Стрелок Кинг Стивен
Представь весь песок Мохейской пустыни, которую ты пересек, чтобы найти меня, и представь миллионы вселенных — не миров, а вселенных, — заключенных в каждой ее песчинке; и в каждой из этих вселенных — вселенные. Неисчислимое множество — в каждой. И мы, на нашей жалкой травинке, возвышаемся над ними на недосягаемой высоте. Ты сделал шаг. Одним взмахом ноги ты, может быть, уничтожил миллиарды и миллиарды миров. Сбросил их в темноту, и теперь эта цепь никогда не прервется.
Размер, стрелок… Размер…
Но давай предположим еще, что все миры, все вселенные соприкасаются в некоей точке, в некоем пространственно-временном узле, сходятся к некой оси, проникающей через все мироздание. Башня. Лестница, может быть, к самому богу. Ты бы решился подняться по ней, стрелок? А вдруг где-то над всей бесконечной реальностью существует такая комната…
Но ты не осмелишься.
Не посмеешь.
— Был, однако, такой, кто посмел, — сказал стрелок.
— Да? И кто же?
— Бог, — глаза стрелка вдруг зажглись. — Бог посмел… или комната пуста, провидец?
— Я не знаю, — тень страха прошла по лицу человека в черном, мягкая, темная, точно крыло канюка. — И более того: не испрашиваю ответа. Это было бы неразумно.
— Боишься, как бы тебя громом не поразило? — ввернул язвительно стрелок.
— Пожалуй, боюсь ответственности, — отозвался человек в черном, а потом замолчал надолго. Стрелок тоже молчал. Ночь была долгой. Млечный Путь распростерся над ними в своем первозданном великолепии, но в размытой его пустоте было что-то пугающее. Стрелок пытался представить себе, что бы он ощутил, если бы эти чернильные небеса вдруг раскололись и на землю полился поток слепящего света.
— Костер, — сказал он. — Костер догорает. Мне холодно.
Стрелок задремал, когда же проснулся, то обнаружил, что человек в черном глядит на него как-то болезненно, жадно.
— И на что, интересно, ты пялишься?
— На тебя, разумеется.
— Ну и нечего так на меня таращиться. — Он пошевелил угольки костра, разрушив геометрически безупречную идеограмму. — Мне неприятно. — Он поглядел на восток, не начало ли светать, но бесконечная эта ночь длилась и длилась.
— Ждешь рассвета? Так рано?
— Я ведь создан для света.
— А, ну да! Я и забыл. Нехорошо с моей стороны. Просто невежливо. Но нам с тобой нужно еще о многом поговорить, еще много чего обсудить. Так решил мой хозяин.
— Кто?
Человек в черном улыбнулся.
— Тогда, может быть, скажем друг другу всю правду? И вообще начнем говорить откровенно? Никакой больше лжи? Никаких наваждений и чар?
— Каких еще наваждений? Ты это о чем?
Но человек в черном как будто не слышал его.
— Может быть, скажем друг другу всю правду? — повторил он. — Как мужчина — мужчине. Поговорим. Не как друзья, но как враги и противники равные. Это редкое предложение, Роланд. И его будут делать тебе нечасто. Только враги говорят правду друг другу. Друзья и возлюбленные, запутавшись в паутине взаимного долга, врут бесконечно.
— Что ж, правду так правду, — все равно этой ночью стрелок не сказал ни единого слова лжи. — Начни с объяснения, что ты имел в виду, когда сказал «никаких наваждений и чар»?
— Наваждения и чары — это колдовство, стрелок. Мой хозяин своим колдовством продлил эту ночь и будет длить ее до тех пор… пока мы не закончим свои дела.
— А мы скоро закончим?
— Нескоро. Точнее сказать не могу. Потому что и сам не знаю. — Человек в черном стоял над костром, и отблески тлеющих углей ложились замысловатым узором ему на лицо. — Спрашивай. Я расскажу тебе все, что знаю. Ты догнал меня. Так будет честно. Я, по правде сказать, и не думал, что ты сумеешь меня догнать. И все же поиск твой только еще начинается. Спрашивай, и так мы скоро дойдем до главного.
— Кто твой хозяин?
— Я ни разу не видел его. Но ты увидишь. Чтобы добраться до Башни, сначала ты должен встретиться с ним, Незнакомцем вне Времени. — Человек в черном беззлобно улыбнулся. — Ты должен убить его, стрелок. Но, по-моему, ты хотел спросить о другом.
— Но если ты его никогда не видел, откуда же ты его знаешь?
— Однажды он мне явился во сне. В образе юноши. Это был давно, когда я жил далеко-далеко. В ином месте. Тысячу лет назад, или пять, или, может быть, десять тысяч. Еще до того, как древние переплыли море. В стране, которая называлась Англией. Тому назад много веков он связал меня моим долгом, хотя тогда, между юностью и годами славы, у меня были другие дела. Мой долг, мое главное дело — это ты, стрелок, — усмехнулся человек в черном. — Видишь, кое-кто принимает тебя всерьез.
— У этого Незнакомца нет имени?
— О, имя есть.
— И как же его зовут?
— Маэрлин, — тихо вымолвил человек в черном, и во тьме на востоке, где горы, грохот обвала подкрепил значимость его слов. Где-то как женщина вскрикнула пума. Стрелка проняла дрожь. Даже человек в черном невольно вздрогнул. — И все же, мне кажется, ты не об этом хотел спросить. Не в твоем это характере: забегать так далеко вперед.
Стрелок знал, о чем он хотел спросить. Вопрос мучил его всю ночь, всю эту долгую ночь. Терзал его многие годы. Он вертелся на кончике языка, но стрелок все же не задал его… еще не время.
— Этот Незнакомец, этот Маэрлин, он тоже фаворит Башни? Как ты?
— Я по сравнению с ним — ничто. Он наделен уникальным даром жить обратно во времени. Направлять свое время вспять. Он меркнет. Он настаивается[?]. Он — сущий во всех временах. Но есть еще один, кто превыше его.
— Кто?
— Зверь, — прошептал человек в черном в благоговейном страхе. — Хранитель Башни. Творец всех чар.
— Кто он? Что этот зверь…
— Не спрашивай меня больше! — выдохнул человек в черном. Голос его стал вдруг суровым и жестким, но потом дрогнул на ноте мольбы. — Я не знаю! И знать не хочу! Говорить про зверя — все равно, что накликать погибель своей души. Перед ним Маэрлин так же ничтожен, как я — перед Маэрлином.
— А над зверем — уже Башня и все, что она заключает в себе?
— Да, — прошептал человек в черном. — Но ты все же хочешь спросить о другом.
Воистину так.
— Ну хорошо, — проговорил стрелок, а потом задал старый, как мир, вопрос: — Я тебя знаю? Мы раньше встречались?
— Да.
— Где? — Стрелок нетерпеливо подался вперед. От ответа на этот вопрос зависела вся его судьба.
Человек в черном закрыл рот руками и хихикнул, как маленький ребенок.
— По-моему, ты знаешь.
— Где?
Стрелок вскочил на ноги. Рука сама потянулась к кобуре.
— Только, стрелок, без этого. Так тебе не отомкнуть дверей, ты только закроешь их навсегда.
— Где? — повторил стрелок.
— Намекнуть ему, что ли? — спросил человек в черном у ночной мглы. — По-моему, надо. — Он поглядел на стрелка. Глаза у него горели. — Был один человек, он дал тебе «добрый» в кавычках совет. Твой наставник…
— Да, Корт, — нетерпеливо прервал его стрелок.
— Так вот, он тебе посоветовал обождать. Это был никудышный совет. Плохой. Потому что уже тогда Мартен замышлял нехорошее и плел интриги против твоего отца. И, когда твой отец вернулся…
— Его убили, — опустошенно выговорил стрелок.
— А когда ты опомнился, Мартен уже ушел… ушел на запад. Но в его окружении был один человек. Такой: в монашеском одеянии и с обритою головой, как у грешника, раскаявшегося в грехах…
— Уолтер, — прошептал стрелок. — Ты… ты не Мартен. Ты Уолтер!
Человек в черном хихикнул.
— К вашим услугам.
— Мне бы надо тебя пристрелить на месте.
— Ну нет, так нечестно. В конце концов, это я вручил тебе Мартена тепленького прямо в руки. Три года спустя, когда…
— Когда ты мною вертел, как хотел.
— В какой-то мере, да. Тогда. Но не теперь, стрелок. Теперь пришло время для разговора на равных. Попозже, утром, я тебе погадаю на рунах. К тебе придут сны. Ну а дальше начнется и настоящий поиск — твой настоящий поход.
— Уолтер, — повторил ошеломленный стрелок.
— Ты садись, — предложил человек в черном. — Сначала я тебе расскажу о себе. Твоя история, я так думаю, будет намного длиннее.
— Я никогда никому не рассказываю о себе, — пробормотал стрелок.
— Но этой ночью расскажешь. Ты должен. Чтобы нам разобраться, суметь понять…
— Понять что? Мою цель? Ты и так ее знаешь. Башня — вот моя цель. Я поклялся найти ее.
— Не цель, стрелок. Я хотел бы понять твой разум. Твой заторможенный, но упорный и цепкий разум. Другого такого, как у тебя, не было, наверное, за всю историю этого мира. Может быть, даже — за всю историю мироздания. Пришло время для разговора. Время историй.
— Тогда говори.
Человек в черном тряхнул рукавом своего плаща. Откуда выпал какой-то сверток, обернутый фольгой. В его складках и вмятинах отразилось мерцание тлеющих угольков.
— Табак, стрелок. Будешь курить?
Стрелок смог еще устоять перед кроликом, но перед этим — нет. Он поднял сверточек и нетерпеливо его развернул. Замечательный раскрошенный табак и зеленые, на удивление влажные листья — во что заворачивать. Такого хорошего табака стрелок не видел уже лет десять.
Он свернул две сигареты и откусил у них кончики, чтобы лучше тянулось и лучше чувствовался аромат табака. Одну сигарету он предложил человеку в черном. Тот не отказался. Каждый вытащил из костра по тлеющей головне.
Стрелок прикурил и глубоко затянулся ароматным дымом. Он даже закрыл глаза от удовольствия и выдохнул медленно, с наслаждением.
— Хорошо? — полюбопытствовал человек в черном.
— Замечательно.
— Тогда наслаждайся. Может статься, у тебя еще очень не скоро представится случай опять закурить.
Стрелок и бровью не повел.
— Вот и славно, — продолжал человек в черном, — тогда начнем. Ты должен понять одну вещь: Башня была всегда, и всегда находились мальчишки… мужчины, которые знали о ней и страстно желали ее, больше чем власти, богатства и женщин…
И был разговор, разговор длиной в самую долгую ночь, и Бог знает — сколько еще, но потом стрелок сумел вспомнить очень немногое из того разговора. Ему с его на удивление практическим складом ума многое показалось бессмысленным или же чем-то таким, чему не стоило придавать значения. Человек в черном сказал ему, что он должен добраться до моря — всего-то миль двадцать на запад по легкой дороге, — и там ему будет дарована сила для извлечения: сила призвать.
— Я не совсем точно выразился. — Человек в черном бросил окурок в догорающий костер. — Никто тебе ничего не «дарует», стрелок, потому что она, эта сила, уже в тебе. Частью из-за того, должен тебе сказать, что ты решился пожертвовать мальчиком, частью из-за того, что таков закон — естественный ход вещей. Воде надлежит течь с горы вниз, а тебе надлежит знать. Как я понимаю, ты соберешь троих, призовешь их к себе… но на самом-то деле мне все равно. Я ничего не хочу знать.
— Троих, — пробормотал стрелок, вспомнив вдруг предсказание оракула.
— Вот тогда и начнется уже настоящее веселье. Жалко только, меня там не будет. Прощай, стрелок. Я свое дело сделал. Цепь по-прежнему у тебя в руках. Смотри только, как бы она не обмоталась вокруг твоей собственной шеи.
Как будто какая-то внешняя сила подтолкнула Роланда, и он спросил:
— Это еще не все, правда?
— Да. — Человек в черном улыбнулся стрелку своими бездонными глазами и протянул к нему руку. — Да будет свет.
И стал свет.
Роланд проснулся у остывшего кострища и обнаружил, что постарел на десять лет. Черные его волосы поредели на висках и подернулись сединой, серой, как осенняя паутина. Морщины у него на лице стали глубже, кожа — грубее.
Остатки дров, которые он собирал для костра, стали тверже железа и обратились в камень, человек в черном — в ухмыляющийся скелет в истлевающем темном плаще: еще одна кучка костей в этом месте смерти, еще один череп на этой голгофе.
Стрелок встал на ноги и огляделся. И посмотрел он на свет и увидел, что свет — это хорошо.
Внезапно он наклонился и протянул руку к останкам своего собеседника, с которым они проговорили всю вчерашнюю ночь напролет… ночь, растянувшуюся на десять лет. Он отломал нижнюю челюсть от черепа Уолтера и небрежно засунул ее в левый передний карман своих джинсов. Вполне подходящая замена для той, что потерялась в горах.
Башня. Где-то там, впереди, она ждет его: сосредоточие времени, сосредоточие размера.
Он снова отправился в путь. На запад. Повернувшись спиною в восходу, лицом к океану. Он понял вдруг: только что в его жизни произошло нечто важное — целый этап ее начался и завершился в одну ночь длиной в десять лет.
— Я любил тебя, Джейк, — сказал он вслух.
Онемелое тело его постепенно приобрело обычную подвижность, он зашагал быстрее и уже вечером вышел к краю земли. Уселся на пустынном берегу, что простирался насколько хватало глаз влево и вправо, теряясь в бесконечности. Волны бились о берег, накатывая непрестанно. Заходящее солнце окрасило воду фальшивым золотом.
Стрелок сидел на песке, обратив лицо к меркнущему свету дня. Он замечтался, глядя на небо, где зажигались звезды; решимость его не ослабла, сердце не дрогнуло. Ветер трепал его волосы, теперь поредевшие и седые; револьверы его отца с рукоятями из сандала лежали, спокойные и безжизненные, у него на бедрах, а сам он был одинок, но не считал одиночество чем-то плохим или постыдным. Тьма опустилась на мир, и мир сдвинулся в места. Стрелок ждал, когда придет время для извлечения, для призыва, и грезил долгие грезы о Темной Башне, к которой он подойдет однажды в сумерках, трубя в рог, чтобы сразиться в последней немыслимой битве.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Только что прочитанная вами история, которая почти (но не совсем!) завершена сама по себе, является как бы первой строфою в долгой песне под названием «Темная Башня». Некоторые ее части, помимо этой, уже готовы, но предстоит еще очень многое сделать. По предварительным моим подсчетам все повествование в целом займет примерно 3000 страниц, а то и больше. Возможно, планы мои в отношении этого произведения выходят за все пределы разумного авторского честолюбия и приближаются к рубежам тихого помешательства… но спросите у своего любимого преподавателя английского языка, пусть он вам как-то при случае скажет, какие планы были у Чосера насчет его «Кентерберийских рассказов», и вы, вероятно, сочтете Чосера чокнутым.
При тех темпах, как продвигается в данное время работа, для того, чтобы закончить историю Башни, мне понадобится лет триста. Этот кусок, «Стрелок и Темная Башня», я писал в течение двенадцати лет. На данное время это, пожалуй, самая «долгая» из моих книг, то есть, я дольше всего с ней возился, хотя, возможно, было бы честнее сказать по-другому: эта книга единственная из незаконченных моих произведений, которая так долго оставалась живой, а главное — жизнеспособной в моем сознании, ведь если книга в сознании автора умирает, значит, она мертва, как годовой давности кусок навоза, даже если слова продолжают выстраиваться на бумаге.
Мне кажется, «Темная Башня» началась с того, что мне однажды совершенно случайно попалась под руку стопка бумаги. Как сейчас помню, дело было во время весеннего семестра на выпускном курсе университета и это была не простая бумага, не ваша обычная, самая что ни на есть заурядная мелованная и даже не та цветная «вторичной переработки», которой пользуются многие старательные молодые писатели, потому что стопка цветной бумаги (часто — со вкраплениями щепок непереработанной древесины) стоит на доллара три-четыре дешевле.
Бумага, которая мне попалась, была ярко зеленого цвета, толстая, почти как картон, и размера весьма необычного: насколько я помню, десять дюймов в длину и семь в ширину. В то время я работал в университетской библиотеке штата Мэн, и однажды несколько стопок такой бумаги, самых разнообразных цветов, образовались словно бы ниоткуда таинственным и совершенно необъяснимым образом. Моя будущая жена, тогда еще — Табита Спрюс, забрала одну пачку домой (голубую, точно яйцо дрозда); тогдашний ее ухажер взял себе желтую (как страус-марафонец из мультика). Я взял зеленую.
И так получилось, что все мы трое стали писателями. Настоящими писателями. Слишком крупное совпадение для того, чтобы считать это просто случайностью в обществе, где — в полном смысле — десятки тысяч, если не сотни тысяч, студентов вдохновляются писательским ремеслом, но по-настоящему пробиваются только сотни. Мне удалось опубликовать с полдюжины романов, моя жена опубликовала один, «Маленький мир», и теперь напряженно работает над вторым, который еще лучше первого, а бывший ее ухажер, Дэвид Лайонс, стал очень хорошим поэтом и основал «Линк Пресс» в Массачусетсе.
Возможно, ребята, это была бумага. Ну, вы знаете, как в романах у Стивена Кинга.
Но как бы там ни было, вы, читающие все это, наверное, даже не представляете, сколько возможностей таили в себе эти пять сотен листов чистой бумаги, хотя, думаю, многие из вас сейчас понимающе кивают, то есть, действительно понимающе. Разумеется, авторы издающиеся могут позволить себе столько чистой бумаги, сколько им нужно; это их рабочий инвентарь. Им даже оплачивают расходы на ее приобретение. На самом деле, они могут набрать себе столько бумаги, что в конце концов все эти чистые листы действительно начнут излучать злые чары. Писатели и получше меня говорили не раз о безмолвном вызове, который бросает им это пустое, ничем не заполненное пространство, и Бог знает, скольких из них оно запугало так, что они замолчали, не в силах больше писать.
Но есть и другая сторона медали, особенно для молодых авторов. Это почти нездоровое возбуждение, которое могут вызвать чистые листы. Ты себя чувствуешь как законченный алкоголик, созерцающий непочатую — пятую за день — бутылку виски.
В то время я жил неподалеку от университета в грязном домишке на берегу реки, и жил совершенно один. Первая треть только что прочитанной вами книги была написана в мрачной, ничем не нарушаемой тишине, которую я сейчас — имея полный дом постоянно стоящих на голове детей, двух секретарей и экономку, которой все время кажется, что у меня нездоровый вид — с трудом даже могу припомнить. Троих моих соседей по комнате, с которыми мы начинали учебный год, уже давно вышибли. К началу марта, когда на реке тронулся лед, я себя чувствовал как последний из десяти негритят Агаты Кристи.
Эти два фактора: вызов, которые бросали мне те зеленые чистые листы, и абсолютная тишина, которую нарушало только журчание воды, когда талый снег стекал ручейками в тихую речку с таким же названием, — собственно, и положили начало «Темной Башне». Был еще один, третий, фактор, но не будь первых двух, я вряд ли бы взялся за эту историю.
Третий фактор: стихотворение, которое я прочитал за два года до этого, на втором курсе, когда мы изучали поэтов раннего романтизма (а когда же еще изучать романтическую поэзию, как не на втором курсе?!). К концу выпускного курса почти все стихи, которые мы проходили тогда, забылись вглухую, но это стихотворение, немного, может быть, витиеватое, изысканное и непонятное, запечатлелось в памяти… и не забылось до сих пор. «Чайльд Роланд» Роберта Браунинга.
Я тогда еще носился с идеей написать длинную романтическую эпопею, которая воплощала бы настроение, если не точный смысл, стихотворения Браунинга, но на идее все и застопорилось, потому что тогда у меня были другие дела. Приходилось писать много чего другого: свои собственные стихи, рассказы, статьи в газету и вообще Бог знает что.
Но в тот весенний семестр моя прежде бурная творческая жизнь замерла, и настало своего рода затишье. Не из-за «писательского затора», а из-за неотвязного ощущения, что пора уже прекратить копаться в песочке совочком, а вместо этого освоить большой экскаватор и попробовать выкопать что-нибудь стоящее, пусть даже попытка эта завершится бесславно.
Итак, однажды вечером в марте 1970, я вдруг обнаружил, что сижу за своим стареньким конторским «Ундервудом» с западающей литерой «м» и проскакивающей заглавной «О» и печатаю слова, которыми начинается эта книга: «Человек в черном пытался укрыться в пустыне, а стрелок преследовал его».
За годы, прошедшие с той поры, когда я напечатал это предложение под пение Джонни Уинтера, причем звуки стерео не заглушали журчания ручьев снаружи, я начал седеть, обзавелся детьми, похоронил маму, пристрастился к наркотикам и «завязал» и узнал кое-что о себе: что-то просто нелестное, что-то не слишком приятное, что-то совсем уже удручающее, но по большей части — забавное. Как бы, наверное, сказал сам стрелок, мир сдвинулся с места.
Но, раз войдя в мир стрелка, я больше уже никогда его не покидал. Как это часто бывает, та зеленая толстая бумага где-то затерялась, но у меня сохранилось около сорока первоначальных машинописных страниц с главами «Стрелок» и «Дорожная станция». Я потом перепечатал их на бумаге вида более респектабельного, но я до сих пор вспоминаю те чудные зеленые листы с чувством, которое я не могу передать словами. Я вернулся в мир стрелка, когда у меня не пошла «Судьба Иерусалима» (глава «Оракул и горы») и написал о печальном конце мальчика Джейка вскоре после того, как другой мальчик, Дэнни Торранс, выбрался из другого нехорошего места в «Сияющем». На самом деле, только однажды, когда я с головой погрузился в постапокалиптический мир «Стоять до конца» — мир, который казался почти реальным и захватил меня полностью, — я, пусть даже изредка, ни разу мысленно не обратился к миру стрелка, умирающему, иссохшему, но все же по-своему прекрасному (для меня, по крайней мере, он всегда был прекрасным). Последнюю главу первого тома, «Стрелок и темный человек», я закончил почти полтора года назад, в западном Мэне.
Я понимаю, что я просто обязан предоставить сейчас читателям, которые дошли до этого места, что-то вроде конспекта (или краткого содержания, как сказали бы великие поэты-романтики прошлого) последующих книг «Темной Башни», поскольку я наверняка умру раньше, чем допишу до конца весь роман… или эпос… называйте, как вам больше нравится. Но что самое грустное, я действительно не могу этого сделать. Люди, которые меня знают, давно уже поняли, что я не блещу интеллектом, а критики, отзывавшиеся благосклонно о моих книгах (а таких единицы; к тому же я им хорошо заплатил), наверное, согласятся с тем, что мои лучшие вещи идут скорее от сердца, нежели от ума… или причинного места, откуда исходят сильнейшие в плане эмоциональном писания.
Это я все к тому, что, когда я пишу, я никогда не знаю заранее, что из этого выйдет, а в отношении данной истории утверждение это даже более чем верно. Из видения Роланда, которое было ему открыто ближе к концу книги, я знаю, что мир его действительно «сдвинулся с места», иными словами, мир Роланда гибнет, потому что его вселенная существует в какой-то молекуле сорной травы, умирающей на каком-то космическом пустыре (наверное, я позаимствовал эту идею у Клиффорда Саймака в его «Кольце вокруг солнца»; пожалуйста, Клиф, не подавай на меня в суд), и еще я знаю, что такое извлечение: стрелок должен «перетащить» к себе трех человек из нашего мира (как человек в черном перенес Джейка), которые вместе с ним выйдут на поиски Темной Башни. Я знаю это потому, что часть второй книги под названием «Извлечение троих» уже написана.
А как же темное прошлое стрелка? Видит Бог, я почти ничего не знаю. А революция, что опрокинула роландов «мир света»? Не знаю. Последняя схватка Роланда с Мартеном, который обольстил его мать и убил отца? Я не знаю. Смерть товарищей Роланда, Катберта и Жами, или его приключения за те годы, что прошли с того дня, когда он стал мужчиной, да его первого появления в пустыне и в этой истории? Я не знаю. А эта девушка, Сьюзан. Кто она? Я не знаю.
И все-таки в глубине души я все знаю. И не нужно мне, да и вам, никакого краткого содержания, никакого конспекта, никаких планов (вообще намечать планы книг — это последний уже резерв никудышных писателей, которые искренне убеждены, что они выдают величайшие тезисы). Когда придет время, все эти вещи — и их отношение к поиску Роланда — проявятся так же естественно, как смех или слезы. А если они не проявятся, то тут не помогут и пятьсот миллионов красных китайцев, которым, как говорил Конфуций, все глубоко до фени.
Но я знаю одно: В некоей точке пространства, в каком-то волшебном времени будет лиловый вечер (вечер, созданный для романтики!), когда Роланд подойдет к своей темной башне и приблизится к ней, трубя в рог… и если я буду при этом присутствовать, вы узнаете первыми.
Стивен Кинг
Бангор, штат Мэн.
Читать бесплатно другие книги:
