Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка Белфорт Джордан
– Я просто не могу понять, почему ты получил такой же срок, как и Дэнни. Это просто не укладывается у меня в голове.
– Да, – согласился я, – думаю, это не совсем справедливо. Но так бывает в жизни, знаешь?
Она кивнула. На самом-то деле в свой семьдесят один год ей это было известно лучше, чем мне.
– Но как бы то ни было, мама, – продолжал я, – Глисон прав. Ты-то ведь понимаешь.
Я пожал плечами.
– Думаю, все это понимают. Все это придумал я, а не Дэнни, и после того, как все развалилось, я должен сесть в тюрьму. Ну и потом, Глисон умный мужик: он знает и о программе реабилитации наркоманов, и о сокращении срока за хорошее поведение. Так что на самом-то деле он приговорил меня только к двум годам, и этого достаточно, чтобы научить меня уму-разуму, но недостаточно для того, чтобы разрушить мою жизнь.
Я подмигнул.
– Это даст мне возможность немножко почитать, так что, получается, все не так уж плохо, правда?
Я снова выдавил из себя улыбку.
– Когда вы с Надин скажете об этом детям? – спросил отец.
– Мы не будем им об этом говорить, – ответил я бесстрастным голосом, – по крайней мере пока. Зачем их сейчас волновать? Мы подождем до того момента, когда мне надо будет отправляться в тюрьму, и тогда скажем им это вместе. Ну ладно, мне надо идти. Пора собираться.
– Ты летишь в Калифорнию? – спросила мать.
Я с гордостью улыбнулся.
– Нет, мама, я не лечу в Калифорнию, я переезжаю туда.
Они удивленно посмотрели на меня.
– Сейчас? – спросил отец. – Ты полагаешь, это имеет смысл, когда над тобой висит этот приговор?
– Нет, – беззаботно ответил я, – конечно, не имеет, но я все равно перееду. Видите ли, я когда-то пообещал это своей девочке и не могу ее обмануть.
Я пожал плечами, как будто хотел сказать: «Любовь порой оказывается сильнее логики, вы ведь знаете». Потом я сказал:
– Вы же меня понимаете?
Слова были не нужны, они ведь тоже родители.
Вот так я стал жителем штата Калифорния, нравилось это штату или нет. За неделю я нашел себе прекрасный дом рядом с океаном, меньше чем в дюжине кварталов от детей, и стал заниматься тем, что я обещал сделать Алонсо той ночью: я наверстывал упущенное время и с радостью провел три последних месяца на свободе, живя обычной жизнью, – готовил еду для детей, смотрел с ними телевизор, отвозил их в школу, на занятия по футболу и волейболу и в гости.
Потом трехмесячная отсрочка закончилась, и настал час.
Было 1 января 2004 года, солнечный четверг, и мне на следующее утро надо было явиться в тюрьму. Как я понимал, у меня было два варианта: я мог прийти сам или же попросить приставов прийти за мной. Ни один из этих вариантов не приводил меня в восхищение, но я все же решил выбрать первый. Дети, конечно, не имели обо всем этом ни малейшего представления, но им предстояло все это узнать.
Как раз в это время они, радостно улыбаясь, спускались по лестнице, а за ними плелась явно нервничавшая Герцогиня. Мы с Джоном сидели в их гостиной, которая по очередной иронии судьбы странным образом напоминала гостиную на Мидоу-Лэйн: через заднюю стену из зеркального стекла открывался замечательный вид на океан, она была также уставлена мебелью в стиле шэбби-шик (в данном случае, правда, в немного более строгом варианте), в ней было множество разбросанных повсюду диванных подушек, салфеточек и дорогих антикварных вещиц, а камин из песчаника возвышался до самого потолка. Все это говорило о том, что мои подозрения относительно Герцогини были верны: она всегда обставляла свои пляжные дома одним и тем же образом.
– Не волнуйся, – сказал сидевший напротив меня на кушетке Джон, – я буду обращаться с твоими детьми как со своими.
Я печально кивнул.
– Я знаю, Джон. Я доверяю тебе больше, чем ты можешь вообразить.
И это было правдой. За последние шесть месяцев я хорошо узнал Джона и понял, что он был добрым, великодушным, ответственным, харизматичным, самостоятельно всего добившимся человеком, и, что особенно важно, как он и сказал, он обращался с моими детьми как со своими собственными. Они будут с ним в безопасности и ни в чем не будут нуждаться.
– Привет, папа! – радостно сказала Чэндлер, садясь рядом со мной на кушетку. – Что это у вас тут за семейная беседа?
А вот Картер и не подумал сесть, не доходя двенадцати футов до кушетки, он оттолкнулся и заскользил по терракотовому полу в своих белых носках. Потом ухватился за спинку кушетки, перепрыгнул через нее, словно прыгун в высоту, и без проблем приземлился прямо рядом со мной.
– Привет! – радостно пискнул он, а потом откинулся назад и положил ноги на австралийский кофейный столик черного дерева.
Джон, всегда следивший за дисциплиной, строго посмотрел на него так, что Картер сразу же закатил свои голубые глаза и опустил ноги на пол. Тем временем Герцогиня села рядом с Джоном в ореховое кресло. Она по-прежнему была прекрасна – может быть, чуть постарела, но с учетом того, что нам с ней пришлось пережить, она была просто чертовски хороша. На ней были просто джинсы и футболка, как и на нас с Джоном. Дети были в шортах, и их кожа сияла молодостью и здоровьем.
Я сделал глубокий вдох и сказал им:
– Идите-ка сюда, ребятки. Мне надо кое-что вам рассказать, и я хочу, чтобы, когда я буду говорить, вы сидели у меня на коленях.
И я протянул к ним руки.
Картер сразу же прыгнул ко мне и устроился на моем правом колене, свесив ноги между моими ногами. Потом он меня обнял. Ему было всего восемь с половиной лет, и он ничего не подозревал.
Чэндлер подошла гораздо медленнее и осторожнее.
– Кто-то заболел? – нервно спросила она, устраиваясь на другом моем колене.
– Нет, – ласково ответил я, – никто не заболел.
– Но ты хочешь сказать нам что-то плохое, правильно?
Я грустно кивнул.
– Да, милая, это так. Мне придется на какое-то время уехать, и хотя для взрослого это будет не так уж долго, но вам, ребята, это покажется очень долгим.
– На сколько? – сразу же спросила она.
Я прижал ее и Картера к себе поближе.
– Примерно на два года, милая.
Я увидел, как у нее на глазах появились первые слезы.
– Нет, – сразу же закричала она, – ты не можешь снова уехать. Ты же только что переехал сюда! Не бросай нас!
Я ответил, глотая слезы:
– Послушай, милая, я хочу, чтобы вы оба внимательно меня выслушали: очень давно, когда я еще работал на биржевом рынке, то сделал очень плохие вещи, вещи, которыми я теперь совсем не горжусь, и из-за этого многие люди лишились своих денег. И теперь после стольких лет мне надо ответить за то, что я сделал, а значит, придется на какое-то время отправиться в тюрьму.
Она расплакалась в моих объятиях.
– О нет, папа, нет… пожалуйста…
Тут она начала истерически рыдать.
У меня тоже были слезы на глазах.
– Чэнни, все в порядке, все…
А теперь не выдержал Картер и тоже истерически разрыдался.
– Папа, не уходи! Пожалуйста…
Я сильнее прижал их к себе, а он все рыдал, уткнувшись мне в плечо.
– Все в порядке, – сказал я, гладя его по спине, – все будет в порядке, дружок.
Потом я повернулся к Чэнни:
– Все в порядке, моя сладкая. Поверь мне, время пролетит быстро!
Тут Герцогиня вскочила со своего кресла. Она подбежала к нам, села на край кушетки и тоже обняла детей.
– Все в порядке, ребята, все… все будет хорошо.
Я посмотрел на Герцогиню и увидел, что она тоже плакала, сопровождая слова маленькими всхлипываниями. Теперь и я заплакал, и тут Джон вскочил со своего кресла. Он присел на краешек кофейного столика и тоже обнял детей, пытаясь их утешить. Он пока не плакал, но выглядел так, как будто вот-вот заплачет.
Теперь нам не оставалось ничего другого, кроме как дать детям поплакать. Я думаю, мы все это понимали, даже дети. Должно было пролиться какое-то количество слез, прежде чем они смогут понять смысл произошедшего или, по крайней мере, принять это.
Несколько минут я гладил их по спинам и головам и рассказывал о возможности посещений и о том, что мы будем разговаривать с ними по телефону и писать друг другу письма, и, наконец, они начали успокаиваться. Тогда я попытался объяснить им, почему это все произошло, как я основал «Стрэттон», когда был совсем молодым, и как там все моментально вышло из-под контроля. Потом я сказал:
– Ну и потом, все это было сильно связано с наркотиками, из-за которых я делал такие вещи, какие в нормальном состоянии не стал бы делать. И очень важно, чтобы вы научились на ошибках своего папы, – потому что когда вы подрастете, то можете оказаться в компании с людьми, употребляющими наркотики, и они будут говорить вам, как это круто и как классно вы себя будете чувствовать из-за них, и все такое. Они даже могут начать давить на вас, чтобы вы попробовали сами, и это будет самым ужасным.
Я сурово покачал головой.
– И если так случится, я хочу, чтобы вы подумали о папе, и обо всех проблемах, которые у него возникли из-за наркотиков, и как они однажды чуть не убили его. И тогда вы поймете, как вам надо поступить, договорились?
Они оба кивнули и сказали «да».
– Хорошо, потому что для меня очень важно, чтобы вы поняли это, и мне будет намного легче перенести разлуку с вами, если я буду знать, что вы это понимаете.
Я остановился на минутку, осознав, что обязан объяснить им не только то, что в основе моего безумия лежало злоупотребление наркотиками. Я сказал:
– Ребята, были и другие причины, по которым я совершал ошибки, и, может быть, они не так плохи, как наркотики, но все равно это плохо. Видите ли, так получилось, что в детстве у вашего папы было не так много денег, как у вас.
Тут я показал на зеркальное окно и на потрясающий вид на Тихий океан.
– Я очень хотел стать богатым. Поэтому я начал жульничать, чтобы поскорее разбогатеть. Вы понимаете, что значит жульничать?
Картер отрицательно покачал головой, а Чэндлер спросила:
– Ты воровал деньги?
Я был потрясен. Я посмотрел на Герцогиню, та поджала губы, как будто хотела удержаться от усмешки. Я посмотрел на Джона, который пожал плечами, как будто хотел сказать: «Это же твоя дочь!» Потом я посмотрел на Чэндлер.
– Ну, Чэнни, я не буду говорить, что прямо вот воровал деньги, потому что это было не совсем так. Давай я приведу тебе пример: предположим, тебе позвонила подруга и сказала, что хочет купить потрясающую игрушку, а потом попросила тебя заплатить за нее часть денег. И, предположим, ты так и сделала, потому что она сказала, что это отличная игрушка, просто лучшая в мире. Но позже оказалось, что игрушка не стоила так много, как она сказала, и она потратила те деньги, которые ты ей дала, на сладости и даже не поделилась ими с тобой.
Я сурово покачал головой.
– Понимаешь, что я хочу сказать? Это ведь плохой поступок?
Чэндлер осуждающе кивнула.
– Она же украла мои деньги!
– Да, – подхватил Картер, – она украла!
Невероятно! – подумал я. Да, может быть, я крал, но по крайней мере делал это с соблюдением некоторых приличий. Я же не пользовался ни оружием, ни чем-то еще в таком роде… Но как мне объяснить своим детям, что такое «психологическое давление на покупателей» и «биржевые спекуляции»?
Тут вступила Герцогиня:
– Ну, это немного похоже на воровство, но разница в том, что если вы уже взрослые, как мы с папой, то предполагается, что вы сами должны понимать, почему не надо давать другим людям деньги на покупку игрушек. Вы должны сами отвечать за свои поступки. Понимаете?
– Да, – сказали они хором, хотя я не был уверен, что они действительно поняли. В любом случае я был доволен, что Герцогиня мне помогла.
Тем вечером они еще немного поплакали, но самое худшее было уже позади.
У детей не было другого выбора, и они быстро смирились с тем фактом, что в течение какого-то времени будут видеть меня только во время свиданий в тюрьме. И моим единственным утешением той ночью было то, что я засыпал именно так, как и хотел, обнимая Чэндлер и Картера. И, конечно же, то, что я сдержал обещание, данное моей девочке, и переехал в Калифорнию.
Эпилог
Страна рыбьих хвостов
Почему у них у всех рыбьи хвосты?
Это была не первая моя мысль после того, как я вошел в кирпичное административное здание исправительного заведения Тафта, но почти первая. Сначала мне пришло в голову, что здание выглядело довольно безвредно. Здесь была большая и просторная приемная с очень высоким потолком, слишком большим количеством американских флагов и зоной для посетителей с собранными у стены мягкими креслами. Два охранника в форме, мужчина и женщина, сидели за большим пластмассовым столом и выглядели невероятно скучающими.
Как ни странно, у них у обоих были косички «рыбий хвост».
Косичка у мужчины была сплетена из рыжевато-каштановых волос, напоминавших по цвету растение перекати-поле. Она была очень высокой на макушке и вздымалась на добрых три дюйма над его темным черепом, на висках плотно прижималась к нему, а сзади спускалась на несколько дюймов ниже воротника его светло-серой форменной рубашки. Рыбий хвост у женщины был такой же конструкции, но ее волосы были цвета ананаса и намного длиннее на затылке.
За предыдущую неделю я собрал кое-какую информацию, и кто-то осведомленный (то есть один из бывших гостей этого заведения) сказал, что мне надо приехать туда в сером тренировочном костюме, белой футболке и белых кроссовках. Все остальное будет у меня конфисковано и отправлено в коробке родным. Единственное исключение сделают для теннисной ракетки, которую мне позволят пронести с собой. Он настоятельно рекомендовал мне сделать это, потому что ракетки из тюремного отдела досуга были весьма посредственного качества.
Именно поэтому в пятницу 2 января 2004 года я зашел в административное здание в сером спортивном костюме и с новенькой теннисной ракеткой фирмы «Хед» под мышкой правой руки.
– Я Джордан Белфорт, – сказал я двум принимавшим меня рыбьим хвостам, – явился, чтобы начать отбывать свой срок.
– Добро пожаловать в Тафт, – сказал женский рыбий хвост на удивление дружелюбным тоном, – присядьте вон там.
Она показала на стулья.
– Кто-нибудь займется вами через несколько минут.
Через несколько минут появился третий охранник. Он был невысоким, коренастым, бледным, не слишком красивым, с бедрами, которые подошли бы роженице, и с неуклюжей походкой, наводившей на мысль о низком уровне интеллекта. На нем была такая же серая форма охранника, как и на других, хотя казалось, что она у него подбита толстым слоем ваты. В правой руке он держал папку. На его узком черепе тоже красовался светло-каштановый рыбий хвост, настолько пышный, что там легко поместилось бы птичье гнездо. Он заглянул в свою папку и сказал:
– Вы Белфорт?
– Да, – ответил я, в ту же секунду осознав, что больше не был ни мистером Белфортом, ни даже Джорданом Белфортом, а стал просто Белфортом.
– Хорошо, – скучающе произнес он, – следуйте за мной, Белфорт.
Он провел меня через несколько не предвещавших ничего хорошего стальных ворот, последние из которых захлопнулись за мной с мрачным «бум». Невысказанное послание сводилось к следующему: «Теперь ты заключенный, и все, что ты знал во внешнем мире, не имеет никакого значения». Потом мы пришли в маленькую комнату, где не было ни окон, ни стола, ни стульев, и только в глубине ее с потолка свисал большой белый занавес.
– Почему у вас с собой теннисная ракетка? – резко спросил охранник.
– Меня отправляют в колонию, и мне сказали, что я могу взять с собой теннисную ракетку.
– Уже нет. Несколько лет назад правила изменились.
Он несколько мгновений смотрел в свою папку, а затем сказал:
– Вы уверены, что вас отправляют в колонию? Здесь сказано, что вас отправляют на нижний уровень.
В Тафте было два различных отделения: «нижний уровень» и колония. На нижнем уровне жили настоящие заключенные, а в лагере – «колонисты», как их называли. «Нижний уровень» не был сплошь набит убийцами и насильниками, но все-таки там было достаточно насилия, а в колонии, наоборот, его совсем не было. Вокруг нее даже ограды не было – там жили на честном слове и оттуда в любой момент можно было выйти.
Стараясь сохранить спокойствие, я сказал:
– Я уверен, что меня отправили в лагерь, судья рекомендовал так поступить в тексте приговора.
Он спокойно пожал плечами:
– Вы можете обсудить это со своим консультантом, дайте мне ваши кроссовки.
– Мои кроссовки? – Я посмотрел на мои новенькие кроссовки фирмы «Найк». – А что с ними не так?
– На них есть красная полоска. У нас разрешены только абсолютно белые кроссовки. Мы отправим их вашим родным вместе с теннисной ракеткой. А сейчас идите за занавес и разденьтесь догола.
Я сделал, как мне было сказано, и через две минуты уже охранник заглянул мне за уши, провел пальцами по моим волосам, открыл мне рот и поднял язык, поднял сначала одну, потом другую ногу и, наконец, приподнял мой «мешочек для орешков» (как он его назвал), а затем отдал мне тренировочный костюм и сказал, чтобы я одевался. Затем он выдал мне синие холщовые тапочки вроде тех, которые председатель Мао выдавал политическим диссидентам, отправляя их в свои лагеря для перевоспитания.
– Ваш консультант – миссис Ричардс, – сказал охранник, – она будет здесь через час. А пока устраивайтесь поудобнее.
Его последние слова содержали большую дозу иронии, ведь в комнате не на чем было сидеть, кроме как на полу, покрытом дешевым линолеумом. Затем он ушел, заперев за собой дверь.
Спокойствие, только спокойствие! – подумал я. Они не смогут засунуть меня на нижний уровень. Я был сделан из того теста, из которого делают колонистов. Я не был замечен ни в каком насилии и не был рецидивистом. Я даже сотрудничал с властями!
Через тридцать минут дверь открылась, и в комнату вошла миссис Ричардс. Она была высокой, выше шести футов ростом, плечи у нее были как у футбольного полузащитника, а мясистое лицо в складках – как у шарпея. Ее торчащий вверх темно-каштановый рыбий хвост был с милю высотой. На ней была обычная одежда – голубые джинсы и синяя ветровка. На ногах – черные армейские ботинки.
Прежде чем она успела что-либо произнести, я вскочил с линолеума и сказал:
– Миссис Ричардс, у меня серьезная проблема: охранник сказал, что меня отправляют на нижний уровень, но ведь меня должны были отправить в колонию. Это рекомендовал судья в приговоре.
Она дружелюбно улыбнулась, обнажив два передних зуба, которые так наезжали друг на друга, что казались одним огромным сломанным зубом. У меня по спине побежали мурашки. Консультант Сломанный Зуб сказала довольно бодрым тоном:
– Окей, давайте посмотрим, как нам решить эту проблему. Следуйте за мной.
Сломанный Зуб оказалась очень милой. Она отвела меня в маленькую комнату для интервью, где несколько минут изучала мои документы. Наконец она сказала:
– У меня для вас хорошие новости, Белфорт, вам действительно назначено пребывание в колонии.
Слава богу! – подумал я. Я, конечно, настоящий колонист. Я всегда это знал. Господи, и зачем я волновался?! Как глупо.
И тут:
– Подождите, я поторопилась!
Новый приступ паники.
– В чем теперь дело?
– Офицер, отвечающий за ваше будущее досрочное освобождение, не прислал мне сопровождающий доклад. Я не могу отправить вас в колонию, пока не посмотрю его. В этом докладе содержится вся информация о вашем деле.
Я почти в панике:
– Вы засунете меня на нижний уровень?
– Нет, нет, – ответила она, одарив меня улыбкой, – я не буду засовывать вас на нижний уровень, я засуну вас в яму.
У меня просто глаза вылезли на лоб:
– В яму? В одиночную камеру?
Она медленно кивнула.
– Да, но только до тех пор, пока сюда не придут ваши бумаги. Это продлится не более недели.
Теперь паника достигла апогея:
– Неделю? Как могут бумаги идти неделю? Они не могут просто прислать их по факсу?
Она поджала губы и медленно покачала головой.
– О господи, – пробормотал я, – неделю в одиночке. Это нечестно!
Сломанный Зуб жизнерадостно кивнула:
– Ага, точно! Добро пожаловать в Тафт, Белфорт!
Сначала они забрали мои вещи, затем выдали мне оранжевый комбинезон, потом вернули мои тапочки из лагеря для перевоспитания и велели мне завести руки за спину, чтобы они могли защелкнуть на них наручники. Что они и сделали с улыбкой.
«Они» – это были два охранника в форме штрафного изолятора. Он находился в самом низу административного здания, и в этой части тюрьмы содержали самых опасных преступников. Меня, закованного в наручники и охваченного паникой, провели по длинному узкому коридору со зловещими металлическими дверями по обеим сторонам.
Неудивительно, что «они» принадлежали к совершенно другой породе, чем вежливые приемщики с рыбьими хвостами. (Ни у одного из них не было рыбьего хвоста, клянусь богом!) Это были необычайно высокие, крайне мускулистые люди, а их излишне развитые челюсти говорили о злоупотреблении стероидами в сочетании с генетической предрасположенностью к насилию. Пока мы проходили по изолятору, то не обменялись ни одним словом, если не считать моего мимолетного замечания о том, что меня сюда бросили не потому, что я сделал что-то не то: просто потерялись бумаги (так что они просто обязаны обращаться со мной мягко). Услышав это, оба пожали плечами, как будто хотели сказать: «А нам какое дело?»
Охранники остановились и отперли одну из металлических дверей.
– Заходи внутрь, – приказал один из них, – когда мы закроем дверь, просунешь руки в щель, и мы снимем наручники.
После этого они практически втолкнули меня в крошечную камеру, может быть, шесть на двенадцать футов. К одной стене были прикручены две пары стальных нар, а к другой – соединенные между собой стул и стол, а стальной унитаз без сиденья находился на открытом месте, выставленный на всеобщее обозрение. Маленькое, закрытое железной решеткой окошко выходило на грязное поле. На нижних нарах валялся мой сокамерник, белый мужик среднего возраста, по цвету лица которого можно было понять, что он давно не видел солнца. Он просматривал какие-то бумажки, и к своему изумлению я увидел у него на голове самый потрясающий из всех рыбьих хвостов. Он был просто мирового класса, из кудрявых рыжих волос, уложенных на макушке так ровно, что ее можно было использовать как поднос. Как только охранники захлопнули дверь, он вскочил с кровати и спросил:
– Что случилось? Что, по их словам, ты будто бы сделал?
– Ничего, – ответил я, – я сам явился для отбытия срока, а они потеряли мои бумаги.
Он выпучил глаза.
– Они всегда так говорят.
– То есть как?
– Они зарабатывают деньги, когда бросают людей в яму. Тафт не подчиняется Управлению тюрем, это частное предприятие, они получают доход. Тебе ведь это известно?
Я кивнул.
– Да, это заведение, кажется, принадлежит компании «Уокенхат Корпорейшн».
– Точно, – сказал он, – и за каждый день, который ты проводишь в «яме», «Уокенхат» выставляют правительству счет на сто долларов. Ладно, плевать, меня зовут Сэм Хаусман. – И он протянул мне сжатый кулак – традиционное тюремное приветствие.
– Джордан Белфорт, – ответил я, стукнувшись с ним костяшками, – а ты почему в «яме»?
– А я подал иск о наложении ареста на дом начальника тюрьмы, а потом еще на дома нескольких охранников.
У меня глаза почти вылезли из глазниц.
– Ты наложил арест на дом начальника тюрьмы? Зачем ты это сделал?
Он небрежно пожал плечами.
– У меня были свои причины. Я так же поступил и с судьей, который вынес мне приговор. И с обвинителем тоже. Я попросту уничтожил их кредиты. Теперь начинаю процедуру лишения их собственности. А за что ты попал в тюрьму?
О Господи! Этот рыбий хвост просто сумасшедший!
– За махинации с акциями… ну и еще за кое-какие вещи. Типичные преступления «белых воротничков». А ты?
– Я ничего не сделал. Я невиновен.
О, какой сюрприз! – подумал я.
– Ну а что они сказали, что ты сделал?
– Они сказали, что я выписывал необеспеченные чеки, но это неправда. Я могу выписывать столько чеков, сколько хочу, независимо от того, сколько денег у меня на счету. Таков закон.
– Неужели? Почему? – спросил я.
– Потому что власти украли мое свидетельство о рождении в тот день, когда я родился, и спрятали его в каком-то сейфе в Пуэрто-Рико. А вместо этого они дали мне документы на какое-то подставное лицо, которое зовут СЭМ ХАУСМАН. Вот так – СЭМ ХАУСМАН, все прописными буквами, а не так, как полагается по закону, – Сэм Хаусман, прописные, а потом маленькими буквами. Вот кто я на самом деле: Сэм Хаусман, пишется маленькими буквами.
Он подошел к нарам, находившимся менее чем в двух футах от нас, и протянул мне книгу под названием «Исправление с помощью закона».
– Поверь мне, – сказал он, – когда ты прочтешь эту книгу, то тоже будешь накладывать арест на имущество начальника тюрьмы. Пойми: ты ведь просто раб, Джордан. Ты должен отозвать свое подставное лицо, другого выхода нет.
Я кивнул и взял у него книгу. А потом просто ради прикола спросил:
– А как же Федеральная налоговая служба? Что же с ними произошло?
Он улыбнулся с видом знатока.
– ФНС вообще не существует. Если ты найдешь в Конституции США хоть один закон, который позволял бы ФНС собирать налоги, обещаю побрить голову.
Ты имеешь в виду свой рыбий хвост?
– Есть только одна поправка, которая всего лишь упоминает подоходный налог, но она так и не была ратифицирована.
С этими словами он дотянулся до стопки бумаг на нарах и протянул мне ту, что лежала сверху.
– Вот список всех американских сенаторов, которые ратифицировали Четырнадцатую поправку. Посчитай: ты увидишь, что их было недостаточно для формирования законного большинства.
Я снова кивнул, затем взял предписанное мне чтение и забрался на верхние нары. Следующие несколько дней я провел, узнавая все, что только можно узнать о том, каким образом я могу отозвать свое «подставное лицо». Если я не знакомился с книгами об этом, то Сэм читал мне лекции, а когда в маленькую щель в стальной двери трижды в день просовывали малосъедобную еду, то Сэм настаивал, чтобы все недоеденное я выбрасывал в туалет – включая огрызки яблок и неоткрытые пакетики с кетчупом. Иначе злодеи из «Вакенхат», стремящиеся любой ценой сократить расходы, будут использовать повторно все объедки.
Каждое утро Сэм улыбался мне с унитаза и говорил:
– Пора покормить начальника тюрьмы!
Потом накладывал огромную кучу и, довольно кивнув, нажимал слив в унитазе.
Я писал по два письма в день, одно Чэндлер и одно Картеру. Я решил, что лучше я солгу им – расскажу, в какой я хорошей колонии, как я целый день играю в теннис и занимаюсь в фитнес-центре. А не звоню я только потому, что здесь очень долго оформляют счет, на который переводится плата за телефонные звонки.
Пока один день сменялся другим, Сэм дал мне полную информацию о колонии, которая, конечно же, была прекрасным местом для отбывания заключения. Как он объяснил, за номинальную плату я смогу там жить как король: завести собственного повара, дворецкого, горничную, массажистку и человека, который будет выполнять ту работу, которую мне назначит мой консультант, и все это менее чем за тысячу долларов в месяц, причем выплачивать это можно не деньгами, а марками, сигаретами и купленной в буфете едой. А еще можно просто попросить одного из моих друзей на воле перевести деньги на счет в тюремном магазине для другого заключенного. И хотя последняя стратегия не совсем сочеталась с правилами, но, уверял меня Сэм, так поступают все.
И, наконец, утром седьмого дня моего заключения в изоляторе стальная дверь распахнулась, и я услышал самые прекрасные слова во всем мире:
– Вставай, Белфорт, пора в колонию.
– Слава богу, – пробормотал я, чуть не расплакавшись. Я как заяц спрыгнул с верхних нар, повернулся к Сэму и в последний раз посмотрел на его потрясающий рыбий хвост.
– Удачи тебе с твоим подставным лицом, – сказал я.
Он подмигнул:
– Я расправлюсь с этими ублюдками, как только захочу.
Похоже, что так оно и есть, – подумал я. И вышел из камеры.
Читать бесплатно другие книги:
