Ройзман. Уральский Робин Гуд Панюшкин Валерий
Нельзя узнать правду. Правдой будет считаться та версия, которая победит в этой информационной войне.
Глава десятая
Заложники
Во время инаугурации губернатор Куйвашев говорил долго. В его инаугурационной речи видна Аксанина рука. Он сказал в частности, что это свое назначенное губернаторство воспринимает исключительно как избирательную кампанию, предшествующую губернаторским выборам, которые вернутся ведь скоро. Та самая мысль, что высказала ему Аксана в ту самую ночь, когда Куйвашев, узнав о своем назначении, приехал к ней прямо из аэропорта, а Ройзман не довез Аксане из Быньгов теплые булки.
Инаугурация была 29 мая 2012 года.
А 17 июня умерла Таня Казанцева, пациентка женского реабилитационного центра в деревне Сарапулка. Эта Таня была из Тагила, ей было двадцать девять лет, у нее было двое детей, и наркотики она стала принимать уже совсем взрослой, кажется, в связи с тем, что никак не могла справиться с головными болями, мучившими ее после травмы черепа, полученной в автомобильной аварии.
Когда Таня поступила в реабилитационный центр, голова у нее болела почти ежедневно, и Таня не сразу поняла, что болит сильнее и иначе. Но однажды пожаловалась все же – очень сильно болит. Игорь Шабалин, возглавлявший тогда женский центр в Сарапулке, позвонил в скорую, но в скорой не нашлось машин, чтобы ехать в деревню. Таня наелась анальгина и легла спать.
На следующий день боли только усилились. Опять позвонили в скорую и получили отказ. Тогда две девушки-реабилитантки побежали в фельдшерский пункт, который все же есть в Сарапулке. Пришла фельдшерица. Велела Тане нагнуть голову к груди, поднять ноги, с закрытыми глазами достать рукою нос – опасалась энцефалита, потому что лето ведь было, клещи. Но Таня смогла склонить голову, поднять ноги и коснуться носа, чего обычно больные энцефалитом не могут. Фельдшерица пожала плечами и ушла, так ничего и не предприняв.
Еще через пару дней Таня потеряла сознание. Тут уж скорая приехала, увезла Таню в больницу в город Березовский, и в больнице Таня, не приходя в сознание, умерла.
Сразу после Таниных похорон во все реабилитационные центры и в сам офис фонда «Город без наркотиков» пришла полиция. Обыскивали, изымали документы, предлагали реабилитантам уйти, если хотят уйти. И ведь известно, как ведут себя наркопотребители, люди, чья воля подавлена наркотиками: если сказать им, что надо остаться и проходить реабилитацию, – они остаются, если сказать, что надо уйти, – они уходят и берутся за наркотики снова. Большинство ушли. Многие из ушедших написали заявления в милицию о том, что их удерживали в реабилитационных центрах насильно. Число реабилитантов в центрах «Города без наркотиков» сократилось на шестьдесят человек, больше чем вполовину. Но многие и остались. И многие не стали писать в милицию никаких заявлений.
Ройзман называл это спланированной атакой на Фонд. Атакой, которая только ждала повода, и, когда Таня Казанцева умерла от менингоэнцефалита – дождалась.
Но это было только начало атаки. Еще через неделю отряд СОБР окружил реабилитационный центр в Сарапулке. Бойцов пытались не пустить. Но они принялись ломать дверь кувалдой и сломали бы, потому что реабилитационный центр представляет собою обычную деревенскую избу. Перепуганные девушки-реабилитантки пустили бойцов СОБРа, а многие разбежались и попрятались в лесу. Полицейская пресс-служба потом скажет, что это Ройзман нарочно вывозил реабилитанток в лес и прятал.
Опять обыскивали, опять возили реабилитанток в отделение милиции, склоняли писать заявления, допрашивали до слез, добивались показаний, что, дескать, побои, незаконное лишение свободы, голод, пытки. Некоторые девушки написали такие заявления. Некоторые не написали и вернулись в Сарапулку.
А Ройзман раздавал интервью и говорил, что это атака, атака, атака, месть за то, что еще весной он обвинял полицейское начальство Екатеринбурга в коррупции и связях с наркоторговцами.
Ройзман отбивался, презрев простое правило, что если тебя атакуют силами полиции – беги. А не можешь бежать – затихни и ищи покровителей. И вот тут Аксана Панова и Евгений Ройзман допустили ошибку. Вместо того, чтобы бежать или затихнуть, Аксана отважилась на контратаку.
Это было нарушением договоренностей и это было просто глупо – Аксана теперь признает. Если воюешь с ментами, не трогай одновременно другие силовые структуры. Не трогай фээсбэшников, не трогай прокурорских – нельзя воевать со всеми сразу. К тому же, продавая URA.RU подставному кремлевскому бизнесмену, Аксана обещала, что громких коррупционных скандалов на ее портале больше не будет. И нарушила обещание. И можно сколько угодно кричать, что менты первые нарушили шаткое перемирие, первые использовали трагическую смерть Тани Казанцевой, чтобы разгромить Фонд. Можно говорить даже, что это просто губернатор Куйвашев перестал защищать ее, Аксану, потому что Аксана окончательно из двух Евгениев выбрала Ройзмана. Ничего не изменится: нарушила договоренности – получи войну.
1 августа 2012 года на сайте URA.RU за подписью Аксаны Пановой была опубликована статья «Именем заместителя генпрокурора». В статье рассказывалось про то, как екатеринбургский замгенпрокурора Пономарев построил себе дачу по подложным документам и прорубил к даче дорогу по территории заповедника. Аксана утверждает, что дальнейшие злоключения мертвой Тани Казанцевой и живых сторонников Евгения Ройзмана были прямым следствием этой статьи.
Сразу после публикации, чуть ли не на следующий день следователь, занимавшийся делом Тани Казанцевой, сказал отцу погибшей молодой женщины, что тело будут эксгумировать, что будут искать и найдут следы побоев. Что, по версии следствия, в смерти Тани виновен не энцефалитный клещ, не давнишняя травма черепа и даже не наркотики, а сотрудники Ройзмана – начальник реабилитационного центра Шабалин и вице-президент «Города без наркотиков» Маленкин. Что, дескать, они, с ведома Ройзмана, избивали Таню и однажды забили до смерти.
Так примерно сказал следователь, но Танин отец наотрез от эксгумации дочери отказался и даже – вот оно, уральское упрямство! – установил на могиле дочери автомобильную сигнализацию.
9 августа 2012 года сигнализация сработала. Отцу Тани Казанцевой пришла на телефон эсэмэска. Мужчина оделся быстро, сел в машину и помчал на кладбище.
А полицейские, когда сняли с могилы венки и выкорчевали крест, обнаружили, что венки и крест связаны проводами. И если полицейский в России видит провода, ему не приходит в голову, что это отец покойной провел сквозь венки автомобильную сигнализацию, дабы не допустить осквернения могилы дочки. Полицейский думает – бомба. И вызывает саперов. А с саперами приезжает ФСБ. А с ФСБ приезжают спецподразделения. И начинают действовать по плану, заранее разработанному на случай бомбы. Оцепляют всю территорию на расстояние взрывной волны. Выводят за оцепление всех гражданских. Не пускают журналистов. Никому ничего не говорят.
И отец молодой женщины, которую выкапывают сейчас из могилы, приехав на кладбище к дочке, натыкается на оцепление. А сапер, разобрав провода, говорит: «Это ж сигнализация автомобильная. Во дает мужик!» И уезжает. А полицейские остаются эксгумировать как хотят – без понятых, без протоколов.
Тело достают из земли, еще раз обследуют и по итогам обследования арестовывают Игоря Шабалина, который был в Сарапулке, когда Тане стало плохо. А Игорь Шабалин дает показания против вице-президента Фонда Евгения Маленкина, который ведь и правда чуть ли не каждый день в Сарапулку ездил. Из показаний Шабалина (он заявит потом, что даны они под пытками) следует, что это Маленкин велел ему применять к реабилитанткам физическую силу. Теперь Маленкин должен сказать следователям, что, в свою очередь, ему насильно девчонок удерживать, бить и не кормить велел Ройзман.
Только Маленкин этого не скажет. Маленкин сбежит.
Кто такой Евгений Маленкин – надо понимать. Евгений Маленкин – алкоголик, не пьющий пятнадцать лет. (Он, даже и когда его арестуют спустя год скитаний, скажет, что алкоголик, несмотря на пятнадцатилетнюю трезвость. И попадет на медицинское освидетельствование.) Алкоголик – это такой человек, чья жизнь подчинена алкоголю полностью, состоит из опьянения и похмелья. И вот однажды алкоголик понимает, что не может сам с этим справиться, погиб, пропал. И тогда идет на анонимную группу или в общество трезвенников и просит помочь. И получает помощь. Держится, не пьет, обсуждает свои новые ощущения от жизни на группе с такими же, как он, завязавшими алкоголиками. Ведет дневник. В письменном виде переосмысливает свою жизнь по модной ли западной системе «12 шагов», по доморощенной ли системе Шечко, – так или иначе перебирает свою жизнь поэпизодно, пытаясь вспомнить, когда именно и почему именно алкоголь стал для него важней работы, семьи, друзей, любви – всего на свете.
Однажды алкоголик понимает, что трезв уже долго и может оставаться трезвым всю жизнь, до самой смерти. Алкоголиком он остается потому, что ему нельзя на Новый год выпить бокал вина – сорвется, снова примется напиваться до чертиков. Но совсем не пить – может.
И, поняв это, алкоголик испытывает благодарность. К тем людям, которые помогли ему, к тем, кто не отверг его, опустившегося, к анонимной своей группе или обществу трезвости, к женщине, которая его полюбила, к детям, которые согласны поиграть с ним или сходить с ним в кино. Второе сильное чувство, которое движет алкоголиком через год трезвости, – это желание помочь. Таким же, как он, алкоголикам и наркоманам, зависимым. Живущий в трезвости алкоголик чувствует себя как бы вышедшим на свободу узником. Главное его желание – помочь тем узникам, что остались в тюрьме. Алкогольную или наркотическую зависимость трезвый алкоголик всерьез считает главным в мире злом, и смысл жизни, следовательно, находит в том, чтобы с зависимостью бороться. К тому же у непьющего алкоголика обнаруживается непривычный избыток сил. Работать, жену носить на руках, с детишками возиться, по дому хозяйничать, спортом заниматься, еще общественное что-нибудь… Энергичность непьющего алкоголика иногда даже мучительна для окружающих. И вот такой человек – Евгений Маленкин.
У него есть жена Катя, женщина с ресницами, подобными мотылькам, совершенно уверенная, что ничего дурного и ничего страшного с нею и с детьми никогда случиться не может, потому что муж же есть и он решит все проблемы. И Маленкину, кажется, нравятся эти Катины иллюзии.
У него три дочки. И если бы они были мальчиками, Маленкин гонял бы с ними в футбол. А они девочки, и потому особенно трогательна неуклюжая нежность к ним хрупким со стороны огромного Маленкина.
Он состоит в обществе трезвости – том самом, которое устраивало митинг на площади к избирательной кампании Ройзмана в Государственную думу. Потому что Ройзман для Маленкина – что-то вроде Джедая, рыцаря, сражающегося с абсолютным, на взгляд Маленкина, злом. И именно поэтому, даже когда его поймают через год скитаний, никаких показаний против Ройзмана Маленкин не даст.
А еще Маленкин провел в Екатеринбурге несколько кампаний против производителей паленой водки. Находил подпольные цеха, выяснял, откуда идут поставки, свидетельствовал в судах – так что все, кто попал в тюрьму по делам о паленой водке, ненавидят Маленкина.
А еще Маленкин был чуть ли не самым активным в Фонде оперативником. Сидел в засадах, врывался в наркопритоны, таранил своим автомобилем автомобили наркоторговцев, пытавшихся скрыться, свидетельствовал в судах. Сотни наркоторговцев в тюрьмах ненавидят Маленкина, потому что он посадил их.
Именно поэтому Маленкину нельзя в тюрьму. Его просто убьют в тюрьме. Даже если тюремное начальство не подсадит нарочно к Маленкину пойманных им наркоторговцев, рано или поздно Маленкин встретится с ними случайно. Нельзя будет спать ночей, нельзя будет отвернуться к стене – удавят самодельной веревкой, сплетенной из распущенных шерстяных носков или из распоротых штанов. Как удавили Хабарова. И скажут, что повесился в камере.
Поэтому Маленкину нельзя в тюрьму. Можно быть в Фонде вице-президентом. Можно особенно любить женский реабилитационный центр в Сарапулке. Относиться к тамошним пациенткам, как к дочкам. Ездить к ним каждый день. Возить им цветы, «потому что они девочки и им надо смотреть на красивое». Возить конфеты, «потому что они девочки и у них от шоколада радость». А в тюрьму нельзя.
И когда разгромили женский реабилитационный центр, Маленкин бежал. Написал в твиттере, что отправляется в длительный отпуск-паломничество по святым местам. И исчез.
Дело было седьмого ноября, ночью. Жена Маленкина Катя, когда муж исчез, а в квартиру пришли полицейские с обыском, не смогла даже дозвониться никому из фондовских адвокатов, потому что обыски одновременно происходили и во всех остальных помещениях Фонда.
На следующий день Катя пошла к Ройзману, а Ройзман только сказал ей, чтобы она не беспокоилась о деньгах. Что зарплату мужа будут теперь привозить ей. Что ипотечный кредит помогут выплачивать. Что если какие-то непредвиденные расходы – помогут. Кате показалось, что Ройзман знает, где ее муж. И она даже попросила Ройзмана сказать ей по секрету. Но Ройзман только покачал головой. Молча. Не верил даже, что и в помещении Фонда не пишут полицейские жучки их разговора.
Промолчал и покачал головой, понимая, что если Маленкина найдут, то у Кати в тюрьме окажется муж, у Катиных дочек – отец, а у него, у Ройзмана, – заложник.
Маленкина найдут. Но год спустя. К тому времени Ройзман успеет собраться с силами, и то, что взяли заложника, будет уже не так страшно.
Шабалин… Маленкин… Третьим ройзмановским заложником к концу 2012 года оказалась Аксана. Есть у людей странное свойство, особенно здесь, на Урале, – чем страшнее события, которые происходят с ними, тем меньше страха.
На фоне этой своей информационной войны со всеми в Екатеринбурге силовыми структурами, Аксана затевает еще и рекламную кампанию URA.RU. Кампания, как принято говорить, креативная, получит еще «Каннских львов» – приз международного фестиваля рекламы.
В городе плохие дороги. На дорогах полно ям. Некоторые глубиною по полметра, и если машина попадает в такую яму, то стойкам конец и амортизаторам конец, и всех уральцев объединяет раздражение по поводу плохих дорог, потому что уральцы любят не только танки, но и автомобили. И вот Аксана придумывает вокруг ям на дорогах рисовать несмываемой краской портреты городских и областных руководителей, причем так, чтобы зияющая яма приходилась начальнику вместо рта. Портрет губернатора Куйвашева тоже красуется где-то на мостовой, и вместо рта у губернатора – яма. Весь город говорит об этом. С перепугу дорожные службы засыпают дорожные ямы мусором, и получается еще обиднее: портрет губернатора на мостовой, а во рту у губернатора – мусор. Куйвашев даже звонит и кричит, что вот в уплату за дружбу Аксана напихала ему в рот дерьма, как будто это Аксана засыпала ямы мусором, а не дорожная служба. К удивлению Аксаны, не только губернатор, но и прочие городские начальники воспринимают ее рекламную кампанию не как хоть и острую, но шутку, а оскорбляются всерьез. И глупо объяснять им, что это искусство, рекламное искусство, успешная коммуникация, вот же и «Каннских львов» дали… Оскорбляются смертельно. Не за эту рекламную кампанию именно, а за все Аксанины похождения в совокупности – и главное, за Ройзмана, – заводится против Аксаны четыре уголовных дела.
Предприниматель Кремко утверждает, что четырьмя годами ранее Аксана вымогала у него миллион рублей за то, чтобы не печатать в URA.RU статью о скором банкротстве его компании «Бона». А четыре года чего ж ждал, не обращался в полицию? Однако и через четыре года грозит по этому делу Аксане семь лет тюрьмы.
Директор областного телевидения Стуликов обвиняет Аксану в том, что вынудила его подписать с URA.RU договор информационного сотрудничества, а иначе грозилась опубликовать про Стуликова порочащую информацию. И это почти правда: Стуликов через свою телекомпанию действительно распределял между екатеринбургскими средствами массовой информации деньги от губернатора Мишарина, чтобы писали про губернатора хорошее. И это, конечно, дурно с точки зрения рафинированной свободы слова. Это подкуп журналистов, и журналисты становятся подкупленные. Но так все делают в регионах, мы уже говорили, иначе не выживешь. И уж совсем вранье, что Аксана вынудила Стуликова передать ей губернаторскую подачку, угрожая компроматом каким-то. Ведь если Стуликов распределил Аксане губернаторские деньги, боясь, что Аксана напишет про Стуликова какую-нибудь гадость, то выходит, Стуликов растратил казенные деньги на решение личных проблем. И тем не менее по этому обвинению грозит Аксане от семи до пятнадцати лет тюрьмы.
Предприниматель Белоносов обвиняет Аксану в том, что перевел на счет URA.RU 100 000 рублей за то, чтобы издание не печатало компрометирующих статей про политика Шадрина. Но нет никаких документов, подтверждающих передачу той взятки. 100 000 рублей на счет URA.RU действительно были переведены, но сразу же отправлены обратно. И тем не менее шесть лет тюрьмы грозит Аксане по этому делу.
Наконец, налоговая инспекция обвиняет Аксану в том, что сняла со счета своей компании и обналичила 12 миллионов рублей. И вот это Аксана правда сделала. Сняла деньги и заплатила людям зарплату, потому что новые владельцы URA.RU зарплату задерживали. И это правда незаконно – уход от налогов. По этому эпизоду Аксана идет в Главное управление МВД Свердловской области и пишет явку с повинной. За уклонение от налогов, в котором она сама же и призналась, Аксане полагается штраф. Но нет, следователи обвиняют Аксану в хищении средств (у себя же, Аксана совладелица), и грозит Аксане еще четыре года тюрьмы.
Двадцатипятилетний срок может набежать в зависимости от того, как будет вести себя Аксана и даст ли показания против Ройзмана, и как будет вести себя Ройзман. Вот это заложник так заложник.
Обыски, выемки документов, задержания. Сын Аксаны рыдает, когда идет обыск в квартире. Бухгалтер URA.RU рыдает, когда после обыска в редакции ее арестовывают (отпустят вскоре и все обвинения снимут). Аксана публикует фотографии рыдающих. Война так война.
В довершенье бед выясняется, что плод у Аксаны нежизнеспособен и беременность надо прерывать. Аксана публикует и это с тем намеком, что, дескать, довели правоохранители до гибели плода. И публикует фотографию эмбриона. И кто-то из журналистов докапывается, что не своего эмбриона Аксана опубликовала фотографию, а просто какую-то фотографию эмбриона, найденную в Сети. И поднимается вой, что Панова, дескать, вообще не была беременна, а придумала беременность ради информационной войны.
Никому никого не жалко. Война.
Глава одиннадцатая
Разгром
С заложниками тяжело. Они живые люди, их жалко, совестно перед их семьями. Но каждое взятие заложника – это лишь эпизод, фрагмент общей картины разгрома. Разгром – по всем фронтам.
Вот лето 2011-го. Миллиардер Михаил Прохоров предпринимает попытку возродить партию «Правое дело», которая проиграла к тому времени все на свете выборы. И вторым номером в свой партийный список зовет Евгения Ройзмана. Для Ройзмана это – шанс опять пойти во власть, в ответ на давление не сдаться, а наоборот, выиграть.
Они пожимают друг другу руки. Ройзман руку Прохорова удерживает, смотрит в глаза и спрашивает:
– Что будет, если тебе прикажут в Кремле выбросить меня из списка?
– Тогда мы уйдем вместе, – говорит Прохоров.
Ровно это вскоре и случается. Послушный Кремлю партийный съезд выгоняет Ройзмана из партии, и Прохоров уходит вместе с ним.
Вот май 2013-го. Мальчишка лет девяти сидит у Ройзмана на коленях в машине за рулем. Рулит. Ройзман уважительно называет мальчишку Сергеем Николаевичем, потому что Сергей Николаевич вот уже год как бросил курить и пить. По обочине дороги бежит собака. Машина едет собаке наперерез.
– Сергей Николаевич, – говорит Ройзман, – ты реши сразу, это хорошая собака или плохая.
– Да вроде хорошая.
– Тогда не дави ее. Поворачивай руль. Поворачивай. Еще. Сильнее.
Мы едем из детского реабилитационного центра во взрослый. Несколько минут еще Сергей Николаевич рулит молча, а потом говорит:
– Мне домой надо. К бабке. На лето. Давно не был.
– Давай лучше ты на лето в лагерь поедешь. Сделаем в Быньгах лагерь. Велосипеды там будут, байдарки, в поход пойдем.
Так говорит Ройзман мальчишке, а мне потом скажет:
– Нельзя ему домой. Там вся деревня бухает. И он снова станет бухать.
До разгрома детского и взрослого реабилитационных центров в поселке Изоплит – два дня.
Два дня спустя. Мы сидим с Ройзманом в машине у запертых, заложенных изнутри лопатой вместо засова, ворот реабилитационного центра в поселке Изоплит. Нас не пускают. Внутри обыск. Реабилитант Роман Баскин, рэпер по прозвищу Рамзес, написал друзьям письмо, в котором говорил, что его в центре удерживают насильно. Друзья отнесли письмо в полицию, и вот она, полиция, – человек двадцать в масках и с автоматами.
Обыскивают, предлагают реабилитантам писать заявления, что их насильно удерживали. Увозят детей. Тут восемь детей из детского реабилитационого центра, который по соседству, в пяти минутах езды. Дети пришли, чтобы взрослые помогли им с уроками. И нарвались на обыск. И женщина из детской комнаты милиции диктует детям заявление про то, что воспитателя своего они видят впервые. Когда дети напишут заявления под диктовку, тетка из детской комнаты милиции решит, что всех несовершеннолетних следует отправить в сиротский приемник-распределитель в город Богданович. Но не найдется машины. И спросит адвоката Анастасию Удеревскую, можно ли взять машину Фонда, чтобы отвезти в Богданович изъятых у Фонда детей. Удеревская откажет, конечно.
А родители рэпера Рамзеса тоже тут. Они считают сына наркоманом, потому что речь его часто бывала бессвязной. И им трудно было поверить, что речь бессвязна не потому, что сын под действием наркотиков, а потому, что общается с космическими существами седьмого уровня плотности, – так он сам объяснял. Они плачут и говорят, что Рома – хороший мальчик. А Ройзман раздает телефонные интервью по поводу обыска и кричит в трубку, что проклятого говнокура накрыло на второй неделе трезвости, что с солевыми так бывает и что все показания Рамзеса – типичный солевой гон, ничего больше.
Накануне я был здесь, один, без Ройзмана, ходил свободно по всему реабилитационному центру и общался с реабилитантами. Они все говорили, что находятся в центре добровольно. Рамзеса не помню. Но он мог бы сказать мне, что его держат здесь насильно.
Мы сидим с Ройзманом в машине и смотрим сквозь забор, как реабилитантов выводят на двор и везут в милицию. Многие напишут против Ройзмана заявления о насильственном удержании. Некоторые не напишут заявлений и вернутся. Но центр в поселке Изоплит все равно будет закрыт вскоре. И детский будет закрыт. И заведено будет по поводу удержания Рамзеса уголовное дело. А я буду проходить по этому делу свидетелем.
Мы смотрим, как выводят реабилитантов, и Ройзман говорит:
– Тридцать человек на улице. Мало того, что они все сейчас станут колоться, так ведь еще и будут знать, что Фонда не надо бояться. Понимаешь, Валера, менты роняют мой авторитет, и это скажется на моей личной безопасности.
Тогда же. Май 2013-го. Ночь. Жена Ройзмана Юля кормит нас, потому что мы голодные. Мы едим, а Юля рассматривает справочник «Птицы Урала» и рассказывает Ройзману, как ездила с дочерью гулять в лес и каких птиц видела.
– Вот это кто, – говорит Юля. – Это дрозд-рябинник.
Ройзман быстро жует и с набитым ртом рассказывает Юле, как разгромили в поселке Изоплит реабилитационный центр.
– А это огарь, смотри, огарь, – говорит Юля и тычет пальцем в красивую красногрудую птичку.
Но Ройзман ее не слышит. Продолжает рассказывать про обыск в Изоплите. Юля долго молчит и спрашивает потом:
– Женя, почему тебе интересно про этих твоих ужасных наркоманов и неинтересно про красивых птиц?
Тогда же. Май 2013-го. Через два дня после разгрома Ройзман устраивает субботник на берегу озера Шарташ. Съезжаются реабилитанты из разных центров, сотрудники Фонда, друзья, журналисты. В качестве почетного гостя – музыкант Владимир Бегунов из группы «Чайф». Опрыскивают запястья и щиколотки средством от клещей, потому что май и клещи уже начались. Убирают мусор. Варят на берегу плов в огромном котле. Девчонки приезжают из женского реабилитационного центра. Приходят несколько реабилитантов, которых двумя днями раньше забирали в полицию. Вернулись. Некоторые вернулись. В том числе мальчишка Сергей Николаевич. Его и еще нескольких детей воспитатель спрятал, когда в реабилитационный центр явилась полиция с обыском.
Лето 2013-го. Поздний вечер. Ройзман везет реставраторам две иконы. Две огромные доски. Очень тяжелые. Мы втаскиваем их на второй этаж реставрационного училища и кладем на стол. Ройзман с реставраторами долго обсуждают детали реставрации. Они говорят слова, которых я не могу понять. Наконец мы выходим на улицу и садимся в машину. На дверях машины написано: «Иду в мэры. Ройзман». Он уже решил баллотироваться. Он садится в машину и говорит:
– Злости у меня нет, Валера. Надо, чтобы как следует мочить начали. Иначе у меня злости нет.
«Мочить» начнут. Очень скоро реставрационное училище будет закрыто, а иконы Ройзмана арестованы.
Тогда же. Лето 2013-го. Священник отец Виктор, настоятель церкви Николы-угодника в Быньгах говорит мне, что Ройзман явил ему чудо исцеления наркоманов. И что теперь отец Виктор готов за Ройзмана хоть бы даже и на каторгу. Как в воду глядит. Совсем скоро Ройзмана будут обвинять в том, что не реставрировал иконы из Быньговской церкви, а украл. И отец Виктор будет проходить по уголовному делу пока что свидетелем. А реабилитационный центр в Быньгах закроют, и чудо, которое лицезрел батюшка ежедневно, – прекратится.
Тогда же. Лето 2013-го. В женском реабилитационном центре девчонки кормят нас пирогом с капустой. Этот центр тоже закроется. Вот-вот.
Тогда же. В офисе фонда «Город без наркотиков» на улице Белинского Дюша Кабанов сидит в кабинете Ройзмана и ждет, пока Ройзман поговорит с кем-то. Офис, между прочим, под судом. Губернатор Мишарин сдавал этот офис Ройзману безвозмездно. А губернатор Куйвашев потребовал договор о безвозмездной аренде расторгнуть и заключить новый договор – на 300 000 рублей в месяц.
Дюша сидит и говорит:
– Не надо было с Прохоровым связываться. Это политика. И с Пановой не надо связываться. Пановой дадут орден за развал Фонда. Я скажу Женьке. И на Путина не надо переть. Это политика. Это война. Но состояние войны – Женькин кайф. Даже когда все хорошо, он ищет войны, а уж теперь-то… Надо остановиться, оценить ситуацию, говно отбить и переть дальше.
Через минуту Дюша попытается отговорить Ройзмана баллотироваться в мэры. И Ройзман не послушает его.
Тогда же. Лето 2013-го. Мой источник в екатеринбургской полиции скажет мне:
– Какого вероисповедания Ройзман?
Я пожму плечами.
– Чего ты не знаешь? Иудейского. И вот скажи мне, как иудей может заниматься православной иконой?
Тогда же. Ройзман организует традиционный для фонда «Город без наркотиков» футбольный турнир. Арендует семь футбольных площадок. На всякий случай. На тот случай, если в последний момент арендодатели расторгнут договор по надуманной причине. И правильно делает. В последний момент два стадиона действительно турнир проводить откажутся. Но ничего. Есть запасные варианты.
Тогда же примерно. Начальник отдела по борьбе с организованной преступностью Константин Строганов едет в отдаленную колонию, чтобы встретиться с националисткой Василисой Ковалевой, осужденной на девятнадцать лет за соучастие в двойном убийстве. В первый день осужденная говорит со Строгановым только по-английски. Во второй, когда Строганов берет с собой переводчика, Ковалева говорит только по-французски. В третий день Ковалева дает показания, что была, дескать, любовницей Ройзмана, что вместе с ним торговала крупными партиями наркотиков и что вообще фонд «Город без наркотиков» – это наркоторговый синдикат.
Эти показания Ковалевой, снятые Строгановым на видео, покажет перед самыми мэрскими выборами журналист Андрей Караулов в программе «Момент истины».
Ройзман вспомнит, что, действительно, с Ковалевой однажды виделся. Пришла молодая женщина с большой грудью и попросила Ройзмана с ней сфотографироваться. Сфотографировался. Каждый день уж десяток-то женщин точно просят Ройзмана сфотографироваться с ними.
Журналиста Караулова Ройзман публично назовет проституткой. Караулов за это подаст на Ройзмана в суд.
Почти каждый день Ройзман встречается с избирателями. Арендовать помещение для таких встреч в Екатеринбурге практически невозможно. Встречается во дворах, в парках, просто на перекрестках.
Каждую субботу, надевши красную майку, Ройзман устраивает пробежку по набережной. Как правило, с ним бежит несколько десятков, а то и несколько сотен человек. Пробежка начинается от здания губернаторской резиденции. Нарочно. Напоказ. Дразнить гусей. Дергать тигра за усы.
Глава двенадцатая
Мэр
– Сразу после выборов меня закрывать будут, – говорит Ройзман. – Но лучше же сидеть в тюрьме избранным мэром, чем просто так.
– А мне все равно как сидеть, – говорит Аксана Панова. – Вот увидишь, мы проиграем пару процентов.
– И что? – спрашиваю.
– И пи…ец! Хочешь пирожное? Здесь вкусные пирожные.
Мы сидим в кафе «Шоко» в самом центре города Екатеринбурга. Если выйти на улицу, то прямо над головой увидишь черную растяжку «Мама, не голосуй за бандита». Любой горожанин знает, что «бандит» – это Евгений Ройзман. На растяжке изображена девочка. Она закрывается рукой от чего-то страшного. Эта девочка на плакате по случайному совпадению похожа на младшую дочку Ройзмана Женю. А предполагаемый бандит сидит напротив меня в кафе и ест пирожное.
8 сентября, день выборов. Теоретически агитация в день выборов запрещена, но плакатами «Мама, не голосуй за бандита» завешан весь город. А неделей раньше вышла передача Андрея Караулова «Момент истины», и там говорилось, что в молодости Евгений Ройзман воровал у любовниц кофточки и колечки. Там говорилось, что фонд Ройзмана «Город без наркотиков» торгует наркотиками. Что реабилитационные центры «Города без наркотиков» – это частные тюрьмы, в которые любой желающий может за деньги заключить любого неугодного родственника или знакомого. А еще там показывали фотографию, на которой человек, похожий на Евгения Ройзмана, запечатлен вместе с известным криминальным авторитетом.
– Да мы прогуляли эти колечки, – говорит Ройзман. – На такси проездили.
Передо мной на столе лежит тридцатилетней давности приговор. Три года за воровство, мошенничество и незаконное ношение ножа. Приговор очень хорошо издан. Желтая картонная обложка. Внутри – набранный как будто на пишущей машинке текст. Не только приговор, но и справка из психиатрической больницы. Из справки следует, что Ройзман не то чтобы сумасшедший, но с придурью безусловно. Такое ощущение, что держишь в руках настоящее, советских еще времен, уголовное дело. Накануне выборов это «Дело Ройзмана» было напечатано сотнями тысяч экземпляров. Какой-то человек из губернаторской команды даже приходил к Аксане Пановой в ройзмановский предвыборный штаб и предлагал купить «Дел Ройзмана» целый грузовик. Аксана купила, сколько хватило денег, но все равно «Дело Ройзмана» лежит по всему городу в почтовых ящиках, распространяется бесплатно в кафе и просто валяется под ногами на тротуарах.
Еще у меня есть письмо. Глава городской избирательной комиссии Захаров доводит до сведения избирателей, что кандидат на должность мэра Ройзман Евгений Вадимович снят с выборов. Потому что в 1981 году был осужден по нескольким тяжким статьям УК. Фальшивка, конечно. Но очень качественно изготовленная. Написанная хорошим канцелярским языком, снабженная синей печатью избиркома и подписью председателя. Такое впечатление, что держишь в руках цветной ксерокс настоящего избиркомовского документа.
Аксана говорит, что этих листовок напечатан и разбросан по почтовым ящикам миллион в миллионном городе. Преувеличивает, наверное. Но даже мне, только что приехавшему, досталась листовка.
Мы пьем кофе. Ройзман, по своему обыкновению, эспрессо и американо – смешав вместе. Аксана звонит председателю избирательной комиссии Захарову. Они старые приятели и на «ты». И да, он уже выступил с опровержением. И нет, он не знает, почему никто до сих пор не дал его опровержение в эфир.
А Ройзману звонят люди по трем телефонам сразу и говорят, что когда нашли листовку в почтовом ящике, то не поверили, конечно, что Женя снят с выборов, нельзя же ведь накануне голосования. Но теперь, когда про это рассказало радио «Эхо Москвы»…
– Нет, я не снят, – говорит Ройзман в телефоны. – Нет, я не снят. Не снят. Нет.
И себе под нос:
– Завалили! Они завалили явку. Люди не идут. Не идут голосовать. Поверили.
И Аксане:
– Послушай, вечером все с дач поедут. Надо плакаты нарисовать от руки «Успей проголосовать». И ребят поставить при въезде в город на всех дорогах.
И мне про губернаторских людей:
– Если выиграть, они сойдут с ума и станут мстить. У них в руках мои заложники. А если проиграть, то просто растопчут.
А на стене висит плазменная панель. В ней каждые полчаса губернатор Куйвашев призывает екатеринбуржцев прийти на выборы и проголосовать за надежного кандидата. «Надежный кандидат» – это слоган губернаторского ставленника Якова Силина.
Двумя часами раньше я и не думал, что окажусь в этаком эпицентре артобстрела. Я понимал, конечно, что выборы, грязные технологии и все такое. Я видел, конечно, растяжки «Мама, не голосуй за бандита». Но погода была солнечная, и молодые женщины ходили по улицам на каблуках, потому что здесь, на Урале, они все еще считают своим долгом ходить на каблуках. Подошел к двухэтажному кирпичному зданию и толкнул дверь, над которой было написано «Фонд “Город без наркотиков”» и рядом с которой на стене написано было «Спасибо тебе».
– Евгений Вадимович здесь?
Вахтер покачал головой. Он слушал радио «Эхо Москвы», екатеринбургский корпункт которого врал, будто Ройзман снят с выборов.
Я вышел на улицу. Зашел в соседнюю дверь, над которой большими буквами написано было «Музей невьянской иконы» и маленькими буквами «Галерея Арт-Птица».
– Евгений Вадимович здесь?
– Валера, привет!
За моей спиной скрипнула дверь, впуская Ройзмана, исхудавшего и бледного, протягивающего мне руку.
– Ай! – сказал я, потому что тут у них на Урале принято пожимать руку до боли.
Мы поднялись на второй этаж. В музейном зале было тихо и свет был такой, как бывает в церкви, – отраженный иконами. Пожилая смотрительница рассказала Ройзману, что в тот день музей посетили шестнадцать человек.
– И все проголосовали за вас.
– Как и все приличные люди, – отвечал Ройзман.
Это была формула, которую он придумал, чтобы отвечать в день выборов людям, проголосовавшим за него. Он всегда так делает. Придумывает формулы и повторяет, пока его формулы не станут пословицами. «Это мой город», «Здесь живут достойные люди», «Моим глазам свидетелей не надо», «Труднее всего доказывать очевидное», «Главное вовремя понять, что война закончилась, и перестать пускать поезда под откос». Он всегда так делает. Брать у него интервью бесполезно. Получишь набор формул. Поэтому я сказал:
– Ты похудел, Женя.
А он отвечал:
– Нет.
Тогда я спросил:
– Где тут у тебя туалет?
– Там, – Ройзман махнул рукой. – Он чистый.
Когда я вернулся из туалета, в служебной комнатке позади музейного зала были чай, мармелад и два реставратора. Пожилой и молодой. Может быть, отец и сын. Как в стихотворении про вересковый мед. Они хотели денег за работу. И Ройзман дал им тысяч двадцать, потому что было утро, и утром у него бывают деньги. Вечером не бывает никогда. Я проверял. И в кафе «Шоко» у него неоплатный кредит.
Старый реставратор склонялся над иконой и говорил, что ее трудно будет «открыть». Икона была потрескавшаяся и закопченная. А Ройзман говорил, что знает это письмо. А молодой реставратор все время как будто хотел сказать что-то и наконец решился:
– Евгений Вадимович, у нас следователи были… Сказали, что как только мы дадим на вас показания, отделение сразу откроют.
Этот парень, он учится на отделении реставрации местного художественного училища. Отделение реставрации закрыла полиция. Иконы, многие из которых принадлежат Ройзману, арестовали. Ройзман пожал плечами.
Когда реставраторы ушли, я спросил:
– Женя, а что это за двенадцать икон, пропавшие в Быньгах?
Я спросил потому, что мне нравится в деревне Быньги по дороге на Невьянск, где у Ройзмана был реабилитационный центр. Изба, в которой жили два десятка наркоманов. И в качестве трудотерапии реставрировали местную церковь. И вот полицейские утверждают, что из этой церкви пропало двенадцать икон. А священник отец Виктор говорит, что ничего не пропало. И если Ройзмана обвинят в пропаже не пропавших икон и посадят в тюрьму, то пусть и его, отца Виктора сажают. Потому что он видел своими глазами чудо исцеления наркоманов от наркомании и готов за это чудо – в узилище.
– Да ничего там не пропало, – отвечал Ройзман. – Мы отвезли иконы на реставрацию. А они (Ройзман имел в виду полицейских) арестовали эти иконы и вообще арестовали у меня сто тридцать икон. И я знаю, что они будут делать. Вот у них числится украденной какая-нибудь, например, Казанская Божья Матерь, они найдут среди моих икон Казанскую Божью Матерь, приведут бабку, у которой украли Казанскую, и скажут: «Признай эту икону своей, тебе ее отдадут, она кучу денег стоит».
Открылась дверь и вошла Юля. Жена Ройзмана Юлия Крутеева. Мать младших дочек Ройзмана и владелица галереи «Арт-Птица». Она улыбнулась мне, потому что в прошлый мой приезд мы долго с ней болтали, и Юля рассказывала про молодость, про любовь, про ройзмановские романы на стороне и про то, почему она с Ройзманом не развелась несмотря на романы.
Юля улыбнулась, поздоровалась, но не остановилась поговорить со мной, потому что на этот раз я приехал ради выборов. Я был из грязного мира, в котором накануне выборов огромным тиражом от Юлиного имени опубликовали и разбросали по почтовым ящикам письмо, что Ройзман, дескать, изменник, и если он изменял жене, то, стало быть, изменит и избирателям, и нельзя за него голосовать. И Юлина подпись. Я был из этого грязного мира, и Юля прошла мимо, в галерею, к своим колечкам, сережкам и медным литым медведям, потому что медные медведи, по крайней мере, не публиковали от Юлиного имени никаких фальшивых подметных писем.
А мы ушли в штаб и потом обедать. И вот сидим в кафе «Шоко», а Ройзману и Аксане то и дело звонят наблюдатели с разных участков и рассказывают, как подвезли автобусами целую толпу карусельщиков, голосующих по открепительным удостоверениям уже, наверное, в двадцатый раз. Ройзман говорит:
– Все, я больше не могу так сидеть. Поеду по участкам поезжу.
И мы идем искать машину.
Мы ищем серую «Тойоту Ленд Крузер», на бортах которой большими синими буквами написано «Иду в мэры. Ройзман». Излишняя надпись, потому что и так все в Екатеринбурге знают машину Ройзмана. Мы ищем машину, а ее нигде нет. Еще утром Ройзман попросил Самодела заправить полный бак, Самодел заправил, отдал ключи, но куда поставил машину, не сказал, а сам уехал в Изоплит. Самодел – это прозвище человека, который в Изоплите занимается авторемонтной мастерской при реабилитационном центре. Черт знает, где эта машина! С ног сбились. Три квартала обыскали.
Ройзман растерян. Он не говорит, что проиграл, но, по-моему, думает, что проиграл. А у дверей фонда «Город без наркотиков» стоят на улице три парня и курят. И Ройзман говорит:
– Смотри, Валера, все трое кололись. И уже десять лет не колятся. Семьи у всех, дети…
– Что ты мне это говоришь, ты это избирателям скажи.
– Да я говорил.
Потом мы садимся в белый «Мерседес» к одному из сотрудников Фонда и едем. И я знаю, что вот сейчас начнется ЭТО.
ЭТО начинается еще метров за триста до избирательного участка, расположенного в типовом школьном здании в глубине дворов.
– Здравствуйте! – говорит женщина лет пятидесяти. – Я голосовала за вас!
– Как и все приличные люди, – отвечает Ройзман своей формулой.
– Вы меня не помните? Я к вам сына привозила на реабилитацию пять лет назад.
– Как он? – говорит Ройзман.
– Хорошо. Не колется. На работу устроился. Сварщиком. Можно с вами сфотографироваться?
Ройзман улыбается, обнимает женщину, и кто-то из прохожих фотографирует их на мобильный телефон.
– Здравствуйте! – говорит мужчина лет сорока, вытаскивая из кармана листовку. – Это ведь неправда, что вас сняли? Мы всей семьей идем голосовать за вас.
– Как и все приличные люди.
– Можно с вами сфотографироваться?
Улыбки, объятия…
– Здравствуйте! – молодой человек лет двадцати пяти очень спортивного вида. – Я у вас на Изоплите лежал…
Улыбки, объятия…
– Здравствуйте!
Мужчина, женщина, старик, ребенок, военный, полицейский…
Знакомые мои журналисты из пресс-службы екатеринбургской полиции говорят, что Ройзман гениальный пиарщик и весь город убедил в том, что всем помог. Журналист Бершидский пишет, что вот точно так же в Колумбии все простые люди любят Пабло Эскобара, а в Палестине вот точно так же любят движение ХАМАС.
– Здравствуйте! – две девушки с двумя безродными собаками, одна из собак хромая. – Можно с вами сфотографироваться?
Объятия, улыбки…
– Помните, мы приют… Вы нам помогли приют для бездомных животных строить. Смотрите, как она умеет.
По команде одной из девушек хромая собака танцует на задних лапах, прыгает в кольцо из рук, кувыркается по земле. А вторая девушка закуривает. И Ройзман говорит:
– Не курите только, девчонки. Такие хорошие девчонки, а курят.
Та, что курила, выбрасывает сигарету и говорит:
– Можно с вами сфотографироваться?
– С красивыми девчонками что же не сфотографироваться?
– Можно мы к вам еще придем? Нам нужно…
– Приходите. Если вам собак разместить негде, можно у нас. Есть место и есть, кому ухаживать. Не курите только.
ЭТО – на каждом участке.
Улыбаются и здороваются милиционеры, охраняющие выборы, председатель и члены избирательной комиссии, наблюдатели – даже те, что наблюдают тут от других кандидатов. И Ройзман говорит им: «Спасибо, потерпите еще несколько часов, удачи вам, счастья». Он говорит так даже наблюдателям от других кандидатов.
И на улице, когда Ройзман с избирательных участков выходит, к нему бегут социологи из ВЦИОМа, и социологи от «Единой России», и им самим нанятые социологи. И говорят:
– Вы выигрываете.
Почти до самого утра ВЦИОМ будет публиковать данные экзит-полов, согласно которым Ройзман проигрывает. А здесь, на земле, эти женщины с анкетами все как одна говорят:
– Вы выигрываете. Можно с вами сфотографироваться?
Примерно пять часов вечера. На обратном пути в машине Ройзман говорит:
– Вот, чуйка у меня появилась. Что мы выигрываем.
– Подожди еще, – говорю.
– Нет, выигрываем, и придется мне работать мэром.
– Подожди еще, – говорю. – К вечеру накидают против тебя. А ночью пририсуют.
– Не успокаивай меня. Смотри, ты видел в школе этот двор? – он говорит про внутренний двор, не использующийся и заваленный строительным мусором. – Туда же аккурат помещается баскетбольная площадка.
– Ты собираешься строить баскетбольные площадки?