Антология шпионажа Вилинович Анатолий

Автор «Робинзона Крузо» – организатор секретной службы

Только антистратфордианцы в неуемном рвении стремились связать творчество Вильяма Шекспира с тайной войной. Однако другой знаменитый английский писатель действительно сыграл немалую роль в истории шпионажа.

В 1702 г. в Лондоне появилась анонимная брошюра «Кратчайший способ расправы с диссидентами». На первый взгляд, это было произведение лютого реакционера-тори, ярого сторонника государственной англиканской церкви, призывавшего искоренять сторонников различных протестантских сект. Но вскоре стало очевидным, что этот памфлет был пародией на торийских церковников. Был обнаружен его автор – виг, лондонский купец, спекулянт, еще недавно доверенное лицо короля Вильгельма. Именно этому человеку, сменившему за свою жизнь добрую сотню псевдонимов и написавшему много различных произведений, было суждено обрести бессмертие благодаря одному из них, название которого «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».

Но это случилось позже, а пока Даниель Дефо был брошен за дерзкую сатиру в лондонскую тюрьму Ньюгейт без указания срока заключения, предоставленного на «благоусмотрение» королевы.

Рукопись памфлета была сожжена рукой палача; самому Дефо пришлось вдобавок не только уплатить большой денежный штраф, но и трижды выстоять у позорного столба. Дефо не унывал. Он даже написал «Гимн позорному столбу» (1703 г.), в котором выступал с защитой свободной мысли и свободы печати. Но Дефо не был принципиальным и стойким борцом, да и столкновение тори и вигов – он отлично понимал это – выродилось в борьбу продажных клик. По истечению нескольких месяцев Дефо вышел из тюрьмы.

А в 1704 г. достопочтенный Роберт Харли, спикер палаты общин и будущий граф Оксфордский, получил со специальным курьером безымянный документ, изложенный на 23 страницах ровным, разборчивым почерком. Харли ожидал этого документа, содержание которого ему было уже сообщено, и, конечно, знал его автора, Даниеля Дефо. А тот в свою очередь знал, кому посылать свое сочинение. Харли был умным, честолюбивым и абсолютно беспринципным политиком, готовым любыми средствами бороться за сохранение и усиление своей власти. Как заметил один современник (Уильям Каупер), достопочтенный мистер Харли по своему характеру «любил заниматься обманом и интригами, даже когда в этом не было нужды, так это ему».

Послание Дефо содержало проект организации всеобъемлющей шпионской сети как внутри Англии, для борьбы с врагами правительства, так и за ее пределами. К тому же эта секретная служба должна была вести слежку за врагами Харли в самом правительстве и сделать его полновластным главой министерства. «Если бы я был министром, – писал 2 ноября 1704 г. Дефо Харли, – я постарался бы по возможности знать, что каждый говорит обо мне». Для начала Дефо предлагал создать подобную организацию в юго-восточной Англии. Учитывая плохое состояние тогдашний дорог, приводившее к изоляции отдельных районов, он рекомендовал ввести регулярную посылку секретных агентов в каждый район; агенты должны были доносить о малейших антиправительственных настроениях. Проект был оценен, и Дефо стал организатором секретной службы.

Под именем Александра Голдсмита Дефо объехал восточную часть страны, настороженно прислушиваясь к разговорам в гостиницах, тавернах, в дорожных каретах и пытаясь таким образом определить политические настроения, выяснить шансы правительства во время предстоявших выборов в парламент. Путешествуя уже в следующем году, на этот раз по западноанглийским графствам, Дефо едва удалось избежать ареста, приказ о котором был отдан местным мировым судьей. Еще большее недоразумение возникло в городе Уэймаусе, куда прибыло письмо от Харли с инструкциями для Дефо. Письмо было послано на адрес некоего капитана Тернера, но попало по ошибке к его однофамильцу. Тот нашел письмо весьма туманным и показал его чуть ли не всему городу, в надежде, что найдется кто-либо, сумеющий разобраться в этом непонятном послании.

Вскоре сеть Дефо была раскинута и за рубежом. Центрами сбора информации стали Париж, Дюнкерк, Брест и Тулон. Дефо был главой секретной службы в течение примерно десяти лет, оставаясь на этой должности при сменяющих друг друга торийских и вигских министерствах. В 1706 г. Дефо был послан в Шотландию определить отношение населения к намеченному тогда объединению с Англией. Ему предписывалось также ликвидировать в зародыше любые тайные заговоры против Унии.

В разных местах он принимал разные обличья. Беседуя с рыбаками, Дефо интересовался рыбными промыслами, купцам говорил, что намерен завести стеклодувное предприятие, льняное или шерстяное производство, с пасторами рассуждал о переводах библейских псалмов, а ученым мужам выдавал себя за историка отношений между Англией и Шотландией. А так как время шло, и все предпринимательские планы не претворялись в жизнь, для объяснения своего длительного пребывания Дефо распустил слухи, что он банкрот и скрывается в Шотландии от кредиторов. «Сэр, – писал при этом Дефо Роберту Харли, – мои шпионы и получающие от меня плату люди находятся повсюду. Признаюсь, здесь самое простое дело нанять человека для того, чтобы он предал своих друзей». Связи Харли с Дефо держались в такой тайне, что другие агенты министра не раз доносили ему на писателя как на опасного человека.

Поручение, которое выполнял Дефо, оказалось небезопасным. Толпа противников Унии даже разбила стекла дома в Эдинбурге, где остановился англичанин, но ошиблась этажом. Кажется, Дефо удалось в Эдинбурге устроить не только государственные дела, но и отчасти подправить свои собственные, совершив несколько небезвыгодных спекуляций. Разведка и торговля шли рука об руку.

После утверждения акта об Унии Дефо получил от министра часть следуемого ему вознаграждения. Но когда Дефо вернулся в Лондон, Харли должен был покинуть свой пост. Один из его клерков оказался иностранным шпионом, и враги торийского министра воспользовались удобным предлогом, чтобы заставить его уйти в отставку. Дефо поступил на службу к другому министру – Годолфину и по его поручению снова дважды ездил в Шотландию выведывать планы тамошних якобитов.

В 1710 г. власть перешла от умеренных тори и вигов в руки крайних тори с явно якобитскими симпатиями. В их числе, однако, оказался не кто иной, как Харли, снова принявший Дефо на свою службу. Дефо стал активно поддерживать новое министерство своим острым пером журналиста, а в бумагах секретной службы появились сведения о выплате некоему Клоду Гило – один из его бесчисленных псевдонимов – солидных денежных сумм.

Но в 1714 г. обстановка снова круто изменилась. Умерла королева Анна, поддерживавшая в последние годы своего царствования партию тори. Надежды якобитов были разрушены. На английский престол вступил Георг I, и у власти прочно обосновались виги. В последующие годы Дефо выступал несколько лет в качестве ведущего автора в торийских журналах. Только делал он это теперь по поручению министров-вигов, предпочитавших иметь «якобитский» журнал, которым руководил бы правительственный агент. Если раньше Дефо в качестве вигского журналиста служил умеренному торийскому правительству, то ныне в роли тори и якобита он выполнял задания вигского министерства. Знаменитый романист, в жизни и в литературе, он считал, что все средства хороши, если они приносят доходы.

В 70-летнем возрасте Дефо неожиданно исчез, скрываясь от неумолимых кредиторов.

Годы войны за испанское наследство, когда развернулась деятельность Дефо в качестве руководителя разведки, было, как уже отмечалось, временем расцвета тайной войны. Один из ее эпизодов получил тогда широкий отклик в газетах и памфлетной литературе. Константин де Ренневиль, неоднократно выполнявший за границей тайные поручения правительства Людовика XIV, в 1702 г. был арестован французскими властями по подозрению в шпионаже в пользу противника. В 1713 г. после освобождения де Ренневиль издал книгу «Французская инквизиция, или История Бастилии», привлекшую широкое внимание. По уверению Ренневиля, Бастилия была полна арестованными разведчиками и контрразведчиками. Хотя автора побуждали к продолжению его книги такие влиятельные лица, как английский король Георг I, новых разоблачений не последовало. Неизвестно, как кончил Ренневиль, – однажды в Амстердаме на него было совершено безуспешное нападение. Возможно, оно было делом рук французских агентов, которые в следующий раз сумели добиться удачи.

Был и другой, несравненно более известный и драматический эпизод, в котором история Бастилии скрестилась с историей тайной войны.

Тайна «железной маски»

В три часа после полудня 18 сентября 1698 г. в Париж через Сен-Антуанское предместье проехала большая карета с плотно занавешенными окнами. Со всех сторон ее охраняли вооруженные всадники. Карета принадлежала Сен-Мару, который в молодости служил мушкетером под началом знаменитого д’Артаньяна. Когда король поручил д’Артаньяну арестовать всемогущего министра финансов Фуке, лейтенант в свою очередь приказал Сен-Мару задержать одного из приближенных этого министра. Сен-Мар успешно выполнил приказ, чем заслужил милость короля. С тех пор он бессменно служил начальником различных крепостей, которые были превращены в тюрьмы для государственных преступников. И вот теперь – увенчание карьеры: Людовик XIV назначил Сен-Мара на пост губернатора Бастилии.

Экипаж, в котором ехал Сен-Мар и еще одно лицо, остановился перед подъемным мостом Бастилии. Мост был немедленно опущен, ворота распахнулись и снова захлопнулись, пропустив карету. Вместе с нею в Бастилию проникла тайна, которую надежно охраняли толстые стены средневекового замка и которую вот уже более двух с половиной веков пытаются разгадать ученые…

История «железной маски» как в капле воды отразила режим бесправия, произвол и беззакония, которые были неразрывно связаны с внешней и внутренней политикой абсолютистской монархии. Устрашающие королевские тайные приказы об аресте, содержание людей в тюрьмах без предъявления обвинения, возведение в высший закон монаршего каприза, желаний короля и его фаворитов, ради которых неугодный человек превращался в беспощадно преследуемого «государственного преступника», – это были повседневные явления во Франции до Великой буржуазной революции конца XVIII в. И немудрено, что загадочный случай с «железной маской» привлек внимание не только своей нераскрытой тайной.

Легенда о «железной маске» настолько заслонила реальные факты, что только она известна большинству тех, кто слышал что-либо об этой знаменитой истории. О ней написана целая библиотека книг. И среди них «Три мушкетера» Дюма, точнее, одно из их продолжений – «Десять лет спустя, или Виконт де Бражелон». Этот роман немало способствовал популяризации легенды.

Как вы, наверное, помните, человеком, носящим «железную маску» и обреченным на вечное заключение в Бастилии, оказался брат-близнец Людовика XIV, принесенный в жертву государственной необходимости не ставить под сомнение единоличные права короля на престол. По мотивам Дюма создан и известный французский кинофильм «Железная маска». Напомним краткий сюжет этого кинофильма.

Близнец французского короля Людовика XIV Анри приговорен к вечному заключению и тайно содержится в крепости острова Святой Маргариты. На его лицо надета железная маска. Влюбленная в него дочь коменданта крепости Изабель помогает узнику бежать. В это время в крепость является королевский мушкетер д’Артаньян, чтобы отвезти его в Париж. Д’Артаньян арестовывает коменданта крепости и Изабель, упустивших государственного заключенного. Тем временем в Париже группа людей, недовольных правлением Людовика XIV, похищает короля и вместо него на трон сажает Анри. При дворе Анри встречает Изабель, которая покорила короля и вместо Бастилии попала в свиту королевы. Узнав, что Изабель верна ему, Анри с помощью д’Артаньяна освобождает короля, а сам вновь попадает на вечное заключение в Бастилию. Но там его подменяет вор, некогда спасенный Анри от казни. Анри обретает таким образом долгожданную свободу.

В Россию весть об этой загадке истории привез Н. М. Карамзин. В 1779–1790 гг. будущий автор «Бедной Лизы» и «Истории государства Российского» во время поездки по Европе побывал и в Париже, и там писатель провел целых три месяца в разгар Великой Французской революции. Но ему уже не довелось увидеть Бастилию, разрушенную народом незадолго до его приезда. Твердыня роялизма рухнула, так и не выдав многих тайн, которые хранили ее добротные стены.

Вскоре после возвращения Карамзина на родину появились в печати его обширные «Письма русского путешественника». Книга эта к середине XIX в. выдержала семь изданий, ее прочли все образованные люди России, почерпнув оттуда массу полезного и любопытного. Там-то и излагалась история Железной Маски: «Через несколько месяцев по смерти кардинала Мазарини случилось беспримерное происшествие, о котором (что также удивительно) совсем не знали историки. С величайшею тайною послан был на остров Святой Маргариты неизвестный арестант, молодой человек, высокий ростом и благородный видом. Он носил маску с железной пружиной, которая не мешала ему есть. Сопровождающий его офицер имел повеление убить арестанта, если бы он снял ее… Министр Лувуа посетил неизвестного на острове Св. Маргариты, говорил с ним стоя и с великим почтением…»

Позже таинственным узником заинтересовался А. С. Пушкин. Среди его бумаг сохранилась заметка об этой истории, так и не увидевшая света при жизни поэта. У Пушкина и его старшего современника был общий источник сведений о Железной Маске – труд Вольтера «Век Людовика XIV», и там, где они пересказывают его, текст пушкинской заметки совпадает почти дословно с соответствующим местом в книге Карамзина.

Оба они приводят эпизод, относящийся к пребыванию Железной Маски на средиземноморском острове Сен-Маргерит: «Заключенный начертил однажды несколько слов на серебряной тарелке и бросил ее в окно на лодку, стоявшую внизу подле самой башни. Рыбак, хозяин лодки, поднял тарелку и принес губернатору, который с великим беспокойством спросил: видел ли он надпись и не показывал ли кому-нибудь тарелки. «Я только что нашел ее, а сам не умею читать, – отвечал рыбак». Губернатор удержал рыбака, чтобы увериться в истине его слов. Наконец, отпуская, сказал ему: «Пойди и благодари бога, что не умеешь читать» (пересказ Н. М. Карамзина). Губернатора звали Сен-Мар.

К истории «железной маски» обращались в своей поэме «Тюрьма» де Виньи, Виктор Гюго в драме «Близнецы» и тот же Дюма в «Узнике Бастилии». Александр Дюма был далеко не первым, кто выдвинул версию, что маска – брат Людовика XIV. За 100 лет до Дюма такое же объяснение дал Вольтер в «Веке Людовика XIV». Сам Вольтер нисколько не принимал всерьез придуманную им басню, однако явно не ожидал впечатления, которое произведет сочиненная им история. Ее подхватили многие мемуаристы.

Легенда стала обрастать деталями. Так, священник Папон в своей «Истории Прованса» сообщил, со ссылкой на одного отставного офицера о таком происшествии. Лекарь его роты, направленный нести службу в крепость-тюрьму на острове Сен-Маргерит, однажды увидел, что узник выбросил в море какой-то белый предмет: это был кусок, оторванный от рубахи. Лекарь выловил его и принес губернатору острова Сен-Мару. Губернатор развернул полотно, на внутренней стороне которого было что-то написано. После этого Сен-Мар стал строго допрашивать лекаря, прочел ли он эту записку. Тот клялся, что не читал. Через два дня врача нашли мертвым в его постели.

Отметим, что на первых этапах развития легенды узник носил маску из бархата, а не из железа. Но потом железо показалось «романтичнее» и победило менее эффектный бархат. Барон Глейхен выдумал, что Людовик XIV был сыном королевы Анны Австрийской от ее фаворита Мазарини, и что они подменили им законного наследника престола, заточенного в Бастилию.

Совершенно курьезное продолжение получила версия Вольтера в начале XIX в., в годы правления Наполеона I Бонапарта: будто бы до того, как узник с железной маской был отправлен в Бастилию, когда он еще содержался в заключении на острове Сен-Маргерит, ему удалось тайно жениться на дочери одного из тюремных стражей. Рожденный от этого необычного брака мальчик был доставлен на Корсику и передан на воспитание верному человеку. Ребенок получил имя Буано-Парте (т. е. хорошая часть, доля) и являлся, следовательно, прямым предком императора Наполеона Бонапарта. С помощью подобной чепухи бонапартистская пропаганда пыталась убедить роялистски настроенные круги, что именно Наполеон является законным наследником Бурбонов, свергнутых с престола Великой французской революцией. Существовала также версия, согласно которой «железная маска» не брат, а отец Людовика XIV, которым был, оказывается, один бедный дворянин, добившийся благосклонности королевы Анны Австрийской.

Было немало и других претендентов. Так, «маской» считали графа де Вермандуа, сына Людовика XIV и его любовницы ла Вальер. Но, как твердо установлено, Вермандуа умер в 1683 г., задолго до появления «маски» в Бастилии. Еще менее «маской» мог быть герцог де Бофор, пропавший без вести во время сражения в 1669 г., хотя и его кандидатура неоднократно выдвигалась в литературе. Некоторые считали, что «железная маска» – это Фуке, министр финансов, который был смещен с должности и арестован по приказу короля, питавшего к нему личную ненависть. А. Вагеман в книге «Железная маска, или Через два столетия» поделилась догадкой, что под маской скрывался король Карл I, который был публично обезглавлен во время английской революции, 30 января 1649 г., как «тиран, убийца и враг государства». По уверению А. Вагеман, Карла заменил какой-то похожий на него роялист. Недаром, мол, Кромвель подошел к телу казненного короля и остановился в недоумении (этот эпизод тоже относится к разряду вымыслов). Надо добавить, что ко времени смерти «маски» Карлу Первому должно было бы быть уже 103 года.

Кого только не подставляли под «маску». Тем не менее, доказательству каждой из гипотез было посвящено по одной, а то и более книг. В 1873 г. Т. Юнг опубликовал книгу «Правда о железной маске», в которой пытался связать таинственного заключенного с аристократическим участником одного действительного или мнимого заговора против Людовика XIV. В конце XIX в. появилось исследование Бюрго (написанное в сотрудничестве с Базри) «Железная маска. Раскрытие шифрованной корреспонденции Людовика XIV». Работа произвела большое впечатление, так как авторы ее, специалисты по кодам, утверждали, что их выводы базируются на расшифровке секретной переписки «короля-солнце». А главным выводом было, что «маской» являлся некий генерал Бюлонд. Он был действительно посажен в тюрьму. Однако его арест нисколько не сохранялся в тайне властями. Кроме того, дешифровка единственного упоминания о «маске» была результатом простого предположения. К тому же в большой работе по дешифровке не было никакой необходимости: во французском национальном архиве сохранились копии документов, расшифрованные еще в XVII в. чиновниками французского военного министерства. В довершение всего было установлено, что Бюлонд умер в 1709 г., т. е. значительно позднее, чем «маска».

Впрочем, фиаско, которое потерпела теория Бюрго, не помешала немецкому исследователю Ф. Шехлю издать в 1914 г. работу, в которой «маской» объявлялся еще один генерал – мальтийский рыцарь Якоб Бретель. С другими примерами подобных «открытий» более позднего времени нам еще придется познакомиться.

Чтобы приблизиться к разгадке, нужно, отбросив вымыслы и фантазии, обратиться к немногим известным, точно установленным фактам, к не вызывающим сомнения, подлинным документам.

18 сентября 1698 г. губернатор острова Сен-Маргерит в Средиземном море вступил в должность губернатора Бастилии. Привезенный им с собой арестованный, ранее содержавшийся в тюрьме на Сен-Маргерит, носил на лице черную бархатную маску; о том, кто этот арестованный и в чем заключалось его преступление, власти хранили строгое молчание. Комендант Дю Жюнка, один из подчиненных губернатору должностных лиц Бастилии, 18 сентября 1698 г. сделал в своем дневнике запись о прибытии губернатора Сен-Мара с таинственным узником, который был ранее заключенным в государственной тюрьме Пинероль (в той части Северной Италии, которая тогда входила в состав французского государства). Он был помещен в камеру башни Бертодьер, которая за несколько дней до этого была хорошо обставлена по приказу Сен-Мара. Узник ел вместе с губернатором, слуга передавал им блюда из соседней комнаты. Перед едой губернатор тщательно запирал двери камеры. Сен-Мар спал в одном помещении с заключенным.

Сохранилось письмо губернатора, где он описывает чрезвычайные предосторожности, которые принимались им на случай своей болезни для того, чтобы офицеры и солдаты, приносившие заключенному еду, не увидели его лица. С узником обращались весьма внимательно, хотя сведения об исключительной почтительности, с которой относился губернатор к «маске», о роскоши, которой якобы был окружен заключенный в своей камере, не находят каких-либо подтверждений в документах и поэтому, вероятно, относятся к области мифов.

Выдержки из дневника Дю Жюнка были опубликованы более чем полстолетия спустя, в 1769 г., священником при Бастилии Гриффе. Он уверял, что воспоминания о необычайном заключенном десятилетиями жили среди офицеров и солдат Бастилии. Утверждалось, что впоследствии были уничтожены все вещи, связанные с пребыванием «маски» в Бастилии, спешно побелены и покрашены стены и переложен пол в камере, в которой он находился, с целью ликвидировать любые возможные следы. Показания Гриффе подтверждаются заметками майора Шевалье, занимавшего пост одного из главных чиновников Бастилии с 1749 по 1787 гг. Шевалье сообщает, что таинственный узник, во время нахождения в Бастилии не болевший, однажды почувствовал себя нездоровым и через несколько часов умер. Он был похоронен 20 ноября 1703 г.

Не следует придавать особого значения показаниям Гриффе и Шевалье, кроме тех, в которых сообщаются вполне определенные факты. Оба эти свидетеля писали, когда легенда о «маске» получила уже широкую известность и могла повлиять на их рассказы. Обращаясь к подлинным документам, нетрудно убедиться, что легенда игнорировала одно важное обстоятельство. Строгость заключения постепенно ослабевала. Как показывают регистрационные записи, 6 марта 1701 г. «маску» перевели в другую камеру башни Бертодьер, и, что особенно интересно, в камере он находился не один. В ней был помещен молодой слуга Тирмон, обвиненный в тяжелом уголовном преступлении. (Тирмон 14 декабря 1701 г. был переведен в другую тюрьму, где в 1708 г. умер, до этого лишившись рассудка). Эти факты интересны не только тем, что они исключают идентификацию этого Тирмона с «маской» (были и такие попытки), но и доказывают, что человека, знакомого с «маской», вскоре поместили в другую тюрьму, где не могла соблюдаться такая секретность, как в Бастилии.

Более того, после Тирмона у «маски» появился другой сосед по камере – 60-летний Жан Александр де Маранвиль (псевдоним – Рикардвиль), который попал в Бастилию за критические замечания по адресу правительства. В 1708 г. Маранвиля перевели из Бастилии в Шарантон, в так называемую «открытую тюрьму», где заключенные имели право поддерживать связь друг с другом и с внешним миром. Умер Маранвиль в следующем, 1709 г. Трудно совместить несомненный факт соблюдения строгой секретности в отношении «маски» и нахождение его в одной камере с арестованными, которым впоследствии сама администрация создала возможность разгласить сведения, полученные от таинственного узника. Вдобавок, в этом не было даже никакой нужды – камер в Бастилии было в тот период значительно больше, чем заключенных. И заключенные, как правило, содержались в одиночных камерах. Так, в ту же вторую камеру башни Бертодьер, которую одно время занимал «маска», с 22 февраля 1703 г. был помещен аббат Гонзель, обвинявшийся в шпионаже.

Любопытно отметить, что уже в заметках Шевалье есть место, видимо дающее ключ к идентификации «маски». Он указывает, что тот был похоронен под фамилией Марширг. О смерти узника есть и запись в дневнике Дю Жюнка. В ней также указывается, что незнакомцу в регистрационном списке умерших было дано чужое имя, после чего на полях заметки было добавлено, что неизвестный был занесен в реестр умерших заключенных под именем де Маршьеля. Был обнаружен, наконец, и сам реестр, в нем значилось: «19 (ноября 1703 г.) Маршиоли, приблизительно 45 лет, умер в Бастилии». Далее шли сведения о похоронах на следующий день и о присутствовавших при погребении тела официальных лицах. В этой второй части записи обращает на себя внимание небрежность: имя врача Бастилии, наблюдавшего за похоронами, написано совершенно по-разному в самом тексте и в подписях, скреплявших этот документ (Relge и Reilhe). Видимо, тюремный писарь не отличался особым вниманием (или грамотностью), даже когда вписывал в документы фамилии немногих и хорошо знакомых ему чиновников Бастилии. Тем более вольно мог он обращаться с совершенно неизвестным для него, впервые называемым именем заключенного.

Итак, имя «Маршиоли» возникшее в документах, разысканных в XIX в., серьезно подкрепляет теорию, родившуюся за сто лет до этого. Уже в 1770 г. один библиограф, барон Хейс, в письме в «Журналь энциклопедии» отождествил «маску» с графом Маттиоли, и эта точка зрения была потом подтверждена многими исследователями. Однако общественности трудно было поверить в новую историю. «Кандидатура» Маттиоли получила преобладание в конце XIX в. – начале XX в. Ее активным сторонником был, в частности, известный французский историк Ф. Функ-Брентано. Его доводы воспроизводились и в работах большинства нефранцузских авторов, например в книгах В. Брекинга или историка Бастилии Ф. М. Кирхейзена. (Позднее, в 30-х годах, версия о Маттиоли стала подвергаться критике. Но об этом ниже.)

Кем был граф Маттиоли, и что послужило причиной его таинственного заключения? Для ответа на этот вопрос обратимся к борьбе французской и австрийской дипломатии и разведок в Италии.

Граф Эрколе Маттиоли родился в 1640 г. (следовательно, ему в год смерти было 63 года, а не 45, как сказано в тюремной реестре). Уже в молодости Маттиоли удалось приобрести благосклонность Карла III герцога Мантуанского, а потом и его наследника Карла IV. Последний был типичным итальянским князьком той эпохи, думавшим только о своих удовольствиях. Карл IV на несколько лет вперед запродал государственные доходы откупщикам и проводил время в Венеции, растрачивая полученные деньги. При нем находился и государственный секретарь Маттиоли.

Все это вполне соответствовало планам Людовика XIV. Еще с 1632 г. французы находились в Пинероле (где, как мы уже знаем, помещалась и одна из французских государственных тюрем). Людовик хотел округлить свои итальянские владения за счет территории Казаля, входившего в состав Мантуанского княжества. Казаль был нужен не сам по себе, а вследствие своего выгодного географического положения. Овладев им, французы могли бы эффективнее оказывать давление на Пьемонт, что в свою очередь было весьма важно и для борьбы за Италию, и для дипломатических комбинаций Людовика в других частях Европы. Он решил купить Казаль.

У Людовика в Венеции был предприимчивый посол – аббат д’Эстрад. По его поручению один издатель газеты, некий Джюлиани, бывший на деле французским разведчиком, окружил Маттиоли своими шпионами. Собранные сведения оказались благоприятными. Джюлиани быстро договорился с Маттиоли об уступке Казаля. 12 января 1678 г. Людовик, оказывая особую честь Маттиоли, написал ему собственноручно благодарственное письмо. А еще через два месяца во время венецианского карнавала д’Эстрад и герцог Мантуанский встретились на площади и уточнили все условия соглашения. Обычно вездесущие венецианские разведчики, которые не спускали глаз с посла Людовика XIV, прозевали эту встречу, столь опасную для интересов республики.

В декабре 1678 г. Маттиоли в Париже подписал договор. Карл IV получал взамен Казаля 100 тысяч экю. Не был забыт и государственный секретарь. Во время частной аудиенции Людовик XIV подарил ему ценный бриллиант и приказал выплатить Маттиоли приличную сумму. Людовик оплатил не только проведение трактата, но и за соблюдение тайны, ибо «король-солнце» надеялся в этом случае, как и в ряде других, поставить Европу перед совершившимся фактом. Иначе противники Людовика, конечно, не согласились бы на такое, ничем не компенсированное им усиление французских позиций.

Но тайна не была сохранена. Не прошло и двух месяцев после поездки Маттиоли во Францию, как о договоре уже знали и в Вене, и в Мадриде, и в Турине (столице Пьемонта), и в Венеции. А вскоре перестало быть секретом не только само соглашение, но и то, каким путем его содержание стало известно во всех заинтересованных европейских столицах. Получив деньги Людовика XIV, Маттиоли немедля запродал сведения о договоре всем противникам французского короля. А герцогиня Савойская сочла выгодным для себя раскрыть Людовику эту двойную игру.

Гнев короля против одурачившего его итальянца еще более усилился, когда благодаря интригам Вены, по дороге в Венецию, где находился Карл IV, был арестован тайный посланец Людовика, ехавший для обмена ратификационными грамотами.

Аббат д’Эстрад был не только взбешен, но и опасался за свою карьеру. Он предложил похитить коварного итальянца, ведь у него находилась секретная переписка, компрометировавшая французское правительство. Кроме того, расторопный Джюлиани, сумевший завести дружбу с приближенными Карла IV, сообщал, что герцог после исчезновения Маттиоли явно будет склонен возобновить переговоры о продаже Казаля.

После некоторых колебаний Людовик XIV согласился на предложение д’Эстрада, к этому времени переведенному послом в Турин, но особо приказал, чтобы похищение было совершено без малейшей огласки. Оставалось осуществить одобренный королем план.

Д’Эстрад, делая вид, что ему ничего не известно об интригах Маттиоли, предложил ему поехать совместно в Париж для получения новых наград от благодарного французского короля. Маттиоли попался в ловушку. Вскоре после того, как карета д’Эстрада пересекла французскую границу, Маттиоли оказался в крепости Пинероль, начальником которой был Сен-Мар. Это произошло 2 мая 1679 г. Следует добавить, что в то время в Италии существовал обычай надевать маску на заключенных (так часто поступали, например, в Венеции).

Под угрозой пытки Маттиоли сознался, что тайная переписка с Парижем спрятана в доме его отца в Падуе. Джюлиани, которого снабдили письмом от Маттиоли, написанным под диктовку тюремщиков, поспешил в Падую. Отец нового пинерольского узника, который, конечно, еще ничего не знал об участи сына, поспешил выполнить его просьбу и передать секретные бумаги Джюлиани. А французский разведчик, не медля, отправился в Венецию, откуда с дипломатической почтой эти документы были сразу же отосланы в Париж.

При предположении, что «маской» был Маттиоли, многое находит свое объяснение. У Людовика были серьезные основания для того, чтобы скрывать совершенное им вопиющее нарушение международного права – похищение министра иностранного государства. Но шли десятилетия, эпизод уходил все более в далекую историю, и необходимость в соблюдении строгой секретности постепенно ослабевала. И вот мы видим, что власти Бастилии идут даже на то, чтобы помещать «маску» с другими заключенными, которые потом могли разгласить полученные ими сведения. Даже сама бархатная маска могла служить не соблюдением тайны, а смягчению тюремного режима. В маске узник мог выходить из камеры, что не допускалось правилами в отношении государственных преступников.

Есть и дополнительные доказательства. Сохранилась депеша Людовика XIV в д’Эстраду, где король одобрял идею похищения мантуанца и предписывал доставить Маттиоли в Пинероль. Наконец, имеется изданная в Италии в 1682 г. по свежим следам события брошюра «Благоразумие, восторжествовавшее в Казале», в котором подтверждается, что Маттиоли был схвачен и доставлен в Пинероль.

Из записей Дю Жюнка мы знаем, что «маска» находился в Пинероле под наблюдением Сен-Мара. В 1681 г. там содержалось всего пятеро государственных преступников. Трое умерли до того, как «маска» был доставлен в Бастилию; дата смерти четвертого – неизвестна; пятым был «маска», скончавшийся в 1703 г.

По истечении нескольких десятилетий после смерти Маттиоли, когда вопрос о «маске» вызвал общее любопытство, всесильная фаворитка Людовика XV маркиза Помпадур настояла, чтобы король приказал произвести расследование. Позднее Людовик XV сказал, что «маской» был «министр одного итальянского князя». Фрейлина королевы Марии-Антуанетты сообщает в своих мемуарах, что по просьбе жены Людовик XVI расспросил о «маске» одного из приближенных, хорошо помнившего начало века. Тот указал, что «маской» являлся один опасный итальянский интриган, подданный князя Мантуи. Этого итальянца доставили сначала в Пинероль, а потом в Бастилию.

Как будто доказательств вполне достаточно. И все-таки почти любое из них можно поставить под сомнение. Ведь можно допустить, что была сознательно выдвинута ложная версия для сокрытия истины. Арест Маттиоли не был секретом и не мог повлечь за собой неприятных последствий для Людовика XIV. С другой стороны, может быть, мы требуем слишком многого от Людовика, пытаясь отыскать строгую логику в его поведении, которым часто управлял каприз, минутное настроение. А однажды отданный монархом приказ мог исполняться десятилетиями без того, чтобы кто-либо осмелился беспокоить «короля-солнце» мелким и к тому же неприятным делом.

Довольно рано возникла версия, что все посвященные в тайну умерли в начале XVIII в. Существовало также мнение, будто тайна «железной маски» передавалась только царствующим королем наследнику престола. В таком случае эта тайна должна была умереть вместе с Людовиком XIV, ибо он не мог сообщить ее своему малолетнему преемнику Людовику XV и вряд ли доверил регенту – герцогу Орлеанскому. Или если все же допустить последнее, то Людовику XVI уж явно было не до того, чтобы делиться информацией со своим братом и наследником – Людовиком XVIII, когда они оба – только в разных экипажах – бежали из революционного Парижа (Людовик XVI был задержан, а его брату удалось скрыться за границу). Добавим, что в момент бегства был еще жив сын Людовика XVI, который умер десяти лет от роду. Так что Людовик XVI тогда и не предполагал, что брат станет его преемником. Вся эта история не выглядит правдоподобной, особенно учитывая то, что Людовик XV и Людовик XVI, по просьбе окружающих, наводили справки о «маске». Вряд ли у них были причины заниматься мистификацией.

Исследователи выдвигали на роль «маски» и другие кандидатуры, также сыгравшие ту или иную роль в тайной войне. Среди них – некий Эсташ Доже. Чтобы выяснить его историю, вернемся в Пинероль, куда 2 мая 1679 г. был доставлен Маттиоли.

Обращает на себя внимание, что военный министр Лувуа – начальник Сен-Мара – и этот последний нисколько не делали тайны в своей служебной переписке о заключении Маттиоли. 7 сентября 1680 г. Сен-Мар в письме сообщил Лувуа о столкновениях, которые он имел с итальянцем, называя его по фамилии. Напротив, о лицах, содержание которых в крепости хотели сохранить в секрете, не только писали шифром, но и избегали употреблять подлинных фамилий, используя взамен вымышленные имена или просто говоря о заключенном, «доставленном» из такого-то места, в таком-то году или по повелению такого-то лица.

Маттиоли был едва ли не наименее таинственным из государственных преступников, об аресте которого в 1682 г. была опубликована книга и, как показали новейшие исследования, даже писали в тогдашних голландских газетах.

В 1679 г., когда в Пинероль был доставлен Маттиоли, там содержалось еще шестеро государственных преступников. Мантуанец, следовательно, был седьмым. В 1680 г. умер один из семи – бывший министр Фуке, а в 1681 г. был освобожден другой заключенный, Лозен, один из представителей высшей французской аристократии. К моменту отъезда Сен-Мара в 1681 г. из Пинероля в Экзиль, следовательно, оставалось пятеро заключенных. Это были:

1) Маттиоли; 2) «слуга» Эсташ Доже; 3) бывший камердинер Фуке – Лa Ривьер, который первоначально служил в качестве вольнонаемного лакея у арестованного министра, но после его смерти был оставлен в заключении; 4) «шпион» Дюбрей; 5) монах, вероятно, к этому времени сошедший с ума. В числе этой пятерки, несомненно, находился «человек в маске»; когда впоследствии он был перемещен в Бастилию, Дю Жюнка отметил в своем дневнике, что Сен-Мар привез с собой «своего старого заключенного, которого он ранее держал в Пинероле».

При отъезде Сен-Мара на новое место в Экзиль Лувуа предписал ему взять с собой двух заключенных. Ранее думали, что в их числе был Маттиоли. Однако примерно сто лет назад французский ученый М. Топен разыскал письмо Сен-Мара к аббату д’Эстраду, который, как мы помним, принимал деятельное участие в аресте итальянца. Из этого письма от 25 июня 1681 г. следует, что Маттиоли и еще два других узника остались в Пинероле. Однако, логика подсказывает обратное. Ведь Сен-Мар взял с собой заключенных, которых считалось нецелесообразным доверить надзору нового коменданта тюрьмы, вероятно, чтобы не посвящать еще одно лицо в тайну этих арестованных. Кроме того, именно к этим двум государственным преступникам было приковано внимание Лувуа. Но в то же время (вопреки мнению новейших исследователей истории «маски») нельзя отрицать, что в переписке Лувуа с Сен-Маром встречаются презрительные упоминания об узниках, перевезенных в Экзиль. Сен-Мару были разрешены довольно продолжительные отлучки из Экзиля, что также не вяжется с заботой о сохранении тайны «маски».

Через пять с половиной лет после переезда Сен-Мара в Экзиль, в конце 1686 г. один из двух узников скончался. Это был заключенный, «страдавший водянкой». Мы знаем, что в отношении второго заключенного принимались особые меры предосторожности, и когда Сен-Мара перевели на место коменданта тюрьмы на острове Сен-Маргерит, было предписано перевезти вместе с ним оставшегося узника.

Как сообщал Сен-Мар в письсме к Лувуа, заключенного поместили в комфортабельное помещение и держали там под усиленной стражей. Между прочим, в этом же письме Сен-Мар писал, что заключенного принимают за герцога де Бофора или за «сына покойного Кромвеля» (отсюда произошла версия о «маске» как английском лорде). Отметим также, что на остров Сен-Мар прибыл только с одним узником, но там уже находились еще несколько арестантов. Неизвестно ни их число, ни их имена, ни причины ареста.

В июле 1691 г. умер Лувуа. Пост военного министра был передан сыну Лувуа – Барбезье, который в своем письме к Сен-Мару предписал соблюдать прежние предосторожности в отношении заключенного. В послании упоминалось, что этот заключенный находится под надзором Сен-Мара в течение 20 лет.

Вернемся опять к нашей «пятерке» 1681 г. Монах был доставлен в Пинероль, по всей видимости, 7 апреля 1674 г., Дюбрей – в июне 1676 г., Маттиоли – в мае 1679 г., Ла Ривьер до 1680 г. был не заключенным, а слугой заключенного. Наконец, Эсташ Доже был заключен в Пинероле с 1669 г., иначе говоря, только он мог находиться к 1691 г. под надзором Сен-Мара в течение 20 лет.

Итак, в письме говорится не о Маттиоли. В этом же письме упоминается, что Сен-Мар постоянно охранял узника. Но мы уже знаем, что Сен-Мар уехал в 1681 г. из Пинероля, а итальянец остался в крепости. В то же время, имеется иное, более веское доказательство. Даже в 1693 г. Маттиоли еще находился в Пинероле. Это явствует из переписки Барбезье с комендантом тамошней тюрьмы Лапрадом. Из ответного письма Барбезье к коменданту от 27 декабря 1693 г. становится понятно, что Маттиоли имел при себе камердинера. Отметив пока это обстоятельство, пойдем дальше.

Упомянутое выше письмо – последнее, в котором фигурирует имя Маттиоли. Некоторые историки на основании этого сделали заключение, что мантуанец скончался через короткий срок в Пинероле. Это слишком поспешный вывод. Однако вскоре кто-то из прежней «тройки» заключенных действительно умер. 11 января 1694 г. Барбезье сообщил Сен-Мару новость, полученную от Лапрада: о смерти «самого старого» из узников бывшего коменданта Пинероля. Военный министр не упомянул по каким-то причинам имя умершего, несомненно, считая, что оно известно Сен-Мару. А еще через полтора месяца Барбезье уведомил Сен-Мара о приказе короля перевести государственных преступников, содержащихся в Пинероле, в крепость Сен-Маргерит. Из дальнейшей переписки выясняется, что их было трое. В том числе двое оставшихся в живых из «тройки» узников, оставленных в 1681 г. Сен-Маром в Пинероле. Было установлено также имя третьего. Это некто д’Эрз, заключенный в тюрьму в Пинероле с августа 1687 г. (единственный «новичок» после 1681 г.). Д’Эрз находился еще в 1700 г. на острове Сен-Маргерит, уже после отъезда Сен-Мара в Бастилию, и поэтому не мог быть «маской».

Итак, к моменту, когда все выжившие из «пятерки» узники снова были заключены в одну тюрьму на острове Сен-Маргерит, их число сократилось до трех. Но нам неизвестно, кто умер, и кто остался в живых.

Положение становится еще более запутанным вследствие весьма неясного по смыслу письма Барбезье к Сен-Мару от 20 марта 1694 г. Военный министр писал, что из трех присылаемых узников «по меньшей мере, один имеет более важное значение», чем заключенные, уже находившиеся в Сен-Маргерит. Барбезье здесь явно противоречит своему отцу Лувуа, который в 1681 г. считал, что Сен-Мар увез из Пинероля в Экзиль двух наиболее важных из содержавшихся там государственных преступников.

Неясность еще более возрастает из-за того, что, судя по последовавшей переписке, из Пинероля на деле доставили не троих, а четверых заключенных. Возможно, четвертым был какой-то арестант, доставленный в Пинероль незадолго до перевода всех содержавшихся там государственных преступников на остров Сен-Маргерит.

В апреле 1694 г. под охраной Сен-Мара находились:

1) один из узников, увезенных в 1681 г. из Пинероля;

2) какое-то число протестантских пасторов и еще некий шевалье Тезю (или Чезю), о котором нам ничего неизвестно;

3) четверо арестантов, недавно прибывших из Пинероля, в том числе из пятерки 1681 г. В конце апреля 1694 г. один из арестантов умер. Получив об этом известие, Барбезье тотчас же сообщил, что одобряет распоряжение коменданта крепости Сен-Маргерит о содержании под стражей и в изоляции слуги скончавшегося заключенного. Заключенным разрешалось держать слуг в виде редкого заключения. Такое дозволение получили бывший министр Фуке, аристократ Лозен и бывший министр граф Маттиоли.

Итак, в конце апреля 1694 г. из пятерки 1681 года осталось в живых двое. В 1698 г. Барбезье предварительно уведомил Сен-Мара, что ему предстоит по воле короля занять пост губернатора Бастилии и взять с собой его «старого заключенного». Вскоре Сен-Мару было направлено официальное предписание министра известить Дю Жюнка о подготовке заранее помещения для этого арестанта.

Кто все-таки был доставлен 18 сентября 1698 г. в Бастилию из пятерки 1681 года? Историк Функ-Брентано считал, что презрительное упоминание о двух заключенных, содержащееся в одном из писем Лувуа, относилось к Эсташу Доже и Дюбрейю, и что именно их Сен-Мар перевел в Экзиль. Но это утверждение не объясняет интереса, который проявлял Лувуа именно к двум заключенным, переведенным в Эквизь, и, главное, имеется доказательство того, что Дюбрей в 1682 г. еще находился в Пинероле.

Ряд исследователей полагает, что в Экзиле в конце 1686 г. или начале 1687 г. умер Ла Ривьер, другие – что сумасшедший монах. Известно лишь, что это был заключенный, «страдавший водянкой». Эти же имена называются, когда говорится о заключенном, скончавшемся в конце 1693 г. или начале 1694 г. в Пинероле. И снова без реальных доказательств.

Для ясности подытожим доводы «за» и «против» кандидатуры Маттиоли. В пользу версии, что «маской» был мантуанец, говорят следующие факты: он входил в пятерку 1681 года и был наиболее важным из них по своему положению; при пересылке четырех заключенных из Пинероля в 1694 г. Барбезье отмечал, что «по меньшей мере, один» из них более важен, чем те, которые уже содержались в крепости острова Сен-Маргерит; после доставки Маттиоли в 1694 г. в крепость Сен-Маргерит впервые появляется выражение «старый заключенный» Сен-Мара; сходство имени Маттиоли с тем именем, под которым «заключенный в маске» был занесен в реестр умерших в Бастилии. (Правда, Маттиоли было бы тогда 63 года, а не 45 лет, как записано в реестре).

Против кандидатуры Маттиоли можно привести не менее веские доводы: его арест не являлся секретом; он не был взят в Экзиль в числе двух заключенных, которых Лувуа считал имеющими важное значение, и интересовался ими больше, чем Маттиоли; Барбезье в 1691 г. предписывал Сен-Мару особо стеречь арестанта, который был у него под надзором в течение двадцати лет (это явно не Маттиоли); после 1693 г. имя Маттиоли исчезает из официальной переписки; неясно, какие могли быть основания начиная с 1697 г. именовать итальянца «старым заключенным», если ранее в открытую называлась его фамилия; умершим в апреле 1694 г. узником, который имел слугу, мог, вероятно, быть Маттиоли, но зачем было оставлять в строгом заключении этого слугу?

Выдвигалась идея, что «маска» – это сумасшедший монах, что именно он в 1681 г. вместе с Доже был отправлен в Экзиль и что не он умер в конце 1686 г. – начале 1687 г. (скончавшийся узник просил составить завещание, а монаху нечего было оставлять в наследство). Однако, последующие исследования доказали, что дело почти наверняка идет об одном монахе, арестованном в 1674 г. за участие в придворных интригах, в разных мошеннических проделках, в которых были замешаны и фаворитки короля. Кроме того, Сен-Мар не раз сообщал, что монах сошел с ума. Лувуа не проявлял к нему ни малейшего интереса. Любрейя никто не предлагал кандидатом на роль «маски», а Ла Ривьер, как увидим ниже, тоже отпадает. Остается Доже.

Начнем с того, что этот странный «слуга» – единственный из четырех, который особо интересовал Лувуа. У Фуке было двое слуг. Один из них умер в 1674 г. Остался Л а Ривьер, который тогда не считался арестантом. В помощь к нему Сен-Мар решил приставить заключенного Эсташа Доже. Лувуа одобрил эту идею, но с условием, чтобы Доже не виделся ни с кем, кроме Фуке (и, естественно, Ла Ривьера). Министру это условие казалось очень важным, и он неоднократно повторял свое предписание в письмах Сен-Мару, особенно подчеркивая: ни в коем случае не следует допускать, чтобы Лозен, имевший позволение приходить к Фуке, встречался с Доже. Вполне возможно, что они были знакомы ранее. Более того, Лувуа написал письмо заключенному Фуке, содержание которого он запрещал сообщать Сен-Мару. В этом письме Лувуа требовал от Фуке, чтобы он воспрепятствовал возможной встрече между Доже и Лозеном. Ответ Фуке Лувуа сообщил Людовику XIV.

Зачем нужны были все эти предосторожности в отношении простого слуги? И не потому ли после смерти Фуке Ла Ривьер был оставлен в тюрьме, что ему были известны какие-то тайны скончавшегося министра и Эсташа Доже? (В 1669 г., когда Ла Ривьер еще не был знаком с Доже, Лувуа писал Сен-Мару, что слугу Фуке можно освободить, но до этого продержать семь или восемь месяцев в тюрьме, чтобы он не сумел вовремя передать на волю какое-либо поручение от своего господина).

После смерти Фуке Сен-Мар получил от Лувуа приказание объявить Лозену ложное известие об освобождении Ла Ривьера и Доже. Лувуа добавлял, что такова воля короля. Обоих бывших слуг Фуке предписывалось держать совместно в строгой изоляции. Вероятно, именно о них говорится впоследствии в переписке Лувуа, где упоминаются такие-то два лица, заключенных в «нижней башне» крепости Пинероля. Оба они знали какую-то общую тайну. В корреспонденции Лувуа и Сен-Мара содержатся какие-то глухие указания о применении Эсташем Доже «ядов» или «симпатических чернил». Несомненно, что Лувуа очень интересовался Эсташем Доже с момента ареста того в 1669 г. и до 1681 г., а Ла Ривьер знал секреты Доже. Поэтому есть серьезное основание считать, что именно Доже и Ла Ривьера взял с собой Сен-Мар по поручению Лувуа, переезжая в Экзиль.

Кто же из этих двоих умер в Экзиле в 1687 г.? Это, вероятнее всего, мог быть Ла Ривьер. Ведь об оставшемся в живых заключенном Барбезье писал в 1691 г., что он был под стражей у Сен-Мара в течении 20 лет. Доже находился под надзором Сен-Мара 22 года (с 1669 г.), а Ла Риивьер был заключенным только семь лет, хотя и до этого служил камердинером у находившегося в тюрьме Фуке. Интересно, что в письме от 13 августа 1691 г. Барбезье предписывал Сен-Мару хранить молчание о том, что сделал его узник. Но Ла Ривьер явно ничего не сделал, а Доже был за что-то арестован в 1669 г. и подвергнут строжайшему одиночному заключению, не говоря уже о его каких-то действиях накануне смерти Фуке. Поэтому, вероятнее всего, речь идет о Доже. Следовательно, в конце 1686 г. умер Ла Ривьер.

Если Ла Ривьер и Доже действительно были увезены в 1681 г. в Экзиль, то в Пинероле остались Маттиоли, Дюбрей и монах. В конце 1693 г. умер «самый старый» заключенный Сен-Мара. «Самый старый» из оставшихся – монах, доставленный в Пинероль в 1674 г. В таком случае к началу апреля 1694 г. остались живы Доже, Маттиоли и Дюбрей. В конце апреля 1694 г. умер заключенный, имевший слугу. Возможно, это был Маттиоли, менее вероятно – Доже, несомненно, более «старый».

Зачем было его держать в тюрьме? Доже, возможно, знал секреты Фуке, которые он мог разгласить. Еще был жив Лозен, который считал, что Доже исчез, и жена Фуке, а бывшему министру были известны многие факты из быта двора, особенно из личной жизни матери короля Анны Австрийской, которые Людовик XIV стремился предать забвению. Это было одной из причин, почему Фуке около двадцати лет провел в строгом заключении. Он мог рассказать известные ему тайны Эсташу Доже, а тот поплатился за знание опасных секретов еще двумя десятилетиями тюрьмы с маской на лице.

Но говорят, что «маску» в Бастилии помещали вместе с другими заключенными, а это плохо вяжется со стремлением сохранить тайну. Однако более тщательный анализ документов – записей Дю Жюнка – показывает, что смысл их далеко не ясен. Возможно, Дю Жюнка имел в виду, что «маску» содержали не в одной камере, а в одной башне (на каждом этаже которой находилось по одной камере) с другими заключенными. Аргумент же, что «маска» был похоронен под именем «Маршьеля», также оказывается далеко не таким безусловным, как это могло показаться первоначально. Дело в том, что существовал обычай при похоронах государственных преступников указывать ложные имена (и возраст – отсюда ссылка, что умершему заключенному было 45 лет). Кроме того, все же «Маршьель» и даже «Маршиоли» – это еще не «Маттиоли».

Вместе с тем, в истории с «маской» прилагались такие усилия для сохранения тайны, что, быть может, Сен-Мар сознательно пытался направить внимание на хорошо известного Маттиоли, умершего на деле еще в 1694 г., чтобы скрыть, кем был заключенный в маске. Можно допустить – заметание следов удалось настолько хорошо, что при Людовике XV уже никто не знал истины и любопытствующей мадам Помпадур король мог лишь сообщить, что «маска» – министр одного итальянского князя. Добавим, что Наполеон I не поверил этому. В связи с легендой об отправлении сына «маски» на Корсику Наполеон приказал произвести розыски в архивах Франции и за границей. Они не дали результатов, несмотря на рвение чиновников.

Почему, однако, Сен-Мару было желательно, в таком случае, намекать, что «маска» – это Маттиоли, а не Доже? Так поступить Сен-Мара могло побудить лишь знание того, что никому не ведомый Доже – просто псевдоним. Служит ли фамилия Доже псевдонимом, скрывающим хорошо известное лицо? Надо обратить внимание на одно обстоятельство, которое помнили Вольтер и Дюма, но которое потом как-то отодвинули в тень ученые, занимавшиеся вопросом о «маске». Зачем было надевать маску на итальянца Маттиоли, которого все равно почти никто не знал во Франции и, во всяком случае, не мог узнать в государственной тюрьме? Лицо человека в маске должно было быть достаточно известно, иначе теряет смысл маска. Версия Вольтера – Дюма вполне объясняет, почему заключенного спрятали под маской. Большинство других теорий не дает ответа на этот напрашивающийся вопрос.

В этой связи высказывается даже мнение, следует ли считать рассказ Вольтера просто мистификацией. Писатель в молодости сам просидел год в Бастилии. Это было в 1717 г., и Вольтер разговаривал с тюремщиками, которые сторожили «маску», скончавшегося всего за 13 лет до этого. Конечно, тюремная администрация могла быть не посвященной в секрет. Но она, возможно, питалась слухами, основанными на фактах.

Итак, разгадка «маски», по всей вероятности, возможна, если выяснить, кто такой Доже. Но этого как раз так и не удается достигнуть. Известно, что в 1669 г. он был арестован. 19 июля того же года военный министр писал Сен-Мару, что в Пинероль будет доставлен задержанный вблизи Дюнкерка важный преступник – слуга по имени Эсташ Доже. «Чрезвычайно важно, – указывал при этом военный министр, – чтобы он не имел возможности передать письменно или любым другим способом ни одной живой душе то, что ему известно… Вы должны лично доставлять ему раз в день все необходимое и ни под каким предлогом не слушать того, что он пожелает Вам открыть. Вы должны угрожать ему смертью, если он заговорит с Вами по любому вопросу, помимо его повседневных нужд».

Нам неизвестно, за что был арестован Доже. Как раз в это время велись переговоры между Людовиком и Карлом II, который в обмен на французские субсидии, позволившие ему избавиться от опеки парламента, готов был сохранить нейтралитет или даже поддержать Францию в предстоящей войне с Голландией. Эти переговоры велись официально министрами и неофициально – через тайных агентов. Активной участницей переговоров была сестра Карла II, вышедшая замуж за младшего брата Людовика XIV. В переписке Карла мелькает какая-то фигура итальянца (а может быть, человека из Италии), подлинное имя которого не знала даже сестра короля. Его одно время пытались отождествлять с неким аббатом Преньяни.

Существовало мнение, что Преньяни и Доже – одно лицо. Но еще в 1912 г. удалось установить, что Преньяни с 1674 г. вплоть до смерти в 1679 г. жил в Риме, тогда как Доже наверняка находился в тюрьме. Но, быть может, Эсташ Доже скрывался под видом «слуги» Преньяни и фигурировал в качестве «итальянца»? В пользу этого предположения говорит один факт. Имеется подписанный Карлом II заграничный паспорт на имя Преньяни. Паспорт датирован 15 июля 1669 г. На другой день Преньяни покинул Англию и еще через день прибыл в Кале. А 19 июля Лувуа написал письмо Сен-Мару о направлении к нему арестованного человека по имени Эсташ Доже. Таким образом, можно предположить, что Доже знал какие-то дипломатические секреты, сохранить которые оба монарха хотели любой ценой.

Однако и при этой гипотезе не очень объяснима секретность, в которой содержали Доже, и маска, которую носил заключенный. Кроме того, опять-таки любая тайна, связанная с подготовкой Дуврского договора в 1669 г., должна была потерять значение после смерти Карла II в 1685 г., и особенно после переворота 1688 г. и воцарения Вильгельма III. А «маску» продолжали упорно держать в тюрьме и даже перевели в Бастилию! И уж совсем непонятно, зачем было приставлять Доже слугой к Фуке.

В 1934 г. историк П. Бернардо опубликовал книгу «Врач королевы», утверждая, что хирург Анны Австрийской П. Гондине при вскрытии тела умершего короля обнаружил, что он не мог иметь потомства и, следовательно, не был отцом Людовика XIV. Об этой опасной тайне лекарь сообщил своему племяннику – судье, а тот (непонятно зачем) – начальнику полиции Ла Рейни. Остальное ясно без слов.

Однако вскоре же исследователями было установлено, что Гондине только в 1644 г. стал врачом королевы и не мог участвовать во вскрытии умершего за год до этого Людовика XIII. А судья мирно скончался в своем родном городе в декабре 1680 г.

Недаром после такого фиаско отдельные историки обратились к старой версии, обновив ее рядом домыслов. Доже – согласно этой версии – какой-то дворянин, незаконный сын или внук Генриха IV (и, следовательно, брат или племянник Людовика XIII), который по поручению Ришелье стал любовником Анны Австрийской и отцом Людовика XIV. Эта версия отвечает на вопрос, почему от «маски» просто не избавились с помощью яда или каким-либо другим способом.

Однако эта гипотеза не объясняет других известных нам фактов о «маске» и «слуге» Эсташе Доже. Между прочим, принимая эту версию, следует считать, что заключенный умер в возрасте свыше 80 лет. Поэтому сторонники этой версии играют на уже известном нам двусмысленном выражении, не раз встречающемся в переписке Сен-Мара, который писал о «маске» как о «моем старом заключенном». «Старый» здесь может означать и преклонный возраст и большую продолжительность пребывания в заключении.

Совсем недавно французский академик М. Паньоль выпустил книгу «Железная маска». Автор возвращается к версии Вольтера и доказывает, будто под псевдонимом Эсташа Доже скрывали брата-близнеца Людовика XIV. Во избежание политических неурядиц Ришелье и Людовик XIII отправили его на воспитание в Англию к жене Карла I, французской принцессе Генриетте. В 1669 г. «маску» заманили во Францию и отослали в Пинероль.

Исторически случай с «маской» – совсем незначительный эпизод, но он все еще продолжает дразнить и занимать воображение – недаром не прекращаются попытки найти новое решение этой старой загадки.

Век расцвета и совершенствования шпионажа

Крупные европейские полководцы XVIII в. придавали огромное значение хорошо поставленной военной и дипломатической разведке. В битве при Росбахе прусский король Фридрих II разбил французского маршала принца Субиза. Французская армия потерпела одно из самых постыдных поражений в своей истории. Объясняя причины победы прусской армии, Фридрих откровенно заметил: «За маршалом де Субиз двигаются сто поваров, а впереди меня – сто шпионов».

Фридрих имел своего шпиона даже в личной канцелярии австрийского командующего Броуна. Пруссаки подкупили также заведующего складами австрийской армии. Не менее активно действовали разведчики Фридриха и в дипломатических кругах. Так, во время Семи летней войны, 14 ноября 1756 г. были завершены секретные переговоры между Австрией и Францией. Через три недели Фридрих II получил полную информацию об их содержании.

Для пополнения рядов своей секретной службы прусский король не брезговал никакими средствами. Как он сам признает в своих мемуарах, по его приказанию местных жителей заставляли выполнять роль прусских шпионов, угрожая в противном случае расправой с их семьями.

Русской армии, которая во время Семилетней войны разгромила войска Фридриха и заняла Берлин, удавалось обезвреживать орудовавших в ее тылу шпионов прусского короля.

Один из крупных полководцев этого времени, принц Морис Саксонский, обращал особое внимание на необходимость действий, которые ввели бы в заблуждение неприятеля. Он писал, что «проведение подготовки к неправильному размещению своих частей имеет гораздо большее значение, чем обычно принято думать, при том условии, конечно, что это размещение делается преднамеренно и осуществляется таким образом, что может быть в кратчайший срок превращено в правильное. Ничто так не обескураживает противника, рассчитывающего на победу, как военная хитрость подобного рода».

Во время войны за австрийское наследство, происходившей в 40-е гг. XVIII в., Морис Саксонский сыграл большую роль в организации французской разведки. Французский посол в Голландии де Боннак послал целую группу шпионов в Англию, главным образом из числа якобитов. Один из них, Мобер, даже предложил новшество: организацию печатания фальшивых банковских билетов Английского банка. Это оружие тайной войны впоследствии приняло на вооружение английское правительство, печатавшее в годы французской революции конца XVIII в. миллионы фальшивых французских ассигнаций. К этому приему прибегал и Наполеон, изготовивший накануне похода против России в 1812 г. большое количество поддельных русских и австрийских бумажных денег.

Однако в целом организация секретной службы в середине XVIII в. во Франции переживала упадок. Немудрено, что нового французского посла в Гааге – д’Афри долгое время дурачили шпионы-двойники Фальконе и Филипп, снабжавшие его придуманными ими сведениями об английских военных планах. Не столь доверчивым оказался д’Афри в отношении другого, несравненно более известного авантюриста, но об этом будет рассказано в иной связи.

В арсенале секретной службы по-прежнему большое место занимали «подарки» министрам и другим должностным лицам враждебной страны. Французский дипломат де Викфор, автор известного сочинения «Посол и его функции», подробно доказывал, что подкуп иностранных министров находится в полном соответствии со всеми признанными обычаями и нормами международного права. А в султанской Турции, где мало интересовались теорией, но зато с большим усердием налегали на практику, еще в XVII в. организовали своеобразную контрразведку – «канцелярию взяток», которая производила учет взяток и заботилась о том, чтобы законный процент от них поступал в государственную казну.

В XVIII в. на смену прежним придворным интриганкам и заговорщицам появляется тип профессиональных разведчиц. Собственно, как помнит читатель, такого рода агентов-женщин имел на службе еще Джон Терло в середине предшествовавшего столетия. В годы реставрации Стюартов подвизалась в качестве разведчицы Афра Бен, получившая известность как автор популярных романов. Дочь губернатора Суринама, она по возвращении в Англию вышла замуж за голландского купца Бена. После смерти мужа Афра Бен стала куртизанкой, одной из многочисленных любовниц Карла II, а позднее – первой профессиональной писательницей в Англии. В 1666 г. Афра Бен была послана в Голландию следить за бежавшими туда после Реставрации республиканцами. Она нашла свою новую работу крайне невыгодной – правительство платило так скупо, что разведчица должна была заложить свои золотые кольца.

Большого успеха удалось достигнуть в начале XVIII в. французской разведчице мадам де Тансен. Министр иностранный дел Франции Торси представил Тансен английскому министру, знаменитому Болинброку. Француженка произвела столь сильное впечатление на англичанина, что скоро сумела получить доступ к секретным государственным бумагам. Французское правительство постоянно подсылало к иностранным дипломатам своих агентов-женщин. Так, в отношении герцога Дорсетского, бывшего послом во Франции в 80-е гг. XVIII в., эта роль была поручена актрисе Бачелли.

В 1770 г. умер глава важного английского шпионского центра в Роттердаме Ричард Уолтерс, действовавший там целых четверть века и снабжавший Лондон сведениями о военно-морских базах Франции, Испании, Португалии и австрийских Нидерландов. После смерти Уолтерса руководство этим центром было передано его вдове. Маргарет Уолтерс подвизалась на этом послу еще добрых полтора десятка лет.

XVIII век широко развил практику перлюстрации писем. Западноевропейскую монархию этого периода нередко называют «просвещенным абсолютизмом». Нельзя отрицать, что он действительно прилагал крайние усилия, чтобы «просветиться» насчет чужих государственных и частных секретов путем просмотра почтовой корреспонденции. Это было время расцвета «черных кабинетов», начало которым, правда, было положено еще в первое десятилетие XVI в. германским императором Максимилианом. Впрочем, в Англии, где абсолютизм был уничтожен после английской буржуазной революции, перлюстрация писем систематически проводилась в течение двух последующих столетий – вплоть до 1844 г., когда она была официально прекращена, но на деле далеко не исчезла. Во время Реставрации почтмейстер Джеймс Хикс изобрел прибор, позволявший снимать копию с письма за две минуты, однако, как утверждают, этот прибор погиб во время пожара.

Часть корреспонденции была шифрованной. Поэтому; почта прибегала к услугам опытных дешифровщиков. Однако английская разведка проводила перлюстрацию корреспонденции не только в Англии, но и в других странах. Для этого использовалось то обстоятельство, что английский король был одновременно курфюрстом Ганновера, а через ганноверскую почту проходила тогда корреспонденция между рядом стран, в частности между Францией и Швецией.

Кроме того, английские агенты подкупали почтмейстеров в различных странах для получения доступа к письмам. Так, в начале 1720-х гг., когда отношения между Англией и Россией были прерваны, английский тайный агент в Данциге Джошуа Кенуорзи организовал снятие копий с донесений французских представителей в Петербурге. В 1722 г. Кенуорзи предложил своим лондонским хозяевам организовать просмотр всей дипломатической корреспонденции, проходившей через Данциг. Подкуп почтовых служащих, по его расчетам, должен был стоить 1590 фунтов стерлингов в год. (В Лондоне сочли, что это слишком дорогая затея). Известный английский шпион Джон Маки – автор опубликованных в 1733 г. «Секретных мемуаров» – организовал переговоры между британским премьер-министром Робертом Уолполом и директором почты в Брюсселе Жупейном, обязавшимся посылать в Лондон копии писем из всех стран Европы, которые могли представлять интерес для британского правительства. Подобного же рода тайные «соглашения» заключались и с почтмейстерами других стран. Такая широко поставленная перлюстрация писем использовалась английским правительством не только в разведывательных целях, но и для контршпионажа, выявления иностранных агентов, а также для наблюдения за собственными дипломатами и тайными агентами.

Во Франции перлюстрацией особенно усердно занималась королевская фаворитка маркиза Помпадур, поручившая руководство «черным кабинетом» своему ставленнику, начальнику полиции Беррье. Схожая система перлюстрации практиковалась, впрочем, всеми «великими» и малыми европейскими державами. Английский посол в Вене Р. М. Кейт как-то пожаловался австрийскому канцлеру Кауницу, что порой почта доставляет ему не подлинники депеш, посланных из Лондона, а снятые с них копии. В ответ Кауниц лишь отделался шуткой: «Такой уж это неуклюжий народ!» Поэтому наиболее важные донесения пересылали со специальными дипломатическими курьерами, но и это не давало гарантий. На курьеров нападали, депеши выкрадывали тем или иным путем.

Наконец, стоит упомянуть еще об одном новшестве XVIII в., хотя, строго говоря, и оно имеет давнюю историю – о создании негосударственной разведки и контрразведки. Подобную организацию имели еще в конце XVII в. пираты, охотившиеся за своей добычей в водах Карибского моря. Не пренебрегали разведкой и работорговцы, вывозившие негров для продажи на американские плантации. Позднее, в начале XIX в., это занятие было объявлено вне закона, и столкновение с военным кораблем грозило капитану и членам команды рабовладельческого судна серьезными неприятностями, точнее, большинству из них предстояло в этом случае вскоре висеть на реях.

Однако вместо того, чтобы бросать выгодный промысел, торговцы невольниками пытались получать через своих осведомителей в портовых городах подробную информацию о передвижении военных кораблей.

В истории известны многие случаи создания собственной разведки и контрразведки в уголовном мире. В начале XVIII в. в Париже действовала шайка знаменитого разбойника Картуша, в которую входило около 2 тысяч человек. Награбив огромные суммы денег и других ценностей, Картуш подкупил и превратил в своих агентов многих полицейских, чинов тюремной администрации, судей и военных, даже наиболее видных врачей, ухаживавших за ранеными участниками шайки. Сотни трактирщиков выполняли роль хранителей и скупщиков краденого. Чтобы окончательно сбить с толку полицию, Картуш имел целую дюжину «двойников». Полицейские – даже те, которые не были подкуплены, – не хотели его ловить: пока Картуш находился на воле, им выплачивали повышенное жалованье за участие в поисках знаменитого разбойника. Его схватили лишь в результате предательства Дюшатле, одного из членов шайки, который после ареста решил спасти себе жизнь и получить большую награду, обещанную за поимку Картуша. Но и в тюрьме Картуш похвалялся, что ему удастся выбраться на волю, и только особые меры предосторожности, принятые по личному приказу регента Филиппа Орлеанского, помешали бегству главаря парижских бандитов. Уже на эшафоте, в наказание своим сообщникам, что они не спасли его, Картуш назвал имена членов своей банды, после чего в Париже были произведены сотни арестов. Банда Картуша и ее разведка перестали существовать. Но попытки создать такие организации неоднократно делались преступниками и в другие эпохи.

Напомним, например, историю времен короля Франции Людовика XIV, описанную в романе Анны Сержа Голона, по сюжету которого был поставлен режиссером Б. Бордери художественный кинофильм «Анжелика – маркиза ангелов».

Анжелика, дочь разорившегося барона, влюблена в простого парня – Николя. Но волею отца Анжелику выдают замуж за графа Жофрея де Пейрака. Анжелика с мученьем соглашается на этот брак. Но чем дальше, тем сильнее ее чувство к этому открытому и благородному человеку.

Король Франции Людовик XIV, посетивший владения Пейрака, поражен его богатством, изысканностью вкуса и красотой его жены Анжелики. Король решает убрать со своего пути Пейрака, чтобы спокойно овладеть Анжеликой. Пейрака обвиняют в колдовстве и изуверстве, так как он владеет «секретом добычи золота», и приговаривают к сожжению на костре. Для его спасения Анжелика обращается за помощью к бандитам – ангелам, как они себя именуют. В лице их главаря она узнает своего бывшего любимого Николя. Теперь он носит имя Коламбреден. Но Анжелике и ее «ангелам» не удается предотвратить казнь Пейрака. Его считают погибшим. Анжелика решает мстить за сожженного мужа… Во второй серии этой истории выясняется, что Пейрак жив – вместо него казнен был другой человек…

Граф Сен-Жермен – агент королей

Приходилось ли вам слышать фамилию графа Сен-Жермена, того загадочного человека, который сообщил старухе графине из пушкинской «Пиковой дамы» тайну трех карт? Это имя давно уже было окутано темным покровом легенд. В романе известного английского писателя Э. Булвера-Литтона «Занони» главный герой, обладающий неземным могуществом, мудростью и бессмертием, явно списан с Сен-Жермена. Булвер-Литтон уверял читателя, что этот роман основан на рукописи, принадлежавшей мистическому обществу розенкрейцеров, которые претендовали на общение с потусторонними, сверхъестественными силами.

Еще в 1785 г., после смерти Сен-Жермена, одна газета объявила, что он жив. Подобные сведения получили широкое распространение. Мадам де Жанлис утверждала, что встретила Сен-Жермена в 1821 г. в Вене. Его видела также некая придворная фрейлина, графиня д’Адемар, которой он якобы еще перед смертью обещал явиться пять раз. Приходил он всегда перед какими-то историческими событиями, казавшимися особо важными для бывшей фрейлины, – например, перед казнью Марии-Антуанетты во время французской революции или расстрелом герцога Энгиенского по приказу Наполеона I. Одно только сомнительно, вообще жила ли на свете графиня д’Адемар, точнее – была ли какая-либо представительница этого, действительно существовавшего дворянского рода фрейлиной в Версале или вышедшие в 1863 г. под ее именем «Воспоминания» являются подделкой, изготовленной малоизвестным французским романистом Ламот-Лангоном.

А в мемуарах некоего Франца Грейфера, опубликованных в Вене в 1845 г., Сен-Жермен пророчески объявлял их автору: «В конце (XVIII) столетия я исчезну из Европы и отправлюсь в Гималаи. Я буду отдыхать, я должен отдыхать. Ровно через 85 лет люди опять увидят меня». Однако в мемуарах заботливо обойден вопрос о точной дате этого пророчества. В 1938 г. утверждали, что Сен-Жермен еще живет в Венеции «в одном из дворцов на Большом канале».

В США даже возникла в 1930-е гг. секта «баллардистов», которые в своих церквах почитают Сен-Жермена наравне с Иисусом Христом. Вплоть до наших дней появляются книги, в которых подробно повествуется о встречах с таинственным незнакомцем, который оказывается Сен-Жерменом, открывшим секрет физического бессмертия.

Однако, если читатель сделает отсюда вывод, что граф Сен-Жермен вообще с самого начала являлся мифом, это будет ошибкой. Нет, это был вполне реальный человек, после которого остались собственноручно написанные им письма, о котором мы имеет многочисленные показания очевидцев – от рассказов мемуаристов до хроникерских заметок в газетах и архивных документов. Современники, бывшие свидетелями многих, казавшихся необъяснимыми, действий и поступков Сен-Жермена, заложили первые основания той волшебной сказки, в которую обратились рассказы о его жизни.

В середине XIX в. император Наполеон III приказал собрать все, что сохранилось в государственных архивах относительно Сен-Жермена. Однако во время вскоре начавшейся франко-прусской войны и осады Парижа здание, где хранились собранные документы, сгорело. От ученых потребовалось немало терпения и усиленных поисков достоверных сведений, чтобы приподнять хотя бы частично завесу неизвестного. И при этом открылись факты, имеющие прямое отношение к нашему повествованию о тайной войне.

Пока не удалось установить ни места, ни года рождения Сен-Жермена. Сам он распускал слухи, что является одним из сыновей Ракоци, руководителя венгерского национального восстания против власти австрийских Габсбургов, которого он действительно напоминал внешне. Гораций Уолпол утверждает, что еще в 1743 г. этот авантюрист был арестован в Лондоне как «якобитский агент». Примерной датой рождения графа считают 1710 г. Впрочем, встретившая Сен-Жермена в Париже в конце 50-х гг. XVIII в. вдова французского посла в Венеции мадам де Жержи объявила, что видела его в этом знаменитом итальянском городе в 1710 г. и что тогда ему было примерно 45 лет. Поскольку через полвека Сен-Жермен тоже выглядел не старше 45–50 лет, возможно, отсюда и возникла молва о его бессмертии. Однако у загадочного графа была одна особенность – ему всегда удавалось таким образом отрицать владение сверхъестественными силами, что его собеседники окончательно убеждались в обоснованности ходивших на сей счет слухов.

А слухи нарастали, как снежный ком. К ним приложил руку «двойник» Сен-Жермена, оказавшийся в Париже в начале 60-х гг. Это был повеса и ловкий самозванец, известный под фамилией лорда Гоуэра. Этот псевдоним он приобрел во время Семилетней войны, когда, будучи французским шпионом, выдавал себя за чистокровного британца и посылал донесения о состоянии английской армии. Мнимый Сен-Жермен небрежно разъяснял, например, что ему случалось присутствовать на вселенском церковном соборе в Никее, состоявшемся в IV в.

«Настоящий» Сен-Жермен действовал более осторожно, рассказывая с деталями многие исторические события отдаленных эпох. У его собеседников уже у самих возникала мысль, что эти детали могли быть известны только очевидцу. Блестящее знание многих языков также помогало Сен-Жермену придавать правдоподобие этому «подтексту» своих рассказов. Не выучил ли он эти языки во время одного из своих прежних «перевоплощений», – задавали себе вопрос его знакомые. Иногда Сен-Жермен очень обдуманно «проговаривался».

Однажды, когда разговор зашел о Христе, Сен-Жермен заметил мимоходом: «Я был с ним близко знаком. Это был лучший человек в мире, но неосмотрительный и романтически настроенный. Я часто предсказывал ему, что он плохо кончит».

Подлинный Сен-Жермен, появившийся в Париже около 1757 г., успел стать предметом всеобщего любопытства. Даже вечно одолеваемый скукой Людовик XV был заинтересован, когда приезжий на его глазах одним движением руки уничтожил трещину на бриллианте, что сразу повысило втрое стоимость этого драгоценного камня. Приезжего стали приглашать к королевскому столу, создали небольшую лабораторию, где он показывал свои опыты королю. Правда, дело шло не о «жизненном эликсире», а о предмете более прозаическом – новых красках для французских тканей. Но и здесь Сен-Жермен не только умел придать своим занятиям ореол таинственности, но и убедить Людовика, что он открывает новые источники дохода для французской казны.

Влияние приезжего незнакомца стало настолько велико, что с ним начали советоваться по государственным делам, и ему удалось добиться смещения некоторых сановников. Симпатии графа Сен-Жермена были явно на стороне Пруссии, воевавшей с Францией. Он был сторонником анти-австрийской политики, от которой отказалась Франция, выступая в союзе с Веной против Фридриха II.

Прорицания Сен-Жермена приобрели политический характер. Он предрекал, что сокрушительные поражения, которые были нанесены русской армией войскам Фридриха II, не приведут к поражению Пруссии. (Этого действительно не произошло из-за смерти Елизаветы Петровны и вступления на русский престол Петра III, ярого поклонника прусского короля, поспешившего заключить мир со своим кумиром.)

Скептически настроенные лица стали подозревать, что граф Сен-Жермен является агентом Фридриха II. В 1760 г. Сен-Жермен, заподозренный в шпионаже в пользу Фридриха II, на этот раз сделался тайным агентом Людовика XV. Граф Сен-Жермен становится одним из людей, осуществлявших личную дипломатию Французского короля. В этом же году графа направляют с секретными поручениями в Гаагу. Он выражал настроения той части французского правительства, которая была склонна закончить войну, приведшую к упорным неудачам для Франции. К этой группе принадлежали военный министр Бель-Иль и маркиза Помпадур. Действуя в обход официальной французской дипломатии, возглавлявшейся герцогом Шуазелем, активным поборником продолжения войны, Сен-Жермен должен был вести тайные переговоры с английским послом в Гааге генералом Йорком.

Другим французским агентом, посланным в это время в Гаагу, был известный международный авантюрист Казанова. Он рассказывает, что жил с Сен-Жерменом в одном отеле «Принц Оранский». Казанова постарался очернить Сен-Жермена, как опасного конкурента, в глазах французского посла в Гааге д’Афри. Посол, вероятно, способствовал неудаче тайных переговоров Сен-Жермена с английскими и прусскими представителями.

Однако наибольший вред нанес Сен-Жермен себе сам. Ему еще удавалось создавать ореол загадочности вокруг собственной персоны. Но сохранять в секрете порученное дело оказалось выше его сил. Граф явно вел свою опасную дипломатическую и разведывательную работу как очередную авантюру. Секретный агент с готовностью рассказывал всем о предпринятых им действиях, чтобы повысить мнение окружающих о его влиянии и талантах. Кроме того, как передает саксонский представитель в Гааге Каудербах, Сен-Жермен распространялся также на тему о слабости французского короля и пороках версальского двора.

Французский посол д’Афри некоторое время колебался – зависть боролась с робким почтением к сверхъестественным силам, которыми повелевал Сен-Жермен. Однако, в конце концов, он послал подробные и крайне враждебные Сен-Жермену сведения в Париж, своему начальству – герцогу Шуазелю. Тот действовал быстро. Шуазелю удалось упростить маркизу Помпадур, чтобы она показала ему донесения, посылавшиеся ей Сен-Жерменом. На заседании министров, на котором присутствовал король, Шуазель продемонстрировал этот документ. Людовик XV и другие министры, посвященные в тайну, поспешили отречься от Сен-Жермена.

После этого Шуазель послал д’Афри инструкцию, чтобы тот вызвал Сен-Жермена и объявил ему повеление не вмешиваться более в политику под угрозой тюрьмы. Шуазель попробовал даже добиться выдачи голландскими властями графа и препровождения его во Францию. Незадачливого ясновидца спас один его влиятельный поклонник, предупредивший об опасности и убедивший бежать в Англию. Однако английские власти решили не допускать пребывание в стране уволенного агента, который мог усложнить их переговоры с Шуазелем. Из Англии Сен-Жермен перебрался в Германию.

В своих мемуарах Казанова утверждает, что он встретил Сен-Жермена в Париже в мае 1761 г. прогуливающимся совместно с маркизом д’Юрфе. Казанова считал, что до этого Сен-Жермен выполнял в Лондоне задания Шуазеля, точнее говоря, был французским контрразведчиком, действовавшим на вражеской территории. С этим перекликаются сведения еще одного мемуариста, ссылающегося на того же маркиза д’Юрфе. Тот якобы рассказал Шуазелю о присутствии Сен-Жермена в Париже и получил неожиданный ответ: «Я не удивляюсь этому, так как он провел ночь в моем кабинете». Однако другие бесспорные факты делают малоправдоподобной эту версию.

В последующие годы Сен-Жермен бывал при различных дворах Европы, всюду предлагая свои мнимые и действительные секреты. Не обладая ни «эликсиром жизни», ни «философским камнем», ни уменьем превращать неблагородные металлы в золото, он действительно знал рецепты нескольких важных химических красителей, которые и пытался применять в производстве тканей.

Умер Сен-Жермен в Германии, в Экернферде, 27 февраля 1784 г. и похоронен 2 марта того же года, о чем были сделаны соответствующие записи в церковно-приходской книге. Таким образом, место и дата смерти Сен-Жермена зафиксированы совершенно точно – в отличие от места и даты рождения.

Великиий комедиограф – агент Людовиков XV и XVI

14 августа 1774 г. вблизи немецкого города Нюрнберга, на дороге, ведущей через негустой сосняк, два вооруженных грабителя напали на некоего француза, путешествующего под чужим именем с весьма щекотливым поручением короля Людовика XIV. Сорокалетний путешественник, мужчина крепкий, ловкий, бывалый, проявил хладнокровие и мужество, дрался за свою жизнь отчаянно. Но от гибели его спасла счастливая случайность. Кинжал одного из разбойников вонзился путнику не в сердце, а ударил по медальону на его груди.

А так как второй разбойник сбил его в это же мгновение с ног, «клинок… скользнул по металлу, слегка оцарапал шею, вошел снизу в подбородок и вышел у края левой щеки». В спасительном золотом медальоне находился королевский указ, удостоверявший его личность и дававший ему обширные полномочия, а потому хранимый как зеница ока.

Однако раненый продолжал бороться, и ему удалось обратить в бегство свирепых грабителей. Но продолжать путешествие в карете по ухабистым дорогам он не мог: так болели ушибы и раны. Он пересел в лодку с дюжими гребцами и поплыл по Дунаю к императорской Вене. В лодке ему стало совсем худо. Однако в таком плачевном состоянии он ухитрился написать два длиннейших письма к друзьям, где очень драматично и картинно рассказал о своих злоключениях, об испытываемых им физических страданиях и о красотах дунайских берегов. Если правдив знаменитый афоризм, что «стиль – это человек», то стиль двух писем, написанных в лодке 15 и 16 августа 1774 г., раскрывает перед нами натуру незаурядную. О своих мучениях автор пишет легко и иронично, его слова пронизаны неунывающим оптимизмом и жадным жизнелюбием. Он не жалуется на судьбу, а благодарит ее за выпавшие на его долю испытания, в самом скверном положении пытается обнаружить его любопытную или смешную сторону, проявляет терпимость и великодушие к врагам, самокритичен, хотя и не лишен самодовольства и откровенно любуется собой. Пережитая опасность склоняет его к отвлеченным рассуждениям: «Допустим худшее. В крайнем случае, я могу умереть от удушья… Но нельзя же быть таким ненасытным. Кому удалось прожить такую полную жизнь как в хорошем, так и в плохом? Если бы время измерялось событиями, которые его насыщают, то я уже прожил двести лет… Но если бы меня спросили, чего у меня было больше, хорошего или дурного, я без колебаний ответил бы: разумеется хорошего».

Француз называл себя в Германии и Австрии Ронак, что было анаграммой его подлинной фамилии Карон. Впрочем, его давно уже знали под приобретенным с большим трудом и за большие деньги дворянским именем де Бомарше. Это имя было столь хорошо известно не только во Франции, айв соседних государствах – Испании, Англии, Германии, что при выполнении деликатной миссии, возложенной на его носителя королем, лучше было прибегнуть к псевдониму. Чем же прославился Пьер Огюстен Карон де Бомарше к 42 годам?

Пьер Огюстен Карон родился в 1732 г. в Париже. Его отец был часовщиком и хотел, чтобы Пьер превзошел отца в мастерстве. С тринадцати лет мальчика посвящают в секреты изготовления часов. Его необыкновенная сметливость и изобретательность проявились сразу. Но сидение за столом над сложными часовыми механизмами было не по душе энергичному подростку. С его юношеских лет до нас дошел один документ, в котором отец Пьера Огюстена сформулировал условия, на которых он разрешает сыну вернуться под родительский кров. Сын должен работать летом с шести, а зимой с семи часов утра до вечера, поставив себе целью стать знаменитым в своей профессии: «Любовь к этой прекрасной профессии должна проникнуть в самое ваше сердце и занимать полностью ваш ум».

Но все-таки суровый отец разрешает в свободное время (после ужина и в праздничные дни) заниматься музыкой, которую так любит его сын. Юный Карон умеет играть на многих инструментах, но не одна музыка интересует молодого часовщика. Еще в школе, где он учился до тринадцати лет, Пьер попробовал писать любовные стихи, свидетельствующие не столько о поэтическом таланте, сколько об известной начитанности их автора. Учение прервалось рано, но все, что Бомарше создал на протяжении своей жизни, доказывает, с каким усердием он занимался самообразованием. Его блестящий литературный стиль говорит о том, что он прекрасно знал отечественную литературу. Многочисленные сюжетные заимствования из античных авторов, творений писателей Возрождения и классицизма показывают его обширные познания в художественной литературе различных эпох и народов. Он глубоко знает сочинения своих современников.

В восемнадцать лет Пьер изобрел важное усовершенствование часового механизма – анкерный спуск. Юноша поделился своей технической находкой с известным придворным часовщиком, а тот присвоил себе изобретение. Тогда молодой изобретатель обратился в газету «Курьер де Франс» и в Академию, требуя признания своего приоритета. И что самое удивительное – добился этого признания.

Важно представить себе ситуацию. Никому не известный мальчишка обвиняет в воровстве мастера, часы которого украшают королевские дворцы, и доказывает, что не этот знаменитый мастер, а сам мальчишка, а он – автор важного технического новшества, позволяющего уменьшить размеры часов, сделать их более плоскими. Особенно важно, что этот представитель политически бесправного третьего сословия проявляет дерзостное стремление отстаивать свои права, не боится выступить против тех, кто сильнее и влиятельнее его.

О молодом Кароне заговорили, его пригласили в качестве часовщика в королевский дворец. И тут развернулись его незаурядные дипломатические способности, его умение очаровывать людей, его напористость, энергия. Карон завоевывает симпатию дочерей короля, женится на вдове вельможи. Именно после этого брака он прибавляет к своей фамилии новую – Бомарше (так якобы называлось одно из имений его супруги).

Вскоре первая жена Пьера умерла. От этого брака осталась лишь фамилия Бомарше, право же ставить перед ней частичку «де» еще нужно было завоевать. Но положение Бомарше при дворе помогло предприимчивому молодому человеку. Генеральный откупщик Пари Дюверне, один из богатейших людей Франции, человек редких финансовых талантов, прибегнул к протекции учителя музыки королевских дочерей, а в благодарность за содействие сделал его своим другом и стал давать ему полезные финансовые советы. Природный ум Бомарше, его деловая хватка, богатая фантазия принесли блестящие плоды его коммерческим делам.

За короткое время коммерсант Бомарше разбогател. Он не без труда, преодолевая происки конкурентов, купил должность генерал-лейтенанта судебной палаты по охране мест королевской охоты и с гордостью присоединил к фамилии Бомарше частичку «де». И на этот раз в борьбе с другими хранителями монарших охотничьих угодий, не хотевшими допустить его в свою среду, потому что он – простолюдин, Бомарше прибегнул к письменным обращениям разоблачительного характера на имя министра финансов.

Он исследовал родословную своих хулителей и доказал, что эти чванливые владельцы дворянских титулов стали ими совсем недавно и за деньги, что родители многих из них тоже ремесленники, как и его отец.

Разбогатевший Пьер Огюстен принимает активное участие в общественной и культурной жизни Парижа. У него немало завистников и врагов, его смелость, независимое поведение, склонность к авантюрам вызывают многочисленные столкновения и даже скандалы.

Бомарше приезжает в Испанию. При дворе его католического величества он разворачивает весьма бурную политикокоммерческую деятельность. Бомарше предлагает эксплуатировать территорию, когда-то принадлежавшую Франции, а ныне испанской колонии в Америке Луизианы, вложив в это французский капитал, разрабатывает планы упорядочения работорговли с Америкой. Для Бомарше – буржуазного дельца – деньги, вырученные от работорговли, такие же деньги, как доходы от любого другого финансового предприятия.

В переплетениях социально-политической жизни предреволюционной эпохи общественная позиция Бомарше была неоднозначной. С одной стороны, он по рождению, занятиям в юности принадлежал к ремесленникам, страдающим от спеси, чванства, наглости дворян-заказчиков. С другой, благодаря своим деловым талантам он стал богачом, был схож в самые высокие общественные сферы, вплоть до палат королевского дворца. Но и там, пусть и с купленной частичкой «де», он не мог забыть о своем плебейском происхождении.

Эта сложность и двусмысленность положения талантливого и предприимчивого простолюдина обусловила бросающуюся в глаза противоречивость его мировоззрения и общественной практики. Как выходец из низов, наделенный острым умом, добрым и щедрым сердцем, острой наблюдательностью, Бомарше ясно видел порочность мира аристократов и страдания социальных низов. Как человек, вкусивший прелести зажиточной жизни, он стремился к обогащению для того, чтобы чувствовать себя свободным, обладать независимостью, которую в эпоху Людовиков XV и XVI давали буржуа большие деньги.

Бомарше хотел иметь возможность заниматься тем, что ему нравилось. Для достижения обеспеченной золотом свободы человек, мыслящий демократически и гуманно, каким был Бомарше, вынужденно шел на компромиссы, служил своей энергией, умом, сметкой монархам. Хотя вместе с тем он был одним из немногих, кто умел говорить с королями весьма непринужденно и дерзко, почти не скрывая чувства собственного превосходства.

До поры до времени все в карьере Бомарше получалось относительно легко, он был удачлив, и жизнь его развивалась по восходящей. В часы досуга Бомарше обращается к литературному творчеству, пишет несколько пьес. Среди них были короткие фарсы – «парады», как их называли, во вкусе площадной народной комедии. Грубоватые сценки, ставившиеся в ярмарочных балаганах, вдруг приобрели популярность при дворе, где в моде было все фривольно-пряное, непристойно-пикантное. Ленорман д’Этиоль, супруг фаворитки короля госпожи Помпадур, устроил собственный театр и охотно развлекал изысканное общество фарсами Бомарше во вкусе народного балагана. Однако ум Бомарше занимали серьезные произведения. Пьесы «Евгения» (1767) и «Два друга, или Лионский купец» (1770) были чистым образцом мещанской драмы, порождением XVIII в.

Драмы Бомарше не принесли ему большого успеха. Зато огромную популярность завоевало произведение Бомарше, отнюдь не задуманное как художественное. Произошло это так. В 1770 г. умер Дюверне. У него были общие дела с писателем, и он остался должен своему другу и компаньону 15 тысяч ливров. Наследник финансиста граф де Лаблаш не только отказался их вернуть, но и стал распространять о Бомарше порочащие слухи. Дело дошло до суда и рассматривалось дважды. И оба раза претензии драматурга были признаны справедливыми. Тогда весьма богатый и влиятельный ответчик обратился в верховный судебный орган – парижский парламент.

О деле в парламенте должен был докладывать советник Гезман. Об этом Бомарше узнал незадолго до слушания дела. Все осложнялось тем обстоятельством, что в этот момент он находился в тюрьме, в чем еще раз проявилась вопиющая сословная несправедливость. На драматурга в его собственном доме напал и пытался его убить высокородный громила, силач и грубиян герцог де Шон. Бомарше защищался, произошла настоящая баталия… Бомарше засадили в тюрьму Фор-л’Эвек. О подробностях этого дела он рассказал в «Точном пересказе того, что произошло в четверг, 11 февраля 1773 года, между герцогом де Шоном и мною, де Бомарше».

С большим трудом узнику Фор-л’Эвек удалось получить разрешение в сопровождении надсмотрщика выходить по своим судебным делам. Но советник Гезман не желал выслушать истца. Бомарше никак не мог добиться у него аудиенции. По совету знающих людей он передал большую сумму денег и часы с бриллиантом супруге Гезмана, и та устроила ему встречу с мужем. Однако советник не поддержал Бомарше. Драматург проиграл процесс. Мадам Гезман вернула подарок, удержав лишь 15 луидоров, якобы отданных секретарю. Возмущенный Бомарше рассказывал направо и налево о постигшей его несправедливости, о взяточничестве советницы, обычаях и нравах парламентариев.

Враги перешли в наступление, Гезман потребовал расследования, и уже не утрата денег, а утрата свободы на очень длительный срок угрожала драматургу. Вот тогда он и написал первый «Мемуар», то есть юридическое изложение своего дела и своих претензий. В ответ на это были опубликованы возражения противников, появилась необходимость в новых «Мемуарах» (всего их было написано четыре). Бомарше собственноручно раздавал «Мемуары» всем желающим. Весь Париж заговорил о скандальном деле. Советник Гезман и его супруга стали притчей во языцех.

«Мемуары» были написаны с соблюдением всех юридических тонкостей, очень осторожно, потому что любая оплошность, ошибка, резкость могли вызвать огонь на автора и привести к самым мрачным последствиям. Однако, талант Бомарше превратил его в блестящее сатирическое произведение с отлично выписанными фигурами действующих лиц, исполненными драматизма сценами, сверкающими юмором диалогами, напряженной интригой. Ни на йоту не отступая от подлинных речей действующих лиц, Бомарше так сумел отобрать все самое типичное, что их высказывания превращались подчас в афоризмы, как знаменитые слова советницы Гезман: «Мы умеем ощипать курицу так, что она и не пикнет».

Значение «Мемуаров» выходило за рамки осуждения частной несправедливости, объективно превращаясь в сатирическое разоблачение всего бюрократического государственного механизма, продажности, бесчестности тех, кому принадлежит власть, кто вершит суд и расправу. «Мемуары» подливали масла в огонь глухого недовольства, со все большей силой охватывавшего широкие общественные слои Франции 70-х гг. Парламент своим решением приказал сжечь «Мемуары», а автору запретил выпускать в будущем такого рода сочинения под угрозой телесного наказания.

«Мемуары» были сожжены королевским палачом, и Бомарше отныне не мог занимать общественных должностей. Но он завоевал такую огромную популярность в народе, что многие фрондерствующие аристократы, как, например, герцог Конде, считали своим долгом демонстративно выразить ему свою поддержку.

Бомарше неоднократно высказывался в том смысле, что отсутствие систематического образования, невозможность для него – сына ремесленника – свободного выбора рода деятельности помешало ему сделаться политиком. Политика же привлекала его всегда. После приговора, вынесенного по делу о четырех «Мемуарах», казалось, что пути Бомарше к политике закрыты навсегда. Но если он и не имел права официально заниматься государственными делами, то это отнюдь не означало, что он не мог действовать в той области политики, которую делают не именитые государственные мужи или обходительные дипломаты, а тайные агенты, не афиширующие своих специфических заданий.

Умный, изворотливый, напористый и смелый Бомарше кажется Людовику XV особенно пригодным для выполнения секретных поручений. Разнузданная жизнь сластолюбивого короля способствовала появлению особой формы шантажа, так сказать, на наивысшем уровне. Наглые и беззастенчивые авантюристы публиковали или грозились опубликовать материалы, разоблачающие политическую бесчестность и моральную грязь короля и его окружения. Бомарше посылают в Англию.

Первоначально прибытие в Лондон французского дворянина шевалье де Ронака не привлекло особого внимания. Однако те из французских эмигрантов, находящихся в Лондоне, к которым этот приезд имел непосредственное отношение, без труда узнали все нужное о человеке с фамилией Ронак. Прибывший сам не очень стремился сохранять инкогнито, иначе он не выступал бы под прозрачным псевдонимом, который легко расшифровывался как анаграмма слова «Карон». Человек, которому предстояло обессмертить себя созданием «Севильского цирюльника» и «Женитьба Фигаро», успел прожить к этому времени бурную, полную приключений жизнь. Его блестящие «Мемуары», разоблачавшие порядки, царившие в парламенте, снискали Бомарше громкую общественную известность. Но их автор менее всего был сознательным борцом против абсолютизма. Он с удовольствием воспользовался представившимся случаем услужить Людовику XV, который за это решил бы в его пользу затянувшуюся тяжбу с парламентом. А «деликатное» поручение, которое принял на себя Бомарше, было вполне в духе многих других предприятий, осуществлявшихся личной дипломатией и разведкой короля.

В Лондоне в это время жил некто Тевено де Моранд, француз по национальности, мошенник и вымогатель по профессии. За ним числилось немало историй уголовного характера, но любимой специальностью Моранда был шантаж. Этот человек собирал компрометирующие сведения о различных лицах и заставлял дорого платить за свое молчание. Перебравшись в безопасный Лондон, он начал использовать возможности существовавшей тогда там свободы печати. Теперь уже шантажируемым лицам Моранд угрожал появлением печатных разоблачений.

А в число этих лиц он решил включить и такого богатого клиента, как Людовик XV. Влияние над королем захватила в это время новая любовница мадам Дюбарри. И ей, и Людовику, конечно, не хотелось стать свидетелями появления в свете книги под броским названием «Тайные мемуары публичной женщины». Там излагалось немало скабрезных эпизодов из весьма красочного прошлого новой фаворитки.

Сначала версальский двор решил действовать испытанным методом. В Лондон откомандировали отряд переодетых полицейских. Они должны были под предлогом увеселительной поездки заманить или просто силой затащить Моранда на корабль, который немедля бы доставил шантажиста во Францию, или, точнее, за решетку одной из многочисленных французских тюрем. Но здесь нашла коса на камень. Опытный мошенник… любезно пригласил незадачливых шпионов к себе на квартиру. Сначала Моранд там, между прочим, выиграл у них немалую толику казенных денег, а потом поднял отчаянный крик. Сбежались люди, и Моранд без труда натравил лондонскую толпу на агентов «версальского деспота». Агентов едва не линчевали и в виде предостережения бросили в Темзу. Случай этот получил широкую огласку и вызвал большое возбуждение. После этого нечего было и думать о насильственном увозе Моранда. Французские полицейские чины терялись в догадках, что делать. Бомарше считал, что после изобретения денежных знаков эти размышления, по крайней мере, излишни.

Правда, когда он приехал в Лондон, Моранд некоторое время отказывался встретиться с шевалье де Ронаком. В конце концов, встреча состоялась. Моранд не скрыл от шевалье де Ронака, что «Тайные мемуары» должны вот-вот выйти из печати. Впрочем, Бомарше удалось уговорить шантажиста задержать их выход в свет до тех пор, пока тайный посланец Людовика не съездит в Версаль за новыми инструкциями. Тот принял к сведению разъяснения памфлетиста, что он, Моранд, кроме всего прочего, нуждается в возмещении убытков за ущерб, который он претерпел от попытки его похитить.

Вернувшийся из Парижа Бомарше передал мошеннику 32 тысячи ливров и обязательство французского правительства выплачивать Моранду пожизненную пенсию размером в 4 тысячи франков в год. Заботливый издатель «Тайных мемуаров» добился включения в это обязательство пункта, гарантирующего его жене после смерти Моранда продолжение выплаты пенсии в половинном размере. Весь тираж «Тайных мемуаров» был торжественно сожжен в присутствии Бомарше и других французских представителей. У Бомарше даже возникла мысль превратить вполне удовлетворенного теперь Моранда в шпиона, наблюдающего за французскими эмигрантами, чтобы избежать появления новых «пасквилей» против французского короля.

Опьяненный успехами, Бомарше вернулся в Париж, но сообщить о них было уже некому: Людовик XV успел к этому моменту скоропостижно скончаться, и Дюбарри лишилась всякого влияния при дворе. Впрочем, автор Фигаро не терялся и в более тяжелых ситуациях. Нет Людовика XV, но есть Людовик XVI, который также будет озабочен потоком памфлетов против его жены Марии-Антуанетты. (Моранд, отвечая добром на добро, прислал из Лондона Бомарше полный каталог этих сочинений). Бомарше не только получает новое задание, но и добивается личного письма Людовика XVI, уполномочивающего его на выполнение «секретных поручений» в Англии и Голландии.

Началась новая серия приключений Бомарше в Лондоне: шевалье де Ронак усердно разыскивал и умиротворял «пасквилянтов». Вскоре Бомарше бросился преследовать одного из них, взявшего деньги, но не уничтожившего «пасквильную рукопись». Преследование продолжалось на континенте. Здесь были все приметы приключенческого романа: переодевания, бешеные скачки, разбойники, ограбившие Бомарше, наконец, интриги в Вене, где ему хотелось завоевать доверие императрицы Марии-Терезии, матери Марии-Антуанетты. А потом последовала еще более головокружительная эпопея, в которой Бомарше выступал как глава фирмы «Родерик Хорталез и Ко», занимавшейся тайными поставками оружия восставшим английским колониям в Северной Америке.