Тени убийства Грэнджер Энн

Глава 7

«Процесс по делу Уильяма Прайса Оукли, обвиняемого в убийстве его жены Коры в прошлом году, начался сегодня, породив немалое волнение. Зал суда переполнен, желающие присутствовать с рассвета выстроились в очередь. Скамьи для прессы тоже заполнены, некоторые джентльмены прибыли из Лондона. Даже представитель международного агентства новостей, открытого бароном фон Рейтером, вооруженный пером и бумагой, готовится распространить по миру подробности. Дела об убийстве вызывают большой интерес во всех концах света».

Стэнли Хакстейбл, плотный рыжеволосый молодой человек, постоянный судебный репортер «Бамфорд газетт», был доволен заметкой. По поручению работодателя он сидит на всех судебных процессах. Как правило, они длятся недолго, злодеи предстают перед судом магистрата[4]. Бамфорд не колыбель преступлений, если не считать мелких краж и обычных пьяных драк в день получки. Стэнли не часто выпадает подарок вроде убийства и присутствия в своем профессиональном качестве на выездной сессии в Оксфорде. Для жителей Бамфорда Оукли свой, местный. Они хотят знать подробности, и дело Стэнли их предоставить, поспешно возвращаясь в конце дня в город с материалом для специального вечернего выпуска, освещающего процесс.

Вся страна разделяет их любопытство. Достаточно взглянуть на довольно тесную ложу для прессы, битком набитую потными журналистами. Сидящий рядом со Стэнли представитель агентства Рейтер без конца протирает платком лоб и шею.

Стэнли уложил котелок на коленях, облизал кончик карандаша. Когда он был новичком-репортером, его учили все записывать. «Ты думаешь, будто запомнишь, мальчик, но нет, уверяю тебя!» – говорил наставник. Поэтому он тут же записал: «В суде очень жарко».

Наверняка будет еще жарче. Зал небольшой. Ложа для прессы представляет собой единственную узкую скамью, обнесенную низкой деревянной перегородкой, расположенную сбоку под прямым углом к остальным скамьям, которые тянутся от стены до стены. Напротив ложи для прессы точно так же стоят скамьи присяжных. Слева от Стэнли свидетельское место. Впереди справа лицом к присяжным сидят адвокаты. За ними пустой ряд, наполовину огороженный, – скамья подсудимых. Дальше возвышающиеся ряды серых скамей для публики, которая быстро их заполняет, толкаясь в дверях. «Как сельди в бочке, – записал Стэнли. – И пахнет так же».

Наконец все уселись в ожидании, затаили дыхание, предчувствуя драму. И драма началась. Как сценический дьявол из люка, возник обвиняемый Уиль ям Оукли под конвоем – сначала головы, потом туловища поднимались по узкой лестнице из подземного туннеля, соединяющего тюрьму с залом суда. Оукли проводили на место, усадив на скамью подсудимых, шеи вытянулись, головы повернулись к нему. Вот кого люди пришли увидеть – убийцу! Конвоиры уселись в том же ряду, образуя сплошную массу плотных шерстяных мундиров и багровых лиц.

Предварительные формальности быстро завершились, обвиняемый звучно провозгласил: «Невиновен!», публика высказала нескрываемое удовлетворение. В случае признания виновности слушания закрылись бы через несколько минут, все отправились бы по домам, кроме осужденного и конвоя, который повел бы его по туннелю обратно в тюрьму и в конце концов на свидание с палачом.

Обвинитель мистер Тейлор, тощий, долговязый, длинношеий, поднялся, обеими руками ухватился за мантию.

– Поехали! – шепнул представитель агентства Рейтер.

Зал затаил дыхание.

– Господа присяжные, – начал Тейлор. – Перед нами ужасное преступление. Ужасное по замыслу, по исполнению и, что еще ужаснее, выдаваемое за творение руки Судьбы.

Хорошее начало, решил Стэнли, записывая. У старика неплохой стиль.

– Обвиняемый Уильям Оукли, – говорил Тейлор, – женился на богатой женщине, на протяжении семейной жизни распоряжался ее деньгами и заботился о деловых интересах. Это ему было выгодно, ибо он нуждался в деньгах – он игрок, любитель скачек и женщин. Миссис Оукли вышла замуж совсем молодой, ей было лишь восемнадцать, она привыкла подчиняться решениям мужа. Однако с годами она проведала о его бесконечных интрижках и, будучи уже зрелой тридцатилетней леди, а не двадцатилетней девушкой, решила принять меры. Последней соломинкой, сломавшей спину верблюда, как говорится в пословице, стали предосудительные отношения, завязавшиеся между обвиняемым и нянькой Дейзи Джосс.

Миссис Оукли ясно дала понять, что больше не собирается прощать мужа. Она не станет давать деньги на оплату его долгов, возможно, даже потребует официального развода. И тогда Уильям Оукли разработал план избавления от жены. Не исключено, что мысль об этом зародилась у него в ходе регулярных посещений химического предприятия «Лондон кемикалс», с которого жена получала определенный доход. Мышьяк – широко известный и распространенный яд – используется на этом предприятии для изготовления крысиной отравы. Нетрудно тайно раздобыть некоторое количество. Однако отравить жену обычным способом, то есть подсыпать в пищу, непросто. У Уильяма Оукли не было повода появляться на кухне во время готовки. Супруги ели за одним столом, а блюда подавала служанка. В «Лондон кемикалс» он видел, как из руды получают кристаллы мышь яка, и слышал, что в процессе выделяется очень токсичный газ. Так Уильям Оукли нашел верный способ, джентльмены.

Запасшись на заводе небольшим количеством руды, Уильям Оукли ждал подходящего случая. Случай вскоре представился. После болезненного удаления зуба жена попросила доставить из аптеки в Бамфорде настойку опия, которую приняла на ночь и под воздействием которой сначала почувствовала сонливость, потом крепко заснула. Согласно плану Оукли, жена скончается во сне, причем смерть припишут другой причине, а именно чрезмерному количеству опия. Согласно плану, Оукли удостоверится, что жена спит, приняв опий, незаметно проникнет к ней в комнату, соорудит примитивное, но эффективное приспособление для получения паров мышьяка с помощью горящей лампы. Затем уйдет, плотно закрыв окна и двери. Позже вернется, закутав рот и нос, откроет окна, чтобы выветрился запах чеснока от паров, уничтожит улики, выльет из пузырька почти весь опий, вернется к себе и будет ждать утра. К тому времени красноречивый запах чеснока улетучится, мертвая миссис Оукли будет лежать в постели, а в полной бутылочке опия, купленной накануне, останется лишь несколько капель, что будет свидетельствовать о существенном превышении предписанной дозы лекарства.

Тейлор помолчал. Проверяет реакцию присяжных, догадался Стэнли. Обвинителю нечего беспокоиться. Зал жадно ловит каждое слово.

– На деле план не удался. Принятого миссис Оукли количества опия оказалось недостаточно, чтобы она не почуяла запах чеснока. Или, возможно, ее разбудил муж, закрывший за собой дверь после установки дьявольского устройства. Она проснулась, увидела нечто странное, попыталась подняться. Увы, пары уже подействовали, несчастная упала, свалив лампу. Ночная рубашка на ней вспыхнула, она скончалась, отравившись ядовитыми парами, не имея возможности сделать что-нибудь для спасения.

Затем произошло то, что Уильям Оукли не мог предвидеть. На сцене появилась экономка миссис Баттон. Она не сумела спасти хозяйку, но учуяла типичный запах чеснока и открыла окно. Если бы не открыла, господа присяжные, тоже могла умереть, надышавшись чудовищными парами. Экономка заметила среди осколков лампы некие посторонние предметы, хоть и не поняла в тот момент, что это означает. Мы продемонстрируем, что миссис Баттон видела остатки сконструированного Уильямом Оукли устройства, разбившегося вместе с лампой.

Следствие по делу о смерти пришло к заключению, что Кора Оукли упала под действием настойки опия, уронила лампу и погибла от ожогов и шока. Защита, безусловно, подчеркнет тот факт, что миссис Баттон в свое время это не опровергла, заговорив лишь после того, как мистер Оукли ее уволил. Действительно, мистеру Оукли было неприятно ежедневно видеть женщину, которая обнаружила инкриминирующие улики. Возможно, он заподозрил, что домоправительница почувствовала запах, видела остатки дьявольского устройства и гадала, что это такое. Миссис Баттон действительно забеспокоилась и после увольнения, не считая себя обязанной перед бывшим хозяином, отправилась к родителям миссис Оукли. Их не удовлетворили объяснения гибели дочери, и они, выяснив все обстоятельства, отправили Уильяма Оукли на скамью подсудимых.

«Точно! – нацарапал Стэнли. – Только надо еще доказать, старина!»

Глава 8

Рон Гладстон стоял перед ветхой каменной постройкой, с глубоким неодобрением цыкая зубом.

– Безобразие, – сказал он вслух. – Осмелюсь заметить, внутри еще хуже.

Постройка сложена в незапамятные времена. Находится в дальнем углу участка, далеко от дома, скрытая ветвистыми кустами. Начав работать в садах Форуэйза, Рон только через неделю узнал о ее существовании. Увидев заросшую развалюху, решил, что нет никаких причин сразу ею заниматься, отвел ей последнее место в списке дел и только сегодня решил посмотреть.

Прочные каменные стены неплохо выдержали испытание временем, но крыша из рифленого железа проржавела, перекосилась, посередине совсем провалилась. В дыру наверняка годами хлещет дождь. Он нисколько не удивился, обнаружив при методичном осмотре, что дерево сплошь сгнило. Отвертка входит в оконную раму и дверь, будто в сыр.

– Черт побери, – проворчал он в адрес двери. – Какой-то криворукий работал. Просела совсем.

Рон имел в виду, что створка неплотно прилегает к косякам и притолоке. Хоть и держится на ржавых петлях, но с годами провисла под собственной тяжестью, уткнулась нижним краем в землю. Заперта на засов с висячим замком, поэтому пришлось захватить отвертку. Винты оказались на редкость неподатливыми, но Рон в конце концов справился, снял железки, положил вместе с отверткой на землю. Следующая задача: смазать петли. Он взялся за ручку обеими руками и начал тянуть. На это ушло несколько минут с риском поцарапаться и занозить палец. Наконец масло сделало свое дело, и петли повернулись со скрипом. Протиснувшись в щель, он кивнул, вытащил платок, вытер лоб.

– Ух!.. Когда в последний раз открывали?

Глаза не сразу привыкли к темноте. Воздух сырой, затхлый, пахнет землей и гнилью. На одной стене окна, так густо заросшие паутиной, что ее можно принять за кружевные занавески. Треснувшие и разбитые стекла заросли грязью. Снаружи к ним плотно прижались кусты, просунув в дыры корявые пальцы и зеленые листья. Поэтому таким путем дневной свет не просачивается. Главный источник – дыра в крыше. Перед изумленным взором Рона открылись приметы давней садовой деятельности, покрытые толстым слоем пыли и паутины. Утрамбованный земляной пол раскис под дырой. Инструменты и утварь расставлены вдоль стен и в углах. Под окнами стоит длинная скамья, заваленная разбитыми глиняными цветочными горшками, поддонами для рассады, пожелтевшими пакетиками с семенами, высохшими остатками каких-то растений. Кучка камешков, как показалось с первого взгляда, оказалась при рассмотрении засохшими зернами крапчатой красной фасоли. Рон поднял один горшок, и оттуда просыпалась струйка земли, превратившейся в мелкую пыль. Как будто он гробницу вскрыл. Однако, в отличие от Говарда Картера[5], обнаружил не «чудеса», а сплошной хлам.

– Садовый домик был, – сообщил он самому себе и продолжил осмотр.

У задней стенки громоздится какой-то необычный с виду механический агрегат, заржавевший до неподвижности: нечто среднее между двухколесной тележкой и газонокосилкой. Видно, это и есть косилка, в которую запрягли пони.

– Прямо экспонат для музея, – констатировал Рон и переключил внимание на полки на стенах с жестянками, банками и пакетами.

Все ржавое, грязное, выцветшее. Этикетки практически нечитабельны. Рон почесал подбородок. Непросто будет избавиться от всего этого, не зная, что там такое. Нельзя просто вывалить старые удобрения и средства от сорняков на местную свалку, где они просочатся в почву. Муниципалитет шум поднимет. Фактически туда и следует обратиться. Надо только переговорить с мисс Оукли.

Джейн Остин[6] одобрила бы, что он всегда называет Дамарис «мисс Оукли», а Флоренс «мисс Флоренс».

– Лучше посмотрим, что у нас тут, – проворчал Рон. Полез за коробкой, открыл, подозрительно принюхался, сунул палец. Кристаллики марганцовки. Старые садоводы готовили раствор. Смутно помнятся в детстве ведра с розоватой жидкостью и приказы отца осторожно поливать помидоры. А тут? Костная мука, слипшаяся в ком. Еще кристаллы. Похоже на сухую кровь.

Рон вытащил последнюю темную бутылку, придвинутую к самой стенке. Поскольку она со всех сторон была загорожена другими предметами, этикетка почти уцелела. Он поднес бутылку к свету под самопроизвольным «фонарем» в крыше, стер пыль с горлышка и ржавой пробки, нацепил очки на нос, прищурился и тихонько присвистнул в благоговейном страхе:

– Ничего себе!..

Раздались шаги. Кто-то быстро и тяжело топает по траве. Только не дамы Оукли. Что за черт? Рон поставил бутылку на полку, поспешно шагнул к двери, высунул голову и, как потом рассказывал, обмер в шоке.

Он увидел моложавого мужчину, непонятно откуда взявшегося и что тут делавшего. Одетого, по понятиям Рона, неряшливо, то есть в джинсы и рубашку, похожую на нижнюю, но надетую сверху по необъяснимой причуде. Почему-то сразу вспомнился спаниель, который у него когда-то был. Есть нечто похожее в больших темных глазах пришельца с выражением полной готовности угодить.

Тем не менее Рон преисполнился глубоких подозрений. Возможно, это грабитель, задумавший преступление. Рон горячий приверженец полицейских процедур, которые описываются в детективах. Одно из основных его убеждений заключается в том, что от любого представителя мужского пола от шестнадцати до тридцати, шатающегося вокруг без очевидной причины, добра не жди. Вдобавок парень довольно крепкий, несмотря на невинное выражение. Рон целиком вылез из домика и приготовился его выставить.

– Кого-нибудь ищете? – осведомился он с устрашающей любезностью.

– Нет. Просто сад осматриваю. – Произношение иностранное. Следовало догадаться. Обыкновенный дотошный турист.

– Это частное владение, – сурово бросил Рон.

– Знаю. – Молодой человек сунул руки в карманы, смерил собеседника взглядом с головы до ног.

Образ спаниеля растаял. Возникло впечатление, что первоначальная угодливость объяснялась тем, что незнакомец не знал, кто находится в сторожке. Увидев пожилого человека, он понял, что ему ничего не грозит. «Тут ты как раз ошибся, сынок», – мрачно подумал Рон.

– Вы здешний садовник?

Вопрос прозвучал небрежно, даже чуть презрительно, или, может быть, только так показалось. Рон ощетинился:

– Привожу сад в порядок ради мисс Оукли с сестрой. Чисто добровольно. Просто помогаю.

– Да?

Похоже, молодой человек решил сменить тон с дерзкого на дружелюбный.

– А я родственник. В гости приехал. Меня зовут Ян Оукли.

– А меня Кэри Грант[7], – саркастически объявил Рон.

Молодой человек протянул руку:

– Приятно познакомиться, мистер Грант.

– Гладстон моя фамилия, – буркнул Рон. – Гладстон!..

Молодой человек опасливо взглянул на него, как бы подозревая, что пожилой джентльмен не совсем уверен в собственной личности, и отдернул руку.

– Мисс Оукли не предупреждала, что ждет гостей, – вызывающе объявил Рон.

– Только меня одного. Почему она вас должна предупреждать?

Взгляд уже откровенно наглый. Впрочем, хоть вопрос невежливый, надо признать, справедливый. Почему его должны предупреждать?

– Что вы делаете в этом сарае? – полюбопытствовал Ян.

Рон снова возмутился: «Нахальный паршивец! Дать бы ему по шее. Что я тут делаю? Колдовское зелье варю! Конечно, физически с парнем не справиться. Молодой и здоровый».

Наглец с каким-то демонстративным пренебрежением прошмыгнул мимо, без разрешения сунул голову в открытую дверь, одновременно схватившись за притолоку, как будто утверждал право собственности.

– Жуткий беспорядок. Ваша сторожка? – Критическое замечание и вопрос брошены через плечо.

– Ничего подобного! – возмутился Рон. – Свою я до такого состояния никогда не довел бы! – Он постарался взять себя в руки. – Я ее просто осматриваю. Никогда раньше здесь не был. Пришлось засов свинтить. – Он кивнул на засов, отвертку и замок на земле. – По-моему, тут инструменты держали и прочее. Раз уж леди решили продать, то надо все убрать. – Он опечалился при мысли, что ему уже не удастся вернуть садовый домик к полноценной жизни.

Молодой человек, по-прежнему заглядывавший в дверь, словно замер на месте. Выпустил косяк, медленно и подозрительно оглянулся:

– Что продать?

– Дом, конечно, – пояснил Рон с возродившимися сомнениями. – Я думал, вы знаете, если родственник или кто-то еще.

– Родственник! – Тон и манеры стали вдруг столь угрожающими, что садовник отпрянул. Тогда собеседник добавил помягче: – Но не знаю, что дом продается. Спасибо, мистер Гладстон. Это меняет дело, о котором я приехал поговорить с кузинами. Надо их сейчас же найти!

Он развернулся и быстро пошел по лужайке. Рон смотрел ему вслед. Когда парень скрылся из вида, оглянулся на сторожку с тяжелым вздохом. Стоит отвлечься – к работе уже не вернешься, это установленный факт. Больше того: состоявшийся разговор очень сильно его огорчил. Впервые после появления в Форуэйзе мысль о работе в саду, которую он выполнял с большим удовольствием, не доставила никакой радости. Захламленная сторожка, представлявшая прежде очень увлекательную задачу, превратилась в тяжелую, надоедливую проблему. «В другой раз почистим». Рон снова закрыл дверь, только сил не хватило навесить засов. Поднял его с земли вместе с отверткой и последовал за пришельцем. Похоже, сегодня найдутся дела ближе к дому – надо присматривать. Он с первого взгляда распознаёт хитрых мошенников, а Ян Оукли – если это его настоящее имя, – судя по всему, необычайно хитрый.

В тот вечер Джулиет Пейнтер поздно вернулась в свою лондонскую квартиру. День был утомительный и неудачный. Последний клиент – нефтяной мультимиллионер из Техаса – решил, что ему требуется английское поместье, где можно охотиться, рыбачить, устраивать корпоративные вечеринки. Доехав до самого Йоркшира для осмотра перспективной недвижимости, она обнаружила с удивлением и недовольством, что нынешний владелец поссорился с клубом пешего туризма и вокруг усадьбы выставлен пикет.

Демонстранты выстроились плечом к плечу в разнообразных анораках, куртках с капюшонами, пестрых свитерах с Шетландских островов, плотных вязаных гамашах и грубых ботинках. В руках плакаты, провозглашающие их право ходить где угодно. Все нестройно скандируют: «Мы не отступим!»

Когда Джулиет подъехала и опустила стекло, толпа воинственно ринулась вперед. Крепкая женщина в вельветовых брюках приблизилась к окну и проревела:

– Доступ должен быть открыт для всех!

Терьер, которого она держала на поводке, прыгнул на машину передними лапами и залаял в поддержку.

– Да, – мило кивнула Джулиет, – абсолютно согласна. Значит, можно проехать?

Женщина отодвинулась с легкой растерянностью, разглядывая молодую женщину за рулем, оценивая свежий цвет лица, заплетенные косы, круглые очки.

– Член семьи? – спросила она с настойчивостью распорядительницы на свадьбе.

– Нет, – ответила Джулиет. – Даже не родственница.

Озабоченно хмурившийся бородатый мужчина взял демонстрантку за руку.

– У нас мирный протест, миссис Смедли, – предупредил он.

Та вырвалась и бросила:

– Я мирная.

Терьер гавкнул.

– Проезжайте, – обратился бородач к Джулиет через могучее плечо миссис Смедли. – Мы просто отстаиваем свои права.

– Очень хорошо, – сказала она. – А я настаиваю на своих.

Из умолкшей толпы внезапно вырвался мужчина помоложе, в таких же очках, как у Джулиет, и сунул в приоткрытое окно пачку листовок.

– Спасибо, – поблагодарила она, положив их рядом на пассажирское сиденье.

При этом толпа, будто достигнув конечной цели, расступилась перед машиной, как Красное море. Проезжая, Джулиет на всякий случай подняла стекло. Позади группа снова сплотилась так, что на всем пути к парадному входу слышалась разноголосая декламация в сопровождении громкого лая.

Ее прибытие было замечено в доме. Двери со скрипом открылись на несколько дюймов, позволив протиснуться, и мгновенно захлопнулись. В темном холле Джулиет очутилась лицом к лицу с разъяренным стариком. Не зная, то ли это владелец, то ли дворецкий, поколебалась и решила проблему, представившись:

– Джулиет Пейнтер. Я письменно предупреждала.

– Вас ожидают, мисс, – сказал дворецкий (вероятнее всего). – Пожалуйте за мной.

И повел ее по лабиринту ледяных коридоров к хозяину, который смотрел в верхнее окно, по всей видимости находясь на грани апоплексического удара.

– Удачный день выбрали для визита! – приветствовал он Джулиет. – Только посмотрите на них! Какая-то распроклятая Французская революция! Толпы бьются за свои права! – На гостью взглянул налитой кровью глаз. – А как насчет моих прав, черт побери? Где они? – Он попыхтел минуту-другую и уже спокойнее добавил: – Хотите осмотреть дом?

Джулиет замешкалась. Впрочем, она приехала в такую даль не для того, чтобы бравировать отвагой перед современными санкюлотами… Вполне можно и осмотреть, хоть хорошо известно, что увидишь. Как и ожидалось, мавзолей эдвардианской мебели и жестоких охотничьих трофеев. Оленьи рога в коридорах, побитая молью коллекция птичьих чучел и мелких млекопитающих с глазками-бусинками. Фамильные портреты неодобрительно усмехаются с закопченных стен. Даже в теплый день, в начале лета, повсюду страшный холод.

После осмотра сели за ланч, поданный взбешенным дворецким, во время которого в окна заглядывали бородатые физиономии. Еда не слишком хорошая: комковатый овощной суп, жесткое холодное мясо, кусок сухого сыра, растрескавшегося, как скала в ледниковый период. Предположительно, старый слуга одновременно является и поваром. Вино, с другой стороны, превосходное. Дворецкий поставил на стол пыльную бутылку, которую высоко оценили бы на аукционе. Хотя Джулиет обычно не пьет за обедом, тем более на работе, она соблазнилась на пару бокалов. Отчасти потому, что никто не воротит нос от изысканного марочного вина, отчасти потому, что, предчувствуя дальнейшее, она нуждалась в добавочном кураже.

Потом пошли осматривать участок. Сыр напоминал о себе непрестанным бурчанием в животе, и Джулиет беспокоилась, не слышит ли хозяин. Но его внимание было приковано к другому. На всем пути их упорно преследовали головы в вязаных шапках, принадлежавшие представителям обоих полов, а порой и неопределенного пола, которые выглядывали из-за стен, из кустов, из канав, только что с неба не свешивались. Пикетчики по-прежнему потрясали плакатами и предъявляли старые карты, на которых, по их утверждению, путь свободен. Они изо всех сил старались вовлечь хозяина и гостью в беседу, продолжая настаивать, что добиваются только свободы передвижения.

В результате для Джулии свобода передвижения и наблюдения оказалась сильно ограниченной. Хотя она искренне радовалась, что стала свидетельницей происходящего. Решение сформировалось и укрепилось. Усадьба не годится.

Она уже не раз убеждалась, что право на свободу передвижения причиняет массу неприятностей. Миллионеры предпочитают интимный образ жизни. И вполне обоснованно беспокоятся насчет личной безопасности. Техасский нефтяной магнат не обрадуется, когда энтузиасты пешего туризма в анораках и крепких ботинках прорвут оборону. Он не пожелает видеть бунтующие колонны на лужайке, где забавляются высокие гости. Охота, возможно, также окажется под большим вопросом, ибо дичь будет распугана. Джулиет вычеркнула это поместье из списка.

– Прошу прощения, – обратилась она к нынешнему владельцу, снова стоявшему у окна в полном унынии, – я должна проинформировать клиента. Могу сразу сказать, ему не понравится…

– Знаю, – безутешно перебил ее хозяин. – Не упрекаю вашего клиента! – Глядя на свои охотничьи угодья, усеянные красочными фигурками участников триумфального марша протеста, он задумчиво молвил: – Знаете, чего мне хочется? Перестрелять их всех к чертовой матери!..

На обратном пути в Лондон Джулиет с сочувствием думала о владельце имения. Понимая аргументы демонстрантов и не одобряя стрельбы по птицам, она все-таки была сильно расстроена. День пропал даром. Не может быть и речи о том, чтобы техасский нефтяной магнат вступил в переговоры с туристами о доступе в его владения. Разумеется, он сможет привлечь адвокатов и даже добиться решения в свою пользу, но наживет себе местных врагов, чего лучше не делать.

Несчастный старик, снова думала она о хозяине усадьбы. Мечется по огромному мрачному дому. Возможно, не имеет родных, которые там пожелали бы жить. Возможно, не может позволить себе прислугу, даже если б ее можно было найти. Возможно, у него остался лишь чудаковатый старый дворецкий, они вдвоем стареют в холоде и неуюте. Возможно, налог на наследство не выплачен и усадьба будет продана после его смерти. Естественно, он хочет продать ее сейчас и потратить какие-то деньги, прежде чем до них доберется налоговая инспекция. Переехать в коттедж со всеми удобствами. Фактически в таком же положении находятся Дамарис и Флоренс, хотя Форуэйз гораздо меньше и не окружен обширными угодь ями. Слава богу, у Оукли нет проблем с демонстрантами, которые вмешались бы в процесс продажи!

Джулиет вернулась домой поздно, первым делом расслабилась в горячей ванне. Потом приготовила себе ужин. После жуткого ланча надо поесть достойно. Дело шло к одиннадцати, она уже собралась направиться в спальню, когда вспомнила про включенный утром автоответчик. Лучше прослушать сообщения.

Их было три. Два простых, обычных. От третьего сон мигом улетучился.

Дрожащий голос, полный ужаса и тревоги – она едва узнала Дамарис, – взмолился:

«Джулиет! Знаю, тебя, может быть, нет, но, если ты дома, возьми, пожалуйста, трубку!.. Не умею обращаться с автоответчиками. Джулиет?.. Ох, тебя нет. Пожалуйста, перезвони, как только сможешь! Нам нужен твой совет. Произошло нечто ужасное…»

Глава 9

Инспектор Джонатан Вуд возвращался домой, проведя день в суде. Устал он не только потому, что день выдался долгий, но и потому, что предчувствовал впереди подобные напряженные дни. Не то чтобы он ожидал повторного вызова для дачи свидетельских показаний. Его роль сыграна. Он вернется к повседневной работе в Бамфорде, прикинется, будто занят делами, тайно гадая, что происходит в зале суда. Будет узнавать, как все прочие. Купит однажды по пути домой вечернюю газету, увидит вердикт. Виновен или невиновен. Если бы рассуждал здраво, выбросил бы из головы до тех пор. Но здравый смысл и эмоции давние враги.

Обычно он не позволяет себе гадать об исходе процесса, ибо это не его дело. Его дело задержать подозреваемого и отдать под суд. Как потом поступит закон, его не касается.

Но в данном случае невозможно отойти в сторонку, поздравляя себя с завершением своей задачи. Он ухватился за возможность продолжить расследование, с самого начала чуя, что эта смерть была выгодна Оукли. Полицейскому редко предоставляется второй шанс. Ничего удивительного, что он вцепился в него обеими руками.

И теперь в приступе самокритики спрашивает себя: не ударился ли в одержимость, заранее убедившись в виновности Оукли и позволив личной неприязни отразиться на хладнокровном осмыслении фактов?

Если так, если ошибся, в послужном списке появится черная метка, которую нелегко вытравить. Известно, что министерство внутренних дел этим следствием по-прежнему недовольно. По крайней мере, повезло, что обвинение представляет авторитетный и уважаемый барристер Тейлор, напоминающий своей тощей фигурой и длинной шеей терпеливую цаплю, которая ждет, когда серебристая рыбка промелькнет среди водорослей и камней.