Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка Белфорт Джордан
Он пытался аннулировать мое освобождение под залог при инциденте с Дэйвом Биллом, но потерпел поражение. Так что теперь это был ответный удар, и это был удар под дых!
Тем не менее Магнум не собирался сдаваться без борьбы, он решил испробовать все пути и отправился в офис федерального прокурора, чтобы встретиться с Алонсо, который согласился позвонить Манчини и сказал тому, что он может не давать ход делу. Мои ограничения на ближайшие месяцы будут устрожены, а затем Алонсо будет ходатайствовать перед Глисоном, чтобы снять браслет у меня с ноги – чтобы я уже мог оставить бедного Манчини в покое раз и навсегда.
Естественно, Манчини сказал, что это было бы прекрасно. Единственной проблемой стало то, что он уже успел нажать на кнопку «Отправить» в почте, и сейчас судья Глисон, вероятно, читал его письмо, конечно, со всеми грязными подробностями. Когда Магнум сообщил мне об этом, я бросил телефон, побежал в туалет и блеванул. Потом побежал обратно к телефону и спросил Магнума, что это все значит – то есть, иными словами, спета ли моя песенка окончательно и бесповоротно?
Он ответил, что нет, у нас еще шансы где-то пятьдесят на пятьдесят, что Глисон прочтет письмо, но, возможно, ничего не предпримет. В конце концов, это письмо не сопровождалось требованием представить его на слушания. Если немного повезет, Глисон просто в недоумении покачает головой, потеряет еще толику уважения ко мне и займется своими делами.
Не повезло.
В четверг утром, ровно в полдевятого, я услышал весьма неприятный звук: звонил телефон.
«О господи», – подумал я. Посмотрел налево, увидел Мисс КГБ. Как всегда, спала она крепко, ее белокурая советская головка высовывалась из-под края белого шелкового стеганого одеяла.
Звонил Магнум. Его первые слова я не расслышал, а вот следующие расслышал очень хорошо:
– …к сожалению, я только что получил факс от Глисона, он назначил слушания.
– На когда? – спросил я в состоянии тихого ужаса.
– На завтрашнее утро, десять часов.
Я бросил взгляд на Мисс КГБ. «Ну что ж, приятно было с тобой познакомиться», – подумал я.
– Думаю, мне конец, – сказал я, пожалуй, даже спокойно.
– Необязательно, – ответил адвокат. – Я полагаю, есть еще способ вывернуться. Главное – мы должны выступить против Глисона единым фронтом. Я уже поговорил и с Манчини, и с Алонсо. Манчини тоже будет здесь завтра, и он обещал постоять за тебя. Ему надо сказать, что это было недоразумение и что раз так, тебе по-прежнему можно доверять и с тебя хватит ограничений освобождения под залог.
– А что с Алонсо? Ему что говорить?
– Как я тебе уже излагал, когда речь идет о помощниках федерального прокурора, лучше Дэна Алонсо практически не найти. Ну так вот, хотя он тебя никогда и не видел, он тоже хочет постоять за тебя. Я с ним встречаюсь сегодня, и мы собираемся поработать над пакетом, который всучим Глисону. Там будут кое-какие суровые ограничения – никаких поездок, дома не позже шести, никаких выходов в город поздно вечером, – но это намного лучше, чем садиться за решетку прямо сейчас, правда?
– Да уж, куда лучше, – ответил я. – А какие шансы, что Глисон с этим согласится?
– Близко к ста процентам, – уверенно сказал Магнум. – Судьи очень редко идут против рекомендаций федерального прокурора. А раз на нашей стороне Манчини, считай, дело в шляпе.
«Прекрасно, – подумал я. – Нет причин волноваться».
В помещениях федерального суда на Кэдман-плаза, 225, царила, как всегда, атмосфера глубокой тоски. Ясно было, что находиться здесь не хочется никому – ни адвокатам, ни тяжущимся, ни клеркам, ни маршалам, ни судебным секретарям, ни тем, кто подметал все шесть разваливающихся этажей здания, ни, наконец, самим судьям. Все смотрели друг на друга с отвращением, отчаянием, а иногда и со слезами. И если еще можно было увидеть кое-какие робкие улыбки тех, кто только что был оправдан по уголовному обвинению, то на каждую такую улыбку приходилось по мрачной физиономии. В конце концов, на любого выигравшего тут было по одному проигравшему.
Кроме моего дела.
Утром в пятницу, за несколько минут до десяти, мы с моими адвокатами стояли в длинном, широком вестибюле перед залом Глисона. Помимо нескольких деревянных скамей вдоль стен, в вестибюле мебели не было. Скамьи выглядели столь же удобными, как и линолеумный пол. Между ними располагались четыре звуконепроницаемые двери, по две с каждой стороны, каждая вела в отдельный зал заседаний.
И тут Магнум стал вглядываться куда-то поверх моей головы и сказал: «Смотри – вот и Алонсо идет», указав на приближающуюся к нам высокую, изящную фигуру. На первый взгляд, он выглядел скорее как кинозвезда, чем как помощник федерального прокурора. Высокий, худощавый, лощеный, ухоженный, обладатель неожиданно теплой улыбки, он являлся воплощением всего, чем не был Ублюдок, – а именно олицетворением изящества и аристократизма. Он выглядел как актер Джордж Гамильтон, только без загара.
– Итак, вы – Джордан Белфорт, – сказал Дэн Алонсо, протягивая руку. – По вам и не скажешь, что из-за вас может быть столько шума.
Я улыбнулся в ответ и с чувством пожал ему руку, думая при этом, не было ли тут намека на мой рост. В конце концов, в нем было не меньше шести футов и двух дюймов, а голова Магнума вообще чуть ли не упиралась в двенадцатифутовый цементный потолок. Я пододвинулся к мистеру Йелю (для меньшего контраста в росте) и ответил:
– Ну, внешность бывает обманчива, правда?
Алонсо кивнул и крепко пожал мне руку.
Магнум сказал:
– Я вам обещаю, Алонсо, что шума больше не будет. Джордана больше не тянет летать на вертолетах с сумками денег. Правда, Джордан?
«Еще про несовершеннолетнюю девицу забыл упомянуть», – подумал я.
– Чистая правда, – заверил я. – Ноги моей больше не будет в Атлантик-Сити. На самом деле я вообще больше в Нью-Джерси не хочу!
– А кто туда хочет-то? – резонно заметил мистер Йель.
Магнум обратился к Алонсо:
– Думаю, самое время обсудить кое-какие подробности. Я уже говорил Джордану о его новых ограничениях, и он на них вполне согласен. Правда, Джордан?
– Да, – ответил я без особого энтузиазма, – я их уже прямо-таки предвкушаю.
– Просто ведите себя нормально пару месяцев, – сказал Алонсо, – и мы сможем предстать перед Глисоном и попробовать снять с вас домашний арест. Мне кажется, это самый беспроигрышный вариант для всех нас.
Я сжал губы и скромно кивнул, думая про себя: «Алонсо, твою мать, крут, он может сделать так, чтобы Ублюдок горел в аду с вилами в заднице!»
– Спасибо за рекомендацию, – ответил я смиренно.
– Да не за что, – отвечал Алонсо. Затем он посмотрел на Магнума и сказал: – Еще я бы сегодня не трогал дело Дэйва Билла. Назначим для этого другое слушание.
Магнум кивнул, а потом посмотрел на меня сверху вниз и сказал:
– Дэну удалось снять обвинение в неуважении к правосудию за ложь федеральному служащему.
– Вам стоит поблагодарить за это адвокатов, – саркастически заметил Алонсо. – Они так насели на меня в последние дни, особенно вы, Ник, что я уже не мог больше слышать их голоса.
– Это моя работа, – скромно ответил мистер Йель.
Я улыбнулся Магнуму и Йелю и обратился к Алонсо:
– Я им очень благодарен, но, помимо всего прочего, я уверен, что им в свое время будут благодарны и мои дети.
Алонсо понимающе кивнул.
– Ну что ж, пойдемте уже внутрь и закончим с этим.
Он шагнул было к дверям, но вдруг остановился как вкопанный. Повернулся к нам и сказал:
– Искренно надеюсь, что Глисон не будет сегодня задавать слишком много вопросов, потому что, ей-богу, я очень слабо понимаю, что вообще тут на самом деле творится. Все это свалилось на меня в последнюю секунду, а я терпеть не могу приходить в суд, не зная всех деталей. Я имею в виду, какого хрена вы вообще потащились в Атлантик-Сити? Вы же, блин, были под домашним арестом!
Я затравленно кивнул.
– Ну… я думал, я всего лишь…
Алонсо оборвал меня жестом руки.
– Нет, слышать не хочу. Лучше мне не знать. Толку в этом все равно никакого. – Он покачал головой. – В любом случае от такого умного парня как-то не ожидаешь таких глупостей, понимаете?
Я согласно кивнул.
– Да, мне это уже говорили.
– Не удивлен. Ладно, пошли.
– Внимание! Внимание! – очень громко сказала миловидная женщина средних лет в неописуемом темно-бордовом брючном костюме. – Начинается заседание Федерального суда Восточного округа Нью-Йорка. – И продолжила неожиданно звучным грудным голосом: – Прошу всех встать перед председательствующим судьей, достопочтенным Джоном Глисоном.
Глисон, как волшебник в черной мантии, вдруг выплыл из-за обитой деревом двери, которая вела в его кабинет. Не сказав ни слова, он спокойно поднялся по короткой лестнице и уселся за необъятным деревянным столом, стоявшим на деревянной сцене, которой позавидовал бы сам Призрак Оперы.
Слева от судьи заняла свое место судебный секретарь, готовясь увековечить все, что сегодня произойдет. За ней стоял коренастый человек в широкой голубой спортивной куртке с сильно оттопыренной левой подмышкой. Он просто стоял, скрестив руки на могучей груди, в ожидании того, что кто-нибудь что-нибудь скажет судье поперек. И вот тогда он взовьется, как кобра…
Остальная наша команда – включая инспектора по досудебной подготовке Патрика Манчини, который, при своих шести футах трех дюймах роста и двухсот тридцати фунтах веса, запросто мог бы сыграть третьим крайним нападающим за сент-луисских «Баранов», – уже была здесь, за столом защиты. «Это хороший знак, – решил я, – что за столом обвинения никого нет – здесь все на моей стороне!» Даже единственный зритель на процессе, черная женщина слегка за двадцать, которую я для себя определил как молодого перспективного адвоката или судебного репортера, тоже, казалось, была на моей стороне. Она сидела на местах для зрителей, держа в руках блокнот и ручку.
Магнум положил мне руку на плечо и мягко усадил меня в кресло. Теперь милая женщина, объявившая ранее о приходе судьи, что-то объясняла секретарю суда, что-то типа того, что Соединенные Штаты Америки в полном составе выступают сейчас против меня, Джордана Белфорта. На самом деле я никогда не видел такого раньше, даже когда мне выносили приговор, так как это было сделано втайне, в кабинете судьи Глисона.
Судья Глисон выглядел довольно благожелательным, как ни странно. Даже глядя на него в этой необъятной черной мантии, я мог бы сказать, что у него доброе сердце. Он напоминал мне человека, который готовится в День благодарения разделывать индейку для своей семьи. Он был очень молод для федерального судьи, не старше сорока пяти, и был уже известен своими выдающимися способностями. К счастью, он был в хорошем настроении.
Внезапно Магнум показал мне жестом, чтобы я встал, что я и сделал.
– Окей, – мягко сказал судья Глисон. – Итак, что здесь происходит?
– Если суд разрешит, ваша честь, – вступил Алонсо, – я бы хотел изложить обстоятельства.
Судья Глисон кивнул.
– Благодарю вас, – сказал Алонсо. – Итак, ваша честь, мы пришли к соглашению с советом адвокатов по этому поводу, равно как и с господином Манчини. Соглашение состоит в том, что ограничения, накладываемые на обвиняемого домашним арестом, ужесточаются до весьма жестких рамок. Обвиняемый сможет ездить только на работу и обратно и должен будет находиться дома позже шести вечера, без каких-либо послаблений. На выходных он будет оставаться дома двадцать четыре часа.
На этих словах Алонсо кивнул, демонстрируя удовлетворенность моим новым положением.
– Ах вот как? – язвительно уронил судья Глисон. – Ну что ж, у меня есть кое-какие вопросы.
Это был конец. Что это конец, стало ясно еще до того, как он начал.
У Глисона были вопросы, а у Алонсо не было ответов, потому что он только что взялся за это дело. Да даже если бы у него и были ответы, это ничего не значило бы, потому что, как сказал Магнум, это только вызвало бы у Глисона ярость – сама наглость таких ответов.
Внезапно я осознал, что Алонсо что-то лепечет про вертолет… про сумку с наличкой… а потом и про неопознанную женщину (и естественно, ни единая душа в зале заседаний, а уж тем более судья Глисон, не могла знать в точности, что за женщина это была), а затем начал было говорить: «Но на самом деле я не очень в курсе того, что произошло, потому что я всего только…», когда Глисон оборвал его угрожающим голосом:
– Вы хотите сказать, что пришли ко мне на слушания неподготовленным? Что вы не знаете даже основных деталей этого дела?
Я украдкой бросил взгляд на Алонсо. Выглядел он так, словно только что получил пулю. Как я понимал, у него были две возможности: либо свалить все на Ублюдка, либо сказать, что он сожалеет и что такого больше не повторится. Алонсо произнес:
– Я очень сожалею, ваша честь, такого больше не повторится.
Теперь настала очередь Манчини.
– Мистер Манчини? – обратился к нему разъяренный судья.
Пэт, тиская в руках какие-то записи, начал беспорядочно вываливать факты, потом несколько возражений и в конце концов заявил, что «ну, несмотря на все это, я все-таки полагаю, что мистеру Белфорту можно доверять и позволить ему жить по новым правилам». Он пожал плечами, как будто говоря всем своим видом: «Но это всего лишь частное мнение одного человека, так что я ни за что не несу ответственности».
Его Глисон ругать не стал. То есть он вообще не сказал ему ни слова. Он просто задержал взгляд на Манчини на пару секунд дольше обычного, и, по-видимому, глаза его испускали какие-то неизвестные уменьшительные лучи, потому что я, глядя на Манчини, увидел, как этот бугай-нападающий вдруг стал сморщиваться, сморщиваться, пока не превратился в карлика.
Удовлетворенный эффектом, Глисон выключил свое уменьшающее излучение и посмотрел на своего старого приятеля Магнума.
– У защиты есть что добавить?
Магнум встал во весь рост и сказал очень уверенным тоном: «Да, ваша честь», а затем очень подробно описал все происшествие. Речь у него вышла гладкая, уверенная и вместе с тем логичная – что повергло, блин, меня в полное отчаяние, потому что ситуация была совсем не та, в которой правду говорить легко и приятно, особенно когда Магнум перешел к той части, где излагал, что лишь неисправность вертолета помешала мне вернуться до начала «комендантского часа». И вот тогда Глисон на него накинулся:
– Итак, советник, вы хотите сказать, что вашего клиента оправдывает то, что он надеялся выйти сухим из воды?
– Э-э-э… не совсем так, – ответил Магнум, а я подумал: «Вот черт!»
Как, твою мать, мог судья, который никогда в жизни не нарушил ни одного закона, так быстро рассортировать по полочкам всю эту галиматью? Каковы теперь шансы?
Магнум сделал еще одну попытку защитить меня, вывалив еще некоторое количество полуправдивых фактов и дерзновенных предположений (с учетом моего послужного списка) о моем будущем поведении под домашним арестом. Но я его уже не слушал. Я и так знал, чем все закончится и где закончу я. Уж точно не дома.
Под конец было несколько моментов тишины. Я подавлял в себе желание обернуться и посмотреть на мою любимую зрительницу. Она думала, что пришла посидеть на скучных слушаниях, а вышло так, что ей сейчас предстоит увидеть, как человек, отдавший десять миллионов долларов за освобождение под залог, своими руками это освобождение аннулирует!
Глисон начал говорить, и я знал, что он произносит английские слова, но почему-то не понимал их. Его голос звучал как у усатого учителя из мультиков Чарли Брауна. У меня кружилась голова, я чувствовал, что меня сейчас вырвет. Вся комната кружилась вокруг меня, как ярмарочная карусель.
Потом я услышал, как Глисон говорит «Не… и не… Я не одобряю этого… разобраться, в чем тут дело… вопиющее нарушение… вертолет… где… он добыл наличные…» А затем опять Чарли Браун: «Шурум-бурум… трали-вали… шурум-бурум…», и потом: «Таким образом, я отправляю обвиняемого в тюрьму». Следующее, что я осознал, это как Магнум говорит: «Отдай мне свои часы, деньги и ремень тоже».
У меня оставались лишь считаные секунды свободы, и мысли мои немедленно обратились к детям. Предполагалось, что сегодня вечером я возьму их у Надин. Такая вот тоска. Я опять их потерял. Когда я снял часы, то сказал Магнуму твердо:
– Тебе надо позвонить Надин как можно быстрее и рассказать ей, что случилось. Передай ей, что я не знаю, когда смогу позвонить, но пусть поцелует за меня детей и скажет, что я их люблю. И что всегда буду их любить.
– Я этим займусь прямо сейчас, – ответил он. – Мне жаль, что так вышло.
– Не так жаль, как мне, – тихо сказал я. – С этим можно что-нибудь сделать?
– Не сейчас, – покачал он головой. – Нам надо дать Глисону время успокоиться. Много времени.
– Много времени – это сколько? – уточнил я.
– Как минимум несколько месяцев, а может, и больше.
Тут же возле меня оказался человек с оттопыренной подмышкой куртки. Он сказал довольно мягко:
– Вы не проследовали бы со мной, сэр?
– А что, у меня есть выбор? – спросил я с нервной улыбкой.
– Боюсь, что нет, – ответил он и, положив мускулистую руку мне на плечо, аккуратно повел меня в направлении секретной двери в глубине зала.
Я сделал несколько шагов, повернулся к Магнуму и сказал:
– Черт! Тебе надо позвонить Юлии! Она в отеле «Четыре сезона». Я сказал ей, что вернусь через час.
– Сделаю, – ответил он спокойно. – Сразу, как только разберусь с Надин.
– Номер снят на мое имя, – крикнул я через плечо.
И я ушел. Я прошел через дверь и обнаружил себя в малоизвестной части здания на Кэдман-плаза, 225, где были камеры, флуоресцентные лампы и отчаявшиеся люди. У этой части не было имени, но я уже был тут однажды и почти не замерз тогда до смерти. И вот я вернулся.
Как всегда, мне некого было винить, кроме себя.
Глава 25
Неизбежность
Девять этажей Городского центра временного содержания возвышались в мрачном углу Бруклина, в зловещем здании, при одном взгляде на которое проезжающие мимо водители поеживались. Это здание, находившееся милях в двух к югу от федерального суда, окруженное высоченной стеной с колючей проволокой и прожекторами, занимало целый городской квартал и, казалось, высасывало из окрестного воздуха все жизненные силы.
Судебные приставы оторвались по полной, таская меня из камеры в камеру, из одного бетонного коридора в другой бетонный коридор, из полицейского фургона в приемник. Меня заковали и вытолкнули в стадо других заключенных, как корову, и все это время – то ли случайно, то ли так и было задумано – средняя температура в помещениях не превышала температуру на поверхности Плутона.
Но самое худшее было позади.
После того, как, сняв с меня одежду вместе с последними остатками человеческого достоинства, мне велели поднять вверх член и мошонку, нагнуться и покашлять, я, наконец, с шиком прибыл в камеру – то есть оказался в помещении без окон, без внутренних перегородок и полном отчаяния. Оно называлось Блок 7-Н и размещалось на седьмом этаже с северной стороны здания. Я сидел на тонком матрасе, болтая с моим новым сокамерником, Мингом, который сидел рядом. Вид у него был неважный – этот тридцатилетний китаец выглядел как шестидесятилетний призрак.
– Я правильно тебя понял, – недоверчиво переспросил я, – ты за шесть лет ни разу не видел солнца? В это немного трудно поверить, Минг.
Минг пожал тощими плечами, к которым были присоединено некоторое количество не менее тощих частей тела, и ответил с сильным акцентом:
– Не шесть лет, шесть с половиной лет. Судья говорить, я могу сбежать, так что он не разрешить под залог.
– Мать твою! – пробормотал я. – Так мы что, отсюда выходить не будем?
Минг отрицательно покачал головой:
– Только эта комната. Все делать здесь.
Черт, неужели кому-нибудь непонятно, что если растениям нужен дневной свет для жизни, то и человеку – тоже? Видимо, да. С упавшим сердцем я принялся исследовать комнату. Это было обширное помещение, где-то шестьдесят на сорок футов, где при полной загруженности могли разместиться 106 обитателей – то есть арестованных. Здесь же им предстоит жить, как в бараке, многие месяцы и даже годы подряд и совершать все действия – есть, спать, мочиться, испражняться, принимать душ, чистить зубы – под мертвенным светом флюоресцентных ламп. Так как в поле зрения не было никаких перегородок, я мог из одного конца отсека ясно видеть другой.
Не то чтобы там было что разглядывать – только море металлических двухъярусных нар и пластиковых стульев с низкой спинкой, а на фоне всего этого виднелись шесть брутального вида унитазов и три замызганных душа. В центре помещения стояла пара дюжин закусочных столиков из нержавейки, полуразвалившийся стол для пинг-понга, полудохлая микроволновка, древний тостер; на торчавших из потолка кронштейнах висели три цветных телевизора. Помимо приема пищи, закусочные столики использовались также для просмотра телевизоров (в наушниках), для игры в шахматы, в шашки, в карты, а у выходцев из Доминиканской Республики также и в тюремную версию домино, в которой нужно обязательно с грохотом шмякать кости о стол, бормоча при этом бессвязные ругательства на ломаном испанском.
Вот и все, что мог предложить блок 7-Н, если только не брать в расчет главную его достопримечательность – три платных телефона, привинченных к бетонной стене рядом с постом охраны, где постоянно сидел надзиратель за деревянной стойкой, держа палец на тревожной кнопке. Эти таксофоны были отдушиной отсека, местом, где арестанты, большинство из которых были черными или латиноамериканцами (белых и азиатов тут было меньше десяти процентов), могли хоть как-то связаться с внешним миром. С утра до ночи, выстроившись в очередь человек по шесть, они ждали возможности поговорить со своими любимыми, которые, вероятно, с каждым днем любили их все меньше и меньше. Моя койка находилась как раз рядом с телефонами.
И вот я сидел теперь на ней подле Минга и пытался все это осмыслить.
У него была прекрасная улыбка, очень добрая. Трудно было представить себе, что передо мной героиновый дилер из китайской мафии, этакий улыбчивый головорез, который однажды сжег заживо своего конкурента, а потом поджаривал над его догорающими останками свиные ребрышки.
– Так что там с телефонами? – спросил я Безжалостного Минга.
– Только звонки за счет вызываемого абонента, – ответил он.
Три арестанта протрусили мимо нас гуськом. Они нескладно крутили бедрами и преувеличенно размахивали руками. «Спортивная ходьба», – решил я. Как и на всех здешних обитателях, на них были серые тренировочные штаны, белые футболки, белые тапочки, а в уши воткнуты наушники. Минг и я наклонились вперед и проводили их взглядом. Я спросил:
– Что они делают?
Минг пожал плечами:
– Спортом занимаются. Ходят кругами весь день. Время проводят.
«Любопытно», – сказал я себе. На самом деле, проведя только пять минут в блоке 7-Н, я уже понял, что моим главным врагом будет не кто-нибудь из арестантов, а арестантская скука. И действительно, в отличие от федеральных тюрем, где имеется масса всяческих занятий и царит насилие, в федеральных центрах временного содержания нет ни особого насилия, ни развлечений. Тут вас просто морят скукой до смерти.
– Тут что, и драк не бывает? – спросил я Минга.
Он потряс головой.
– Все пугаться. Тебе здесь десять лет, ты дерешься, тебе здесь двадцать лет. Понимаешь?
Я кивнул. Девяносто процентов находящихся здесь заключенных ожидали приговора, так что если бы они ввязались в драку или еще как-нибудь провинились, Бюро исполнения наказаний сообщило бы об этом судье, который в этом случае уж точно впаял бы им по верхней планке.
– Мне надо позвонить, – сказал я буднично, вставая с койки.
Минг положил руку мне на плечо.
– Эй, ты ведь богатый парень, да?
Я посмотрел на него и пожал плечами:
– А что?
Он улыбнулся:
– То, что Минг делать для тебя все: готовить, убирать, стирать белье, стелить постель, стричь. Я быть твой раб.
Я уставился на него недоверчиво.
– Сколько?
– Двадцать долларов неделя. Ты платить чеком для лавки. Накинь мне десять долларов – я украсть для тебя еда из кухни. Мы есть как короли. Я делаю лучший цыпленок в апельсине с этой сторона Чайна-тауна!
Я усмехнулся.
– А что, – пробормотал я себе, – почему бы и нет?
И встал в конец очереди.
Прежде всего я позвонил домой Магнуму, потому что, к сожалению, это был единственный номер, который я помнил наизусть. Новости были плохие. Алонсо встал на тропу войны – не столько потому, что был зол на меня, сколько потому, что был раздосадован всей ситуацией, а более всего злился на самого себя. Он явился в зал суда неподготовленным и поплатился за это. Так что пройдет еще много месяцев, пока он снова согласится выступать на моей стороне. Ну и в довершение всего теперь именно на нас лежала тяжесть расследования – нам надо было добывать письменные показания распорядителей и посетителей казино и пилотов вертолета, а также Кайли (если мне удастся ее найти) – чтобы окончательно доказать, что моя поездка в Атлантик-Сити никак не была связана с отмыванием денег.
Магнум уже подключил к этому делу Бо, который поднял свои контакты в Атлантик-Сити. Коулмэн тоже согласился помочь, хотя Магнум считал, что лучше было бы нам провести собственное расследование. В этом случае судья понял бы, что мы серьезно относимся к делу.
Перед тем как повесить трубку я вдруг понял, что делаю то же, что и любой заключенный: уговариваю моего адвоката не сдаваться.
– Что бы ни происходило, – говорил я Магнуму, обхватив обеими руками микрофон трубки, – продолжай вытаскивать меня отсюда. Не важно, сколько времени это займет и сколько денег будет стоить.
– Я клиентов не бросаю, – сказал Магнум серьезно, – а уж тем более тебя. Просто подожди пару месяцев. Я тебя вытащу, старина.
Я вздохнул с облегчением.
– Ты смог связаться с Надин?
– Да, у нее все в порядке. Может быть, даже слишком в порядке, если ты понимаешь, о чем я.
– Понимаю, – сказал я тоскливо. – Она же спала и видела, чтобы что-нибудь такое случилось. Теперь у нее есть все основания свалить в Калифорнию. Она не спрашивала, сколько я здесь пробуду?
– Нет, я этого вопроса не касался как раз по этой причине. Но я ей сказал, чтобы она отвечала на твои звонки, и она обещала.
Ну что ж, хотя бы на это, блин, ее хватило!
– Что там с Юлией? – спросил я с ухмылкой. – Она, небось, вернулась к своему бывшему приятелю?
– Не думаю, – сказал Магнум.
– Что, правда? С чего бы это?
– Думаю, что если она куда-нибудь и пошла, так это к своему психиатру.
– Ты о чем? Что с ней такое?
– Что с ней? Да она спустила на меня всех собак! Я ей позвонил в отель, как ты просил, и когда я ей сказал, что тебя опять упаковали – или, точнее, что тебя посадили в тюрьму, потому что слово «упаковали» она не знала, – она вообще съехала с катушек. Она начала истерически орать в трубку и все время повторяла «О госпди! О госпди!», что мне показалось слегка забавным – ну, как бы множественное число от «господь».
– Ага, – сказал я не без гордости, – есть у нее такая привычка.
Мне вдруг подумалось, что в особенностях языка Мисс КГБ есть что-то ужасно трогательное.
– Что еще она сказала?
– Точно не могу сказать, потому что она начала говорить по-русски с дикой скоростью. В любом случае она восхитительная девушка. Хорошо понимаю, почему ее выбрали «Мисс СССР».
– Подожди-ка. Так ты ее видел?
– Ну да, она приехала ко мне в контору без предупреждения. Как я понял, за дальнейшей информацией. Ты знаешь, ее просто трясло. Ник уже собирался звонить врачу, но тут явился какой-то тип, которого зовут Игорь, и увел ее.
Ты не знаешь, что это за Игорь?
Вот это шок!
– Так ты что, видел Игоря? – я почувствовал укол ревности. С чего это Магнум увидел Игоря раньше меня? Да и хрен с ним. Любопытство пересилило ревность, и я спросил: – Ну и как он выглядит?
– Да никак, – ответил Магнум. – Худой, высокий, седые волосы. Лет пятьдесят или типа того. Он какой-то подозрительный – смотрит вокруг, как лиса. Осанка у него отличная.
– Что ты имеешь в виду под отличной осанкой?
– Я имею в виду отличную осанку! Этот парень прямой, как будто кол проглотил. Наверняка был военным. – Короткая пауза, затем: – То есть он, наверное, и сейчас… ну ты меня понял.
Тут последовала пара секунд молчания. Очевидная правота Магнума, кажется, висела в воздухе так густо, что ее можно было потрогать. Затем он продолжил:
– В любом случае он оставил тебе какое-то шифрованное сообщение – что-то вроде того, что ты теперь под его защитой. Понятия не имею, что он имел в виду. А ты?
Под защитой Игоря? О чем русский психопат вообще говорит?
– Не-а, – ответил я. – Я тоже понятия не имею. Я вообще этого типа никогда не видел!
– Интере-есно, – озадаченно протянул Магнум. – Ну ладно, Юлия тоже тебе оставила сообщение, правда, чуть менее зашифрованное.
– Что, правда? И что она сказала?
Со сдавленным смешком:
– Она сказать, что «любить тебя, и что ждать тебя, сколько нужно, даже если это занимать вечность».
Еще пара смешков по поводу грамматики Мисс КГБ.
– Мне кажется, она была искренней.
Мы тепло попрощались, а потом я повесил трубку и опять встал в конец очереди. Передо мной было четыре человека, так что у меня было несколько минут для того, чтобы подумать. Больше всего я был изумлен верностью Мисс КГБ. Я и ожидать такого не мог, особенно после моего опыта с Герцогиней. Я был совершенно уверен, что Мисс КГБ тут же смоется, только потому, что Герцогиня поступила именно так. Но теперь, когда я это заново обдумывал, ее верность уже не казалась мне такой удивительной новостью.
Не так уж много женщин бросают своих мужей, когда те попадают под суд. То, что сделала Герцогиня, было просто бессовестно. Я знал, что всегда буду это помнить. Меня это, однако, уже не волновало, потому что я любил другую. Если когда-то я чувствовал себя преданным и разбитым, то теперь только злым и бесчувственным. И, если уж по правде, я не так уж и злился. Я просто хотел, чтобы мои дети остались к востоку от Миссисипи.
Очередь двигалась быстро, а мой разговор с Герцогиней – еще быстрее. Магнум ей уже все в общих чертах объяснил, и я чувствовал, что дальнейшие подробности будут лишними. Любопытно, что Магнум замял эпизод с вертолетом, вместо этого сосредоточившись на истории с Дейвом Биллом и том, как это взбесило мстительного Ублюдка. Я сделал себе в уме зарубку: не забыть поблагодарить Магнума за это.
Как бы то ни было, я заверил Герцогиню, что скоро буду дома – через два месяца максимум. И хотя я прямо этого не говорил, весь тон моей речи как бы убеждал ее: «Не надо только ехать в Калифорнию, ладно?»
В свою очередь, слова Надин, как и ее голос, не выражали ничего. Она сказала, что «ей очень жаль», что я в тюрьме, хотя было понятно, что она ничуть не больше переживает из-за этого, чем если бы я сообщил ей, что потерял ключ от дома и пришлось вызывать слесаря.
Как бы то ни было, мы решили, что детям ничего сообщать не нужно. Чэндлер шесть лет, Картеру четыре, и в этом возрасте их запросто можно держать в неведении, что в данном случае и было синонимом слова «защитить». Кроме того, зачем было их пугать, если я все равно буду дома так скоро? Ну… то есть я молился, чтобы так и было.
Герцогиня пообещала отвечать на все мои звонки и не выдавать меня детям. Я поверил ей в обоих пунктах – не потому, что думал, что у нее есть хоть капля сочувствия ко мне, а потому что знал, что у нее есть сочувствие к детям. И это было прекрасно: когда вы находитесь в положении, в котором я находился сейчас, вы принимаете подобные обещания, не спрашивая о мотивах. Просто говорите «спасибо».
Разговаривая с детьми, я старался быть кратким и нежным. Я сказал им, что уехал по делу, и оба встретили это сообщение с энтузиазмом. Ни один не спросил, когда я собираюсь возвращаться домой, просто потому, что они были уверены, что скоро. В возрасте Картера понятия времени практически не существует. Он измерял время получасами – примерно столько длится средний мультик. Все, что длиннее, проходило по классу «долго».
А вот Чэндлер – другое дело. Она была уже в первм классе и умела читать (не особо хорошо, слава богу!), так что ее невозможно было бы долго водить за нос. Когда-нибудь – возможно, через месяц – она поймет, что дело нечисто. Не зря же мы иногда звали ее «девочка из ЦРУ»: она начнет копать – подслушивать, задавать наводящие вопросы, отмечать ложь, умолчания и противоречия. В конце концов, она обладала исключительной для шестилетней девочки интуицией, а дочь, скучающая по папе, не остановится, пока не докопается до правды.
Держа все это в уме, я, прежде чем повесить трубку, объяснил ей, что мне, может быть, нужно съездить по делам, в разные далекие места. «Потрясающие места, – сказал я, – такие же, в которые ездили Филеас Фогг и этот глупый Паспарту из фильма „Вокруг света за 80 дней“». Мы еще много раз побываем в этих местах с ней вместе, и ей очень понравится, особенно если мы будем путешествовать самыми разными способами.
– Это будет классно! – уверял я. – Ты можешь посмотреть фильм вместе с Гвинни, и сама увидишь все эти места, пока папа ездит там. На самом деле это уже почти как будто мы путешествуем вместе!
– Ты собираешься в те места, где был Паспарту? – спросила она зачарованно.
– Именно так, лапочка! Но я думаю, это может занять у меня примерно столько же времени, сколько и у него.
– Восемьдесят дней? – протянула она. – Почему ты должен тратить на это восемьдесят дней? Они-то ездили на слоне, пап! Ты что, не можешь полететь на самолете?
Читать бесплатно другие книги:
