Куда мы, папа? (сборник) Фурнье Жан-Луи

Папины башмаки

Мой папа был не таким, как другие доктора. Он ужасно одевался. Всегда носил широкую куртку-канадку и свои вечные башмаки.

Башмаки служили папе столько лет, что спереди у них отклеились подошвы, казалось – ботинки улыбаются.

Чтобы закрыть им рот и не разбить себе череп, папа перехватил башмаки резинкой, которую бабушка использовала, когда закатывала консервы.

Красная резинка перетягивала носы черных башмаков, это выглядело очень забавно, доктора так не ходят.

Клиенты смеялись, мама – нет.

Однажды маме все это надоело. Она выбросила папины башмаки в мусорное ведро.

Тогда папа стал навещать пациентов в тапочках.

Мой папа лауреат факультета

На входной двери висела медная табличка. А на ней надпись «Доктор Фурнье». И чуть ниже – «Лауреат факультета».

Лауреат – это тот, кто выиграл в конкурсе. В детстве мы радовались, что наш папа победитель. Конечно, речь шла о конкурсе докторов, ведь папа самый лучший доктор.

В доказательство скажу, что, например, если кто-нибудь заболевал и другие врачи не могли определить болезнь, в качестве консультанта звали папу, и он часто находил ответ. Все считали, что папа хорошо диагностирует, даже когда очень устает.

Внизу на табличке значилось: «Бывший экстерн больниц Лилля». Нас это смешило, потому что мы были экстернами школы Сен-Жозеф. Я думал, раз папа такой умный, его дети просто не могут быть глупыми. Даже я.

Табличку чистили раз в неделю, она становилась почти зеркальной.

Мне нравилось, что на табличке о папе написали только хорошее.

Мой папа и робкие пациенты

Каждый день после полудня папа принимал пациентов дома. Поскольку денег на горничную у нас не водилось, дверь обычно открывала мама, а иногда – на каникулах – мы.

Мы провожали пациентов в маленькую комнатку, где стояли стулья и валялись старые номера журнала «Пари Матч», мы называли ее приемной. Оттуда папа забирал пациентов в свой кабинет.

Однажды мама открыла дверь и увидела на пороге женщину, явно из деревни и очень робкую. Пациентка оказалась первой за день, поэтому мама сразу отвела ее в папин кабинет.

Спустя час набежали другие пациенты, а женщина все не выходила из кабинета. В конце концов мама решила пойти посмотреть, что происходит. Она постучала в дверь – никто не ответил. Она открыла дверь: женщина сидела перед папиным столом, держа сумку на коленях и не смея шелохнуться, – не хотела шуметь.

Папа тоже сидел за столом, перед пациенткой, и… спал как убитый.

Папа и самоубийства

Папе нравилось себя убивать. Он несколько раз пытался совершить самоубийство.

Частенько он прощался с жизнью по воскресеньям, в полдень, предпочтительно – во время праздничного обеда, когда все в сборе.

Папа вооружался скальпелем и перерезал себе вену на сгибе руки. Чтобы не пачкать скатерть, он делал это под столом.

Сначала мы переживали, боялись, что папа умрет. Мама, давно привыкнув к папиным выкрутасам, не обращала на него никакого внимания и продолжала с нами разговаривать. Кровь текла ручьем, а мама расспрашивала нас о школе, о друзьях…

Папа, видя, что никто им не интересуется, нервничал и стремительно убегал в свой кабинет, чтобы перевязать руку.

Позже, когда папа повторял ритуал, мы уже не боялись. Мы привыкли и думали: это, наверное, ради смеха.

Папа и персики

Папа был не злой, но когда все-таки злился, делал забавные вещи.

Помню, однажды мы сидели за столом и уже перешли к десерту, а папа рассердился, встал, схватил с блюда персики и принялся нас обстреливать. Мы, дети, залезли под стол, а мама с бабушкой остались на своих местах, они закрывали лицо руками, чтобы не получить персиком в нос или в глаз.

Снизу мы слышали, как фрукты шмякались об стену.

Мы смеялись, но с опаской. Ведь папа мог взяться за более тяжелые предметы. Слава богу, персики попались спелые и мягкие, они буквально впечатывались в стену, не то что булыжники какие-нибудь.

Стоило запасу снарядов иссякнуть, папа ушел в свой кабинет – лечить больных. Тогда мы вылезли из-под стола. В маму с бабушкой папа обычно не попадал, плохо целился.

Помню, на стену прилипли ошметки персиков. Мы их счистили, но следы оставлись надолго. Избавились мы от них, лишь сменив обои.

Папа и деньги

Папа плевал на деньги.

Серьезно, он не только не брал денег с пациентов, которые не могли заплатить. Он еще и заполнял их больничный лист, чтобы им возместили расходы. Папа платил налоги с дохода, которого не имел, и мама постоянно на него за это ворчала.

Впрочем, иногда у папы в карманах находились даже крупные купюры. Однажды мама попросила у папы денег – для нас, и он рассвирепел.

Он сказал маме, что ей вечно нужны деньги. Он сказал, что ему на деньги плевать. Выхватил пачку денег, включил газ и бросил купюры в огонь.

Мы с мамой смотрели, как в огне исчезают банкноты. Было грустно. Как будто горели новые туфли, красивые вещи, подарки…

Когда папа вышел из комнаты, мама быстро выключила газ, и мы собрали пепел. Не все купюры сгорели полностью, помню, несколько штук удалось спасти.

И пока мы с мамой пытались вернуть к жизни почерневшие бумажки, папа выкладывал на барную стойку в кафе новые, еще не растраченные банкноты.

Праздничный наряд

Папа не понимал, почему нам все время надо покупать одежду. Мама всегда хотела нас одевать хорошо, но ей удавалось это с трудом, потому что денег не было.

Мои братья более-менее наплевательски относились к одежде, а вот я боялся выглядеть уродцем, и мне не всегда нравились наряды, которые выбирала мама. Но сказать об этом я не мог – у нее проблем и без того хватало.

Частенько нам доставалась одежда, сшитая какими-нибудь родственниками, – гораздо хуже, чем из магазина.

Помню, куртки-канадки домашнего изготовления, не слишком аккуратно скроенные, нам приходилось носить много зим подряд, потому что они теплые, а еще сшитые вручную хлопчатобумажные трусы с блестяшками, от которых у нас все чесалось и которых мы жутко стеснялись во время медицинских осмотров. Я мечтал о трусах модели «кенгуру».

Еще мы носили башмаки на деревянной подошве и громко-громко топали. Сперва шум смущал нас, затем даже развлекал – мы специально бегали, чтобы прогромыхать. Чинила нам обувь мама, металлическими колодками в доме ведала она.

Помню, в школе один мальчик по имени Филипп сказал мне, что для сына врача я слишком плохо одет. Я принялся спорить, говорил, мол, это неправда, но сам не был в этом уверен.

Худшее случилось на школьном торжестве, когда учительница недовольно обратилась ко мне:

– Жан-Луи, я просила одеться празднично.

Я не осмелился ответить, что на мне мой лучший наряд.

Папины бистро

У папы было три любимых бистро – два в Аррасе и одно в Луэ-ле-Дюизан. Он заходил туда каждый день. Удобно – мы всегда знали, где его найти. Клиенты больше не приходили к нам, а направлялись сразу в кафе.

Папа буквально поселился в бистро.

Хозяевам заведений он нравился. Помню, как-то раз один из них сказал, что смерть доктора стала бы большой потерей.

А еще как-то раз в любимом кафе папы делали ремонт и купили новую барную стойку. Люди говорили, что работы субсидировал доктор Фурнье. Я не знал, что значит «субсидировать», поэтому посмотрел в словарь. Субсидировать значит финансировать.

Не понимаю, почему мама не открыла собственное бистро?

Папины подарки

Иногда папа приносил маме подарки. Очень странные подарки. Не знаю, нравились ли они маме, но она смеялась.

Помню, однажды папа вручил маме перчатки и духи. Флакон был позолоченный, в форме Эйфелевой башни – такие выигрывают в лотерею на ярмарках. Аромат сшибал с ног. Папа сказал, от этих духов мухи дохнут.

Перчатки попались черные, из плотной кожи, с манжетой до локтя и с металлическими заклепками. Перчатки мотоциклиста. Папа сказал, что они очень прочные и что у его друга из жандармерии такие же.

Мы с братьями решили в следующем году на День матери подарить маме большущий мотоцикл.

Папа и куры

В глубине двора нашего дома был курятник, и убивал кур папа.

Все начиналось точь-в-точь словно операция на сердце. Папа брал скальпель, а мы завороженно смотрели на него в роли доктора. Папа ловил курицу, зажимал между колен и – хрясь – втыкал в нее скальпель.

Однако примерно через раз папа проваливал дело, потому что у него с похмелья дрожали руки, и тогда курица с перерезанной глоткой спасалась бегством, оставляя за собой кровавый след.

Папа гнался за курицей, сквернословил, у него ничего не получалось, но о помощи он и слышать не хотел.

В результате папа хватал какой-нибудь булыжник или кирпич, целился в курицу, бросал и, конечно же, не попадал. Заканчивалось все плохо, особенно для курицы.

Вечером, сидя перед своими тарелками, мы совершенно не хотели есть, курица с рисом казалась нам странной на вкус.

Папина скрипка

Как-то раз папа сказал маме, что у него есть скрипка Страдивари.

Мама знала, что в детстве папа учился играть на скрипке, но про скрипку Страдивари он никогда не упоминал.

Мама объяснила нам, что скрипка Страдивари очень дорогая. Дороже, чем машина, дороже, чем дом!

Вместе с мамой мы размечтались о том, что можно купить на деньги от скрипки Страдивари. Мы хотели забить холодильник до отказа, хотели набрать разной одежды, хотели стать богатыми.

Но скрипку еще надо было найти. Папа не помнил, куда ее дел, и мы принялись искать. Перевернули весь дом, в подвале проверили, на чердаке. Не нашли.

Спустя какое-то время мама наконец обнаружила в шкафу скричный футляр. Она позвала нас и перед всеми осторожно, чтобы не спугнуть удачу, открыла его.

Внутри лежала маленькая учебная скрипка… Грошовая, конечно.

Мой папа любил пошутить.

Папины пациенты

Пациенты моего папу любили. Они должны были ему доверять, чтобы у него лечиться и не особенно смотреть на его инструменты – те не всегда выглядели безупречно.

В коробочке со шприцами лежала вата, пропитанная обеззараживающим средством. Папа доставал ее, клал сверху шприц, а затем делал уколы больным. Наверное, успешно. По крайней мере, люди долго не умирали, папа умер раньше всех.

Папа спасал людей, потому что был хорошим доктором. Он улыбался, не строил из себя самого умного, никогда не пугал больных, а порой ему даже удавалось рассмешить умирающего.

Папа был очень добросовестным. Когда пациент плохо себя чувствовал, он волновался, говорил об этом с мамой, навещал больного по собственной инициативе и не просил за это ни гроша.

Больных смущали элегантные чисто выбритые доктора. Народ предпочитал папу с его старыми костюмами и развязанными шнурками, даже когда он едва стоял на ногах и ему приходилось держаться за кровать, чтобы не рухнуть на пол и не проломить себе череп.

Больные говорили – при виде папы им хочется жить.

Папа знает латынь

Когда мама открывала дверь, а папы не было дома, пациенты спрашивали совета у нее. Если вопросы оказывались несложными, мама отвечала, если – смешными, рассказывала нам.

Одна женщина стала объяснять маме, что ее муж не хочет есть пиявок, которых папа прописал, хоть она и порезала их кружочками, обжарила в масле и посыпала петрушкой.

А как-то раз маме попалась очень недовольная клиентка. Она страшно злилась на папу за то, что он «обозвал ее мужа истериком». «Ведь это неправда», – говорила она.

Мама не сразу поняла, в чем дело, затем, еле сдерживая смех, принялась уверять женщину, что на папу такое поведение не похоже, мол, обычно он пациентов не оскорбляет.

Оказалось, что на самом деле папа написал, что у мужа той женщины ictrus. На латыни это значит «желтуха», серьезная болезнь, при которой человек желтеет.

Я прекрасно понимаю клиентку. Уверен, мама тоже не хотела бы иметь мужа-истерика.

Папа и сигареты

Папа курил сигареты «Голуаз» в синей упаковке. Мама говорила, что он курил даже по ночам и нередко прожигал в простынях дыры.

У него были желтые пальцы, а легкие, наверное, черные как уголь. Папино горло приходилось прочищать, точно дымоход. Поэтому по утрам он долго и сильно кашлял. Думаю, такое горло очень жжет, вот папа и пил – чтобы затушить пожар.

Помню, однажды у папы случился приступ безумия. Он засунул в рот кучу сигарет, а между ними еще и втиснул сигару. Голова стала напоминать одуванчик. Папа бродил по дому с букетом во рту, но никто из нас не смеялся. Было страшно видеть человека, который не понимает, что делает.

Своим пациентам папа всегда советовал бросить курить, говорил – курение вредит здоровью. Пациенты хохотали, папа тоже.

На маминой мебели до сих пор видны отпечатки сигарет, это память о папе.

Папа и бомбы

На дворе стоял 1944 год, война еще не закончилась. По ночам иногда объявляли возушную тревогу, и когда мы слышали вой сирен, то спускались в подвал.

Подвалы не были отделены один от другого, поэтому заспанные соседи, накинув пальто поверх пижамы и накрыв голову одеялом, обязательно встречались.

Все рассказывали разные истории, а бабушка громким голосом читала молитву, прося Иисуса не бросать бомбы на наш дом. Иисус бабушку явно слушался. На наш дом ни разу не упала бомба. К счастью для папы, который никогда не покидал свою комнату. Он говорил – капитан всегда должен быть на палубе корабля.

Папа не спускался в подвал, потому что не боялся. Папа ничего не боялся. Он плевал на бомбы и на смерть.

Думаю, даже в день, когда Бог воскресит всех мертвых, папа на это начихает и не встанет из гроба.

Папа и его велосипед

Одно время папа навещал пациентов на велосипеде. Шла война, поэтому отыскать топливо и шины для машины было сложно.

Папа уезжал по делам на велосипеде, а вот возвращался иногда без велосипеда.

Помню, однажды зимней ночью он вернулся пешком. Весь мокрый. А на следующий день к нам явился рыбак – сказать, что видел папин велосипед в реке, в маленькой речушке под названием Жи.

Папа, наверное, устал, а потому не заметил поворота перед мостом и упал в реку вместе с велосипедом. Поскольку уже стемнело, велосипеда он так и не нашел и вернулся пешком. Пять километров отмахал. Весь мокрый, по морозу. И даже не простудился!

Мой папа был не хилого десятка, все говорили – он проживет сто лет.

Папа и топленое масло

Во время войны папа часто привозил еду на багажнике велосипеда.

Многие папины пациенты занимались земледелием и дарили ему кур, яйца, масло. Папа с гордостью доставлял провизию домой.

Помню, однажды папа вернулся с коробкой для обуви на багажнике. Он принес ее в дом, поставил на стол в столовой, а затем открыл. Там было полным-полно рожков с кремом. Штук двадцать, не меньше. Мы жили впятером, так что каждому досталось по четыре рожка.

А в другой раз папе подарили брикет сливочного масла, его он тоже привез на багажнике. В те времена и слиток золота не мог сравниться с брикетом масла. День только начинался, но уже парило. К вечеру масло совсем растаяло и потекло по велосипеду прямо на цепь. Никогда еще цепь папиного велосипеда так хорошо не смазывали.

За ужином, намазывая на хлеб маргарин, мы думали о велосипеде.

Папа и пулемет

Папа хранил у себя пулемет, потому что был участником Сопротивления. Ночью вместе с друзьями он уходил и брал пулемет с собой. Мы думали, он играет в скаута.

Обычно папа прятал пулемет под диваном в гостиной. Нам не очень нравилось, что у папы есть оружие, потому что порой его посещали безумные идеи.

Несколько раз он грозился убить маму. Мы думали – грозится ради шутки, но выглядело это не как шутка.

Бабушка боялась за свою дочь, а мы – за нашу маму.

Помню, как-то в четверг мы сидели дома. Папа сказал бабушке, что его люди поджидают маму на улице. А потом еще вернулся днем и спросил, приготовила ли бабушка гроб. Бабуля попросила его прекратить болтать глупости. Мы слышали это, нам было не до смеха, мы боялись, что это не глупости.

Вечером мама пришла с работы, папа пришел очень поздно усталый. Ничего плохого не случилось.

Наверное, папа забыл, что собирался убить маму.

Папа и марсельское мыло

Однажды во время войны папа купил на черном рынке настоящее марсельское мыло. Прежде чем отнести его маме, папа в кафе проверил – мылит ли оно. Затем проверили его приятели. Постепенно все посетители кафе по очереди вымыли руки.

Каждому новому человеку папа сперва показывал, как правильно намыливать руки, потом давал попробовать самому, потом они вместе принимали на грудь за мыло.

К концу дня завсегдатаи кабака по-черному напились, зато руки сохранили чистыми.

Вечером папа вернулся домой усталым, и мыло, которое он принес маме, выглядело крохотным, меньше пятифранковой монеты.

Мама принимает гостей

Поскольку маму приглашали в гости, она тоже должна была иногда принимать гостей. Для этого она устраивала вечеринку. Думаю, она любила вечеринки, но всегда побаивалась, как бы не нагрянул папа и все не испортил.

Помню, однажды она пригласила командира подвижной национальной гвардии и его офицеров с женами.

Папа в тот день вернулся рано. Он устал и еле держался на ногах. Мама отправила его на кухню, чтобы о нем позаботилась кузина.

Мы стояли на самом верху лестницы в пижамах и смотрели, как приглашенные проходят в гостиную. Помню, картина нас разочаровала, полковник был даже не в военной форме.

Мама соврала гостям. Сказала, что папа еще не вернулся, что у него много работы. Подав напитки, она удалилась в кухню.

Папа спал, положив голову и руки на стол. Он напоминал боксера в нокауте. Родственники пытались его реанимировать: кузина прикладывала лед к папиной голове, мама отпаивала крепким кофе, затем убегала в гостиную – расточать улыбки гостям, обещать, что супруг вот-вот появится, и снова возвращалась на кухню к папе.

Наконец удалось поставить папу на ноги, и мама проводила его в гостиную, крепко держа под руку. Позже мама рассказала нам, что папа произвел хорошее впечатление, хоть и выглядел немного сонным.

Мама победила. Гости ничего не заподозрили. Напротив, они сказали, мол, неудивительно, что папа так устает, учитывая, сколько у него пациентов!

Маме хотелось им ответить, что учитывать надо не пациентов…

А вылаканные литры Бира[21].

Папа и жена полковника

Папа работал врачом в казарме гвардейских офицеров, и они приглашали его вместе с мамой на балы.

Папа с удовольствием отправлялся туда, потому что любил веселье и любил выпить. Маме тоже нравились балы, потому что она редко бывала в обществе. Но она все время боялась, как бы папа чего не натворил.

Офицеры развлекались на полную катушку, но не совсем так, как папа.

Однажды, крепко выпив, папа спел им песенку на патуа. А для тех, кто слов не понимал, папа воспроизвел смысл пантомимой с женой полковника. «Животом ты ко мне прикоснись, Филомена, взад-вперед поелозь! То любовь – не измена!»

С того дня офицерские балы для мамы с папой прекратились.

Доктор Джекилл

Иногда мама с папой ходили в кино, но не часто. Помню, однажды они были в кино в Лилле, и на следующий день мама пересказывала нам фильм «Доктор Джекил и мистер Хайд», историю об очень умном и добром докторе. Днем он работал, а по вечерам перевоплощался, становился монстром и нападал на людей.

Я никогда не видел этого фильма, мама говорила, мол, он недетский и нас бы испугал, но содержание она пересказала так хорошо, что мне казалось, я знал доктора Джекила лично. По ночам порой я думал о нем, и меня охватывал страх.

Понимала ли мама, что история доктора Джекила напоминает папину? Я это сразу понял. Днем папа был добрым доктором, как доктор Джекил, но по вечерам он делался злым, как мистер Хайд, на людей вот только не нападал. Но мы его боялись, он переставал быть папой. В нем уживались два человека.

Я бы хотел, чтобы с папой все произошло как в фильме. Там мистер Хайд исправляется[22].

Папа показывает кино

У нас дома всегда показывали кино. Сначала диафильмы: помню «Волк и семеро козлят». Потом появился проектор 9,5 мм, и картинки задвигались.

По воскресеньям мы брали напрокат немые фильмы. За показ отвечал папа. Когда он устанавливал проектор, путаться у него под ногами не следовало.

Так мы пересмотрели кучу фильмов. Помню «Тараса Бульбу» с Гарри Бором, «Понкарраля, полковника Империи» с Пьером Бланшаром, серьезные фильмы, во время которых можно запросто расплакаться.

Но мы с братьями больше всего любили смешные фильмы: Лорела и Харди, Гарольда Ллойда, Дядюшку Оскара… Впрочем, нередко проектор ломался, несколько раз даже вспыхивал, и тогда мы уже больше не смеялись.

А однажды, помню, мы смотрели уморительный фильм, и когда включили свет, увидели на полу гору кинопленки. Весь фильм оказался на полу, как свернувшаяся змея, и смотать его обратно было невозможно.

Когда мы увидели папино лицо, сразу поняли: веселье закончилось…

Папа потерялся

Однажды папа исчез. Мама была уверена, что из дому он не выходил, но найти его не удавалось.

Искали повсюду, дом перевернули вверх дном, каждую комнату проверили, и под кровати заглянули, и платяные шкафы пооткрывали, и книжные полки обшарили – ничего, папа испарился.

Кому-то пришло в голову сунуть нос в его кабинет. В углу кабинета стояло пианино. А за пианино с сигаретой в зубах лежал папа. Он улыбался, и на лице у него было написано: «Вот как я вас обдурил».

Мой папа любил играть в прятки, ничего не скажешь.

Папа и футбол

Папа очень любил футбол, особенно по радио. По воскресеньям он спал перед орущим приемником. Я знал имена игроков Лилля и Ленса. Хотя запомнить их было не так-то легко, слишком много поляков попадалось.

Помню, что Соммерлинк пасовал мяч Баратту, который принимал мяч, чтобы паснуть Темповски, затем Рюмински отбивал мяч, Марек пасовал Станису, который в свою очередь пасовал Левандовскому… Или наоборот.

Иногда мы подходили и убавляли звук. Иначе работать было невозможно.

Тогда папа просыпался и гневно заявлял, что ему мешают слушать матч.

Затем он прибавлял звук и тут же засыпал снова.

Папина шутка

Однажды после ужина, когда папа еще не вернулся, в дверь позвонили. Мама пошла открывать. Мы услышали, как дверь отворилась и как мама вскрикнула.

Мы бросились в коридор. Перед дверью в темноте на тротуаре неподвижно стоял китаец и улыбался зловещей улыбкой. Затем китаец положил руку на подбородок и содрал с себя кожу. Это был папа в маске китайца. Не в смешной маске, а в очень страшной. Мама, увидев в темноте зловещего китайца, порядком испугалась, потому и закричала.

Но папа не понимал. Он думал, что отлично пошутил.

Помню, мама, рассвирепев, схватила маску, разорвала ее и бросила в огонь. Может быть, она расстроилась, что зря струсила.

На маске были специальные резинки, чтобы цеплять ее за уши. К несчастью, их мама тоже сожгла, а я мог бы их использовать, когда делал мотор.

Папа отправился спать, наверное, он решил, что у него чертовски скучная жена.

Папа на поленнице

Однажды ночью мы услышали шум во дворе, а потом кто-то вскрикнул. Мама поднялась и открыла окно в сад. Там был папа.

Ему показалось, что в постели слишком жарко, и он решил спать на свежем воздухе, поэтому разлегся прямо на поленнице и захрапел.

Посреди ночи папа проснулся, шевельнулся, и поленница рухнула. Дрова летели папе на голову, он кричал и сквернословил хуже капитана Хэддока.

Он перебудил весь дом. Он орал на дрова, на поленницу, выкрикивал: «Господи, черт возьми!» – и сыпал всеми запрещенными ругательствами. Бабуля велела нам молиться о том, чтобы папа не попал в ад. Она говорила громко, чтобы мы не слышали ругательств, но мы все равно слышали, потому что папа кричал очень-очень громко.

По-моему, в какой-то момент он даже сказал бабуле «заткнись».

Папа и бабушка

Мой папа не всегда вежливо обходился с бабушкой, а когда уставал, назвал ее «старой святошей» и грозился выбросить в окно. Нас это смешило, но мы молчали.

Еще папа говорил бабушке: «Спокойной ночи, бегите в кровать к своему канонику». Мы не понимали, что это значит, но бабуля, кажется, понимала, она крестилась и грозила папе адовыми муками. Папа восклицал – тем лучше, в аду хотя бы нескучно.

Наша бабушка была католичкой и ходила в церковь, она часто молилась о том, чтобы папа перестал пить. Однажды папа об этом узнал. Тогда он сказал бабушке, что лучше бы вместо кюре она отдала деньги ему, чтобы он мог отслужить мессу самостоятельно.

Должно быть, его привлекало причастие хлебом и вином.

Папа и его четки

Папа был католиком, ярым католиком. Его воспитывали кюре в маленькой семинарии. Кажется, он даже когда-то собирался стать священником. Но не стал. Не знаю, удача ли это для Бога, но для больных, которых папа лечил, это точно удача.

А еще папа был скаутом. Главным скаутом. Сохранились фотографии, на которых папа в скаутской форме и в большой шляпе. В те времена он всегда носил в кармане четки, металлическое кольцо с крестом и десятью зубцами вокруг. Как четки, только спортивные, для скаутов, более удобные и легкие.

У нас, юных скаутов, тоже такие водились. С ними где угодно и когда угодно можно было в случае искушения и опасности прочесть молитву.

Когда папа вырос и сделался доктором, он не перестал носить четки с собой. Это были старые четки с черными бусинами, похожими на кофейные зерна. Папа говорил маме – это чтобы противостоять искушению. А на папином пути возникало много искушений. На Севере много бистро.

Папа говорил маме, что, проходя мимо бистро, крепко-крепко сжимает четки. И все-таки не может удержаться.

Наверное, у папы были просто плохие четки.

Причастие

Страницы: «« « 12345678 » »»