7 историй для девочек Чарская Лидия

IX. Палачи

Удаляясь из покоев королевы Наваррской, Коконнас не бежал, а «произвел отступление». Что же касается Ла Юрьера, то он даже не сбежал, а со всех ног удрал. Первый удалился, как тигр, второй – как волк.

Таким образом, Ла Юрьер уже стоял на площади Сен– Жермен-Л’Озеруа, когда Коконнас еще только выходил из Лувра. Ла Юрьер, очутившись с аркебузой среди людей, бегавших туда-сюда по площади, где свистели пули, а из окон все время выбрасывали трупы, то целые, то изрезанные в куски, почувствовал непреодолимый страх и стал благоразумно пробираться к своему трактиру, но, выходя из переулка Аверон на улицу Арбр-сек, он наткнулся на отряд швейцарцев и легкой конницы, которым командовал Морвель.

– Вы что ж, уже закончили? – крикнул Морвель, сам придумавший себе прозвище – Королевский Истребитель. – Вы уже домой? А какого черта вы сделали с нашим пьемонтским дворянином? С ним не случилось ничего плохого? Было бы жаль: он вел себя отлично.

– По-моему, нет, – ответил Ла Юрьер, – надеюсь, он еще придет к нам.

– Вы откуда?

– Из Лувра, где, надо сказать, нас встретили неласково!

– Кто же?

– Герцог Алансонский. Разве он не причастен к нашему делу?

– Его величество герцог Алансонский причастен только к тому, что касается его лично; предложите ему разделаться с двумя старшими братьями, как с гугенотами, он согласится, но при условии, чтобы в это дело не путали его. А разве вы, мэтр Ла Юрьер, не собираетесь идти вместе с этими храбрыми людьми?

– А куда они идут?

– Да на улицу Монторгей; там живет один гугенотский сановник, мой знакомец, с ним жена и шестеро детей. Эти еретики ужасно плодовиты. Будет забавно!

– А сами вы куда идете?

– О! Я иду в особое местечко.

– Слушайте, возьмите меня с собой, – сказал кто-то за его спиной так неожиданно, что Морвель вздрогнул, – вы знаете хорошие места, а мне хочется туда попасть.

– А-а! Вот и наш пьемонтец! – воскликнул Морвель.

– Вот и месье Коконнас, – повторил Ла Юрьер. – А я думал, что вы идете вслед за мной.

– Черт! Вы улепетывали так, что не догонишь! А кроме того, я свернул с пути, чтобы швырнуть в реку негодного мальчишку, который кричал: «Долой папистов, да здравствует адмирал!» К сожалению, мне показалось, что мальчишка умеет плавать. Если хочешь утопить этих мерзких еретиков, надо бросать их в воду, как котят, лишь только родились.

– Так вы говорите, что вы из Лувра? Что же, ваш гугенот нашел там себе убежище? – спросил Морвель.

– Увы, да!

– Я послал ему из пистолета пулю там, во дворе у адмирала, когда он подбирал свою шпагу, но промахнулся, сам не знаю как.

– Ну, а я не промахнулся, я всадил ему в спину шпагу так, что конец ее оказался в крови на пять пальцев. При этом я сам видел, как он упал на руки королевы Маргариты. Красивая женщина, дьявольщина! Однако я бы был не прочь узнать наверно, что он умер. На мой взгляд, этот парень очень злопамятен и будет всю жизнь иметь зуб против меня… Да! Ведь вы сказали, что собираетесь идти куда-то?

– Вам, значит, хочется идти со мной?

– Мне хочется не стоять на месте. Я убил только трех или четырех; да и как только я успокаиваюсь, у меня начинает ныть плечо. Идем! Идем!

– Капитан, – обратился Морвель к начальнику отряда, – дайте мне трех человек, а с остальными ступайте отправлять на тот свет вашего сановника.

Трое швейцарцев вышли из рядов и присоединились к Морвелю. Оба отряда прошли вместе до улицы Тиршап; здесь солдаты легкой конницы и швейцарцы направились по переулку Тонельри, а Морвель, Коконнас, Ла Юрьер и три швейцарца пошли по переулку Феронри, затем по Трус-Ваш и уперлись в улицу Сент-Авуа.

– К какому дьяволу вы нас ведете? – спросил Коконнас, которому уже надоела долгая и праздная ходьба.

– Я вас веду на дело блестящее, да и полезное. После адмирала, Телиньи и гугенотских принцев я бы не мог вам предложить ничего лучшего. Наше место на улице Де-Шом, и через минуту мы там будем.

– Скажите, улица Де-Шом – это недалеко от Тампля? – спросил Коконнас.

– Да, а что?

– Там живет некий Ламбер Меркандон, давнишний заимодавец нашей семьи, и отец мой поручил мне вернуть ему сто ноблей, которые и лежат у меня в кармане.

– Ну вот вам прекрасный случай рассчитаться с ним, – заметил Морвель.

– Каким образом?

– Сегодня как раз такой день, когда сводят старые счеты. Ваш Меркандон – гугенот?

– Так, так! Понимаю. Он наверняка гугенот.

– Тише! Мы пришли.

– А чей это большой особняк с выступом на улицу?

– Гиза.

– По правде говоря, мне надо было бы зайти сюда, поскольку я приехал в Париж благодаря великому Генриху. Дьявольщина! Однако в этом квартале все спокойно, сюда доносятся лишь звуки выстрелов; можно подумать, что здесь уже деревня. Все дрыхнут, черт подери!

В самом деле, даже в доме Гиза, казалось, было так же тихо, как обычно: все окна закрыты, и только сквозь жалюзи центрального окна пробивался свет, который привлек внимание Коконнаса, еще когда он выходил на эту улицу.

Пройдя немного дальше дома Гиза, до скрещения улиц Пти-Шантье и Катр-Фис, Морвель остановился.

– Вот здесь живет тот, кто нам нужен.

– То есть кто вам нужен… – заметил Ла Юрьер.

– Раз вы пошли со мной – то, значит, нам.

– Как же так? В этом доме все спят крепким сном…

– Верно! Вот вы, Ла Юрьер, и используйте вашу наружность порядочного человека, по ошибке данную вам богом, и постучитесь в этот дом. Отдайте аркебузу месье Коконнасу, он уже давно косится на нее. Если вас пустят в дом, скажите, что вам надо поговорить с его милостью месье де Муи.

– Эге! Понимаю, – сказал Коконнас. – У вас, как видно, тоже оказался заимодавец в квартале Тампля.

– Верно, – ответил Морвель. – Так вы, Ла Юрьер, разыграйте из себя гугенота и расскажите де Муи о том, что происходит; он человек храбрый и сойдет вниз…

– А когда он сойдет, тогда?.. – спросил Ла Юрьер.

– Тогда я попрошу его скрестить со мной шпагу.

– Клянусь душой, вот это честно, по-дворянски! – сказал Коконнас. – И я думаю поступить точно так же с Ламбером Меркандоном, а если он слишком стар для поединка, я вызову кого-нибудь из его сыновей или племянников.

Ла Юрьер, не прекословя, начал стучать в дверь. На его стук, гулко раздавшийся в ночной тиши, в особняке Гиза приоткрылись входные двери, и оттуда высунулось несколько голов. Тогда только обнаружилось, что спокойствие особняка герцога Гиза было спокойствием крепости, охраняемой надежным гарнизоном.

Головы сейчас же спрятались – очевидно, догадавшись, в чем было дело.

– Ваш де Муи здесь и живет? – спросил Коконнас, указывая на дом, куда стучался Ла Юрьер.

– Нет, это дом его любовницы.

– Дьявольщина! До чего вы любезны по отношению к нему! Даете ему возможность показать себя своей красавице в поединке на шпагах! В таком случае мы будем только судьями. Хотя я лично предпочел бы драться сам, а то горит плечо.

– А лицо? – спросил Морвель. – Ему ведь тоже порядочно досталось!

Коконнас зарычал от злости.

– Дьявольщина! Надеюсь, что Ла Моль умер, – сказал он, – в противном случае я вернусь в Лувр, чтобы его прикончить.

Ла Юрьер продолжал стучать.

Наконец одно окно во втором этаже открылось, и на балконе появился какой-то мужчина в ночном колпаке, в кальсонах и без оружия.

– Кто там? – крикнул он.

Морвель сделал знак швейцарцам спрятаться за угол дома, а Коконнас прижался к стене.

– Ах, вы ли это, месье де Муи? – ласково спросил трактирщик.

– Да, я! Что дальше?

Морвель затрепетал от радости и прошептал:

– Да, это он.

– Месье де Муи, – продолжал Ла Юрьер, – неужели вы не знаете, что происходит? Зарезали адмирала, избивают наших духовных братьев. Бегите на помощь! Скорей, скорей!

– А-а! Я так и чувствовал – что-то затевают в эту ночь! Не надо было мне оставлять храбрых товарищей. Сейчас, мой друг! Подождите меня, я сейчас.

Муи, даже не затворив окна, откуда донеслись крики испуганной женщины и слова нежной мольбы, быстро надел колет, плащ и оружие.

– Он сходит вниз! Он сходит! – бормотал бледный от радости Морвель. – Гляди в оба! – шепнул он швейцарцам.

Потом он взял аркебузу из рук Коконнаса и подул на фитиль, пробуя, хорошо ли он горит.

– На, Ла Юрьер! – сказал он трактирщику, отошедшему к швейцарцам. – Бери свою аркебузу.

– Дьявольщина! – сказал Коконнас. – Вот и луна, как нарочно, вышла из-за тучи, чтобы присутствовать при таком прекрасном поединке. Дорого бы я дал за то, чтобы Ламбер Меркандон очутился здесь и был секундантом у месье де Муи.

– Погодите, погодите! – ответил Морвель. – Месье де Муи один стоит десятерых, и, пожалуй, нас шестерых не хватит, чтобы с ним справиться… Ну, вы! Подходите! – обратился он к швейцарцам, приказывая им знаками проскользнуть к самой двери и нанести удар, как только выйдет де Муи.

– Та-та-та! – произнес Коконнас, глядя на эти приготовления. – Похоже на то, что все произойдет не совсем так, как я предполагал.

Послышался лязг засова, который отодвигал де Муи. Швейцарцы вышли из своего прикрытия и заняли места у двери. Морвель и Ла Юрьер подошли на цыпочках, и только Коконнас, сохранивший остатки дворянской чести, не сдвинулся со своего места; но в это время молодая женщина, уже забытая убийцами, вышла на балкон и, увидев швейцарцев, Ла Юрьера и Морвеля, громко вскрикнула.

Де Муи, приотворивший было дверь, остановился.

– Назад! Назад! – кричала молодая женщина. – Я вижу, там сверкают шпаги и светится огонек на фитиле у аркебузы. Это ловушка!

– Ого! – прогремел голос молодого человека. – Посмотрим, в чем тут дело.

Он захлопнул дверь, задвинул засов, опустил щеколду и поднялся наверх.

Убедившись, что де Муи теперь не выйдет, Морвель изменил боевой порядок. Швейцарцы заняли позицию на другой стороне улицы, Ла Юрьер изготовился стрелять, как только враг покажется в окне. Ему не пришлось ждать долго. Де Муи вышел на балкон, вооруженный пистолетами такой почтенной длины, что Ла Юрьер, уже прицелившись в него, сразу сообразил, что гугенотские пули пролетят от балкона до улицы не дольше, чем его пуля от улицы до балкона. «Конечно, – сказал он про себя, – я могу убить этого дворянина, но и этот дворянин может убить меня». А так как мэтр Ла Юрьер по роду занятий был не солдатом, а трактирщиком, то эта мысль определила его решение отступить и поискать убежища за углом улицы Брак – на расстоянии, достаточно далеком, чтобы спокойно и с известной точностью установить в этой темноте линию полета своей пули до де Муи.

Де Муи быстро огляделся и двинулся вперед, «закрываясь» как в поединке, но, не видя противника, сказал:

– Эй, господин уведомитель! Вы, кажется, забыли вашу аркебузу у моей двери. Вот я, что вам угодно?

«Та-та-та! Да это в самом деле молодец», – подумал Коконнас.

– Ну, что же? – продолжал де Муи. – Кто бы вы ни были – враги или друзья, вы видите, я жду!

Ла Юрьер молчал, Морвель тоже не ответил. Швейцарцы притаились.

Коконнас подождал с минуту, но, видя, что никто не продолжает разговора, начатого Ла Юрьером с де Муи, вышел на середину улицы, снял шляпу и обратился к де Муи:

– Месье, мы явились не для убийства, как вы могли подумать, а для поединка… Я пришел вместе с одним из ваших врагов, который хотел сразиться с вами, чтобы благородным образом положить конец старинной распре. Эй! Месье Морвель, чего вы прячетесь? Выходите на поле битвы: месье принимает вызов.

– Морвель! – вскрикнул де Муи. – Морвель, убийца моего отца! Морвель – Королевский Истребитель. Ага! Черт его возьми, я принимаю вызов!

Морвель бросился за подкреплением в дом Гиза и начал стучать в дверь, тогда де Муи прицелился в Морвеля и прострелил ему шляпу.

На звук выстрела и на крик Морвеля выбежали телохранители, сопровождавшие герцогиню Невэрскую, за ними – трое или четверо дворян со своими пажами, и все подошли к дому возлюбленной де Муи.

Новый выстрел из второго пистолета, направленный в эту толпу, убил солдата, стоявшего рядом с Морвелем. Разрядив пистолеты, де Муи оказался безоружным, вернее, с оружием, но бесполезным, так как противники были недосягаемы для его шпаги, и он спрятался за колоннами балкона.

Между тем в соседних домах то там, то здесь стали отворяться окна, и, смотря по характеру обитателей, мирному или воинственному, они или затворялись снова, или щетинились стволами мушкетов и аркебуз.

– Ко мне! На помощь, храбрый Меркандон! – крикнул де Муи уже старому мужчине, который только что отворил свое окно, выходившее в сторону особняка Гиза, и старался разобрать что-нибудь в этой суматохе.

– Это вы, сир де Муи? – крикнул старик. – Значит, добираются и до вас?

– До меня, до вас, до всех протестантов! А вот вам и доказательство.

Действительно, в эту минуту де Муи заметил, что Ла Юрьер навел на него аркебузу. Прогремел выстрел, но молодой человек успел присесть, и пуля разбила стекло у него над головой.

– Меркандон! – вскрикнул Коконнас, который весь трепетал от радости при виде этой заварухи, забыв о кредиторе, и только сейчас вспомнил про него благодаря де Муи. – Ну да, Меркандон, улица Де-Шом, он самый! Хорошо, что он живет здесь, теперь у каждого будет свой противник.

Между тем как люди из особняка Гиза вышибали двери в доме, где находился де Муи, Морвель с факелом в руке пытался поджечь и самый дом. Когда двери были разбиты, внутри дома завязался страшный бой против одного человека, который каждым ударом своей рапиры убивал врага, а в это время Коконнас пытался камнем, выломанным из мостовой, разбить двери в доме Меркандона, но старик, не обращая внимания на эту одинокую попытку, палил из своего окна.

Наконец пустынный и темный квартал весь осветился как днем и заворошился, как муравейник: из особняка Монморанси вышли семь или восемь дворян-гугенотов с друзьями и слугами, бешено атаковали и, при поддержке стрелявших из окон, начали теснить отряд Морвеля и людей из особняка Гиза, прижав их в конце концов к дверям, из которых эти люди вышли.

Коконнасу все же не удалось вышибить дверь у Меркандона, так как внезапное отступление гизовцев захватило и его, хотя он отбивался изо всех сил. Тогда пьемонтец встал спиной к стене, взял шпагу в правую руку и начал не только защищаться, но и нападать с неистовыми выкриками, покрывавшими собой шум общей свалки. Он наносил удары направо и налево, друзьям и врагам, пока вокруг него не образовалось пустое широкое пространство. Всякий раз, когда его рапира, протыкая вражескую грудь, обрызгивала ему лицо и руки теплой кровью, глаза его широко раскрывались, ноздри раздувались, зубы сжимались, и он вновь отвоевывал потерянную территорию, все больше приближаясь к осажденному особняку.

Де Муи, после яростной схватки на лестнице и в вестибюле, покинул охваченный пожаром дом, выказав себя настоящим героем. Все время, пока шел бой, он кричал: «Сюда, Морвель! Куда ж ты делся?» – и награждал его крайне нелестными эпитетами. Наконец де Муи вышел на улицу; левой рукой он поддерживал свою возлюбленную, полуголую, почти без чувств, а в стиснутых зубах держал кинжал. Шпага в другой руке, сверкавшая от быстрого вращения как пламя, ходила то белыми, то красными кругами, отражая своей окровавленной сталью то серебристый свет луны, то красный отблеск факела. Морвель бежал. Ла Юрьер, отброшенный атакой де Муи на Коконнаса, который не узнал его и встретил острием шпаги, был вынужден просить пощады у двух враждующих сторон. В эту минуту его заметил Меркандон и, по белой перевязи на рукаве, признал в нем заговорщика-убийцу.

Раздался выстрел. Ла Юрьер вскрикнул, протянул вперед руки, выронил аркебузу, хотел добраться до стены, чтобы удержаться на ногах, но не успел и рухнул ничком на землю.

Де Муи воспользовался обстановкой, свернул в переулок Паради и скрылся.

Гугеноты дали такой отпор, что люди из особняка Гиза отступили, вошли в дом и заперли входные двери, боясь штурма и драки в самом доме.

Коконнас, опьяненный видом крови и шумом битвы, дошел до такого увлечения, когда храбрость, в особенности у южан, становится безумной, – он ничего не видел, ничего не слышал. Он лишь почувствовал, что в ушах звенело уже тише, что лоб и руки становились суше, и, опустив наконец шпагу, только тогда заметил, что перед ним лежит какой-то человек, лицом уткнувшись в лужу крови, а вокруг одни горящие дома.

Но эта минута оказалась короткой передышкой: лишь только он собрался подойти к лежавшему, догадываясь, что это Ла Юрьер, как дверь, которую он тщетно пытался вышибить булыжником, вдруг растворилась, и старый Меркандон с двумя племянниками и сыном набросились на переводившего дух Коконнаса.

– Вот он! Вот он! – кричали они в один голос.

Коконнас стоял посреди улицы и подвергался опасности быть окруженным четырьмя противниками, атаковавшими его одновременно, поэтому он, подражая сернам, на которых, бывало, охотился в горах, сделал большой скачок назад и стал спиной к фасаду дома Гиза. Обезопасив себя от всяких неожиданностей, он вновь обрел свою насмешливость и, став в позицию, сказал:

– Та-та-та! Папаша Меркандон! Вы что ж, меня не узнаете?

– Ах, негодяй! – воскликнул старый гугенот. – Наоборот, я очень хорошо тебя узнал! Ты покушался на меня, на друга и компаньона твоего отца?

– И его заимодавца, да?

– Да, и его заимодавца, как ты говоришь.

– Я и пришел уладить наши счеты.

– Хватай! Вяжи его! – крикнул старик сопровождавшим его сыну и племянникам.

Молодые люди бросились к тому месту, где стоял Коконнас.

– Одну минуту, одну минуту! – сказал, смеясь, пьемонтец. – Чтобы арестовать человека, надо иметь приказ о взятии под стражу, а вы забыли попросить его у верховного судьи.

С этими словами он скрестил свою шпагу со шпагой ближайшего молодого человека и тотчас, сделав обманное движение, обрубил ему кисть руки, державшую оружие. Несчастный взвыл от боли.

– Один! – крикнул Коконнас.

В то же мгновение окно, под которым стоял пьемонтец, со скрипом отворилось. Коконнас отскочил, боясь атаки и с этой стороны, но вместо нового врага в окошке показалась женщина, а вместо какого-нибудь опасного предмета к его ногам упал букет цветов.

– Женщина?! Вот как! – сказал Коконнас.

Он отсалютовал даме шпагой и нагнулся поднять букет.

– Берегитесь, берегитесь, храбрый католик! – крикнула дама.

Коконнас выпрямился, но недостаточно быстро, и кинжал второго племянника, прорезав плащ пьемонтца, нанес ему рану в другое плечо.

Дама пронзительно вскрикнула. Коконнас, одним жестом поблагодарив ее и успокоив, набросился на второго племянника, который ушел от этого удара, но при второй атаке поскользнулся в луже крови. Коконнас кинулся на него с быстротой рыси и пронзил ему грудь шпагой.

– Браво! Браво, храбрый рыцарь! – воскликнула дама. – Браво! Я сейчас вышлю вам подмогу.

– Не стоит беспокоиться, мадам! – ответил Коконнас. – Если это вас интересует, то лучше досмотрите до конца, и вы увидите, как расправляется с гугенотами граф Аннибал де Коконнас.

В это время сын старика Меркандона почти в упор выстрелил из пистолета в Коконнаса. Коконнас упал на одно колено; дама вскрикнула, но пьемонтец встал невредим, – упав нарочно, чтобы избежать пули, которая и просверлила стену в двух футах от красивой зрительницы.

Почти одновременно из окна в жилище Меркандона раздался яростный крик, и старая женщина, узнав по белому кресту и белой перевязи, что Коконнас католик, швырнула в него цветочный горшок и попала ему в ногу выше колена.

– Прекрасно! – сказал пьемонтец. – Одна бросает мне цветы, другая – горшок к ним. Если так будет продолжаться, то разнесут из-за меня и самый дом.

– Спасибо, матушка, спасибо! – крикнул юноша.

– Валяй, жена, валяй! – крикнул старик Меркандон. – Только не задень нас!

– Подождите, подождите, месье Коконнас, – крикнула ему дама из особняка Гиза, – я прикажу стрелять из окон!

– Вот как! Да это целый женский ад, где одни женщины за меня, а другие – против! – сказал пьемонтец. – Дьявольщина! Надо кончать!

Действительно, вся обстановка сильно изменилась, и дело явно шло к развязке. Хотя Коконнас был ранен, но находился во всем расцвете своих двадцати лет, привык к боям, и три или четыре полученные им царапины не столько ослабили его, сколько обозлили. Против него остались только Меркандон и его сын – старик на седьмом десятке лет и юноша лет семнадцати, бледный и хрупкий блондин; он бросил свой разряженный, бесполезный пистолет и в трепете размахивал своей шпажонкой, наполовину короче шпаги Коконнаса; отец, вооруженный лишь кинжалом и незаряженной аркебузой, звал на помощь. В окне напротив старая женщина, мать юноши, держала в руках кусок мрамора и собиралась его сбросить. Пьемонтец, возбужденный угрожающими действиями с одной стороны и поощрениями с другой, гордый своей двойной победой, опьяненный запахом пороха и крови, озаренный отсветами горящих зданий, воодушевленный сознанием того, что бьется на глазах у женщины, казалось, занимавшей по красоте такую же высокую ступень, какую занимала в обществе, – этот Коконнас, подобно последнему из всех Горациев, ощутил в себе двойную силу и, заметив нерешительность юного противника, подскочил к нему, скрестил свою страшную окровавленную рапиру с его шпажонкой и в два приема выбил ее из руки. Тогда Меркандон постарался оттеснить пьемонтца с таким расчетом, чтобы предметы, брошенные из окна, могли попасть в него вернее. Но Коконнас неожиданным маневром обезопасил себя от двойной угрозы – от Меркандона, пытавшегося ткнуть его кинжалом, и от старухи матери, уже готовой бросить камень и раздробить врагу череп. Он схватил юного противника в охапку и, зажав в своих геркулесовых объятиях, начал подставлять его как щит под все удары.

– Помогите, помогите! – кричал юноша. – Он мне раздавит грудь! Помогите, помогите!

Голос его переходил в глухое, сдавленное хрипение.

Тогда Меркандон бросил свои угрозы и начал умолять:

– Пощадите! Пощадите, месье, он у меня единственный ребенок!

– Мой сын! Мой сын! – кричала мать. – Надежда нашей старости! Не убивайте его! Не убивайте!

– А-а, вот как! – воскликнул Коконнас и расхохотался. – Не убивать? А что он хотел сделать со мной своим пистолетом и шпагой?

– Месье, – продолжал Меркандон, умоляюще складывая руки, – у меня есть денежное обязательство, подписанное вашим отцом, – я вам верну его; у меня десять тысяч экю золотом – я их отдам вам; у меня есть семейные драгоценности – они будут ваши, только не убивайте, не убивайте!

– А у меня есть любовь, – вполголоса сказала дама из дома Гиза, – я обещаю ее вам!

Пьемонтец на одно мгновение призадумался, потом спросил юношу:

– Вы гугенот?

– Да, гугенот, – пролепетал юноша.

– Тогда – смерть! – ответил Коконнас, нахмурив брови и поднося к груди противника тонкий, узенький кинжальчик, так называемый «мизерикорд».

– Смерть! – вскрикнул старик. – Мое дитя! Мое несчастное дитя!

Послышался вопль старухи матери, проникнутый такой глубокой скорбью, что пьемонтец на минуту приостановил исполнение своего жестокого приговора.

– О герцогиня! – взмолился Меркандон, обращаясь к даме, смотревшей из особняка Гиза. – Вступитесь за нашего ребенка, а мы вас будем поминать в наших вечерних и утренних молитвах.

– Пусть он перейдет в католичество! – сказала дама из особняка Гиза.

– Я протестант, – ответил юноша.

– Тогда умри, раз тебе недорога жизнь, которую дарит тебе такая красавица!

Меркандон и его жена увидели, как молнией сверкнул страшный клинок над головой их сына.

– Сын мой, мой Оливье! Отрекись… отрекись! – взывала к нему мать.

– Отрекись, сынок! Не оставляй нас одинокими на свете, – кричал Меркандон, валяясь в ногах у Коконнаса.

– Отрекайтесь все трое! – воскликнул Коконнас. – Спасение трех душ и одной жизни за «Верую».

– Согласны! – воскликнули Меркандон и его жена.

– На колени! – приказал Коконнас. – И пусть твой сын повторяет за мной молитву слово в слово.

Отец первым встал на колени.

– Я готов, – ответил сын и тоже встал на колени.

Коконнас начал произносить латинские слова молитвы. Случайно или намеренно, но только юный Оливье встал на колени у того места, куда отлетела его шпага. Как только юноша сообразил, что может достать до нее рукой, он, повторяя слова молитвы, протянул руку к шпаге. Коконнас заметил его маневр, но не подал виду. Когда же юноша дотронулся концами пальцев до рукояти шпаги, Коконнас бросился на него, повалил на землю и со словами: «А-а! Предатель!» – вонзил ему в горло кинжал.

Юноша вскрикнул, судорожно приподнялся и упал мертвый.

– Палач! – крикнул Меркандон. – Ты убиваешь нас, чтобы украсть сто ноблей, которые нам должен.

– Честное слово, нет! – возразил Коконнас. – Я докажу…

С этими словами пьемонтец швырнул к ногам старика кошелек, который вручил ему отец, чтобы вернуть долг парижскому заимодавцу.

– И доказал! – продолжал Коконнас. – Вот ваши деньги!

– А вот твоя смерть! – крикнула мать из своего окна.

– Берегитесь! Берегитесь, месье Коконнас! – воскликнула дама из особняка Гиза.

Не успел Коконнас повернуть голову, чтобы сообразоваться с предостережением дамы и избежать грозившей опасности, как тяжелая каменная глыба прорезала со свистом воздух, плашмя упала на шляпу храбреца, сломала шпагу, а самого его свалила на мостовую, где он и распростерся, оглушенный ударом, потеряв сознание, не слыша ни крика радости, ни крика отчаяния, раздавшихся одновременно с левой и с правой стороны.

Старик, держа в руке кинжал, сейчас же кинулся к врагу, лежавшему без чувств. Но в тот же миг дверь в доме Гиза распахнулась, и Меркандон, завидев блеск шпаг и протазанов, убежал. А в это время дама, названная им герцогиней, наполовину высунулась из окна, сияя в зареве пожара страшной красотой и ослепительной игрою самоцветов и алмазов; она указывала рукой на Коконнаса, крича вышедшим из дома людям:

– Здесь, здесь! Напротив меня! Дворянин в красном колете… Да, этот, этот!..

X. Смерть, обедня или Бастилия

Как читателю уже известно, Маргарита, заперев дверь, вернулась к себе. Но когда она с трепетом входила в спальню, ей прежде всего бросилась в глаза Жийона, которая в ужасе прижалась к двери кабинета, глядя на пятна крови, разбрызганной по мебели, постели и ковру.

– Ох, мадам! – воскликнула она, увидев королеву. – Неужели он умер?