Ройзман. Уральский Робин Гуд Панюшкин Валерий

Глава седьмая

Государственные дела

Какой уж он был депутат – бог весть. По голосованиям судя, довольно левых взглядов. Во всяком случае, голосовал против монетизации льгот, которая существенно льготы для бедных ограничила.

Запомнился вежливым, даже застенчивым, каковая застенчивость бывает присуща провинциалам, не вполне освоившимся в столице. На правительственных часах в Думе, вопреки тогдашнему нашему парламентскому стилю, никаким министрам не хамил, даже министру культуры, а только просил скромно, раз уж речь зашла о музеях, думать не только об Эрмитаже и Третьяковской галерее, но и о провинциальных музеях ведь тоже, им же тяжело. Имел в виду, разумеется, и свой собственный музей невьянской иконы в Екатеринбурге. Не оторвался от дома, не стал москвичом.

Что еще? Входил в комитет по безопасности. Это было логично, поскольку, на взгляд Ройзмана, да и на самом деле наркотики в России являются, пожалуй, главной угрозой национальной безопасности, так кому же и бороться? В этом комитете нисколько своих взглядов на борьбу с наркотиками не цивилизовал, не научился с важным видом выпускать брошюрки о профилактике, а наоборот, утвердился в варварском своем представлении о злокозненности наркоторговцев-таджиков, поскольку коллега по комитету депутат Гришанков рассказал Ройзману, что лично, будучи офицером ФСБ, арестовывал за торговлю наркотиками членов правящей в Таджикистане семьи. Стало быть, это у них государственная политика в Таджикистане – наркотиками торговать.

Теперь уж трудно оценить, какие достижения и какие ошибки были у Ройзмана за четыре года в законотворчестве. Однако же точно можно сказать, что карьерных ошибок за это время он наделал множество.

Когда его только избрали, позвонила девушка из Москвы, представилась сотрудницей аппарата Думы. Принялась разъяснять, как закажет ему из Екатеринбурга авиабилет бизнес-классом…

– Да мне не надо бизнес-классом, я экономом полечу, сам билет куплю, не беспокойтесь.

… да как по прилете в Москву ему надо пройти через депутатский ВИП-зал…

– Да мне не надо ВИП-зал, я нормально выйду.

… да как будет его ждать служебная машина с мигалкой и государственным номером таким-то…

– Да мне не надо служебную машину, я на такси нормально доеду.

Это все были аппаратные ошибки со стороны Ройзмана. Льготные билеты, ВИП-залы, служебные машины для того и придуманы, чтобы с первого своего дня депутат оказался повязан материальными благами, привыкал бы к ним, боялся бы потерять. А если депутат отказывается от льгот – это что же значит? Что не хочет быть повязан?

Со служебной депутатской квартирой у Ройзмана тоже получилось неправильно. Тут ведь есть два способа. Можно переехать в Москву со всей семьей, просить квартиру побольше, а потом всеми правдами и неправдами стараться квартиру эту приватизировать, пока не истекли депутатские полномочия. Это в карьерном смысле хорошо: такому депутату доверяют, он оказывается повязан с тем чиновником, который выделял ему большую квартиру, а еще с тем, который помогал приватизировать.

Или можно наоборот – переехать одному. Семью оставить дома, а самому тут в Москве начать совсем новую жизнь в новой квартире с новой женщиной, с новыми планами на будущее. И тут опять же оказываешься повязан приватизацией и обязан тому человеку, который новую карьеру в Москве обеспечит. Лояльность какая-то образовывается в обоих случаях.

Ройзман же, вопреки обычаю, переехал в Москву не с семьей, но и не один, а со старшей дочкой, жену и младшую дочку оставив дома. И квартиру побольше не просил. И приватизировать не пытался. Несколько дней жил в Москве, на пару дней почти каждую неделю возвращался в Екатеринбург, вел прием населения, да еще ведь и свидетелем был на суде у Курчика, и делами Фонда занимался понемножку, хоть и передал президентские полномочия Дюше. Да и было чем заниматься. С одной стороны, продолжались милицейские наезды на Фонд, с которыми легче было справляться, имея депутатский статус. С другой стороны, пошло и обратное движение, Фонд стал ломить. В конце декабря 2000-го, сразу после избрания Ройзмана, челябинское ФСБ задержало милицейского подполковника Даврона Хусенова, про которого Ройзман давно говорил, что тот наркоторговец. С двенадцатью килограммами героина задержали. А в феврале 2004-го задержали и главного в допарламентские времена врага Фонда следователя Надира Салимова. Он попался на взятке в 200 000 рублей, за которые обещал закрыть дело наркоторговца Болотова. Ройзман продолжал вариться в этих новостях, не оставлял этих дел. Откуда ж тут возьмется лояльность по отношению к новым московским начальникам? Как повязать человека, который не хочет квартиру в Москве, не хочет остаться в столице, а хочет принимать законы для екатеринбуржцев, выслушивать жалобы екатеринбуржцев и спустя четыре года вернуться домой? Никто ведь не поверит, что он поэт, историк, коллекционер икон и борец с наркотиками. Хоть на второй-то срок он переизбраться хочет?

На второй срок Ройзман переизбраться хотел. Он видел в депутатской работе пользу и ценил государственный статус, предоставлявший личную безопасность, возможность прикрывать Фонд и надежду вытащить Курчика из зоны строгого режима в поселке Харп.

Он хотел переизбраться депутатом на второй срок. И переизбрался бы, если бы все осталось по-прежнему. В 165-м одномандатном округе рейтинг его не падал. Наоборот, популярность росла благодаря почти еженедельному приему населения и ползущим по Екатеринбургу слухам, что, дескать, этому помог и тому помог, старушке забор поправили, мальчишкам баскетбольную площадку построили – наш депутат, уральский. Он бы переизбрался с триумфом. Но законы изменились. Отменились одномандатные округа. Теперь переизбраться в Думу можно было только по списку какой-нибудь из парламентских партий.

Решение президента Путина отменить выборы по одномандатным округам и выборы губернаторов принято считать нелогичным. Принято думать, что электоральная реформа эта осуществлена была после теракта в Беслане. Принято говорить, что народ просто перепугался тогда и стерпел попрание своих избирательных прав. «Какое отношение имеет отмена губернаторских выборов к теракту?!» – так принято восклицать, и это неверная мысль. Потому что выборы губернаторов и выборы по одномандатным округам отменены были вовсе не из-за теракта в Беслане. А из-за митинга в Екатеринбурге.

Года еще не прошло с тех пор, как Ройзман стал депутатом. 1 сентября 2004 года террористы захватили школу в Беслане. 3 сентября погибли там в Осетии сотни детей. Страна была шокирована. А 15 сентября в Екатеринбурге в сквере между оперным театром и гостиницей «Большой Урал» состоялся бандитский митинг. О, как же это было похоже на памятный митинг 22 сентября 1999 года в цыганском поселке. Сходные события имеют обыкновение смешиваться у людей в головах. Как смешались в людской памяти митинг против освобождения таджиков-насильников с митингом трезвенников в поддержку Ройзмана, так смешались в одно и эти два митинга – в цыганском поселке и у гостиницы «Большой Урал». Точно так же съехались суровые парни в черном, но только не в цыганский поселок, а на одну из центральных площадей города. Точно так же стояли мрачно. Точно так же присутствовал лидер ОПГ Уралмаш Александр Хабаров. Ройзмана не было, конечно, но некоторые сотрудники фонда «Город без наркотиков» по старой памяти были. И говорили в частности о том, что недопустима наркоторговля.

Криминальная жизнь идет ведь своим чередом. Пока страна переживала бесланский теракт, какой-то там у воров состоялся большой совет в Москве. На совете этом раскороновали Трофу (Андрея Трофимова, лидера екатеринбургских «Синих», того самого, помните, что распорядился не поддерживать наркоторговцев на зонах). И вроде бы московские воры постановили, что вместо Трофы смотреть за Екатеринбургом будут теперь какие-то Авто, Тимур и Изо… Криминальные хроникеры в газетах даже и не писали об этом: все работали в Беслане, все пытались выяснить, как проехали через восемь блокпостов грузовики с оружием и кто такой террорист Магас. Никому дела не было до того, что раскороновали Трофу.

Но Александру Хабарову было до этого дело. Речь Хабарова изобиловала криминальными терминами. «Всем передайте, что Дима Грузин положенцем на тюрьме не будет», – гремел голос Хабарова в сквере у оперного театра. Простому прохожему даже и понять было нельзя, о чем Хабаров говорит. Но для самого Хабарова раскоронование Трофы и стремление Димы Грузина стать положенцем на тюрьме, кажется, было настоящей катастрофой и предвещало большую криминальную войну, настолько опасную, что Хабаров не надеялся остановить вторжение на Урал чуждых криминальных группировок собственными силами и силами своих бойцов. И выкладывал последние козыри. В связи с этим криминальным переделом рынка апеллировал к вертикали власти, сам будучи депутатом городской думы. И обращался к гражданам, к своей пятилетней давности славе борца с наркотиками – говорил, что вместе с вновь коронованными ворами в Екатеринбург придут новые волны героина.

Это выглядело как черт знает что такое! Бандитские группировки в центре Екатеринбурга, на площади, открыто собирают огромную сходку и во всеуслышание, в микрофон обсуждают планы начинающейся криминальной войны. А губернатор куда смотрит? А власть вообще в городе есть? А милиция? Эти вопросы через несколько буквально дней задавал на пленарном заседании Государственной думы депутат Митрофанов, давнишний и испытанный ретранслятор того, что думают в Кремле. Похоже, этим демонстративным бандитским сходом в Екатеринбурге центральные власти были напуганы даже больше, чем бесланским терактом. Беслан – на Кавказе, никакой новости не было в том, что на Кавказе центральная власть бессильна. Но взбунтовавшийся Екатеринбург, центр России, русский регион? Наверняка вопрос обсуждался и на заседаниях комитета по безопасности, в который входил Ройзман. Но, слава богу, не посчитали тогда Ройзмана причастным к открытому демаршу екатеринбургских воров.

Меры были приняты незамедлительно. В октябре (месяца не прошло) попросился в партию «Единая Россия», то есть продемонстрировал свою лояльность, до того независимый екатеринбургский губернатор Эдуард Россель. В декабре был арестован Александр Хабаров. А в январе 2005-го – задушен в камере лампасами от тренировочных штанов. Погиб той самой смертью, которую предрекал и Ройзману в день разгрома женского реабилитационного центра сочувствующий офицер конвоя. Траурная фотография Хабарова долго еще стояла в кафе «Шоко» на барной стойке. А еще отменены были губернаторские выборы и выборы по одномандатным округам.

Ройзману до поры до времени про связи его с Хабаровым никто не напоминал, но перед Ройзманом встала серьезная проблема – в какую партию вступить, чтобы стать депутатом еще раз?

Долго приглашения ждать не пришлось. В то время из нескольких партий, в разное время созданных Кремлем, чтобы имитировать политическую борьбу, складывалась, как неуклюжий пазл, большая оппозиционная партия «Справедливая Россия». Аналитики говорили, что партия эта должна была всего лишь имитировать оппозиционность. Но один за другим в «Справедливую Россию» входили и вполне приличные люди – независимые депутаты, депутаты из «Яблока»… Вроде как становилось не стыдно быть членом партии «Справедливая Россия». Вот и Ройзман получил предложение.

Про эти переговоры Ройзман рассказывает путано. Где они происходили? В ресторане? На прогулке, что было по тем временам модно? В кабинете лидера новой партии Сергея Миронова? Вероятней всего, переговоров было несколько, но в памяти Ройзмана они слились в один длинный разговор, как в памяти газетных хроникеров в одну слились демонстрации в цыганском поселке и у гостиницы «Большой Урал».

Сергей Миронов был человеком лет пятидесяти, крепким, но расплывшимся в талии, седым и с седою щетиной вместо бороды. На первый взгляд, на второй и на третий он производил впечатление мужчины, хоть и старающегося выглядеть грозно, но робкого и нерешительного. Однако же этому впечатлению противоречил тот факт, что в молодости Миронов служил в десантных войсках, каковым обстоятельством не переставал бравировать, и Ройзман уважал это – парашютные прыжки, марш-броски с полной выкладкой, рукопашный бой…

Кабинет у Миронова был большой, обитый деревянными панелями на советский еще манер. На стене висел портрет президента Путина, а в углу стоял российский государственный флаг на тяжелом деревянном древке.

Деятельность Ройзмана Миронов не называл ни борьбой с наркотиками, ни реабилитацией наркозависимых, ни антинаркотической политикой, а называл «темой». «Это хорошая тема». «С нами вы сможете продвигать вашу тему сначала на весь Урал, а потом и на всю Россию». «Вы сможете оформить вашу тему законодательно». Черт! Про что он? Почему «тема»? Или мы тут школьное сочинение пишем?

Тем не менее «тема» борьбы с наркотиками действительно была для Миронова очень выигрышной. Это ведь оппозиционная деятельность, поскольку идет вразрез с привычками местной милиции, и ведь оппозиционную Миронов создает партию. Но, с другой стороны, дело государственное, нисколько не бросает тени на президента и предполагает сотрудничество со всеми силовыми структурами. Вот ведь и сам Миронов такой – оппозиционер, но государственник, и даже в президенты выдвинется на ближайших выборах в качестве кандидата, альтернативного Путину. Но не для того, чтобы занять вместо Путина президентский пост, а для того, чтобы использовать отведенные кандидату электоральный фонд и эфирное время – Владимиру Путину в поддержку.

У Ройзмана от этой византийской логики слегка покруживалась голова. Но, с другой стороны, разве не то предлагал Миронов, чего Ройзман хотел? Возглавить отделение партии в Екатеринбурге, создать структуры партии по всему Уралу, писать антинаркотические законы и от имени партии вносить в парламент.

– Мы вас поддержим, – резюмировал Миронов и протянул руку. – Даю слово десантника.

Ройзман пожал эту руку, крепкую, но для десантника пухловатую. Для Ройзмана имел значение этот пусть устный, но договор, скрепленный словом десантника и рукопожатием.

Прошло немного времени, как то же предложение, что от «Справедливой России», Ройзман получил и от «России Единой».

Строго говоря, предложение от «Единой России» было лучше. Во-первых, потому, что «Единая Россия» – правящая партия, и если фигурируешь в начале ее предвыборных списков, то наверняка станешь депутатом опять. Во-вторых, политический вес «Единой России» в то время был таков, что и Фонд наверняка оставили бы в покое, и Курчика выпустили бы по какому-нибудь УДО, и ментов обязали бы по первому зову проводить совместные с Фондом операции, и минздрав екатеринбургский заставили бы признать научно обоснованными реабилитационные методы Изоплита.

Входить в списки «Единой России» было, как ни крути, выгодно. Но что же делать с рукопожатием? Нельзя же презреть честное слово уралмашевского парня, данное в ответ на честное слово десантника. На переговоры с «Единой Россией» Ройзман шел с единственной целью – вежливо отказаться.

С кем именно он вел переговоры и сколько было раундов, Ройзман толком не рассказывает. С Володиным, тогдашним начальником партийного аппарата? С Грызловым, тогдашним лидером партии?

Ройзман рассказывает только, что кто-то из переговорщиков сказал ему про Миронова:

– Он же кинет тебя!

А Ройзман будто бы отвечал:

– Даже если он меня кинет, это же не повод мне его кинуть первым.

И Ройзман не понимал тогда, что слова «Он же кинет тебя!» – это не аргумент в переговорах – это угроза.

С партией «Справедливая Россия» с самого начала отношения стали складываться наперекосяк, но в полном соответствии с демократическими процедурами. Ройзману казалось естественным, что именно он возглавит отделение партии на Урале. Кто же, как не он? Да и с Мироновым про это говорили. Но на самом деле – нет.

На самом деле сразу же после того, как в октябре 2006-го партия «Справедливая Россия» создалась официально, начались интриги, в которых Ройзман оказался не так силен, как в деле мобилизации народных масс.

Да, его любили в Екатеринбурге, но лидера уральских справороссов должен был выбрать не народ, а партийцы. И выяснилось вдруг, что партийцы хотят видеть своим лидером не Евгения Ройзмана вовсе, а скорее Евгения Зяблицева, партийного функционера.

Ройзман вел прием населения, поправлял старушкам заборы, громил наркопритоны, сажал наркобарыг, выводил на чистую воду продажных милиционеров, создавал музеи, наконец… Но Зяблицев проводил совещания, кооптировал кого-то куда-то, собирал кворум, когда надо, не собирал кворум, когда не надо, – и выигрывал в аппаратной борьбе.

Ройзман рвался поговорить с Зяблицевым как мужчина с мужчиной, публично, глаза в глаза. Но Зяблицев избегал прямого разговора так долго, как только было возможно. Ройзман нервничал, злился и на долгожданный прямой разговор с Зяблицевым в эфире одной из местных радиостанций пришел уже взвинченным. И не задумывался заранее над тем, какую Зяблицев изберет тактику.

А Зяблицев избрал тактику прямого вранья в глаза. Зяблицев перевирал факты, рассказывал небывалое, заслуги Ройзмана выставлял провалами. И Ройзман даже не знал, что возразить, потому что труднее всего доказывать очевидное (эти слова станут у Ройзмана поговоркой), нельзя возразить, когда тебе глядя в глаза говорят, что солнце встает на западе, и Земля вертится вокруг Луны.

Наконец, Зяблицев безапелляционно заявил, что Ройзман, дескать, не может возглавлять уральскую «Справедливую Россию», потому что партия против монетизации льгот, а Ройзман голосовал за монетизацию.

– Как это я голосовал за монетизацию? – Ройзман опешил. – Я же голосовал против. Можно же проверить по протоколам.

То, что Ройзман голосовал против монетизации льгот, действительно можно было проверить по парламентским протоколам. Но не было у них в студии под рукой парламентских протоколов. Проверить можно было назавтра. И тогда уже после драки сколько угодно махать кулаками, обвиняя противника в клевете.

И ничто не мешало Зяблицеву врать дальше.

– Вот, – сказал Зяблицев, – Ройзман голосовал за монетизацию льгот, а говорит, будто голосовал против. И это доказывает только то, что Ройзман всегда лжет. Ройзман. Всегда. Лжет, – повторил Зяблицев раздельно.

И тут Ройзман ему двинул. Прямо через стол. Левым крюком. С доворотом корпуса. Ройзман называет это пощечиной, но пощечина была такова, что бедный Зяблицев опрокинулся на сторону вместе с креслом.

Публике хук понравился. Но следственные действия по поводу рукоприкладства пошли своим чередом. Нет-нет, «Справедливая Россия» не отвергла Ройзмана сразу. Пока суд да дело, Ройзман вступил в партию и стал членом центрального совета. Но вскоре на конференции в Екатеринбурге лидер «Единой России» Борис Грызлов обвинил «Справедливую Россию», что та, дескать, протаскивает во власть бандитов, вот, например, Ройзмана, который связан с уралмашевской преступной группировкой и бьет коллег-депутатов в прямом эфире по лицу. Само по себе знакомство Ройзмана с Хабаровым не доказывало причастности Ройзмана к криминалу. Мало ли депутатов знакомы с криминальными авторитетами – да все! И пощечина в прямом эфире тоже не доказывала криминальных наклонностей. Депутаты в эфире тогда часто дрались. Но мы живем в информационном обществе. Газетчики приучили нас к тому, что новость из одного недостоверного источника – не новость, но новость из двух недостоверных источников – общепризнанный факт. Вот так и с Ройзманом: два ничего не доказывающих обстоятельства вместе сложились в неопровержимое – бандит.

Однако ж и тут слово десантника продолжало оставаться в силе. Еще через месяц Миронов рекомендовал-таки избрать Ройзмана уральским региональным лидером своей партии. И четвертая внеочередная конференция «Справедливой России» в Екатеринбурге – выбрала.

Но тут Генеральная прокуратура обратилась в Государственную думу с просьбой лишить депутатской неприкосновенности депутата Ройзмана. Это был май. Близилось лето. Парламентские каникулы. А сразу после каникул опубликованы были предвыборные списки партии «Справедливая Россия».

И Ройзмана в них не было.

Глава восьмая

Любовный треугольник

Эсэмэски приходили каждый день. Кто-то неизвестный каждый день желал Аксане Пановой доброго утра, спокойной ночи. Просто писал что-нибудь нежное или что-нибудь смешное. Поначалу Аксана не отвечала. Мало ли кто может слать эсэмэски стройной блондинке. Да все время кто-нибудь шлет. С личной жизнью у Аксаны все было в порядке. Мужчина, с которым она жила, был веселым, успешным и великодушным – от добра добра не ищут. И Аксана не отвечала кому ни попадя на эсэмэски, отправленные с неизвестного номера. Обычно эти телефонные поклонники не выдерживали больше трех – пяти романтических эсэмэсок, начинали просить встречи, требовать внимания, жаловаться на что-нибудь, и тут уж можно было с полным правом послать их, совершенно не считая себя бесчувственной сукой, что Аксана и делала.

Но только не с этим неизвестным. Он ничего не требовал, ни на что не жаловался, не искал встреч. Просто желал доброго утра, спокойной ночи или смешил. Постепенно Аксана к его эсэмэскам привыкла. Стала даже отвечать иногда. Желала доброго утра в ответ на пожелание доброго утра.

Она думала, что это мог быть кто-нибудь из коллег. У нее было полно знакомых. Еще в те времена, когда Аксана работала корреспондентом программы «Взгляд» в Екатеринбурге, у нее была чуть ли не самая богатая в городе записная книжка. Она знала все телефоны, включая секретные мобильные телефоны высшего начальства и домашние телефоны любовниц высшего начальства, даже если это были секретные любовницы. А уж теперь, когда Аксана стала владелицей и главным редактором самого влиятельного на Урале интернет-портала URA.RU, она и подавно знала телефоны всех на свете, а все на свете знали ее телефон.

Кто угодно мог слать ей эсэмэски с добрым утром. Только если бы неизвестный был коллегой-журналистом, он хотел бы выведать что-нибудь или что-нибудь предложить. А он не предлагал ничего и не выведывал. Если бы неизвестный был государственным чиновником или милицейским начальником… (такое бывает: начальники имеют обыкновение держать журналисток за проституток), он бы предложил свидание. Но неизвестный не предлагал свидания. Просто желал спокойной ночи.

Каждый день. Но однажды наступил день, когда эсэмэска от неизвестного не пришла. Никакой спокойной ночи. Аксана сначала не придала этому значения. Но на следующее утро не было и эсэмэски с добрым утром. Аксана пошла на работу, провела летучку, пожурила сотрудников, похвалила сотрудников, съездила на трудные переговоры, отредактировала сенсационный материал, базировавшийся на слухах, про которые из самого достоверного источника Аксане было известно, что слухи – правда. Но то и дело поглядывала в телефон. И в течение дня кто угодно звонил ей и кто угодно слал эсэмэски, только не неизвестный.

К концу дня Аксана призналась себе, что она ждет этих эсэмэсок и что они нужны ей. Но эсэмэсок от неизвестного все равно не было.

Аксана подождала еще день и еще два дня. Да что же он молчит-то? Может, случилось что? Аксана поймала себя на том, что проглядывает ленту новостей и в криминальной хронике, в сводках о погибших и пропавших без вести пытается вычислить своего неизвестного. Черт! Детский сад какой-то!

Наконец Аксана сдалась и отправила неизвестному эсэмэску: «Ты тут?» она долго обдумывала эту эсэмэску, хотела написать как можно более нейтрально – «Ты тут?» А получилось взволнованно – «Ты тут?»

Неизвестный ничего не ответил. При этом Аксана же видела, что он получил эсэмэску и прочел эсэмэску. Так почему же ничего не ответил?

Наконец, Аксана сдалась совсем, набрала номер неизвестного, и голос неизвестного ответил: «Алло». Это был знакомый голос. Аксана сразу узнала его, потому что слышала его много раз и живьем, и по телевизору. А в последний раз несколькими месяцами ранее слышала с закрытыми глазами.

Это был 2010 год, Аксана летела из Мюнхена через Москву домой в Екатеринбург после операции на сердце. У нее больное сердце. С детства. Операция прошла успешно, Аксану выписали с наилучшими прогнозами на выздоровление или, по крайней мере, радикальное улучшение состояния, но все равно Аксана паршиво себя чувствовала. Кое-как добралась до своего ряда в самолете, кое-как закинула ручную кладь на полку, плюхнулась в кресло у прохода, попросила стюардессу не будить ее ради самолетной еды, натянула черную повязку на глаза и мгновенно заснула.

Не проспала и пяти минут, как кто-то похлопал ее по плечу, и голос сказал бесцеремонно: «Девушка, это мое место». Тот самый голос, который теперь ответил «Алло» по телефону неизвестного. А тогда Аксана приподняла свою черную повязку с глаз и скривила недовольную гримасу. Ройзман! Черт, Ройзман!

Аксана не любила Ройзмана. В 99 году, когда только создавался фонд «Город без наркотиков» и парни, создававшие его, были народные герои, Аксана из них троих симпатизировала Варову. Варов был любезный. Варов был вежливый. А Ройзман, на Аксанин вкус, кривлялся, корчил из себя какого-то, черт бы его побрал, Айвенго, играл мускулами, целовал саблю, даренную какими-то офицерами, прижимал руки к сердцу, восклицал «Люди добрые, послушайте!»… Короче, Аксана не любила Ройзмана.

И когда Варов ушел из фонда «Город без наркотиков», Аксана перестала интересоваться Фондом. А когда Ройзман избирался в депутаты, Аксане было наплевать. И когда Ройзман из депутатов вылетел, Аксане было наплевать тем более. И про то, чем Ройзман занимался, вернувшись в Екатеринбург, Аксана понятия не имела, кроме тех случаев, когда новости про Ройзмана попадали на странички ее информационного портала.

Ей было неприятно встретить Ройзмана в самолете. Еще неприятнее было двигаться и уступать Ройзману место, оказавшееся действительно его местом. Совсем уж отвратительно было то, что всю дорогу до Екатеринбурга Ройзман не давал Аксане спать, говорил что-то, прижимал руки к сердцу, втолковывал какие-то банальности. Аксана едва выдержала два часа полета, спустилась по трапу, даже не попрощалась или попрощалась через губу. Прошло несколько месяцев и…

Как же так вышло, что вот теперь она сама ему звонит, а он тихонько посмеивается и назначает свидание, а она соглашается, овца, и даже радуется:

– Да, кафе «Шоко»? Конечно, кафе «Шоко»!

Заниматься журналистикой в провинции – не то, что в Москве. И уж тем более совсем не то, что на Западе. Здесь на Урале люди не начинают утро с ежедневной газеты в кафе. Здесь используют газету, чтобы разделать на ней селедку или чтобы сделать из газеты кулек для семечек. Если и читают, то в процессе изготовления кулька.

Здесь нет международных сетевых агентств, которые собирали бы для средств массовой информации международную сетевую рекламу. Хорошей рекламой здесь считается объявление про маленькую компанию, торгующую пластиковыми окнами, или про магазин дешевой одежды, или даже про потомственную колдунью Лилиану, успешно снимающую приворот и сглаз. Никакого вам Армани, никакой кока-колы и никакого «Мерседеса» – профессиональную редакцию содержать не на что. И даже если вы экономите на бумаге и типографии, даже если делаете интернет-портал, даже если успешный, – у вас все равно катастрофически мало рекламы, и публике, читающей в Интернете ваши новости, никогда не приходит в голову за новости платить. Аксана очень хорошо знала это. Мало кто в стране лучше нее разбирался в экономике региональных СМИ.

Здесь, в провинции, в отсутствие рекламного рынка и платежеспособных потребителей газеты, интернет-порталы и даже телевизионные каналы зарабатывают на «договорах информационной поддержки», которые по сути не что иное, как государственные субсидии. Или, можно даже сказать, легализованная взятка журналистам от государства.

Вот есть, к примеру, губернатор. И всем в губернии интересно, какой губернатор вор, какие дураки и мерзавцы его помощники, как расцвел бизнес жены губернатора на губернских бюджетных заказах, ну и заодно – кто у губернатора любовница. Это все интересно читателям, но только бесплатно. Даже за такие новости читатель в русской провинции не готов платить.

А губернатор готов платить. Из бюджета и довольно много. Но только за новости о том, как он, губернатор, торжественно разрезал ленточку на открытии нового завода, как он, губернатор, заложил новый городской парк, как помог областной больнице, как добился проведения в регионе каких-нибудь мирового значения спортивных соревнований, как приехал с подарками к детишкам в сиротский приют…

Дальше начинается торговля. Люди губернатора понимают, что новости не могут состоять исключительно из праздничных реляций про разрезание ленточек – такую газету никто не станет читать. Нужны ведь и скандалы. Это люди губернатора понимают. Но пусть скандалы будут не про губернатора, а про мэра, с которым у губернатора плохие отношения. А про губернатора пусть скандалы если и будут (надо ведь газете казаться независимой), то не очень скандальные и редко. За это губернатор готов платить. Степень скандальности и частота скандалов, степень праздничности и частота праздничных реляций, степень ненависти к мэру, которого ненавидит губернатор, – все это предмет переговоров. И Аксана умела вести такие переговоры.

Благодаря сложности этих переговоров и благодаря тому, что Аксана вела их каждый день со всеми одновременно, ей даже удавалось отстаивать для своего интернет-портала относительную независимость. Губернаторские люди становятся сговорчивее, если знают, что ты одновременно ведешь переговоры и с людьми мэра. Люди мэра позволяют твоим журналистам больше, если знают, что тебя защищает губернатор. Заручившись поддержкой Управления внутренних дел, можно затеять расследование деятельности Управления Федеральной службы безопасности. И наоборот, если менты станут слишком многого требовать за свою поддержку, можно ведь помириться с фээсбэшниками. Это рискованная игра. Но Аксана умела в нее играть.

В конце концов, неформальные условия договоров информационной поддержки, которые она заключала с сильными мира, почти что совпадали с условиями, прописанными формально. Формально ведь губернатор давал деньги не на то, чтобы его хвалили. Формально ведь просто поддерживал независимое региональное СМИ. Почти так и было, если не считать интриг. Аксана понимала, что разные эшелоны власти – губернатор, мэр, ФСБ, МВД – враждуют друг с другом, и умела лавировать, используя эту их вражду.

И все у нее получалось, пока она не сделала две ошибки – переоценила главу фонда «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана и недооценила полномочного представителя президента в Уральском федеральном округе Евгения Куйвашева. Или наоборот – недооценила первого и переоценила второго.

Трудно сказать, называется ли это любовью. Во всяком случае, не в патриархальном смысле слова «любовь». Многие женщины влюбляются напропалую, принимают мужчину таким, какой он есть, со всеми его подвигами и подлостями, женами и детьми, мечтами и страхами, привычками и склонностями. Юля когда-то так влюбилась в Ройзмана, если верить ее воспоминаниям юности.

Аксана влюбилась по-другому. Как ювелир влюбляется в необработанный алмаз. Не сам алмаз нравится, а то, каким он в руках этого ювелира может стать бриллиантом. Не Ройзман – какой он есть, а Ройзман, каким он может стать, будь рядом Аксана, – вот что ей нравилось, если я правильно понял ее рассказы. И рассказы Дюши, который, кажется, ревновал друга к этой женщине, не проявлявшей приличной покорности и приличной слабости.

Аксана никогда не скрывала, что у них с Ройзманом роман. Нарочно не афишировала, если не считать вывешенных в онлайн-дневнике совместных фотографий, но и не скрывала уж точно.

Нуждалась ли она в нем? Да, нуждалась. Вся ее жизнь и весь ее бизнес был устроен так, что она нуждалась в покровителях. В ментах против фээсбэшников и наоборот. В губернаторах против мэров и наоборот. И Ройзман производил впечатление человека, способного на покровительство. Он обсуждал с нею рискованные информационные войны. Он участвовал с нею в трудных переговорах.

В 2011 году, когда союз самого влиятельного на Урале информационного портала и самого влиятельного на Урале общественного деятеля стал представлять федерального масштаба опасность, к Аксане приехал человек из администрации президента и предложил сделку. Предложил продать URA.RU, получить хорошие деньги, сохранить редакцию, оставаться главным редактором, а взамен… ну, она же понимала, что не сможет больше вполне определять редакционную политику своего портала с тех пор, как продаст его.

Это было предложение, от которого нельзя отказаться. Прежде чем предложить эту сделку, власти (федеральные? Или тогдашний губернатор Мишарин?) провели артподготовку, устроили на URA.RU несколько хакерских атак, забрали в армию несколько ведущих корреспондентов призывного возраста, несколько раз отключали свет в офисе и наслали несколько налоговых, пожарных и санитарных проверок. Победить их было нельзя. Можно было погубить издание или сдаться на почетных условиях. А условия почетной капитуляции обсуждались на переговорах. И Ройзман принимал участие в этих переговорах. Встречался вместе с Аксаной с какими-то подставными бизнесменами. Ездил вместе с Аксаной в Вену на подписание контракта…

Ройзман был нужен Аксане. Но и Аксана была нужна Ройзману. В начале 2000-х, когда история фонда «Город без наркотиков» только начиналась, Ройзмана поддерживали почти все екатеринбургские журналисты. К концу 2000-х сторонников поубавилось. Даже Телевизионное агентство Урала, которое поначалу делало о ройзмановской борьбе с наркотиками еженедельный восторженный репортаж, теперь занимало в лучшем случае нейтральную позицию.

Операции против наркоторговцев, работа реабилитационных центров, реставрация церкви в Быньгах, общественная приемная, в которую по старой памяти шли и шли люди жаловаться Ройзману, – все это имело смысл без освещения в прессе, но не имело перспектив. И Аксана с ее самым популярным на Урале информационным интернет-порталом давала Ройзману перспективы.

Более того, Телеграфное агентство Урала вещает на Урал. Екатеринбургские газеты и радиостанции не достают дальше Тагила. Пока только они говорили и писали о Ройзмане, он был героем местного значения, сверхпопулярным на малой родине, но неизвестным в Москве. Даже четыре года депутатства не сделали Ройзмана политиком федерального масштаба. И Аксана давала ему это – федеральный масштаб, федеральных друзей и недругов, скандалы и славу – на всю страну. Интернет ведь читают везде.

Мы еще увидим, как частная несправедливость, про которую пришли к Ройзману жаловаться простые мужики из маленького поселка Сагра, прогремит благодаря Аксаниному порталу подобно взрыву. Мы еще увидим, как слетятся к Ройзману разруливать конфликт высшие федеральные чиновники. А пока…

Однажды Аксане позвонил тот самый человек, посредством которого заключалась сделка, оставившая Аксану весьма обеспеченной, но уже не владелицей созданного ею агентства. Этот человек позвонил и сказал, что Аксану приглашает в гости полномочный представитель президента в Уральском округе Евгений Куйвашев. Просто познакомиться. Дело было поздно вечером.

Аксана понимала, что федеральные интриганы никогда никого не зовут просто познакомиться, и что человек, который звонил ей, был федеральным интриганом. Возможно, он хотел с помощью Аксаны усилить в Екатеринбурге президентского полпреда. Теоретически полпред является начальником губернатору, но практически – нет. Все местные деньги, все договоренности местных элит завязаны на губернатора, а у президентского полпреда есть только протекция президента, до которого пойди еще достучись. Возможно, звонивший хотел полпреда усилить. А может быть, полпред, назначенный в Екатеринбург из Тюмени и не успевший освоиться, просто скучал один долгими вечерами, мечтал познакомиться с интересной женщиной и не позволял себе неинтересных женщин из эскорт-агентства. Возможно и то, и другое, и третье: полпред скучал вечерами, хотел познакомиться с интересной женщиной, которая при этом была самой влиятельной журналисткой в регионе, каковое знакомство усилило бы его, а усиление понравилось бы московскому начальству.

Так или иначе, Аксана побоялась одна идти знакомиться с полпредом поздним вечером, сказала, что если и придет, то с Ройзманом, и полпред Куйвашев через посредника ответил: «Пусть приходит с Ройзманом». (Так рассказывает Аксана. А Куйвашев теперь говорит, будто ничего этого не было и все, что рассказывает Аксана про их отношения, – вранье с первого до последнего слова.) Аксана рассказывает так.

Полпред Евгений Куйвашев жил в маленькой служебной квартире и был тезке своему Евгению Ройзману полной противоположностью. Ройзман стройный, атлетичный, уверенный в своей силе, несмотря на почти пятьдесят лет. Куйвашев растерянный, крепкий от природы, но с животиком поверх ремня, с расплывающимися боками. Ройзман местный, устроенный, чуть ли не со всеми в городе знакомый лично. Куйвашев чужой, не знающий никого, ни в какие дома не вхожий, кроме официального своего дома приемов. У Ройзмана прекрасная квартира с богатой библиотекой в самом центре города, собственный музей иконы, собственный музей современной живописи, Фонд, и никто на свете без санкции прокурора не смеет совать нос в его дела. У Куйвашева – казенная жилплощадь, на кухне нет даже острого ножа, чтобы порезать колбасу, когда пришли гости, а прикрепленные к полпреду сотрудники ФСО не стесняются через два дня на третий перерывать личные вещи охраняемого объекта просто потому, что им кажется, будто так сподручнее охранять.

В самый вечер знакомства Аксана испытала к полпреду сочувствие, принялась резать у него на кухне салат, готовить бутерброды и заваривать чай. И Ройзман тоже испытал сочувствие, и оно помешало Ройзману посчитать Куйвашева соперником, а побудило дружить, опекать и помогать освоиться в незнакомом городе.

Первое время, если верить Аксане, они и правда дружили. Дожидались, пока вечером охрана привезет полпреда домой и оставит в покое. Приезжали в гости, занимали разговорами. Про город, про политическое его устройство, про уральскую горнозаводскую цивилизацию, про выборы, про то, что никогда в этом городе не будет доверия губернатору, если его не выберут люди.

Или везли куда-нибудь. В музей невьянской иконы, например. Ройзман вел для Куйвашева экскурсию по пустым залам. «Вот смотри, Илья-пророк на огненной колеснице, в пламени. Гари имелись в виду, поджечь себя и умереть в огне – это считалась хорошая смерть. А вот еще, смотри, Николай-угодник, популярный у старообрядцев святой, считалось, что это святой, который говорил сильным мира правду в глаза», – так рассказывал Ройзман, полагая себя не святым угодником, разумеется, но тоже человеком, говорящим сильным мира правду в глаза.

Или они ехали по пустой темной дороге в Быньги, прыгали на скорости сто шестьдесят километров там, где дорога ныряет с холма. И у полпреда Куйвашева захватывало дух, потому что ради того все там и прыгают, чтобы захватывало дух. А еще потому, что полпред чувствовал себя немного мальчишкой, который сбежал от взрослых и вот мчится куда-то по темной пустой дороге. И в Быньгах была тьма, и полпред видел над головой звезды, которые забыл как выглядят. И они осматривали быньговский храм, пили чай с отцом Виктором, пили чай с парнями в реабилитационном центре, заезжали в женский реабилитационный центр, ели испеченные девчонками пироги. И у полпреда слегка захватывало дух от того, что вот он сбежал от охраны, пьет чай с ВИЧ-положительными наркоманами и ест пироги, испеченные ВИЧ-положительными наркоманками.

Или просто ходили в ресторан. Просто ужинали. И к Ройзману все посетители любого ресторана подходили здороваться, а к Куйвашеву не подходил никто. Его просто не знали. Он сидел насупившись, даже поздним вечером в пиджаке и галстуке. И Аксана говорила ему: «Да сними ты этот свой чертов галстук!» А на Ройзмане была красная майка и вольная кофта, но даже в красной майке Ройзман как-то серьезней выглядел, чем Куйвашев в костюме.

Так рассказывает Аксана. Она рассказывает, что некоторое время спустя заметила, как Куйвашев правдами или неправдами старается подстроить их встречи так, чтобы выходило без Ройзмана. Он или дожидался, когда Ройзман уедет, что было не трудно, потому что Ройзман то и дело куда-то ехал. Или повод, по которому Куйвашев звал Аксану встретиться, был совсем уж какой-то не для Ройзмана. Куйвашев звонил, например, просил Аксану сходить с ним в одежный магазин, помочь ему выбрать сорочки: «Ты же говорила, что мне нужно сменить имидж и не носить сорочки, в которых кладут в гроб». А она и вправду говорила. И активно над переменой его имиджа работала. И даже наняла ему педагога по сценической речи, знаменитую на весь Урал Азалию Всеволодовну. И да – сорочки. Действительно глупо было как-то Аксане звать Ройзмана выбирать Куйвашеву сорочки. Она говорила: «Я поеду помогу Жене выбрать сорочки». А Ройзман отвечал мрачно: «Женя тут я». Понемногу ревновал.

А Аксане пожалуй даже льстило, что первый мужик на Урале ревнует ее к первому на Урале чиновнику, а первый чиновник выбрал ее в имиджмейкеры. Ей нравилось давать полпреду советы. «Пойди в программу “Правда жизни”, в прямой эфир, не бойся… Выступи за прямые выборы мэра… Выступи за прямые выборы губернатора… Зачем тебе поддерживать президента, лучше стань президентом сам. Хочешь стать президентом? Я сделаю из тебя президента!»

Эти слова Аксана сказала Куйвашеву однажды, когда тот похвастался ей проникновенно, что именно ему поручено вести на Урале предвыборную кампанию Путина, избиравшегося на третий свой президентский срок. Куйвашев сказал, что ради президентской кампании пригонит из Тагила танк – усвоил, что на Урале люди неравнодушны к танкам.

– Ты с ума сошел! – завопила Аксана. – Какой к черту танк! Он же не доедет из Тагила! Представляешь, какой позор будет, если твой танк сломается по дороге!

– Почему это не доедет?

– Потому что наши танки не ездят! Вспомни сколько танков во время грузинской войны просто не доехали до Цхинвала. Просто сломались по дороге.

– Ну, – полпреду все же нравилось пригнать в город танк. – Мы привезем танк на платформе.

– С ума сошел! Ты представляешь, какой будет позор, если ты привезешь танк на платформе. Весь город будет смеяться и говорить, что тагильские танки не умеют ездить своим ходом. А когда ты будешь спускать танк с платформы, он разобьет асфальт, и сто лет потом люди будут пенять тебе испорченным асфальтом. Приехал чужак из Тюмени и испортил нам тут асфальт! Представляешь?

От танка Куйвашев отказался, но от чести вести на Урале президентскую предвыборную кампанию отказаться и не подумал. Повел весьма уверенно. И одновременно затеял организовывать на весь Урал реабилитационные центры для наркозависимых: проект назывался «Урал без наркотиков», эмблема была похожа на эмблему ройзмановского «Города без наркотиков», но дело не пошло как-то. Одновременно Куйвашев предостерегал Аксану от информационной войны с полицейским управлением. Говорил, что это Ройзман придумал воевать с ментами и втянул Аксану. И еще говорил:

– Я задушу Ройзмана своими руками, если хоть волос упадет с твоей головы.

И даже стал в свободное от работы время носить красную майку. И однажды прислал лаконичную эсэмэску «люблю» (теперь отрицает, говорит, что эсэмэска эта была всего лишь ответом на вопрос, любит ли он креветки). И был вознагражден.

Однажды довольно поздно вечером Аксана сидела дома с сыном, собиралась отправить мальчика спать, а Куйвашев позвонил ей. Сказал, что звонит из аэропорта, что вот буквально минуту назад прилетел из Москвы, что надо срочно встретиться, потому что он, Куйвашев, должен рассказать Аксане важную новость. Ей первой.

От аэропорта ехать недолго. Особенно поздно вечером. Пока Аксана одевалась, чтобы выйти и поговорить с Куйвашевым на улице, позвонил Ройзман. Сказал, что возвращается из Быньгов, что в Быньгах заработала у них пекарня, что он сейчас заедет и привезет Аксане свежего, еще теплого, реабилитантами выпеченного хлеба.

И это значило, что вот они сейчас вместе заедут, встретятся. И поди объясни Ройзману, как получилось, что у Аксаны ближе к ночи – Куйвашев. А Куйвашеву поди объясни, что не нарочно же она вызвала Ройзмана услышать новость, про которую полпред просил конфиденциальный разговор. Несколько минут Аксана судорожно думала, как бы эту коллизию развести, как бы сделать, чтобы мужчины не встретились… А потом махнула рукой и решила, что она взрослая женщина, что встречается когда хочет и с кем хочет и никому ничего не должна объяснять.

И вышла на улицу.

Даже уже когда полпред вылезал из служебной своей машины, было видно, что он взволнован. Новость свою он нес Аксане как подарок. Она должна была обрадоваться. Он был так взволнован, что ему недостаточно было просто говорить, а требовалось действовать как-то. Обнять ее, схватить на руки, кружить… Но Аксана остановила его взглядом, и он не прикоснулся, просто быстро пошел в темноту, и она пошла рядом с ним.

– Я только что из аэропорта. Говорю тебе первой. Я буду губернатором!

Чего он ждал? Что Аксана завизжит от радости и запрыгает на одной ножке? Завизжит от радости и бросится ему на шею? Как он представлял себе это?

Аксана остановилась и молчала. К тому времени уже был принят, и вот-вот должен был вступить в силу закон, возвращавший прямые губернаторские выборы. Срок действовавшего тогда губернатора Мишарина подходил к концу. Аксана думала, что вот будут губернаторские выборы, Ройзман будет в губернаторских выборах участвовать и, конечно, выиграет их. Но президент схитрил. В последние буквально дни, когда губернаторов можно было не выбирать на местах, а назначать из Москвы, назначил нового губернатора – Куйвашева. И теперь Куйвашев будет полномочным губернатором еще пять лет. Выборы переносились на пять лет. И друг ее Женя Куйвашев, которому она помогала выбирать сорочки, согласился на это.

– Это подло, – сказала Аксана. – У нас должны были быть прямые выборы губернатора. Ройзман бы их выиграл.

– Я буду хорошим губернатором, – Куйвашев потупился.

– Скажи всем, что пойдешь на прямые выборы. И если ты их выиграешь, то вот тогда и станешь хорошим губернатором.

В конце темной и пустой улицы, на которой происходил этот разговор, показалась машина. Показалось, что «Тойота Ленд Крузер». Машина Ройзмана. Или как у Ройзмана. Не видно было, фары слепили. Аксане показалось, что стекло опустилось, что из салона полетели в придорожные кусты два длинных батона. Потом машина свернула в переулок и умчалась. Аксана не смогла ее разглядеть.

– Я буду хорошим губернатором, – сказал Куйвашев. – Ты мне поможешь?

Не ответив ничего определенного, Аксана вернулась домой. Ройзман в тот вечер так к ней и не приехал.

Через несколько дней вновь назначенный губернатор Куйвашев позвонил Аксане Пановой и попросил поредактировать с ним его инаугурационную речь.

Я не знаю, зачем она согласилась, но она согласилась. Пошла к Куйвашеву редактировать текст инаугурационной речи, а Куйвашев поставил в CD-плеер новый диск певца Александра Новикова «Расстанься с ней». Заглавная песня звучала на шансонно-блатной манер. Парою лет раньше лидер партии «Единая Россия», к которой принадлежал Куйвашев, обвинял певца Новикова в связях с организованной преступностью. Как и Ройзмана. В песне пелось:

Пока Аксана редактировала текст и пыталась настроить Куйвашева на редактирование текста, он ставил эту песню несколько раз подряд. Говорил, что очень нравится песня.

Еще через несколько дней Аксана помирилась с Ройзманом. Уезжала в Москву по делам, а когда вернулась, Ройзман встречал ее в аэропорту. И едва выехав со стоянки, поставил в магнитолу новый диск певца Александра Новикова «Расстанься с ней». И опять Аксане в уши гремело:

А спустя еще сколько-то времени губернатор Куйвашев пригласил Аксану на инаугурацию, сказал, что после официальной части будет концерт, будет петь Александр Новиков, исполнит свою новую программу «Расстанься с ней».

И на ту же дату Ройзман пригласил Аксану поехать на денек в Красноярск, потому что там, в Красноярске, – концерт Саши Новикова, он будет петь свою новую программу «Расстанься с ней».

– Как это Саша Новиков в Красноярске? – переспросила Аксана. – Он же в тот же день поет у Куйвашева на инаугурации, нет?

И выяснилось, что сразу после красноярского концерта певец Новиков должен сесть в присланный губернатором Куйвашевым частный самолет, перелететь в Екатеринбург и, учитывая разницу во времени, успеть в Екатеринбург к инаугурации.

Аксане надо было выбрать, и она выбрала. Поехала с Ройзманом в Красноярск, на инаугурацию к Куйвашеву не явилась. В Красноярске тысячный раз слушала песню «Расстанься с ней»:

Подозреваю, от этих слов Аксану уже подташнивало. Или просто подташнивало. И вскоре Аксана намекнула в фейсбуке, что беременна. А потом и прямо объявила – от Ройзмана.

Глава девятая

Сагринские хроники

Та война с екатеринбургским полицейским начальством, в развязывании которой Куйвашев винил Ройзмана и от которой тщился защитить Аксану, началась почти годом раньше. И Аксана имела к этой войне самое непосредственное отношение.

Сначала известно стало, что 1 июня 2011-го в поселке Сагра неподалеку от Екатеринбурга случилась между местными мужиками и приезжими кавказцами пьяная драка на бытовой почве, но со стрельбой. Один из местных мужиков вроде как даже одного азербайджанца застрелил. Так следовало понимать из милицейских сводок.

Потом вице-президент фонда «Город без наркотиков» Евгений Маленкин написал у себя в блоге, что, дескать, не пьяная это была драка, а целая банда вооруженных кавказцев, человек пятьдесят на пятнадцати машинах нарочно ехали в Сагру то ли жечь деревню, то ли громить, то ли еще как терроризировать местных жителей. А местные мужики, дескать, вдесятером и с тремя ружьями на всех встретили банду на околице, дали отпор и – ну, да! – застрелили одного из нападавших.

Еще через пару дней трое сагринцев сами приехали к Ройзману в здание Фонда на улице Белинского, лично рассказать, что там у них в Сагре произошло. Такая традиция в Екатеринбурге заведена была еще с тех пор, как Ройзман был депутатом. Некуда идти? Не у кого просить помощи? Иди проси помощи у Ройзмана.

Эти трое (двое молодых, лет по тридцать, и один лет пятидесяти) вошли, помялись маленько у входа, а потом сели за стол против Ройзмана и принялись рассказывать. Выглядели смущенно, но прилично: аккуратные, крепкие, лица не пьяные, руки рабочие. Рассказчики они, конечно, были так себе, но рассказали вот что.

В конце мая у них в деревне случилась кража. Обокрали Серегу Зубарева. Серега мужик серьезный. В городе живет, бизнесом занимается. В Сагру с женой и детишками приезжает на выходные, как на дачу. А еще Серега Зубарев – спортсмен, каратист, то ли мастер спорта, то ли кандидат. Где сейчас Серега? В тюрьме. Посадили за незаконное ношение оружия.

Так вот, в конце мая Серегу Зубарева обокрали. Так, по мелочи. Дверь в дом взломали, инструменты дорогие стащили, еду, консервы. Телевизор и видеоплеер не тронули, то есть не настоящие воры, а шелупонь – воровали прожрать да прогулять.

Кто в Сагре ворует – вся Сагра знала. Рабочие, вернее бегунки, которые живут у Цыгана. Словом «бегунок» на Урале называется либо мелкий преступник, скрывающийся от закона, либо человек, выполняющий чьи-нибудь мелкие поручения. Рабочие Цыгана, похоже, были бегунками в обоих смыслах слова.

А Цыган жил на краю деревни. Он пришел в Сагру девять лет назад с женой и детьми, нищий. Поселился в пустующем доме. Ему помогали понемножку – одеждой, картошкой. За девять лет Цыган справился, обжился, получил подряд на вырубку леса вдоль железнодорожного полотна, но мужики так подозревали, что приторговывал еще и наркотиками.

– Почему, думаете, наркотиками? – спросил Ройзман, у него лампочка зажглась в голове, сигнальный маячок: наркотики, цыган, наш случай.

– Машины к нему ездили непонятные. Люди на корточках у забора сидели. Со станции ходили, а на станции шприцы валяются, все видели.

Ройзман слушал, наклоня голову, как птица, прежде чем клюнуть жука. А мужики продолжали рассказ.

Серега Зубарев, стало быть, позвал соседа дядю Вову, зашел к Сереге Городилову, который рядом с Цыганом живет, и втроем они направились к Цыгану, но дома не застали, а застали только жену его и работника, отругали их, дали работнику затрещину и велели передать Цыгану, чтобы убирался из деревни, раз от него воровство.

А к вечеру Цыган сам перезвонил Сереге: дескать, зачем выгоняешь, давай поговорим, встретимся, договоримся по-хорошему. И забил стрелку назавтра на железнодорожном переезде.

«Стрелка» – это очень специфический способ договориться. Предполагается, что каждый из договаривающихся приводит с собой человек по десять мужиков и, может быть, вооруженных. Двое договариваются, а мужики с той и с другой стороны смотрят, следят за каждым жестом, слушают каждое слово, и каждую секунду нервы у них могут не выдержать, и начнется хорошо если драка, а то и бой. Поэтому договаривающиеся договариваются очень осторожно, не грубят, следят за словами, думают о последствиях.

На стрелку на следующий день сагринские мужики пришли, прихватив с собой еще и исетских мужиков, а Цыган – не пришел. Его ждали несколько часов. Подождали-подождали, да и разошлись: пятница была, у всех бани топились, а у Сереги Городилова был еще и день рождения.

– Пьяные были? – среагировал Ройзман на ключевые слова «пятница», «баня» и «день рождения».

– Нет, праздник на субботу намечался. Не пьяные. Совсем.

А к одиннадцати вечера позвонили кому-то знакомые из Исети. И передали, что едет в Сагру целая колонна машин. Ошибиться нельзя – в Сагру дорога одна. В колонне машин пятнадцать, в каждой машине кавказцы, человек шестьдесят всего и многие вооружены. И эта весть пошла распространяться по Сагре, как пожар. Серега Городилов (молодой, тот, что напротив Ройзмана слева) выскочил из дому и побежал к околице. Позвонил отцу. Отец его Виктор Городилов (немолодой, тот, что теперь напротив Ройзмана справа) схватил охотничье ружье, рассовал по карманам патроны, сел на мотоцикл и тоже поехал к околице. И Сереге Зубареву звонили, тот в бане парился с детьми. Выскочил, наскоро оделся, взял из-под застрехи обрез, сунул в рукав и – к околице. У Виктора Городилова ружье было зарегистрированное, у Сереги Зубарева обрез – незаконный, да.

Так, телефонными звонками и криками набралось десятеро мужиков. А стволов у них на всех было только три.

Колонну машин встретили за деревней. Машины остановились. Из передней вышел человек с обрезом. К обрезу был приделан самодельный глушитель из пластиковой бутылки. Закричал что-то. Серега Зубарев укрылся за стволом и выстрелил в их сторону. Виктор Городилов тоже выстрелил. А у Сереги Городилова ствола не было, кинул в сторону нападавших шишку и крикнул «граната!».

Потом нападавшие рассыпались по лесу. Еще стреляли что-то, кричали. Потом прибежали бабы сагринские с граблями и с вилами. Кого-то из нападавших били.

Потом нападавшие отступили. У них было два раненых. Один сам дошел до машины на посеченных ногах. Другого азербайджанцы волокли. А может и не азербайджанцы они, а какие-то еще кавказцы, но, говорят, потом довезли своего раненого до больницы, на пороге бросили и даже не посигналили. А когда врачи, наконец, раненого у себя на пороге заметили в темноте, тот уж и умер от потери крови.

А еще потом менты возбудили уголовное дело. Только не против кавказских бандитов за попытку напасть на деревню. А против сагринских мужиков за то, что защищались. И вот теперь они, мужики, под следствием, а Серега Зубарев – в тюрьме.

Так примерно рассказали эту историю Ройзману сагринские мужики. Ройзман выслушал их и стал вести себя как обычно. Поехал к людям. В Сагру. Стоял на деревенском перекрестке, как когда-то стоял на перекрестке в цыганском поселке. Слушал, что люди рассказывают, как когда-то в цыганском поселке слушал, что рассказывает Дюша.

Его окружили бабы и долго на разные голоса повторяли все то, что Ройзман уже и так знал. И чем больше разъясняли, тем становилось запутаннее. Кто кому позвонил, кто был в бане, кто кого позвал – какое это имеет значение, кроме того, что людям важно, чтобы их выслушали?

В гуле разрозненных сведений о сагринском происшествии Ройзман выделил только одну существенную новость. Оказывается, сагринцы писали заявление в областную прокуратуру, но заявление у них не приняли, сказали, что не в областную прокуратуру надо писать, а в районную. И Ройзман твердо людям пообещал, что лично возьмет у них заявление и лично передаст областному прокурору.

Он обещал это, потому что вот уже больше десяти лет именно это и делал – носил прокурорам заявления. А еще его фонд «Город без наркотиков» вот уже десять лет проводил расследования вместо милиционеров, чтобы прийти потом к милиционерам и сказать: «Мы за вас все расследовали, мы дадим вам понятых, пойдите просто и сделайте свою работу, потому что она уже фактически сделана нами». Так вести себя было привычно.

В случае Сагры тоже сотрудники Фонда взяли на себя функции следователей. Адвокат Настя Удеревская опросила всех, помогла оформить показания. Оперативники Фонда поехали в Сагру, прочесали лес, нашли стреляные гильзы, следы от пуль в стволах деревьев, телефонную сим-карту, которую кто-то из нападавших купил нарочно, чтобы пользоваться только в день нападения, а потом выбросил. Пробили эту сим-карту по милицейским базам данных, вычислили человека, который эту карту покупал.

А еще нашли в кустах разрубленный мотоциклетный шлем. И выяснилось, что по дороге в Сагру нападавшие сбили мотоциклиста, расколотили ему шлем, а мотоциклист (спасибо, что живой) уехал домой и обращаться в полицию побоялся.

Постепенно это самодеятельное следствие под руководством Ройзмана накапливало материалы и, сложившись, должно было лечь областному прокурору на стол, даже уже и с написанным обвинительным заключением против кавказской банды – бери да в суд подавай.

Это дело против сагринского Цыгана и друзей его, кавказских бандитов, могло стать одним из множества подобных дел. Люди пожаловались Ройзману, Ройзман с фондом «Город без наркотиков» разобрался, провели расследование, результаты доложили местным правоохранителям, заставили восстановить справедливость – частное дело было бы, локальное. Если бы не Аксана.

Потому что Аксана не мыслила категориями восстановления справедливости на местном уровне. Аксана мыслила в федеральном масштабе. И агентство URA.RU, в отличие от всех средств массовой информации, которые помогали Ройзману прежде, было не местным, было федерального значения.

Первая же статья в URA.RU называлась «Война в Сагре. Русские взялись за вилы и обрезы». В этом заголовке было слово «вилы», отсылавшее к крестьянским восстаниям позапрошлых веков, было слово «обрезы», отсылавшее к гражданской войне прошлого века, и были, наконец, два современных слова федерального значения – «война» и «русские».

«Война» – в смысле не пятничная драка, пусть бы даже и со стрельбой. Не вооруженная разборка, ибо кого на Урале напугаешь вооруженными разборками? А «война» – страшное слово, которое в последний раз официально звучало в 1941 году, слово, которое привело сюда на Урал со всей страны военные заводы и приучило жителей знать, что как бы завод ни назывался – «Эльмаш», «Уралмаш» или «Уралвагон», – все равно там делают не машины и не вагоны, а оружие.

«Русские» – в том смысле, что события в Сагре становились в грозный ряд националистических бунтов, потрясавших Россию 2010-х годов. В один ряд с погромом на Манежной площади в Москве. В один ряд с резней в карельской Кондопоге. Мрачная неуправляемая сила, разбираться с которой должна, без сомнения, федеральная власть. И если разбирается Ройзман, то выходит так, что он здесь был представителем федеральной власти, а тогдашний губернатор Мишарин только мешался ему.

Губернатор Мишарин приехал в Сагру в тот самый день, когда сагринские мужики ездили в Екатеринбург к Ройзману. Тоже лыко в строку. Скорее всего, это они случайно разминулись. Но получилось так, что к мужикам в Сагру едет губернатор, а мужики губернатора игнорируют, везут челобитную Ройзману, у которого даже и должности никакой нет, а есть только слава народного защитника.

Там, в Сагре губернатор Мишарин спрашивал начальника Главного управления МВД Михаила Бородина, жаловались ли сагринцы полицейским на Цыгана. А Бородин отвечал, что не жаловались, дескать. Ни на предполагаемое воровство, ни на предполагаемую торговлю наркотиками, ни на предполагаемые связи с преступным миром. И тут же URA.RU подхватывал: Бородин – не местный, прислан из Москвы, уральских реалий не знает, с людьми разговаривать не умеет, милицейскую работу «на земле» организовать не способен. И в этих оценках присланного из Москвы полицейского начальника выкристаллизовывалась еще одна проблема федерального уровня – региональный сепаратизм, всегдашнее недоверие, если не сказать ненависть, уральцев к москвичам.

Эти акценты, исподволь расставляемые URA.RU, а еще тот факт, что уральское это средство массовой информации читали и в Москве, за считаные дни превратили сагринскую историю в скандал общероссийский.

Разбираться от федеральной власти приехал глава следственного комитета Александр Бастрыкин. Спросил Михаила Бородина, как это так получилось, что милиция не приезжала на место событий два с половиной часа – ведь звонили сагринцы, звали же на помощь? И Бородин не нашел ничего лучше, как пробубнить, что пятница была, дескать, дачники ехали за город, милиция, дескать, застряла в пятничных пробках. Тут Бастрыкин вспылил: в одиннадцать вечера пробки? Милиция с мигалками не может объехать дачников? И пошел отчитывать екатеринбургских милиционеров за то, что, покрывая преступников и не приезжая стремглав на вызов, раздувают межнациональную вражду на всю страну.

А чуть позже приехал министр внутренних дел Рашид Нургалиев и чем свет ругал екатеринбургских ментов за непрофессионализм. Выяснилось к тому времени, что Цыган проживал по фальшивому паспорту.

А еще чуть позже заместитель генерального прокурора Золотов ставил уральским полицейским на вид, что нельзя работать эффективно, если не сотрудничаешь с местными общественными организациями. Ройзмана имел в виду, фонд «Город без наркотиков». Потому что прежде, чем стать заместителем генерального прокурора в Москве, Юрий Золотов был областным прокурором в Екатеринбурге, Ройзмана давно знал и, на расследования Ройзмана опираясь, лично срывал погоны с тогдашних своих коррумпированных подчиненных.

Дальше сагринская история разворачивалась в терминах совсем уж общенациональных и общегосударственных. Действия Ройзмана в Сагре приобрели символический характер, превратились в политические перформансы. Во главе с Ройзманом сотрудники «Города без наркотиков» установили при въезде в Сагру пограничный полосатый столб с надписью «Россия». Кого-то из богатых своих приятелей Ройзман уговорил оснастить сагринский фельдшерский пункт медицинским оборудованием и лекарствами, которые сам привез и которых сагринская фельдшерица не видала десятилетиями. От своего имени Ройзман вручил защитникам Сагры награду, статуэтку Серебряного льва – за храбрость. И в довершенье собственными руками укрепил Ройзман на крыше фельдшерского пункта российский национальный флаг.

Все эти его поступки были хоть и символическими, но достойными президента страны. Устанавливать государственную границу, заботиться о здравоохранении, вручать награды, поднимать государственный флаг.

Не в годы своего депутатства, а именно здесь, в Сагре, Ройзман стал политиком федерального масштаба. И многие замечали тогда, что эти символические перформансы – Аксанин стиль.

Можно ведь было и по-другому освещать события в Сагре. Не так, как URA.RU. Вот журналист «Комсомольской правды» Семен Чирков про те же самые события пишет статью под заголовком «Массовая драка в поселке Сагра: защищая поселок, дачники убили человека». Не «война», стало быть, а «драка». Не «русские», стало быть, а «дачники». После серии статей про Сагру Чирков, который прежде был журналистом, с которым Ройзман охотно общался, превратился во врага, которому Ройзман отказывает в интервью и которого адвокат Ройзмана Анастасия Удеревская во всеуслышание называет продажным.

Впрочем, газете «Комсомольская правда» недостаточно показалось переквалифицировать «русских» в «дачников» и «войну» – в «драку». На Урал отправлена была из Москвы бронебойная артиллерия – специальный корреспондент «Комсомолки» Ульяна Скойбеда.

В ее четырех печатных репортажах и двух документальных фильмах сагринские события предстают совершенной противоположностью той истории, которую в блоге своем рассказывает Ройзман и, вторя Ройзману, Аксанин URA.RU.

Почему, спрашивает Скойбеда, в перестрелке между шестьюдесятью вооруженными бандитами и десятью деревенскими мужиками раненые есть только на стороне бандитов? Не логично ли предположить, что среди сагринских мужиков раненых должно быть больше?

Почему у нападавших, которые все были задержаны, не изъято ни одного ствола, а только бейсбольные биты и топоры?

Почему тело погибшего во время нападения на Сагру Фаига Мусаева буквально изрешечено дробью? Разве может так разворотить человека один выстрел из дробовика? Неназванный следователь говорит Скойбеде, что тело Мусаева буквально разворочено выстрелами от шеи до паха. Говорит, что стреляли в Мусаева как минимум четыре раза, причем уже в лежачего, почти в упор, добивали. Так анонимный следователь говорит, но трупа не показывает.

По версии Скойбеды, сагринские мужики были пьяные, сами позвали криминальных знакомых Цыгана на разборку. И устроили засаду при въезде в Сагру.

По версии Скойбеды, Сергей Зубарев вовсе не в бане был, когда ему позвонили и позвали защищать поселок, а сидел в засаде при въезде в поселок, жарил с мужиками шашлыки, выпивал и набирался пьяной храбрости. Скойбеда называет Зубарева положенцем или смотрящим. По словам Скойбеды, Зубарев претендовал на то, чтобы представлять в деревне какую-то банду и со всех, кто работает, собирать в деревне дань. И с Цыгана, рубившего лес возле железной дороги, требовал денег 25 000 рублей. А Цыган пожаловался родственнику жены, сидевшему в тюрьме. Что ж тут странного? Разве мы не знаем, что в тюрьме у заключенных есть телефоны, что родственник с воли может позвонить в тюрьму и из тюрьмы организуют ему помощь?

По версии Скойбеды, деревенские бандиты и городские бандиты просто не поделили Цыгана, зарабатывавшего на заготовке леса, просто не договорились о том, кто будет крышевать его, то есть получать дань и защищать от чужих преступных группировок.

Никаких наркотиков, никакого межнационального конфликта, никаких русских богатырей против понаехавших на Урал кавказцев. Никакой войны.

Но это и есть война. Сколько ни читай материалов по сагринскому делу, нельзя ничего понять. Нет ни одного подтвержденного факта. Есть версия Ройзмана, которую защищает URA.RU, и есть версия начальника ГУ МВД Михаила Бородина, которую защищает «Комсомольская правда».