Черная вдова Безуглов Анатолий

Пока Орыся раздевалась, она успела сообщить новости, накопившиеся за неделю отсутствия хозяйки. И дом, и флигель принадлежали Орысе.

– Ну, я побежала, – сказала тетя Катя. – Уборку кончать надо.

Напоследок она положила на тумбочку возле кровати деньги. Аккуратно сложенные десятки к десяткам, пятерки к пятеркам, рубли к рублям – плата от постояльцев. Можно было не считать: Екатерина Петровна ни копейки не положит в свой карман.

Орыся легла, прикрыла глаза. Качало, словно она все еще ехала в поезде. В голове плыли вокзалы, люди, улицы Средневолжска, по которым Орыся совсем недавно бродила чужая и неприкаянная. В памяти встала самая болезненная, самая щемящая душу картина – заснеженный двор детского садика, полный веселых ребятишек, которые катались с ледяной горки, лепили снежную бабу. Глядя сквозь щель в заборе, Орыся сразу увидела своего Димку. В клетчатых штанишках, коричневой курточке с капюшоном. Он даже не подозревал, что в десяти метрах находится родная мать, которая жадно ловит каждое его движение. На одно мгновение ей показалось, что он посмотрел в ее сторону. У Орыси дрогнуло сердце: неужели почувствовал?

Нет… Ей это действительно только показалось, потому что уже через секунду Димка со смехом мчался за каким-то мальчишкой.

«Боже мой, и почему я такая несчастная?» – вырвался тихий стон из груди Орыси. Она открыла глаза.

Со стены на нее смотрели десятка два фотографий – то, что осталось от целого чемодана снимков, которые Василь, отец Димки, заядлый фотограф, увез с собой в Средневолжск.

Говорят, не родись красивой, а родись счастливой. Но Орыся с детства только и слышала вокруг себя, какая она красивая, какая счастливая. И сейчас все уверены, что над ней светят эти две звезды. Если бы они знали…

Орыся переводила взгляд с фотографии на фотографию, словно перелистывала страницы их недолгой жизни с Василем.

Вот она совсем молоденькая. Стройная как тополек. В белом халате и шапочке сидит за столиком. Санаторий «Шахтер».

После окончания медучилища ее взяли туда диетсестрой. Работа несложная: подсказать лечащимся, где их место в столовой, дать совет насчет питания. Возле нее всегда выстраивалась очередь мужчин. Молодых, среднего возраста и постарше. А ее сменщица, пожилая опытная диетсестра, обычно просиживала без дела.

Мужчины липли к ней не только из-за внешности. Кто бы ни обращался к Орысе, проявить небрежение, а тем более нагрубить она не могла. Такая уж была натура, отзывчивая и душевная. Еще ее любили за песни. А это – по наследству. Пела мать Орыси, бабушка была лучшей певуньей в деревне. На концертах художественной самодеятельности в санатории слушатели буквально отбивали себе ладони, вызывая Орысю на бис.

А вот на снимке они с Василем. В первый месяц после женитьбы. Да, тогда она была красивая и по-настоящему счастливая. Швадак (мужа она обычно называла по фамилии) влюбился в Орысю с первого взгляда. Потом уже признался, что долго не решался подойти. А она со своей стороны открылась Василю: эта застенчивость и покорила ее. Другие с ходу пытались завоевать, не скупились на комплименты, выставляли напоказ свои достоинства – мнимые или заметно преувеличенные.

Швадак говорил мало. Если делал добро, сам оставался в тени. И даже цветы дарил своеобразно: не прямо в руки, а положит незаметно возле кровати или поставит в вазу в комнате Орыси, пока ее нет. Это продолжалось и тогда, когда они уже прожили несколько лет.

Василь окончил Московский автодорожный институт, вернувшись, работал инженером. К моменту встречи с Орысей он был один как перст. Родители умерли в течение полугода один за другим.

В первые дни знакомства Василь стеснялся приглашать ее в свой особняк. Орысе, выросшей в скромном достатке, намыкавшейся по общежитиям и чужим углам, представлялось, что дом Швадаков – полная чаша. Трускавец – уникальный курорт. Туда едут со всей страны страдающие болезнями печени, почек и другими хворями. В подавляющем большинстве по курсовкам или вообще дикарями. Местные жители сдают все, что только можно сдать под жилье, – разве что не доходит до собачьих будок. А тут – шестикомнатный особняк и еще времянка. У иных домовладельцев доходы от сдачи коек походили на неиссякаемый, как здешние целебные воды, источник. Иметь автомобиль, например, считалось самым обыденным делом.

Но в доме ее мужа роскошью и не пахло. Обстановка, правда, хорошая, но сработал ее – до единого стула – отец Василя, краснодеревщик, славящийся на всю округу. Родители никогда, ни под каким видом не сдавали комнат. Знакомых, прибывших на лечение, принимали охотно, но чтобы за деньги – ни-ни! Этих же принципов придерживался и их сын.

Когда родился Димка и расходы в семье увеличились, Орыся как-то намекнула мужу, что не мешало бы пускать на постой дикарей.

– Зачем тебе это нужно? – удивился Василь.

Она растерялась: деньги лишними не бывают. Хотелось купить Димке шубку да и Василю не мешало бы обновить пальто и костюм, в которых он ходит уже не один год. Не говоря уже о том, с какой завистью (тайной, конечно) смотрит она сама на импортные платья и сапоги других женщин.

– Стать рабом денег – нет! – заявил Швадак. – И потом, в своем же доме ходить на цыпочках? За кем-то убирать, стирать простыни?

– А как же другие? – пыталась оправдаться Орыся.

– Они уже не хозяева, а прислужники! И не только тем, кому сдают койки, но и вещам!.. А я хочу жить как душе угодно, распоряжаться собой и нашим жильем.

Комнатами он распорядился таким образом: самую большую и светлую отдал в полное владение сыну. Чего здесь только не было – шведская стенка, турничок, маты для кувыркания, качели. Василь даже подвесил на стену баскетбольную корзину. Все смастерил сам. Сколько счастливых часов провели здесь отец и сын!

Вторую комнату, самую маленькую, Василь занял под фотолабораторию. Третья – что-то вроде гостиной. Еще две – спальня Орыси и его. Последняя комната предназначалась для друзей и знакомых, изредка приезжавших в Трускавец.

Флигелек когда-то служил отцу Василя мастерской. Сын оставил в нем все как было. Он сам любил постоять у верстака и Димку с малолетства приучал к столярному мастерству.

В сынишке Василь души не чаял. Каким бы усталым ни приходил с работы, тут же забывал обо всем, если Димка тащил его в «спортзал» или в мастерскую, заставляя отца что-нибудь выпилить или выточить на токарном станочке.

Была ли тогда счастлива Орыся? Пожалуй. Любительские фотографии не врут. На них она снята с мужем и Димкой. В саду, под раскидистой карпатской елью в живописных окрестностях города, возле бювета с целебным источником.

А потом идут снимки, где только Димка, Димка, Димка…

Это были последние месяцы их семейной жизни. Как она поняла потом – трудные и мучительные для Василя. И всему виной была ее красота. Наступила пора, когда Орыся расцвела, превратившись в яркую молодую женщину. От ухажеров не было отбоя. Двусмысленные и недвусмысленные намеки, духи, коробки конфет, бутылки дорогих вин, букеты цветов. Она, естественно, ничего, кроме цветов, не принимала, призывая на помощь всю свою выдержку и юмор. Даже откровенным нахалам она не могла грубить, будучи от природы приветливой и мягкой. В зимнем саду санатория часто устраивались танцы. Орыся пару раз оставалась на них. И очень жалела потом. То из-за нее сцепились двое отдыхающих – подводник и шахтер из Донбасса. Дошло до драки. А то ревнивая жена при всех залепила пощечину своему мужу-ученому, который пригласил Орысю на третий танец.

Истории эти стали известны Василю, как доходили и другие сплетни, в которых она выглядела чуть ли не коварной соблазнительницей. Правда, Швадак никогда не реагировал на них, но Орыся чувствовала, что переживает сильно. Верил ли он слухам? Орыся так до сих пор и не знает.

Чтобы не давать повода для огорчений мужу, она ушла из «Шахтера» и устроилась в санаторий «Алмаз», в кабинет физиотерапии. Но и там ее продолжали преследовать мужчины. А зависть и ревность рождали новые сплетни. Тогда Орыся перешла в небольшой ведомственный пансионат администратором. В смысле времени – удобно: сутки дежуришь, трое дома. Теперь ее и отдыхающих отделяла стойка. И надо же было случиться – замдиректора пансионата Недовиз потерял из-за новой сотрудницы голову. Об этом скоро знал весь Трускавец, Василь, разумеется, тоже. И, как всегда, отмалчивался, делая вид, что людская молва его не трогает. И вот однажды…

Это было в ноябрьские праздники. Орысе выпало дежурить. Дежурил и замдиректора. Когда весь пансионат уже спал, сотрудники расположились пить чай. Недовиз дурачился, лез со своими нежностями к женщинам, и особенно настойчиво к Орысе. Чувствовала она себя неловко, а грубо одернуть замдиректора стеснялась. Тот разошелся, обнял ее и поцеловал. Орыся оттолкнула его, но было поздно: в дверях стоял Василь. В расстегнутом пальто, без шапки. Как потом выяснилось, у Димки неожиданно поднялась высокая температура, и он побежал за женой…

Швадак побледнел. Не сказав ни слова, круто повернулся и вышел. Орыся бросилась вслед, догнала, пыталась что-то объяснить, однако Василь оборвал ее словами:

– Иди дежурь.

Она растерялась. Оправдываться? Значит, признать свою вину. Она вернулась, с трудом дождалась конца дежурства.

Дома Орыся застала осунувшегося, падавшего с ног от усталости мужа, проведшего бессонную ночь у кровати сына. У Димки была фолликулярная ангина. Температура держалась несколько дней. Василь тоже свалился: на нервной почве разыгралась астма.

Хотя он родился, вырос в Трускавце и покидал родной дом лишь на время учебы в столице, местный сырой климат был ему неподходящим, и врачи давно советовали его сменить. За время своей болезни и болезни сына Швадак ни разу не обмолвился о той сцене, которую видел в пансионате. Орыся думала, что неприятный момент забыт. Но однажды, вернувшись с работы, Василь сказал:

– Продаем все, и я, ты и Димка переезжаем в Средневолжск.

– А дом как же? – спросила жена.

– Тоже продадим…

Орыся знала, что приятель мужа по институту, с которым в студенческие годы они делили последний рубль, работает в Средневолжске на крупном заводе. Друг этот быстро шел в гору, постоянно звал к себе Швадака, обещая интересную перспективную должность.

Решение Василя, а главное, безапелляционный тон обидели. Выходит, с ее мнением можно и не считаться?

Орыся надулась. Разговор оборвался. Она думала, на этом и кончится. Но через несколько дней Швадак снова заговорил о переезде в Средневолжск.

– Ну и езжай сам! – ответила Орыся. – А я из нашего дома – ни ногой!

– Если ты так за него держишься – оставайся, – в сердцах произнес Швадак. – Дом переведу на твое имя, а Димку заберу с собой. Согласна?

– Делай как хочешь! – с вызовом бросила Орыся.

Она не верила, что муж осуществит задуманное.

Прошла неделя, другая. Отдежурив свои сутки, Орыся пришла домой. Василя и Димки не было. Она подумала, что ушли гулять. Но потом забеспокоилась, не видя на месте игрушек сына, его одежду. И тут же обнаружила на столе в гостиной записку: «Я сдержал свое слово. Надеюсь, и ты сдержишь».

Рядом с запиской – дарственная на дом, заверенная у нотариуса. У Орыси подкосились ноги. Рухнув на стул, она разрыдалась…

В ту ночь она не сомкнула глаз. Готова была броситься на вокзал, помчаться вдогонку за мужем и сыном. Но куда? Может, Василь уехал не в Средневолжск? Или не насовсем, а так, только припугнуть? Через несколько дней опомнится, вернется…

Наутро она позвонила на работу. Там сказали: взял расчет.

«Нет, – продолжала твердить про себя Орыся, – он не может! Бросить, разлучить с сыном!.. На такое Василь не способен…»

Проходили дни, а от Швадака ни слуху ни духу. О случившемся Орыся никому не говорила, на расспросы соседей отвечала: муж уехал в отпуск.

Орыся открылась одной Екатерине Петровне Крицяк. С ней Орыся когда-то работала в санатории «Дружба». Крицяк была нянечкой и недавно вышла на пенсию. Они случайно встретились в городе. Тетя Катя заметила, что Орыся плохо выглядит – не заболела ли? Та пригласила бывшую сослуживицу к себе домой и со слезами на глазах призналась в своем горе. Крицяк стала успокаивать ее: мол, перемелется – мука будет.

– Ты же у нас красавица, – говорила Екатерина Петровна. – Разве таких бросают?

– Лучше бы я была уродина! – с горечью произнесла Орыся.

И говорила искренне. Лежа по ночам в огромном пустом доме, она много думала о муже, о себе.

Почему так жестоко поступил Василь? В чем она виновата? В том, что красивая?

Вспомнилась школа, учитель по литературе. Он был совсем молоденький, со студенческой скамьи, и повседневная рутина его еще не засосала. Орысю поразил его взгляд на личную драму Пушкина, приведшую к роковой дуэли. По мнению преподавателя, Наталья Гончарова была слишком прекрасна. А все, что прекрасно, всегда опасно. Это и привело к гибели поэта. Нет, жену Пушкина он не обвинял. Но быть красивой, говорил учитель, – тяжкий крест. Не каждому по плечу. Быть мужем такой женщины – крест вдвойне…

Конечно, у Орыси и в мыслях не было сравнивать себя с Гончаровой – куда ей до великосветской дамы, блиставшей при царском дворе! Однако тяжесть креста она познала. Ведь не бесчувственная кукла, живой человек. Сколько приходилось испытывать соблазнов! Как-то довольно известный музыкант из Москвы на полном серьезе предлагал ей выйти за него замуж. И это был не курортный роман. Потом забросал Орысю письмами. Да только ли он? Все это волновало, смущало душу. Но она держалась.

А вот Швадак – не смог.

Вскоре от него пришло письмо. Короткое, в несколько строк, с просьбой прислать согласие на развод, заверенное у нотариуса. Она приняла решение: срочно в Средневолжск, отговорить, вернуть! Там уже стояли холода, а сынишка уехал в легком пальто. Она бросилась к тете Кате занять денег на шубку и на дорогу.

– Голубушка, – сказала Крицяк, – а я думала, с вашими-то хоромами у тебя денег куры не клюют!

И посоветовала пустить в дом дикарей. Орыся послушалась. Правда, комнаты в особняке сдавать не решилась, поселила постояльцев во флигеле. Недели через три у нее было и на поездку, и на обнову для сына. Более того, купила наконец себе умопомрачительные импортные сапоги, а Василю – дорогую меховую шапку. В Средневолжск уехала, оставив на попечение тети Кати особняк и жильцов.

При воспоминании о встрече с мужем у нее до сих пор каждый раз ноет сердце. Ни о каком возвращении Василь и слышать не захотел. Увидеть Димку не разрешил. Орыся упрашивала, умоляла, но натолкнулась на решительное «нет».

– Ты сделала выбор добровольно, – отрезал Швадак.

И попросил их с сыном больше не беспокоить. У нее взыграла гордость, обида. Бросив подарки, тут же села в обратный поезд. Заехала в Москву на десять дней – не пропадать же впустую отпуску.

В ее отсутствие тетя Катя заселила курортниками помимо флигеля еще половину особняка. Так что дома Орысю ждали солидная выручка и… посылка от Василя. С детской шубкой и ондатровой шапкой. Еще один удар по самолюбию.

– Не переживай, – успокаивала ее тетя Катя.

Что бы Орыся без нее делала? Крицяк дневала и ночевала у нее, а затем и вовсе перебралась, пустив в свою однокомнатную квартиру, которую с превеликим трудом выхлопотала в исполкоме, курортников. Они устроились во флигеле, отдав весь дом дикарям. Иной раз в особняке одновременно жило до двадцати пяти человек. Появились и постоянные клиенты, которые «бронировали» койки на несколько лет вперед. Например, мать Эрика Бухарцева, которую сын привозил в Трускавец на машине. Крицяк даже завела специальную тетрадку, где вела учет движения проживающих. Она же прибирала в доме, обстирывала жильцов. Не бескорыстно, разумеется.

Орысе завидовали. Еще бы – молодая, красивая, богатая и свободная!

Но только подушка знает, сколько Орыся пролила слез. Иногда разлука с сыном становилась невмоготу. И тогда она срывалась, бежала на вокзал и уезжала в Средневолжск. Хоть одним глазком, издали поглядеть на Димку. Возвращалась она в Трускавец опустошенная, разбитая и несколько дней не высовывала носа из флигеля.

…Тихо скрипнула дверь – это тетя Катя проверяла, спит ли хозяйка. Орыся сделала вид, что уснула. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать.

Жить не хотелось.

В город она вышла на третий день. Было солнечно, морозно. Снег сверкал на Яцковой горе, Городище и Каменном Горбе. Вообще в этом году стояла непривычно холодная зима. Орыся вырядилась в дубленку, на голове – мохнатая песцовая шапка, на ногах – роскошные финские сапоги. Приезжих было не так, как летом, но все равно много. У домика с островерхой башенкой над источником «Эдвард» ее окликнули. В румяной молодой женщине она узнала Одарку Явтух. В санатории «Алмаз», где работала в свое время Орыся, Одарка была массажисткой. Она и до сих пор там.

Явтух была депутатом городского Совета, и выбирали ее вот уже третий раз подряд.

Встретились они сердечно, поболтали о том о сем. Одарка поинтересовалась, где работает Орыся. Та сказала, что нигде.

– Тю-у! – протянула Одарка. – Ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь?

– Газеты меня не интересуют, а концерты по телику смотрю. Ну, еще фильмы с продолжением, особенно если про любовь, – отшутилась Орыся.

– Нет, ты словно с луны свалилась, – вздохнула Одарка. – Разве не чуешь, что творится вокруг?

– А что? – состроила невинные глаза Орыся.

– А то… Вчера на сессии горсовета один депутат внес предложение: кто нигде не работает и живет за счет дикарей, отобрать земельные участки, хаты и даже квартиры!

– Ишь какой шустрый! – усмехнулась Орыся. – Слыхали мы и раньше такие речи.

– Верно, – кивнула Явтух. – А теперь – всерьез. От слов, так сказать, перешли к делу.

– Значит, борьба с тунеядцами. Ну-ну… Сколько ни боретесь, их почему-то все больше становится.

– Я бы на твоем месте задумалась, – посоветовала Одарка.

Действительно, о нетрудовых доходах говорили из года в год, но ничего не менялось. Более того, спрос на жилье постоянно рос. Когда-то койка стоила рубль в сутки, потом плата увеличилась до двух, а затем и до трех рублей. В разгар сезона некоторые теперь берут по четыре и даже по пять! Но это никого не останавливает. Просят, умоляют, предлагают любые деньги, лишь бы было где приклонить голову.

Пользуясь безвыходным положением, кое-кто из владельцев домов и квартир ставит условие, чтобы утром постоялец уходил (иди дыши воздухом, пей лечебную воду, гуляй) и возвращался не раньше девяти вечера. Естественно, в таком случае милиции трудно засечь проживающих без прописки.

Орыся до подобных строгостей не доходила. Жалела людей, и условия у нее были приличные – все удобства, даже кухню в особняке предоставила в распоряжение постояльцев, чтоб было где приготовить еду. Всегда чисто, свежее постельное белье, хочешь днем отдохнуть – пожалуйста. В теплое время – а его в Трускавце больше, чем холодного, – пользуйся садиком…

Слова Одарки Явтух заронили в душу тревогу. Действительно, могут крепко прищемить хвост.

В принципе Орыся могла обойтись и без службы: зарплата в сто-сто пятьдесят рублей (на большее она не рассчитывала) составила бы очень скромное место в ее бюджете. Вернее – мизерное. Она сама охотно приплачивала бы кому-нибудь эту сумму, лишь бы не ходить на работу.

Найти бы какую-нибудь шарагу, где только бы числиться! Для галочки, так сказать, чтобы милиция не цеплялась. Но кто на это пойдет? В большом городе, где люди не знакомы даже с соседями по лестничной площадке, подобное провернуть, наверное, можно. А в Трускавце? Каждая собака, как говорится, в лицо друг друга знает. Не пройдет.

Значит, выход один – устраиваться на работу. Но куда?

Мысли эти не давали ей покоя. Орыся не заметила, как очутилась на улице Филатова, у ресторана «Старый дуб». Здесь когда-то действительно стояло могучее дерево, но дуба уже нет, а название осталось.

«Зайти, что ли, поболтать с Кларой?» – подумала Орыся.

Подруга ее, Клара Хорунжая, работала в «Старом дубе» официанткой. Ресторан этот Орысе нравился: уютно, обстановка нестандартная, одежда на работниках – в ярком прикарпатском стиле, и блюда подавали соответствующие.

Хорунжая обрадовалась приятельнице, устроила за отдельный столик, а чтобы никто не подсел, поставила табличку «Для обслуживающего персонала». Посетителей было мало, и Клара могла уделить Орысе сколько угодно времени. Она тут же забросала ее вопросами: где пропадала? Почему такая озабоченная? Орыся поведала о встрече с Одаркой Явтух.

– Господи, чего тебе раздумывать! – сказала Хорунжая. – Иди к нам. Официанткой.

– Ты серьезно? – удивилась Орыся неожиданному предложению.

– А что? Снова в санаторий? Неужто не надоело смотреть на всяких там почечников, печеночников да язвенников? У нас работа веселее, – убеждала Клара. – Навар опять же… Хватит тебе куковать дома. Тетя Катя отлично со всем справится.

– Так-то оно так, – задумалась Орыся. – Действительно, встаю утром и не знаю, чем заняться. От телевизора уже просто тошнит.

– Ну а я об чем? – поддакнула Хорунжая. – А у нас скучать некогда! И, главное, на людях. Такие мужики захаживают – закачаешься! – подмигнула лукаво Клара и еще долго убеждала подругу, что лучшего места Орыся не сыщет.

Орыся размышляла недолго и уже через день пришла устраиваться в «Старый дуб», сама толком не зная, почему согласилась на уговоры Клары. Приняли без всяких проволочек, правда, с испытательным сроком.

Было интересно, потому что внове. Хотя и уставала с непривычки от тяжелых подносов и постоянного пребывания на ногах. Потом освоилась. Режим работы вполне подходящий: день в ресторане, другой – на отдых.

Вполне возможно, что Орыся и прижилась бы в «Старом дубе», если бы…

Это произошло, когда ее испытательный срок подходил к концу. Был будничный вечер, ресторан заполнен наполовину. Появление трех новых посетителей обратило на себя внимание всего зала, а метрдотель бросился к ним навстречу и лично проводил до столика Орыси. С первого же взгляда она поняла: цыгане. Двое мужчин и женщина, одетая в кричащее платье и увешанная драгоценностями. На мужчине помоложе был синий бархатный костюм, красная рубашка с люрексом, а на руке сверкал огромный золотой перстень. Второй мужчина и вовсе будто бы только что сошел с экрана кинофильма о давно забытых временах: надраенные хромовые сапоги, галифе и рубаха наподобие черкески, но без газырей, подпоясанная широченным ремнем с тяжелыми серебряными накладками. Лицо у него было смуглое, со сросшимися густыми черными бровями и лихими усами, а от всей фигуры веяло уверенностью и властностью.

Усаживая посетителей, метрдотель прямо-таки пропел:

– Орысенька, голубушка, обслужи Сергея Касьяновича с друзьями наилучшим образом. – И отвесил в сторону мужчины в галифе низкий подобострастный поклон.

Тот небрежно сунул в нагрудный кармашек метрдотеля крупную денежную купюру и получил в ответ новый поклон, чуть ли не до земли.

Сергей Касьянович поманил пальцем руководителя оркестра, который словно ждал этого момента.

– Весь вечер только мои любимые песни, – сказал цыган подбежавшему музыканту, сопровождая просьбу (она выглядела как приказ) солидной пачкой денег.

Затем Сергей Касьянович сделал заказ: деликатесы, фирменные блюда, шампанское, самый дорогой коньяк и фрукты, причем все в таких количествах, что хватило бы на огромную компанию.

С эстрады полились рыдающие звуки скрипки, и певица запела старинный душещипательный романс.

– Ну, подружка, тебе крепко подфартило, – не без зависти сказала Хорунжая, когда встретилась с Орысей у стойки буфета. – Считай, сотняга чаевых у тебя в кармане.

– Ты уж постарайся, – поддакнул буфетчик. – Тогда выложит и двести, а может, и триста.

– Что-то раньше я его не видела, – сказала Орыся.

– Верно, давненько его не было, – кивнула Клара. – Раньше чаще захаживал… Барон…

– В каком смысле? – не поняла Орыся.

– Цыганский, – пояснил буфетчик. – Не слыхала, что ли? У них так называют самого главного!

– А я думала, что такое бывает разве что в кино… И не боится же швырять деньгами, – покачала головой Орыся.

– А Барону все нипочем! – сказала Хорунжая. – Когда был у нас последний раз, такую гулянку закатил – до самого утра! Наш директор тоже веселился вместе с Сергеем Касьяновичем.

– Что же он за птица, если ему даже ОБХСС не страшен? – поинтересовалась Орыся.

– А может, ОБХСС его самого боится, – пожала плечами Клара. – И не только ОБХСС, но и прокурор…

– Точно, – подтвердил буфетчик. – Пансионат «Сокол» знаешь? – почему-то оглядываясь, негромко спросил он. – Ну, недалеко от рынка?

– Конечно, – кивнула Орыся. – Там с другого входа помещается городская прокуратура.

– Во-во, – еще больше понизил голос буфетчик, – говорят, здание строили под тем видом, что якобы только под прокуратуру, а потом уж большую часть отвели под пансионат. И вроде бы Барон эту уловку знает и держит кое-кого вот так. – Он показал крепко сжатый кулак.

– А я слышала, что Сергей Касьянович огромное наследство получил, – сказала Хорунжая. – Из-за границы. Ведь их племя по всему свету рассеяно… И поэтому у Барона полные карманы чеков. Вещи он только в «Березке» покупает.

– Галифе и сапоги тоже? – прыснула Орыся.

– У него имеется для этого индивидуальный портной и сапожник, – не отреагировала на юмор Клара. – И еще, он в Афганистане воевал. Метрдотель говорит, что самолично видел у Барона не то боевой орден, не то медаль.

– Значит, точно Афганистан, – глубокомысленно кивнул буфетчик. – В Отечественную не мог, под стол пешком еще ходил.

Вернувшись в зал, Орыся пригляделась к Барону. Ему действительно было не больше сорока лет.

И вдруг почувствовала, что он тоже внимательно наблюдает за ней. В каком бы уголке она ни находилась, глаза Барона были устремлены в ее сторону. И от этого взгляда Орысе почему-то было не по себе.

В груди смутно шевельнулось что-то тревожное…

А оркестр не переставал тешить публику цыганскими мелодиями, то грустными, то задорными. Одна из них, зажигательная, огневая, подняла с места друзей Барона, и они пустились в пляс под одобрительные возгласы присутствующих. Вскоре к танцующим присоединились другие посетители ресторана.

Лишь один Барон невозмутимо сидел за столом, глуша бокалами шампанское да время от времени бросая на Орысю свой прямо-таки завораживающий взгляд.

Улучив момент, она сообщила об этом Кларе.

– Смотри, – шутливо погрозила пальцем Хорунжая, – от Барона просто так не отвертишься. На кого положит глаз – ни перед чем не остановится. – И уже серьезно продолжила: – Помнишь, у нас была официантка Зофья?

– Светленькая такая, кудрявенькая?

– Да, между прочим, натуральная блондинка, не крашеная… Барон увидел и как солома загорелся. С ходу предложил встретиться после работы. А Зофья только-только замуж вышла, и за красивого парня. Зофья отказала Барону, да еще, дурища, мужу проговорилась.

– А почему дурища? – поинтересовалась Орыся.

– Потому, – вздохнула Клара. – Муж заревновал, пришел к Барону, стал угрожать ему. А на следующий день Зофьиного супруга так обработали – страшно смотреть! Неделю валялся в больнице без сознания. Череп проломили, ребра переломали. Короче, калекой сделали.

– Кто? Барон? – округлила глаза Орыся.

– Нет. А тех, кто напал, до сих пор не нашли.

– Ну а Зофья?

– Как только муж встал на ноги, уехали из Трускавца. Подальше от греха.

– А может, Сергей Касьянович тут вообще ни при чем?

Хорунжая пожала плечами и сказала:

– Он никогда не бывает один. Обязательно рядом кто-нибудь на подхвате. Как этот. – Она скосила глаза на спутника Барона, только что усевшегося за стол после пляски. – Да еще на улице дежурят.

– А это что за краля с ними? – полюбопытствовала Орыся. – Любовница Барона?

– Райка? С тем дружком Барона. Она с разными приходит. – Клара вдруг прыснула в кулак.

– Ты чего? – удивилась Орыся.

– Представляешь, даже в зубы вставила бриллианты!

– Ну да? – вытаращила глаза Орыся. – Шутишь?

– А ты присмотрись, сама убедишься.

– Неловко как-то.

– Рассказывают, грызла как-то Райка орех и сломала зуб. Очередной хахаль повез ее к дантисту и вставил золотую фиксу с бриллиантом. Райке это так понравилось, что она вырвала здоровый зуб с другой стороны и вставила золотой с бриллиантом. Для симметрии… Ну не чокнутая?

Подойдя в очередной раз к столу Барона, Орыся мельком кинула взгляд на рот хохочущей Райки, потому что не могла все-таки до конца поверить в рассказ Клары Хорунжей. Ну возможно ли такое? Но у Райки, когда она смеялась, действительно в двух боковых золотых зубах пускали разноцветные лучики бриллианты. Прямо чертовщина какая-то!

– Садись, Орыся, – неожиданно сказал ей Барон, выдвигая четвертый стул и наливая в бокал шампанское.

Орыся растерялась.

– Спасибо. Не могу… Понимаете, нельзя нам на работе, – пролепетала она и для убедительности добавила: – Честное слово!

– Садись, садись, – властно произнес Сергей Касьянович. – За знакомство. – Он протянул свой фужер, чтобы чокнуться, ожидая, пока она возьмет налитый ей.

Орыся невольно оглянулась, ища глазами метрдотеля. Но Сергей Касьянович опередил ее, щелкнул в воздухе пальцами, и через мгновение тот стоял рядом, как послушная собачонка.

– Давай, Петя, и ты, – налил ему полный бокал конь яка Барон.

К удивлению Орыси, метрдотель залпом осушил бокал.

– Ну? – нетерпеливо сказал Барон, обращаясь к Орысе.

Метрдотель согласно кивнул ей: мол, не отказывайся.

Пришлось и чокнуться, и выпить, и сесть.

Спустя некоторое время Барон налил Орысе второй бокал. Она почему-то не решилась сказать «нет».

И потом, когда на кухне метрдотель шепнул ей, что Сергей Касьянович ожидает у входа (о подмене уже позаботились), Орыся тоже не нашла в себе сил отказаться. Переоделась и вышла на улицу.

У ресторана стояли «Волга» и жигуленок. Барон, сидевший в «Волге», открыл дверцу, пригласил Орысю в машину. И как только она села, резво взял с места. Тут же, следом за ними, двинулись и «жигули».

«Как же это он не боится пьяный за рулем? – Орыся краем глаза посмотрела на Сергея Касьяновича. – Нарвется на гаишников, лишат прав. А то и вовсе в милицию могут забрать».

Вообще-то он на пьяного не походил, хотя выпил изрядно. Только веки набрякли да побелели.

Впереди у перекрестка показался милицейский мотоцикл, возле которого стоял работник ГАИ в белых крагах и шлеме. У Орыси упало сердце: сейчас поднимет жезл, они остановятся и…

Но Барон, чуть сбавив скорость, приспустил возле себя стекло и небрежно помахал рукой милиционеру. Тот кивнул и весело улыбнулся в ответ, как будто увидел самого дорогого друга. Только что не козырнул.

Орыся едва сдержала вздох облегчения.

– Сергей Касьянович, – спросила она, тяготясь молчанием и неизвестностью, – кто же вы такой, если даже милиция…

– Ой, дорогая-золотая, – усмехнулся Барон, – поменьше задавай вопросов. Не люблю.

Орысю несколько обидел такой ответ, но она промолчала.

Однако когда «Волга» и неотступно следующие за ней «жигули» вылетели за город, не удержалась:

– Но хоть имею я право узнать, куда мы едем?

– Во Львов, – коротко ответил Сергей Касьянович.

– Как во Львов? – вырвалось у Орыси.

– Отдохнуть надо, – сказал Барон, не объясняя, от чего отдохнуть и как.

«Господи, а тетя Катя? – подумала она. – Вот уж переволнуется!»

В машине снова воцарилось молчание. Лишь в едва приоткрытое со стороны водителя окно посвистывал встречный ветер да шуршали шины по асфальту.

Сергей Касьянович управлял машиной уверенно и властно. Впрочем, как и вел себя с людьми. Эта уверенность почему-то постепенно успокоила Орысю.

Во Львове она не была давно. А город этот очень любила за его многолюдность, неповторимые старинные улицы, дома, скверы. Там можно затеряться и в то же время быть среди толпы. Не то что в их игрушечном маленьком Трускавце!

Одна площадь Рынок чего стоит! А Театр оперы и балета имени Ивана Франко с его крылатыми фигурами на фронтоне!

– Ты чего Раису обглядывала? – неожиданно задал вопрос Барон.

Орыся обрадовалась: молчание ее тяготило. Она ткнула себя пальцем в зубы и сказала:

– Что, ей некуда бриллианты девать?

– Понравилось? – не то удивился, не то заинтересовался Барон.

– Эх, кто бы мне подсунул орешек покрепче! – со смехом произнесла Орыся.

– Подумаешь, – пренебрежительно сказал Барон, – бриллианты по одному карату! Всего-то двенадцать тысяч… Я могу тебе в каждый из тридцати двух зубов по два карата!

Сказал так, что она поверила – может.

– Свои как-то лучше, – ушла она от темы.

До Львова домчались менее чем за час. Подкатили к гостинице «Верховина», что на проспекте Ленина. Лиц людей, сопровождавших их на «жигулях», Орыся так и не увидела: Сергей Касьянович сразу повел ее в вестибюль. А там…

Дежурный администратор вел себя с Бароном так же, как метрдотель «Старого дуба». Через десять минут Сергей Касьянович уже вводил ее в роскошный трехкомнатный люкс с коврами на полу и цветным телевизором. А еще через четверть часа им подали в номер царский ужин с черной и красной икрой, разными копчеными и солеными рыбами, свежими жареными шампиньонами, неправдоподобно огромными красными вареными раками, коньяком, шампанским и заморскими фруктами.

Орыся не переставала удивляться могущественности своего «похитителя», как она мысленно называла Барона. И как ему удалось получить номер без всяких паспортов? Ведь у нас и шагу нельзя ступить, пока не удостоверятся, кто ты такой.