все, что возможно. Но вы видели того, кто это сделал?

— Да. Одет как матрос.

— У него была желтоватая борода?

— Бороды не было. Выглядел как обычный матрос.

— Вы видели, куда он побежал?

— Через черный ход. У меня все плывет перед глазами.

— Ага, вот и коляска. Вас сейчас отвезут к врачу. Вы двое, помогите мне перенести сержанта в коляску. Все остальные, слушайте: убийца сбежал через черный ход. Ищите матроса!

«Художник смерти» закрыл глаза и позволил поднять себя и погрузить в подъехавший экипаж. Через мгновение тот рванул с места.

— Помедленнее! — рявкнул констебль, перекрикивая стоящий на улице гам.

— Можно поспешить и доставить его к лекарю живым, а можно растянуть удовольствие и привезти уже труп, — огрызнулся в ответ возница.

Констебль запрыгнул в коляску.

— Но я и не хочу, чтобы его растрясло по дороге до смерти!

В экипаж забрались еще двое полицейских.

— Ищите матроса! — заорали на улице. — Это дело рук чертова матроса!

«Найти матроса будет несложно, — подумал убийца. — Доки находятся всего в четверти мили отсюда».

Коляска подпрыгнула, налетев на камень.

— Он перестал стонать! — воскликнул констебль. — Боюсь, он умирает. Скорее же!

Стук копыт стал громче, коляску теперь подкидывало ежесекундно. Гневные крики людей, собравшихся возле таверны, постепенно растаяли в тумане.

— До дома лекаря осталось совсем немного, — объявил возница. — Вот только в тумане я не могу… Ага!

«Художник» слышал, как кто-то забарабанил в дверь, потом его взяли на руки и вынесли из коляски. Даже с закрытыми глазами он почувствовал, что в лицо светит яркая лампа.

— Давайте его в дом!

Его пронесли через входную дверь, потом еще через одну и положили на стол.

— Столько крови! — воскликнул врач. — Но я не понимаю, куда он ранен.

Чуть приоткрыв глаза, убийца увидел, что на враче надета пижама.

— Он умер?

— Нет. Он дышит. Так, мне нужно пространство для работы. Вы двое, выйдите отсюда. А вы помогите моей жене принести горячей воды.

Послышались удаляющиеся в разных направлениях шаги.

Врач осторожно расстегнул пальто на пациенте.

— Сержант, вы меня слышите?

«Художник» застонал.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Убийца приподнял веки. Над ним склонился мужчина лет пятидесяти пяти, седой и в очках.

Кроме него, в комнате никого не было.

Решительность и мастерство значат все. «Художник» в мгновение ока вытащил кинжал и воткнул его между ребер врача, поразив в самое сердце. Затем выскользнул из-под бьющегося в предсмертной агонии тела и уложил доктора на стол. В коридоре послышались шаги, и убийца быстро встал у стены рядом с дверью.

В комнату, держа в руках тазик с водой, над которой поднимался пар, быстро вошел констебль. Следом вбежала седоволосая женщина средних лет. Поскольку ее руки были свободны и она могла представлять угрозу (хотя и очень маловероятную), она умерла первой. Кинжал пронзил правую почку.

Констебль услышал, как женщина вскрикнула и упала, и обернулся, не выпуская из рук тазика. Убийца быстро полоснул его кинжалом по горлу — теперь констебль не смог бы крикнуть — и, когда бедняга начал оседать на пол, предусмотрительно подхватил тазик, чтобы тот не упал и лишний шум не привлек внимания вышедших на улицу полицейских.

К несчастью, кровь попала в тазик, и «художник» решил поискать на кухне чистую воду. Он поставил тазик на пол и бросился в заднюю часть дома. На кухне никого не оказалось, а над очагом висел котелок с кипящей водой.

Убийца смыл кровь с лица и рук, потом снял покрытую багровыми пятнами форму сержанта полиции. Под ней оказались потрепанные нищенские лохмотья. Пока он изображал полицейского, избыток одежды на теле не привлекал внимания — холодная погода заставила многих горожан дополнительно утеплиться. Из кармана грязных штанов он вытащил мятую, засаленную шляпу и натянул по самые глаза.

В это время открылась входная дверь, и один из полицейских спросил:

— Ну как он? Будет жить?

«Художник смерти» распахнул дверь черного хода, вышел в переулок и вскоре растворился в тумане. С близлежащих улиц доносились победоносные крики добровольных охотников за убийцей и вопли несчастных, которым не повезло оказаться подозреваемыми. Шедевр «художника» набирал силу и вполне мог в итоге оказаться еще великолепнее, чем надеялся автор.

Немецкий матрос знал английский язык в объеме, достаточном, чтобы работать на английском корабле. В то утро он вернулся после шестимесячного плавания на Восток на судне Британской Ост-Индской компании, груженном чаем, специями и опиумом. Он нашел гостиницу и сразу же заплатил служанке, чтобы она принесла в комнату ванну и несколько ведер горячей воды. Потом он долго сидел, подтянув колени к груди в небольшой ванне (скорее, ванночке), и наслаждался теплом. Приведя себя в порядок, немец обильно позавтракал, причем в его меню не было ничего рыбного. Завтра он отправится в магазин и на заработанные в плавании деньги купит новую одежду, но сегодня нужно удовлетворить иные потребности. Женщина обслужила его в безлюдном переулке. Языковой барьер не послужил им помехой — достаточно было просто протянуть два шиллинга.

Следующим номером программы значилась таверна. Матрос терпеть не мог английское пиво, но джин ненавидел еще сильнее, поэтому — лучше уж такое пиво, чем ничего. Он уже сбился со счету, сколько выпил кружек и сколько раз сбегал в уборную на заднем дворе, но все никак не мог удовлетворить долго сдерживаемую жажду по алкоголю. Сидевшая неподалеку женщина бросала на него откровенные взгляды, явно давая понять, что ее можно купить за два шиллинга, но тут к ней подошел мужчина и, вероятно, предложил три шиллинга, поскольку проститутка охотно пошла за ним на второй этаж. Наконец матрос почувствовал, что пиво в него больше не лезет и что он не в силах добраться до гостиницы — это при условии, что вспомнит, в какую сторону идти.

Он, спотыкаясь, шел по узким улочкам, и со всех сторон на него наползал холодный желтый туман. В таверне со своим ограниченным словарным запасом немец смог понять только обрывки разговоров. Он уловил, что большинство посетителей обсуждали убийство, совершенное два дня назад, но всех подробностей не разобрал. Кроме того, он слишком устал, чтобы задумываться об этом. Впрочем, матросу показалось странным, что общая атмосфера в таверне была не такой веселой и непринужденной, как он ожидал.

Прислонившись к закопченной стене, чтобы немного передохнуть, немец услышал вдалеке ужасающий грохот и только через некоторое время сообразил, что издает его трещотка лондонского полицейского. Через несколько секунд треск раздавался уже со всех сторон, к нему прибавились и крики. Шум стоял невыносимый. Центр суматохи находился в конце улочки.

— Убийство! — донесся до немца отчаянный вопль.

А следом знакомое слово — «матрос»!

Громкие крики смешивались с топотом множества ног. Судя по звукам, несколько человек бежали как раз в сторону перебравшего немца. В тусклом свете фонарей, едва разгоняющих туман, показались неясные силуэты.

Матрос нырнул в переулок и укрылся в темноте. Через мгновение мимо пронеслась разношерстная толпа. Бегущие продолжали выкрикивать что-то о матросах.

Весь дрожа, он снова почувствовал острую необходимость опорожнить мочевой пузырь, но сдерживался, пока толпа не пробежала мимо. Некоторые держали в руках ножи, другие — сабли. Один мужчина был вооружен ружьем.

Боль внизу живота нарастала. Немец углубился в переулок и шел до тех пор, пока не пропали из виду улица и фонарь на ней, затем быстро расстегнул ширинку и направил струю на стену. Несмотря на ночной холод, лицо от напряжения усеяли капельки пота — мочевой пузырь требовал освободить его быстрее.

— Что я слышу? — спросил кто-то невидимый на улице.

Эту простую фразу немецкий матрос понял прекрасно. Он мгновенно остановился.

— Ничего не слышу, — ответили из темноты в начале переулка.

— Да вон там, подальше. Похоже, кто-то мочится.

— А я так ничего не слышу. Все равно без фонаря и один или даже вдвоем с тобой я туда не сунусь. Ну, даже если тебе и не показалось, это может быть кто угодно. Да хоть один из наших.

— Наверное, пригрезилось. Пойдем лучше догоним остальных. Ты прав: небезопасно здесь одним-то.

Шаги удалились в том направлении, куда чуть раньше умчалась толпа.

Стоя в темноте, немец трясся от страха, прислушивался и выжидал. В конце концов давление в мочевом пузыре снова сделалось невыносимым, и ему пришлось вторично увлажнить стену.

Наконец он застегнул штаны. Страх выветрил из головы все алкогольные пары. Немец вспомнил, где находится гостиница, в которой он остановился, но до нее еще предстояло добраться незамеченным. Может, если он снимет матросское пальто, то и не привлечет к себе внимания. Ночной холод пронизывал до костей, но до места назначения идти было всего четверть мили, и, возможно, он не успеет по дороге обморозиться.

Немец быстрыми шагами направился к началу переулка. Когда впереди показалось размытое пятно газового фонаря, он сбросил пальто и вышел на улицу.

— Гляди, я ж говорил тебе: там кто-то был.

Из тумана выдвинулись люди, от которых исходила явная угроза. Матрос охнул.

— Что это он бросил?

— Матросское пальто.

— Если б он был ни при чем, он бы этого не сделал.

Немец сказал им на своем родном языке, что они ошибаются.

— Иностранец!

— Это он! Убийца!

Матрос побежал.

Внезапно спину пронзила вспышка боли. Он недоуменно уставился на кончик сабли, торчащий из живота. Кровь потоком хлынула на штаны и башмаки. Немец попытался шагнуть вперед, но потерял равновесие и рухнул ничком.

— Вот тебе, мерзавец, за Питера и Марту!

Глава 10

В ЦАРСТВЕ ТЕНЕЙ

В 1854 году в Лондоне, по оценке журналиста, который в течение нескольких лет собирал материалы для четырехтомного сочинения «Лондон рабочий и Лондон нищенский», насчитывалось приблизительно пятьдесят тысяч человек (что составляло сороковую часть всего населения английской столицы), которые обитали на улице. Одни выдирали кости из найденных гниющих трупов животных и продавали их производителям удобрений. Другие собирали собачье дерьмо для кожевенных дел мастеров, которые использовали его (под названием «шакша») в химическом процессе для удаления щетины из кожи. Уборщики сметали с перекрестков лошадиный навоз, чтобы состоятельные пешеходы могли спокойно перейти дорогу, не запачкав обувь. Уличные музыканты, старьевщики, мастера по починке зонтов, торговцы спичками, шарманщики, краснобаи, которые повторяли предсмертные речи известных людей, — эти и сотни других разновидностей бродяг и скитальцев («особое племя», как назвал их тот журналист) обретались на двух тысячах миль лондонских улиц.

Иначе всю эту разношерстную компанию можно было назвать просто нищими. В обычных обстоятельствах они привлекали к себе мало внимания. И то верно: если заметишь нищего, можно ведь и не удержаться от искушения дать ему денег, но никому не по силам помочь пятидесяти тысячам бедняков — если только после этого сам не окажешься на улице без средств, — посему благоразумнее было делать вид, что такой категории людей просто не существует. Ну а в эту жуткую ночь, когда толпы обезумевших горожан носились по улицам Лондона в поисках иноземцев и вообще любых чужаков, чтобы отплатить им за ужас, охвативший город, до нищих и вовсе никому не было дела. Как можно увидеть угрозу в изгоях общества, когда их вообще никто не видит?

Один такой никому не нужный оборванец ковылял сквозь мерзость и запустение Ист-Энда. В густом тумане несчастная фигура, бредущая по мрачным улочкам этого уголка Лондона, была еще менее заметной, чем обычно. С удовлетворением прислушиваясь к отдаленному реву толпы, нищий подошел к покосившемуся зданию с выцветшей вывеской над двойными входными дверьми «Платная конюшня». Подобные заведения для отстоя лошадей и экипажей были обычным делом для Лондона. Пятьдесят тысяч лошадей (число их равнялось числу бездомных) использовались в качестве тягловой силы для переполнявших город карет, кебов, разнообразных колясок, телег и омнибусов. А завтра, когда охваченные паникой люди будут искать любой возможный способ бежать из Лондона, все эти средства передвижения окажутся еще более востребованными, чем обычно, и забьют улицы.

Нищий стукнул в покосившуюся боковую дверь дважды, потом один раз и еще три и встал поближе к покрытому слоем грязи окошку, чтобы его смогли рассмотреть изнутри. Там отдернули занавеску, поднесли к стеклу лампу и осветили лицо нищего. После этого занавеска вернулась на место.

Кто-то невидимый отодвинул засов и открыл дверь, оставив ровно столько места, чтобы пришедший проскользнул внутрь, но никто не смог бы рассмотреть, что там находится. Даже если бы любопытствующий ухитрился заглянуть, он бы заметил лишь часть стойла, но не увидел двух экипажей, стоящих один за другим прямо перед запертыми двойными дверьми со стороны основного входа. Оба были скрыты под темной тканью.

Нищий, который перестал вдруг хромать, запер за собой дверь, зашагал следом за человеком с лампой, и вскоре они присоединились к еще двум мужчинам, восседавшим на перевернутых бочонках.

— Мне нет необходимости спрашивать, увенчалась ли твоя миссия успехом, — обратился к бродяге человек с лампой. — Достаточно послушать, что там творится. Ну а после того, что произойдет сегодня в тюрьме, паника охватит буквально всех.

— Да. Тюрьма. Энтони всегда получает удовольствие от трудновыполнимых задач, — кивнул нищий. — Но хотел бы я оказаться на его месте.

— Ты свое дело сегодня уже сделал. Причем гораздо более важное, — подчеркнул один из сидевших на бочонках.

— Все зависит от того, что считаешь важным. — Нищий подошел к спрятанным под тканью экипажам. — Вы нашли лошадей?

— Да. Они будут готовы, как только понадобится.

Нищий поднял покрывало и посмотрел на один из экипажей.

Это оказался катафалк. Он почти сливался с окружающей темнотой. Через окно в боковой стенке виднелся гроб.

— Очень мило.

— Второй находится даже в лучшем состоянии, — подал голос третий мужчина. — Никто ни о чем не спросил, когда мы пригнали их сюда после кражи.

— Угу, — согласился нищий. — На катафалке можно приехать куда угодно, и это не вызовет ничьих вопросов.

С громким скрежетом надзиратель запер дверь в камеру Де Квинси. Беккер прочитал целую гамму чувств на лице Эмили, когда она в последний раз посмотрела в глазок на отца. Затем девушка в сопровождении констебля и Райана отправилась назад. Впереди, занимая почти всю ширину коридора, шли начальник тюрьмы и надзиратель. Передвигались они так неспешно, что остальным с трудом удавалось подстраиваться под их шаг.

Они вернулись в помещение, откуда расходились пять коридоров. Снова раздался громкий скрежет — это тюремщик запер дверь из коридора. Сквозь прутья решетки Беккер увидел шмыгнувшую в сторону камер крысу.

— Мисс Де Квинси, нужно устроить вас куда-то на ночь, — сказал Райан. — Здесь через дорогу есть гостиница. В ней останавливаются родственники заключенных, когда приезжают навестить их в тюрьме. Конечно, условия там не такие, как в вашем лондонском доме, но все же вполне приемлемые.

— Убийца следит и за отцом, и за мной. Если я правильно понимаю, он наблюдает за входом в тюрьму из того самого дома, о котором вы говорите. Там я не буду чувствовать себя в безопасности. Совсем другое дело — здесь.

— Но здесь еще никогда не останавливались женщины-посетительницы, — возразил начальник. — У нас просто нет подходящих условий, чтобы…

Эмили окинула взглядом комнаты, расположенные между расходящимися лучами коридорами.

— В этом помещении есть койка.

— Ну да, охранники спят там в свободное от дежурства время, — сказал остроносый тюремщик. — Однако…

— Если на ней могут спать охранники, то и для меня она вполне подойдет.

— Но у нас нет необходимых для леди санитарных помещений, — запротестовал начальник.

— Вы имеете в виду туалет?

Беккера позабавило то, как покраснел от смущения толстый начальник. Он вспомнил, как в самом начале знакомства Эмили и его вгоняла в краску своими откровенными выражениями.

— Ну, мисс, я…

— А если я остановлюсь в гостинице напротив, мне, вполне вероятно, перережут глотку. Меня такой вариант не устраивает, так что я выбираю здешний туалет.

— Но придется выделить вам охранника, — сказал надзиратель, — а в тюрьме и так народу не хватает.

— Не нужно никакого охранника, — заявил Беккер. — Я останусь с мисс Де Квинси.

— Это совершенно против правил!

— А вы представьте себе, что напишут газеты и что скажет лорд Палмерстон, если меня зарежут из-за вашей халатности, — спокойно заметила Эмили.

— Слушайте, у меня уже голова разболелась, — вмешался Райан. — Беккер, разбирайтесь тут, а мне нужно продолжать расследование.

Он открыл дверь и по затянутой туманом дорожке направился к воротам тюрьмы.

Пользуясь всеобщей растерянностью, пока начальник и надзиратель соображали, что сказать, Эмили прошла в комнату и уселась на койку с таким видом, будто это была ее собственность.

— Очень хорошо, — произнес наконец начальник. — У меня еще есть важные дела. Интересно будет узнать, как вам понравится провести ночь в тюрьме.

— А я должен проследить за раздачей пищи, — сообщил надзиратель. — Посмотрим, как вам понравится здесь в одиночестве.

— Она будет не одна, — напомнил Беккер.

После того как начальник тюрьмы и остроносый надзиратель вышли в дверь следом за Райаном — демонстративно при этом ею хлопнув, — Беккер присоединился к Эмили.

Помещение было маленькое и холодное и освещалось единственной газовой лампой, висевшей под потолком. Из мебели, помимо койки, в комнате имелись лишь обшарпанный стол да стул. На стене на крючках висели дубинки и наручники.

Эмили поплотнее закуталась в пальто и неподвижно застыла на койке.

— Начальник тюрьмы был прав, — нарушил молчание констебль.

Эмили на него даже не посмотрела.

— Здесь для вас неподходящее место, — продолжил Беккер.

— Мое место рядом с отцом.

— Такая преданность достойна восхищения.

— И?

— И — что?

Эмили наконец повернулась к Беккеру.

— У меня такое впечатление, что вы хотели добавить что-то вроде «но у всякой преданности есть границы».

— Нет. Вовсе нет. Я действительно считаю, что вы достойны восхищения.

Беккер сел за стол.

Страницы: «« « ... 89101112131415 » ... »»