Цветок живой, благоуханный… (сборник) Борисова Валентина

Защитники Москвы

«Нет, не пошла Москва моя…»

• Нет, не пошла Москва моя
• К нему с повинной головою.

А. С. Пушкин

Пояс Богородицы

«Рыцарский костюм надела Жанна…»

Ополченец

Фронтовик

Весна 45-го года

• О, весна без конца и без краю —
• Без конца и без краю мечта!
• Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
• И приветствую звоном щита!

А. Блок

Полководцы в отставке

(Генералам 1812 года посвящается)

Молитва

Когда-то давно, еще в юности, на концерте в зале Чайковского я услышала романс, слова которого поразили меня:

«Что за чудная молитва? Кому мог молиться автор этих строк, мятежный поэт-изгнанник?» – задавалась я невольным вопросом, в раздумье внимая «звукам чудных песен».

звучала молитва, наполняя душу покоем и радостью. Глубинный смысл этих божественных строк мне открылся много лет спустя и не в концертном зале, а на «смиренном кладбище» ясным весенним утром.

По загородному шоссе мимо могильных плит вихрем проносились иномарки. Из отрытого окна «Тойоты» гремело:

«Приехали, дальше, как говорится, ехать некуда», – подумалось мне с какой-то отчаянной безнадежностью. «Как будто не было ни золотого века русской поэзии, ни серебряного. Не было ни «четы белеющих берез» М. Ю. Лермонтова, ни цветаевской «жаркой рябины». Только один бамбук, пустой московский бамбук – и все».

Из соседнего леса потянуло дымком походного костра, и донеслись звуки незатейливой мелодии. Звучала гитара и чей-то несильный, но приятного тембра голос пел, как будто разговаривал сам с собой:

На душе сразу отлегло, и мне вспомнились слова лермонтовской Молитвы, услышанные когда-то давно еще в юности:

Май 2005 г.

На Кавказе

Имя поэта

• Он был рожден для мирных песнопений,
• Для славы, для надежд.

М. Ю. Лермонтов

Поручик

(Посвящается 190-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова)

Дуэлянт

Миша Пензенский

Святые горы

День Вознесения

(К 170-летию со дня гибели А. С. Пушкина на дуэли)

• У лукоморья дуб зеленый,
• Златая цепь на дубе том.

А. С. Пушкин

Крылов и Пушкин

(К 210-летию А. С. Пушкина и 240-летию со дня рождения И. А. Крылова)

Голубка

• Подруга дней моих суровых,
• Голубка дряхлая моя.

А. С. Пушкин

Программа курса по выбору «Пушкин и религия»

Цель курса «Пушкин и религия» – приобщить молодежь к общечеловеческим ценностям на основе национальных культурных традиций. Сложнейшие философские проблемы человеческого бытия, которые всегда были в центре внимания русских писателей и поэтов, невозможно постичь, не овладев основами христианской культуры. А. С. Пушкин, будучи одним из умнейших людей своего времени, чувствовал, что без идеи Божества, твердой православной веры его мировоззрение становится зданием без фундамента. Священные тексты христианства послужили одним из важнейших источников поэтики Пушкина. Поэт обращался к священному писанию на протяжении всего своего пути – сначала с духом отрицания и сомнения, затем с духом смирения и любви, с надеждой и верой.

Духовный путь А. С. Пушкина чрезвычайно важен для современного человека. Получив прозападное практически атеистическое воспитание, постепенно великий поэт обретает веру и становится могучим борцом за самобытную русскую культуру.

Содержание курса раскрывается в 6 темах программы. К программе курса прилагается список рекомендуемой литературы.

Тема 1. Религиозные искания молодого А. С. Пушкина.

Двойственность христианских воззрений поэта в Александровскую эпоху. / «Ум ищет божества, а сердце не находит» – стихотворение «Безверие» (1817 г). / Безверие – настроение, а не убеждения. «Безумные шалости» юности в поэме «Гаврилиада» (1817 г.). От легкомыслия к глубокомыслию.

Ощущение поэтом трагизма безверия / «Мне страшно!… И на жизнь гляжу, печален вновь» – «Надеждой сладостной младенчески дыша…» (1823); «Демон» / Преодоление безверия / «На тихих берегах Москвы…» (1822); статья «По смерти Петра» (1822 г.); «Вечерня отошла давно»; отрывок «Из письма к неизветному» (1824 г.).

Тема 2. Духовное преображение поэта в сельском уединении Михайловского.

Обращение к священным книгам. Чтение Корана и Библии – / религиозно-поэтический цикл «Подражание Корану» (1824 г.).

Прикосновение к земле. Хождение в народ. Тяга поэта к эпосу и русской истории. Святогорский монастырь и работа А. С. Пушкина над народной драмой «Борис Годунов». Сближение с людьми духовного звания. Изучение Летописей. Постижение непрерывности вековой православной традиции в русской истории и культуре. Молитвенный пласт трагедии «Борис Годунов».

Поэтическое переложение годуновской молитвы; сцена летописателя с Григорием; сцена с Юродивым / Мотив молитв – сквозной мотив пушкинской трагедии. Приговор Пушкина Борису Годунову с позиций религозной нравственности. Глубинный смысл народной драмы «Борис Годунов» в свете вечных истин христианства.

Тема 3. Вторая половина двадцатых годов XIX века эпоха нравственного прозрения поэта и окончательного преодоления юношеского атеизма.

История создания стихотворения «Пророк» (1826 г.). Осмысление поэтом сущности и предназначения творческого гения, данного Богом. Мотивы покаяния и духовного очищения в поэзии Пушкина этих лет. / «19 октября 1827 («Бог помочь вам, друзья мои…»); И. И. Пущину (1826); «Воспоминание» (1828 г.); поэма «Полтава» (1828 г.); «Брожу ли я вдоль улиц шумных» (1829 г.); «В начале жизни школу помню я…» (1830 г.); «Воспоминания в Царском селе» (1829 г.).

Высокая поэзия священных книг – религиозно-духовный источник произведений поэта. Поэтическая переписка с митрополитом Филаретом / «Дар напрасный, дар случайный» (1830 г.); «Стансы» (1830 г.).

Тема 4. «Апокалиптические песни» Болдинского периода.

Болдинская осень в жизни и творчестве поэта. Философские размышления о судьбах современного мира. Обращение к священным книгам / Книга Екклесиаста; Апокалипсис / Образы «Откровения св. Иоанна Богослова» в лирике и драматургии Болдинской осени.

Маленькие трагедии – философское осмысление смертных грехов: сребролюбия («Скупой Рыцарь»), зависти («Моцарт и Сальери»), блуда («Каменный гость») и гордыни («Пир во время чумы»).

Тема 5. Творчество зрелого А. С. Пушкина воплощение основ русской Православной культуры.

Отношение А. С. Пушкина как православного христианина к семье, отечеству, государству.

Пример патриархальных семейных добродетелей – семейство Лариных («Евгений Онегин»); семейство Мироновых, Гриневых («Капитанская дочка»).

Небесное и земное в стихотворении «Мадонна» (Икона Божьей матери – символ семейного очага).

Верность супружескому долгу – заключительная сцена романа «Евгений Онегин».

Верность отечеству. Отечество – домашний очаг целого народа («Два чувства дивно близки нам»; «Бородинская годовщина»; «Клеветникам России»; поэма «Полтава»; письмо к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.).

Пушкин – певец русской государственности (поэмы «Медный всадник», «Полтава»; стихи «Бородинская годовщина», «Клеветникам России», «Стансы»).

Христианский взгляд поэта на пути и способы усовершенствования человеческого общества («История Пугачевского бунта»; из статей и заметок «Мысли на дороге»).

Поэтическая исповедь поэта (1831–1837 гг.) / «Осень»; «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…»; «Песни западных славян» (Янко Марнавич); «Странник»; «…Вновь я посетил…»; «Мирская власть»; «Молитва»; «Не дорого ценю я громкие права…» / Тема сельского кладбища в стихотворении «Когда за городом задумчив я брожу».

Отношение А. С. Пушкина как христианина к смерти и бессмертию (стих. «Памятник»; «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»). Современники Пушкина о его кончине / В. А. Жуковский. Письмо к С. Л. Пушкину, 15 февраля 1837 г.; письмо кн. П. А. Вяземского – А. Я. Булгакову, 5 февраля 1837 г.

Неосуществленные замыслы Пушкина – драматический замысел об Иисусе Христе (план «Повести из римской жизни»); намерение переводить кн. Иова.

Тема 6. Пушкин-историк о религии и Церкви.

Признание поэтом самобытного характера исторического развития России и ее высокого предназначения в спасении христианского просвещения от варваров.

Уважение государственной мудрости Петра I и Екатерины II и отрицательное отношение к их реформам в духовной сфере.

Высокая оценка поэтом подвижнической деятельности русского духовенства в деле просвещения и нравственного воспитания народа /статья «По смерти Петра…» (1822 г.); ст. «О втором томе «История русского народа» Полевого» (1830 г.); «Очерк истории Украины» (1831 г.); ст. «О ничтожестве литературы русской» (1834 г.); «История Петра» (1835 г.); письмо к П. Я. Чаадаеву (1836 г.).

Васильев М. Е. Музей «Святогорский монастырь». – Л., 1984.

Гордин A. M. Пушкин в Михайловском. – Л., 1989.

Русские священники о Пушкине / сост. М. Д. Филин, B. C. Непомнящий. – М., 1999.

Друзья Пушкина: Переписка; Воспоминания; Дневники: в 2 т. / сост. В. В. Кунин. – М., 1986.

Заветы Пушкина. Из наследия первой эмиграции / сост. М. Д. Филин. – М, 1998.

Непомнящий B. C. Поэзия и судьба. – М., 1987.

Основы социальной концепции русской православной церкви // Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 13–16 августа, Москва, 2000.

Последний год жизни Пушкина / сост. В. В. Кунин. – М., 1990.

Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: в 10 т. – Л., 1977–1979.

Юрьева И. Ю. Пушкин и христианство. – М., 1999.

Поют в Японии Есенина

(110-летию со дня рождения Сергея Есенина посвящается)

• Стою один среди равнины голой,
• А журавлей относит ветер в даль…

С. Есенин

Сергею Есенину

Памятник

• Но, обреченный на гоненье,
• Еще я долго буду петь…
• Чтоб и мое степное пенье
• Сумело бронзой прозвенеть.

С. Есенин

Осенний букет

Белая береза

Просто Венера

(рассказ)

Девочка родилась на заре перед восходом солнца, когда в небе появляется утренняя звезда Венера, самое яркое после Луны светило. Мать, как бы уступив свое место на земле новой разгоравшейся жизни, сама быстро угасла. Отец, астрофизик по профессии, оставшись с крохотной дочуркой на руках, должен был сделать выбор: либо серьезное занятие наукой, либо родное дитя. Он выбрал дочь, дав ей имя Венера. Мечты об открытии внеземных цивилизаций, о кандидатской и докторской степенях остались в прошлом. Земная Венера остепенила отца-астронома, став для него целой неизведанной планетой, требующей постоянного изучения и наблюдения. Оставив науку, отец пошел работать в среднюю школу рядовым учителем физики и астрономии, стараясь все свободное от уроков время проводить с дочерью. Когда Венера подросла, отец во время школьных каникул стал брать ее с собой в многодневные походы по родному краю. Учил Венеру находить дорогу по Солнцу, ставить палатку, разжигать костер, даже удить рыбу и варить уху в походном котелке, а ночью при свете Луны читал ей стихи Маяковского, слегка переделав их на свой грустный лад.

Венере стихи казались очень забавными, она смеялась, слушая их, и засыпала со спокойной улыбкой на лице. А отец с грустью смотрел в звездное небо и чуть слышно, чтобы не разбудить спящую Венеру пел:

Дочери полюбились походы с отцом. Целый мир звуков и красок открывался ей и в весеннем лесу, пробуждающемся к новой жизни, и в опустевшем осенью поле, над которым с прощальным курлыканьем пролетали журавли. «Куда они летят, папа?» – спрашивала Венера отца. «На зимние квартиры. Осенью птицы улетают зимовать в теплые края», – отвечал отец. «А люди?» – не унималась дочь. «А люди остаются ждать их возвращения у теплого очага». «Вот бы и нам полететь вслед за птицами, побывать на их зимних квартирах», – мечтала Венера. «Ты везде еще успеешь побывать», – обещал ей отец. «А ты?» – пугалась дочь. «Ну и я конечно, вместе с тобой. Куда же мы друг без друга?» – успокаивал ее отец, отводя глаза в сторону. Он знал о притаившейся в нем болезни. Ранняя смерть жены подкосила и его силы, и только безграничная любовь к дочери, смешанная с тревогой за ее судьбу, поддерживала отца, помогала сопротивляться недугу.

Шли годы. Из смешной маленькой девочки Венера превратилась в очень живую, спортивного вида девушку с лукавинкой в карих глазах и белозубой улыбкой. Внешне ничем не примечательная (подруги даже считали ее дурнушкой), но веселая и общительная, она быстро становилась душой компании и пользовалась успехом у мужской половины человечества ничуть не меньшим, чем ее красивые неприступные с виду сверстницы. Учеба давалась Венере легко. Отец с детства приучил ее беречь время, и она успевала решительно все: и танцевать на школьных вечерах, и готовиться к выпускным экзаменам, и ходить с одноклассниками в туристические походы. Жизнь улыбалась Венере во всем, а она, согретая любовью отца и вниманием друзей, улыбалась жизни в ответ. Да и о чем было грустить в ее годы?

Но беда уже подстерегала Венеру. Вернувшись с выпускного вечера, как полагается, под утро, она нашла родной дом опустевшим. Соседи сообщили ей печальную весть – ночью отца увезла карета скорой помощи с острым сердечным приступом. Дочь как была в бальном платье и белых туфельках, так и помчалась к отцу в больницу, думая только об одном: «Успеть, успеть».

Но она опоздала. Отец умер на заре, перед восходом Солнца, когда в небе появляется утренняя звезда Венера.

Смерть отца стала первым серьезным ударом судьбы для совсем еще юной девушки и неизвестно, как смогла бы она одна пережить такую потерю, но в это время в ее жизнь вошел новый человек. Оставшись без отцовской поддержки, Венера поступила на вечернее отделение биофака и пошла работать на кафедру лаборанткой, где и познакомилась с молодым аспирантом-орнитологом, «птицеловом» – как представился он ей при первой встрече. На Венеру пахнуло детством, счастливым и безоблачным. Она впервые после смерти отца улыбнулась, а вскоре к ней вернулись ее обычная жизнерадостность и общительность. Жизнь взяла свое.

Птицелов постоянно напевал, чуть фальшивя:

Он объяснял лаборантке сложный механизм миграции птиц и необходимость их кольцевания, а вскоре окольцевал и саму Венеру, поселившись в ее опустевшей после смерти отца квартире. Защитив диплом с отличием, Венера с головой ушла в научную работу мужа, став для него и домашним, и ученым секретарем: ездила с ним в научные экспедиции, помогала обрабатывать собранный материал, переводила статьи по орнитологии из иностранных журналов, а в свободное от научной работы время вила гнездо, устраивая семейный быт.

«Повезло нашему птицелову. Птица-секретарь в сети попалась», – шутили на кафедре. Мужа забавляла эта шутка, а Венеру задевала и огорчала. «Птица-секретарь – хищница», – всерьез возражала она против такого сравнения.

– Так устроен мир – сильный поедает слабого, – напоминал ей муж-зоолог.

– Так устроен животный мир, а мы же люди, – не сдавалась Венера.

– Люди – человеки, – начинал напевать птицелов любимую песню Венеры о раненой птице, безбожно перевирая мелодию. Венера затыкала уши, чтобы не слышать всей этой фальши, и спор прекращался сам собой.

Так в разъездах по стране с экспедициями, в научных трудах и в житейских заботах незаметно проходила жизнь. Венера помогала мужу писать уже докторскую диссертацию, а сама так и числилась на кафедре старшей лаборанткой, хотя имела диплом с отличием. Муж принимал ее заботы как должное, называл ласково хозяюшкой, умницей, Венерочкой, но дома стал бывать крайне редко, ссылаясь на занятость в работе. В научные экспедиции он уже ездил один без Венеры, и даже отпуск они теперь проводили врозь. Венера осталась верна увлечениям юности – походному рюкзаку и песням под гитару у ночного костра, а муж предпочитал отдыхать с комфортом в санаториях и пансионатах. Что-то разладилось в их семейной жизни, но все друзья и знакомые по-прежнему считали союз научного светила и его верной спутницы на редкость удачным и готовились поздравить счастливых супругов с двадцатилетней годовщиной свадьбы. Семейное торжество совпало с защитой мужем докторской диссертации, и решено было отметить два события вместе.

Птицелов, как обычно, задерживался в очередной командировке, и Венере пришлось одной приводить квартиру в порядок, впрочем, она никогда не запускала дом, но по случаю двойного праздника ей хотелось обновить что-то из мебели, поменять обои, гардины на окнах. Женщина торопилась, надеясь все успеть к возвращению мужа, и даже отключила телефон, чтобы никто не отвлекал ее от генеральной уборки.

Был уже поздний вечер. Уставшая от нескончаемых домашних дел, Венера присела отдохнуть на краешек дивана и сама не заметила, как задремала. Резкий звонок дверь разбудил ее и чем-то встревожил. «Кто бы это мог быть в такой час?» – удивленно подумала она и поспешила в прихожую. Открыв дверь, Венера застыла на пороге. Перед ней стояла очень красивая и очень молодая девушка со светлыми распущенными волосами. Венера невольно залюбовалась незнакомкой. «Совсем как я двадцать лет назад», – подумала женщина – «только выше ростом, стройнее, красивее».

«Вы Венера?» – спросила девушка и, не дожидаясь ответа, перешла прямо к делу: «Я по поводу вашего мужа». «Его сейчас нет дома, он задерживается в научной командировке, но скоро должен вернуться», – как бы в чем-то оправдываясь, ответила Венера. Легкая усмешка пробежала по лицу незнакомки. «Ваш муж давно вернулся из командировки, а задерживается он у меня и уже не первый раз. Но мне надоело разыгрывать эту комедию, я хочу поговорить с вами серьезно».

До Венеры стало что-то медленно доходить. «Вы кто?» – спросила она глухо. «Личный секретарь вашего мужа, но дело не в этом», – незнакомка сделала короткую паузу и решительно продолжала – «Вы должны отпустить человека на волю». «Разве он в клетке?» – удивилась Венера. «В известной степени да. Вашему мужу просто удобно с вами, ну скажем как с сиделкой или нянькой, но в сущности, вы ведь ему уже давно не жена». Незваная гостья явно не церемонилась с хозяйкой дома.

– Зачем вам мой муж, он же старше вас вдвое? Неужели вы его так любите? – недоумевала Венера.

– Конечно, нет. Причем здесь любовь? – удивилась незнакомка наивности сорокалетней женщины. – Просто в данный момент он лучшая кандидатура из всех претендентов: доктор наук, занимает руководящую должность, в ближайшей перспективе загранкомандировки.

– Вы что-нибудь понимаете в его научной работе? – поинтересовалась Венера.

– А зачем мне что-то понимать в научной работе? – еще больше удивилось юное создание. – Я не ученый секретарь, а личный.

– Я вижу что вы за птица-секретарь, – с горькой иронией сказала Венера и захлопнула дверь.

Вернувшись в комнату, Венера тяжело опустилась на диван и застыла в оцепенении. Она долго не могла собраться с мыслями. Поздний визит прекрасной незнакомки показался ей каким-то наваждением. «Может быть, мне это только пригрезилось? Утром проснусь, и все будет no-прежнему – успокаивала она себя. Муж не сегодня-завтра вернется из экспедиции полный новых впечатлений и научных планов, которыми поспешит поделиться с женой».

– Венерочка, хозяюшка, – окликнет он ее с порога – принимай своего блудного мужа.

– Какой же ты блудный? – возразит она. – Ты – очарованный странник. Скиталец полей, озер и рек – одним словом – птицелов.

– Замечталась ты, моя бедная, – с легкой иронией скажет ей муж-скиталец – какой уж я очарованный? Я, скорее, разочарованный. Это ты у меня очарована, околдована, с ветром в поле когда-то обвенчана, – привлекая Венеру к себе, начнет напевать он, как всегда чуть фальшивя.

«Ты же слышала все фальшивые ноты в его голосе. У тебя в детстве находили абсолютный слух», – вдруг вспомнила Венера, как бы очнувшись от многолетней спячки. Взгляд ее упал на портрет отца в простой рамке. Венере показалось, что он смотрит на нее с укором и даже гневом. «На кого ты потратила двадцать лет жизни? Разве я тебя к этому готовил?» – как бы спрашивал отец у повзрослевшей без него дочери. Да, отец хорошо подготовил ее к дальней дороге, понимая, что свой путь ей придется пройти без него. Венера многое знала и умела: могла истопить печь и разжечь камин, могла свободно говорить по-английски и петь под гитару старинные русские песни, могла приготовить вкусный обед и подготовить научный доклад. Все окружающие ее люди, начиная с мужа и кончая просто знакомыми, видели в ней только рабочую лошадку, добросовестно везущую свой воз. «У тебя, Венерочка, светлая головка и золотые руки. Без тебя, умница, как без рук», – только и слышала она со всех сторон. С ней всегда и везде было удобно и надежно. Такой воспитал ее отец, но для него дочь была путеводной звездой, целой планетой во Вселенной. Венера с детства привыкла греться в теплых лучах его взгляда, ощущать себя маленькой богиней. С уходом отца сказка кончилась, Вселенная потускнела. Венера превратилась в Венерочку. принцесса в Золушку. Как это могло случиться? Кто был виноват в таком превращении? Венера винила во всем одну себя. Она забыла сама и позволила забыть другим свое истинное предназначение на земле, предав тем самым память отца. Необходимо было что-то срочно менять в своей жизни, ей не так уж много осталось времени на этой планете. Первое, что сделала Венера, придя в себя после пережитого потрясения, собрала вещи бывшего мужа и отвезла к его матери. В квартире, доставшейся ей от отца, сразу стало светлее и просторнее. Женщина решила перебрать свой гардероб и неожиданно для себя обнаружила, что у нее нет ни одного выходного платья, кроме подаренного отцом к выпускному балу много лет назад. Венера рискнула примерить свой лучший наряд. Платье свободного покроя, скрывавшее когда-то хрупкую девичью плоть, сидело теперь как влитое. Фигура Венеры сразу преобразилась, приобрела строгие классические очертания, но надо было что-то делать с прической. Неприбранные, плохо ухоженные волосы портили всю картину. «Самой мне с этим не справиться», – подумала женщина и решилась посетить местную парикмахерскую под громким названием «Салон красоты».

Немолодой дамский мастер скучал без работы, для него наступили тяжелые времена, он терял клиентуру. Новые русские считали его слишком старомодным, а пожилые клиентки предпочитали причесываться бесплатно у девочек-практиканток. Венера неуверенным шагом вошла в «Салон красоты». С первого взгляда на ее хаотичную прическу старый мастер понял, что случай очень запущенный, может быть, даже безнадежный. «Но ведь кто-то же подарил ей такое платье, что ее фигура при всей своей обыкновенности может соперничать с мраморным изваянием богини. А все остальное – моих рук дело», – решил он про себя и пригласил Венеру занять место в кресле. Женщина пошла на голос мастера как во сне, села перед зеркалом и зажмурилась. «Делайте со мной что хотите. Хуже не будет», – говорила она всем своим видом. Венера не помнила, сколько времени провела в таком забытьи. Ее сознание как будто на время отключилось. Голос мастера вернул Венеру к жизни. «Откройте глаза!» – властно сказал он. Ресницы Венеры дрогнули. «Смелее! – сказал мастер мягче. – Теперь вам уже нечего бояться». Венера широко распахнула глаза и уставилась в зеркало. Из зеркальной глубины на нее смотрела прекрасная незнакомка с гордо посаженной головой и серебристой короной волос.

– Кто это? – удивилась Венера.

– Это вы – настоящая, – спокойно ответил мастер.

– Такой меня видел только отец. Он и дал своей дочери-дурнушке имя Венера.

– Ваш отец смотрел на вас глазами художника, – объяснил мастер.

– Он был обыкновенный школьный учитель, – возразила Венера.

– А я обыкновенный парикмахер, – вздохнув, сказал старик.

– Вы – волшебник, сотворивший чудо, – тихо произнесла Венера, с благоговением глядя на него.

– Я просто очистил вас от серых будней. Вот и все чудо, – ответил мастер. «А может быть, ту знаменитую Венеру с острова Мелоса мастер тоже просто очистил от серых будней, и вот уже на протяжении веков она поражает мир своим совершенством», – думала преображенная женщина, возвращаясь к себе домой как на крыльях. Все вокруг нее словно умылось и посветлело.

Вспомнилась ей песня мужа-птицелова. И вдруг она сама запела чисто и звонко, как в детстве:

Прохожие оглядывались на нее с улыбкой. Она улыбалась им в ответ.

Как только Венера вошла в свою квартиру раздался телефонный звонок: «Венерочка, умница, нам надо срочно поговорить», – услышала она в трубке знакомый голос. «Венерочка здесь больше не живет», – спокойно сказала Венера. «А кто же здесь теперь живет?» – удивились на том конце провода. «Просто Венера», – ответила женщина и повесила трубку.

2002 г.

Лесничиха

(рассказ)

• Кто мне откликнулся в чаще лесной?
• Утром и вечером, в холод и зной,
• Вечно мне слышится отзвук невнятный,
• Словно дыхание любви необъятной…

Н. Заболоцкий

В заповедных местах Горного Алтая на лесном кордоне жил лесник Иван Федорович Богатырев со своей женой Алтынай, коренной уроженкой Алтайского края. Сам Иван Федорович приехал на Алтай из срединной России в победном сорок пятом году залечивать раны войны и остался там навсегда. Было ему в ту пору чуть больше двадцати лет, но он уже успел отвоевать четыре года, заслужил на фронте офицерские погоны, боевые награды и раннюю седину, в самом конце войны был тяжело ранен, врачи потеряли всякую надежду на его выздоровление, он с трудом выкарабкался и был комиссован из армии вчистую.

До войны, учась в школе, Иван увлекался историей, занимался в краеведческом кружке и, прочитав однажды в исторических очерках Орловской губернии, что на месте его родного тихого Волхова, живописно раскинувшегося на холмах посреди огромного поля, шумел когда-то могучий лес, загорелся желанием возродить былое богатство отчего края. Сдав экзамены на аттестат зрелости в июне сорок первого года, он твердо решил ехать в Воронеж учиться лесному делу, но война нарушила его планы. Как сотни его сверстников, он ушел на фронт добровольцем и четыре долгих года постигал военную науку, но, даже, став настоящим солдатом, остался в душе верен своей юношеской мечте. Навсегда распростившись с армией после тяжелого ранения Иван намеревался осуществить давно задуманное – поступить в Воронежский лесотехнический институт, но война и на этот раз распорядилась его судьбой по-своему. Выписавшись из госпиталя, он сразу поехал домой на родную Орловщину, но не нашел там ни дома, ни родных. Повсюду безжалостно бросались в глаза только следы пожарищ. Иван ушел без оглядки от этого страшного разора, не в силах принять душой то, что его довоенная жизнь со всеми надеждами и мечтами сгорела дотла вся без остатка.

Тогда и вспомнились ему рассказы балагура-сибиряка, лежавшего с ним в одной госпитальной палате. Сибиряк был родом с Алтая и без устали приглашал всех своих товарищей по несчастью, покалеченных войной, приезжать после победы к нему в гости подышать целебным воздухом тайги. «Наш горный Алтай – настоящий курорт, не уступит Кавказским минеральным водам», – с гордостью говорил он. Выписываясь из госпиталя, сибиряк раздал многим раненым свой домашний адрес, получил его и Иван, но не придал этому большого значения: все мысли его тогда были о доме, об институте. После горестной встречи с родными местами он почувствовал, что ему необходимо сменить обстановку, уехать далеко-далеко, чтобы прийти в себя, не задохнуться под тяжестью той беды, которая обрушилась на него так внезапно в самом конце войны.

Иван списался с балагуром-сибиряком и уехал к нему на Алтай, где глубоко пустил корни: стал работать лесником в Горно-Алтайском заповеднике, женился на местной красавице по имени Алтынай, растил с ней сына Федора, надеясь в душе, что тот, повзрослев, осуществит отцовскую мечту – станет дипломированным лесоустроителем. На этот раз надежды не обманули Ивана. Окончив школу и отслужив два года в Армии, Федор поступил учиться в Сибирский лесотехнический институт по специальности инженер лесного хозяйства. Учеба давалась ему легко, он с увлечением постигал все премудрости науки, а каждое лето во время студенческих каникул охотно помогал отцу в лесничестве. «Скоро можно на покой. Есть кому передать лесное хозяйство», – удовлетворенно думал Иван, с гордостью глядя на возмужавшего сына. Сам он с годами стал заметно сдавать. Его все сильней охватывала тоска по родной Орловской земле, покинутой им много лет назад. Становясь старше, Иван острее чувствовал свою вину перед ней. Из года в год он честно работал в лесничестве, стараясь по мере сил сберечь для потомков все богатство благословенного Алтайского края: сохранял от порубки сибирский кедр, оберегал от браконьеров красавца-соболя, чтил первозданную красоту Телецкого озера с прозрачной, живой водой, но, даже став настоящим таежным жителем, остался по сути своей коренным степняком, уроженцем полевой России, неброский пейзаж которой не в силах затмить величественные картины гор и морей.

Пока сын был мал, Иван старался не тревожить сердце воспоминаниями, опасаясь предаться унынию и своей тоской замутить душу ребенка. Но по мере того, как Федор рос и мужал, крепко становился на ноги, не нуждаясь больше в отцовской опеке, Иван все чаще в памяти своей возвращался к порогу отчего дома, откуда его в первый раз проводили в школу, десять лет спустя на войну и куда через долгих четыре года он вернулся с победой, найдя там только следы пожарища. В минуты воспоминаний он ощущал тоску по родине чисто физически: у него теснило в груди, учащалось сердцебиение, становилось трудно дышать. Когда подступало удушье, Иван уходил в Алтайскую степь, раскинувшуюся по соседству с тайгой, долго лежал в высокой траве, вдыхая родной запах полыни, смотрел в высокое небо, провожая взглядом плывущие вдаль облака. Боль постепенно отпускала, дыхание становилось ровнее, он успокаивался и возвращался в лесничество к своим повседневным обязанностям. Чувствуя, что животворный воздух Горного Алтая не исцелит его душевных ран, Иван твердо решил доработать до пенсии положенный срок, передать лесное хозяйство в надежные руки сына и уехать с женой в родной Волхов доживать на покое свой век. Но его мечтам вновь не суждено было сбыться. В год окончания Федором института, в самый канун тридцатилетия Победы, он умер в районной больнице от сердечного приступа, не успев даже проститься с сыном.

Федор приехал уже на похороны отца и после поминок сразу вернулся в город – надо было заканчивать институт, защищать диплом. Все пять лет в институте он учился отлично, ему прочили блестящее будущее, он и сам всерьез подумывал об аспирантуре, о диссертации. Женившись на последнем курсе на эффектной студентке-горожанке, Федор переехал из шумного общежития в двухкомнатную кооперативную квартиру, подаренную к свадьбе молодым родителями невесты, и оборудовал себе в одной из комнат настоящий кабинет. Все, казалось, благоприятствовало его научной карьере: устроенный быт, поддержка родных, прекрасный руководитель, но внезапная смерть отца нарушила планы Федора. Осиротевшее лесничество ждало нового хозяина, да и мать, слабея день ото дня, звала сына домой. Надо было возвращаться.

Приезд Федора с женой не столько обрадовал, сколько успокоил Алтынай. Привыкнув все свои радости и печали делить с Иваном, она не в силах была после его смерти ни радоваться, ни горевать по-настоящему. Ей хотелось просто отдохнуть от житейской суеты, вспомнить прожитую нелегкую, но счастливую жизнь с любимым мужем и уйти на покой вслед за ним. Теперь она могла себе это позволить.

Похоронив вскоре после отца и мать, Федор взял на себя все заботы по дому, по хозяйству. Жена оказалась плохой помощницей, скучая в таежной глуши, уговаривала мужа вернуться к прежней налаженной жизни и сразу после рождения сына засобиралась в город, поехала показать внука деду с бабкой да не вернулась, оставив Федора одного с тоской по покойным родителям и новорожденному сыну. Первое время после распада семьи Федор особенно остро чувствовал свое одиночество, начал выпивать «с горя», но вовремя опомнился, стряхнул с себя пьяную одурь и впрягся в работу, помня из уроков отца, что тайга не прощает шальной жизни ни зверю, ни человеку.

С каждым днем у Федора прибавлялось забот в его большом лесном хозяйстве. Живой организм тайги нуждался в постоянной защите от любителей даровой поживы. Браконьерство для таких «горе-охотников» становилось не только средством, но и целью существования. Пытаясь спасти природу от поругания человеком, Федор терялся, чувствуя свое бессилие перед стихией истребления, захватившей души людей. Все, чему его учили в школе и в институте, что он сам усвоил с детства из уроков отца, все, казалось, теряло смысл, обесценивалось, столкнувшись с этой безудержной погоней за наживой. Федор не мог примириться с таким положением вещей, но боролся в одиночку, никому не доверяя после бегства жены, и часто терпел поражения. С годами он еще больше замкнулся в себе, посуровел. Люди относились к нему no-разному одни ненавидели и боялись, другие уважали, но никто не любил. Внезапно в его одинокой, бедной радостями жизни произошла резкая перемена. Как-то летом на практику в его лесничество прибыла группа учащихся Бийского лесного техникума. Это был еще совсем зеленый, без устали галдевший народ. Поначалу Федора раздражали глупые выходки ребят, их непрестанный гомон, беспричинный смех, но вскоре он привык и даже привязался к практикантам, стараясь передать им все, что сам знал о жизни тайги. Отношения между ним и молодежью установились хорошие, дружеские. Среди девушек-практиканток одна особенно привлекла внимание Федора. Звали ее Аленка. Федора поразило в ней удивительное сочетание наивной доверчивости, с какой она тянулась к людям, и недетской печали в больших серых глазах. «Сирота, наверное» – думал он, сочувственно глядя на нее. Федор не ошибся. Аленка осиротела десять лет назад.

Жила она тогда с родителями и старшим братом Иваном в поселке леспромхоза. Отец вдруг затосковал в родимой глуши и завербовался на север, обещал забрать семью, когда устроится с жильем, прислал два письма и один денежный перевод и как в воду канул. Мать поехала разыскивать отца и тоже сгинула, оставив Аленку с братом на иждивении бабушки, больной старухи, которая вскоре умерла. Окончив школу, Иван пошел работать в леспромхоз, но он был еще несовершеннолетний, и ему не доверили воспитание младшей сестры. Из органов опеки приехала строгого вида женщина с холодным лицом и одним росчерком пера решила судьбу Аленки, оформив ее в интернат.

Разлученный с сестрой Иван от тоски не находил себе места в опустевшем родительском доме и перебрался в общежитие поближе к своей бригаде. Народ в ней подобрался разный, как говорится, со всячинкой. В большинстве своем это были сорвавшиеся с насиженных мест люди, метавшиеся по жизни в погоне за длинным рублем, который сразу на «радостях» и пропивался. Ивана постепенно затягивала эта бесшабашная жизнь. Он не хотел быть белой вороной, боясь оказаться в одиночестве. Ему исполнилось уже восемнадцать лет, и было решено «прописать» его в бригаде как полноправного члена. Закончилась эта затея плачевно. Сплавщики, основательно подгуляв, подняли беспорядочную стрельбу (многие из них баловались в тайге ружьишком, и почти у каждого была двустволка). Угомонились они далеко за полночь, а утром, протрезвев, обнаружили, что один из сплавщиков, повздоривший накануне с бригадиром, был тяжело ранен в пьяной перестрелке. Он потерял за ночь много крови и умер по дороге в больницу, не приходя в сознание. Началось следствие. Иван был самым молодым в бригаде, к тому же рос без родительского глаза, и проще всего было свалить вину на него. Ему намекнули, что лучший выход в его положении – признаться во всем самому, чтобы не будоражили всю бригаду. Срок он получит небольшой, ему зачтутся его молодость и чистосердечное признание, а товарищи по бригаде возьмут шефство над Аленкиным детдомом, и его младшая сестра ни в чем не будет знать нужды. Последний довод особенно подействовал на Ивана, и он согласился взять всю вину на себя. Его приговорили к десяти годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Так трагически оборвалась юность Ивана, по-настоящему не начавшись.

Аленка в то время была слишком мала, и ей ничего не сказали о случившемся. Повзрослев, она узнала, где находится ее брат и за что он был осужден, но не поверила ни одному плохому слову о нем, убежденная в его невиновности. Выйдя из интерната, Аленка поступила в Бийский лесной техникум, надеясь по окончании учебы получить направление на работу в родной леспромхоз и дождаться там возвращения брата. Перейдя на последний курс, она поехала на практику в лесничество, где встретила Федора.

Первое время Аленка дичилась лесничего. Ее отпугивал его чересчур строгий, даже суровый вид, но приглядевшись к Федору повнимательней, почувствовав, как болеет он душой за каждого выпавшего из гнезда птенца, за каждое сломанное деревце, она поняла, что перед ней не угрюмый, а просто не очень счастливый человек, одинокий, как она сама. Возможно, тоска по домашнему очагу, которого они оба были лишены, и сблизила их поначалу. К концу Аленкиной практики они уже настолько привязались друг к другу, что твердо решили не расставаться и, не откладывая дела в долгий ящик, расписались в местном сельсовете. Аленке оставалось еще год учиться, она перевелась на заочное отделение и вернулась в лесничество к Федору законной женой и хозяйкой.

В дом мужа Аленка вошла легко и просто, не вошла, а впорхнула, как ласточка в сени ранней весной; скользила солнечным лучиком по горнице, наполняя светом и теплом каждый угол его холостяцкого жилища, надолго застывая перед портретами родителей Федора, висевшими на стене у окна, всматривалась в незнакомые лица, пытаясь найти в них сходство с дорогими ей чертами мужа. Вопреки опасениям Федора Аленка не затосковала в лесничестве по шумной городской жизни. Ей с детства были знакомы звуки и запахи тайги, она умела и любила слушать тишину леса, различала голоса птиц и зверей. В этом они были похожи с Федором, несмотря на значительную разницу в годах. Аленка помогала мужу в любом деле, и он полушутя-полусерьезно стал называть ее лесничихой. Так в любви и согласии прожили они первый счастливый год своей семейной жизни.

В конце июля Аленка получила из техникума вызов на госэкзамены, и Федор проводил ее в город, пожелав успешной защиты диплома. С нелегким сердцем простилась Аленка с мужем, хотя и знала, что расстаются они всего на месяц; к тревоге за мужа примешивалась тоска по брату, о котором она давно уже не имела никаких известей.

Срок заключения Ивана подходил к концу. Может быть, он и сломался бы в лагере, не выдержав в неволе столько лет, но его поддерживали мысли об Аленке. По слухам, долетевшим в колонию с воли, Иван знал, что сестра заканчивает техникум, выходит замуж за серьезного человека. Он радовался счастью сестры, хотя и не мог себе представить ту кудрявую первоклассницу, какой осталась у него в памяти Аленка, взрослой замужней женщиной. Вместе с радостью в душу закрадывалась и тревога – как встретит его сестра после долгой разлуки, признает ли в нем родного брата, не побоится ли замараться его прошлым. Ивану казалось, что вернись он к Аленке не с пустыми руками, а с дорогим подарком, она обрадуется его приходу, пусть даже притворится, что рада – только бы не отвернулась при встрече. Выйдя на волю в конце весны, он твердо решил добыть в алтайской тайге соболя Аленке на воротник. Купив по случаю охотничье ружье на пригородном базаре, Иван запасся патронами и продуктами и углубился в тайгу, знакомую ему с детских лет. Подростком он часто ходил с отцом на охоту, да и бабушка-знахарка, уходя на все лето в тайгу за травами, брала внука с собой. Иван знал, что летом лес отдыхает, залечивает свои раны. Соболь за летние месяцы нагуливает жирок, отъедаясь в таежном кедровнике, и к осени на нем отрастает густой подшерсток. Его темный мех становится пышным, ценится дороже. Иван прожил в тайге до сентября, готовясь к охоте. Среди разнотравья и многоголосия живой природы он отдыхал душой от казенной обыденности лагерной жизни. Запасов его хватило надолго, да и лес подкармливал Ивана своими дарами. С наступлением осени Иван все чаще углублялся в густой кедровник, выслеживая соболя, окрепшего за лето и облачившегося в дорогую шубу к зимним холодам. Однажды тихим сентябрьским утром Ивану сильно повезло. Добыча, казалось, сама шла к нему в руки. Зорким глазом бывалого охотника он приметил, как в вышине могучего дерева качнулась ветка и мелькнула узкая мордочка и пышный темный хвост. Иван вскинул ружье, прицелился. Вдруг резкий окрик заставил его вздрогнуть, обернуться. Перед ним стоял крепкого вида мужчина в форме лесничего. «Охота запрещена. Заповедная зона», – отчеканил он как по-писаному, сурово глядя на Ивана. Иван поежился под этим взглядом, почувствовал легкий озноб. У него учащенно забилось сердце, мгновенно пересохло во рту, по лбу заструился холодный пот. Он презирал себя за это проявление слабости и ненавидел того, кто заставил его испытать унизительное чувство страха. За свою недолгую несчастливую жизнь он слишком натерпелся от таких, как этот лесничий. Это они, всегда по форме одетые, уверенные в своем праве распоряжаться людскими судьбами, разлучили его много лет назад с родной сестрой, это они, холодные и равнодушные к чужой беде, не дав себе труда разобраться в запутанном деле, упекли его, тогда еще совсем мальчишку, в колонию на долгие десять лет. Но теперь все, хватит. Он, Иван, уже не будет покорной овцой. Он вынесет судьям свой обвинительный приговор и сам приведет его в исполнение. Иван прицелился в ненавистную ему фигуру лесничего и спустил курок…

…Отчаянный женский крик пронзил тишину осеннего леса и утонул в грохоте прозвучавшего выстрела…

Получив диплом об окончании техникума, Аленка поспешила домой в лесничество. Что-то тревожило ее, заставляло торопиться. Она была почти рядом с лесным кордоном, когда ей послышался голос Федора, резкий и властный, обращенный явно к кому-то чужому. Аленка насторожилась, прислушалась. Она знала, что в тайге Федор всегда говорил тихо, почти шепотом, боясь вспугнуть лесных обитателей и нарушить размеренное течение таежной жизни. Только с браконьером, незваным гостем заповедного леса, мог говорить он так сурово и резко в это тихое осеннее утро. Ни минуты не раздумывая, забыв про опасность, Аленка устремилась на голос Федора и в самое последнее мгновение успела заслонить его собой от роковой пули.

Когда дым от выстрела рассеялся, Иван с изумлением увидел, что лесничий стоит на коленях перед неподвижно застывшей, как бы задремавшей на траве молодой женщиной, почти девочкой и изо всех сил старается ее разбудить, без конца повторяя: «Аленка, Аленка…» Ужасная догадка пронзила вдруг сознание Ивана. Выронив ружье из ослабевших рук, он бросился в лесную чащу, завывая, как раненый зверь.

Охваченный ужасом, мчался Иван, не разбирая тропы, подальше от страшного места. Страх загнал его в самую глушь, прозванную в народе кощеевым царством. Безжалостно исхлестанный ветками таежных деревьев, вконец обессиленный, упал Иван на влажную землю и долго лежал, не чувствуя сырости, пытаясь прийти в себя, отдышаться. Потом он встал, огляделся и понял, что заблудился. Вокруг на сотни верст простирались топкие болота, выбраться из которых было почти невозможно. В памяти Ивана всплыли бабушкины сказки о кощеевом царстве, поведанные внукам долгими зимними вечерами, свисающая с печи кудрявая головка Аленки, ее круглые, горящие от любопытства глаза. Теплая волна нежности подступила к сердцу Ивана, спекшиеся губы прошептали: «Аленка»; и он сделал еще один шаг, последний в своей жизни. Болото чавкнуло и стало жадно заглатывать новую жертву в свое гнилое нутро. Зелень стоячей воды сомкнулась над забубенной головой Ивана.

В конце сентября к Федору в лесничество приехала его бывшая жена с хрупким на вид, но живым мальчиком лет десяти. Она наконец-то сделала удачный выбор – вышла замуж за ответственного работника и уезжала с ним заграницу. Ребенок от первого брака стал ей обузой, и она решила отдать мальчика Федору.

Отец и сын долго всматривались друг в друга, один с грустной нежностью, другой с настороженным любопытством. Потом Федор протянул мальчику руку и повел в свой осиротевший с гибелью Аленки дом.

В один из погожих сентябрьских вечеров Федор привел сына на сельское кладбище, подвел его к трем печальным бугоркам, окруженным молодыми елочками, и застыл перед дорогими могилами в скорбном молчании. «Кто здесь лежит, папа?» – тихо спросил мальчик, с недетской грустью глядя на поникшую фигуру отца. «Здесь все свои, родные» – глухо ответил Федор, крепче сжимая руку сына.

1996 г.

Ветры стихли, воды задремали

Мне пела реченька

Малые реки

Ока нас позвала в дорогу

Все клады заговоренные[5]

(рассказ)

Все клады заговоренные. Чтоб его найти и увидать, талисман надо такой иметь, а без талисмана ничего, паря, не поделаешь.

А. П. Чехов. Счастье.