Антология шпионажа Вилинович Анатолий

Хотя Талейран и не был уже главой министерства иностранных дел, он по-прежнему, как лицо, близкое к Наполеону, был посвящен во все тайны внешней политики Франции. Кроме того, поскольку многоопытный князь знал, что ему не удастся утаить свои метаморфозы от такой обладающей особым нюхом на подобные дела полицейской ищейки, как Фуше, Талейран счел за благо привлечь его на свою сторону. Фуше, как и Талейран, понимавший опасность дальнейшей завоевательной политики Наполеона, занял позицию дружественного нейтралитета и даже при случае начал поставлять Талейрану недостававшие тому сведения для передачи в Петербург. В секретной русской дипломатической переписке герцог Беневентский, светлейший князь Талейран-Перигор, кавалер бесчисленных орденов, с той поры стал именоваться «юрис-консультом», «моим другом», «нашим книгопродавцем», «кузеном Анри», а то и просто «Анной Ивановной».

Надо сказать, что Анна Ивановна, подобно одной гоголевской героине, оказалась дамой, приятной отнюдь не во всех отношениях. За поставляемый ею товар она неукоснительно требовала достодолжной оплаты и проявляла столь неумеренное корыстолюбие, что переписка русского посольства в Париже с Петербургом все время сопровождалась настойчивыми просьбами о присылке дополнительных денежных сумм. О чем, однако, никак нельзя было узнать из информации, поставлявшейся почтенной особой, так это о том, что она вскоре же (через посредство Меттерниха, бывшего тогда австрийским послом в Париже) нанялась по совместительству на службу к Австрии и ловко маневрировала между двумя нанимателями, интересы которых далеко не совпадали. Не брезговала Анна Ивановна и военным шпионажем, поставляя австрийцам сведения о движения французских войск как раз накануне новой войны Наполеона против Австрии в 1809 г.

Наполеон ничего не знал об этих «негоциациях», как писали старинным слогом в тогдашних русских дипломатических бумагах. Но императору донесли о непонятном сближении Талейрана и Фуше, бывших до этого врагами. Это сообщение заставило Наполеона, находившегося в Испании, бросить армию и спешно, загоняя лошадей, вернуться в Париж. На торжественном приеме 23 января 1809 г. император в ярости набросился на Талейрана, публично напомнив ему все его измены и соучастие в самых темных делах.

Однако Талейран меньше, чем кто-либо из смертных, был склонен обращать внимание на обидные слова, даже произнесенные публично, если, конечно, за ними не маячила угроза более существенных неприятностей. А так как пока Наполеон не знал о деятельности князя в роли шпиона-двойника, то «Анна Ивановна» продолжала с прежним усердием выполнять свои служебные обязанности в отношении Петербурга и Вены. Талейран даже истребовал с Вены, в тот период особенно нуждающейся в его услугах, несколько сот тысяч франков в виде компенсации за понесенный ущерб.

Работа не прекращалась и в следующем, 1810 году. Однако ценность информации, которой князь торговал, резко уменьшилась в середине этого года. Иссяк главный источник информации – Фуше…

Уже 12 лет с небольшим перерывом возглавлял Жозеф Фуше министерство полиции, создав огромную всепроникающую сеть шпионажа – за всеми слоями населения, за придворными, за военными, за дипломатами, как французскими, так и иностранными, за чиновниками наполеоновской администрации и литераторами, покорно черпающими вдохновение в указаниях императорской цензуры. Полиция запрещала многочисленные собрания, даже семейные праздники и встречи друзей без ее представителей.

Фуше превратился в силу; перед ним, посвященным во все закулисные стороны жизни великих мира сего и их слабости, испытывали больший страх, чем перед самим императором. Фуше была отлично известна вся подноготная императорской фамилии, вплоть до распутства сестер Наполеона, или того, с кем изменяет императору его любовница. Но новоиспеченного герцога Отрантского неустанно гложет неудовлетворенное честолюбие. Ему тесно в стенах министерства полиции. Пока Наполеон находился в Испании, англичане использовали его отсутствие для высадки в Бельгии. Фуше именем императора создает, обучает, снаряжает в короткий срок целую армию и посылает ее навстречу высадившемуся неприятелю. Английскому десанту приходится спешно убраться восвояси.

Но Жозеф Фуше мечтает о большем. Он знает, насколько широко распространена тяга к миру, который бы покончил с многолетней изнурительной войной с Англией, и что в Лондоне тоже имеются влиятельные силы, готовые подумать о компромиссе, о соглашении, которое снова открыло бы для английских товаров захлопнутые Наполеоном ворота в европейские страны. И вот Фуше, по собственной инициативе, продолжает тайные переговоры с Англией, прерванные неуступчивостью Наполеона. Фуше готов отказаться от части завоеваний, сделанных французами. Его агентом является темный делец банкир Уврар, но и тот думает, что действует по поручению императора, исполнителем воли которого является министр полиции. Более того, даже голландский король, брат Наполеона, Людовик Бонапарт уверен, что переговоры, ведущиеся через Голландию, проходят, несомненно, с согласия императора.

У Наполеона имелась не только полиция Фуше, но и другая полиция, шпионившая за министром полиции, а также полиция главного директора почт, которая должна была наблюдать за полицией, следившей за хитроумным герцогом Отрантским. Были у императора еще и другие полиции… Но и сам Фуше следил за следившими за ним полициями. Как бы то ни было, этот переплетенный клубок змей продолжал извиваться, а нужной информации Наполеон от своих агентов так и не получил. Узнал он о действиях Фуше случайно. Когда Наполеон с новой женой, дочерью австрийского императора, Марией-Луизой посетил Голландию, Людовик Бонапарт мимоходом упомянул об этих переговорах как о хорошо известном факте. Не надо было быть Наполеоном, чтобы понять, кто скрывается за спиной Уврара.

Взбешенный император отдает приказ командиру жандармерии Савари герцогу Ровиго немедленно задержать агента Фуше. В Париже Наполеон спрашивает министра юстиции, известно ли ему что-либо о переговорах Уврара? Тот, разумеется, спешит отречься от своего представителя. Тогда, продолжая игру, Наполеон приказывает Фуше арестовать уже находящегося за решеткой Уврара. Министр полиции пытается возражать и этим лишь разоблачает себя.

На другой день Наполеон назначает Савари министром полиции. Правда, герцог Отрантский знает слишком много, чтобы его можно было просто вышвырнуть. Как и во время одной уже имевшей место краткой отставки Фуше, увольнение от должности сопровождается почетным назначением на пост императорского посла в Рим. Но Фуше уже закусил удила. Он стремится показать Наполеону, что стоит большего, чем окружающая его толпа придворных льстецов и покорных слуг с министерскими портфелями.

Когда герцог Ровиго является к герцогу Отрантскому с извещением о том, что он, Савари, назначен на пост министра полиции, Фуше встречает своего преемника с исключительной любезностью, он готов сдать ставшие весьма обременительными ему обязанности. Но потребуется немного времени, чтобы привести в порядок дела министерства – ведь императорский приказ последовал так неожиданно, что герцог Отрантский не успел подготовиться для передачи всего многосложного аппарата министерства своему преемнику. Если герцог Ровиго не возражает, он, Фуше, в течение нескольких дней доведет все до полнейшего порядка. Конечно, Савари не возражает и крайне довольный удаляется.

А Фуше вместе с самым доверенным помощником принимается за дело. Документы, касающиеся наиболее важной секретной агентуры, или уничтожаются, или быстро вывозятся в личные тайники, где их не разыскать императорским соглядатаям. Для вида оставляются лишь сведения о малозначительных агентах, от которых нельзя узнать ничего серьезного. А после этого происходит передача дел ничего не подозревающему герцогу Ровиго. Вся разведывательная сеть Фуше порвана на множество мелких, не связанных между собой клочков, главные элементы ее бесследно исчезли.

Через сутки об этом догадается и Савари, который доложить об этом императору. Наполеон посылает Фуше требование вернуть похищенные бумаги. Но тот в ответ лишь утверждает, что давно сжег документы, которые у него требуют. Он как бы мимоходом упоминает посланнику от Наполеона, что это сделано для поддержания чести императорской фамилии (намек на имеющиеся у отставленного министра компрометирующие бумаги). Но Фуше просчитался – он недооценил решительность Наполеона. Тот сразу отдает приказ начальнику своей личной полиции Дюбуа: или Фуше вернет требуемые бумаги или его надлежит отправить в тюрьму под конвоем десятка жандармов, и он скоро почувствует, что значит навлекать на себя императорский гнев.

Только теперь Фуше понимает, что зашел слишком далеко – Дюбуа опечатывает бумаги бывшего министра. Конечно, все важное давно припрятано в надежных местах, но ясно, что император ни перед чем не остановится, дабы сломить Фуше. И Фуше на какой-то момент действительно сломлен. Тщетно пишет он униженные письма Наполеону, добивается приема. Ему грубо сообщают, что в его услугах более не нуждаются. Объятый паническим страхом, Фуше уезжает из Парижа, мчится в Италию, петляя по различным городам, собирается уехать за океан – его останавливает лишь страх попасть в руки англичан. А тем временем герцогиня Отранская вступает в соглашение с Наполеоном. Она отдает самые важные бумаги, касающиеся лично Наполеона и императорской фамилии. После этого отставленный министр имеет возможность вернуться в свое поместье.

А пока что Савари, начисто лишенный способностей Фуше, но трудолюбивый и настойчивый служака, начинает шаг за шагом восстанавливать разрушенную разведывательную машину. Кое-какие следы Фуше не успел уничтожить – остается, например, регистрационная книга фамилий и адресов второстепенных осведомителей. Кое-кого знают чиновники министерства, даже швейцар. И когда посетители – среди них много агентов Фуше, – не подозревая о произведенном разгроме, из осторожности наносят ни к чему не обязывающий визит новому, министр консультируется у швейцара – посещало ли данное лицо герцога Отрантского. Скрывая свое незнание, Савари удается убедить большинство явившихся на прием людей, что у него находятся материалы об их прошлом, которыми располагал Фуше. А ведь эти материалы часто, куда более чем деньги, служили гарантией верности агента. Так постепенно, незаметно для самих агентов, и не подозревающих о развале разведывательной машины, частью которой они являются, эта машина снова восстанавливается.

Тонкости переплетного дела

В последние годы наполеоновской империи тайная война все обострялась. Монах шотландец Джеймс Робертсон не заставил себя долго упрашивать, когда ему предложили сменить келью на службу в английской разведке. Хорошо говоривший по-немецки отшельник был заброшен в Северную Германию. Робертсон получил паспорт на имя Адама Рорауера, уроженца города Бремена. В Гамбурге «Рорауер» познакомился с одним испанским священником, а через того с испанским капитаном, который находился на излечении в местном госпитале. Приняв личину торговца, монах в сопровождении своих новых приятелей отправился в Данию.

Там, на островах, были размещены отборные полки испанской армии, которые Наполеон еще до начала завоевания Испании затребовал в качестве вспомогательных войск и отослал подальше от родины. Робертсон пробрался к командующему испанского корпуса генералу Ла Романа и назвал ему пароль, о котором тот еще в Мадриде договорился с секретарем английской дипломатической миссии Б. Фрерром. В условленное время Ла Романа сосредоточил почти 10 тысяч своих солдат якобы для принесения присяги новому испанскому королю Иосифу, брату Наполеона и под носом у французов посадил их на подошедшие английские корабли адмирала Китса.

Эти войска влились в английскую армию Веллингтона, сражавшуюся в Испании против наполеоновских маршалов. В 1810 г. английская разведка пыталась похитить с помощью роялистов испанского наследного принца Фердинанда, который содержался под арестом во Франции, и тем самым нанести Наполеону удар. Таким путем англичане стремились усугубить трудности, с которыми столкнулся французский император в Испании. Попытка не удалась, и ее организатор – барон де Колли был расстрелян. В 1813 г., желая ускорить вступление Австрии в войну с Наполеоном, английская разведка приняла участие в заговоре против императора Франца. Заметно усилилась борьба французской и русской разведок.

Прибывший в Париж представитель царя, его адъютант полковник Чернышев внимательно присматривался к французской армии, сопровождая Наполеона во время войны против Австрии в 1809 г. Чернышева, разумеется, особенно заинтересовали официальные доклады о состоянии всех вооруженных сил французской империи, которые еженедельно представляло военное министерство Наполеону. Имея эти материалы, можно было ясно представить себе численность, дислокацию, вооружение французских войск. Конечно, эти доклады являлись строжайшим государственным секретом.

Чернышев мог лишь увидеть красивые папки, в которые переплетались доклады. Но и этого было немало. Доклады переплетаются в папки, – значит, кто-то делает это. Нельзя ли поближе познакомиться с этим переплетчиком? Вскоре Чернышеву не только удалось встретиться с переплетчиком военного министерства Мишелем, но и с помощью, разумеется, щедро вознаграждавшейся, просматривать доклады, предназначенные только для глаз императора Наполеона. У Мишеля были сообщники – Саже, Сальмон, Мозес, служившие в военном министерстве, и австриец Вустингер – швейцар отеля, где размещалось русское посольство. Вустингер был посредником между Мишелем и Чернышевым.

Лишь в феврале 1812 г., т. е. более чем через два года, наполеоновская тайная полиция напала на след. Воспользовавшись отсутствием Чернышева, полицейские произвели неожиданный обыск на его квартире и нашли доказательства разведывательной работы.

Чернышев, сделавший позднее, при Николае I, умелым угодничеством большую карьеру, не принадлежал к числу серьезных и проницательных разведчиков. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что сведения, добытые царским адъютантом, сильно занижали численность французской армии. Это наводит на мысль о возможности сознательной провокации со стороны Наполеона.

Возмущаясь «азиатским коварством» русских, Наполеон в свою очередь вел еще более напряженную разведывательную подготовку похода. Французский военный представитель в России Лористон собрал подробные сведения о силах и расположении русской армии, добыл граверные доски, с которых печатались секретные военные карты. Еще в конце 1811 г. Наполеон предписал барону Биньону, французскому послу в герцогстве Варшавском, организовать специальный отдел, занимающийся военным и политическим шпионажем против России. Наполеон приказал заслать в Россию резидентов, которым поручалось создать разведывательные ячейки в Петербурге, Москве, в главных городах прибалтийских провинций, в ряде укрепленных центров, на основных дорогах, по которым наполеоновская армия предполагала вести вторжение от западной границы к сердцу России. Однако Биньону не удалось выполнить приказа императора.

Уже в начале войны русская разведка сумела добиться ряда важных успехов. Активную роль в развертывании русской разведывательной сети в порабощенной Наполеоном Германии сыграл Штейн, бывший глава правительства Пруссии. Штейн был непримиримым врагом Наполеона, и прусский король должен был по требованию грозного победителя изгнать своего министра из страны.

С помощью Штейна русской разведке удалось наладить печатание в Германии подпольной антинаполеоновской газеты. Агентами русской разведки стали пастор прусского короля Шлейермахер, министр полиции Груннер. Они пытались помешать доставке военных грузов наполеоновской армии по дорогам Пруссии, организовать поджоги французских военных складов на прусской территории, дезертирство среди прусских солдат, входивших во вспомогательный корпус, двинутый по требованию Наполеона против России. Особенно серьезное значение приобрела эта деятельность, когда выявился разгром Великой армии Наполеона русским народом и войсками. Во время освободительного похода русской армии в Европу отличился в качестве разведчика известный партизанский командир А. С. Фигнер, который под видом итальянца проник во французскую армию и завоевал доверие наполеоновского генерала Раппа.

В самой России во время Отечественной войны немалую роль сыграл английский разведчик Вильсон, который усиленно интриговал против Кутузова, не желавшего подчинять русские интересы целям английской политики. Когда наполеоновская империя была на самом краю гибели, Лондон снова использовал свою роялистскую агентуру, устанавливая связи с императорскими маршалами и министрами, которые стремились спастись с тонущего корабля, способствуя ускорению надвигавшегося краха.

Один из величайших полководцев мировой истории, Наполеон был и талантливым организатором разведки, превосходя и в этом деле большинство своих противников. Сеть наполеоновского шпионажа покрыла всю Европу. И до тех пор, пока французская разведка служила исторически выполнимым планам, она достигала крупных успехов. Неудачи стали следовать одна за другой, когда Наполеон попытался использовать свою разведку для осуществления химерических планов завоевания мирового господства. И эти неудачи стали быстро множиться после того, как Великая наполеоновская армия была разгромлена на полях России и русские войска начали свой освободительный поход в Европу, пришедший в конечном счете к крушению наполеоновской империи.

В марте 1814 г. союзные войска вступили в Париж. Наполеон отрекся от престола и был отправлен в изгнание на остров Эльбу в Средиземное море. Во Франции была восстановлена монархия Бурбонов. Целые тучи разведчиков пытались выведать тайны дипломатов, которые, собравшись осенью 1814 г. на конгресс в Вене, занялись обсуждением вопросов послевоенного устройства Европы. Англия и Австрия заключили союз с правительством Людовика XVIII против России. Однако Наполеон на Эльбе продолжал оставаться угрозой для Бурбонов и для планов Австрии и Англии опереться на Людовика XVIII в борьбе против России.

26 февраля 1815 г. Наполеон покинул Эльбу, высадился с небольшим отрядом на юге Франции и без единого выстрела дошел до Парижа. Людовик XVIII бежал. Начались знаменитые Сто дней нового правления Наполеона, закончившиеся поражением в битве при Ватерлоо и ссылкой императора на далекий остров Святой Елены.

В последние годы английский историк П. Бартел выдвинул гипотезу, будто «полет орла» – так именуют высадку Наполеона во Франции и Сто дней – был результатом провокации, организованной британской и австрийской разведками. Мысль об этом не была чужда многим довольно осведомленным современникам, которые считали, что английский министр иностранных дел Кэслри, австрийский канцлер Меттерних и Талейран, перешедший на службу к Бурбонам, решили заманить Наполеона во Францию, чтобы там либо убить его, либо создать предлог для изгнания подальше от европейских берегов. (До этого делались попытки убийства Наполеона – для организации покушения французская разведка отправила на Эльбу некоего Брюла, но план не удался, так как бывший император имел надежную личную охрану.)

В январе 1815 г. из Вены без всякого шума уехал генерал Коллер, австрийский комиссар на острове Эльбе. Коллер прибыл на Эльбу и якобы сообщил Наполеону, что Англия и Австрия готовы согласиться на возвращение императора на трон, если он удовлетворит ряд требований Лондона и Вены. Намеки на эту провокацию содержатся в переписке французского консула в Ливорно Мариотти, который руководил шпионской сетью, следившей на Эльбе за Наполеоном. Конечно, Мариотти – свидетель, заслуживающий весьма малого доверия. Однако есть и другие показания.

После Ватерлоо и возвращения Бурбонов во Францию состоялся суд над маршалом Неем, который был послан Людовиком XVIII с войсками против Наполеона и перешел на его сторону. Ней утверждал, будто Наполеон уверил его, что союзные державы не возражают против возвращения императора на престол. Наполеон добавил, что ему неоднократно заявлял об этом генерал Коллер. Незадолго до отъезда с Эльбы, принимая представителей местных властей, Наполеон заметил, что его возвращение во Францию будет встречено с удовлетворением иностранными державами. Имеется и косвенное доказательство – пассивность английских, австрийских и французских властей, хотя они получали от своей агентуры на Эльбе многочисленные донесения о подготовке Наполеона к высадке во Франции.

В опубликованных мемуарах ближайшего сотрудника Меттерниха графа Лсбцелтерна сообщается, что австрийская разведка перехватила секретную переписку Наполеона с его бывшим маршалом и Неаполитанским Мюратом, которая не оставляла сомнения в намерении Наполеона покинуть Эльбу. Меттерних ознакомился с этими бумагами, однако не принял никаких мер. Граф Ферран, морской министр в правительстве Людовика XVIII, уверяет в своих мемуарах, что он отдал приказ послать из Тулона два или три военных корабля для наблюдения за островом Эльба, так как получил достоверную информацию о предполагавшейся высадке Наполеона во Франции. Однако Ферран ушел в отставку, а его приказ был отменен.

Агенты Мариотти заранее информировали английского комиссара на Эльбе Кемпбела, что Наполеон намерен совершить побег с острова. Кемпбел – опытный военный и дипломат, получив это известие… сам на 12 дней уезжает с Эльбы – сначала в Ливорно, а потом во Флоренцию. Правда, 23 февраля он направил на остров корвет «Партридж». Капитан корвета Эди нанес визит Наполеону, и корабль сразу покинул остров. У императора должна была создаться уверенность, что Кемпбел не в состоянии в данный момент следить за его планами и помешать их осуществлению.

Не уехал ли Кемпбел, дабы потом иметь возможность оправдываться ссылкой, что его не было на месте во время бегства Наполеона с Эльбы? Конечно, в английской официальной переписке нет никаких указаний, что Кемпбел получил из Лондона подобные инструкции. Но в таких деликатных случаях английское адмиралтейство и министерство иностранных дел предпочитало не оставлять следов.

Несомненно, гипотеза П. Бартела остается слабо обоснованной. Тем не менее, она продолжает вызывать интерес во Франции.

Еще одна гипотеза такого рода связана с именем французского разведчика Монтолона. Как уже отмечалось, в последние годы правления Наполеона качество импе раторской разведки заметно ухудшилось. Многие ее наиболее способные организаторы были удалены со своих постов. К тому же и сам Наполеон все менее был склонен выслушивать правдивые донесения, если они противоречили его планам.

В 1812 г. один из наполеоновских разведчиков, Монтолон, создал в городе Вюрцберге специальную организацию, которая должна была держать под наблюдением Германию во время похода Великой армии в Россию. Монтолон с каждой неделей сообщал в Париж министру иностранных дел Маре все более тревожные известия. 19 октября, когда Наполеон начал отступление из Москвы, Маре уведомил Монтолона, что тот впал в полную немилость у императора. Причиной оказалась женитьба Монтолона на племяннице канцлера Камбасереса, которая успела уже до этого побывать три раза замужем и все три мужа которой развелись с ней, обвиняя в супружеской неверности.

Наполеон выступил блюстителем нравов в самый неподходящий для себя момент, когда донесения Монтолона стали представлять особую ценность. Следует добавить, что Монтолон сопровождал императора на остров Святой Елены, а его жена, оставаясь верной своей репутации, сделалась любовницей Наполеона.

Исследования, проведенные в 1964 г. английскими учеными в лаборатории атомного центра в Харуэлле, привели к выводу, что Наполеон на острове Святой Елены в течение долгого времени подвергался воздействию мышьяка. Этот вывод был сделан после того, как четыре образца волос Наполеона «бомбардировали» нейтронами, в результате чего было зафиксировано излучение ставших радиоактивными атомов мышьяка в этих волосах. Наиболее вероятным исследователи сочли предположение, что Наполеон был отравлен Монтолоном, которому он завещал крупное состояние.

В отравлении императора некоторые подозревали «английскую интригу», желавшую снять с себя и возложить на самих французов ответственность за смерть Наполеона. Подчеркивалось, что приведенные «доказательства» отравления научно неубедительны; допускалось даже, что взятые для ислледований волосы не принадлежали Наполеону. А мышьяк мог попасть в волосы от пудры или когда тело умершего Наполеона лежало в земле.

Однако в самой Франции имела хождение еще менее обоснованная легенда, связанная со смертью императора. Существовало предание о бегстве Наполеона с острова Святой Елены. Оно приписывало тайной бонапартистской организации похищение бывшего императора из-под стражи и подмену его одним чрезвычайно похожим на Наполеона капралом Франсуа Робо, который и умер на острове 5 мая 1821 г. Сам же Наполеон якобы добрался до Италии, где и поселился в Вероне под именем лавочника Ревара. Там он жил до 1823 г. В сентябре этого года Ревар исчез, а через несколько недель часовой, охранявший Шеннбрунский замок в Вене, где лежал больной сын Наполеона, застрелил какого-то незнакомца, пытавшегося перелезть через каменную дворцовую ограду. Тело убитого отказались выдать представителям французского посольства и похоронили рядом с тем местом, которое было предназначено для погребения жены и сына Наполеона.

Этот рассказ с некоторыми вариациями был не раз использован в литературе: на него падал отсвет «наполеоновской легенды», которой отдали дань Пушкин, Лермонтов, Гейне. Необычность ситуации, в какую попадал по этому преданию бывший покоритель народов и стран, порождала и пародии. В одном французском журнале была напечатана пьеса, содержащая новую трактовку побега с острова Святой Елены. Наполеон, ставши владельцем небольшой лавчонки, быстро опускается, оказывается целиком поглощенным ничтожными интересами торговли. И когда наполеоновские маршалы и генералы, наконец, приезжают к императору с известием, что все подготовлено для государственного переворота в его пользу, их встречает мелочный торговец, озабоченный, как бы повыгоднее запродать бакалейный товар своим скупым и прижимистым соседям.

С крушением наполеоновской империи связан классический случай «коммерческой» разведки, т. е. сбор сведений в коммерческих целях. Еще в позднее средневековье наряду с «государственной» разведкой Венеции и других торговых республик зародилась частная разведка крупных североитальянских торговых домов. В XVI в. свою разведку имел южногерманский банкирский дом Фуггеров, который давал деньги многим европейским монархам и должен был в точности знать, насколько прочны положение и платежеспособность его должников. Впрочем, эта разведка не смогла предусмотреть полное банкротство финансов главного должника – испанских Габсбургов, которое подорвало могущество дома Фуггеров.

В начале XIX в. свою разведку имел банкирский дом Ротшильдов. Она действовала против Наполеона (хотя и он не раз использовал деловую переписку этих финансистов, чтобы получать разведывательные донесения из Лондона). Благодаря ей лондонский банкир Натан Ротшильд в июне 1815 г. первым в Лондоне, задолго до прибытия правительственного курьера, узнал о полном поражении французского императора при Ватерлоо. Ротшильд сначала стал играть на бирже на понижение английских государственных облигаций, а так как все за ним следили, ни у кого не осталось ни малейшего сомнения, что банкир получил сведения о сокрушительном разгроме британских войск. Биржевики бросились сбывать свои бумаги, опасаясь их дальнейшего падения. Возникла паника, котировка спускалась все ниже и ниже. А тем временем Ротшильд через подставных лиц скупил по дешевке огромное количество ценностей. Назавтра все узнали о результатах сражения при Ватерлоо. Курс бумаг резко подскочил вверх, и Ротшильд нажил на «досрочно» полученном известии огромное состояние.

Тайна наследного принца Людовика XVI

В истории тайной войны порой немалое место занимают случаи, которых вовсе не было. Не было, но зато имелись силы, в чьих планах или интересах было уверить, что эти эпизоды происходили в действительности. Вымышленное обвинение в шпионаже не раз становилось оружием в политической борьбе. Но было немало и обратных примеров. Разведке приписывали то, чего она никогда не осуществляла, в целях возвеличивания участников выдуманных достижений и мнимых подвигов. Эти «приписки» приобретали самые различные формы – от литературных мистификаций до появления самозванцев, вокруг рассказов которых десятилетиями велись жаркие споры.

…После падения Наполеона и реставрации Бурбонов много шума наделала мистификация известного французского писателя Шарля Нодье. В опубликованной им книге «История секретных обществ в армии и военных заговоров, ставивших целью свержение правительства Бонапарта» (Париж, 1815 г.) рассказывалось о деятельности широко разветвленного роялистского подполья в войсках Наполеона. Офицеры-роялисты – участники этой тайной организации наделялись исключительными добродетелями; то были сплошь героические характеры в духе модного тогда романтизма.

В истории тайного союза «Филадельфийцев» имелся, однако, один существенный недостаток: в том виде, в каком он был изображен, его вовсе не было! На деле союз «Филадельфийцев» – очень немногочисленный кружок молодежи, к которому примкнуло несколько недовольных военных вроде генерала Моле, – не представлял и тени опасности для Наполеона. А то, что Моле в ночь с 2 на 23 октября 1812 г. попытался, распространив слух о гибели Наполеона в России, объявить о создании Временного правительства, то это уже не имело никакого отношения к «Филадельфийцам».

Нодье умел перемешивать историю с фантазией. Когда писатель рассказывал о своем участии в событиях французской революции, многие его слушатели, по словам одного из них, «были настолько убеждены, что он имел несчастье кончить жизнь на гильотине, что спрашивали себя, как же он ухитрился приказать приклеить себе голову». В рассказ о «филадельфийцах» поверили, так как слишком внушительные силы во Франции в годы Реставрации были заинтересованы в том, чтобы самим поверить и, главное, убедить других в «героической» борьбе офицеров-дворян против «корсиканского узурпатора». Однако, как часто бывает, действие вызывает противодействие. Наряду с силами, которые заинтересованы в том, чтобы поверили в изобретенную ими сказку, есть и круги, которые прямо должны, по различным мотивам, стремиться к тому, чтобы вывести все эти измышления на чистую воду. Тогда вокруг явных вымыслов о тайной войне разгорается и тайная, и явная борьба. Иногда она имеет общественное значение, в других случаях отражает столкновение частных, групповых интересов внутри правящих классов.

Пример с мистификацией Нодье показывает, насколько остро ощущалась в эпоху Реставрации возвратившемуся к власти роялистскому дворянству его полная несостоятельность сопротивления революции, а потом Наполеону. Неприятно было сознавать, что только иностранные штыки возвратили власть эмигрантам. К тому же ведь, по крылатому выражению Талейрана, на штыки можно опереться, но на них нельзя сидеть.

В борьбе против идейного влияния революции роялисты создали настоящий культ «мучеников» – Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Но при этом возникло неприятное обстоятельство: как объяснить, что не только народ не вырвал из рук «злодеев», т. е. революционеров, «обожаемого монарха», но и дворяне оказались бессильными спасти короля и королеву. Эта немощь роялистского сопротивления «кучке злодеев» никак не поддавалась удобному объяснению. На этой почве очень рано возникла легенда: вызволить короля не удалось, но роялисты сумели тайно похитить и увезти из Франции его сына и наследника, которого в эмигрантских кругах именовали Людовиком XVII.

Спрос рождает предложение. Когда после 1815 г. спрос увеличился, нашелся и Людовик XVII. Правда, было сразу несколько Людовиков, но все они оказались не очень искусными мошенниками и были разоблачены. Претендент обнаружился даже за океаном. Им оказался уроженец штата Нью-Йорк метис Элизар Вильямс, который нашел немалое число последователей. В разное время объявилось до 40 претендентов! (Окончательно деградировавшего представителя этой малопочтенной компании «Людовиков XVII» Марк Твен весьма красочно изобразил, повествуя о приключениях Геккельбери Финна.) Только с одним из Людовиков дело обстояло далеко не так ясно.

Дофин (наследный принц), сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, Шарль-Луи герцог Нормандский был во время революции отдан в семью башмачника Симона. Эта мера была продиктована вовсе не желанием «наказать» 7–8-летнего ребенка, а напротив, верой во всемогущество воспитания, убеждением, что лишь в честной, трудовой семье «сын тирана» превратится в полезного члена общества. Симон, убежденный якобинец, стремился воспитать мальчика преданным сторонником Республики.

После крушения якобинской диктатуры Симон погиб на эшафоте в числе других членов Парижской коммуны – сторонников свергнутого Робеспьера. Новые термидорианские власти решили изолировать ребенка, объявленного за границей «королем Людовиком XVII», в тюрьме Темпль: слишком велика была опасность, что он будет похищен роялистами и станет центром сосредоточения сил дворян-эмигрантов. 8 июня 1795 г. 10 лет от роду «Людовик XVII» умер в Темпле. Есть документы, засвидетельствовавшие его смерть и погребение в общей могиле. Попытки найти останки дофина, предпринятые после реставрации Бурбонов, остались безуспешными.

Однако вскоре возникла легенда о похищении дофина, из чего следовало, что в Темпле умер другой ребенок. В Англии в конце XV в. существовала легенда, будто убитый по приказу своего дяди герцога Ричарда Глостерского малолетний король Эдуард V чудесным образом спасся за границей и что вместо него погиб кто-то другой. Прошло кратковременное царствование герцога Глостерского, ставшего королем Ричардом III. После его гибели в битве при Босворте, закончившей кровавую войну Алой и Белой розы, на престол вступил Генрих VII Тюдор. Но еще в течение полутора десятилетий его власть оспаривали ряд самозванцев, принимавших имя Эдуарда V.

В России после убийства (или гибели от несчастного случая) младшего сына Ивана Грозного царевича Дмитрия также во время польско-шведской интервенции в начале XVII в. появляются самозванные Дмитрии; один из них с помощью интервентов даже занял на короткое время русский престол.

Легенда о спасении сына Людовиком XVI возникла вскоре после его смерти. Многие роялисты поверили в нее потому, что хотели поверить. Однако в роялистском лагере были круги, не заинтересованные в распространении этой легенды. Это был брат Людовика XVI – граф Прованский. Получив известие о смерти дофина, он поспешил провозгласить себя королем Людовиком XVIII. Слухи о бегстве дофина могли только вредить престижу Людовика XVIII, с которым и без того уже перестали считаться иностранные державы. Однако для самой легенды его враждебность оказалась даже полезной: она позволила объяснить то, иначе необъяснимое обстоятельство, что о дофине, «спасенном» в 1795 г. и попавшем на территорию государств, враждебных Французской республике, ничего не было слышно, что он появился снова лишь через десятилетия после своего бегства из парижского Темпля.

Так был завязан узел, распутать который пытались потом десятилетиями в ходе газетной полемики и судебных процессов, запросов в парламентах и официальных правительственных заявлений, в сотнях исследований, в работах специального Исторического общества, целиком занятых изучением этого вопроса.

В таком непрекращающемся внимании сыграли свою роль личные и политические интересы влиятельных кругов. В эпоху Реставрации и июльской монархии притязания будто бы «спасшегося» дофина вызывали смущение в монархических кругах и нескрываемую иронию среди республиканцев, отмечавших это появление «самого законного», «легитимного» из всех претендентов на французский престол. Позднее, в конце XIX в., вопрос о дофине стал одним из излюбленных способов подогревания интереса буржуазной публики к пропаганде монархистов. Тут переплелись и планы монархической реставрации во Франции, и нравы падкой на сенсацию буржуазной печати. Исследования, посвященные вопросу о «Людовике XVII», можно с основанием приводить в качестве примера занятия буржуазных историков малозначительными сюжетами и ухода от подлинно важных научных проблем. И все же это вопрос, который нельзя обойти в повествовании о тайной войне.

Важен, конечно, вовсе не вопрос, были ли «законны» (с точки зрения легитимистов – сторонников «законной» монархии Бурбонов) притязания претендента на роль Людовика XVII. Куда интереснее установить, имела ли место та напряженная борьба разведок, которая должна была разыграться в случае, если Шарля-Луи действительно увезли из Франции и вместе с тем обеспечили его полное «устранение», по крайней мере, из политической жизни. Если история бегства «Людовика XVII» не вымысел, то перед нами один из наиболее запутанных эпизодов тайной войны в период Великой французской революции и наполеоновской империи, в период, когда реставрация монархии Бурбонов была возможностью, остававшейся в сфере практической политики и потом превратившейся в действительность (1814–1830 гг.). Да и позднее возможность новой реставрации Бурбонов отнюдь не была исключена, причем многие современники считали ее более реальной, чем она была в действительности. В этих условиях вопрос о претенденте, утверждавшем, что он является Людовиком XVII, не мог быть праздным вопросом. А то правительство, которое имело бы действительные доказательства, подтверждающие права «Претендента», могло дорого продать свое молчание или еще каким-нибудь другим способом выиграть от владения столь важным секретом.

Как уже отмечалось, в претендентах не было недостатка. Они появились еще в годы правления Наполеона. Один из них – авантюрист Жан Мари Эрваго, по всей видимости, даже пользовался в 1802 г. тайным покровительством наполеоновского министра полиции. Остается неясным, что при этом имел в виду многоопытный предатель Фуше – объявить от имени фальшивого дофина об его отказе от своих прав в пользу первого консула Бонапарта или, напротив, держать под рукой человека, которого при благоприятном стечении обстоятельств удобно было бы противопоставить Наполеону? Зная характер Фуше, можно смело предположить, что он учитывал и ту, и другую возможность.

После смерти Эрваго в 1812 г. новые «дофины» оказались еще более явными мошенниками. К тому же очень быстро и без особого труда удавалось выяснить их действительные фамилии и место рождения. Самое интересное, что в отношении их полиция во время Реставрации, а потом, после 1830 г., – июльской монархии, по существу, не предпринимала никаких действий, не мешала выходу в свет книг, которые они выпускали под именем «Людовик XVII». Один из претендентов, Ришмон, в 1834 г. был за различные «художества» приговорен к 12 годам каторжных работ и… вскоре отпущен на все четыре стороны. Уже тогда задавали вопрос, не являются ли все эти (или большинство) заведомо фальшивые «Людовики» платными полицейскими агентами, единственным смыслом появления которых было сделать смешным в глазах общественного мнения «подлинного» претендента.

Таким претендентом было и лицо неизвестного происхождения, которому в Пруссии дали имя Карла Вильгельма Наундорфа. Он появился в Берлине в 1810 г., и с этого времени его жизнь легко прослеживается по сохранившимся официальным документам. Отношение к нему французских властей было явно отличным от отношения к другим претендентам. Власти постоянно уходили, под различными предлогами, от рассмотрения его притязаний; изданная им в Лондоне автобиография была запрещена во Франции – ее конфисковывали на границах в числе запрещенных книг. Сделанные о нем заявления французского правительства, как документально установлено, содержали заведомо выдуманные сведения.

В своей автобиографии, изданной в 1834 г., Наундорф уверяет, что он – дофин и был похищен в 1795 г. из тюрьмы. В начале его прятали на чердаке в Темпле, а в камеру положили большую куклу. Одновременно какого-то ребенка отправили в Страсбург, чтобы навести власти на ложный след. Позднее в Темпле куклу сменили на немого мальчика, объявляя его дофином. Этот ребенок вскоре умер, его тайно похоронили, а в гроб положили дофина, усыпленного опиумом. По дороге его спрятали в фургоне, который вез тело на кладбище, а в пустой гроб была насыпана земля. В похищении дофина якобы участвовала Жозефина Богарне, тогда приятельница влиятельного члена Директории Барраса, позднее жена Наполеона. Наундорф утверждал, что он может сообщить суду важные подробности истории похищения, но французское правительство уклонилось от предоставления претенденту этой возможности.

Наундорф повествует далее, что он в сопровождении какой-то женщины из Швейцарии, выдававшей его за своего сына, бежал в Вандею. По дороге их арестовали, но позже освободили вследствие заступничества Жозефины Богарне. Беглецы отправились в Италию, побывав в Венеции, Триесте и Риме. Однако Италия была вскоре занята войсками Французской республики, и дофин бежал сначала в Англию, а потом в Германию и Францию. Его неоднократно арестовывали, и он большую часть своих юношеских лет провел в одиночных камерах.

В 1809 г. он сражался против наполеоновских войск в партизанском отряде майора Шилля и раненый попал в плен к французам. Во Франции его, тяжело больного лихорадкой, оставили в какой-то деревне, откуда он сумел бежать в Германию. Наундорф растерял прежних знакомых и, приехав в Берлин, был вынужден стать часовщиком. Поскольку у него вскоре же потребовали паспорт и другие документы, он отправился к полицей-президенту прусской столицы Лекоку. Наундорф передал Лекоку имевшиеся в него документы, которые свидетельствовали об его истинном имени и происхождении. Лекок взял их для передачи прусскому королю и заявил, что Наундорфу будет опасно оставаться в Берлине. Ему был выдан паспорт на имя Карла Вильгельма Наундорфа, уроженца Веймара, по профессии часовых дел мастера. Под этим именем в 1812 г. он поселился в Шпандау.

После реставрации Бурбонов, в 1816 г. он послал письмо «своей» сестре герцогине Ангулемской, которая содержалась с ним в Темпле в годы революции. Но ответа не последовало. Без ответа остались и последующие письма к герцогине и другим представителям династии Бурбонов.

Наундорф продолжал вести жизнь прусского обывателя в Шпандау, женился на дочери одного фабриканта и стал отцом большого семейства. В 1821 г. при покупке дома он связался с какими-то темными личностями, оказавшимися фальшивомонетчиками, и попал на скамью подсудимых. На суде он вынужден был назвать свою подлинную фамилию, так как в ходе разбирательства дела выяснилось, что в Веймаре никогда не проживал никакой Карл Вильгельм Наундорф. Его рассказы, естественно, вызвали недоверие у судей, и он был приговорен к тюремному заключению. Все зависит от точки зрения: противники Наундорфа пытаются выдать его процесс за доказательство, что претендент был заурядным мошенником, сторонники готовы и здесь увидеть козни врагов спасшегося дофина.

После заключения в тюрьме (1825–1828 гг.) Наундорф перебрался в Кроссен. Ему очень мешало отстутствие возможности доказать свое настоящее происхождение, из-за чего он проживал по заведомо неправильным документам. Получив известие, что прусский король дал распоряжение об его новом аресте, Наундорф бежал из Пруссии и после скитаний по другим германским государствам в 1833 г. прибыл во Францию.

В какой мере можно верить рассказу Наундорфа? Ряд сведений, сообщаемых им, поддаются проверке и полностью или частично подтверждаются архивными документами (например, обстоятельства, связанные с натурализацией в Пруссии), но из этого еще не вытекает то, что являются правдой и другие части автобиографии, и, прежде всего, что Наундорф – бежавший из Темпля дофин. Многое в его бегстве, и особенно странствиях, смахивает на «готический» роман ужасов. Но в ту бурную эпоху случались истории, за которыми было трудно угнаться самой безудержной фантазии. Остается фактом, что не удается найти никаких следов происхождения Наундорфа и что прусские власти по какой-то причине пошли на выдачу ему заведомо фальшивого паспорта.

Надо признать, к тому же, что в отчетах об обстоятельствах смерти и погребения дофина имеется немало частных противоречий, неясных или даже как будто нарочито двусмысленно звучащих мест. Например, в медицинском заключении двое из четырех подписавших его врачей, по всем данным, еще до революции имели случай видеть умершего ребенка. Между тем в своем заключении они выражаются очень осторожно. Доктора сообщают, что им было показано мертвое тело и сказано, что оно является трупом «сына Капета» (т. е. Людовика XVI). Это можно принять и за констатацию факта, и за оговорку, что врачи не касаются вопроса, чей труп они осматривали и что ими лишь зафиксированы результаты вскрытия тела умершего десятилетнего ребенка.

Незадолго до смерти Шарля посетили в Темпле представители термидорианского Конвента. Впоследствии один из них, Арманд, рассказывал, что от ребенка нельзя было вытянуть ни одного слова. Возникала мысль, что мальчик немой. Своими воспоминаниями Арманд поделился в 1814 г., когда вернувшийся во Францию Людовик XVIII назначил его префектом департамента Верхние Альпы. Через несколько месяцев после опубликования всех этих воспоминаний, которые явно не могли понравиться королю, Арманд был смещен со своего высокого административного поста и умер в нищете.

Если верить Арманду и при этом отвергнуть малоправдоподобную гипотезу, что ребенок месяцами молчал, «не желая иметь дело» с республиканскими властями, то напрашивается вывод, что дофина действительно подменили другим мальчиком. Любопытно, что опубликовавший в том же 1814 г. первую книгу о дофине некий Экард утаил имевшуюся в его распоряжении заметку Сенара, агента Комитета общественной безопасности. В этой заметке, составленной вскоре после медицинского вскрытия тела, прямо указывалось, что умерший – не дофин.

Интересно, что 1 июня 1795 г., т. е. за неделю до смерти дофина, скоропостижно скончался наблюдавший его врач, известный хирург Десо. Он хорошо знал своего пациента и если бы был жив, то в медицинском заключении не написал бы, что ему и его коллегам показали мертвое тело, разъяснив, что это труп «сына Капета». Племянница Десо мадам Тувенен в 1845 г. показала под присягой, что ее тетка, вдова хирурга, сообщила ей о следующих обстоятельствах смерти своего мужа. Десо посетил Темпль и убедился, что дофин, которого он лечил, заменен другим ребенком. Когда он сообщил об этом, несколько депутатов Конвента пригласили его на званый обед. После возвращения домой Десо почувствовал себя больным, начались острые спазмы, и он вскоре скончался. Этот рассказ подтвердил в Лондоне доктор Аббейе, ученик Десо, который, по его словам, опасался также и за собственную жизнь и поэтому бежал из Франции.

Если предположить, что дофин был действительно увезен и подменен другим ребенком, то у многих могло возникнуть желание убрать неугодных свидетелей. Во-первых, у тех, кто организовал или оказал помощь в организации побега и мог опасаться наказания со стороны правительства Республики, или стремился воспрепятствовать аресту беглеца, если он еще находился на французской территории. Во-вторых, агентам графа Прованского, поспешившего объявить себя Людовиком XVIII. В-третьих, даже официальным властям, которые, убедившись в бегстве дофина, могли счесть за лучшее объявить его умершим и дискредитировать как самозванца, если он появится за границей и станет центром притяжения для роялистов. В действиях властей не видно особого желания детально уточнить, кто в действительности умер 8 июня 1795 г. Закон требовал присутствия родственников умершего при составлении документов о кончине. В Темпле содержалась старшая сестра дофина, однако ее не сочли нужным привести для опознания трупа.

Правда, имеются показания, которые как будто исключают сомнения в том, что умерший 8 июня 1795 г. ребенок был Шарлем-Луи. Имеются свидетельства двух тюремных сторожей Темп ля, приставленных к дофину, – Гомена и Лана, доживших до глубокой старости. В этих показаниях подробно излагаются все обстоятельства, связанные с болезнью и смертью дофина. Все же есть основания заподозрить эти свидетельства, относящиеся ко времени Реставрации и июльской монархии, неправдивыми: у обоих сторожей могли быть серьезные основания скрывать правду. Гомен, например, получал щедрую пенсию от Людовика XVIII, а герцогиня Ангулемская назначила его управляющим одного из своих замков. Словом, у Гомена и Лана было много причин говорить то, что было угодно их благодетелям. В их показаниях при сравнении с бесспорными документами обнаруживается много неточностей.

Против этих показаний можно привести три относящиеся к 1794–1795 гг. письма Лорана, третьего тюремного сторожа. Письма эти не подписаны, но могли исходить только от него. Жан Жак Кристоф Лоран был креолом, выходцем с острова Мартиника, как и Жозефина Богарне. Как следует из сохранившихся служебных документов, Гомен был назначен помощником Лорана с 8 ноября 1794 г., а Лан стал работать сторожем с 31 марта 1795 г., после ухода Лорана со своей должности. Если верить версии о похищении, можно предположить, что Шарль-Луи был увезен из Темпля еще до вступления Гомена на должность тюремного надзирателя. Об этом и говорится в письмах Лорана.

Первое из них датировано 7 ноября 1794 г., третье и последнее – 3 марта 1795 г. Все письма адресованы «генералу» (очевидно, генералу Фротте, активному участнику роялистского подполья). Из них следует, что Лоран был участником заговора, в результате которого дофина подменили немым мальчиком. В письмах рассказывается о посещении этого мнимого дофина. Из первого письма вытекает, что подмена была произведена до того, как Гомен и Лан приступили к исполнению обязанностей тюремных сторожей. Дофин, судя по этим письмам, находился под угрозой нового ареста, следовательно, еще на французской территории.

Письма Лорана устанавливали бы без сомнения факт бегства дофина если бы они сами не вызывали сомнения.

Эти письма сохранились только в копиях, как будто по времени составления близких к предполагаемым оригиналам, но всплывших только по истечении нескольких десятилетий. Специалисты по истории революции считают, что послания выглядят очень правдоподобно. С другой стороны, в них заметно нарочитое стремление отвести, как свидетелей, Гомена и Лана, а также упомянуть об обстоятельствах, зафиксированных в документах, которые стали известны лишь в 20–30-е гг. XIX в. И все же Лоран в качестве очевидца мог знать все эти обстоятельства и считать необходимым затронуть их в своих письмах Фротте. Более того, похоже, что некоторые детали, упоминаемые в письмах, подтверждаются позднее опубликованными документами. В целом «за» и «против» подлинности как будто уравновешивают друг друга.

Возникает вопрос, правдоподобно ли участие Жозефины Богарне в увозе дофина из Темпля? Ответ будет скорее позитивным, учитывая ее тогдашние роялистские симпатии и то, что любовник Жозефины Баррас вел переговоры с роялистами о реставрации монархии Бурбонов, надеясь получить за это приличное вознаграждение. Беспринципный политикан и взяточник, Баррас вполне мог попытаться создать в лице дофина дополнительный козырь в своей сложной игре. Ведь владея тайной, где находится Шарль-Луи, Баррас мог после реставрации получить сильное орудие для шантажа в отношении Людовика XVIII. Вряд ли случайно, что сразу же после 9 термидора и казни Робеспьера и других лидеров якобинцев Баррас поспешил в качестве представителя Конвента посетить дофина в Темпле и расспрашивал ребенка, нет ли у него жалоб на обращение со стороны надзирателей.

В воспоминаниях современников (в том числе русских – княгини Воронцовой, дочери генерал-адъютанта Александра I графа Трубецкого) встречаются намеки на то, что в 1814 г. в Париже Жозефина Богарне сообщила царю тайну бегства дофина из Темпля. Александр I в то время пользовался огромным влиянием (русские войска, победившие Наполеона, стояли в стлице Франции!), и понятно, с каким беспокойством Людовик XVIII должен был следить за подобными слухами. Этот же секрет, судя по некоторым воспоминаниям, Жозефина якобы открыла и некоторым лицам из свиты Александра. С этим связывают и внезапную смерть Жозефины, которую многие считали отравленной. Ее бумаги были немедленно захвачены полицией. Дочь Жозефины Гортензия Богарне впоследствии передавала со слов своей матери рассказ о похищении дофина из Темпля.

Имеются и другие показания в пользу версии о бегстве дофина. Во-первых, свидетельство вдовы Симона, в течение долгого времени жившей в инвалидном доме. Она на протяжении многих лет выражала убеждение, что дофин был подменен другим ребенком. Однако в заявлениях бывшей приемной матери, хотя она и ссылалась на разговоры с людьми, близко знакомыми с положением в Темпле в 1795 г., имеются явно неправдоподобные вещи. В 1816 г. вдовой Симона занялась полиция Людовика XVIII, которая предписала ей под угрозой сурового наказания прекратить все разговоры о дофине.

Во-вторых, обращают на себя внимание свидетельства, исходящие от некоей миссис Аткинс, англичанки, которая принимала активное участие в роялистских интригах и даже тайно ездила в Париж. Она была знакома до революции с Марией-Антуанеттой и бесспорно находилась в числе роялистов, мечтавших о похищении Шарля-Луи из Темпля. Среди ее ближайших друзей был тот самый генерал Фротте, которому, как мы знаем, были адресованы письма тюремного сторожа Лорана.

В письме к Уильяму Питту от 2 февраля 1795 г., посланном в ответ на запрос со стороны английского премьер-министра, Аткинс писала: «Для мистера Питта не будет новостью, если я уведомлю о том, что Людовик XVII более не находится в Темпле». В письме даже рассматривались последствия этого обстоятельства для политического положения во Франции. Еще в конце декабря 1794 г. леди Аткинс получила записку от Фротте, где он заверял ее, что «король» (т. е. Людовик XVII) «спасен», и что дальнейшие усилия в этом отношении излишни. Однако это и последующие письма Фротте на имя Аткинс и самого Питта составлены в двусмысленных выражениях и прямо не говорят о том, что Шарль-Луи увезен из Темпля.

Аналогичный характер носят и письма другого заговорщика, барона Ива Кормье. Вероятно, на них и покоилась уверенность Аткинс, выраженная в цитированном ответе Питту. После же получения письма Кормье от 3 юля 1795 г. леди Аткинс пишет уже более осторожно, – что оно было написано «до действительной или мнимой смерти» дофина. Крестный сын миссис Аткинс граф Лэр утверждал в 1810 г., будто она сообщила английскому правительству, что дофин был увезен из Темпля, но попал во вражеские руки. Есть сведения, что роялисты доставили Аткинс ребенка, по их словам, похищенного из Темпля, но им оказался немой мальчик, подменявший Шарля-Луи.

Следует добавить, что Аткинс находилась в добрых отношениях с Людовиком XVIII; он в 1797 г. благодарил ее в специальном письме за услуги, которые она оказала королевской семье, и за личное участие в деятельности роялистского подполья во Франции. Может быть, отсюда и возникла более осторожная позиция Аткинс в вопросе о судьбе дофина. Однако сама леди Аткинс внутренне явно была убеждена в том, что план похищения удался, и проявляла большой интерес при появлении каждого из претендентов.

В 1834 г. Наундорф появился в Париже и был «узнан» Жоли – последним министром юстиции при Людовике XVI, и гувернанткой дофина мадам Рамбо. По утверждению этой старой дамы, у Наундорфа она заметила все характерные приметы дофина. Однако сестра дофина Мария-Тереза герцогиня Ангулемская продолжала демонстративно игнорировать претендента, не отвечая на его письма. Позднее получила значительное распространение легенда, что сама герцогиня Ангулемская была «подменена» какой-то девушкой, которая, естественно, опасалась встречи с Людовиком XVII.

Однако есть и более простое объяснение. После своего освобождения из Темпля в 1795 г. Мария-Тереза была выслана в Австрию. Ей была возвращена часть личного имущества родителей, наследником которого должен был бы стать ее брат, если бы он остался в живых. Девушка оказалась богатой невестой. Ее спешно выдали замуж за герцога Ангулемского, сына графа д’Артуа (будущего короля Карла X), который после дяди и отца должен был унаследовать престол. Таким образом, шансы герцогини стать когда-либо королевой Франции явно зависели от признания ее брата умершим.

Тяжелый характер, неуравновешенность Марии-Терезы объясняли сознанием ее соучастия в лишении прав брата; религиозно настроенная, она могла считать, что в наказание за это была бездетной. Судя по ряду воспоминаний, она подсылала своих доверенных лиц к «претенденту», но всем «признавшим» его говорила, что он искусный обманщик, узнавший подробности жизни дофина из исторических книг. Герцогиня отказалась обсуждать те детские воспоминания, которые сообщал Наундорф и которые, если они соответствовали действительности, могли принадлежать лишь Шарлю-Луи. Мария-Тереза продолжала уклоняться от встречи с Наундорфом и в последующие годы, ссылаясь на то, что тем самым не желает способствовать целям авантюриста. По одному, возможно апокрифическому, свидетельству, герцогиня Ангулемская якобы признала «претендента», уже находясь при смерти.

Во время пребывания в Париже на Наундорфа было совершено покушение. После высылки «претендента» из Франции и переезда в Лондон была сделана новая попытка убить его. Но, возможно, это были лишь инсценировки покушения для придания большего веса утверждениям Наундорфа.

В 1845 г. Наундорф умер. Его дети (они, как и сам «претендент», внешне очень походили на многих представителей династии Бурбонов) натурализовались в Голландии. Нидерландский король предоставил им право носить фамилию Бурбонов. Некоторые из потомков Наундорфа в начале XX в. безуспешно пытались получить французское гражданство. Версия о том, что Наундорф был действительно дофином, продолжала существовать в качестве предания среди ряда царствовавших династий (в частности, среди испанских Бурбонов), которые, возможно, имели свои тайные источники информации.

С годами вопрос потерял политическое значение и перешел в область нераскрытых исторических загадок. Стоит отметить, что одного из особо усердных немецких исследователей вопроса о борьбе разведок за «Людовика XVII» французы в 1914 г. уличили во вполне реальном шпионаже в пользу Германии. Его обвиняли в том, что он в своем владении на острове Бель Иль в Атлантическом океане подавал сигналы немецким подводным лодкам. А французские монархисты в порыве шовинизма объявили, что наследники Наундорфа пытались своими интригами проложить путь к воцарению во Франции… сына кайзера Вильгельма II.

А после Второй мировой войны некоторые исследователи всерьез утверждали, будто гитлеровцы собирались поставить правителям Франции взамен предателя Петена кого-либо из потомков Наундорфа. Сторонники другого «претендента» на французский престол графа Прованского (потомка Карла X) пытались таким образом скомпрометировать «конкурентов», забывая, что и у них самих было не благополучно по части патриотизма и отказа от сотрудничества с гитлеровскими оккупантами.

Интерес к вопросу подогрел известный французский историк А. Кастело, опубликовавший в 1947 г. книгу «Людовик XVII. Раскрытая тайна». Главное внимание в этой книге привлекал рассказ о произведенной судебно-медицинской экспертизе-сравнении прядей волос Наундорфа и дофина (сохранившихся в его деле). Экспертиза подтвердила, что они принадлежат одному и тому же лицу! К середине 50-х гг. число книг о «тайне Темпля» превысило две сотни. Стали выходить специальные журналы, посвященные «тайне». В 1954 г. высшие судебные инстанции Франции занялись рассмотрением очередного ходатайства потомков Наундорфа, настаивающих на аннулировании акта о смерти дофина и признания его умершим в 1845 г., руководствуясь свидетельством о смерти Наундорфа. «За» и «против» в суде выступили известные юристы и историки. В ходе судебного разбирательства была внесена ясность в ряд вопросов.

Например, было выяснено, что переговоры с Мадридом могли побудить некоторых членов термидорианского правительства участвовать в похищении мальчика или способствовать усилиям роялистов в этом деле. Испанские Бурбоны ставили условием заключения мира (весьма выгодного для Франции, которая была вынуждена воевать с враждебной коалицией держав) выдачу дофина. Открыто согласиться с этим требованием термидорианцы не могли, не роняя своего престижа; тем более желательным становилось для них «исчезновение» дофина.

Проявилось также непонятное и подчеркнутое равнодушие Людовика XVIII к памяти племянника. Он был единственным из членов королевской семьи, по которому на протяжении всего периода Реставрации не служились поминальные обряды.

Многие считали утверждение Наундорфа о том, что он передал свои бумаги полицей-президенту Лекоку, относится к числу выдумок. Трудно представить себе, чтобы бумаги могли сохраниться после бесчисленных злоключений, которые, по уверению Наундорфа, ему пришлось пережить. Однако один немецкий аристократ клятвенно засвидетельствовал, что принц Август Вильгельм Прусский сообщил ему в 1920 г., будто видел в немецком архиве эти бумаги. Таковы новые аргументы «за». Но число вопросов и доводов «против» стало еще больше. Мог ли Наундорф забыть французский язык, если он был дофином и до 10 лет говорил только по-французски? Между тем в своей декларации Наундорф прямо заявил, что «забыл» родной язык. Сторонники его пытаются ослабить силу этого аргумента «против» ссылками на то, что после приезда во Францию Наундорф уже умел говорить по-французски, объясняясь со многими «признавшими» его лицами.

Очень серьезным доводом «против» является отсутствие малейших сведений о том, кем именно было осуществлено похищение. Ни один из его участников никогда не объявлял об этом во всеуслышание, хотя для этого было немало различных поводов. Ни у одной из держав, воевавших против республиканской Франции, не было основательного мотива, чтобы преследовать дофина, держать его в тюрьмах, как об этом повествует Наундорф, нигде не называя точных мест и дат. А Людовик XVIII в годы эмиграции вряд ли имел возможность вести это преследование без помощи какой-либо державы.

Письма Лорана, о которых идет речь выше, теперь признаются подделкой даже частью сторонников Наундорфа. Обнаружено письмо генерала Фротте (к которому адресованы эти фальшивые записки), датированное 28 декабря 1795 г. В нем Фротте, который побывал в Париже и собрал сведения из первых рук, извещал Аткинс о смерти дофина. А предшествовавшие этому известию письма Аткинс к Питту, вероятно, были основаны на заведомо фальшивой информации, которую передавали отдельные эмигранты, чтобы выудить деньги у богатой англичанки.

Сторонники Наундорфа в течении целого века упорно утверждали, что герцогиня Ангулемская сообщила всю правду в своем завещании, которое по ее желанию должно было быть вскрыто через 100 лет после ее смерти, т. е. 19 октября 1951 г. Однако после этой даты не было найдено никаких следов завещания. На запросы ученых заведующий архивом Ватикана, где, по слухам, хранилось завещание, разъяснил, что подобного документа не обнаружено. (Это не мешает сторонникам претендента утверждать, что, позднее, папа Иоанн XXIII, ознакомившись с досье Наундорфа, признал притязания его потомков.) На запросы, посланные в Вену, были получены менее категорические ответы.

Новая экспертиза волос (даже если считать, что это действительно волосы Наундорфа и дофина) выявила, что они принадлежат разным лицам. Установлен был и дополнительный факт: дофину были сделаны прививки на обе руки, а на теле Наундорфа такая прививка имелась только на одной руке.

Наиболее серьезным аргументом сторонников Наундорфа было то, что его «узнали» люди, часто видевшие дофина в детстве, в том числе фрейлина Рамбо. Однако, госпожа Рамбо не отличалась цепкой памятью – она признала за дофина еще одного «претендента» – заведомого мошенника Ришмона.

После революции 1830 г. у французского правительства не было никакого расчета отвергать притязания Наундорфа, если они были подлинными. Напротив, королю Луи-Филиппу было выгодно «признанием» такого рода внести разлад в лагерь своих противников-легитимистов, которые считали «законным» королем представителя старшей линии Бурбонов, свергнутой июльской революцией 1830 г. После 1830 г. и у герцогини Ангулемской не было видимых оснований долее не признавать Наундорфа, если бы она не была уверена в его самозванстве.

Выяснились и некоторые обстоятельства, связанные со смертью дофина. Незадолго до смерти его посещали чиновники Коммуны – Герен и Дамон, – которые знали его ранее и должны были бы обнаружить подмену. Оба они подтвердили, что виденный ими ребенок был дофин.

Акт о смерти, как показывает сравнение его с другими аналогичными документами, был составлен строго в соответствии с принятыми тогда формальностями. Те странности в нем, на которые обращали внимание сторонники Наундорфа, оказались при ближайшем рассмотрении повторением в этом документе обычных формулировок. Ничего таинственного не было и в смерти Десо: в госпитале, где он служил, вспыхнула эпидемия, от нее, помимо Десо, умерло двое его коллег, которые не видели дофина. Так что нет никаких доказательств отравления.

Все сведения о «подмене» дофина другим ребенком полны противоречий. Например, особое внимание обращается на то, что мальчик, которого посетили представители Конвента, не отвечал на вопросы и вел себя, как немой. Это считается доказательством «подмены», однако в рассказе Наундорфа упоминается, что он тяжело болел в Темпле и потерял на время дар речи. Имеется и версия о «двойной подмене» дофина: сначала на одного, а потом на другого ребенка и т. п. Но это уже из области чистой выдумки. Однако поток книг не прекращается. К истории «похищения» не раз пытались применять методы расследования, взятые напрокат из детективных романов.

Один из еще неопровергнутых аргументов сторонников «претендента» – это неизвестность месторождения Наундорфа. Но мало ли людей, происхождение которых не удается выяснить, особенно, если они сами принимали меры, чтобы скрыть свое прошлое. Поиски обнаружили, что Наундорф даже после своей женитьбы вел некоторое время себя как лютеранин, а не как католик. Путем сопоставления ряда бумаг из немецких архивов можно с известной долей правдоподобия отождествить Наундорфа с одним дезертиром из прусской армии. Однако, хотя французский суд отверг ходатайство наследников Наундорфа, его сторонники и не думают складывать оружие. Ажиотаж вокруг «тайны», – питаемой главным образом страстью к сенсации, но нередко приобретающей откровенно реакционную, политическую окраску, – по прежнему не стихает.

Заокеанский Фуше

Условия гражданской войны в США (1861–1865 гг.) наложили сильный отпечаток на секретную службу северян и южан. На Севере центральный государственный аппарат, включая армейские круги, накануне войны буквально кишел сторонниками южных мятежников или, по крайней мере, сочувствующими рабовладельческой Конфедерации и поборниками примирения с нею любой ценой. Секретную службу пришлось фактически строить с самого начала. Она стала пополняться различными людьми. Одни шли в нее, охваченные общим подъемом народной борьбы против рабовладельческого мятежа, другие – во имя интересов собственной карьеры, в погоне за чинами и золотом, причем среди них также оказывалось немало сторонников компромисса с Югом. Были, впрочем, и расчетливые честолюбцы, не обделенные ни умом, ни энергией, ни силой воли, которые делали ставку на использование народных настроений, ожесточенной борьбы против рабовладельцев, чтобы, изображая непреклонных борцов с мятежниками, добиваться личного продвижения, почестей и власти.

К их числу принадлежал и 36-летний уроженец Нью-Йорка Лафайет Бейкер, внук одного из известных деятелей войны английских колоний в Северной Америке за независимость. К 1861 г. за плечами Бейкера был уже немалый опыт странствий по стране, участия в наведении жесткого буржуазного «порядка» в Сан-Франциско. Бейкер был членом городского «комитета бдительности» и на этом посту проявил свои способности к сыскной службе. Опытный стрелок, не раз пускавший в ход револьвер, когда ему это казалось выгодным или безопасным, Лафайет Бейкер считал полезным носить и маску пуританского ханжества: избави бог осквернить свои уста «вульгарным» словом или рюмкой спиртного.

В январе 1861 г., когда в воздухе уже пахло порохом, этот человек почувствовал, что настало его время. Покинув Западное побережье, Бейкер явился в Вашингтон на прием к командующему северян генералу Скотту. Бейкера ввели в кабинет в усталому старику, совершенно растерявшемуся в хаосе и неразберихе первых месяцев гражданской войны. Скотт не знал, кому доверять в условиях, когда множество кадровых офицеров уже дезертировало, а другие ждали удобного случая, чтобы перебежать на сторону неприятеля.

Бейкер умел войти в доверие. Ловко вставленное в разговор мимолетное упоминание, что отец Бейкера сражался под командованием Скотта в войне против Мексики, растрогало старого генерала и расположило его к посетителю. Скотт сам упомянул о трудностях, вызванных полным отсутствием информации о противнике. Бейкер тут же вызвался отправиться в столицу мятежников Ричмонд и вернуться с нужной информацией. Генерал принял предложение и сразу же передал посетителю деньги на расходы.

Желая продемонстрировать свои способности, Лафайет Бейкер, не медля, отправился в дорогу. Он не взял с собой ни револьвера, ни федерального (т. е. северного) паспорта, которые могли его выдать. Бейкер решил путешествовать под видом бродячего фотографа (в те годы подобное занятие являлось еще новым делом). Новоиспеченный разведчик запасся огромной фотографической камерой, хотя лишь смутно представлял, как с ней обращаться.

Бейкер действовал в одиночку, и об его экспедиции не был поставлен в известность ни один из командиров северян. Поэтому большие трудности пришлось преодолевать при переходе линии фронта. Выручала фотокамера: он с готовностью делал снимки и обещал позднее доставить карточки. Однажды, под предлогом съемки военного лагеря, Бейкер кочевал с холма на холм, потом скрылся в находившемся неподалеку лесу и вскоре очутился в расположении южан. Так, по крайней мере, казалось Бейкеру, пока перед ним не вырос… часовой северян. Разъяренные любители фотографии быстро отослали Бейкера под конвоем как захваченного шпиона к генералу Скотту. Пришлось опять начинать сначала. Второй раз Бейкера арестовали, когда он попытался незаметно пристроиться к шедшему на фронт полку. Тогда Бейкер махнул рукой на фотокамеру и, подкупив окрестного фермера, вскоре действительно по укромным тропинкам добрался до линии конфедератов.

Его сразу же арестовали первые двое повстречавшихся ему солдат-южан. Но ярому противнику спиртного удалось подпоить конвоиров и сбежать лишь затем, чтобы вскоре быть снова задержанным, на этот раз кавалеристами. Все свое путешествие по южным штатам Бейкер проделал, главным образом, по этапу, в качестве арестанта, что, однако, совсем не мешало ему заниматься шпионажем. Доставленный под стражей к известному южному генералу Борегару, Бейкер получил от того любезное обещание немедля повесить его, как только будет окончательно установлено, что он шпион «проклятых янки» (так на юге называли северян). Однако полной уверенности у Борегара не было – вводили в заблуждение фальшивые бумаги на имя Сэма Менсона, калифорнийца, которого Бейкер встречал на Западном побережье. Менсон был сыном судьи из южного штата Теннеси. При Бейкере были обнаружены также сфабрикованные в Вашингтоне различные письма и деловые бумаги.

Впрочем, условия заключения оказались не очень суровыми – некоторое время штаб Борегара просто забывал, за множеством дел, сообщить, в чем подозревали человека, именующего себя Менсоном. Оставшиеся золотые монеты в десять долларов помогли Бейкеру не только получить право гулять по окрестностям в сопровождении конвоира, но и, подпоив своего стража, совершать прогулки в полном одиночестве. Но он избежал искушения бежать и вернулся в тюрьму. А тем временем там уже было получено извещение, что он арестован по подозрению в шпионаже. Один из заключенных, выдавая себя за арестованного агента северян, даже попытался войти в доверие к Бейкеру, но безуспешно.

Однажды к Бейкеру в тюрьме подошла молодая женщина, раздававшая заключенным книги религиозного содержания. Филантропка шепнула, что собирается перебраться на территорию Севера к сестре и надеется получить пропуск от Борегара, не нужно ли что-либо передать в Вашингтон? Мнимый Менсон вежливо отклонил услуги незнакомки. (Следующая их встреча произошла уже на территории, занятой Севером, когда начальник федеральной секретной службы Бейкер столкнулся со шпионкой Юга Белл Бойд.)

Для расследования его дела Бейкер вскоре был доставлен в Ричмонд, причем по дороге ему удалось высмотреть много полезного. Неожиданно по прибытии в столицу южан заключенному сообщили, что его желает видеть президент рабовладельческой Конфедерации Джефферсон Девис, лично руководивший шпионажем и контрразведкой. «Вы посланы сюда в качестве шпиона», – в упор, пытаясь огорошить арестованного, заявил ему Девис. Но Бейкера нелегко было сбить с толку: он ответил потоком жалоб на незаконный арест человека, занимавшегося нормальной деловой деятельностью. Президент южан всем своим видом показывал, что не верит ни одному слову. Бейкер был отправлен в тюрьму, где он с тревогой ожидал нового вызова к Девису.

Во время повторного допроса президент задал Бейкеру целый ряд вопросов, касающихся северной армии. Тот попытался ограничиться выдачей каких-то крох маловажной информации, стараясь вместе с тем не сообщать явной лжи. Казалось, что его дела улучшаются. Но Бейкер недаром был настороже. Неожиданно Девис спросил, кого из жителей своего родного города Ноксвилля в Теннесси знает мистер Менсон. Бейкер, обливаясь холодным потом, с трудом выдавил из себя несколько фамилий. Он понимал, что предстоит выдержать очную ставку. Действительно, Девис позвонил и передал вошедшему на зов клерку какую-то записку. Это был приказ привести кого-нибудь родом из Ноксвилля. Бейкера могло спасти лишь чудо! Он сидел в кабинете Девиса у самой двери и успел заметить, что в приемной у секретаря люди, вызванные к президенту, записывали свои фамилии на бумажных карточках. Дежурный потом относил эти карточки к Девису.

Клерк, получивший указание президента, вскоре вернулся с каким-то человеком, также записавшим свое имя на карточке. Пока президент был занят другими делами, Бейкер успел бросить косой взгляд на карточку – там стояло имя Брок. Когда же человека ввели в кабинет президента южан, Бейкер решил, что единственным шансом на спасение будет взять разговор в свои руки. «А, Брок! – воскликнул он. – Как вы поживаете, дружище?» «Вы знаете этого человека? – спросил Девис вошедшего, указывая на Бейкера. Ошеломленный Брок пролепетал: «Да… но я не могу вспомнить сейчас его фамилию». Бейкер поспешил на помощь: «Менсон, разве вы не знаете сына судьи Менсона, уехавшего в Калифорнию?» – «Сэма Менсона?» – спросил в раздумье Брок. «Конечно! В таком случае я Вас вспомнил».

Девис поверил. Но опасность еще не миновала. На другой день в камеру Бейкера явился Брок. Разведчику северян не нужно было объяснять: житель Ноксвилля пришел убедиться, что он не ошибся, признав «земляка». Бейкер на этот раз предоставил инициативу в разговоре своему собеседнику, ограничиваясь неопределенными замечаниями и умело оперируя немногими известными ему сведениями о Ноксвилле. Бейкер делал вид, что понимает намеки на совершенно не известные ему городские происшествия, и хохотал над столь же непонятными ему ссылками на местную скандальную хронику.

Интервью закончилось благополучно и через несколько дней Бейкер был выпущен на свободу, подписав обязательство не покидать без разрешения Ричмонд. Однако, бродя по улицам южной столицы, он не раз замечал за собой слежку. Южным сыщикам, впрочем, не хватало опыта, – им так и не удалось проследить многочисленные прогулки «Менсона», неизменно пополнявшего свои сведения о боевых силах южан.

Во время одной из таких особенно удачных прогулок его окликнули: «Бейкер? Что вы здесь делаете?» К нему приближался один из его знакомцев по прежней бурной жизни. Бейкер в ответ ледяным тоном разъяснил ошибку: он никакой не Бейкер и никогда в жизни не знал джентльмена, носящего эту фамилию. Его собственная фамилия Менсон… И хотя ему удалось отвязаться от совершенно огорошенного приятеля, дольше оставаться в Ричмонде было опасно, да и не имело смысла. Надо было поскорее доставить собранные сведения генералу Скотту.

Началась полная приключений, обратная дорога. Новые аресты, новые ловкие маневры и в самом конце – бегство на утлом боте под пулями южан на другой берег Потомака, занятого северянами.

Принесенная информация оказалась очень важной. Бейкер сразу стал важным лицом в формировавшейся секретной службе северян, а вскоре фактически возглавил контрразведку. Его называли «американским Фуше», и даже более опытные западноевропейские коллеги стали внимательно изучать его «технику».

Пинкертон и веселая вдова

Соперником Бейкера, организовавшим широкую разведывательную сеть на Юге и контрразведывательную – на Севере, был директор частного сыскного агентства Аллен Пинкертон. Сын полицейского офицера из Шотландии, убитого во время стычки с забастовщиками, Аллен Пинкертон, если верить его биографам, в молодости пережил увлечение радикализмом и вынужден был покинуть родину, чтобы избежать тюремного заключения за участие в рабочем движении. Как бы то ни было, в Америке мы его сразу же видим в другой роли – сначала сыщика в полицейском управлении Чикаго, а потом организатора частного детективного агентства, уже тогда, и особенно впоследствии, широко использовавшегося предпринимателями для слежки за рабочими, для организации провокаций во время забастовок и т. п.

Однако в споре с Югом симпатии Пинкертона находились на стороне северян. Его агентура сообщала ему о тайных планах южан еще до начала гражданской войны. Так, Пинкертону удалось узнать о готовившемся в штате Мэриленд покушении на недавно избранного президента Авраама Линкольна. В Балтиморе, столице этого штата, на одной из улиц несколько заговорщиков, инсценировав драку, должны были отвлечь внимание, а восемь других, отобранных в результате тайной жеребьевки, намеревались броситься к экипажу президента и убить Линкольна. В разговоре с Линкольном Пинкертон уверял, что его агент даже принимал участие в этой жеребьевке. Получая отовсюду тревожные сигналы, Линкольн согласился принять меры предосторожности.

Избраннику американского народа пришлось приезжать на железнодорожные вокзалы в наглухо закрытых каретах; были приняты меры для прекращения движения поездов по железным дорогам, чтобы воспрепятствовать столкновению с экспрессом президента. Агенты Пинкертона перерезали телеграфные линии, чтобы заговорщики не успели сообщить о передвижении поезда, в котором ехал Линкольн. В Филадельфии Пинкертон, напротив с помощью уловки задержал регулярный ночной экспресс отправлявшийся в Вашингтон. Кружным путем президен та доставили в закрытом экипаже с вокзала на вокзал где до этого одна женщина, из числа агентов Пинкерто на, закупила большое число мест в спальном вагоне. Она объясняла всем, что предполагает вести в столицу своего больного брата и его друзей. Пинкертон и его помощники тщательно следили за путем, заранее зная места, где могла быть сделана попытка покушения.

Поезд прибыл в Балтимор в половине четвертого утра. Чтобы продолжать путешествие, надо было пересесть в поезд на другом вокзале. Экипаж ехал через весь город. Путешествие по ночном Балтиморе прошло без происшествий – заговорщики не проникли в секрет изменения маршрута и времени проезда президента. Однако на вокзале выяснилось, что поезд отправится только через два часа. Два часа тягостного ожидания, когда каждую минуту инкогнито Линкольна могло быть раскрытым, и он оказался бы почти беззащитным в руках своих злейших врагов. Впрочем, президенту удалось скрасить часы мучительного напряжения, рассказывая своим путникам различные веселые истории и анекдоты. Вскоре подошел железнодорожный состав, и Балтиморский заговор 1861 г. окончился полной неудачей.

С начала войны Пинкертон предоставил себя в распоряжение генерала Мак Клеллана, назначенного Линкольном после первых неудач федеральной армии главнокомандующим войсками Севера. Мак Клеллан – избранник и любимец крупной северной буржуазии, не поддерживал стремление превратить борьбу против Юга в революционную народную войну за ликвидацию рабства. Позднее он стал сторонником соглашения с Югом и соперником Линкольна на президентских выборах 1864 г. Таким образом, Пинкертон явно связал себя с наиболее консервативной частью северной буржуазии, помышлявшей о компромиссном мире с Югом.

Но соглашаться на условия, выдвигавшиеся рабовладельцами, идти на раздел страны не хотели и эти буржуазные круги. И Пинкертон, продолжая сохранять лояльность в отношении правительства Линкольна, стал усердно заниматься ловлей агентов южан в Вашингтоне.

Пределы его деятельности были сразу же резко ограничены. Он мог ловить и арестовывать прямых агентов Юга, передававших шпионские донесения о передвижениях войск северян. Но и пальцем не осмелился тронуть тех многочисленных представителей банковских и торговых кругов, которые требовали мира с южанами-плантаторами, открыто выступали в купленных ими газетах против стремления окончательно подавить мятеж рабовладельцев и освободить невольников. Эти «медянки» (как называли лиц, симпатизировавших Югу) могли почти до самого конца войны практически без препятствий продолжать свою деятельность. А она включала в себя и тайную корреспонденцию с главарями южан о согласовании действий против президента Линкольна, и провоцирование антиправительственных волнений в Нью-Йорке и других городах, и попытки помешать вербовке солдат в армию. Все это «не касалось» ни Пинкертона, ни других организаторов федеральной контрразведки.

Но и без этого у них было дел по горло. Чувствуя безнаказанность, агентура южан в Вашингтоне окончательно распоясалась. Показателен случай со шпионкой Розой О’Нил Гринхау, особняк которой находился на расстоянии недалеко от Белого дома. Рано овдовевшая миссис Гринхау имела большое число знакомых среди самых высокопоставленных кругов столицы. Многие из ее друзей, правда, перекочевали на Юг, заняв важные правительственные посты в Конфедерации. Но их сменили другие влиятельные друзья, среди которых был государственный секретарь Сьюард. Роза Гринхау стала фактически руководителем широко разветвленного шпионского центра, собиравшего самую различную информацию о северной армии и переправлявшего ее рабовладельческому правительству Юга. Тысячи и тысячи солдат армии северян заплатили жизнью за долго не прерывавшуюся ничьим вмешательством деятельность «веселой вдовы» из Вашингтона. Информация, которую она предоставляла, очень способствовала поражениям армии северян в первые месяцы гражданской войны.

За ликвидацию этого шпионского гнезда и должен был взяться Пинкертон. Целыми днями он наблюдал за домом Розы Гринхау. Как-то раз ее посетил один из многочисленных поклонников. Сыщик узнал в нем пехотного капитана, служившего в правлении военной полиции. Пинкертону удалось подсмотреть, что он принес шпионке карту вашингтонских укреплений. Разумеется, Пинкертон и сопровождавший его помощник стали следить за офицером и после того, как он покинул гостеприимный дом соблазнительницы. Очевидно, капитан заметил слежку. На углу Пенсильвания-авеню он вдруг исчез в одной из дверей дома, откуда почти немедленно вышло со штыками наперевес четверо солдат, которые… арестовали обоих сыщиков. Здание оказалось казармой, и капитан, считавший себя хозяином положения, стал допрашивать арестованных. Пинкертон назвался Е. Д. Алленом – псевдонимом, которым он пользовался, работая сыщиком. Ночь Пинкертон провел в темной камере, и эта ночь могла оказаться далеко не единственной, если бы ему не удалось завоевать доверие часового и передать через него весть о себе.

На утро Пинкертон был освобожден. После доклада контрразведчика военному министру капитана арестовали. Его год держали в тюрьме, но он отказывался сообщить какие-либо сведения. Однажды капитана нашли на полу камеры с перерезанным горлом. Осталось неизвестным, было ли это самоубийство или имитация самоубийства, совершенная агентами южан, чтобы избежать разоблачений. При засоренности правительственного аппарата сторонниками рабовладельцев в этом не было ничего удивительного. Роза Гринхау была арестована, но, несмотря на доказанность обвинения, подержав некоторое время в тюрьме, ее отправили на территорию, занятую южанами. Там шпионку с почестями встретили и восхваляли руководители Конфедерации.

Пинкертону удалось сплести свою разведывательную сеть в южных штатах. Так, успешным разведчиком оказался принятый им на службу рядовой 21-го пехотного нью-йоркского полка Дейв Грехем. Под видом коробейника, разносчика и мелочного торговца он исходил вдоль и поперек многие районы расположения армии южан. Однажды он даже взорвал склады и вагоны, груженые боеприпасами. Грехем ни разу не вызвал серьезных подозрений у южных властей. Ему даже не пришлось, выпутываясь из затруднительных положений, прибегнуть к своему коронному трюку. Грехем умел настолько артистически изображать эпилептический припадок, что ему случалось вводить в заблуждение и опытных врачей.

Убийство Авраама Линкольна

История гражданской войны знает немало других разведчиков, во многом напоминавших тех, о которых рассказывалось выше, впрочем, как правило, менее удачливых. Среди агентов Севера были и женщины.

Артистка оперетты Паулина Кэшмен произвела фурор в театре города Луисвиля, штат Кентукки, когда на сцене вдруг подняла бокал шампанского за успехи южных штатов. Город был под контролем северных войск, и подобное открытое выражение симпатии Конфедерации с восторгом встретили многочисленные сторонники рабовладельцев среди имущих верхов. В театре возникло смятение, подоспевший военный отряд арестовал актрису, продолжавшую выкрикивать приветствия Югу. Южане и сочувствовавшие им думали, что Паулина бросила этот дерзкий вызов федеральным властям по просьбе тайно посетивших ее офицеров-южан, подкрепивших свою просьбу обещанием щедрого вознаграждения в 3 тысячи долларов. Однако на деле все обстояло не так просто.

Получив это предложение, актриса впервые, возможно, задала себе вопрос о своих политических симпатиях – они принадлежали Северу, боровшемуся против мятежа рабовладельцев. Паулина отправилась сразу же к Муру, главе военной полиции города. Он и предложил ей согласиться на просьбу агентов южан, что твердо установило репутацию Кэшмен как рьяной сторонницы Конфедерации.

В мае 1863 г. вместе с другими женщинами, проявлявшими симпатии к мятежникам, Паулину выслали на Юг – как раз в район расположения армии генерала Брегга, о котором федеральное командование стремилось получить подробные сведения. Однако Паулина, которая надеялась в сопровождении поклонников объехать укрепленные районы южан, не добилась успеха. Генерал Форрест, к которому привезли заподозренную в шпионаже актрису, на этот раз даже не колебался. Вскоре последовал суд и приговор. Лишь наступление северян спасло находившуюся в тюрьме Паулину от ожидавшей ее казни.

Значительно более успешной была деятельность Элизабет Ван Лью в столице Конфедерации Ричмонде. Подобно Филиппу Хенсону она обладала одним неоценимым для разведчика преимуществом. По рождению и общественному положению ее считали своей в кругах правившей на Юге рабовладельческой знати. Правда, она не скрывала своей приверженности к Северу и даже организовала, несмотря на косые взгляды и прямые угрозы, медицинскую помощь и снабжение теплыми одеялами военнопленных армии северян, которых содержали под стражей в Ричмонде. Однако и эти, открыто и демонстративно высказывавшиеся симпатии к Северу оказались полезными для ее разведывательной работы. Трудно было заподозрить человека, нисколько не скрывавшего своего сочувствия к врагу.

Ей активно помогали слуги, состоявшие в основном из отпущенных ею на волю рабов. Мисс Элизабет имела небольшой участок земли за городом, где были разведены огороды. Это создавало удобный предлог для посылки за город слуг, которые исполняли роль связных. Более того, продолжая играть свою роль, она явилась даже на прием к Джефферсону Девису с требованием защиты против угроз со стороны соседей, яростно ненавидевших ее за помощь военнопленным. Что значительно важнее, по совету Элизабет одна из ее бывших рабынь, Мэри Элизабет Баузер, поступила служанкой в дом президента и часто с наступлением темноты встречалась со своей прежней хозяйкой.

Элизабет не только удалось создать обширную разведывательную организацию. Она осуществляла руководство и разведчиками, которых засылали в южную столицу с Севера. Среди агентов Элизабет было несколько чиновников военного министерства южан.

Элизабет Ван Лью сообщила массу важных сведений генералу Батлеру и главнокомандующему северян генералу Гранту. Несколько раз к Элизабет подсылали провокаторов, неоднократно она находилась на грани разоблачения.

Однако все обошлось благополучно, и она смогла встретить вступившие в апреле 1865 г. в Ричмонд войска северян. После ухода конфедератов Элизабет бросилась к зданию правительства, где среди массы сожженных архивов пыталась разыскать бумаги, представлявшие интерес для федеральных властей.

Одним из первых шагов генерала Улисса Гранта в Ричмонде было посещение дома своего главного разведчика в столице поверженной Конфедерации – Элизабет Ван Лью.

9 апреля 1865 г. остатки армии южан под командованием генерала Ли сдались при Аппоматтоксе войскам генерала Гранта. 14 апреля в Вашингтоне отмечали победоносное окончание гражданской войны. В театре «Форд» на спектакле присутствовал Линкольн. Актер Бутс, воспользовавшись непонятной беспечностью охраны, проник в ложу, где сидел президент, и выстрелил в затылок Линкольну. На следующий день Авраам Линкольн скончался.

Это убийство многие рассматривали как драматический акт отмщения плантаторов Юга президенту, провозгласившему отмену рабства. Однако вряд ли выстрел Бутса надо рассматривать как последний преступный акт разведки южан в гражданской войне. Дело было более сложным; многие нити остались нераспутанными и по сей день.

Поразительна и халатность охраны, и то, с какой легкостью убийце Линкольна удалось бежать с места преступления, и то, что были поставлены заставы на всех дорогах, кроме той, которую избрал Бутс, и то, что его пристрелили во время поимки, несмотря на категорический приказ взять живым. На Севере имелись слишком влиятельные силы, которые не были заинтересованы в том, чтобы выяснилось, кто направлял руку убийцы.

Благочестие и порнография советника Штибера

Около восьмидесяти лет назад в Берлине была издана книга, повествующая, на основании неопубликованного личного архива тайного советника Штибера, об его добродетелях и бескорыстном служении отечеству. Почти все, что читатель сейчас узнает, не вошло в книгу: Штибер и его душеприказчики предпочитали бы умолчать о том, что представляет особый интерес для истории тайной войны.

Вильгельм Штибер родился в Саксонии в 1818 г. После окончания юридического факультета он стал известным адвокатом по уголовным делам. Штиберу очень везло на процессах. Ему часто удавалось спасти от наказания многих своих заведомо виновных клиентов. Штибер стал издателем «Полицейского журнала» и приобрел связи в полиции. Их укреплению способствовало также поступление Штибера на полицейскую службу в качестве тайного агента. В его обязанности теперь входило втереться в доверие к немецким революционерам и подстрекать их к авантюрам, которые помогли бы арестовывать и отправлять за решетку всех врагов прусской монархии.

При таких условиях судебные власти сквозь пальцы смотрели на то, что Штибер заранее узнавал о всех доказательствах, которые собирала полиция против его клиентов-уголовников, и мог заранее соответствующим образом подготовить защиту.

Однако настоящая карьера Штибера началась во время революции 1848 г. Однажды, в марте, он сумел спасти короля Фридриха-Вильгельма, на которого напала угрожающе настроенная толпа. Штибер увлек короля и ближайшее здание и захлопнул дверь. После этого случая и вплоть до 1857 г., когда Фридрих-Вильгельм, и ранее выказывавший признаки ненормальности, окончательно сошел с ума, Штибер мог твердо рассчитывать на королевские милости. Он начал быстро продвигаться по службе к великой зависти своих менее удачливых коллег, считавших его невежественным дилетантом и выскочкой.

Совместно с другим полицейским чиновником, Вермутом, Штибер опубликовал в 1850 г. двухтомное сочинение «Коммунистические заговоры девятнадцатого века», которое в известном смысле является началом систематической фальсификации в буржуазной литературе истории революционного рабочего движения. Штибер занялся фабрикацией документов, которые должны были служить предлогом для обысков, арестов и других полицейских преследований. Подложность документов, изготовлявшихся Штибером, должен быть признать даже прусский королевский суд.

Однако жандармское рвение Штибера только увеличило к нему благосклонность короля, которому, к тому же, очень нравились рьяно монархические взгляды провокатора. Фридрих-Вильгельм с удовольствием каждый день заслушивал его длинные отчеты, которые состояли из двух частей: первая касалась «противоправительственной» активности революционеров, а вторая была посвящена королевской свите и представителям прусского царствующего дома. О них Фридрих-Вильгельм получал самые подробные сведения: от меню обеда до того, как в данный день складывались отношения братьев короля с их любовницами.

В октябре 1854 г. король поручил Штиберу организовать шпионаж против Франции, Австрии и других государств. В марте 1855 г. прусский парламент выделил значительную сумму на финансирование шпионской службы, которую возглавлял Штибер.

Правда, потом на несколько лет после помешательства короля карьера Штибера прервалась. Он успел нажить много врагов, и, главное, его деятельность вызывала возмущение в широких кругах общества. Принц-регент (впоследствии король Вильгельм) считал благосклонность Фридриха-Вильгельма к такому проходимцу, как Штибер, лишь еще одним свидетельством помешательства своего предшественника. Штибера отдали под суд, но шпик ускользнул от наказания, утверждая, что все инкриминируемые ему незаконные деяния он совершал по приказу Фридриха-Вильгельма. Пойти на осуждение монарха прусский королевский суд не смог, но Штиберу все же пришлось расстаться с государственной службой.

На некоторое время Штибер уехал в Россию, куда был приглашен для «консультации» в связи с реорганизацией царской тайной полиции. Однако и здесь он «на всякий случай» собрал много сведений о состоянии русской армии, представлявших крупный интерес для прусского командира.

Тем временем в Пруссии взошла звезда Бисмарка. Штибер был представлен новому прусскому премьер-министру издателем подкупленной правительством газеты «Норддойче альгемайне цайтунг». Теперь бывшему чиновнику недолго пришлось убеждать главу правительства, что он, Штибер, является весьма полезным человеком.

Бисмарк предложил Штиберу организовать разведывательную службу против Австрии, с которой Пруссия собиралась воевать. Штибер понял, что ему нужен крупный успех и при этом – достигнутый лично им самим. Только таким путем разжалованный полицейский чиновник мог рассчитывать на новую карьеру. Штибер отправился в Австрию и стал путешествовать по стране под личиной коробейника. А торговал он двумя, не совсем похожими изделиями: иконами и порнографическими картинками. Разделив род человеческий на две половины, Штибер считал, что ему удастся прельстить любого одним из этих товаров, если не обоими сразу. Разъезжая по деревням и оживленно болтая со своими покупателями, прусский шпион в обмен на припасенные им городские новости, умел незаметно выудить сведения о дислокации воинских частей, о расположении укреплений и казарм и т. п.

В течение двух лет, с апреля 1864 г. по май 1866 г., Штибер исколесил вдоль и поперек все провинции Австрии, которые должны были стать ареной военных действий. В одном небольшом селении, когда он прислушивался к разговору торговцев на постоялом дворе, его узнали. Штибер был арестован и доставлен на границу. Но в Берлин он вернулся не с пустыми руками. Прусское командование получило подробные сведения о состоянии вооруженных сил будущего противника – столь подробные, сколь возможно было добыть без кражи секретных документов австрийского генерального штаба.

На территории Австрии была создана разветвленная шпионская сеть, и когда вскоре прусские войска двинулись в поход, в каждом селении они находили заранее указанного им человека, который сообщал детальные сведения о положении неприятельских сил, о местных ресурсах продовольствия и фуража для лошадей.

Бисмарк мог быть доволен. Он поручил Штиберу создать особую службу, формально для охраны жизни короля и министров, а в действительности выполнявшую функции контрразведки. Подобной специальной контрразведывательной службы в мирное время не знала еще ни одна европейская страна. Штибер занялся также организацией военной цензуры и военной пропаганды для поддержания духа внутри страны и дезориентации противника.

В 1866 г. прусские войска в короткой кампании разгромили австрийскую армию. Бисмарк начал подготовку к войне против Франции, которая оставалась главным препятствием на пути к объединению Германии «железом и кровью» под прусским владычеством.

На Штибера, по настоянию Бисмарка, посыпались награды и почести, хотя высокородные генералы и третировали полицейского выскочку. Штибер стал министром полиции. Даже король Вильгельм покаялся, что вначале не сумел оценить столь верноподданного слугу.

С сентября 1866 г. по октябрь 1869 г. Штибер четыре раза ездил во Францию. Он и его ближайшие помощники – поляк Зерницкий и баварец Кальтенбах – прожили во Франции более чем по году, методически организуя одну за другой локальные ячейки прусской шпионской сети. Постепенно вводилась в действие целая армия шпионов – по позднейшему хвастливому утверждению Штибера – в 30 или даже 40 тысяч человек. (На деле, конечно меньше.) В их числе было 4–5 тысяч человек, замаскировавшихся под местных крестьян, торговцев, мелких служащих, 7–9 тысяч служанок в кафе, ресторанах и отелях, 600–700 бывших прусских унтер-офицеров, разъезжавших по Франции под видом коммивояжеров или путешественников, которые сами добывали сведения или собирали их от остальных шпионов Штибера.

Агентов Штибера интересовали не только военные планы, вооружение, организация и дислокация французской армии, но и характер, семейные связи офицеров и генералов. Заранее предвидя, что прусские войска вторгнутся на француз скую территорию, Штибер детально выяснял пропускную способность всех французских дорог и мостов, расположение складов, исчислял поголовье скота и домашней птицы в каждом их предполагаемых районов военных действий, поскольку будущие оккупанты намеревались содержать себя за счет местного населения. Были заранее установлены размеры контрибуции, которую можно будет наложить на каждый город, каждое селение, каждое крестьянское хозяйство.

В 1870 г. прусская армия вторглась во Францию, обладая знанием всего того, что могло пригодиться для захвата и ограбления страны. Напротив, французы, по позднейшему признанию Наполеона III, не имели никаких сведений о противнике.

Во время самой войны Штибер был одним из организаторов беспощадного террора против мирного французского населения. Смертной казни подвергали за самые ничтожные или даже мнимые провинности, по простому подозрению. Однако, когда война приобрела для Франции характер освободительной борьбы против прусского нашествия, успехи Штибера заметно уменьшились. Сотни и тысячи людей, рискуя жизнью, пробирались с важными донесениями в осажденные пруссаками французские города, и контрразведка Штибера не смогла победить в этой тайной войне.

В январе 1871 г. в прусскую ставку для переговоров прибыл французский министр Жюль Фавр. Штибер вырядился лакеем и в течение переговоров Бисмарка с Фавром тщательно просматривал корреспонденцию французского делегата. В первый раз Штибер не успел снять копии с некоторых документов, тогда Бисмарк нарочно под каким-то предлогом отложил на день заседание. Копии были сняты.

В своих мемуарах Штибер хвастает, что ему удалось провести Жюля Фавра. «Я вспоминаю, – иронически писал Штибер, – как я, стоя наверху лестницы, наблюдал, как карета, увозившая Фавра обратно в Париж, исчезла вдали. Почти падая от усталости, вызванной двумя бессонными ночами, я не мог все же не улыбаться, когда сжимал и бренчал монетами, которые вложил мне в руку Фавр».

Хвастовство Штибера не совсем лишено основания: он умел дело с матерым политиканом и, главное, с адвокатом, который был не только знаком со всеми преступными уловками своих клиентов, но и сам при случае пускал их в ход. Фавр сумел с помощью цепи подлогов отсудить крупное наследство, которое сделало его богатым человеком.

От разоблачения Фавра спасла поддержка со стороны сановников Наполеона III. Активный участник кровавой расправы с парижскими рабочими в июне 1848 г., Фавр ненавидел французский пролетариат. В страхе перед рабочими массами Фавр, хотя и корчил из себя борца против прусских оккупантов, давно уже встал на путь капитуляции.

Для Жюля Фавра, как для Тьера и их сообщников, главным врагом были героические защитники французской столицы от прусских войск, вскоре провозгласившие бессмертную Парижскую коммуну.

Ради того, чтобы снова потопить в крови выступление парижских пролетариев, Жюль Фавр был готов трижды на предательство национальных интересов, на любое пресмыкательство перед пруссаками. А это все Бисмарк отлично знал еще до того, как ознакомился при помощи Штибера с содержимым портфеля французского уполномоченного.

После окончания войны Штибер приступил к организации шпионской сети во многих европейских странах. Секретные фонды, расходуемые на шпионаж, выросли в 10–15 раз. Агентами Штибера были служащие отелей, продавцы в табачных лавках или гувернантки в богатых домах, странствующие ремесленники и фешенебельные кокотки, модные парикмахеры и скромные чиновники почтового ведомства. Шпионами у Штибера служили немцы, швейцарцы, бельгийцы, а также жители страны, в которой проводилась шпионская «работа».

В эти годы произошел один из колоритных эпизодов в деятельности Штибера – случай с французским генералом Сиссе. Этот генерал попал в плен во время франко-прусской войны. С ним обращались подчеркнуто хорошо. Генерал жил на вилле около Гамбурга и под честное слово не делать попыток к бегству получил разрешение пользоваться, в известных пределах, свободой. В Гамбурге он близко познакомился с молодой красавицей баронессой Каулой. Бездарный генерал оказался, несмотря на свои пожилые годы, отличным и искусным любовником. Связь стала настолько приятной, что разомлевший старик едва нашел в себе силы после войны покинуть место, где проходили дни его плена, и возвратиться во Францию. Его назначили командиром одного из корпусов версальских войск.

В 1875 г. Сиссе оказался на посту военного министра. Время было тревожное. Бисмарк замышлял новую войну, чтобы окончательно сокрушить Францию, быстро оправлявшуюся от военного разгрома. Штибер вызвал баронессу Каулу и попросил ее отправиться в Париж для новой встречи с генералом Сиссе. Просьба была равносильна приказу, но он был излишним. Баронесса явно не имела ничего против возобновления знакомства с пылким французским поклонником. Штибер щедро снабдил своего агента деньгами, и перекочевавшая во французскую столицу Каула быстро восстановила прежние связи с генералом. Ее роскошный дом был куда богаче квартиры Сиссе, вынужденного ограничиваться не очень большим жалованьем. Отдыхая в этом доме от трудного дня, Сиссе, облачась в халат и ночные туфли, часто рассказывал своей любовнице о трудностях и превратностях службы, о планах реорганизации французской армии. Все это напоминало скверный фарс, но на карту было поставлено слишком многое.

Французская контрразведка – Второе бюро – вскоре заинтересовалась баронессой и установила, что она встречается со Штибером. Но Второе бюро могло ограничиться лишь тем, что Каулу быстро выдворили из Франции как нежелательную иностранку: президент Мак-Магон и правительство любой ценой стремились избежать скандала. Однако к тому времени, когда Каула была выслана в Германию, немецкая разведка знала все, что ей было нужно знать о французских планах.

В 1875 и 1884 гг., когда Бисмарк предполагал спровоцировать новую войну против Франции, немецкие агенты подготовили планы разрушения французских железных дорог. О существовании разведывательной сети Штибера было широко известно, но большинство европейских стран не создало эффективной системы контршпионажа. Штибер же придавал большое значение контрразведке.

Наряду со шпионажем Штибер занимался организацией системы полицейской слежки, запугивания и шантажа внутри Германии. Одним из нововведений «короля шпионов», как назвал Штибера восхищенный его успехами Вильгельм I, было создание в Берлине «Зеленого дома», или просто фешенебельного публичного дома под непосредственным управлением министра полиции. Посетителям предлагались даже наркотики. Любезно приглашавшиеся туда буржуазные политики и вообще власть имущие вначале втягивались в «обыкновенный» разврат, который вскоре дополнялся всеми видами извращений.

В результате в отношении жертв этого аристократического притона можно было проводить политику «кнута и пряника». Пряник мог легко обратиться в кнут: угроза позорного разоблачения дополнялась часто не менее мучительной для жертвы угрозой лишить ее услуг «Зеленого дома». Штибер получил такие дополнительные рычаги власти, что стал одним из наиболее влиятельных людей в стране.

Шпионаж чужими руками корреспондента «Таймс» Бловица

Рабочие Марселя, следуя примеру Парижа, 28 марта 1871 г. захватили власть в главном портовом городе южной Франции. Революционеры овладели почтой и телеграфом, установили контроль над отправляемой корреспонденцией.

Глава версальского правительства Тьер поручил восстановление буржуазного «порядка» в Марселе генералу Эспивану де ла Вильбоа. Это был глупый монархист и клерикал, сделавший карьеру угодливостью в гостиных знатных дам и выказавший полную неспособность в войне против Пруссии. Теперь этот чванливый и жестокий палач, обрадованный приказом кровавого карлика из Версаля, собирался взять реванш в сражении с коммунарами, не имевшими ни патронов, ни продовольствия. И тут генералу предложил свои услуги другой карлик – франтовато одетый маленький, толстый человечек на непомерно коротких кривых ножках и с огромной уродливой головой. Лицо карлика, окаймленное «солидными» бакенбардами, украшали рачьи глаза и оттопыренная нижняя губа. Его жена, разъяснил он, сдавала в своем доме квартиру Восточной телеграфной компании, которая имела свой собственный кабель до города Оран в Алжире. Компания разрешила присоединить этот провод к кабелю, идущему к Версалю. Так была установлена связь с правительством Тьера, и генерал Вильбоа получил окончательные инструкции о расправе с инсургентами.

Марсельская коммуна была потоплена в крови. А супруг домовладелицы за свои шпионские заслуги был уполномочен лично сообщить об этом в Версаль.

Карлика на кривых ногах звали Генрих Георг Стефан де Бловиц. Он родился в 1825 г. в Чехии, в немецкой дворянской семье. Однако мы знаем историю ранних лет жизни Бловица только из его собственных «мемуаров», а они скорее напоминают не воспоминания, а плутовской роман. Если верить Бловицу, когда ему было 16 лет, цыганка в глухой деревне на хорватской границе предсказала его дальнейшую судьбу.

«Когда колдунья подошла ко мне, – рассказывает Бловиц, – она внезапно оживилась, и ее тусклые глаза засверкали. «Никогда еще не видела я такую руку, как у тебя, – сказала она. – Тебя ждет завидная судьба. Ты будешь сидеть рядом с королями и обедать вместе с принцами».

И действительно, воспоминания Бловица до краев заполнены рассказами о его непрерывных успехах в высшем свете, о благосклонности монархов, дружбе с министрами и встречах с другими титулованными особами. Нет недостатка и в галантных приключениях, в которых Черномор с дипломатическими баками нередко представляет в амплуа первого любовника.

Как-то раз, повествует он, Бисмарк и германская разведка подослали к нему прекрасную и коварную красавицу княгиню Кральта разузнать одну важную тайну. Находясь вечером в салоне княгини, Бловиц был настолько покорен ее красотой и несравненным обаянием, что готов был проболтаться. Но тут он обратил внимание на одну необычную вещь: «Я заметил, что пламя свечи в канделябре, стоявшем у зеркала стало мерцать. Меня это удивило, так как двери и окна были заперты. Я не мог определить, откуда идет ток воздуха, отклонявший пламя свечи. Подойдя к канделябру, я почувствовал, что дует от зеркала, и сразу понял, что попал в ловушку. Внимательно исследовав зеркало, я заметил, что оно состоит из двух створок, между которыми теперь был слабый промежуток. Очевидно, там стоял кто-то и подслушивал. Я указал княгине на мерцающую свечу и на скважину в зеркале и сказал: «Сударыня, ваши хитрости бесполезны. Я понял все». Княгиня взглянула на меня и нажала пуговицу электрического звонка. Явился лакей. Не глядя на меня, указала мне на дверь».

Однако далеко не во всех случаях нашему галантному рыцарю указывали на дверь. Часто он подвизался и в роли благородного спасителя таинственных молодых красавиц (сплошь принцесс и герцогинь).

На деле влияние Бловицу обеспечила сила, которую называли шестой великой европейской державой – английская газета «Таймс». Настоящая карьера Бловица началась в кровавые майские дни 1871 г., когда версальцы творили чудовищную расправу с пленными коммунарами под восторженное улюлюканье злорадствующей толпы буржуазных дам. Кровавая оргия в Париже вызвала некоторое смущение даже у вполне респектабельных консервативных газет за рубежом. Тьеру хотелось, чтобы отчеты о массовых зверствах версальских войск печатались бы с оговорками и умолчаниями, способными как-то смягчить общую картину. Поэтому он был очень доволен, когда узнал, что давно уже знакомый ему Бловиц, бывший ранее второстепенным журналистом, временно получил должность помощника парижского корреспондента «Таймс».

Оба карлика хитрили: Тьер хотел превратить Бловица в орудие для осуществления своих целей, а Бловиц – Тьера. Используя свое знакомство с главой французского правительства, Бловиц добывал первоклассную информацию, которую не получали другие корреспонденты. Однажды Бловиц заметил издалека, что Тьер говорит с одним иностранным (очевидно, немецким) послом. Когда Бловиц подошел к Тьеру, беседа уже закончилась. Глава правительства, имевший несколько смущенный вид, разъяснял временному корреспонденту «Таймс», что посол сообщил ему о своем удовлетворении некоторыми шагами, предпринятыми министерством Тьера. Но Бловиц был не меньшим шулером, чем его собеседник, и по виду премьера понял, что тот лжет. Бловиц воздержался от посылки в «Таймс» сведений, полученных от Тьера, а путем расспросов ряда знакомых лиц сумел установить истинное содержание разговора: посол заявлял резкий протест против действий французского правительства. Когда в «Таймс» появилось сообщение о встрече изворотливого премьера с послом, все соперники Тьера пришли в восторг, а тот, конечно, был в совершенной ярости: «Я никому не говорил о беседе с послом, – кричал он Бловицу. – Вы подслушали нас, Вы не смели писать об этом!» Но Бловица словами было не пронять, а ссориться даже с временным корреспондентом «Таймс» – не расчет. Карлики вскоре снова нашли общий язык.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

В данной книге рассматривается авторская методика для укрепления мышечного корсета грудного и поясни...
В данной книге рассматривается авторская методика для укрепления мышечного корсета грудного и поясни...
В данной книге рассматривается авторская методика для укрепления мышечного корсета грудного и поясни...
В данной книге рассматривается авторская методика для укрепления мышечного корсета грудного и поясни...
В данной книге рассматривается авторская методика для укрепления мышечного корсета грудного и поясни...
Три повести под одной обложкой. Три повести, написанные предельно откровенно. Три повести, о которых...