Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка Белфорт Джордан

Глава 26

Новая миссия

Март 2000 года

И вот, наконец, – свобода!

Свежий воздух! Воздух свободы! Голубой небосвод! Оранжевый шар солнца! Великолепные фазы луны! Сладкий запах свежих цветов! Еще более сладкий запах свежей советской киски! Подумать только, как я мог не ценить все это! Что за кретин! Ведь простые удовольствия жизни только и имеют смысл, не так ли? Я побывал в аду, но благополучно вернулся.

В таком настроении я вышел из Городского центра предварительного заключения прохладным утром в понедельник. Я шагал пританцовывая, с улыбкой на лице, – а вся моя жизнь при этом развалилась на хрен.

За четыре месяца многое может измениться, что в моем случае и произошло: дети жили в Калифорнии; дом на Мидоу-Лэйн был конфискован правительством; мебель стояла где-то на складе, деньги заканчивались, и, вдобавок ко всем несчастьям, на щиколотке у меня был электронный браслет, и жизнь моя была обставлена такими драконовскими ограничениями, что мне даже из дома нельзя было выйти, разве только к врачу.

Я арендовал просторную двухуровневую квартиру на пятьдесят втором и пятьдесят третьем этажах Гэллери-билдинг, роскошной башни из стекла и бетона, пятьдесят семь этажей которой возносились над Манхэттеном на углу Парк-авеню и Пятьдесят седьмой улицы (если уж меня заперли, то почему бы не быть запертым в стильной обстановке, решил я).

Здание это было престижным пристанищем для всякой шантрапы из Европы – как Западной, так и Восточной. Здесь жили гости из Рима, из Женевы и веселого Парижа, а из стран бывшего советского блока – в основном бандиты, владевшие домами также в Москве и Санкт-Петербурге, которыми они пользовались, когда не были в бегах. Неудивительно, что Мисс КГБ была здесь как рыба в воде, и один из ее многочисленных русских друзей оказался столь добр, что сдал нам это сказочное жилище.

Это было в начале декабря, когда Магнум спросил, на какой адрес оформлять меня после того, как судья Глисон одобрит прошение о временном освобождении. Дом на Мидоу-Лэйн не годится, объяснил он, поскольку к концу года должен быть конфискован.

Учитывая обстоятельства, выбор у меня был невелик. Покупать недвижимость было бы нелепо, а оставаться жить в Саутхэмптоне – еще нелепей. Дети жили в Беверли-Хиллз, а Мисс КГБ не мыслила себя нигде, кроме Манхэттена, так с чего бы мне жить еще где-то. Кроме того, мне нужно было находиться поближе к офису федерального прокурора. К моему крайнему огорчению, Шеф отказался сотрудничать и грозился выйти в суд. Если он действительно так поступит, то мне придется проводить в офисе федерального прокурора при лучине долгие ночи, чтобы подготовиться.

Хотя решение Шефа и причиняло мне беспокойство, по сравнению с тревогой за Чэндлер оно отступало на второй план. С середины февраля Чэндлер была сама не своя от переживаний. Восемьдесят дней уже давно прошли, а папа все еще не завершил свое путешествие вокруг света. Она понимала, что что-то идет не так, а я не мог придумать новых объяснений.

– Где ты? – всхлипывала она. – Почему не приходишь домой? Я не понимаю! Ты обещал! Ты больше меня не любишь…

Вот тут-то мы с Герцогиней и заключили перемирие. С того кошмарного утра среды мы едва ли обменялись и десятью словами, но теперь у нас не осталось выбора. Несчастье нашей дочери побороло наше взаимное пренебрежение.

Герцогиня сказала, что Чэндлер уже несколько месяцев расстроена и сдерживает слезы, разговаривая со мной по телефону, только чтоб меня не огорчать. Она расплакалась в День благодарения и с тех пор почти не переставала плакать. «Надо что-то делать», – сказала Герцогиня. Выработанная нами стратегия защиты по нам же и ударила. Я посоветовал Герцогине позвонить Магнуму, что она и сделала. А Магнум снова отправился к федеральному прокурору и на этот раз умолял о незамедлительных мерах. «Довольно проволочек, – просил он. – Теперь речь идет не о Джордане Белфорте, а о ребенке, ребенке, который страдает».

И сразу все решилось. Запросы были сделаны, слушания проведены, детали проработаны, и в последнюю пятницу февраля судья Глисон подписал ордер на мое освобождение. Магнум тут же позвонил Герцогине, которая немедленно позвонила Гвинн, которая сразу же вскочила в самолет до Калифорнии. В субботу она прилетела, провела два дня в новом особняке Герцогини в Беверли-Хиллз, а затем села на утренний самолет до Нью-Йорка с детьми под мышкой. Они должны были приземлиться в пять пополудни, то есть ровно через три с половиной часа.

Думая об этом, я в волнении сделал глубокий вдох и постучал в сияющую ореховую дверь апартаментов 52-C. Раньше я был там один раз, интерьер совершенно роскошный. Великолепный коридор черного мрамора вел в гостиную, отделанную панелями красного дерева, по стенам висели картины. Потолок возвышался на двадцать футов над черным полом из итальянского мрамора. Но, несмотря на все великолепие, квартира эта была одним из самых печальных мест на Манхэттене – ведь именно из окна этой самой квартиры в результате ужасной случайности выпал четырехлетний сын Эрика Клэптона. Из-за этой истории я не хотел ее снимать, но Мисс КГБ уверила меня, что после того печального происшествия квартиру освятил сначала священник, а потом раввин.

Дверь отворилась, но всего на фут. Секунду спустя я увидел в просвете знакомую белокурую советскую головку. Тепло улыбнувшись своей любимой коммунистке, я сказал с русским акцентом:

– Открыть дверь сейчас же!

Она распахнула дверь, но не спешила обвить мою шею руками и покрыть меня поцелуями. Она просто стояла там, скрестив руки на груди. На ней были очень узкие джинсы из жестоко обесцвеченной ткани с подобающим количеством дырок и прорех на коленях и бедрах. Я не был экспертом по части женских джинсов, но эти точно стоили целое состояние. Дополнял джинсы простой белый короткий топ, казавшийся нежным, как шерстка. Она стояла босиком, постукивая пальцами правой ногой по мраморному полу, словно размышляя, любит ли меня еще или нет.

Притворяясь обиженным, я сказал:

– Что, я даже поцелуя не получу? Меня четыре месяца держали в кутузке!

Она пожала плечами:

– Давай, получай, если хочешь.

– Ну и ладно, вот и получу, маленькая развратница! – И тут я бросился на нее, как разъяренный гормонами бык. Она кинулась бежать.

– На помощь! – кричала она, – меня преследует капиталист! На помощь! Polizia!

Изогнутая лестница красного дерева из центра гостиной вела на второй этаж, и Юлия преодолела три первые ступени как заправский профессионал в беге с барьерами. Я тащился сзади, отстав как минимум на пять ярдов. К тому же меня отвлекало невероятное великолепие обстановки. Вся задняя стена была из полированного стекла, и открывался потрясающий вид на Манхэттен. Хоть я и был распален желанием, но не мог не бросить на него восхищенный взгляд.

Когда я наконец достиг лестницы, Юлия уже сидела на верхней ступеньке, раздвинув свои длинные ноги, в полнейшей безмятежности. Она откинулась назад, упираясь ладонями в паркетный пол позади себя. И даже самую малость не запыхалась. Добравшись до предпоследней ступени, я упал на колени, пыхтя и задыхаясь. Долгое время, проведенное взаперти, не пошло мне на пользу. Я провел рукой по ее волосам, пытаясь восстановить дыхание:

– Спасибо, что дождалась, – произнес я наконец. – Четыре месяца – это долго.

Она пожала плечами:

– Я быть русская девушка. Когда наш мужчина сидит в тюрьме, мы ждем.

Она подалась вперед и поцеловала меня в губы – мягко и нежно, – и я бросился в атаку!

– Хочу тебя прямо сейчас, – взвыл я, – здесь на полу, – и не успела она опомниться, как оказалась прижатой спиной к полу, а я был сверху, втирая свои джинсы в ее, бедра к бедрам. И вот я уже целовал ее с бешеной страстью!

Неожиданно она отвернула голову, и я ткнулся губами в ее выступающую скулу.

– Nyet! – сказала она. – Не здесь! У меня сюрприз на тебя!

Для тебя, – подумал я. Ну почему она не может справиться с этими предлогами? А ведь она так близка к совершенству! Может, ей на курсы какие походить, книжку, что ли, почитать…

– А что за сюрприз? – спросил я, все еще тяжело дыша.

Она начала выбираться из-под меня.

– Пойдем, – сказала она, – я тебе покажу. Это на спальне.

Она схватила меня за руку и потащила.

Хозяйская спальня была в десяти футах от лестницы. Увидев ее, я онемел. По всей комнате были расставлены десятки горящих свечей. Они стояли повсюду. На темно-сером ковре… по всем четырем сторонам черной лакированной кровати, помещавшейся на возвышении… на ее лакированной передней спинке с нежно изогнутым верхом, украшенным золотым тиснением… а еще, выстроившись в ряд, на подоконнике двадцати футов длиной у дальней стены. Красные бархатные занавески не давали проникнуть в комнату ни одному солнечному лучу. Свет был выключен, и пламя ярко блистало.

На огромной кровати лежало синее одеяло из итальянского шелка, так щедро набитое гусиным пухом, что казалось мягким облаком. Мы плюхнулись на него, хихикая, и я быстрым движением на нее взобрался. Не прошло и пяти секунд, как мы освободились от своих джинсов и страстно застонали.

Час спустя мы все еще стонали.

Ровно в пять часов пополудни позвонил швейцар и сказал, что внизу меня ждут трое посетителей. «Взрослый ждет терпеливо, – добавил он, хмыкнув, – а вот дети – совсем нет». Мальчик пробежал мимо него, и нажал кнопку лифта, и до сих пор продолжает на нее жать. Девочка же никуда не побежала, она и сейчас стоит напротив и с подозрением его разглядывает. Судя по голосу, похоже, она его нервировала.

– Отправьте их наверх, – радостно сказал я и повесил трубку. Потом схватил Мисс КГБ, мы спустились по лестнице на пятьдесят второй этаж и открыли входную дверь. Через несколько секунд послышался звук открывающейся двери лифта. А потом зазвучал знакомый девчоночий голос:

– Папочка! Папочка, где ты?

– Я здесь! Иди на мой голос! – громко сказал я, и секунду спустя они появились из-за угла и кинулись ко мне.

– Папа дома! – вопил Картер. – Папа дома!

Я присел, и они с размаху бросились в мои объятья.

За время, показавшееся вечностью, никто из нас не сказал ни слова. Мы просто целовали, обнимали и тискали друг друга как только могли, пока Мисс КГБ и Гвинн молча на нас смотрели.

– Детки, я так скучал! – произнес наконец я. – Как же долго мы не виделись!

Я начал тереться носом об их шеи и тихонечко принюхиваться.

– Мне нужно обнюхать вас, чтоб наверняка знать, что это вы. Нос никогда не врет, вы ж знаете.

– Это точно мы! – настаивала Чэндлер.

– Да, – вступил Картер. – Это мы!

Я отстранил их на длину руки.

– Ну что ж, тогда дайте-ка мне получше вас рассмотреть. Вам ведь нечего скрывать, да?

Я сделал вид, что изучаю их. Чэндлер была прекрасна, как всегда. С лета у нее отросли волосы и теперь спускались ниже лопаток. На ней было ярко-красное вельветовое платье с тонкими бретельками, украшенными маленькими красными бантиками. Под платье была надета белая хлопковая водолазка и белые колготки. Она выглядела настоящей маленькой леди. Я пожал плечами и сказал:

– Ну ладно, теперь вижу – это ты!

Она повела глазами и надменно кивнула:

– Я же говорила!

– А я как? – прервал ее Картер. – Это ведь я! – и он начал вертеть головой, предлагая мне рассмотреть его профиль с обеих сторон.

Как обычно, сразу бросались в глаза его ресницы. А волосы лежали роскошными светло-русыми волнами. Он был в джинсах, красной фланелевой рубашке и кроссовках. Было трудно поверить, что мы едва не потеряли его сразу после рождения. Теперь он пышет здоровьем – сын, которым можно гордиться.

– Так это он? – с беспокойством спросила Чэндлер. – Или это робот?

– Все в порядке, это он.

И они снова кинулись в мои объятья и стали меня целовать. Спустя несколько секунд я сказал:

– Ребятки, а Юлию вы не поцелуете? Она тоже по вам скучала.

– Нет, – хором воскликнули они, – только тебя!

Да, это было скверно! Я знал, что Мисс КГБ болезненно реагирует на подобные вещи. Вероятно, это как-то связано с великой русской душой, хотя полностью я не уверен.

– Да ладно, – сказал я предупреждающим тоном, – она ведь тоже заслуживает поцелуя, правда?

– Не-е-е-е-т! – прошипели они. – Только папочка!

Теперь вступила Гвинн:

– Они так сильно скучали, что просто не могут от вас оторваться. Ну разве это не мило?

Я взглянул на Мисс КГБ. Она казалась обиженной. Мне хотелось беззвучно сказать ей: Просто они очень соскучились по мне! Но я знал, что она не умеет читать английский по губам. (Да и вообще с трудом говорила на этом гребаном языке!)

– Все в порядке, – сказала она не без холодности, – я отнесу чемоданы наверх.

Поднявшись наверх, мы прошли по узкому длинному коридору, в конце которого находились две маленькие спальни. Одну из них превратили в библиотеку, во второй стояли две одинаковые кровати. Пока Гвинн с Мисс КГБ распаковывали детские чемоданы, мы втроем уселись на темно-красном ковре наверстывать потерянное время. В этой комнате было много сувениров из дома на Мидоу-Лэйн – десятки Барби, выстроившихся на подоконнике, деревянные железнодорожные вагончики Картера, расползшиеся по ковру, голубое одеяло с Локомотивом Томасом на его кровати, розовое с белым одеяло с кружевами от Лоры Эшли за 2200 долларов на кровати Чэндлер. Она уже расставляла своих кукол вокруг нас, а Картер проверял свои поезда на предмет повреждений за время переезда. Время от времени мисс КГБ бросала на нас взгляд и холодно улыбалась.

– Да, – сказал я, пытаясь разбить лед, – вот что мы с Юлией придумали и чем нам стоит заняться на этой неделе, раз уж мы так давно не проводили праздники вместе. Я решил – то есть мы решили, – что нужно быстро наверстать упущенное и отпраздновать все сразу же! – Я сделал паузу и значительно поднял голову, что должно было подтвердить логичность моих рассуждений. – Лучше поздно, чем никогда, правда, детки?

– Значит, мы получим еще подарки на Рождество? – сказал Картер.

Я кивнул и быстро ответил:

– Конечно. А раз мы и Хэллоуин пропустили, то завтра вечером нарядимся и пойдем выпрашивать сладости!

«Все, кроме меня, – думал я. – Завтра вечером притворюсь, что у меня разболелась спина, – если, конечно, я не намерен выйти из квартиры и сразу же оказаться в блоке 7-Н Городского исправительного центра.»

– А что, нам и теперь будут давать карамельки? – спросила Чэндлер.

– Обязательно! – сказал я, подумав при этом: да ни за что на свете! В этом здании легче бога встретить. Гэллери-билдинг представлял собой напыщенный снобиторий, где вы могли бы целый день ездить вверх и вниз на лифте, не встретив при этом ни одного ребенка. Думаю, за всю историю этого здания не было случая, чтобы две встретившиеся молодые мамочки сказали друг другу: «О, рада тебя видеть! Давай поведем детей гулять вместе, пусть поиграют».

Чтобы сменить тему, я сказал:

– Мы ведь и День благодарения с Ханукой пропустили, так что…

– Мы получим еще подарки и на Хануку, да? – прервала меня Чэндлер.

Улыбаясь, я закивал головой:

– Да, светлая ты голова, точно, мы получим еще и подарки на Хануку. И Рождество мы пропустили, – тут Картер бросил на меня подозрительный взгляд, – да, и, как уже заметил Картер, это значит, что вам полагаются и рождественские подарки. – Картер кивнул и вернулся к своим поездам. – И, наконец, еще Новый год… Мы отпразднуем все праздники.

Во вторник вечером все мы нарядились в костюмы, включая мисс КГБ, которая, к моему полному изумлению, вытащила свои регалии Мисс Советский Союз – ленту и тиару со стразами. Картер и Чэндлер взирали на это, онемев. Мой наряд простого ковбоя, состоящий из шляпы, кобуры и сомнительного вида игрушечных шестизарядных револьверов, гораздо меньше будил воображение и даже близко не мог сравниться по сексуальности. Дети оделись как обычно: Картер нарядился Синим Рейнджером, а Чэндлер – Белоснежкой. К счастью, наш сосед снизу оказался достаточно добр, чтобы подыграть, и одарил детей карамельками.

В среду вечером я сделал индейку с начинкой. Индейку я с гордостью запек до состояния кожаного ботинка, а начинка была выбрана из многообразных готовых смесей в пакетах. Все прочее – клюквенный соус, подливка, пирог с бататом, тыквенный пирог и, как дополнительный русский нюанс, две унции первоклассной белужьей икры (по сто пятьдесят долларов за унцию с моей стремительно истощающейся чековой книжки) – появилось из ближайшего гастронома, что придало новое значение термину «манипулирование ценами».

В четверг вечером пришли мои родители. Чтобы порадовать мать, мы зажгли менору, а Чэндлер с Картером получили подарки на Хануку (еще один удар по чековой книжке). В пятницу мы, точнее, они, пошли в «Мейсиз» и купили искусственную елку. Потом мы до конца дня наряжали ее и слушали рождественские песнопения. Ну и, конечно, они получили подарки.

Вечером в субботы – а это был наш последний вечер вместе – мы отмечали Новый год, и это действительно было нечто, потому что я впервые должен был встретиться с Игорем. Магнум оказался абсолютно точен в его описании, начиная с серебристых волос, которые выглядели как тонкий слой дымного пороха, а особенно насчет его осанки, которая, по моему мнению, могла выработаться по одной из двух причин – либо он провел долгие годы, стоя по стойке смирно в секретном тренировочном лагере КГБ, либо однажды ему в задницу засунули электрошокер.

Как бы то ни было, а пить Игорь умел, хотя, по его же словам, он просто очищал печень при помощи водки – дескать, это обычный русский способ.

Да, нельзя было не согласиться, что Игорь умен и очень честолюбив, хотя у меня создалось стойкое впечатление: что ему действительно нужно, так это завладеть каким-нибудь оружием массового поражения, чтобы взять весь мир в заложники. И зачем? Не ради денег, или власти, или, уж если на то пошло, секса. Все, чего хотел Игорь, это чтоб все заткнулись и слушали его.

Чуть позже восьми часов вечера мы решили, что встретим Новый год за обеденным столом в гостиной: он был двенадцати футов в длину и, как вся мебель в этой квартире, великолепен, внушителен и покрыт черным итальянским лаком. Столовая была рядом с гостиной и делила с ней тот же чудесный вид на Манхэттен. В этот вечерний час огни города сияли позади нас в потрясающем великолепии.

Хотя теоретически хозяином дома был я, Игорь явно намеревался играть роль принимающей стороны и произносить тосты, а Чэндлер, Картер и я, щеголяющие в сверкающих новогодних шапках в форме дурацкого колпака, делали вид, что слушаем. Мисс КГБ тоже надела колпак, но она ловила каждое слово, произнесенное Игорем. Это было тошнотворно.

Игорь обратился ко мне через стол:

– Ты пойми! Я, Игорь, одним щелчком пальцев, – и он щелкнул пальцами, а Чэндлер и Картер смотрели на него в некотором смущении, – могу заставить огонь исчезнуть!

Тут вступила Мисс КГБ:

– Он может, я видела.

А теперь настала очередь Чэндлер:

– Значит, тебе надо позвонить Медведю-пожарному.

Я продолжил:

– Она права, Игорь, Медведь-пожарный очень бы тобой заинтересовался, если б знал, что ты побеждаешь огонь.

Картер сказал:

– Почему тебя зовут Игорь? Это имя какого-то монстра.

Мисс КГБ, которая благодаря Крэшу Бандикуту чувствовала некоторую привязанность к Картеру, сказала:

– Игорь – это как Гэри. Это русское имя.

Картер пожал плечами, объяснение его не впечатлило.

Игорь спросил Чэндлер:

– А что это за Медведь-пожарный?

– Это медведь, который борется с лесными пожарами, – радостно ответила она, – его по телевизору показывают.

Игорь понимающе кивнул, потом поднял бокал из хрустального стекла за двести пятьдесят долларов, наполненный «столичной», и опрокинул его, будто бы там был воздух. Затем со стуком опустил бокал на стол:

– Вы должны понять, – объявил он. – Огонь… не… может… существовать… без… кислорода. Поэтому… тот… кто… контролирует… кислород… контролирует… огонь.

Несколько секунд прошло в тишине, потом Чэндлер взяла свистульку, засунула ее в рот, задержала на Игоре пристальный взгляд и дунула изо всех сил. Игорь сжал челюсти и поежился. Потом налил себе еще стакан водки и опустошил его.

Перед уходом Игорь пообещал продемонстрировать мне свои способности управлять огнем, но позже. Сначала ему нужно получше меня узнать, а уж потом он покажет, на что способен. На этом празднование Нового года закончилось.

На следующее утро пришло время прощаться, и начались проблемы. По правде говоря, до отъезда я хотел поговорить с каждым из своих детей по отдельности, но, как оказалось, просто не мог найти слов. С Картером, думал я, будет проще; был ли это его возраст, пол или набор генов – что бы ни было причиной, но события, казалось, проходили мимо него, без особых дурных последствий.

С Чэндлер, конечно, все происходило наоборот. Она была сложной девочкой, не по годам мудрой. Я знал, что прощание с ней будет трудным и непременно прольются слезы. Я только не мог предугадать, как много их будет.

Я нашел ее наверху в спальне, одну. Она ничком лежала на кровати, уткнувшись носом в розовое одеяло. В отличие от дня приезда, когда она постаралась принарядиться для папочки, теперь Чэндлер была одета более практично – в светло-розовые штаны и розовую толстовку.

С тяжелым сердцем я присел на край кровати и стал тихонько гладить ее по спине под толстовкой.

– В чем дело, тыковка? Гвинни сказала, что тебе нездоровится.

Она молча кивнула, не отрывая носа от одеяла.

Я продолжал гладить ей спину:

– Тебе слишком плохо? Ты не сможешь лететь?

Она кивнула еще раз, только немного энергичнее.

– Понятно, – серьезно сказал я. – У тебя температура?

Она пожала плечами.

– Я потрогаю твой лоб?

Она снова пожала плечами.

Я перестал гладить спину и положил ладонь ей на лоб. Все было в порядке.

– Кажется, температуры нет, тыковка. У тебя что-то болит?

– Животик, – пробормотала она не совсем уверенным тоном.

Я внутренне улыбнулся.